Учение древней Церкви о собственности и милостыне

Учение древней Церкви о собственности и милостыне...

    Все вы — братья... один у вас Отец, Который на небесах Мф. XXIII:8—9
    Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и маммоне не может быть соединено вместе. Поэтому ты не говори, что может быть соединено Св. Иоанн Златоуст
   Предметом настоящего труда является опыт изложения христианского учения о собственности и милостыне на основе Божественного Открове­ния и творений отцов Церкви и древнецерковных писателей. Думается, что в наши дни подобное изложение не окажется излишним и будет до известной меры отвечать запросам современной богословской литерату­ры. Для нашего времени вопрос о собственности и помощи нуждающим­ся привлекает к себе общее внимание и представляет высокий интерес не только теоретический, но и практический, поскольку нередко тот или иной взгляд на право собственности обусловливает принадлежность к из­вестной политической партии. Мы не ставим своей задачей излагать и раз­бирать взгляды на интересующий нас предмет в системах философской этики и политической экономии, а тем более в программах различных по­литических партий. Наша цель иная: изложить положительный христи­анский взгляд на предмет, совершенно независимо от того или иного практического решения вопроса в государственной жизни, того или иного обоснования ответа на вопрос в системах этики и политической экономии. Для богословской науки, исповедующей христианский нравственный иде­ал как единый святой и истинный, первой задачей в каждом частном слу­чае является то, чтобы установить эту именно высшую точку зрения на предмет, после чего только и открывается для христианского богослова возможность обратиться к оценке различных учений человеческой мысли. Нельзя не отметить, что параллельно с возрастающим в образованном об­ществе интересом к уяснению вопросов об этической оценке права частной собственности и помощи нуждающимся и в нашей богословской литерату­ре эти вопросы сделались предметом особенного внимания и нашли место в каждой системе нравственного богословия, равно как их уяснению было посвящено довольно много журнальных статей. Но отмеченный интерес нашего богословия к избираемому нами предмету исследований не только не удерживает нас от попытки его освещения под углом зрения древне- церковного учения, но, напротив, особенно побуждает сказать свое слово и внести свою лепту в дело уяснения одного из недостаточно пока раскры­тых пунктов христианского нравоучения. Если по истории христианской благотворительности существуют труды, обнимающие вопрос с достаточ­ной полнотой и обстоятельностью, то нам не известно существование в на­шей литературе подобных трудов, посвященных уяснению древнецерков- ного учения о собственности и милостыне, в особенности — по первому вопросу. Между тем, такое теоретическое уяснение представляется нам очень важным, а в данное время — и неотложным, ввиду той не вполне правильной, на наш взгляд, точки зрения, на которой, в общем, стоит наша русская богословская литература при решении интересующих нас вопросов. Не кажется нам нужным подробно излагать взгляды, высказы­вавшиеся в нашей богословской литературе по этому поводу. Подобное изложение привело бы нас к необходимости критически разбирать целый ряд наших учено-учебных систем по нравственному богословию и многих статей, направленных прямо или косвенно к раскрытию христианского учения о собственности и милостыне. Позволим себе высказать общее суждение, что положение, занятое нашим нравственным богословием по данным вопросам, совершенно не соответствует духу евангельского уче­ния, а иногда и прямо искажает смысл учения Слова Божия. Для примера укажем на этическую оценку богатства якобы с христианской точки зрения в курсах нашего нравственного богословия. Особенно резко и не­приятно поражает в этом случае искажение смысла слов соборного посла­ния св. апостола Иакова (I, 17—18). Эти великие слова святого апостола, в которых он говорит о благом даянии и совершенном даре, нисходящем от Отца светов, возрождающем нас словом истины, у значительного боль­шинства наших богословов-моралистов решительно без всяких оснований приводится и даже поставляется в центре доказательств той мысли, что обладание богатством есть Божий совершенный дар человеку. Не счита­ем возможным в данном случае допустить прямой недобросовестности или крайнего невежества, и потому приходится принять предположение очень обидной случайности, нашедшей место и в ученых диссертациях, и в учебных наших системах. Точно так же нередко с удивительной пере­держкой толкуются слова св. апостола Петра, приведенные в книге Дея­ний, гл. 5, ст. 4. Вообще по вопросу о богатстве как виде собственности наше богословие, за редкими исключениями, стоит на непонятной точке зрения, вовсе несогласной с учением Откровения и святоотеческим. Даже преосвященный Феофан в своем «Начертании христианского нравоуче­ния» говорит относительно богатства, что, «не прилагая к нему сердца, должно принимать его, умножать и хранить» (стр. 470); и высказывает эти мысли так, как будто бы это и действительно христианское учение, и будто бы в Евангелии Христовом и писаниях церковных учителей мож­но встретить даже намек на долг хранить и умножать богатство. Подоб­ное говорится и другими нашими моралистами, причем такой серьезный ученый, как покойный профессор М. А. Олесницкий, высказывает мысль, что христианство не только не воспрещает заботу о приобретении нового имущества при посредстве имеющегося, но нет сомнения и «насчет по­зволительности... отдавать деньги на проценты» — мысль, во всяком случае, не имеющая ни малейшего основания в откровенном учении и го­рячо осуждаемая святыми отцами. Не менее тяжелое впечатление произ­водит и очень тщательное развитие в учении о милостыне той мысли, что милостыня должна быть подаваема с большим разбором и притом в стро­гом соответствии с имуществом подающего, причем утверждается, будто христианство вполне допускает и роскошь в жизненной обстановке. Эти мысли также, конечно, не имеют твердого основания в учении Слова Бо- жия и святоотеческом. И трудно понять, почему подобные мысли, вовсе не отвечающие духу христианского нравственного идеала, так усердно рас­крываются и проповедуются, если принять во внимание, что в наше время великая редкость встретить людей, готовых отдать свое имущество бед­ным до готовности переносить лично нужду, и что, конечно, такие люди не станут прислушиваться к ласковому голосу богословских измышлений после определенного и любяще строгого голоса своего Учителя.
   Но довольно частных примеров. Для нас лично центр тяжести не в этом: нам кажутся важными не столько эти недочеты, так сказать, науч­ного характера в изложении учения о собственности и милостыне, сколь­ко самый дух, проникающий наше нравственное богословие в этом его учении. Огромное большинство богословских статей, проповедей, отделов в учебных системах ставит своей задачей при изложении христианского учения о собственности и милостыне не то, чтобы с возможной чисто­той, ясностью и полнотой изобразить христианское идеальное учение, но почти противоположное: оправдать всеми возможными соображениями разума и всеми возможными текстами Слова Божия, в их нередком пе­ретолковании, действительно существующие и господствующие порядки жизни. Трудно выразить с достаточной определенностью ту громадную разницу, какая живо сознается при чтении святоотеческих творений, по­священных учению о собственности и милостыне, и размышлений наших современных богословов. Первые дышат горячей любовью к людям, к их вечной природе, трогательной думой о бедных, истинно христианской лю­бовью, иногда сурово обличающей, к богатым. В этих святоотеческих тво­рениях и слышно биение живого христиански любящего сердца, и видно совершенное проникновение духом евангельского учения. Наоборот, то положение, какое заняло наше богословие в интересующем нас вопросе, по большей части, вызывает тягостное чувство. Советы наших богословов богатым приобретать, охранять и умножать свое имущество, как истинный дар Божий, дар совершенный; а бедным — советы «сохранять внутрен­нюю независимость духа» и внутренне «хотеть быть бедными» способны заставить покраснеть каждого, знакомого с учением Церкви. К сожале­нию, учение последней для многих, даже говорящих от ее лица, остается неизвестным; тем более легко принять наши богословские размышления за голос Вселенской Церкви для лиц, богословски необразованных. И ре­зультаты такого смешения уже налицо. Произошло страшное недоразу­мение в отношении к христианству значительной части современного об­щества. Всегда христианству было противно и враждебно то направление жизни, которое исходным началом ее делает эгоизм, заботу о себе, служе­ние своим чувственным и себялюбивым влечениям. Христианство всегда было в глазах многих безумием, утопией, мечтаниями. Но в одном прежде никто не упрекал христианство: в его бесчувственности, в равнодушии к людскому горю и нужде, в потворстве греху и себялюбию. Но теперь эти упреки обычны. Христианство, эта религия любви и самоотвержения, эта радостная весть всем униженным, и оскорбленным, и обездоленным в этом мире, этот призыв к беззаветной жертве на служение горю и нужде ближних — теперь эта религия, эта радостная весть, этот благородный призыв объявляются враждебными жизни, а Церковь — защитницей того зла и неправды, какие царят в жизни. Это, конечно, страшное недоразу­мение, и причины, вызвавшие его, заключаются до известной степени, по нашему мнению, в том одеянии, в какое наше научное богословие стремится облечь христианство, пытаясь приблизить святой небесный евангельский идеал к условиям нашей жизни, называемой христианской. По поводу этого направления нашего нравственного богословия мы уже имели случай высказаться в печати. Это же направление ярко выразилось и в попытках нашего богословия оправдать все зло современного строя материальной культуры. Эти попытки не только ненаучны и не ценны в богословском отношении, так как почти вовсе игнорируют учение цер­ковных авторитетов и извращают истинный смысл учения Слова Божия, но и нравственно должны быть осуждены, когда они делают Христа Спасителя, этот образ светлый, милостивый, полный безграничной любви и ласки, участником и защитником нашего несовершенства и нашей жиз­ненной неправды. Пусть мы злы, пусть жизнь наша неправедна, пусть на всей земле не будет правды. Со всем этим может примириться тот, для кого Бог-Отец и Христос — единый учитель. Но никогда не примет сердце человеческое того Бога, Который изображается как покровитель неправ­ды мира и участник в нашей нечистоте. Задача богословия — привлекать к Христу, уясняя и раскрывая чистое небесное учение, но не отталкивать от Христа и Его учения путем извращения последнего по духу времени и в угоду сильным мира. Можно думать, что создавшееся ложное, по наше­му убеждению, направление нравственного богословия в учении о собст­венности и милостыне в значительной степени объясняется полемикой, открытой или скрытой, с социалистическими воззрениями. Но мы убе­ждены, что опровергать социалистические заблуждения можно и должно без унижения истинного смысла христианского учения и, тем более, без прямого его извращения. Христианский жизненный идеал, как идеал свя­той и всесовершенный, безмерно превосходит самые смелые и высокие построения человеческого ума, немощное Божие сильнее человеков, и не нужны, более того — безумны попытки защитить христианство челове­ческими измышлениями. Православный богослов должен заботиться об одном: чтобы сиял свет Христов своим тихим, чистым сиянием, светил миру, согревал сердца и влек души человеческие к святому, небесному, вечному. При этом небесном свете сами собой видны будут все уродства и несовершенства тех путей, какими мысль человеческая в отрешении от Божественной воли думает вести человечество к свету и счастью.
   Этой верой во всепобеждающую силу света Христовой истины и определяется задача настоящего труда. Ближайшей целью его явля­ется то, чтобы дать возможность и утешение каждому искренне интере­сующемуся учением Христовой Церкви познакомиться с этим учением по одному из животрепещущих вопросов современной жизни. Учение древ­ней Церкви — это высокий авторитет для каждого из нас, призванных проповедовать в научной форме слово Христовой истины. И глубоко ве­рится, что знакомство с этим учением само по себе, без особой полемики и громких фраз, поможет убедиться в его совершенной чистоте и высоте. Для автора было бы, конечно, высшим нравственным удовлетворением, если бы его труд вызвал в душе читателя более живое сознание брат­ства людей, каким сознанием жили учители древней Церкви, и чувство любви и жалости к нуждающемуся человечеству. Было бы дорого и ценно, если бы знакомство с учением древней Церкви в изложении настоящего исследования побудило наших моралистов более строго отнестись к изло­жению учения по интересующим нас вопросам. Но все же главная задача труда не в этом, но в том, чтобы познакомить общество с учением древ­ней Церкви и показать в последней истинную Мать и Заступницу всех обездоленных в этом мире.
    I
    Любовь... не ищет своего 1 Кор. XIII:5
    Стяжавший любовь расточил деньги; а кто говорит, что имеет и то, и другое, тот сам себя обманывает
   Св. Иоанн Лествичник
   Евангелие Христово, этот закон свободы, равно как и благовестие апо­столов, одним из отличительных своих признаков, сравнительно с ветхо­заветным законодательством, имеют то, что они определяют в области нравственной человеческой жизни, прежде всего, не те или иные частные правила поведения, но руководящие начала, а идеалом жизни поставляют абсолютное совершенство в теснейшем общении с Богом. Эта «широта» евангельского учения и делает его, неразрывно, конечно, со всем духом абсолютности, проникающим Евангелие, чуждым ограничению време­нем и пространством. Бегут века, просвещаются христианским светом новые страны, создаются новые жизненные условия и положения, меня­ются формы человеческих общежитий, но, как солнце праведное, светит миру Евангелие, указывая всем и во все времена путь, истину и жизнь во Христе Спасителе. Все новые вопросы и жизненные задачи находят перед лицом этого света освещение и разрешение, но не по букве, а по духу. Если в области христианского вероучения, в самом существенном, мы уже можем с благодарной памятью жить плодами многовековых усилий древней Церкви в ее стремлении облечь христианскую истину в точно от­вечающие ей догматические формулы; то в области нравственного хри­стианского учения мы почти не имеем таких формул, а дело понимания евангельского учения в его отношении к запросам нашей жизни во мно­гих случаях является нашим долгом, требует напряженной работы нашего христианского сознания, а иногда и нравственного подвига. История Цер­кви свидетельствует, что самому общецерковному определению догматов предшествовали великие и честные усилия личной христианской мысли и живой веры проникнуть в глубь истины. То же самое, конечно, нужно и законно в отношении христианского нравственного учения, тем более, что ввиду бесконечного разнообразия жизненных вопросов невозможно надеяться и даже желать разрешения всех их в определенных формулах. Поэтому приходится считаться и мириться с тем, что по различным жиз­ненным вопросам могут параллельно существовать в богословской науке и самые различные опыты решения вопроса. Мы уже видели отчасти, что избранный нами предмет исследования принадлежит именно к числу таких, христианский взгляд на которые изображается неодинаковым, при­чем в учении о собственности это различие доходит до прямой противо­положности, когда одни доказывают, что право собственности — святы­ня для христианина, а другие — что христианство не может относиться к понятию частной собственности и к праву такой собственности иначе, как безусловно отрицательно. А между тем, этот злободневный для наше­го времени вопрос привлекал к себе внимание христианских мыслителей издавна, и мы не можем ни в коем случае пожаловаться на недостаток в церковном учении материала для освещения избранного нами вопроса с христианской точки зрения; так что наша задача, как это уже было вы­яснено, должна, по существу, свестись лишь к возможно полному и точ­ному изложению церковного учения и расположению его в известной системе. При этом, так как нас интересует богословско-принципиальное уяснение вопроса, то и нашему изучению подлежит учение Церкви, а не факты ее исторической жизни. Последними мы считаем себя в праве лишь иллюстрировать в некоторых случаях откровенное и церковное учение и притом — останавливаясь лишь на фактах, имеющих ясный и бесспор­ный смысл. Что касается ветхозаветного учения, то мы, конечно, не можем пройти мимо него ввиду органической связи нравственного уче­ния обоих Заветов. Но, прежде всего, мы должны помнить и не опускать из вида, что Ветхий Завет — только сень будущих благ и что, поэтому, в его нравственном кодексе не нашли выражения те высокие принципы, которые основываются на идее богосыновства и совершенной братской любви в христианстве.
   Приступая к изложению откровенно-церковного учения о праве соб­ственности, нам кажется всего естественнее начать не с перечисления отдельных текстов, имеющих отношение к уяснению этого учения, но с попытки указать такое руководящее начало наших христианских отношений и к Богу, и к ближним, которое могло бы явиться исходным пунктом и для уяснения христианского отношения к собственности. И мы думаем, что как во всей христианской жизни Бог есть ее средоточное на- чало, так точно и речь о праве собственности, что составит первую главу нашего труда, всего уместнее и естественнее начать с изложения учения о Боге как верховном Обладателе мира. Конечно, это такая бесспор­ная истина нашей веры, что мы не ставим своей задачей доказывать ее, но лишь оттенить с той целью, чтобы дальше яснее выступило значение термина «право собственности» в отношении христианина. В самом деле, когда мы признаем, что Бог есть единый истинный Владыка Вселенной, то ясно, что право собственности в жизни человека мы должны и не можем рассматривать иначе, как под углом зрения отношения этого права к вер­ховной Божеской воле. Но такая точка зрения имеет решающее влияние на этическую оценку права собственности, и последнее в каждой этиче­ской системе, признающей Бога верховным Началом жизни, выступает в новом освещении долга или обязанности распоряжаться своим, сообраз­но с волей Божией. Какая это воля и какой вследствие этого характер усваивается институту частной собственности в христианстве, увидим далее; пока же отметим, что мысль о верховном владычестве в мире Бога, обусловливающем наше относительное обладание миром, выражается со всей определенностью в источниках нашего исповедания и одинаково ясно выступает как в Ветхом, так и в Новом Завете. Истина эта утвержда­ется уже на первых страницах Библии, где повествуется о творении Богом мира и множество раз свидетельствуется, что Господь — Владыка всего, и что то, чем владеет человек, получил он от Бога. Как в раю Господь дал человеку власть над землей, ее плодами и обитателями животного царства, так это же обетование повторяется в существенном после по­топа Ною, а в отношении определенной территории — Аврааму, Иа­кову и всему израильскому народу. Псалмопевец выразил эту мысль в образной форме, когда исповедал, что небо — небо Господу, а землю Он дал сынам человеческим15. То, что сказано относительно земли вообще, это самое вполне приложимо и к отдельным предметам мирового бытия. Все в мире дается человеку от Господа; по вере ветхозаветного человека, доброе и худое, жизнь и смерть, бедность и богатство — от Господа16. В частности, от Господа даруется человеку и богатство, как наиболее конкретный объект права собственности. Но это дарование Богом земли и ее благ во владение человеку не есть в то же время передача ему верхов­ных прав на обладание землей и ее плодами. Господь, как не только Тво­рец, но и Промыслитель мира, неотъемлемо сохраняет за Собой право собственности в отношении созданного Им мира. «Моя земля, — говорит Господь народу израильскому, — вы пришельцы и поселенцы у Меня».
   «Вот у Господа Бога твоего, — свидетельствует великий пророк, — небо и небеса небес, земля и все, что на ней». Господня — земля и что на­полняет ее, Вселенная и все живущее в ней. Самые жертвы, приносимые человеком Богу, по сознанию ветхозаветного верующего, приносились из достояния Божественного: Его все звери в лесу и скот на тысяче горах; Его — серебро и золото, и даже самая жизнь человека, его душа есть Божия собственность, что наглядно выражалось для народного сознания в «выкупе душ"' . Таким образом, ясно вытекает из сказанного тот вывод, что по ветхозаветному воззрению право собственности человека — бо- годарованное, но не безусловное: верховный Владыка всего — Господь; человек все получает от Бога, не имея ничего такого в мире, что могло бы явиться предметом неотъемлемого владения человека: умирая, не возьмет ничего, не пойдет за ним слава его. Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял.
   Соответственно указанному принципу верховного владычества над всем Господа, мы находим в ветхозаветном законодательстве целый ряд законов, с одной стороны — определяющих и ограждающих право частной собственности, а с другой — ограничивающих это право, согласно с волей Божией и теми отношениями, какие, по этой воле, должны существовать между людьми.
   Что касается законов первого рода, ограждающих неприкосновен­ность частной собственности, то нам нет нужды подробно останавли­ваться на их изложении, так ясны и определенно выражены эти законы. Начиная с Авраама и до последних дней истории ветхозаветного Изра­иля, мы встречаем точно определенный законом институт частной соб­ственности. Всякий вид воровства строго осуждался законом, и непри­косновенность частной собственности настолько ограждалась, что даже пожелание чужого вменялось в грех. Больший интерес представляют, однако, для нас те законы, которыми ограничивалось право частной соб­ственности, так как ими определяется отношение к своей собственности самого ее владельца; и поэтому здесь мы встречаемся уже не с юридиче­скими, но с этическими нормами жизненных отношений. Мы не будем говорить о законах, определяющих долг верующих приносить жертву Богу из своего имущества, куда можно причислить и «десятину» на содержа­ние левитов. Эти законы представляют собой не иное что, как частное выражение того начала зависимости человека и всего его достояния от верховного Владыки Вселенной, о чем была уже у нас речь выше. Нам особенно интересно оттенить те ограничительные постановления закона в отношении частной собственности, которые утверждаются на основе взаимной любви и единства жизненных интересов всех ветхозаветных верующих. Люби ближнего твоего, как самого себя — такова, по воле Божией, идеальная норма взаимоотношений ветхозаветных верующих. Если бы это идеальное начало нашло свое совершенное осуществление в ветхозаветном законодательстве, то, несомненно, внутренние границы между «моим» и «твоим» должны были бы пасть. Истинная любовь к ближ­нему, любовь, как к самому себе, приводящая к совершенному единению любящих, всегда выражается в отказе от своего, в готовности на жертву, в живом сознании единства интересов и потребностей своих и любимо­го. Если с психологической точки зрения сущность права собственности состоит в утверждении строжайшей границы между «я» и «не я», между «мое» и «твое», то любви свойственно иное стремление: уничтожать гра­ницу между «я» и «не я», жить в другом, находить полноту и счастье своей жизни не в приобретении и увеличении своего достояния, но в дарении и жертве. Для любви поэтому всегда блаженнее давать, нежели прини­мать. Но как вообще ветхозаветный закон ничего не довел до совершен­ства в силу своего временного назначения — быть лишь детоводителем к Xристу , так точно и начало взаимной любви не нашло в ветхоза­ветном законодательстве совершенного выражения. Не только поня­тие «ближнего», которого должно любить, как самого себя, суживалось, но и самая любовь более определялась с отрицательной стороны (не делать зла ближнему), чем со стороны положительной — беззаветной жертвы и всепрощения. Несмотря на это, и в ветхозаветном законодатель­стве, как прообразе грядущего закона любви, мы встречаем ряд таких ограничительных предписаний в отношении права частной собственно­сти, которые наглядно проповедовали высокое начало единства народа и общенародных интересов, перед лицом какого начала право владения своим получало этический характер сознания долга или обязаннос­ти видеть в своем и общее достояние. Мы назовем главнейшие законы этого рода, и станет ясно, что право частной собственности, ограждаемое законом с возможной строгостью, этим же законом и ограничивалось пе­ред лицом высшего начала любви во взаимных отношениях людей. Уже при разделении земли Ханаанской мы видим последовательное проведе­ние того принципа, что удел должен быть дан каждому, соответственно численности колена и семейства. Но этого мало. Неограниченное право собственности предполагает всегда возможность свободно распоряжать­ся своим имуществом, продавать его и пользоваться всеми его плодами. Однако в отношении обоих этих прав ветхозаветное законодательство устанавливает определенные и существенные ограничения. Так, прежде всего, запрещалась продажа земли навсегда. «Землю, — заповедал Го­сподь, — не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня». Реализовалось это начало в том законе, по которо­му проданная земля в каждый юбилейный год должна была возвращаться к ее первому владельцу37. Для нас не может представлять существенного интереса вопрос о том, соблюдался ли этот закон во всей строгости или нет. Нам важно отметить этот закон, как ограничивавший принципиаль­но право частной собственности на землю и стремившийся поддержи­вать то равномерное распределение земельной собственности, какое было положено в основу первоначального деления земли обетованной.
   Не менее определенно ограничивалось законом и право пользования владельцем плодами его земельного участка. Самое важное значение здесь имеет закон о «субботнем отдыхе» земли. «Шесть лет, — говорит законо­датель, — засевай землю твою и собирай произведения ее, а в седьмой оставляй ее в покое, чтобы питались убогие из твоего народа, а остатка­ми после них питались звери полевые. Так же поступай с виноградником твоим и с маслиной твоей»38. Этим законом как бы вовсе уничтожались на год границы частной собственности, и неимущие с богатыми должны были одинаково пользоваться самородными произведениями земли. В седьмой же год определялось и прощение всех долговых обязательств. Но и пра­во пользования плодами земли в течение шести лет, предшествовавших субботнему году, ограничивалось самым существенным образом перед лицом того начала, что право собственности не должно совершенно за­граждать возможности для всех нуждающихся пользоваться плодами зем­ли и трудами владельца. Эти законы, содержание которых мы приведем ниже, поражают нас своей гуманностью и с точки зрения современного права являются самым грубым нарушением права частной собственности. Но с точки зрения этической оценки эти законы наиболее ясно говорят о том, что уже в ветхозаветном законодательстве была тень будущего со­вершенного закона любви в Христовом Царстве, при господстве какого за­кона падает внутренняя граница между «моим» и «твоим» для владеющего чем-либо. «Когда войдешь в виноградник ближнего твоего, — заповедует закон, — можешь есть ягоды досыта, сколько хочет душа твоя; а в сосуд твой не клади. Когда придешь на жатву ближнего твоего, срывай колосья руками твоими, но серпа не заноси на жатву ближнего твоего». Подоб­ное значение имели и законы об остатках. Когда будете жать жатву на зем­ле вашей, не дожинай до края поля твоего и оставшегося от жатвы твоей не подбирай: оставь это бедному и пришельцу. Подобное же говорится и относительно уборки маслины. Такой же ограничительный характер в отношении права собственности имели и законы, воспрещавшие поль­зоваться этим правом жестоко, до угнетения ближнего. Так, требова­лось возвратить до захода солнца взятую в залог верхнюю одежду ближ- него и запрещалось брать в залог предметы первой необходимости.
   Наконец, весьма важным ограничением права собственности, имен­но — важным с этической точки зрения, является в Ветхом Завете ясно сознанный и определенно выраженный долг милостыни нуждающимся. О взгляде на милостыню в Ветхом Завете у нас ниже будет подробная речь. Здесь же оттеним лишь ту интересную для нас в данном случае точ­ку зрения, что исключительное владение своей собственностью рассма­тривается не как законное право человека, что юридически бесспорно, но как тяжкое преступление. Великий грех будет на том, кто, имея до­статок, откажет нуждающемуся брату в помощи. В подобном взгляде на предмет мы в праве видеть уже такую этическую оценку института частной собственности, когда владение последней неразрывно связыва­ется с долгом служить ближнему из своего достатка. Поэтому так ясно выступают в ветхозаветном жизнепонимании те черты типа праведника, по которым он охотно благотворит нуждающимся; и наоборот, отказ от помощи нуждающимся, взгляд на свою собственность, следовательно, как на личное только достояние, всегда рассматривается в качестве великого греха, влекущего за собой всякие несчастья. Сюда же можно причислить и законы, запрещающие брать рост с данного в заем единоплеменникам;
   законы, предполагающие также совместное пользование имуществом и от­каз собственника на время от обычной эксплуатации своего имущества.
   Мы охарактеризовали ветхозаветное законодательство в его отноше­нии к праву частной собственности лишь в самых общих чертах, так как для нас это законодательство имеет ограниченное значение, как тень бу­дущего закона любви в Царстве Христовом. Но все же сказанное нами позволяет сделать тот несомненный вывод, что ветхозаветное законода­тельство вместе с ограждением неприкосновенности частной собственно­сти знает и существенные ограничения права частного владения в направ­лении к воспитанию того сознания, что право собственности неразрывно связано с долгом делиться своим с другими, смотреть на свое, как на принадлежащее, в известной мере, и другим. Но вполне естественно, что внутренние границы права собственности могли быть только значительно сужены, но не уничтожены в сознании ветхозаветного человечества. Для такого уничтожения нужна была совершенная любовь, полное единение с любимым. В отношении Бога человек давал начатки плодов, приносил десятину в храм и чувствовал себя искупленным рабом Иеговы. Если бед­ным давал десятую часть своего дохода, то сознавал, что долг человеко­любия исполнен. Только совершенная любовь выходит за границы числа и меры, и такая совершенная любовь открылась миру в лице и деле Христа Спасителя.
   Едва ли, прежде всего, нужно долго останавливаться на том поло­жении, что в новозаветном учении так же, как и в ветхозаветном, еди­ным верховным Владыкой всего представляется Бог. Новозаветный человек так же ничего с собой не приносит в мир и, умирая, не может ничего из него вынести, как и ветхозаветный, но все получает от Бога. Разница обоих Заветов в этом отношении та, что христиане получили еще новые и безмерные дары спасающей благодати, дары духовные, перед величием которых оказываются ничтожными все блага мира ви­димого, все счастье настоящей жизни. Для христианского сознания со всей полнотой выступает та истина, что все в мире — Божие, и все, что есть в нас доброго — дар Божией благодати. Христианин не может ни одного волоса сделать белым или черным, ни прибавить себе росту хоть на один локоть, но стоит в благодати Божией и ею только хвалит­ся в каждое мгновение истинно христианской жизни. Многие притчи
   Господа, например, о талантах и минах, о злых виноградарях, неправед­ном приставнике и другие, говорят со всей несомненностью о том, что человек в этом мире является собственником лишь в условном смысле этого слова: не владыкой твари, но как бы распорядителем чужого иму­щества, призванным дать ответ в верности управления порученным ему достоянием. Даже самые души и тела верующих рассматриваются в таком же достоинстве: как Божии, призванные быть храмами Духа Святаго.
   Таким образом, и для христианина является первым долгом в его от­ношении к своей собственности распоряжаться ей согласно с волей Бо- Какая же это воля?
   В христианстве мы не находим частных законов, ограничивающих право христиан распоряжаться своей собственностью, подобно ветхоза­ветным законам, запрещающим продажу земли навсегда, повелевающим не дожинать края поля, оставлять остатки бедным и т. д. Все подобные за­коны не могли иметь места в Царстве Христовом, где царит совершенный закон свободы; подобные законы и не нужны в Царстве Христовом, где должна царить совершенная любовь. Для такой любви не нужны ограни­чения числом и мерой, так как истинно христианская любовь по самой ее природе проникнута началом безграничного самоотречения и готовности на жертву. Христианство никогда не посягало на право частной собст­венности и со всей силой и определенностью утверждало неприкосно­венность этого права. Но когда оно возвестило, что истинные ученики Христовы — только те, которые любят друг друга, и в лице Христа Спа­сителя указало идеал такой любви, то этим самым оно коренным образом изменило взгляд человека на свое право владеть собственностью. Мы уже сказали, что сущность любви состоит в живом стремлении к едине­нию с любимым, в слиянии интересов любящих, в готовности ради любви на всякое самоограничение и жертву. Все это — такие свойства любви, которые внутренне не совместимы с началами, лежащими в основе этиче­ского обоснования права собственности. Не будем повторять сказанного и обратимся к изложению евангельского учения об отношении христиа­нина к своей собственности.
   Мы сказали, что характерным признаком любви всегда является са­моотречение, готовность отказаться от своего ради любимого. И дейст­вительно, в Евангелии мы находим множество увещеваний быть готовым на такое самоотречение и постоянный призыв делиться своим с другими.
   «Я говорю вам, — учил Христос Спаситель, — не противься злому... но кто захочет судиться с тобой и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду». Таким образом, начало неприкосновенности права собствен­ности для христианина имеет полную силу и значение лишь в отношении имущества других, а в своей личной жизни он отказывается от этого пра­ва во имя высших интересов, каких — увидим далее. И если так бывает при внешнем столкновении христианина со злой волей человека, то тем полнее и радостнее совершается такое отрешение от своего ради любви к Богу и ближним. «Всякий из вас, — учит Господь, — кто не отрешит­ся от всего, что имеет, не может быть Моим учеником». Почему так? Потому, несомненно, что жизнь в последовании Христу есть жизнь по закону любви, отказывающейся ради любимого всегда и от всего своего, не исключая самой жизни. Поэтому нас нисколько не может удивлять настойчивый евангельский призыв, обращенный к ученикам Христовым, раздавать свое имущество. Общий закон этого раздаяния — закон про­стой и ясный: всякому просящему у тебя давай, и от взявшего твое не требуй назад. Ясно без особых рассуждений, что исполнение этого зако­на равносильно фактическому отрешению от собственности. И в Еван­гелии такое отрешение прямо требуется от всех, желавших следовать за Христом. Призывает Он апостолов Своих, и они тотчас оставляют все, чем владели, и идут за Ним. Такой же совет дает Христос и всему молодому стаду, готовому последовать за Ним: «продавайте, — заповедует Он, — имения ваши и давайте милостыню». Такой же совет дает Он и, в част­ности, богатому юноше: «если хочешь, — говорит ему Спаситель, — быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, и следуй за Мной». Юноша отошел с печалью, не имея решимости исполнить заповедь Христа, и не мог уже идти за Ним, как и никто не может, по словам Господа, служить двум господам: Богу и маммоне. В словах Господа богатому юноше мы видим прямое указание на то, что отказ от собственности есть одно из усло­вий нравственного совершенства. Мы еще должны будем возвратить­ся к этой поучительной истории, когда у нас будет речь о христианском взгляде на богатство и бедность; пока же отметим то несомненное, на наш взгляд, обстоятельство, что подобное отрешение требовалось Христом Спасителем от всех Своих ближайших последователей. Совершалось ли это отрешение в такой форме, какая была указана Господом богатому юноше и другим, искавшим спасения, или же в иной форме, например, в форме служения от своих имений самому Господу и Его ученикам, но, во всяком случае, весь дух Христовой проповеди говорил о том, что в христианское сознание не может входить в качестве жизненной нормы забота о приобретении, хранении и умножении собственно­сти в форме личного владения благами земли. Помимо прямой заповеди благотворить всем и давать взаймы, не ожидая возвращения, что не­избежно связывается с постоянной готовностью отрешаться от своего ради ближних, самый идеал христианского настроения в отношении к миру и его благам вовсе исключал даже возможность речи со стороны верующих о праве своем владеть собственностью и о долге охранять это право. Вот те слова Господа, в которых с трогательной простотой и вместе силой изображается истинно христианское отношение ко все­му тому, что обычно является предметом владения в этом мире. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапываются и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапываются и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше... Никто не мо­жет служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне. Посему говорю вам: не заботьтесь для души ва­шей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело — одежды? Взгляните на птиц небесных: они не сеют, ни жнут, ни собирают в житницу, и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их? Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хоть на один локоть? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них; если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, колми паче вас, маловеры! Итак, не заботьтесь и не го­ворите: что нам есть? или что пить? или во что одеться, потому что всего этого ищут язычники; и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам. Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем, довольно для каждого дня своей заботы». Достаточно, думается, прочитать эти слова, чтобы стало ясно, что при таком взгляде на мир и на его блага невозможна самая речь о своем праве владеть чем-либо. Для того, кто внутренне отрешится от всего, что имеет, не может быть страха лишиться собственности; как не может быть думы о своем праве владеть своим у того, кто сердцем воспри­нял учение Христа: всякому просящему у тебя дай. В сознании христи­анина царит одно представление: один у нас Отец Небесный и один Учи­тель — Христос, а мы все — братья друг другу. Эта идея христианского равенства и братства делает то, что, если в личной жизни в отношении собственности руководящим принципом является отказ от нее в пользу неимущих, то в жизни христианской общины таким принципом должно, естественно, явиться общение имуществ. Разумеется, как в личной жизни не может быть места закрепощению собственности в одних руках, так и в жизни христианской общины нет места такому закрепощению, но ее имущество служит всем нуждающимся, как это доказала жизнь пер­венствующей Церкви. Но все же в недрах церковной общины наиболее определенно осуществляется принцип общения имуществ. В конкретной форме с известной организацией распределения материальных средств мы встречаем такое общение в первенствующей Церкви.
   Конечно, пока был со своими учениками Христос Спаситель, подоб­ная организация являлась излишней; и только по Вознесении Христовом и более широком распространении христианства явилась нужда в более определенной организации церковной жизни вообще, а в частности — и устроения материального быта христианской общины. Но уже и в Еван­гелиях мы находим несомненные данные для того утверждения, что как Христос Спаситель, так и Его святые апостолы не имели личной соб­ственности во время земной жизни Христа Спасителя, но получаемое от доброхотных даяний расходовали сообща. Нет нужды раскрывать ту бесспорную истину, что Христос Спаситель есть идеал нравственного совершенства для каждого христианина. Такое же идеальное значение имеет и Его отношение к собственности. Он не мог иметь заботы о ней и не имел ничего, сверх самого необходимого. Тот, Кто учил других быть совершенно независимыми от влечения к обладанию миром и не заботить­ся о завтрашнем дне, Сам оставил нам в этом отношении, как во всех других, высочайший образ, чтобы мы следовали по Его стопам. «Лиси­цы, — говорит Господь, — имеют норы, и птицы небесные — гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову». Он, подобно бездом­ному бедняку, утоляет со Своими учениками голод, срывая колосья на поле, ища смоквы на дереве и принимая добровольные даяния от Своих последователей. Последние, надо думать, и составляли ту, несомненно, небольшую, общую собственность Христа Спасителя с Его учениками, которая хранилась в ковчежце Иуды и служила как для удовлетворения нужд маленькой общины, так и для раздачи беднейшим.
   Великие начала новой жизни во Христе, возвещенные в Евангелии, нашли свое дальнейшее раскрытие и осуществление, прежде всего, в уче­нии и жизни святых апостолов и первенствующей Церкви. И как в лич­ной жизни святых апостолов, так и в их учении и, наконец, в самой жизни руководимой ими первенствующей Церкви мы находим совершенно опре­деленно выраженное отношение к праву собственности, вполне, конечно, согласное с началами, возвещенными миру Христом Спасителем. Начала эти — внутреннее отрешение от исключительного владения собственно­стью и готовность всем своим делиться с другими. В своей личной жизни святые апостолы являлись прямыми подражателями своему Господу: они не имели собственности, как это ясно выступает из свидетельств самих святых апостолов. «Серебра и золота нет у меня», — говорит о себе апо­стол Петр, и апостол Павел свидетельствует об апостолах вообще: «Мы нищи... мы ничего не имеем». Апостольская точка зрения на собствен­ность вполне, конечно, совпадает с учением Господа: все должно огра­ничиваться необходимым: «Имея пропитание и одежду, — говорит св. апостол, — будем довольны тем». Сам апостол Павел трудился ради этого, не желая обременять верных, и при этом еще служил другим, находившимся при нем; и однако часто не имел и где голову прикло­нить, и чем насытиться, и во что одеться. «Я часто был, — пишет он о себе, — в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе». И если в своем лице святые апостолы во всей чистоте осуществили евангель­ское начало всецелого отрешения от своего и служения другим, то в сво­ем учении они призывали к этому же верующих. Мы уже сказали, что истинное отрешение от собственности вовне выражается лично каждым в осуществлении евангельского повеления: всякому просящему у тебя давай; а в жизни общины такое внутреннее отрешение имеет своим прямым следствием общение имуществ, когда свободно отказываются от того, чтобы называть что-либо своим. И оба эти проявления христи­анского отрешения от своего нашли свое выражение в учении апостолов и в самой жизни Церкви апостольского периода. Всюду в писаниях апо­столов мы читаем призыв делиться своим достатком с нуждающимися, а в самой жизни первенствующей Церкви встречаем и действительное идеальное осуществление этого завета в форме общения имуществ. Вот как, просто и трогательно, повествует об этом книга апостольских Дея­ний: «Все верующие были вместе и имели все общее; и продавали име­ния и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждо­го... У множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее... Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и пола­гали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду». Такова чудная картина того единения духа, какое царило в первохристи- анской общине; и, оценивая это явление жизни первенствующей Церкви с этической точки зрения, мы в праве в описанном порядке видеть иде­альное воплощение тех начал, какими проникнуто Евангелие в его отношении к устроению материальной стороны человеческой жизни. У множества верующих было одно сердце и одна душа; царила, иначе сказать, любовь, как действительная основа жизни, делавшая то, что спадали оковы эгоизма, и каждый свободно отказывался от своего ради общего блага. Нет ни малейшего сомнения, что эта картина жизни пер­венствующей Церкви должна иметь громадное значение для христиан­ской этики в ее учении о материальной культуре. Эта картина показы­вает с наглядной простотой, но и бесспорной убедительностью, что нравственным долгом для христианина должно быть не «приобретение, хранение и умножение» имущества, но такая полнота переживаний лю­бящей души, при которой была бы психологически невозможна самая мысль об исключительности моего права на обладание известным пред­метом. Христианство никогда не посягало на неприкосновенность права собственности и признавало юридическое право каждого владеть своим не только в известных словах св. апостола Петра Анании, но и в стро­жайшем осуждении всякого посягательства на чужое. Однако, самая природа христианской любви такова, что там, где она действительно ца­рит, мы всегда встречаем и общение имуществ, подобно тому, как оно было в жизни первенствующей Церкви. Для иллюстрации нашей мысли мы укажем на жизнь семьи. Закон признает право каждого члена семьи на обладание известной собственностью. Между тем, в действительности нет такого внешнего деления «моего» и «твоего» в жизни каждой семьи, связанной чувством живой любви. Этим чувством была одушевлена и пер­венствующая Церковь, у которой живо было сознание того, что один у всех Отец Небесный, один Спаситель мира и все они — братья и сестры, призванные вместе совершать свое земное течение и вместе стремиться к спасению. Насколько такое сознание должно быть свойственно каждой христианской общине, настолько несомненно, что в идеале устроения Царства Божия на земле в Церкви Христовой мы должны мыслить та­кое единение духа, а неразрывно с ним — и единение в имуществе, ре­альный свободный отказ в отношении владения своим имуществом от того юридического начала, которое лежит в основе царства эгоизма. Мы, та­ким образом, смотрим на единение имуществ в первенствующей Церкви, как на ту идеальную форму, в какой должно выражаться каждое искрен­нее стремление общества устраивать жизнь на христианских началах. Но мы не можем ограничиться только подобным положительным утвержде­нием и должны сказать два слова по поводу отношения к интересующему нас факту нашей научной этики. Отношение это удивительное. Вот, на­пример, как оценивается этот факт в нашей серьезнейшей научной систе­ме нравственного богословия. Указав на факт общения имуществ в среде членов первенствующей Церкви, описанный книгой Деяний, ученый мо­ралист заключает: «Известно, что общение имуществ первых христиан было кратковременным и местным; существовало оно недолго только в Иерусалиме. И оказалось оно непрактичным: иерусалимская община настолько обеднела, что другие христианские общины посылали ей вспоможения». Такое поверхностное, почти ироническое отношение к великому явлению церковной жизни прямо-таки непонятно. В задачу нашего труда не входит исследование исторических судеб общения иму- ществ в древней Церкви. Ограничимся замечанием, что нельзя с уверен­ностью сказать ни того, что общение имуществ было только в Иеруса­лимской церкви, ни того, что это общение было кратковременным, и церковь Иерусалимская обеднела именно вследствие такого общения. Когда мы будем излагать святоотеческое учение о собственности, то уви­дим всю рискованность того заключения, что общение имуществ было только в Иерусалимской церкви и продолжалось очень недолго. А каждому, знакомому с историей Иерусалима во второй половине I века, ясно, что, если и могло общение имуществ неблагоприятно отразиться на матери­альной стороне жизни Иерусалимской церкви, то, во всяком случае, это было не единственное неблагоприятное условие, но что Иерусалим постиг целый ряд внешних бедствий. И самый призыв апостола Павла, обращен­ный к Коринфской церкви, всегда дает возможность предполагать такой порядок, какой указывал сам апостол, когда призывал коринфян помогать бедствующей Церкви: «ныне, — писал св. апостол, — вот избыток в вос­полнении их недостатка, а после их избыток в восполнение вашего недо­статка, чтобы была равномерность». Ясно, что это место не о том гово­рит, будто общение имуществ «оказалось непрактичным», но о том желании апостола, чтобы оно распространилось на все христианские церкви, и чтобы последние, разделенные большим пространством, со­знавали себя членами одного великого целого — Церкви Христовой — и братьями друг другу. Но если и отрешиться от такой исторической перспективы, то с чисто этической христианской точки зрения такое полуироническое отношение к делу нужно признать вовсе неподходя­щим и не имеющим для себя никакой опоры во взглядах представителей древней Церкви. Нужно заметить, что, если мы и процитировали лишь одну систему покойного профессора Олесницкого, то потому, что в ней наиболее определенно и научно честно высказан отрицательный взгляд на опыт жизни первенствующей Церкви. В других случаях это делается под маской лицемерных комплиментов по адресу высоты жизни первен­ствующей Церкви. Но сущность дела от этого не меняется, и господст­вующий у нас взгляд на общение имуществ в первые дни христианства тот, что на это общение смотрят, не как на идеальную форму устроения материальной жизни членов церковного братства, но как на утопиче­скую попытку, окончившуюся неудачно. Но хотя это взгляд и господст­вующий, тем не менее, — вовсе неуместный в христианской этике. Ведь жизнь первенствующей Церкви была тем временем, когда в ней обильно царили благодатные дары Св. Духа, когда в среде этой Церкви находи­лась Матерь Божия и все апостолы, которые и были главными руково­дителями церковной жизни. Едва ли при таких условиях возможно ви­деть в братском общении имуществ членов первенствующей Церкви случайную и неудавшуюся попытку организовать жизнь на истинно братских началах. Если даже и согласиться с тем, что этот опыт дела христианской любви оказался и неудавшимся — для такого суждения, однако, мы не имеем данных — то, во всяком случае, не место иронии и жалким комплиментам там, где выступает налицо режущий разлад идеальных требований христианской любви и эгоистических традиций человеческого общежития. Самая неудача организации жизни первенст­вующей Церкви не могла бы послужить помехой видеть в этой органи­зации идеальную ее форму, точно так же, как отсутствие в христианском мире любви к ближним не может служить препятствием к тому, чтобы это начало признавалось нормой христианских отношений. И если, как мы сказали, единение имуществ в христианской общине есть необходи­мый результат, вернее — выражение духа любви членов Церкви друг к другу, то мы считаем себя вправе с научно-христианской точки зрения утверждать, что общение имуществ в первенствующей Церкви есть и навсегда пребудет идеалом устроения материальной стороны жиз­ни членов Христовой Церкви.
   Такой взгляд резко расходится со взглядом на предмет нашего сов­ременного богословия; но это не может нас особенно смущать потому, во-первых, что высказываемый нами взгляд находится в совершенной гар­монии с основным практическим началом христианской жизни; и потому, во-вторых, что, расходясь с господствующей тенденцией современного богословия, этот взгляд совпадает всецело с учением отцов и учителей Вселенской Церкви, которые в устроении первохристианской общины ви­дели идеальную форму церковного общения, а в общении имуществ — естественное выражение христианской любви, объединяющей людей в братскую семью; выражение, являющееся желательным во всякое мгновение жизни на земле Церкви Христовой. При этом в святоотече­ской письменности первых трех веков встречается не только признание идеального значения за формой общения имуществ в деле устроения мате­риального быта общины, но и положительный призыв к этому, и указание на действительное существование такого общения в среде христиан. А в последующие века взоры учителей Церкви обращаются от современного им положения церковной жизни к первым дням христианства, и в сия­нии этого царства любви они показывают своим современникам, какой должна быть жизнь христианская.
   Все это ясно откроется при изложении святоотеческого учения о соб­ственности; но прежде, чем перейти к изложению этого учения подведем кратко итоги тому, что стало ясным для нас из откровенного учения в его отношении к праву человека владеть своим.
   Прежде всего, мы думаем и утверждаем, что в откровенном учении нет и намека на долг «приобретать, хранить и умножать» свое имущество. Всюду вместо этого заповедуется не приобретать себе сокровищ на земле, не заботиться о том, что тлеет, и раздавать свое достояние неимущим. Иными словами, в откровенном учении заповедуется как раз обратное тому, что дозволяется и одобряется нашими системами нравственного богословия. Вследствие этого, естественно, и отношение к праву собст­венности в новозаветном Откровении и в нашем богословии устанавли­вается неодинаковое. Откровенное учение, как мы сказали, признает это право как наличный факт действительной жизни. И не только в пря­мых словах св. апостола Петра Анании, но и в абсолютном запрещении всякого посягательства на чужую собственность утверждается принцип неприкосновенности права каждого владеть принадлежащим ему по гражданскому закону. Христианство по самой своей природе не отрицало юридических норм общежития, даже такой нормы, как институт рабства. Но оно сообщало этим нормам новое освещение, вдыхало в них новый дух и через это преобразовывало их. Так было вообще, так и в отношении христианства к праву собственности. Оно признало это право в качестве юридической нормы, но само говорило не об этом праве, но о долге нашем отказываться от этого права в случае внешнего насилия и всегда думать не о том, чтобы владеть своим, но о том, чтобы делиться своим с другими. Поэтому, когда наше богословие говорит о том, что право собственности «святыня для христианина», то мы думаем, что это не христианская характеристика. Конечно, если под терминами «священный» и «святы­ня» подразумевать принцип неприкосновенности, то это — бесспорная истина. Но такое словоупотребление все-таки будет не вполне точным. Термины «священный» и «святыня» приложимы в истинном смысле сло­ва лишь к идеальным нормам собственно христианского нравственного закона. А такой идеальной нормой в христианстве является не право собственности, но, согласно учению Откровения и Церкви, добровольное внутреннее, а иногда и внешнее отречение от права собственности, когда последняя рассматривалась как общее достояние. Мысль эта, как сейчас увидим, проходит яркой нитью через все века жизни древней Церкви и на­ходит в святоотеческом учении такое резкое выражение, что самое про­исхождение права собственности рассматривается как признак оскудения любви среди людей и наглядное выражение отсутствия среди них истинно братского единения в жизни.
   На рубеже письменности апостольской и святоотеческой находятся писания мужей апостольских. В этих памятниках древней церковной письменности мы, конечно, не встречаем подробно развитого учения о соб­ственности, но, однако, находим существенно важные для нас указания на то, что человек является в этом мире собственником лишь в условном смысле, только распорядителем Божиих даров; и, согласно воле Божией, должен смотреть на свое, как на принадлежащее всем его собратьям. В «Послании апостола Варнавы», этом древнейшем памятнике церков­ной письменности, его святой автор изображает, между прочим, два воз­можных пути нашей жизни: путь света и тьмы, путь любви и злобы. И в изображении первого пути встречается, как неотделимый признак истин­ной любви, совершенное общение верующих. «Люби ближнего, — пишет св. Варнава, — более души своей... Имей общение с ближними во всем и не называй ничего собственностью; ибо если вы общники в благах не­тленных, то не более ли в вещах тленных?... Не будь простирающим рук к принятию и сгибающим их, когда ты должен дать».
   В «Пастыре» Ерма находится довольно подробное раскрытие той мысли, что все в мире — Божие достояние, и человек должен владеть им так, чтобы все участвовали в обладании Божиими дарами. «Не пользуй­тесь, — увещает старица в видении Ерма, — одни творениями Божиими, но щедро раздавайте нуждающимся». «Всем давай, — заповедует Па­стырь, — потому, что Бог хочет, чтобы всем было даруемо из Его даров. Берущие отдадут отчет Богу... Дающий же не будет виноват, ибо он ис­полнил служение, какое получил от Бога». В подобии первом подробно раскрывается та мысль, что человек в этом мире не может иметь истин­ной собственности, но что если кто владеет чем-либо, то должен всем делиться с нуждающимися ближними. «Пастырь сказал мне: знаете ли, что вы, рабы Божии, находитесь в странствии? Ваш город находится да­леко от этого города. Итак, если знаете ваше отечество, в котором имеете жить, то зачем здесь покупаете поместья, строите великолепные здания и ненужные жилища?... Несмысленный, двоедушный и жалкий человек, не понимаешь ли, что все это — чужое и под властью другого... Итак, смотри, подобно страннику на чужой стороне, не приготовляй ничего бо­лее, как сколько тебе необходимо для жизни... Итак, вы, служащие Богу и имеющие Его в сердцах своих, смотрите: делайте дела Божии... Вместо полей, искупайте души от нужды, сколько кто может, помогайте вдовам и сиротам; богатство и все стяжания ваши употребляйте на такого рода дела, на которые вы и получили их от Бога. Ибо Господь обогатил вас для того, чтобы вы исполняли такое служение Ему. Делать это гораздо лучше, чем покупать поместья или дома, потому что все это погибнет в этом мире». «Должно всякого человека исхищать из бедствия... Кто знает о бедствии такого человека и не избавляет его, тот допускает ве­ликий грех и делается виновен в крови его. Итак, благотворите, сколько кто получил от Господа». Таким образом, Ерм требует отрешиться от взгляда на свое имущество как на свою неотъемлемую собственность, но видит в нем нечто такое, на что имеют право все нуждающиеся.
    «Учение двенадцати Апостолов», этот древний памятник, примыкаю­щий к веку писаний мужей апостольских, содержит очень выразительное поучение, как должно смотреть на свою собственность, причем в этом случае близко примыкает к взглядам, высказанным в послании апостола Варнавы. «Всякому просящему у тебя дай, — повторяет «Учение» слова Господа, — и не требуй назад; ибо Отец желает, чтобы всем было даруемо от Его благодатных даров». «Не отвращайся от нуждающегося, но во всем имей общение с братом своим; и ничего не называй своей собст­венностью; ибо если вы соучастники в нетленном, то тем более в вещах тленных».
   В писаниях мужей апостольских, соответственно их учительному характеру, мы слышим только призыв к отказу от того, чтобы называть что-либо своей собственностью, но не встречаем определенных указа­ний, осуществлялось ли это идеальное требование и в действительной жизни Церкви. В писаниях христианских апологетов мы находим поло­жительный ответ и на этот вопрос, когда они дают отчет врагам христи­анства в тех началах, какими руководится Церковь в своей жизни. Так, св. Иустин, философ и мученик, свидетельствует в своей первой «апо­логии», что и в его время существовало в Церкви общение имуществ. «Прежде мы, — говорит св. Иустин о христианах, — более всего забо­тились о снискании богатства и имения; ныне и то, что имеем, вносим в общество и делимся со всяким нуждающимся...». «И достаточные из нас помогают всем бедным, и мы всегда живем заодно друг с другом... Достаточные и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у предстоятеля; а он имеет попечение... о всех, находящихся в нужде».
   О готовности христиан отказаться от всего своего в пользу неимущих свидетельствует и св. Ириней Лионский. «Есть, — говорит он, — прино­шения там (в Ветхом Завете), есть приношения и здесь (в Новом); есть жертвы у народа (иудейского), есть жертвы и в Церкви; но изменен только вид, так как приношение делается уже не рабами, а свободными... И по­сему те посвящали Ему (Богу) десятины своих (имений); а получившие свободу определяют все имущество свое для целей Господних, радостно и свободно давая не меньшее в надежде получить большее; так, бедная вдова все свое состояние отдала в сокровищницу Божию».
   Знаменитый апологет христианства Тертуллиан с большой опреде­ленностью и выразительностью высказал христианский взгляд на харак­тер нашего владения в этом мире. «Господь, — говорит он в своем сочине­нии «О терпении», — тысячекратно повелевает тебе презирать мир или, лучше сказать, научает тебя, как презирать временные блага, потому что нигде Сам Он не оказывает к ним ни малейшего уважения... Даже и то, что мы считаем своим, не есть наше. Мы ничего не имеем: все принадлежит Богу, Которому и сами мы принадлежим. Итак, когда случится нам что потерять, и мы переносим то с нетерпением, то через сие показываем, что мы не свободны еще от сребролюбия, потому что жалеем о том, что нам не принадлежит. Огорчаться потерей того, что не наше, значит желать чужого. Таким образом, мы должны мужественно отрекаться от земных вещей и непрестанно созерцать блага небесные».
   В своей «Апологии» Тертуллиан рисует картину живого братского общения верующих своего времени, составлявшего полную противо­положность языческой разъединенности. «Мы живем, — свидетельст­вует апологет, — по-братски на счет общности имуществ, между тем как у вас эти имущества производят ежедневные раздоры между братьями. Составляя между собой одно сердце, одну душу, можем ли мы отказываться от общности имуществ? Все у нас общее, исключая жен; мы разделяемся друг от друга в сем единственно отношении... От­носительно христиан ничего тут нет удивительного, что у них общие столы... Одно их (столов) имя показывает, какое к тому побуждение. Их называют «agapes» — слово греческое, означающее «любовь». Чего бы ни стоили вечери наши, мы считаем себя довольно вознагражденными тем, что делаем добро: мы облегчаем тем состояние бедных людей». В своем трактате «Об идолопоклонстве» Тертуллиан с воодушевлением и силой христианского убеждения изображает то начало совершенного отречения от всего своего, какое мыслится с понятием истинного хри­стианина. «Что за предлог, — спрашивает Тертуллиан, — по принятии христианской веры отговариваться потребностями жизни и жаловаться, что нечем жить? На такую отговорку я мог бы коротко и просто отве­чать: ты говоришь про то слишком поздно, прежде, нежели ты сделался христианином, надлежало бы тебе о том размыслить... Теперь же у тебя есть заповеди Господни, есть образцы, отъемлющие у тебя всякий пред­лог. О чем ты говоришь? Я буду беден; но Господь отвечает: «блаженны нищие». — У меня не будет пищи; но в законе сказано: «не пецытеся, что ясте или что пиете». — Нет одежды; «смотрите крин сельных: не тружда- ются, ни прядут». — Мне нужны деньги; «вся, елика имаши, продаждь и раздай нищим». — Мне надобно устроить детей и подумать о потом­стве; «никто же возложь руку свою на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии». — Но я в мире имел известное звание; «никто ни может двема господинома работати». Если ты хочешь быть учеником Христовым, то возьми крест твой и иди по Нем, то есть переноси бед­ность, страдания и самое тело твое... Жену, детей, родственников — ты все можешь оставить для Бога... Когда Иаков и Иоанн были позваны Господом нашим, они оставили и корабль, и мрежи, и отца своего; когда Господь воззвал Матфея, он тотчас сошел с мытницы своей и последовал Ему. Никто из избранных Богом мужей не отвечал: «мне нечем жить». Вера не боится голода, зная, что из любви к Богу надобно презирать голод, как и всякую другую смерть; она (вера) привыкла не беспокоиться не только о пище, но и о самой жизни».
    Климент Александрийский в своем известном сочинении «Кто из бо­гатых спасется», являющемся исключением среди произведений древ- нецерковной письменности по взгляду на богатство (о чем речь ниже), по вопросу о праве человека владеть своей собственностью держится воззре­ний, согласных в существенном с другими представителями древнецерков- ной мысли. «По природе своей, — рассуждает Климент, — всякое богат­ство, каким бы кто ни владел, не составляет прямой собственности того, но возможно из сей неправоты создавать дело правое и спасительное». Каким образом? на это находим ответ далее, где заповедуется не только давать всякому просящему, но еще и отыскивать нуждающихся, и не запирать друг от друга того, что скоро огонь пожрет, и не удерживать того, что принадлежит этому миру, что собой представляет нечто нищен­ское, чуждое и бренное. Ясно, что подобное отношение к собственности должно вести к общению имуществ. Эту мысль и выразил сам Климент в другом своем сочинении «Педагог». «Бог создал, — пишет он здесь, — человечество для братского общения, Сам первее всего пожертвовав Сво­им Сыном и Логосом, все доставляя всем, даровавши в общее достояние для всех. Все, следовательно, должно быть общим, и богатые не должны желать больше иметь, чем другие. Слово: «у меня драгоценности есть, по­чему же не должно себе доставлять удовольствие ими» — не человечно, не есть оно слово братское. Более соответствует христианской любви другое слово: «у меня есть это, почему же не должен я с нуждающимся поделить­ся?». Такой человек совершен и исполняет заповедь: возлюби ближнего, как самого себя... Знаю, что Бог дал нам право наслаждаться, но только в пределах необходимого, и по Его воле наслаждение должно быть общим. Это не в порядке вещей, чтобы один в изобилии жил, тогда как многие терпят нужду». Мы думаем, что сущность воззрений Климента Алек­сандрийского на право собственности можно выразить следующими его словами: «кто владеет собственностью, и золотом, и серебром, и домами как даром Божиим и своими богатствами Подателю всех благ Богу служит к спасению душ, и кто знает, что этим он владеет более из-за собратий, нежели ради себя... того прославляет Господь как блаженного и называет нищим в духе». Таким образом, и по взгляду Климента, человек владеет собственно Божиим достоянием и обязан распоряжаться этим достояни­ем согласно с Божией волей. При этом у Климента мы встречаем интере­сное рассуждение, почему мы имеем право считать своей собственностью то, что собственно принадлежит Богу. «Если, — рассуждает он, — досто­яние того и другого из друзей составляет общую их собственность, а Бог и человек теперь между собой поставлены в отношения дружественные (так как, благодаря посредству Слова Божия, Бог стал другом людей), то, действительно, все становится достоянием человека, потому что Богу все принадлежит; и все это составляет общую собственность обоих друзей: и Бога, и человека».
   Великий христианский епископ III века св. Киприан Карфагенский с особенной выразительностью оттенил тот взгляд христианства на право собственности, по которому христианин должен думать не об этом праве и охранении своего имущества, но о добровольном отказе от своего до­стояния ради любви к собратьям. Исходя из того убеждения, что только духовные блага суть блага истинные, которые у Бога составляют нашу истинную собственность, а блага мира — презренны, св. Киприан при­знак христианского совершенства видит в отказе от собственности. «Надобно, — писал он, — удаляться от имущества, как от неприятеля, убегать от него, как от разбойника, бояться, как меча и яда, для обла­дающих им... Все наше богатство и имущество пусть будет отдано для приращения Господу, Который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах! Так первые христиане исполняли веления Христовы! Они с го­товностью и щедростью отдавали все апостолам для раздела». И вооб­ще, по воззрению святителя, «кто сделался учеником Христовым, тот, по словам Учителя, отказываясь от всего, должен просить только дневного пропитания и в молитве не простирать далее своих желаний... Господь учит, что тот вполне совершен, кто, продав все свое состояние и раздав в пользу нищих, заготовляет себе сокровище на небе; тот, по словам Господа, может следовать за Ним и подражать славе страдания Господ­ня, кто в готовности и охоте своей не задерживается никакими сетями домашнего хозяйства, но, предпослав свое имущество Богу, отрешенный и свободный, и сам идет туда же». Особенно выразительно свой взгляд на отношение христианина к праву собственности св. Киприан выска­зал в «Книге о благотворениях и милостыне». Здесь он раскрывает ту мысль, что почитаемое нами за собственность есть в действительности общее наше достояние, и в восторженных словах рисует картину жизни апостольской Церкви, где царила и совершенная любовь, и полное обще­ние имуществ. «Размыслим, — говорит святитель, — возлюбленнейшие братья, о том, что делали верующие во времена апостолов... в то вре­мя продавали дома и поместья, а деньги охотно и в изобилии приносили апостолам для раздачи бедным; посредством продажи и раздачи земных стяжаний переносили свое имущество туда, откуда можно бы получать плоды вечного обладания; приобретали дома там, где можно бы поселить­ся навсегда. В благотворении было тогда столько же щедрости, сколько согласия в любви, как о том читаем в Деяниях апостольских: народу же веровавшему бе сердце и душа едина, и ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща. Вот, что значит быть истинны­ми чадами Божиими по духовному рождению! Вот, что значит подражать по небесному закону правде Бога Отца! Ибо что принадлежит Богу, то должно составлять общее наше достояние, и никто не должен быть лишаем участия в благодеяниях и дарах Его так, будто весь род челове­ческий не одинаково должен пользоваться благостью, щедростью и мило­стью Божественной. Так, одинаково для всех светит день, одинаково сияет солнце, падает дождь, дует ветер, и сон у спящих один, и блистание звезд и луны обще для всех. И если земной владелец, руководствуясь таким примером равенства, разделяет свои плоды и прибытки с братством, то он, становясь через безмездные щедрые подаяния общительным и спра­ведливым, становится подражателем Бога Отца».
   Св. Киприан стоит почти на границе двух периодов церковной исто­рии: того, когда еще не различались строго идеальные требования христи­анского совершенства и нормы действительной жизни верующих, и того периода, когда полное осуществление требований христианского совер­шенства учители Церкви начали относить к прошлому церковной жизни, а в настоящем более обличали несоответствие того, что есть, с тем, что должно быть. В творениях св. Киприана мы еще встречаем одновременно и обличение, горячее и суровое, того ненормального порядка распреде­ления имуществ, какое было в Карфагенской церкви, современной ему; и горячий призыв отказываться от своего ради ближних, с живой верой в возможность осуществления этого и с твердым сознанием того, что общецерковное имущество еще велико. Начиная с IV века — период торжества христианства в Римской империи — замечается яркое прео­бладание обличительного элемента в поучениях великих пастырей Цер­кви и постоянное обращение к прошедшим судьбам церковной истории, которые представляются святым отцам и изображаются ими одновремен­но и прекрасными, и далекими от их времени. Если император Юлиан говорил еще во второй половине IV века, что «из иудеев никто не просит милостыни, и нечестивые галилеяне, кроме своих, питают и наших», то это можно было сказать лишь по сравнению с миром эгоизма, царившим в языческом обществе, но не сравнительно со светлыми днями первых веков христианства. Проповеди великих современников Юлиана, как, например, св. Василия Великого, Григория Богослова и других, ясно го­ворят, что и в христианской Церкви были нищие, царило имущественное неравенство и отсутствовала истинно христианская любовь.
   Но такое понижение общего уровня действительной христианской жизни не отразилось на самой сущности святоотеческого учения и понимания святыми отцами христианства. Святых отцов не смущало несоответствие действительной жизни христиан идеальным евангель­ским требованиям; и в святоотеческом учении мы не встречаем попыток изменять последние путем приноровления чистого евангельского идеала к уровню действительной жизни: они с ревностью христианских пастырей обличали неправды жизни и уясняли своим слушателям высшую идеаль­ную точку зрения на различные явления мировой жизни. Так было вообще, так было и в отношении к учению о праве собственности. Отцы Церкви ревностно боролись с тем языческим пониманием этого права, кото­рое так точно сформулировал в свое время Климент Александрийский: «почему мне не пользоваться тем, что мое»; и с силой христианского убеждения доказывали, что в системе христианского жизнепонимания не может быть места для подобных воззрений, но что истинно христианская любовь должна думать не об этом праве, но видеть в своем имуществе общее достояние. Вообще для христианской этики писания отцов Церкви второго периода ее жизни, пожалуй, еще важнее, чем писания древнеоте- ческие, так как первые исследуют вопрос теоретически, руководясь при его разрешении не наличными порядками церковной жизни, но оценивая жизненные отношения с точки зрения руководящих начал христианской нравственности.
   Уважаемый церковный писатель IV века, современник императора Константина Лактанций в своих «Божественных наставлениях» предлагает такую этическую оценку права собственности, которая яв­ляется господствующей и в творениях святых учителей Церкви IV и по­следующих веков. По взгляду Лактанция, с точки зрения христианской любви все должно быть общим достоянием, и если этого нет, то ви­ной тому наша любостяжательность, этот источник многих зол. Истин­ное богопочтение «одно только может заставить людей любить друг друга и сохранять между собой братскую связь, потому что Бог у них один общий Отец; тогда они блага общего Отца своего охотно уделяют неимущим». Напротив: «любостяжание есть источник всех зол: оно происходит от презрения к истинному величию Божию. Люди, обилу­ющие в чем-либо, не только перестали уделять другим избытки свои, но начали присваивать и похищать себе чужое, будучи влекомы к тому собственной корыстью. То, что прежде было в общем употреблении у всех людей, начало скапливаться часто в домах у немногих. Чтобы других подвергнуть своему рабству, люди стали собирать себе в одни руки первые потребности жизни и беречь их тщательно, дабы небесные дары сделать своей собственностью не для того, чтобы уделять их ближ­нему из человеколюбия, которого в них не было, но чтобы удовлетво­рять единственно своему любостяжанию и корысти. После того соста­вили они себе самые несправедливые законы под личиной мнимого правосудия, посредством которых защитили против силы народа свое хищничество» 1 ' 25 . Истинная правда в отношениях людей есть, по взгля­ду Лактанция, равенство людей друг другу, как детей общего Отца; и в отношении нашего имущества «единственный долг правды состоит в том, чтобы употреблять имущество свое на прокормление бедных... Истинное употребление богатств состоит в обращении их не для своего удовольствия, но для поддержания многих людей из чувства правды».
   Святые «великие каппадокийцы», эти столпы православия в области христианского вероучения, согласно учили об отношении христианина к своему естественному праву собственности. По взгляду этих святите­лей, право собственности принадлежит человеку только в условном смы­сле, так как человек есть лишь приставник чужого имущества и должен распоряжаться им согласно с волей истинного Владыки. А эта воля тре­бует отказа от исключительного владения своим, и идеалом устроения христианской жизни является общение имуществ на началах братской любви.
   По взгляду св. Василия Великого, ничто внешнее не бывает собст­венностью человека, но чуждо для него: и здесь расхищается, и за гробом не следует; поэтому человек должен смотреть на себя лишь как на слу­жителя благого Бога. «Познай, человек, Даровавшего. Вспомни себя са­мого: кто ты, к чему приставлен, от кого получил это, за что предпочтен многим. Ты служитель благого Бога, приставник подобных тебе рабов; не думай, что все приготовлено для твоего чрева; о том, что у тебя в ру­ках, рассуждай, как о чужом. Оно не долго повеселит тебя, потом утечет и исчезнет; но у тебя потребуют строгого в этом отчета» . С этой точки зрения, люди должны владеть своим имуществом, как «приставники, а не как имеющие право им наслаждаться. И отказывающиеся от него долж­ны радоваться, как уступающие чужое, а не огорчаться, как лишающиеся собственности». С этой же точки зрения св. Василий Великий, оценивая бесспорное юридическое право каждого владеть своим, отказывается ви­деть в таком праве собственно христианскую этическую норму жизни, но происхождение этого права видит, согласно с Лактанцием, в любостяжа- тельности. «Скажешь, — говорит св. отец, — кому делаю обиду, удерживая свою собственность? Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес в жизнь? Положим, что иной, заняв место на зрелище, стал бы потом выгонять входящих, почитая своей собственностью представля­емое для общего всем употребления; таковы точно и богатые. Захватив всем общее, обращают в свою собственность, потому что овладели сим прежде других. Если бы каждый, взяв потребное к удовлетворению своей нужды, излишнее предоставлял нуждающемуся, никто бы не был богат, никто бы не был и скуден. Не наг ли ты вышел из матернего чрева? Не наг ли и опять возвратишься в землю? Откуда же у тебя, что имеешь теперь? Если скажешь, что это от случая, то ты безбожник, не признаешь Творца, не имеешь благодарности к Даровавшему. А если признаешь, что это от Бога, то скажи причину, ради которой получил ты? Ужели несправедлив Бог, неравно разделяющий нам потребное для жизни? Для чего ты богате­ешь, а тот пребывает в бедности? Не для того ли, конечно, чтоб и ты полу­чил свою мзду за доброту и верное домостроительство, и он почтен был великими наградами за терпение? А ты, захватив все в ненаполнимые недра любостяжательности, думаешь, что никого не обижаешь, лишая сего столь многих. Кто любостяжателен? Не удерживающийся в пределах умерен­ности. А кто хищник? Отнимающий у всякого, что ему принадлежит. Как же ты не любостяжателен, как же ты не хищник, когда обращаешь в собст­венность, что получил только в распоряжение? Алчущему принадлежит хлеб, который ты у себя удерживаешь; обнаженному — одежда, которую охраняешь в своих кладовых; необутому — обувь, которая гниет у тебя; нуждающемуся — серебро, которое зарыто у тебя». Таким образом, право собственности для христианина не должно быть правом обижать других через скопление большого имущества, но, напротив, христианин о своем должен думать, как о чужом, и считать себя лишь служителем ближних. «Кто любит ближнего, как самого себя, тот ничего не имеет у себя излиш­него перед ближним». Ясно, поэтому, что св. Василий Великий не мог видеть иного идеального порядка устроения имущественных отношений людей, как только в совершенном общении имуществ. Этому согласно учат, по взгляду святителя, и низшие твари в своей естественной и не­разумной жизни, и истинные христиане первенствующей Церкви, не хо­тевшие знать и различать своего. «Мы, словесные твари, — увещал св. отец, — да не окажемся жестокосерднее бессловесных. Ибо они, как чем-то общим, пользуются тем, что естественным образом производит земля. Стада овец пасутся на одной и той же горе; множество коней на одной равнине находит себе корм, и какой ни возьми род животных, все дозволяют друг другу необходимое наслаждение потребным. А мы общее достояние прячем себе за пазуху и собственностью многих владеем одни. Постыдимся того, что повествуется о человеколюбии язычников. У некоторых из них человеколюбивый закон учреждает один стол и общую пищу и многочисленный народ делает почти одной семьей. Оставим внешних и обратимся к примеру этих трех тысяч; порев­нуем обществу христиан. У них все было общее: жизнь, душа, согла­сие, общий стол, нераздельное братство, нелицемерная любовь, которая из многих тел делала единое тело, различные души соглашала в то же единомыслие». И если в жизни целого христианского общества своего времени св. отец не видел действительного осуществления такого иде­ального порядка вещей, то в понятии христианского совершенства св. Василий определенно указывает как необходимый признак такого совершенства полный отказ от собственности. «Возлюбив общение и совокупную жизнь, возвращаются они (подвижники) к тому, что по самой природе хорошо. Ибо то общение жизни называю совершен­нейшим, из которого исключена собственность имущества». Такое совершенное общение, по взгляду св. отца, должно было существовать среди христианских монахов, и в своих «правилах» и «подвижнических уставах» св. Василий Великий определенно и настойчиво доказывает, что отречение от собственности есть необходимый долг каждого, ищу­щего совершенной христианской жизни. На вопрос: «надобно ли иметь в братстве какую-либо собственность», св. Василий отвечает: «сие про­тивно тому свидетельству об уверовавших, какое находим в Деяниях, где написано: «ни един же что от имений своих глаголаше свое быти». Посему, кто называет что-либо своим, тот поставляет себя чуждым Цер­кви Божией и любви Господа, Который и словом, и делом поучал пола­гать за друзей душу свою, а не только одно внешнее». Поэтому-то все «истинные подвижники... хранят совершенную нестяжательность, не имея у себя никакой собственности, но все делая взаимным»; и обрат­но: приобретение чего-либо в собственность в условиях подвижнической жизни свидетельствует о недостатке братского единения и является кра­жей и иудиным предательством, так как «приобретать что бы то ни было и откуда бы то ни было есть хищение» для монаха. Последний должен смотреть «на всякое имущество, как на чужое, каково оно и в действи­тельности». И даже данного каждому в употребление не должно почитать собственностью, но с заботливостью надо смотреть на все сие, как на при­надлежащее Владыке».
    Св. Григорий Богослов в своем учении об отношении христианина к собственности с особенной выразительностью оттеняет ту мысль, что человек является лишь временным собственником, владея при этом Го­сподним достоянием, и потому должен заботиться о том, чтобы явиться верным раздаятелем Божиих даров. Истинный христианин рассуждает о собственном, «как приставник чужого имущества», и видит в себе лишь раздаятеля чужого имущества. И если христианин верит, что «все от Бога», то неразрывно с такой верой связывается и долг распоряжать­ся своей собственностью не по своей воле, но согласно с волей Божией: «кто действительно имеет что-нибудь от Бога, тот употребляет, что име­ет, согласно с волей Божией». Какая это воля? Для св. Григория, так же, как и для всех учителей древней Церкви, было несомненно, что эта воля требует от нас быть «праведными распорядителями вверенного нам» и видеть в своем имуществе достояние Божие, принадлежащее всем нуждающимся. «Дай, — поучает он, — немногое Тому, от Кого получил несравненно более. Отдай и все Даровавшему тебе все. Ты никогда не бу­дешь щедрее Бога, хотя бы и пожертвовал всем, что имеешь, хотя бы отдал вместе с имуществом и самого себя: ибо и то самое, чтобы отдать себя Богу, человек получает от Него же. Сколько ты ни уплатишь Ему, все еще больше того будет оставаться на тебе, и ничего не дашь ты своего, поелику все от Бога. И как нельзя опередить своей тени... как нельзя телу выра­сти выше головы... так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему». Поэтому люди не должны зарывать у себя «золото, серебро, дорогие и лишние оде­жды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности», и не должны быть «неправедными распорядителями вверенного, чтобы не услышать грозных слов: постыдитесь вы, удерживающие у себя чужое; подражайте равной для всех благости Божией, и тогда не будет ни одного бедного». Идеалом устроения имущественных отношений верующих для св. Гри­гория является равенство всех в отношении благих даров Господа. По взгляду св. Григория, имущественные различия между людьми возникли уже позднее в истории человечества, подобно тому, как и деление людей на рабов и свободных. На заре человеческой жизни «свобода и богатство заключались единственно в соблюдении заповеди; а истинная бедность и рабство — в преступлении оной; но с того времени, как появилась за­висть и раздоры... с того времени расторглось родство между людьми, от­чуждение их друг от друга выразилось в различных наименованиях званий и любостяжании, призвав и закон на помощь своей власти, заставило позабыть о благородстве естества человеческого — ты же смотри на пер­воначальное равенство прав, а не на последовавшее разделение; не на законы властителя, а на законы Создателя».
    Св. Григорий Нисский, утверждая согласно со св. Василием, что ни­что внешнее не бывает нашей собственностью, а только духовное и не­вещественное всегда пребудет с нами, убеждает в отношении имущества соблюдать братское равенство. «Не обольщайтесь преходящим, — поу­чает он, — приобретайте то, что никогда не оставляет приобретшего; определите меру пользования жизнью. Не все ваше, но часть пусть при­надлежит и бедным, любезным Богу. Ибо все принадлежит Богу, об­щему Отцу. Мы же — как бы братья родные; братьям же всего лучше и справедливее разделять наследство поровну» 145 . Кто не делает этого, для кого страх Божий не является «справедливым уравнителем», но кто хочет быть господином всего и присвоить себе более, чем другой, тот «злой тиран, непримиримый варвар, ненавистный зверь, радостно отверзающий пасть только на пищу; такой суровее даже самых зверей. Ибо и волк допускает волка в еду, и собаки также во множестве терзают один труп; он же, ненасытный, никого из единоутробных не допускает к участию в богатстве».
    Св. Ефрем Сирин указывает определенно психологическую невоз­можность для христианина говорить и заботиться о своем праве собст­венности. «В ком любовь, — говорит св. Ефрем, — тот никогда ничего не присваивает себе, ни о чем не говорит: «это мое»; но все, что ни есть у него, предлагает всем в общее употребление. В ком любовь, тот никого не почитает себе чужим, но все ему свои». Если св. Ефрем жалуется на отсутствие людей, имеющих истинно христианскую любовь и жертву­ющих другим все свое состояние, то относительно себя он так гово­рит в предсмертном завещании: «Клянусь и вашей, ученики мои, и своей жизнью: у Ефрема не было собственности, не было ни жезла, ни влага­лища; потому что слышал я слова Господа нашего: не приобретайте ничего на земле».
   Приведенных нами кратких выдержек из писаний святых учителей Церкви восточной в IV веке открывается достаточно ясно их взгляд на право собственности и на отношение к этому праву христианина. Еще яснее такой взгляд станет для нас далее, когда мы будем говорить о свято­отеческом учении о богатстве и бедности. Здесь же отметим, что подобный же взгляд на отношение христианина к своей собственности встречаем и у западного авторитета этого века св. епископа Медиоланского Ам­вросия, причем этот святитель излагает православно-христианское уче­ние о собственности иногда даже буквально сходно со св. Василием. Св. Амвросий утверждает, что у человека нет ничего такого, что он мог бы назвать своей собственностью в безусловном смысле этого слова, со­гласно учению св. апостола. Земля, по взгляду святителя, «вообще для всех людей сотворена». Никто не должен присваивать только себе то, что сотворено для общего употребления. И раз христианин сознает, что все есть творение и достояние Божие, то он должен признать, что, так как Бог не несправедлив, то и неравное распределение благ земных должно быть уравниваемо свободной раздачей неимущим со стороны имеющих достаток. С этой точки зрения, св. Амвросий, согласно со св. Василием Великим, находит, что, когда человек говорит: «я ничего худого не де­лаю, когда чужого не ищу, а свое собственное прилежно храню», — то это «бессовестное изречение»; и что ничего не может быть «несправед­ливее, неблагодарнее, сребролюбнее», как одному пользоваться своим имуществом. «Алчущим принадлежит тот хлеб, — повторяет святитель слова св. Василия, — который ты имеешь; нагих суть те одеяния, которые заключил в свои сокровищехранилища; бедных искуплением и обогаще­нием должны быть те деньги, которые ты в землю закопал». Поэтому равно достоин проклятия как тот, кто отнимает чужое, так и тот, кто не делится с другими тем, что имеет. Истинно же христианское отношение к собственности бывает лишь тогда, когда человек сознает себя «Божи- им слугой и раздаятелем Его Божеских даров». Если человек имеет больше других, то это значит, что Бог назначил ему особое служение — раздавать другим то, что ему доверено Богом, быть «экономом-казначеем собратий», а не думать, что земля все приносит для одних избранных. Идеальное устроение жизни на началах евангельской любви св. Амвросий указывает в жизни первенствующей Церкви, когда никто и ничего не называл своей собственностью. Обращаясь к современной ему действи­тельности, св. Амвросий с грустью замечает, что «один и тот же Христос и нами исповедуется, но не едина душа в нас». «Ныне, по сознанию св. отца, царствует нечестивое сребролюбие... охладело братолюбие, пылав­шее прежде любовью к Христу». Подобно св. Василию, св. Амвросий видит нормальное отношение к миру и его благам в общении имуществ не только на отмеченной основе — любви первенствующей Церкви, но и на естественной основе — жизни, согласной с законами самой физиче­ской природы. «Природа, — говоря словами св. отца, — все предостави­ла всем вообще. По повелению Божию, произрастающее должно служить пропитанием для всего вообще живущего, и земля должна быть общим владением всех людей. Итак, природа создала общее право, а насилие пе­ределало его в частное». Подобное же утверждает св. отец и в своем со­чинении о Навуфее: «как далеко вы будете, — обращается святитель к бо­гатым, — простирать свои безумные желания? Разве вы одни живете на земле? Почему вы выгоняете тех, которые по природе — ваши собратья, и захватываете земельные имения для одних себя? Земля дана в общее владение всем: богатым и бедным... Природа, производящая на свет все в малом количестве, не знает никаких богатых. Нагими мы пришли в мир, и дерновый холмик одинаково покрывает богатого и бедного». Поэтому все наше есть в то же время собственность и бедных: «ты отдаешь бедному не то, что — твое собственное, а возвращаешь ему то, что — его. Земля принадлежит всем, а не богатым только. Ты уплачиваешь ему твой долг и отдаешь ему только то, что ты должен ему».
   Как сейчас увидим, подобная мысль была подробно раскрыта св. Иоан­ном Златоустом. Этот св. отец имел так много поводов останавливаться на вопросах о происхождении права частной собственности и об отно­шении к этому праву христианина, что учение св. Иоанна мы можем на­звать завершением православно-христианского учения о собственности. Невозможно и пытаться в систематическом труде изложить воззрения св. Иоанна на интересующий нас предмет во всей полноте. Ограничимся поэтому наиболее существенным и ярко выраженным.
   Исходным пунктом в учении о собственности св. Иоанна Златоуста является его вера в то, что истинный Владыка всего есть один Господь, а все, чем владеют люди, есть дары многоразличной благости Божией. Все в мире — Божия собственность, таково исходное положение в учении св. Златоуста. Наши имущества — Господни, как и все в мире, и мы в от­ношении их являемся «казнохранителями», обязанными распоряжаться ими, как приказано. Лично же у нас «нет ничего собственного, кроме добродетели... — она собственность наша, а все прочее — чужое». И в отношении к имуществу, как Божию достоянию, эта добродетель должна выражаться в том, чтобы распоряжаться своим согласно с волей Божией. Эта мысль не раз и подробно раскрывается св. Иоанном. «Ты, — говорит он в одной беседе, — только распорядитель своего имущества... и ты не можешь расточать своих сокровищ по своей воле. Хотя бы ты получил родительское наследство и таким образом все имущество составляет твою собственность — однако, все оно принадлежит Богу. Если и ты требу­ешь, чтобы имуществом, данным тобой, распоряжались соответственно твоему назначению, то ужели думаешь, что Бог своей собственности не востребует от нас с большей строгостью, но оставит без внимания, когда она расточается без всякой пользы?... Как ты поручаешь распоряжаться имением подобному себе рабу, так и Богу угодно, чтобы ты употреблял это имение должным образом. Поэтому, хотя Он и может лишить тебя, но оставляет у тебя для того, чтобы ты имел случай обнаружить свою до­бродетель... Не думай, чтоб то, что по человеколюбию Божию велено тебе раздавать, как свою собственность, было и действительно твое. Тебе Бог дал заимообразно для того, чтобы ты мог употреблять с пользой. Итак, не почитай своим, когда даешь Ему то, что Ему же принадлежит». Та­ким образом, для нас несомненно, что по взгляду св. Иоанна Златоуста, согласному с учением Церкви, мы не имеем собственности в безуслов­ном смысле этого слова, но обязаны своей верой в премудрого Творца и Промыслителя Бога смотреть на свое имущество, как на часть Божиего достояния, а в себе видеть исполнителя Божией воли. Какая же это воля? Св. Иоанн определенно отвечает, что первоначальная Божеская воля, согласная с законами нашей любви и вообще мировой жизни, есть та, чтобы люди всем владели сообща, а не различали «моего» и «твоего». Такое различение начинается, по взгляду св. Иоанна, лишь тогда, когда среди людей царит не братолюбие, но злоба, большая, чем даже среди не­разумных животных. «Разве не зло, — спрашивает святитель, — что один владеет тем, что принадлежит Господу, и что один пользуется общим до­стоянием? Не Божии ли земля и исполнение ее? Поэтому, если наши бла­га принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах? Именно всем поровну выдается определенное количество хлеба, потому что он исходит из житниц домохозяина: дом господский открыт для всех. И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежат всем: мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотри на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хоть таким образом пристыдить человеческий род, как-то: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды — разделил между всеми поровну, как будто между братьями... И другое сделал он общим, как-то: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касательно того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто- нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особенным усер­дием стараемся разъединиться между собой, отделиться друг от друга, образуя частное владение, и говорить эти холодные слова: «то твое, а это мое». Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подоб­ного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное владение вещами, и оно более согласно с самой природой. Отчего никто не заводит никогда тяжбы о владении площадью? Не потому ли, что она принадлежит всем? Между тем, видим, что о домах, об имениях все заводят тяжбы. И несмотря на то, что необходимое находится в общем владении всех, мы не наблюдаем общения во владении даже ничтожнейшими предметами. Между тем, для того-то Бог и дал нам первое в общее употребление, чтобы мы научились из этого, что и последние должны быть у нас общими со всеми».
   Подобная мысль не раз высказывалась св. Иоанном, причем он, подоб­но св. Амвросию, даже в жизни природы и неразумных животных видел доказательство того, что нормальный порядок людских взаимоотношений предполагает равенство имущественных прав. «Не будем, — поучает св.
   отец, — свирепее бессловесных животных. У них все общее: и земля, и источники, и пастбища, и горы, и леса; и ни одно из них не имеет больше другого; а ты, человек, кротчайшее животное, делаешься свирепее зверя, заключая в одном своем доме пропитание тысячи и даже многих тысяч бедных, между тем, как у нас одна, общая природа и многое другое, кроме природы, общее: небо, солнце, луна, хор звезд, воздух, море, огонь, вода, земля, жизнь, смерть, юность, старость, болезнь, здоровье, потребность пищи и одежды. Также общие и духовные блага: священная трапеза, Тело Господа, честная Кровь Его, обетование Царства, баня возрождения, очи­щение грехов, правда, освящение, искупление, неизреченные блага... По­этому не безумно ли тем, которые имеют между собой столько общего: и природу, и благодать, и обетования, и законы, быть так пристрастными к богатству, не соблюдать и в этом равенства, но превосходить свире­пость зверей, и притом тогда, когда предстоит необходимость скоро оста­вить все это». Итак, воля Божия в отношении нас состоит в том, чтобы в пользовании земными благами царило между людьми равенство и со­вершенное общение. Но если так, то почему Бог, сделав общим все необ­ходимое, допустил существование громадной разницы в имущественном положении людей? Св. Иоанн Златоуст сам ставит этот вопрос и отвечает на него указанием на свободу человека, благодаря чему Бог предоставил ему свободно устраивать так, чтобы все было распределено равномерно, и человек являлся верным домоправителем Божиим. Если поэтому Бог дает одному много, то «для того, чтобы, по апостольскому увещанию, твой избыток восполнял недостатки других». «Не для того ты получил деньги, чтобы тратить на удовольствия, а для того, чтобы употреблять на милостыню... Тебе вверено достояние бедных... Если тебе по великому милосердию дано повеление давать из своего имущества, то не думай по­этому, что оно и твое, и не обращай чрезмерного человеколюбия в повод к неблагодарности. Разве Бог не мог отнять у тебя все? Но Он не делает этого, предоставляя в твою волю обнаруживать щедрость в отношении к нуждающимся». «Для чего, — прямо спрашивает св. Иоанн, — Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, от чего зависит наша жизнь; а то, что маловажнее и ничтожнее, не составляет общей собственности — разумею деньги? Для чего? Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые по обычному любостяжанию подавили бы бедных; потому что, если они это делают в отношение денег, то чего не сделали бы в отношение тех благ. Опять, если бы и деньги были общими и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и повода к благотворительности. Итак... чтоб нам иметь случаи заслужить венцы и похвалы, для этого деньги не сделаны общими, дабы мы, отвращаясь любостяжания, и любя правду, и раздавая свое имение нуждающимся, могли таким способом получать облегчение в своих грехах».
   Как видим, св. Иоанн Златоуст в своем учении о христианском отноше­нии к собственности идеал такого отношения видит в свободном общении имуществ всех верующих на основе братолюбия. И для святителя это не отвлеченный только, хотя бы то и прекрасный, идеал, неосуществимый в действительности, но идеал реальный, уже осуществившийся в жизни первенствующей Церкви. «Видел ли ты успех благочестия? — спрашива­ет св. отец относительно жизни первых христиан. — Отказывались от иму­щества и радовались, и велика была радость потому, что приобретенные блага были больше... Не было холодного слова: «мое» и «твое»; поэтому была радость при трапезе... Не считали чужим того, что принадлежало братьям, так как то было Господне; не считали и своим, но — принадле­жащим братьям. Ни бедный не стыдился, ни богатый не гордился: вот, что значит — радоваться». Ставя вопрос: «любовь ли родила нестяжание, или нестяжание — любовь» первых христиан, св. Златоуст отвечает, что «любовь — нестяжание, которое укрепило ее еще более». И не раз св. Иоанн возвращается к этой радостной для него картине жизни первенст­вующей Церкви. В одной из своих бесед, приведши слова книги Деяний: «ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща», — св. отец говорит далее: «когда был исторгнут корень зол, раз­умею сребролюбие, то привзошли все блага, и они (верующие) тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во Вселенной выражение — «мое» и «твое» — было изгнано из той святой Церкви; и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых; ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных... не так было тогда, как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие соб­ственность, а тогда было не так... во всем у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе».
   Такова идеальная точка зрения св. Иоанна Златоуста по отношении христианина к своей собственности и такова его этическая оценка пра­ва собственности. И св. Иоанн остается верен основным началам своих воззрений на это право и на это отношение, несмотря на то, что действи­тельная жизнь Церкви представляла и в его время разительный контраст такому идеальному порядку вещей. Хотя св. отец свидетельствует, что и в его время можно было «назвать многих и в городах, и в селах», которые раздали свое имущество, но, в общем, в представлении св. отца, «зло (лю­бостяжание) увеличилось до такой степени, что добродетель нестяжания стала, по-видимому, невозможной». «От неистовой любви к деньгам все погибло. Кого, кого мне винить, — спрашивает св. отец, — не знаю; до такой степени это зло овладело всеми; правда, одними в большей, други­ми в меньшей мере, — однако всеми». Но св. Иоанн Златоуст не пре­клонился перед подобным господствующим настроением, но неизменно в заповедях Господа и в сиянии первохристианской любви указывал тот свет, который должен освещать жизненный путь и современных ему веру­ющих. Хотя в Церкви не было уже общения имуществ; хотя гражданские законы строго охраняли неприкосновенность частной собственности, но с этической точки зрения законы христианской любви оставались неиз­менными, и имущество верующего не было его собственностью, но собст­венностью бедных, и он должен смотреть на него, как на общее досто­яние. Только тогда христианин может считать себя оправданным, когда ничем не будет владеть: «только тогда ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; а пока ты что-нибудь име­ешь, то хотя бы ты дал тысячам людей, а остаются еще другие алчущие, нет тебе никакого оправдания». Таким образом, св. Иоанн Златоуст видит идеал христианского отношения к собственности в совершенном отказе от нее. По взгляду св. Иоанна, и в условиях современной ему жизни можно «истощать все свое и все иждивать» на Христа, достигая этим даже еще большего совершенства, чем во время Его земной жизни, так как нужно отказаться от всего своего «в исполнение только Его заповеди». Считаем нелишним отметить, что св. Иоанн Златоуст не склонен был ограничивать требования совершенного отказа от собственности условиями только мо­нашеской жизни. Он очень определенно утверждает, что ошибочно думать, будто «иное требуется от мирянина, а другое от монаха; разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет; во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности... Всем людям должно восхо­дить на одну и ту же высоту; то именно и извратило всю Вселенную, что мы думаем, будто только монашествующему нужна большая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно». В одной из своих бесед на книгу
   Деяний св. Иоанн рисует определенную картину такого возможного об­щения имуществ в условиях общехристианской жизни, как идеал ее устро­ения. «Пусть, — говорит он, — все продадут все, что имеют, и принесут на середину; только словом говорю: никто не смущайся, ни богатый, ни бед­ный. Сколько, думаете, было бы собрано золота. Я полагаю — с точностью сказать нельзя — что, если бы все мужчины и все женщины принесли сюда свои деньги, если бы отдали и поля, и имения, и жилища... то, вероятно, собралась бы тысяча тысяч литров золота или, лучше сказать, даже два или три раза столько. Скажите, в самом деле, сколько теперь вообще жителей в нашем городе? Сколько, думаете вы, в нем христиан? Думаете ли, что сто тысяч, а прочие язычники и иудеи? А как велико число бедных? Не думаю, чтобы больше пятидесяти тысяч. И чтобы кормить их каждый день, много ли было бы нужно? При общем содержании и за общим столом, конечно, не потребовалось бы больших издержек. Что же, скажут, мы будем делать, когда истратим свои средства? Уже ли ты думаешь, что можно когда-нибудь дойти до этого состояния? Не в тысячи ли раз больше была бы благодать Бо- жия?... И что же? Не сделали бы мы землю небом? Если между тремя и пя­тью тысячами это совершалось с такой славой, и никто из них не жаловался на бедность, то не тем ли более в таком множестве? Даже и из внешних (не христиан), кто не сделал бы приношения? А чтобы видеть, что разде­ление сопряжено с убытками и производит бедность, представим себе дом, в котором десять человек детей, жена и муж; она, положим, прядет пряжу, а он получает доходы извне. Скажи же мне, когда больше они издержат: вместе ли питаясь и живя в одном доме или разделившись? Очевидно, что разделившись: если десятеро детей захотят разделиться, то понадобится десять домов, десять трапез, десять слуг и постольку же прочих принадлеж­ностей... Разделение всегда приносит убыток, а единомыслие и согласие — прибыль. Так живут теперь в монастырях, как жили некогда верные. И умер ли кто с голода? А теперь люди боятся этого больше, нежели броситься в неизмеримое и беспредельное море. Но если бы мы сделали опыт, тогда положились бы на это дело. И какая была бы благодать!... Послушайте меня и устроим дела таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни». Хотя печальная действительность, представлявшая резкую противоположность между идеальными требова­ниями Евангелия и наличной действительностью, заставляла св. Иоанна «оставлять строгость» и умолять о пожертвовании 12, 13 и 110 ча­сти, но всюду в этих случаях выступает ясно, что подобная мера не есть выражение истинно христианского духа любви, но применение к общему упадку бескорыстной любви и страсти к деньгам. Когда у нас в последу­ющих главах будет речь о милостыне и христианском взгляде на богатст­во, там мы будем иметь случай сказать более подробно о воззрениях св. Иоанна Златоуста на меру подаяния. Теперь же, чтобы заключить обзор учения св. отца о праве собственности и отношении христианина к этому праву, нам остается только отметить тот пункт в этом учении, который является прямым следствием основ святоотеческого воззрения на пред­мет — именно, что исключительное пользование своей собственностью есть то же воровство. В самом деле, если богатые владеют собственностью бедных, как и вообще наши имущества — их собственность, так что бедные просят у нас лишь возвратить им принадлежащее их Отцу, то ясно, что не давать своего нуждающимся значит похищать чужое. «Не уделять из своего имущества есть также похищение, — говорит св. Иоанн Златоуст. — Может быть, слова мои кажутся вам удивительными, но не удивляйтесь, я представлю вам из Божественных писаний свидетельство о том, что не только похищать чужое, но и не уделять из своего другим означает хищение, и любостяжание, и отнятие. Какое же это свидетель­ство? Укоряя иудеев, Бог через пророка говорит: «земля принесла плоды свои, а вы не внесли десятин, но похищенное у бедного в домах ваших». Так как вы, говорит, не дали обыкновенных приношений, то похитили соб­ственность бедных... Итак, из этого мы поучаемся, что «когда мы не под­аем милостыни, то будем наказаны наравне с похитителями».
   Мы остановились на изложении воззрений св. Иоанна Златоуста по интересующему нас вопросу дольше, чем на учении других святых отцов, но все же могли лишь отметить основные пункты в учении этого святи­теля. Только непосредственное знакомство с его творениями способно дать почувствовать всю силу его христианских убеждений в том, что для верующего невозможна дума и забота о своем праве собственности, но лишь о том, чтобы отказаться от своего ради ближних. В последующих главах несколько яснее выступит взгляд св. отца на должное отношение наше к своей собственности, но, конечно, все же краткие выдержки не могут в полной мере отразить в себе тот дух христианской любви и чистой истины, каким дышат слова святителя.
   В творениях св. Иоанна Златоуста христианское учение о собствен­ности затронуто со всех сторон и раскрыто настолько обстоятельно, что изложением воззрений этого св. отца мы могли бы заключить настоя­щую главу нашего труда. Но для полноты обзора святоотеческого учения отметим согласные со св. Иоанном взгляды его западных современников: блаженных Августина и Иеронима.
    Блаженный Августин также держался того взгляда, что имеющие мно­го владеют чужим имуществом. Поэтому и на все, что у нас есть, надо смотреть лишь, как на вверенное нам для раздачи нуждающимся. «Все, что Бог дал, говорит блаженный отец, сверх необходимого, Он, собственно говоря, не отдал нам, но только поручил нам, чтобы оно могло через нас перейти в руки бедных. Удерживать это значит обладать тем, что принадле­жит другим». Согласно со св. Иоанном Златоустом, блаженный Августин думает, что всякая борьба в мире, войны, мятежи, преступления, убийства, неправды возникают из-за того, чем мы владеем лично. Из-за тех предметов, которыми мы владеем сообща, как, например, солнце и воздух, не возникает борьбы. «Будем же, братья мои, — убеждает блаженный отец, — воздер­живаться от частной собственности или, по крайней мере, от любви к ней, если не можем воздержаться от владения ею».
    Блаженный Иероним высказывает свои взгляды на право собствен­ности и отношение к нему со стороны христиан согласно со св. Иоанном Златоустом. Все, чем мы живем, Бог даровал, по взгляду блаженного Ие­ронима, «всем сообща равно». Но Бог также даровал людям и «свобод­ное произволение... чтобы всякий жил не в силу власти Божией, а в силу собственной покорности... чтобы имела место добродетель». Поэтому от нас требуется, чтобы мы, владея не своим, а чужим — а чужое для нас все, что принадлежит этому веку — были верными распорядителя­ми вверенного нам. И единственно правильный путь владения — это путь раздачи своего, а не путь бережливости: «не береги своего, как будто бы оно было для тебя чужим... Груды золота и серебра для нас — чужие; наше имущество есть духовное». Поэтому и в миросозерцании блаженного Иеронима необходимым признаком христианского совер­шенства является полное отречение от собственности, и внутреннее и внешнее; подобно Павлу, подражают «ничего не имеющему Господу, возвращая Ему все». Изложенным нами учением святых отцов первых четырех веков о собственности мы и закончим первую главу нашего труда. Взглядов последующих отцов мы не приводим потому, что существенно нового, восполняющего древнеотеческое учение мы не встретили в этих взглядах. Равным образом, мы не касались и учения по интересующему нас предмету святых подвижников древней Церкви. Всегда в древности монашеская жизнь неразрывно связывалась с отречением от собственно­сти, и отречение от последней всегда составляло один из основных мона­шеских обетов во всех древних иноческих уставах.
   Теперь мы можем сделать общие выводы из древнецерковного учения о собственности, изложенного нами. Выводы эти вполне определенные и могут быть выражены кратко, так как древнецерковное учение не знало различия во взгляде на этот предмет. Право собственности не принад­лежит к области благодатной христианской жизни, к сфере Божи- его Царства и потому не может быть рассматриваемо как святыня для христианской совести, и к нему не может быть прилагаем предикат «свя­щенное», но лишь «неприкосновенное». Это потому, что право частной собственности, как оно осуществляется в жизни людей, принципиально противоречит началу всеобъемлющей христианской любви, не знающей границ «моего» для другого; право собственности возникает поэтому не на основе христианского братства людей, но на основе недостатка такого братолюбия, когда человек противополагает себя и свое другим. Право собственности, однако, является неприкосновенным для христианина даже до такой степени, что грешно желать чужого в силу, с одной сто­роны, того общего закона христианской морали, что всякое насилие не должно иметь места в устроении христианской жизни; а с другой — по­тому, что христианство не отрицает форм естественного права и естест­венных человеческих отношений, но одухотворяет и возвышает эти фор­мы, преобразуя их по духу Христовой истины. И христианская любовь, разрушающая эгоистические перегородки жизни, ставит идеалом своим не отобрание чужого, но свободное отдание своего на общую пользу. С этой последней точки зрения, только тот истинно владеет своим иму­ществом, кто рассматривает его в качестве общего достояния и служит своим общей пользе, согласно с волей Бога, верховного Владыки всего сущего, и с законами человеческой любви, счастье и полнота которой не в приобретении и обладании, но в дарении и жертве. Ясно само по себе, что при таком отношении к началу личной собственности идеалом устро­ения материальной стороны жизни членов христианской Церкви должно явиться общение имуществ на основе свободной братской любви по примеру жизни первохристианской общины.
    Жизнь человека не зависит от изобилия его имения Лк. XII:15
    Кто любит ближнего, как самого себя, тот ничего не имеет у себя излишнего перед ближним...
    Поэтому, чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви св. Василий Великий
   В живой неразрывной связи с ответом на вопрос об отношении христи­анства к праву собственности находится и решение вопроса о христиан­ском взгляде на богатство и бедность. Второй вопрос представляет собой по существу лишь более частную, конкретную постановку первого или основного вопроса об отношении христианина к собственности вообще. Поэтому уже раскрытое нами учение древней Церкви о праве собствен­ности и об отношении к этому праву со стороны христиан дает нам доста­точно данных и для характеристики христианского отношения к богатст­ву и бедности. Так, например, если из откровенного и святоотеческого учения с несомненностью вытекает, что началом истинно христианско­го отношения к собственности является долг делиться своим с другими, то ясно, что на всякое богатство, как на скопление в руках одного лица гораздо большего числа предметов первой необходимости, чем сколько нужно для удовлетворения его личных потребностей, христианство не может смотреть иначе, как на уклонение от начала братской любви, то есть, иными словами, неодобрительно. Равным образом, с точки зрения этого же долга делиться своим с другими, несомненно, выступает в ореоле христианской добродетели добровольная бедность. Так, говорим мы, то или иное решение вопроса об отношении к праву собственности предре­шает необходимо тот или иной взгляд на богатство и бедность. Но нам нет нужды и побуждений ограничиваться попытками приложить добытые нами общие начала к уяснению частных сторон предмета нашего исследо­вания и, напротив, очень много побуждений по вопросу о христианском отношении к богатству и бедности изложить в возможной полноте учение древней Вселенской Церкви. Во-первых, идя таким путем, мы получим возможность более разносторонне выяснить церковную точку зрения на предмет. Вместо того, чтобы заниматься выводами из уже представленно­го церковного учения о собственности, мы, излагая откровенное и свято­отеческое учение о богатстве и бедности, этим самым констатируем уже совершенное согласие и строжайшее единство церковных воззрений на устроение материального быта верующих. А вместе с этим полнейшим принципиальным согласием в церковном учении по вопросу о богатстве и бедности выступят перед нами такие новые детали, такие частные чер­ты, которые сообщат христианскому учению характер особой конкретно­сти и жизненной наглядности. Это одна сторона дела.
   С другой стороны, расчленить вопрос о христианском отношении к соб­ственности и отдельно остановиться на уяснении христианского взгляда на богатство и бедность побуждает нас та неправильная постановка в опытах уяснения этого последнего вопроса, какая существует и, даже более того, господствует в нашем современном богословии. Основная тенденция современного русского богословия в отношении к поставленному нами вопросу выражается в том, что всеми возможными путями стремятся до­казать, будто в христианской жизни «богатство есть путь истинный и дос­тойный уважения». Наше богословие потратило много усилий для того, чтобы доказать, будто служение Богу может быть совмещено со служением маммоне, и на пути к достижению этой грустной цели не останавливалось даже перед унижением христианского учения. Так, было уже упомянуто о перетолковании Иак. I:17—18. Множество по существу даже непонятных усилий было приложено к тому, чтобы смягчить определенное суждение Христа Спасителя о богатстве в Его учении, особенно как это учение пе­редано в Евангелии св. Луки и в притчах Господа. Самое святоотеческое учение о богатстве и бедности излагается и очень кратко, и крайне одно­сторонне, и совершенно неправильно, когда святые отцы выставляются как бы покровителями богатых в деле «охранения и умножения» ими сво­его богатства. Со спокойной убежденностью утверждаем, что подобное представление совершенно не отвечает действительности, и после изуче­ния святоотеческой литературы мы готовы скорее признать чрезмерную остроту в суждениях о богатстве некоторых святых отцов, чем в ком бы то ни было из них видеть защитника возможности для христианина соби­рать себе богатство на земле и беспечально им наслаждаться. Впрочем, оставим полемику в стороне, так как прямая задача нашего труда — по­ложительное раскрытие учения древней Вселенской Церкви. Согласно принятому нами плану работы, изложению собственно церковного учения мы должны предпослать краткий обзор по интересующему нас вопросу учения ветхозаветного. Этот обзор особенно необходим в данном слу­чае. Прежде всего, он поможет нам лучше понять в отдельных случаях евангельское учение, так как оно было обращено, прежде всего, к иуде­ям, воспитанным на ветхозаветном кодексе морали. Затем, ветхозаветный взгляд на интересующий нас предмет в значительной степени утвержда­ется на характеристике душевного настроения богатого и бедного, какая точка зрения имеет известное приложение для этической оценки богатст­ва и бедности в любой системе морали. Наконец, мы не вправе игнориро­вать и того замечательного явления, что наше современное богословие при уяснении христианского отношения к богатству и бедности очень любит утверждаться на Ветхом Завете. Делается это очень просто. Высказыва­ется известное положение, всегда утверждающее в той или иной форме совместимость служения Богу и маммоне, затем приводится текст из вет­хозаветного откровения, преимущественно из учительных книг, и вопрос считается решенным с христианской точки зрения. При этом как бы совер­шенно забывается, что в Евангелии Матфея имеется целая глава (пятая), говорящая о том, что христианское учение далеко не совпадает с ветхоза­ветным. Об этом широко распространенном и глубоко ошибочном методе раскрывать христианское учение мы уже имели случай высказаться в пе- чати и здесь не станем повторяться. Но тем с большей внимательностью отнесемся к тому, чтобы изложить ветхозаветное учение и оттенить его существенное отличие во взгляде на богатство и бедность сравнительно с учением христианства.
   Обычный взгляд, что в Ветхом Завете богатство считалось благом, а бед­ность — злом. Этот взгляд высказывался еще святыми отцами и, дейст­вительно, находит подтверждение в Откровении. Имущество богатого, по словам книги Притчей, крепкий город его. Богатство — венец мудрых. Оно возвышает сердце; оно — благо, если в нем нет греха, и богач счаст­лив, если он оказался безукоризненным и не гонялся за золотом. Вообще богатство рассматривается как благо и как проявление милости Божией к человеку.
   Но и ветхозаветный взгляд на богатство, как на благо и на благослове­ние Божие, не является безусловным, но обусловливается такими этиче­скими требованиями, которые приближают ветхозаветное учение к хри­стианскому. Первое требование подобного рода то, чтобы богатство было приобретаемо честным путем. Мы выдели уже, что такой богач назы­вается счастливым10. Наоборот, богатство, приобретенное неправедным путем, сурово осуждается. «Лучше малое со справедливостью, — читаем в книге Товита, — нежели многое с неправдой; лучше творить милосты­ню, нежели собирать золото». Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище и при нем тревога; лучше блюдо зелени и при нем любовь, чем откормленный бык и при нем ненависть. Лучше бед­ный, ходящий в своей непорочности, нежели богатый со лживыми уста- ми. Еще сильнее и выразительнее говорит о греховности неправедного богатства книга Иисуса, сына Сирахова, когда считает преступлением самые жертвы Богу из неправедно приобретенного. Что заколающий на жертву сына пред отцом его, то приносящий жертву из имения бедных; хлеб нуждающихся есть жизнь бедных: отнимающий его есть кровопийца. Убивает ближнего, кто отнимает у него пропитание, и проливает кровь, кто лишает наемника платы. В книге Псалмов и в книге пророка Амоса мы встречаем редкие по силе выразительности места, рисующие и осу­ждающие неправые пути обогащения. «По гордости своей, — повествует­ся в первой книге, — нечестивый преследует бедного... Ибо нечестивый хвалится похотью души своей, корыстолюбец ублажает себя... Глаза его подсматривают за бедным, подстерегают в потаенном месте, как лев в ло­говище; подстерегает в засаде, чтобы схватить бедного, увлекая в сети свои; сгибается, прилегает, и бедные падают в сильные когти его; говорит в сердце своем: забыл Бог, закрыл Лицо Свое, не увидит никогда. Вос- стани, Господи Боже, вознеси руку Твою, не забудь униженных Твоих до конца». Подобное же описывает и пророк Амос: «Выслушайте это, — го­ворит он, — алчущее поглотить бедных и погубить нищих; вы, которые го­ворите: когда-то пройдет новолуние, чтобы нам продавать хлеб, и суббота, чтобы открыть житницы, уменьшить меру, увеличит цену сикля и обманы­вать неверными весами: чтобы покупать неимущих за серебро и бедных за пару обуви, а высевки из хлеба продавать. Клялся Господь славой Иакова: поистине во веки не забуду ни одного из дел их». И не только осуждается такая крайняя жадность в деле приобретения богатства, но мы встречаем в Ветхом Завете и целый ряд законов, ограничивающих пути обогащения даже на основе юридического права, и высокий взгляд на долг богатого со­блюдать внутреннюю независимость от богатства и не смотреть на него, как на орудие личного только благополучия. Что касается относящихся сюда законов, то они уже отчасти были ранее названы нами. Так, запреща­лось притеснять ближних, особенно вдов и сирот; запрещалось отдавать деньги в рост единоплеменникам, брать в залог дольше вечера предметы первой необходимости. Напротив, предписывается давать взаймы бедно­му, прощать долги в седьмой год и т. д. Что касается собственно этиче­ской оценки богатства, то идеалом в отношение его даже в Ветхом Завете ставилось не «охранение и умножение», но милосердие, готовое делиться своим с другими. Добрый человек с этой точки зрения не тот, что приумно­жил свое достояние, но тот, который расточил, раздал нищим, правда его пребывает во век. И обратно: кто закрывает глаза свои от неимущего, на том много проклятий. Несомненно, что действительность в жизни изра­ильского народа глубоко расходилась с таким идеалом, и картины, передан­ные нами из книги Псалмов и пророка Амоса, были взяты из жизни. Поэ­тому, чем дальше шла история, тем яснее мы слышим предостерегающий голос учителей народа от обольщения богатством и готовности в нем видеть свою опору. Напротив, с силой подчеркивается суетность богатства и зву­чит призыв сохранять внутреннюю независимость от него. «Не заботься о том, — советует книга Притчей, — чтобы нажить богатство: оставь такие мысли твои. Устремите глаза свои на него и — его уже нет, потому что оно сделало себе крылья и, как орел, улетело к небу». Не поможет богатство в день гнева... Надеющийся на богатство свое упадет. Вообще вырази­тельно оттеняются, как характерные черты богатства, его непостоянство и кратковременность, благодаря чему оно всегда оставляет человека при смерти. В этом — утешение бедному и урок богатому не полагаться на свое достояние. Не бойся, когда богатеет человек, когда слава дома его умно­жается; ибо умирая не возьмет ничего, не пойдет за ним слава его. «Есть мучительный недуг, — рассказывает Екклесиаст, — который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владельцем, во вред ему. И гибнет богатст­во это от несчастных случаев... Как вышел он нагим из утробы матери сво­ей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего... И это тяжкий недуг». Поэтому богатый не должен хвалиться богатством своим, но сохранять внутреннюю независимость от него, подобно правед­ному Иову: «полагал ли я, — спрашивал этот праведник, — в золоте опору мою и говорил ли сокровищу: ты надежда моя. Радовался ли я, что богатст­во мое было велико, и что рука моя приобрела много?». Существенно ту же мысль исповедует и псалмопевец, давая совет: «Когда богатство умно­жается, не прилагайте к нему сердца». Если к сказанному присоединить, что для сознания ветхозаветного верующего были ясны отрицательные стороны богатства и в отношении настроения владеющих им, как-то: тревога, пресыщение, утомительная бдительность и т. д., то понятна будет молитва древнего праведника: «прошу у Тебя... нищеты и богатст­ва не давай мне, — питай меня насущным хлебом. Дабы, пресытившись, я не отрекся от Тебя и не сказал: кто Господь; и чтобы, обеднев, не стал красть и употреблять имя Бога моего всуе». Таким образом, хотя, бес­спорно, в ветхозаветном мировоззрении богатство оценивалось как жиз­ненное благо, но как низшее, сравнительно с другими, не только с таким безусловным благом, как, например, страх Божий, но и по сравнению с такими условными благами, как добрая слава у людей: доброе имя лучше большого богатства, и добрая слава лучше серебра и золота.
   После сделанных указаний на отношение к богатству в миросозерцании ветхозаветного верующего нам нетрудно установить и взгляд ветхозаветно­го Откровения на бедность. Как богатство есть в условном смысле жизнен­ное благо, так бедность есть несчастье. Ветхозаветные писания полны изо­бражениями страданий бедняков и всюду дышат горячей, сострадательной любовью к последним. Бедный ненавидим бывает даже близкими своими. С мольбой говорит нищий, а богатый отвечает грубо. Богатый господству­ет над бедным, и должник делается рабом заимодавца. Мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают. Богач обидел — и сам же гро­зит; бедняк обижен — и сам же упрашивает... Отвратительно для гордого смирение, так отвратителен для богатого бедный. Вообще жизнь нищего тяжела для сердца, настолько тяжела, что, по взгляду ветхозаветного му­дреца, лучше умереть, нежели просить милостыню.
   Но это житейское злополучие бедняка в сознании ветхозаветного че­ловечества не совпадало с нравственным достоинством неимущего. Хотя указывается, что бедность иногда является результатом беспечности и лености, но вообще бедность не только не рассматривается в качестве возмездия за неблагочестивую и недобрую жизнь, но, скорее, напротив: бедные поставляются в особенно близкие отношения к Богу. Мы уже говорили, что великий Законодатель дал народу Израильскому целый ряд гуманных законов в виду того горестного предвидения, что всегда будут нищие среди земли. И постоянным сильным покровителем последних вы­ступает в сознании верующего сам Господь. Он, именно, спасает бедного от беды его. «Тебе, — говорит Господу псалмопевец, — предает себя бедный; сироте Ты помощник... Открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и угнетенному». Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне вос­стану, говорит Господь, поставлю в безопасность того, кого уловить хо- тят. Нищий взывает, и Господь слышит его и избавляет от всех бед. Го­сподь внемлет нищим. Он извлекает бедного из несчастий. Он — отец сирот и судья вдов во святом своем жилище. Господь не уважит лица перед бедным и молитву обиженного услышит; Он не презрит молений сироты, ни вдовы, когда они будут изливать прошение свое. Господь всегда пре­бывает убежищем бедных, убежищем нищего в тесное для него время. Именно эта особенная близость бедняков к Богу, их Покровителю, Отцу сирот, делает то, что милосердие к бедным рассматривается в Ветхом Завете как религиозный долг верующего: кто теснит бедного, тот хулит Творца его; имущий же Его благотворит нуждающемуся. Кто ругается над имущим, хулит Творца его. И обратно: благотворящий бедному взай­мы дает Господу, и Он воздает ему за благодеяние его. Но подробнее об этом ниже. Здесь скажем вообще, что долг благотворения бедным постав­ляется в ветхозаветном нравоучении на самое видное место57, а угнетение бедняка оценивается как тяжкий грех.
   Мы не находим в Ветхом Завете определенных указаний на то, чтобы бедность рассматривалась с этической точки зрения в качестве более удобного пути богоугождения, чем жизнь в достатке и согласно с запове­дями закона. Однако и в период ветхозаветного домостроительства идея произвольной бедности рассматривается как нравственный подвиг. Вдох­новенные образы пророков наглядно проповедовали народу, что ради слу­жения Богу нужно иногда отрекаться от всего. И величайший из пророков Ветхого Завета — Предтеча Небесного Учителя — явился именно в таком образе совершенного небрежения о земном ради правды Божией.
   Нетрудно нам сделать общие выводы из кратко изложенного ветхоза­ветного взгляда на богатство и бедность. И то, и другое рассматривается как состояние, имеющее лишь условное значение: первое — жизненного блага, а второе — такого же зла. И то, и другое были ничто в отношении безусловного блага — веры в Бога и страха Божия; и определенно указы­вается, что в очах Божиих нет различия между богатым и бедным. Скорее, напротив: суровые обличения богатых за притеснения бедных и постоянная речь о близости бедных к Иегове, что мы уже раскрыли достаточно подроб­но, дают косвенное основание думать, что и в древности были ясны соблаз­ны богатства на пути истинно богоугодной жизни. Поэтому нравственной нормой в отношении богатства поставляется внутренняя независимость от него: не желать богатства; когда оно течет, не прилагать к нему сердца; не надеяться на богатство и не бояться потерять его.
   Что касается, наконец, связанных с вопросом о богатстве и бедности грехов и добродетелей, то в ветхозаветном Откровении мы встречаем ясные суждения об этом: сребролюбие и корыстолюбие, как мы видели, равно как и скупость, всегда осуждаются. Обратно: щедрая благотво­рительность признается высокой добродетелью.
   Изложение ветхозаветного учения о богатстве и бедности, несомнен­но, показало, что в основе этого учения лежит начало любви к ближнему. Этим только могут объясняться настойчивые указания на долг помогать нуждающимся и суровые обличения за скупость и желание увеличивать богатство, пользуясь нуждой ближних. Но как в вопросе об отношении к собственности вообще принцип любви не нашел в Ветхом Завете со­вершенного выражения, так точно не выразился он всецело и в оценке жизненных явлений, связанных с вопросом об отношении к богатству и бедности. Только в новозаветном Откровении Божием миру мы встре­чаем совершенное учение о любви, как едином верховном начале жиз­ни, и в лучах этого новозаветного солнца нам представляются ясными все христианские отношения к миру и его благам. И прежде чем перейти к более подробному изложению новозаветного взгляда на богатство и бед­ность, мы должны определенно отграничить то решение вопроса, какое предлагалось в Ветхом Завете, от того, какое дано миру Христом Спаси­телем. Разница между этими решениями, конечно, очень существенная, соответственно различию основного начала нравственной жизни дохри­стианской и христианской. Как мы уже сказали, Евангелие вывело закон любви из ограничения его числом и местом и поставило перед верующими идеал бесконечного нравственного совершенствования в единении с Бо­гом. Эта абсолютность христианской морали не могла не отразиться и на оценке частных явлений и отношений человеческой жизни, и теперь мы кратко отметим то существенное различие, какое выступает между вет­хозаветной и новозаветной оценкой богатства и бедности.
   Прежде всего, если в Ветхом Завете богатство рассматривалось как благо само по себе, хоть и условное, а бедность — как зло, хотя и не нравственного порядка, то в христианстве не могло быть и речи о такой оценке богатства и бедности самих по себе. И первое, и второе являлись чем-то несущественным по сравнению с верховным благом — Царст­вом Божиим: жизнь человека не зависит от изобилия его имения. Эти слова Христа Спасителя являются прямым выражением абсолютной хри­стианской точки зрения, высота которой, сравнительно с ветхозаветным взглядом, определенно отмечены и святыми отцами. Св. Иоанн Злато­уст, например, говорит, что «так как многие слабы душой, то Бог даровал им и чувственные блага. Таким образом, он руководил народ иудейский: у них и богатство текло, и жизнь продолжалась до старости... Но когда пришел Господь наш Иисус Христос, призывающий нас на небо, убежда­ющий презирать блага здешние, внушающий любовь к благам тамошним и отторгающий нас от всего житейского, то справедливо... все богатство заключено в благах будущих, так как мы сделались совершенными». Св. Златоуст утверждает поэтому, что, если в Ветхом Завете и сказано было, что богатство и нищета от Господа, то сказано лишь иудеям, «не знав­шим ничего, кроме предметов чувственных», сказано «подобно тому, как и мы не одинаково говорим с детьми и людьми взрослыми». И разница между ветхозаветной и новозаветной точкой зрения в данном вопросе так велика, что оценка богатства и бедности прямо противоположна, по взгляду св. Иоанна, в Ветхом и Новом Завете. В Ветхом Завете «богат­ство считалось весьма важным, а бедность была презираема; одно было проклятием, а другое — благословением. А теперь не так... даже надобно искать бедности, если ее нет. Такое она составляет благо... Христос на­звал ее совершенством добродетели. Это Он выразил словами, показал и делами, преподал и через учеников». Иными словами, сознание ново­заветного верующего навсегда вынуждено расстаться с теми ожиданиями, которым даже невольно отдавался ветхозаветный верующий: что внешнее благополучие и богатство суть блага, которые следуют за праведником, а бедность есть зло, которое составляет законный удел нечестивого. Мно­го волнений доставляло уму и сердцу ветхозаветного верующего то, что не видел он такого соответствия в действительности. Вся книга Иова — жи­вой свидетель этих треволнений и попыток выяснить трудный жизненный вопрос. Но для христианского сознания самый вопрос отпадает; жизнь че­ловека не зависит от изобилия его имения. Перед лицом истинной жизни в общении с Богом ничтожны и самый мир с его благами, и временные страдания в этой жизни, и самая земная жизнь человека есть лишь нача­ло лучшей будущей жизни». Поэтому св. апостол не смущается выразить ту поражающую ум наш мысль, что все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы. Злые же люди и обманщики будут преуспе­вать во зле.
   Такая абсолютная точка зрения обусловливает то, что первая заповедь христианину в отношении его к миру и благам мира — не собирать себе здесь сокровищ, имея в виду сокровище лучшее, небесное, не заботиться о пище и одежде, даже не заботиться о завтрашнем дне. Христианство не может, таким образом, видеть в богатстве самом по себе блага, а в бед­ности самой по себе зла, потому что это лишь внешние условия временной жизни, даже для нее не имеющие существенного значения. В христиан­ском жизнепонимании и богатство, и бедность, говоря словами св. Иоанна Златоуста, не истина, но лишь «приятные и благозвучные названия»; это лишь «картины», «тень действительности» и обманчивый театр.
   Ввиду такого отношения христианства к богатству и бедности самим по себе ясно, что оценка этих явлений жизни должна иметь своим исход­ным пунктом не отношение их к земному благополучию человека, но к делу его спасения, процессу постепенного совершенствования. Иными словами, мы вправе ожидать найти в новозаветном Откровении ту собственно эти­ческую оценку богатства и бедности, какая осталась далеко не раскрытой в ветхозаветном Откровении. И мы, действительно, встречаем такую имен­но оценку, и притом выраженную столь определенно, что перетолкование новозаветного учения невозможно без извращения его прямого смысла или же без замалчивания прямо относящихся к данному вопросу мест. Мы не можем не поражаться, читая Евангелие и послание святых апостолов, как много и выразительно говорит Новый Завет об отношении человека к богатству и бедности, несмотря на то, что, согласно сказанному, сами по себе они ничто в христианском мировоззрении. Неизмеримая высота еван­гельского учения о предметах духовных высочайшей ценности не помешала уделить много внимания и вопросам нашей обыденной жизни и осветить их, а в том числе и вопрос о богатстве и бедности, своим новым светом. Для раздельности изложим взгляд новозаветного Откровения на богатство и бедность отдельно, хотя, конечно, в идейной связи, так как евангельское учение о бедности и нельзя было бы правильно понять без предварительно­го уяснения его отношения к богатству.
   Итак, прежде всего, как смотрит Евангелие на богатство?
   Согласно только что сказанному нами, христианство не может рассма­тривать богатства изолированно, вне его отношения к личности обладате­ля; и в этом последнем случае отношение новозаветного Откровения к бо­гатству безусловно отрицательное. Уже в Ветхом Завете сознанию верующих ясно была видна та темная сторона богатства, что оно по приро­де своей тленно и скоропреходяще. Эта сторона выпукло обозначена и в Новом Завете. «Не собирайте себе сокровищ на земле, — учил Господь, — где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут». Послу­шайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью. Золото ваше и серебро проржавело, и ржавчина их будет свидетельствовать против вас и съест плоть вашу, как огонь: вы собрали себе сокровище на последние дни. Подобное пишет и св. апостол Павел Тимофею: «богатых в настоя­щем веке увещевай, чтобы они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога живого». Притча Христа Спасителя о не­разумном богаче с образной выразительностью противопоставляет полное ничтожество всех надежд на богатство перед лицом одного несомненного для человека факта — неизбежности смерти. Как увидим, притча эта постоянно напоминается и изъясняется святыми отцами в их поучениях. Это, бесспорно, потому, что ничтожество богатства ввиду неизбежности смерти наиболее доступно сознанию каждого, и эта сторона дела была ясна и ветхозаветному человечеству. Но в новозаветной характеристи­ке богатства мы встречаем еще черту, какой не видели в Ветхом Завете, и которая усваивает богатству неизбежно осуждающий приговор именно с этической точки зрения. Это та характеристика богатства, когда оно на­зывается по самому своему существу «неправедным». «Приобретайте себе друзей, — учил Христос Спаситель, — богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители. Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом, неверен и во многом. Итак, если вы в неправедном богатстве не были верны, кто поверит вам истинное? И если в чужом не были верны, кто даст вам ваше?». Ниже, когда мы бу­дем излагать святоотеческое учение о богатстве, то встретим обстоятель­ное раскрытие мысли о неправедности всякого богатства. Теперь же мы должны отметить неразрывную связь этой евангельской характеристики всякого богатства как неправедного с раскрытым уже нами христианским взглядом на право личной собственности.
   Если, как мы видели, в отношении своего имущества человек, с хри­стианской точки зрения, есть лишь «приставник» и «управитель» в «чу­жом достоянии», обязанный управлять этим достоянием согласно с волей Божией; если верность этой воле Божией состоит в том, чтобы не был обижен никто из детей одного небесного Отца, то само собой несомнен­но, что всякое богатство, как скопление в одних руках излишков, есть и неверность Богу, и обида ближнего, а потому всякое богатство по са­мой своей природе является «неправедным». Эта важная в христианском мировоззрении черта, характеризующая богатство, подробно выясняется святыми отцами, и поэтому теперь мы не будем долго останавливаться на детальном выяснении этой черты, но перейдем к дальнейшему раскрытию того отношения к богатству, какое составляет долг христианина.
   Если, как мы отметили, в отношении наших ближних богатство ха­рактеризуется в Евангелии как «неправедное», то в отношении конечной цели христианской жизни, в отношении Божиего Царства, богатст­во признается тяжелым бременем, затрудняющим для богатого путь в Царство Божие; Иисус сказал ученикам Своим: истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное: и еще говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царст­во Божие. И в Евангелии мы находим прямой ответ, почему это так, то есть почему богатство всегда оказывается неудобоносимым бременем на пути в Царство Небесное: «где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», — говорит Христос Спаситель. «Никто не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одно­му станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (богатству). Посему говорю вам: не заботьтесь для души ва­шей, что вам есть и что пить; ни для тела вашего, во что одеться... Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и это все приложится вам». И на эту же, по существу, сторону дела обращает внимание св. апостол, когда утверждает, что желающие обогащаться впадают в искушение и в сеть, и во многие безрассудные и вредные похоти91. И поэтому апостол с силой говорит, что сребролюбие есть корень всех зол и приводит к по­тере веры в истинного Бога, вследствие чего св. апостол не усомнился любостяжание назвать идолослужением93, разумея здесь, несомненно, того же самого бога — маммону, служение которому несовместимо со служением истинному Богу.
   Нас не может поэтому удивлять, что в Евангелии и апостольских по­сланиях мы встречаем в отношении богатых и богатства определенно осуждающий приговор. «Горе вам, богатые! — возвещает Сам Спаси­тель. — Потому что вы уже получили свое утешение; горе вам, пресыщен­ные ныне! ибо взалчете». Св. апостол Иаков, обличая богатых, обращает внимание на обычное угнетение ими ближних: «не богатые ли, — пишет он, — притесняют вас, и не они ли влекут вас в суды? не они ли бесславят доброе имя, которым вы называетесь?». И самим богатым говорит: «вы собрали себе сокровище на последние дни. Вот, плата, удержанная вами у работников, пожавших поля ваши, вопиет, и стоны жнецов дошли до слуха Господа Саваофа. Вы роскошествовали на земле и наслаждались; напитали сердца ваши, как бы на день заклания». Предупреждает и св. апостол Павел богатых об опасности сделаться рабами богатства вместо служения Богу97.
   И если так, если богатство в отношении к ближним всегда соединяется с неправдой, а в отношении Царства Божия есть бремя, затрудняющее ше­ствование в это Царство путем узким, то нам понятно это отрицательное отношение новозаветного Откровения к богатству, и понятно также то, что единственный путь сделать богатство свободным от этого осудитель­ного приговора есть путь раздачи его нуждающимся. В таком только от­ношении к богатству найдет удовлетворение и правда Божия, требующая «верности» в «управителе» при распределении благ мира; и чувство любви к ближним, не позволяющее «утешаться» богатством, когда брат страдает от нищеты; и, наконец, будет снято тяжкое бремя с плеч «странника» на пути его к истинному отечеству.
   И, действительно, в Евангелии мы находим прямые советы раздавать свои имения. Богатому юноше Христос Спаситель определенно указал, что для достижения нравственного совершенства необходимо продать все, что юноша имел, и отдать нищим. И общая заповедь Христа Спа­сителя говорит: «продавайте имения ваши и давайте милостыню»; «при­обретайте друзей богатством неправедным». И мы уже видели, что на заре христианства так именно верующие и поступали.
   Являлось ли это требование раздавать свое богатство «евангельским советом», обязательным лишь для «совершенных», или же такое отноше­ние к богатству есть норма общехристианской жизни? Мы ставим вопрос так, как он обычно ставится в наших богословских системах. Ответ по­следних, в общем, известен: это совет для «совершенных» или же вообще для отдельных лиц, стремящихся к совершенству, но отказ от богатства ни в коем случае не может быть рассматриваем в качестве общехристи­анского долга. Но мы думаем, что сама постановка вопроса в корне непра­вильна. Все евангельское нравоучение предлагает ряд норм идеальных, то есть таких, следование которым ведет человека к нравственному совер­шенству. Дело нашей свободы — принять христианское учение или от­вергнуть; дело нашей совести — исполнять евангельские заповеди или же нарушать их. Одного только права мы не имеем: называясь христианами, изменять учение Того, Кого зовем своим Учителем. Верно, что заповедь раздавать имения свои обращена Господом к желающим совершенства; но ведь христианин и обязан его желать. И разве заповеди о полной негневливости, чистоте помыслов, совершенной кротости, любви к врагам и другие — разве эти заповеди не имеют в виду совершенства христианской жизни? Все христианское учение проповедует идеал высо­чайший, святой, совершенный. И если заповедь раздавать богатство свое имеет в виду лишь совершенных или вообще не всех, то как же все могут исполнять безусловно уже общую заповедь: всякому просящему у тебя да­вай? Исполняйте эту только заповедь, имеющую значение элементарно­го выражения братской любви, исполняйте ее, не думая о совершенстве, и неминуемо произойдет то, что требуется будто бы только от совершен­ных: имение будет роздано. «Если брат или сестра наги, — учит святой апостол Иаков, — и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: идите с миром, грейтесь и питайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы?». Едва ли кто-нибудь искренне станет отрицать, что единственный способ сохранить богатство, это именно говорить ближ­ним то, что предвидел св. Иаков, или же и вовсе «замыкать сердце свое от вопля бедных».
   Таким образом, мы думаем, что заповедь раздавать богатство свое есть иное словесное выражение той же заповеди давать просящим. Это не иде­ал недосягаемый, а одно из условий того христианского совершенства, которого все мы должны желать и искать, пока считаем себя учениками Христовыми. И мы уже говорили, что такое отношение к своей собствен­ности есть необходимое выражение любви, как общение с любимым во всем. И до тех пор, пока началом христианской нравственной жизни при­знается любовь, то есть, иными словами, пока Евангелие будет для нас верховным авторитетом, до тех пор невозможно будет найти основания для защиты с христианской точки зрения права «хранить и умножать» богатство. Xранить — это значит замыкать свое сердце для любви, не слышать молящего голоса нуждающегося брата или отвечать отказом на просьбу; умножать — это значит собирать себе сокровище здесь и при­том неправедное: не только не давать своего, но и брать чужое. Поэто­му, между прочим, христианство не может не отнестись отрицательно и ко всякого рода роскоши; оно не может считать добродетелью ту бе­режливость, которая является путем собирания богатства; оно строго и беспощадно должно осудить корыстолюбие и любостяжание. Все эти мысли нашли определенное раскрытие и всестороннее обоснование в святоотеческой письменности. Но мы думаем, что и помимо этого ясно для каждого согласие их с духом Евангелия. Так, например, роскошь. Мы уже говорили, что Христос Спаситель и апостолы жили в бедности. Если св. апостол Павел говорит о себе, что он умеет жить и в скудости, и в изобилии, то нужно знать, что он разумеет под изобилием: «имея про­питание и одежду, будем довольны тем», — заповедует он. И, по наше­му убеждению, может произвести только тяжелое впечатление попытка утверждать законность роскоши в христианской жизни вообще, а на осно­вании жизни Христа Спасителя — в особенности. Эти последние удиви­тельные попытки заслуживают того, чтобы о них сказать несколько слов, особенно потому, что они иногда принадлежат серьезным ученым, труды которых пользуются большим уважением и широким распространением у нас в России. Для примера назовем два евангельских повествования из жизни Христа Спасителя, которые рассматриваются в качестве осно­ваний для оправдания и даже утверждения законности роскоши в жизни христианина. Первый рассказ — о помазании миром ног Христа Спа­сителя. Епископ Мартенсен и профессор Пибоди112 видят в этом рас­сказе доказательство «нравственного права роскоши» в жизни христиа­нина. Известна эта трогательная и глубоко поучительная история: здесь, действительно, налицо противопоставление милостыни и другого доброго дела. Но какого? Очевидно, предполагается, роскоши, если этим фактом стремятся оправдать законность избытка в жизни христианина. Не будем говорить, как не подходит к образу Христа Спасителя такая мысль о Его любви к умащиванию. Приведем Его подлинные слова: «возливши миро сие на Тело Мое, она приготовила Меня к погребению». Гроб и роскошь! Любящее снисхождение к доброму порыву сердца, вопреки лицемерной заботе о нищих, и законность для христианина роскоши, законность «носить на себе целые состояния сирот», говоря образом св. Златоуста.
   Еще удивительнее защита роскоши в христианской жизни на основа­нии того, что Иисус Христос имел хитон, не сшитый, а тканый весь свер- ху. Торжественно указывается, что Христос Спаситель имел дорогую одежду, говорится о законности роскоши и в жизни Его учеников и даже о долге одеваться богато для лиц высокопоставленных. Спросим сна­чала, говорит ли что-нибудь о роскоши этот факт, даже если допустить, вопреки святоотеческому пониманию, что хитон, действительно, имел значительную ценность? Ведь возможно, что здесь также мы встречаем­ся с делом любви, не отвергнутой милосердным Господом. Не сшитый, а сотканный хитон есть, во всяком случае, не та роскошь, которая зиждет­ся на обеде сирот, а результат труда любящих рук. Таким образом, нас не может смутить и хорошая одежда на Христе. Но еще очень большой вопрос, была ли действительно богатая одежда этот хитон. Весь мир хри­стианский признает в лице св. Иоанна Златоуста великого знатока Св. Писания и его истолкователя. И вот, что говорит этот св. отец о хитоне Христовом: «так как в Палестине ткут одежды, сложив вместе два куска материи, то Иоанн, чтобы показать, что таков именно был хитон, говорит: «свыше исткан». А говорит он об этом, мне кажется, для того, чтобы ука­зать на бедность одежд и на то, что Христос как во всем прочем, так и в одежде наблюдал простоту». Итак, исчезает даже призрак роскоши. По взгляду св. Иоанна, тот самый хитон, который дает богословам пра­во от лица Христова разрешать христианам роскошь, говорит как раз об обратном — о любви Христа Спасителя к простоте! Думаем, что сказан­ное нами о хитоне Христовом дает нам право на такое заключение: этот хитон нимало не говорит в защиту роскоши в христианской жизни. Это важно было и отмечено евангелистом потому, что в этом факте (то есть, что хитон оказался не сшитым) исполнилось пророчество относительно деления одежд Христа. И ниже мы увидим, как горячо и негодующе го­ворят св. отцы о всяком виде роскоши.
   Далее, мы сказали, что христианство дает новое освещение бережли­вости: как добродетели. Эта добродетель также красуется в языческом освещении на столбцах наших богословских систем. Но, думается, нет и нужды доказывать, что бережливость, как путь собирания и умножения богатства, как способность дрожать над тем, что тлеет и ржавеет, как умение сделать свое сердце глухим к голосу совести, что такая береж­ливость есть тяжкое преступление завета Христова, а не добродетель. Знает и христианство бережливость и ценит ее как добродетель. Но бе­режливость эта другого порядка: отказ себе даже в необходимом, чтобы иметь возможность помочь ближнему. «Кто крал, — пишет апостол ефеся- нам, — впредь не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся». Вот куда, а не в ящик под замком, направляются христианские сбережения, и вот истинная природа бережливости как добродетели.
   О том, что христианству глубоко противны сребролюбие и корысто­любие, излишне говорить подробно. Даже наше богословие, разрешающее христианину отдавать деньги на проценты, все же не берет сребролюбия под прямую защиту. Говорим: «под прямую», потому что косвенная защи­та само собой предполагается, когда христианину разрешается «хранить и умножать» богатство. Надо поистине больше любить серебро, чем души человеческие, чтобы собирать и охранять первое и не пожалеть вторые. В новозаветном же Откровении всюду сурово осуждается любостяжание и сребролюбие. Апостол Павел с силой говорит, что сребролюбие есть корень всех зол, а любостяжатель есть тот же идолопоклонник, и го­ворит это, конечно, в совершенном согласии с учением Господа.
   Теперь нам нужно охарактеризовать отношение христианства к бедности по данным новозаветного Откровения. Это мы можем сде­лать в нескольких словах после того, как уяснили христианский взгляд на богатство. Уже то, что было сказано по вопросу о богатстве, говорит с несомненностью, что христианство должно было отнестись к бедности иначе, чем ветхозаветное нравоучение, и видеть в ней не зло, но услов­ное добро, именно — благоприятное условие для вступления в Царство Божие. Мы видели две стороны в богатстве, которые отмечены новоза­ветным Откровением как отрицательные. Это — неправедность богатства и то его свойство, что оно затрудняет свободное следование за Христом. Оба эти отрицательные свойства чужды бедности. В ней нет «неправды» в отношении имущественного благосостояния ближних, и она не является тем бременем, тем мнимым «сокровищем», которое могло бы отвлекать сердце человека от служения Богу. Это именно и делает бедность наибо­лее способной к восприятию евангельского учения, проповедующего лю­бовь к ближним и совершенное самоотречение. И если мы видели опреде­ленно отрицательное отношение новозаветного Откровения к богатству, то видим такое же определенно положительное отношение к бедности. «Блаженны нищие, — читаем мы в Евангелии от Луки, — ибо ваше есть Царствие Божие. Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь». Точно так же бесспорно, что и образ «нищих духом» в заповедях блаженства, как они переданы св. евангелистом Матфеем, заимствован от нищих в соб­ственном смысле слова, только этому образу усвоен духовный, высший смысл. И апостол свидетельствует, что именно бедных мира избрал Бог быть богатыми верой и наследниками Царствия, которое Он обещал лю­бящим Его. Это самое утверждает и св. апостол Павел с фактической стороны, когда говорит, что среди христиан его времени было не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных. А об апо­столах св. Павел прямо говорит: «мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем». Не считаем нужным даже при­водить полностью те многочисленные места новозаветного Откровения, которые со всей силой и определенностью говорят об исключительной милосердной любви Христа Спасителя к нищим130 и о той трогательной заботе, какую имели о бедных св. апостолы и первые христиане вооб- ще. Все это совершенно несомненно и хорошо известно каждому, зна­комому с евангельской историей и с историей первенствующей Церкви. Мы считаем нужным поставить лишь один центральный вопрос о том, что разумеет Евангелие под бедностью, как условием истинно хри­стианской жизни.
   Мы видели, что Евангелие ублажает «нищих», но думаем, что здесь взят предел страдания в известном направлении, но что та «бедность», которую восхваляет Евангелие и которая является нормой христианской жизни, это есть не нищета непременно в собственном смысле слова, но, как противоположность богатству — отсутствие его или отказ от него, а вместе с тем и отсутствие заботы о завтрашнем дне. Нигде, конеч­но, Евангелие не говорит, что человек призван голодать или зябнуть от холода. Напротив, призыв евангельской любви требует, чтобы не было этого, чтобы не было нищих, лишенных хлеба и крова. Христианская бед­ность это не нищета в собственном смысле слова, но, прежде всего, путь к искоренению нищеты в человеческом обществе. Трудящийся достоин пропитания — таков закон христианской жизни. И естественный по­рядок в Церкви тот, чтобы не было ни богатых, ни нищих в собственном смысле слова, но чтобы была «равномерность», как пишет, например, апостол Павел церкви Коринфской: «ныне ваш избыток в восполнение их недостатка, а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность, как написано: кто собрал много, не имел лишнего; а кто — мало, не имел недостатка». Нищета перед лицом христианской любви так же ненормальна, как и богатство. Могут быть обстоятельства, когда трудящийся живет пожертвованиями других, каков был подвиг самого Христа Спасителя и Его учеников во время их первой проповеди. Могут быть стесненные обстоятельства жизни не только у отдельных лиц, но и у целой церкви поместной, как это было с церковью Иерусалимской в дни св. апостола Павла, когда к помощи ей призывались другие церкви. Но это лишь состояния временные, и здесь место милостыне. Общая же норма та, чтобы каждый трудился, делая сво­ими руками, и отдавал избыток нуждающимся. Таково и было идеальное устройство жизни первенствующей Церкви: не было между ними никого нуждающегося.
   Таким образом, мы думаем, что нормальное христианское общежитие не может и не должно знать нищих в собственном смысле слова, и еван­гельскую бедность мы должны понимать именно, и прежде всего, в смысле отрицательного отношения к богатству и как довольство необходимым при отсутствии заботы о завтрашнем дне; хотя, конечно, вполне понятна забота Евангелия и христианской Церкви о нищих в собственном смысле слова, как страдающих от недостатка братской любви и потому прежде всего ее требующих.
   Переходя после изложения откровенного учения о богатстве и бедно­сти к учению по этим вопросам святых учителей древней Церкви, мы без тени колебания можем констатировать, прежде всего, совершенное согласие святоотеческого учения с основами евангельских воззрений. Менялись внешние условия церковной жизни; ослабевала первая лю­бовь, и на видное место выдвигались эгоистические стремления; языче­ский мир, принявший христианство, но не усвоивший его чистую душу, делал незаметные, но страшные усилия «омирщить» небесную религию, низвести абсолютный идеал нравственного совершенства на уровень гражданского права и житейских обычаев, и такие усилия имели боль­шой, грозный успех... Но среди всех испытаний, как во время гонений на Церковь, так и во время еще больших соблазнов ее видимого «торжест­ва», святые отцы непоколебимо стояли на страже чистого небесного учения, и их верность Христу Спасителю была верностью до конца. Так было вообще в отношении евангельского учения, так было и в частности в отношении вопроса о богатстве и бедности. И мы даже можем здесь же отметить одну интересную черту в святоотеческом учении по этому во­просу, черту, всецело объяснявшуюся верностью святых отцов основам учения своего Учителя. Пока жила первая любовь, пока богатые и бедные составляли действительно братскую общину, до тех пор увещания святых руководителей церковной жизни дышали кротостью и спокойствием. Они говорили о суетности богатства и преимуществах бедности в христиан­ской жизни; призывали делиться своим достатком с другими, не заботить­ся о завтрашнем дне и т. д., но говорили все это без гнева и раздражения, без призывания небесного грома на богатых. Но тон святоотеческих научений резко меняется тогда именно, когда Церковь явилась уже большим, внешне организованным обществом, когда христианство для значительной части верующих являлось религией наследственной, как, например, в половине III века, и особенно, когда в Церковь хлынули вслед за равноапостольным императором знатные мира, богатые и сильные влас­тью. В это время в святоотеческих поучениях мы встречаемся уже не со спокойными рассуждениями и добрыми отеческими увещаниями, но речь святых отцов нередко дышит огненной ревностью о попираемой правде, горячим гневом в отношении богатых, замыкающих сердце свое от вопля бедноты, и трогательной ласковостью и заботливой думой в отношении всех нищих и обездоленных в этом мире. Так, например, если до поло­вины III века мы не видим резко отрицательного отношения к богатству и даже имеем интересный, хотя и одиноко стоящий памятник в виде сочи­нения Климента Александрийского «Кто из богатых спасется», говорящий о том, что не всегда богатство закрывает путь в Царство Божие; то, начи­ная с писаний св. Киприана Карфагенского, мы слышим непримиримые речи в отношении богатства. Опыт церковной жизни, видимо, убедил ее руководителей, что справедливая сама по себе мысль о первенствующем значении отрешения сердца от привязанности к богатству, сравнительно с внешним отказом от него (утверждение Климента), что такая мысль яв­ляется мечтательной теорией. И святые отцы уже с силой оттеняют, что дело христианского спасения требует вырывать зло с корнем, устранять из своей жизни самый соблазн прилепляться душой к богатству, что было возможно лишь при совершенной нестяжательности и раздаче своего иму­щества. Так поступали и сами святые отцы, к этому же призывали они и всех, желавших быть верными своему Учителю. Конечно, отмеченная нами разница в характере наставлений учителей Церкви разных эпох ее жизни имеет относительное значение и касается более характера выражения мыслей, чем различия последних, как ясно увидим далее. Но все же считаем не лишним отметить это различие, чтобы более понятной сделать различную постановку вопроса об отношении к богатству в пер­вые дни христианства и несколько позднее, когда жизнь Церкви пришла в более широкое столкновение с жизнью мира.
   Если мы начнем обзор святоотеческого учения по вопросу об отноше­нии христианина к богатству и бедности с писаний мужей апостольских, то в этих писаниях встретим взгляды, согласные с высказанными в апо­стольских писаниях, согласные иногда и по словесному выражению. Так, в послании св. Поликарпа мы находим предостережение против сребро­любия, причем св. Поликарп повторяет слова апостола Павла: «Начало всех бед, — пишет святитель, — есть сребролюбие. Итак, зная, что мы ничего не принесли в мир и ничего не вынесем из него, вооружимся ору­дием правды... Умоляю вас, берегитесь любостяжания... Кто предается любостяжанию, тот оскверняется идолослужением и достоин считаться в ряду язычников». Бедных же св. отец называет, согласно с учением Господа, блаженными. Самый обычный призыв мужей апостольских к богатым есть призыв делиться своим имуществом с бедными. «Бога­тый, — пишет, например, св. Климент Римский, — подавай бедному, а бедный благодари Бога, что Он даровал ему, через кого может быть вос­полнена его скудость»141. Как мы видели, св. апостол Варнава указывал норму христианских отношений в общении имуществ. А в «Пастыре» Ерма встречаем уже довольно подробное изложение взгляда его на бо­гатство. Последнее, по воззрениям Ерма, есть препятствие на пути к спасению. В третьем видении, где рассказывается о строении башни (Церкви), называются, между прочим, «круглые и белые» камни, которые не могли войти в здание башни. «Это те, которые имеют веру, но имеют и богатство века сего; и когда придет гонение, то ради богатств своих и попечений отрицаются Господа... Когда обсечены будут богатства их, которые их утешают, тогда они будут полезны Господу для здания. Ибо как круглый камень, если не будет обсечен и не откинет от себя кое-чего, не может быть квадратным; так и богатые в нынешнем веке, если не бу­дут обсечены их богатства, не могут быть угодными Господу... Вы, кото­рые превосходите других богатством, отыскивайте алчущих, пока еще не окончена башня... Смотрите вы, гордящиеся своими богатствами, чтобы не восстенали терпящие нужду, и стон их взойдет к Господу, и исключе­ны будете со своими сокровищами за двери башни». Ерм определенно указывает на то, что забота о здешнем богатстве несовместима с думой о горнем отечестве, и поэтому восстает, как мы видели, против приобре­тения земными «странниками» какой-либо недвижимой собственности. Признавал Ерм богатство несовместимым и с началом братской любви верующих и поэтому решительно восставал против роскоши и настаивал на долге каждого довольствоваться необходимым. «Некоторые, — по его словам, — от многих яств причиняют слабость своей плоти и истощают плоть свою. А у других, не имеющих пропитания, тоже истощается плоть от того, что не имеют достаточной пищи, и гибнут тела их. Такое невоз­держание вредно для вас, которые имеете и не делитесь с нуждающимися. Подумайте о грядущем суде». «Злая похоть состоит в том... чтобы же­лать великого богатства, множества роскошных яств, и питий, и других наслаждений: ибо всякое наслаждение бессмысленно и суетно для рабов Божиих. Таковы пожелания злые, умерщвляющие рабов Божиих». Ве­рующие, подобно странникам на чужой стороне, не должны «приготовлять себе ничего, как сколько необходимо для жизни». Они не должны «желать богатства язычников, ибо не свойственны они рабам Божиим», но «богат­ство и все состояния свои употребляет на такого рода дела, на которые и получили их от Господа». И при таком отношении к богатству и бога­тые, и бедные в Церкви будут взаимно служить друг другу: богатый помогать неимущему, а последний молиться за помогающего ему. В этом случае Ерм сравнивает отношения богатого и бедного с отношением вяза и виноградной лозы. Первый бесплоден, но виноградная лоза, опираясь на него, приносит больше плода: как бы и за себя, и за вяз. Так и бедные в своих молитвах за богатых помогают их духовной бедности; а богатые, в свою очередь помогая бедным, «ободряют их души». Общий взгляд на богатство Ерма, как видим, нетрудно сформулировать: «таким людям (богатым) трудно войти в Царство Божие», говоря словами «Пастыря». «Богатые с трудом вступают в общение с рабами Божиими... Как разутыми ногами трудно ходить по колючим растениям, так и людям этого рода труд­но войти в Царство Божие. Но и им есть покаяние... Покаявшись и делая добрые дела, они будут потом с Богом».
   В христианских апологиях мы встречаем сравнительно с последую­щей церковной письменностью не много рассуждений на тему о богатстве и бедности. Эти творения имели свое определенное назначение и лишь мимоходом касались частных вопросов христианского нравоучения, в том числе и вопросов о богатстве и бедности. Мы видели уже подобное, как бы случайное, замечание в апологиях св. Иустина Философа, где он ут­верждает, что среди христиан его времени не было резкой грани между богатыми и бедными, но существовало общение имуществ. Подобные же ценные указания по интересующему нас вопросу мы встречаем в аполо­гиях Татиана и Минуция Феликса. Первый говорит в своей апологии о преимуществах бедности перед богатством с этической точки зрения и о безразличии их перед лицом смерти. «Я вижу, — пишет Татиан, — что одно и то же солнце для всех, что одна смерть постигает всех, живет ли кто в удовольствии или в бедности... Богачи умирают, такой же исход жиз­ни имеют и нищие. Богатые нуждаются в очень многом, хотя пользуются доверенностью и честью; а бедный и умеренный легче достигает того, чего он желает для себя. Что за судьба такая, что ты не спишь ночей ради сре­бролюбия?... Умри для мира, отвергнув его безумие; живи же для Бога».
    Минуций Феликс говорит в своем «Октавии» о том, что христиан счи­тали бедняками и ставили им это в упрек. «Мы, — говорит он о христиа­нах, — по большей части слывем бедными; это не порок для нас, а слава, потому что душа как расслабляется от роскоши, так укрепляется от уме­ренности. Да и как может быть беден тот, кто не имеет недостатка, не жаждет чужого, кто богат в Боге? Скорее беден тот, кто, имея многое, до­могается еще большего. Я скажу, как думаю: никто не может быть так бе­ден, как он родился... Мы владеем всем, коль скоро ничего не желаем. Как путешественнику тем удобнее идти, чем меньше он имеет с собой груза, так точно на этом жизненном пути блаженнее человек, который облегчает себя посредством бедности и не задыхается от тяжести богатства... Мы лучше хотим презирать богатство, нежели владеть им... более стараемся быть добрыми, чем расточительными... Но, может быть, вас обольщает то, что, и не зная Бога, многие изобилуют богатством, пользуются поче­стями, обладают могуществом? Несчастные! Они возвышаются для того, чтобы глубже пасть... Царь ли ты? сам столько же боишься, сколько тебя боятся... Богат ли ты? опасно полагаться на фортуну; большие запасы для краткого пути жизни составляют не подспорье, но тяжелое бремя».
   В век христианских же апологетов мы встречаем и более подробное раскрытие христианского взгляда на богатство и бедность в сочинениях Тертуллиана и Климента Александрийского.
    Тертуллиан высказал свой взгляд на богатство и бедность, главным образом, в своем трактате «О терпении». Мы уже приводили выдержки из этого сочинения, характеризующие взгляд Тертуллиана на отношение христианина к своему праву собственности. В полном согласии с этим смотрит Тертуллиан и на христианское отношение к богатству. «Го­сподь, — говорит Тертуллиан, — тысячекратно повелевает тебе прези­рать мир или, лучше сказать, поучает тебя, как презирать временные бла­га, потому что нигде сам он не оказывает к ним ни малейшего уважения. Повсюду оправдывает он бедных, повсюду осуждает богатство... Надобно нам отвлекать сердце свое от привязанности к богатству... ни во что ста­вить потерю оного. Мы обязаны спокойно смотреть, когда кто лишает нас части или даже и всего имущества, как такой вещи, которую запрещено нам любить. Дух Святой объявил нам устами апостола, что сребролюбие есть корень всех зол. Но мы не должны полагать, чтобы сребролюбие со­стояло только в желании овладеть благами ближнего нашего. Нет! Даже и то, что мы считаем своим, не есть наше... все принадлежит Богу... Итак, когда случится нам что потерять, и мы переносим то с нетерпением, то че­рез сие показываем, что мы не свободны еще от сребролюбия, потому что жалеем о том, что нам не принадлежит... Из любви к временным вещам он угнетает душу свою, сотворенную единственно для благ небесных... Кто не жалеет терять, тот не жалеет и давать. Как хотите вы, что­бы человек, имеющий две ризы, отдал одну из них бедному, когда он не расположен уступить срачицы тому, кто отнял у него ризу? Как можем мы приобрести друзей своими богатствами, когда сердце наше так к ним привязано, что потеря их делает нас неутешными? Мы столько несчастны, что в состоянии погибнуть вместе с их лишением... Что касается нас, хри­стиан, то мы... должны жертвовать не душой деньгам, но деньгами душе, охотно давая и теряя безропотно»154.
    В бедности Тертуллиан видел состояние, особенно благоприятное для вступления в Божие Царство. «В нашей Церкви, — свидетельствует он, — не много богатых... Если Царство Божие не принадлежит богатым, то бедные неминуемо должны иметь его своим уделом»155. Вообще христи­ане времени Тертуллиана, по словам последнего, обращались с бедными, «как с такими людьми, на которых Божество обращает взоры свои с наи­большим благоволением»156.
    Клименту Александрийскому принадлежит целое сочинение, посвя­щенное вопросу об отношении богатства к делу христианского спасения. Это известное его рассуждение «Кто из богатых спасется», то рас­суждение, на которое у нас обращают особенно благосклонные взоры... Действительно, это — оригинальное произведение, стоящее особняком среди всех творений древних церковных писателей, относящихся к во­просу о богатстве и бедности. Следуя крайнему аллегорическому методу в истолковании Священного Писания, Климент стремится доказать в этом рассуждении, что совет Христа Спасителя богатому юноше пойти продать все свое имение и раздать нищим имел не буквальный смысл, а иноска­зательный и касался не богатства его в собственном смысле слова, но страстей душевных. Толкование это, конечно, ошибочно по существу, так как оно совершенно расходится со всеми данными евангельского пове­ствования. Насколько неоснователен был аллегоризм Климента в толко­вании данного места, видно уже из того одного, что это толкование не удержалось даже в александрийской школе дольше самого Климента, так что уже Ориген толковал это место Евангелия в буквальном смысле. Но если оставить в стороне эту ошибочность толкования Климентом еван­гельского текста, повлекшую за собой и ряд дальнейших ошибочных до­казательств, то в названном сочинении мы находим очень много ценных данных для выяснения собственно христианского взгляда на богатство. Общий ход рассуждений в этом интересном памятнике древней письмен­ности по вопросу об отношении к богатству можно передать в таком виде.
   Климент думает, что совет Господа богатому юноше имел в виду не раздачу имущества, но указывал на долг «выкинуть» из души ложные мнения о богатстве своем. Почему именно так думает Климент? «Пото­му, — отвечает он, — что вовсе не представляет собой чего-либо великого и достойного подражания в чем-нибудь недостаток иметь без отношения к (вечной) жизни. Если бы это было так, то вовсе ничего не имеющие, но, ходя обнаженными, выпрашивающие, что необходимо на день, по доро­гам располагающиеся нищие, Бога же и праведности Божией не знающие, единственно из-за этой крайней нищеты своей, из-за этой беспомощно­сти жизни, из-за этого неимения вещей ничтожнейших должны были бы быть считаемы за людей счастливейших и богоугоднейших и за наслед­ников жизни вечной. И это не новое что-либо — от богатства отрекаться и оное нищим или бедным раздавать; многие это делали и до пришествия Спасителя... Итак, что же это за новое повеление дает Спаситель?... Он заповедует большее, Божественнейшее и совершеннейшее, а именно самую душу и ее образ мыслей и расположений обнажать от того, что страстями порождается, и с корнем инородное из сердца вырывать и выбрасывать... Отрекшийся от своего богатства, тем не менее, мог бы твердо удерживать в себе жажду и стремление к нему и жить с ними. Он расстался бы со своим имением; но, терпя недостатки и желая розданное возвратить, он мог бы вдвойне опечаленным оставаться... Поистине, бо­гатство и собственность существуют и подчинены нам некоторым образом так же, как материал и орудие, знающему доброе употребление их... Бо­гатство есть орудие. Ты можешь правым образом им пользоваться, тог­да оно служит к твоему оправданию; если же кто не умеет пользоваться им так, как следует, тогда оно становится орудием неправедности... Оттого отрешаться должно не столько от богатства, сколько душу от страстей освобождать... Повелевающий отказываться от имений, вряд ли от того повелевает отказываться, по отречении от чего страсти еще остаются... Только душа, чистая от страстей, то есть бедная и обнаженная, может и при богатстве прислушиваться к слову Спасителя: «приходи и следуй за Мной»... И бедность достойна прославления, конечно, духовная...
   Нищий в духе есть в собственном смысле бедняк; бедный же с точки зре­ния мира не есть в собственном смысле бедняк». Установив, таким обра­зом, «высший» смысл совета Господа, Климент подробно говорит о том, как должно с христианской точки зрения относиться к богатству, чтобы оно не служило препятствием к спасению. «Возможно, — утверждает Климент, — и при богатстве получить спасение, если кто от богатства видимого будет обращаться к духовному... если богатством, к коему он остается равнодушным, будет располагать он хорошо... Если кто, живя среди своих владений, может предохранить себя от роскоши, быть уме­ренным... если кто Бога лишь ищет, к Богу страстью воспаряет и перед Ним ходит, тот бедняк, тот исполняет заповеди, тот свободен, богатством не побежден... Приобретайте себе друзей богатством неправедным... Дает сим знать Господь, что по природе своей хоть и всякое богатство, каким бы кто ни владел, не составляет прямой собственности того, но что воз­можно из сей неправоты создавать дело правое и спасительное. Вот пре­краснейшая торговля! Вот Божественный товар! Деньгами приобретать вечность и, раздавая миру преходящее, получать за это вечное жилище на небесах! О, плыви к этому рынку, богач!... Почему так радуют тебя блестя­щие камни, смарагды и палаты — это пища огня, игра времени... Открой сердце для всех... не отвращая презрительно взоров своих... Собирай для себя войско, войско безоружное, к войне неспособное, от пролития кро­ви отвращающееся, незлобивое, непорочное, состоящее из богобоязливых старцев, Богу любезных сирот, кротостью отличающихся вдов, любовью украшенных мужей. Вот, каких стражей набирай для охранения твоего бо­гатства, твоих тела и души; предводителем этого войска состоит Бог Сам... Вот это истинные воины и стражи верные... Если мы обязаны жизнь свою слагать за братьев и желаем войти в этот союз со Спасителем, то стоит ли нам скряжнически удерживать то, что принадлежит этому миру, что со­бой представляет нечто нищенское, чуждое нашему существу и бренное? К чему мы друг от друга запирать будем то, что вскоре огонь пожрет?».
   Мы передали словами Климента наиболее существенные мысли из его сочинения «Кто из богатых спасется». Нетрудно заметить, что в этом со­чинении Климент глухо борется с каким-то направлением христиан­ской мысли в отношении богатства. И мы думаем, что не будет натяжкой предположить, что в данном случае Климент имел в виду тот крайний бук­вализм в понимании слов Христовых богатому юноше, который мог пред­ставлять дело так, что раздача имения сама по себе служила признаком нравственного совершенства и как бы оправдывала другие грехи, с каким ложным представлением боролся и блаженный Августин. Рассуждение Климента со стороны его основной идеи и направлено, как нам думает­ся, к раскрытию ложности такого понимания христианского идеала; и в данном случае Климент внес ценную черту в уяснение христианского отношения к богатству, когда приложим к нему общий христианский принцип, что возвышает и оскверняет человека не внешнее, но то, что исходит из нашего сердца. Что же касается той мысли Климента, будто в понятие христианского совершенства не входит признак и внешнего отречения от богатства, то здесь он стоит совершенно одиноко в ряду древнецерковных писателей. И эта мысль Климента не только не согласна с учением отцов и учителей Церкви, но в действительности не мирится и со взглядами самого Климента на этот вопрос в его других сочинениях, и даже в значительной мере с советами этого же сочинения — «Кто из богатых спасется». Как только Климент заговорил о должном отношении к богатству, так заговорил общецерковным языком. Он утверждает, что надо давать всякому просящему, вовсе без разбора, что подробнее мы раскроем в следующей главе нашего труда; а для защиты и охраны богатст­ва, как мы видели, приглашает собрать такое войско, которое «сохранит» богатство только в истинно христианском смысле, то есть оно немедленно утечет к нуждающимся. Вообще, Климент настойчиво проводит ту идею, что владеть богатством нужно не ради себя, а более «из-за собратий», и в направлении к осуществлению этого принципа последовательно при­ходит к выводу, что идеалом христианского общежития должно быть об­щение имуществ и отсутствие деления на богатых и бедных, как мы уже видели это раньше; а в отношении каждого к богатству он признает «лучшим и славнейшим учением» именно то, которое рекомендует раз­дачу богатства, именно то, против чего так односторонне восставал сам Климент в своем труде «Кто из богатых спасется». «Лучшим и славней­шим учением, — говорит он, — постоянно должно быть считаемо это: муж добрый, мудрый и праведный собирает себе сокровища на небе. Он обращает свое земное имущество в деньги и раздает оные бедным, полу­чая за то непреходящее сокровище там, где нет ни моли, ни воров. Такой, поистине, блажен, хотя бы он малозначителен был, слаб и бесславен: он становится собственником богатства величайшего и нетленного. Не тот богат, кто владеет имуществом и оное бережет, а тот, кто им делится: да­яние, а не обладание нас осчастливливает. Но щедролюбие есть плод ду­шевной настроенности; истинное богатство заключается, значит, в душе. Только люди добрые могут быть считаемы за истинно богатых». Ясно само собой, что при таком взгляде на богатство и при убеждении в жела­тельности общения имуществ и равномерности в обладании благами мира в среде христиан Климент был горячим противником роскоши в христи­анской жизни. «Знаю, — рассуждает он, — что Бог дал нам право на­слаждаться, но только в пределах необходимого, и по Его воле наслажде­ние должно быть общим. Это не в порядке вещей, чтобы один в изобилии жил, тогда как многие терпят нужду. Как много славнее благодетелями многих быть, нежели в великолепном доме жить! Как много умнее свое имущество на людей издерживать, чем на золото и драгоценные камни!... Кому расширенное поместье столько пользы принесет, как расточение благодеяния!... Простота есть предвестница святости: она сглажи­вает неравенство имуществ, она помогает от своих излишков нужде». И как на пример простоты и в качестве доказательства греха роскоши в христианской жизни Климент указывает на пример Христа Спасителя. «Следуй за Господом, — поучает Климент, — освободившись от суетности, от блеска скоропреходящего... Наблюдайте: Господь ел из обыкновенного блюда и повелел своим ученикам возлечь на земле, на траве; их ноги Он омыл, подпоясавшись льняным полотенцем. Бог и Господь Вселенной, Он смиренно, без серебряного умывальника сошел с неба; у самарянки, черпав­шей из колодца глиняным сосудом, просил Он пить; и не из царского золота утолял Он жажду... Вообще пища, одежда, домашняя утварь, короче — все в дому должно быть согласовано с законом христианской жизни... Что не тяжело приобрести, то с легким сердцем и употребляется, то беречь легко, расставаться с тем легко... дешевое, следовательно, лучше, чем дорогое. Во­обще богатство, дурно управляемое, есть целая гора греха и злодеяния».
   Таким образом, тот взгляд Климента Александрийского, по которому он аллегорически объясняет совет Христа Спасителя богатому юноше, не мешает св. отцу вообще смотреть на богатство согласно с Церковью и ви­деть его богоугодное назначение в раздаянии бедным, а не в услаждении роскошью. И должно сказать, что все же Климент остался единственным представителем в церковной письменности упомянутого аллегорического истолкования слов Христовых и защитником снисходительного взгляда на богатство, по которому возможно, не раздавая его, исполнять волю Божию. Ничего равного суждениям Климента по этим вопросам мы не находим, и даже Ориген, этот преемник Климента и носитель традиций александрийской школы, совершенно буквально толкует совет Господа богатому юноше и видит истинно христианское отношение к богатству в совершенной раздаче бедным, когда человек всецело отдается Богу и не ищет уже земного.
   Чтобы представить изложение взглядов на богатство и бедность в древней Церкви до торжества христианства в сравнительной полноте, нам нужно изложить воззрения по интересующему нас вопросу св. Кип- риана Карфагенского. Этот великий епископ в своих сочинениях уделяет довольно много внимания вопросу о христианском отношении к богатству и бедности и по выражению христианских взглядов на этот предмет близ­ко примыкает к отцам и учителям IV века. Св. Киприан уже не развивает той бесспорной мысли, что главное в отношении христианина к богатст­ву — полное отсутствие сердечной привязанности к нему, что так усердно раскрывал Климент Александрийский. Св. Киприан, видимо, уже не верил в самую возможность того, чтобы обладающий богатством и не отказыва­ющийся от него оставался внутренне равнодушным к богатству и видел в нем, прежде всего, орудие для служения ближним. Св. Киприан горячо осуждает и богатство само по себе, видя в нем непосильное бремя на пути к спасению, и богатых, как непременно представителей языческого пристрастия к миру и чуждых христианской любви.
   В «Книге о падших» святитель в очень ярких чертах изображает то отрицательное значение, какое имеет в христианской жизни обладание богатством, и не щадит ярких образов для того, чтобы заклеймить богат­ство печатью его противохристианского влияния. Поводом к такому обли­чению послужило отпадение богатых христиан от веры во время гонения. «Многих, — говорит св. отец, — обманула слепая любовь к наследствен­ному их достоянию: не были готовы и не могли отступить те, которых, подобно путам, связывали их богатства. Это для остающихся были узы, это были цепи, которые задержали их доблесть, подавили веру, победили ум, оковали душу; и привязанные к земному сделались добычей и пищей змия. Вот, почему Господь, наставляя нас добру и предостерегая на буду­щее время, сказал: «аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и имети имаши сокровище на небесех, и гряди в след Мене». Если бы так поступали богатые, то они не погибали бы через свое богатство; если бы слагали свое сокровище на небе, то у них не было бы теперь домашнего врага... Отрешенный и свободный, он следовал бы за Господом, как это делали апостолы и многие при апостолах, как это часто делали и другие, которые, оставив свое имущество и родных, не­разрывным союзом прилепились к Христу. А то, как могут следовать за Христом те, коих удерживают узы наследства? Как достигнуть неба, взой­ти на высоту и в горняя тем, кои отягчены земными пожеланиями? Ради своего богатства они почитают себя обладателями, тогда как, на самом деле, они обладаемы; нет, они не господа, а невольники своих денег... не должно ни беречь, ни любить наследство, которым кто-либо был обманут и побежден. Надобно удаляться от имущества, как неприятеля; убе­гать от него, как от разбойника, бояться, как меча и яда для обладающих им... Все наше богатство и имущество пусть будет отдано для приращения
   Господу, Который будет судить нас. Так процветала вера при апостолах! Так первые христиане исполняли веления Христовы! Они с готовностью и щедростью отдавали все апостолам для раздела и тем искупали не такие
   грехи».
   В «Книге о благотворениях и милостыне» св. Киприан преимущест­венно характеризует вторую отрицательную сторону богатства: он рас­сматривает его как выражение жестокосердия в отношении ближних. В этом сочинении подробно раскрыто св. отцом христианское учение о ми­лостыне, но об этом — в следующей главе. Что же касается богатства и отношения к нему христиан, то святитель в этом сочинении указыва­ет, как на идеал христианского отношения к богатству, на совершенное и безбоязненное его разделение нуждающимся, и решительно отклоняет все возражения против такого отношения к своему имуществу, и дейст­вительное основание этих возражений видит в жестокосердии и неверии. «Ты опасаешься, — говорит св. отец, — чтобы, начавши много благоде­тельствовать и иждивши все свое достояние через щедрость, самому не впасть в нищету. Будь спокоен с этой стороны: откуда производится трата для Христа, чем стяжается небесное богатство, там оскудения быть не может... Сам Господь... говорит, что ищущим Царства Божия и прав­ды Божией все будет приложено и дано, так как, по слову Господа, в по­следний день суда они наследуют Царство, которые благодетельствовали в Церкви Его. Боишься, чтоб не оскудело имение твое, если будешь ще­дро благодетельствовать из него; а не знаешь, несчастный, что вследствие боязни, чтобы не оскудело твое богатство, оскудевает жизнь твоя и здо­ровье... так что в то самое время, когда опасаешься за погибель своего богатства, вместо него погибаешь сам. Посему справедливо объявляет и говорит апостол: «нечто же внесохом...» (1 Тим. VI:7—10)... Бог питает птиц и воробьям доставляет дневную пищу; таким образом, и у тех, кото­рые не имеют никакого понятия о вещах Божественных, нет недостатка ни в пище, ни в питии. А ты думаешь, что христианину, рабу Божию, который любезен своему Господу, недостанет чего-либо? Откуда такой маловерный помысел? Откуда такое нечестивое и богохульное рассужде­ние?... Зачем считается и называется христианином тот, кто вовсе не верует во Христа? Тебе более прилично название фарисея. Ибо когда Господь в Евангелии рассуждал о милостыне и давал верные и спаситель­ные наставления о том, чтобы мы предусмотрительным благотворением от земных прибытков соделывали себе друзей, которые впоследствии при­няли бы нас в небесные кровы, то Божественное Писание присоединяет к этому следующие слова: «слышаху сия вся фарисеи, сребролюбцы суще, и ругахуся Ему». Видим и ныне в Церкви подобных людей, у которых за­гражден слух, и у которых омраченные сердца не попускают в себя света духовных и спасительных наставлений... Что ты находишь для себя хо­рошего и спасительного в этих нелепых и глупых рассуждениях, когда опасением и беспокойством за будущее отвлекаешься от благодеяний? За­чем ты выставляешь какие-то призраки и обманы в напрасное извинение? Исповедуй лучше истину и, так как ты не можешь обмануть знающих, открой сокровенные тайны помыслов своих. Обложила твою душу тьма немилосердия, и по исшествии из нее света истины глубочайший мрак скупости совершенно ослепил грубое твое сердце. Ты пленник и раб денег; ты опутан сетями и узами жадности; ты, которого разрешил уже Христос, снова связан. Ты бережешь деньги, которые, будучи сбережены, не сбере­гут тебя; ты умножаешь имущество, которое тем более обременяет тебя своей тяжестью, и не помнишь ты, что ответил Господь богатому, кото­рый в безумном восторге величался изобильным урожаем плодов земных. «Безумне, — сказал Он ему, — в сию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовил еси, кому будут?». Зачем в осуждение свое увеличиваешь тяжесть имущества своего, чтобы, становясь более и более богатым в этой жизни, тем беднейшим явиться перед Богом?». Далее св. отец предвидит новые возражения против щедрого раздаяния имущества: заботу о де­тях и домочадцах. Святитель решительно отклоняет и эти отговорки. «Если мы любим, — говорит он, — Бога всем сердцем; то ни родителей, ни детей не должны предпочитать Богу... Грешит в Церкви тот, кто, пред­почитая себя и детей своих Христу, бережет свои богатства... Чем боль­ше у тебя семейство, тем более ты должен быть щедродательным. Ты за многих должен молиться Богу, прегрешения многих должны быть иску­плены... чем больше будет число домочадцев, тем больше должно быть совершаемо и добрых дел... Итак, если ты истинно любишь детей своих... то тем более должен благотворить, чтобы через благотворения сделать детей своих угодными Богу. И не того почитай отцом детей своих, кто сам временен и слаб; но приобрети для них Отца чад духовных, Который вечен и могущ. Ему назначь богатства свои, которые блюдешь для наследников; пусть для детей твоих Он будет покровителем, попечителем и... заступ­ником их во всех временных обидах. Имущества, порученного Богу, ни государство не отнимет, ни казна не захватит, ни общественное какое- либо бедствие не расстроит. В совершенной безопасности находится то наследство, которое хранит сам Бог... Заботясь о земном наследии более, чем о небесном, ты делаешь детей своих угодными диаволу, а не Христу, и грешишь сугубо, делаешь два преступления: во-первых, что не предуго­товляешь для детей своих помощи Отца-Бога; во-вторых, что учишь детей своих любить имущество больше, чем Христа».
   Вообще противопоставление благ духовных и чувственных так же обычно у св. Киприана, как ярко оно проведено и в самом Откровении.
   «Богатые, — рассуждает, например, св. отец в «Книге об одежде девст­венниц», — говорят, что они должны же пользоваться своими благами. Таковые пусть знают, что та собственно богата, которая богата в Боге... пусть знают, что блага истинные суть блага духовные, общественные, не­бесные, которые приводят нас к Богу и у Бога составляют иное вечное стя­жание. Затем все земное, приобретаемое в сем мире и в нем же оставляе­мое, должно быть презираемо... Твердишь, что тебе следует пользоваться этими благами, коими Господь наделил тебя. Пользуйся ими, употребляй, но на дела спасительные... на то, на что Бог заповедал... Пусть чувствуют твое богатство бедные, пусть ощущают твой достаток неимущие. Отдай твое имущество для приращения Богу, напитай Христа... Скрывай сокро­вища свои там, где никакой тать не подкапывает, куда никакой злобный хищник не проникает. Приобретай себе стяжания, но более небесные, там, где приобретения твои не подвержены никаким случайностям и от всех вражеских неправд века сего свободны, где их ни ржа не истребит, ни град не изобьет; ни солнце не сожжет, ни дождь не повредит».
   Св. Киприан рассматривает богатство одновременно и как прямую противоположность христианской любви к братьям по вере и даже личному сознанию простого житейского благополучия. В послании «К Донату о благодати Божией» св. отец изображает настроение богатого с отмеченной стороны в таких чертах, которые были обычны в творениях отцов IV века. «Богатые, — пишет св. Киприан Донату, — проводящие жизнь в беспрестанных забавах; которые, не терпя того, чтобы с ними в соседстве жили бедные, расширяют на бесконечное пространство свои поместья; у которых множество серебра и золота, у которых насыпаны или зарыты в земле огромные груды денег — и они трепещут со всеми своими сокровищами, мучатся опасениями, чтобы не разграбил их тать, не разорил разбойник или какой-нибудь более богатый враг из зависти не по­тревожил их несправедливыми тяжбами. Богач не ест, не спит. Вздыхает на пиршествах, хотя бы пил из сосудов, осыпанных драгоценными каме­ньями; и хотя иссохшее тело его покоится на самом великолепном ложе, однако, он и в пуху не засыпает... О, ужасное ослепление сердца! О глу­бокое омрачение неистовой страсти! Вместо того чтобы свергнуть с себя тяжкое бремя, человек продолжает гоняться за мучительным счастьем... Он не оказывает никакой щедрости... нисколько не уделяет неимущим: деньги называет он своей собственностью и, как чужое имущество... сте­режет с беспокойной заботливостью».
   И св. Киприан определенно учил, что в понятие христианского со­вершенства входит в качестве необходимого признака совершенное отречение от богатства и готовность жить без заботы о завтрашнем дне. «Отрекшись от века сего, — пишет он, в «Книге о молитве Господ­ней», — и отказавшись от его богатств и почестей, памятуя наставление Господа, Который говорит: «иже не отречется всего своего имения, не мо­жет быть Мой ученик», — мы просим одной только пищи и пропитания... Ученик Христов, которому воспрещается заботиться о завтрашнем дне, праведно испрашивает себе дневной пищи: было бы противоречие и не­сообразность, если бы мы искали в сем веке продовольствие на долгое время, когда просим о скором пришествии Царства Божия. Блаженный апостол... учит, что не только надобно презирать богатства, но что они и опасны: в них корень льстивых зол, обольщающих слепоту человеческо­го ума скрытым коварством... Напротив, Господь учит, что тот вполне со­вершен, кто, продав все свое имение и раздав в пользу нищих, заготовляет себе сокровище на небе. Тот, по словам Господа, может следовать за Ним и подражать славе страдания Господня, кто в готовности и охоте своей не задерживается никакими сетями домашнего хозяйства, но, предпослав свое имущество к Богу, отрешенный и свободный и сам идет туда же».
   В лице св. Киприана мы, таким образом, встречаем сурового обличи­теля богатых и защитника евангельской простоты жизни. Самый обли­чительный тон поучений святителя ясно говорит, что в Церкви его вре­мени уже не было того полного братского общения, какое царило ранее, и какое св. отец, согласно сказанному нами в первой главе, признавал нормой христианских отношений. Очевидно, напротив, то разделение на богатых и бедных, которое так ярко выступало на фоне языческой жизни, проникло и в среду христиан, хотя все же отсутствие жалоб на невозмож­ность напитать всех нищих и уверенность св. Киприана, что в его Церкви всегда найдется помощь неимущему, как будто бы дает право сделать заключение, что Церковь обладала еще достаточными благотворительны­ми суммами.
   Но, как мы сказали, и как это предполагается само собой, с настоящим великим соблазном принять выработанные многовековой языческой куль­турой нормы общественных отношений Церковь должна была встретить­ся тогда, когда христианство было объявлено государственной религией. Это был решительный момент, когда внешняя борьба с христианством была оставлена, но необходимо более горячо разгорелась внутренняя борьба двух жизнепониманий. Эта борьба касалась многих сторон цер­ковной жизни и в числе их — вопроса об отношении к богатству и бед­ности. Насколько противоположно было отношение к этим состояниям христианства и язычества, думается, не нужно и говорить. Как велика была противоположность между христианской и языческой оценкой богатства и бедности, лучше всего раскрывается в картине той горячей борьбы святых защитников Христовой истины, какую они вели в целях выяснить высоту христианского воззрения на предмет и указать на совер­шенную несовместимость для христиан служить двум господам... Картина этой борьбы особенно ярко и жизненно выступает в творениях святых отцов первого века торжества христианства в пределах Римской империи, и этим веком ограничим наше изложение древнецерковного учения, так как позднее мы встретили только повторение сказанного в этот именно золотой век церковной письменности. Да и горячность между началами культуры христианской и языческой постепенно слабела; почему? не бу­дем говорить здесь.
   Из отцов Церкви Восточной мы остановимся на учении св. великих каппадокийцев — этих несравнимых поборников Христовой истины — и св. Иоанна Златоуста, у которого учение о богатстве и бедности изло­жено с исчерпывающей полнотой. А из западных авторитетов изложим мнения по интересующему нас вопросу св. Амвросия, св. Астерия, бла­женного Августина и блаженного Иеронима.
    Св. Василий Великий принадлежал к числу тех епископов Церкви, которые совершенно отказывались от личной собственности и проводили жизнь в добровольной бедности. Если таков был личный практический идеал св. отца в отношении имущества, то ясно, что он не считал богат­ство таким даром Божиим, который должно «хранить и умножать», но, напротив, в добровольной бедности видел большие преимущества на пути к достижению Божиего Царства. В сочинениях св. Василия мы, правда, не встречаем таких беспощадно резких осуждений богатства, как, например, у св. Иоанна Златоуста; но, несмотря на это, отрицательное отношение св. Василия к богатству выступает с не меньшей определенностью.
   Как все почти св. отцы, Василий Великий, прежде всего, ярко подчер­кивает, что богатство не есть истинное благо, каким нередко его счи­тают, но по существу — обманчивый призрак блага и нечто, совершенно ничтожное по сравнению с истинной жизнью. «Если видишь, — говорит святитель, — что иной через меру богат, не почитай жизни его блажен­ной... Свойство богатства — текучесть. Быстрее потока протекает оно мимо владеющих им... Не пристращайся к нему душой своей... не люби его через меру и как одному из благ не дивись ему, но употребляй его в служение, как орудие». «Не убойся егда разбогатеет человек. Когда видишь, говорит пророк, что неправедный богат, а праведный беден, не убойся сам в себе, не смущайся мыслью, будто уже вовсе нет Божия Про­мысла, надзирающего дела человеческие... Богатому нет никакой пользы в богатстве, когда он умирает, потому что не может взять его с собой... Счастлив он, если получит в удел немного земли, которую из жалости да­дут ему погребающие... Посему не малодушествуй, смотря на настоящее, но ожидай той блаженной и нескончаемой жизни; ибо тогда увидишь, что праведнику служит во благо и нищета, и бесславие, и лишение наслажде­ний. И не смущайся, видя, что ныне мнимые блага разделяются как бы неправедно. Ибо услышишь, как будет сказано богатому: «восприял еси благая твоя в животе твоем»; а бедному — что он принял злая в жизни своей. Посему справедливо один утешается, а другой страждет». Вооб­ще, изображение совершенного ничтожества богатства перед лицом будущей жизни — очень обычная тема рассуждений св. Василия. «Есть у тебя, — говорит, например, о богатом святитель, — такое-то число де­сятин обработанной земли и еще такое же число заросшей лесом, горы, равнины, овраги, реки, луга. Что ж после сего? Не всего ли три локтя земли ожидают тебя?... Для чего трудишься?... Для чего собираешь сво­ими руками бесплодное? и, о если еще только бесплодное, а не пищу для вечного огня! Отрезвишься ли когда-нибудь от сего упоения?.. Придешь ли в себя самого... Щадила ли кого смерть ради богатства? Миновала ли кого болезнь ради денег». «Богатство остается здесь, золото расхища­ется, серебро идет в разделе, поместья продаются, слава забывается, вла­дычество прекращается, страх угасает... Богач предстает там нагим. Если имеет добродетели, и там он богат. А если обнажен от них, то вечный нищий». Там нет витий, нет убедительного красноречия, которое бы могло скрыть истину перед Судией. Туда не сопровождают ни льстецы, ни деньги, ни величие сана. Предстанешь один: без друзей, без помощников, не защищаемый, не оправдываемый, постыженный, печальный, унылый, всеми оставленный, не смеющий отверсть уст».
   Таким образом, по взгляду св. Василия Великого, богатство — не благо само по себе, но лишь его обманчивый призрак. Какова же этическая оценка этого призрачного блага у св. отца? На этот наиболее важный для нас вопрос есть ответ у св. Василия, ответ совершенно определенный. По воззрению св. отца, на пути к истинному нашему отечеству, где и сокро­вище наше истинное, богатство есть тяжелое бремя. Он сравнивает жизнь нашу с плаваньем корабля по бурному морю, когда необходимо бывает выбрасывать все лишнее для облегчения плаванья кораблю. По­добно этому предлагает св. Василий смотреть и на богатство в настоящей жизни и поступать с ним, подражая мореплавателям. «Они без пощады выкидывают товар в море... чтобы самим, если можно, хоть душу и тело спасти от опасности. А нам, конечно, гораздо больше их надо подумать об этом и делать это. Они, если что сбросят, теряют это в ту же минуту, и их окружают уже невзгоды нищеты. А мы, чем больше уменьшаем лука­вое бремя, тем большее и лучшее копим богатство для душ... Имущества, прекрасно изринутые, не погибают для тех, которые их низринули и бро­сили, но, как будто переложенные в какие-то другие надежные корабли, то есть в утробы бедных, спасаются и достигают пристаней... Итак, воз­любленные, положим сами о себе человеколюбивое определение, и бре­мя богатства, если хотим обратить его в свою прибыль, разделим многим таким, которые с радостью понесут его и положат на сохранение в недрах Владыки — в этих безопасных сокровищницах».
   И в творениях св. Василия мы находим достаточное объяснение того, почему богатство является таким тяжелым бременем на пути нашем в Царство Небесное: основание для этого св. отец видит в настроении богатого, равно далекого и от сознания личного удовлетворения, и от мысли о горнем отечестве, и от братской любви к своим ближним. Св. отец ярко и не раз изображает те тревоги богатого, его постоянные опасения и неудовлетворенность, которые, вопреки естественному пред­положению, лишают богатых даже простого житейского благополучия. Вот, например, как характеризует настроение бедного св. Василий в своей превосходной беседе на евангельскую притчу о безумном богаче. «Что сотворю?» — рассуждал богач. «Кто не пожалеет о человеке, — спраши­вает св. Василий, — который в таком стеснительном положении. Жалким делает его урожай, жалким делают настоящие блага, а еще более жалким делает ожидаемое. Земля ему приносит не дары, но произращает возды­хания; не урожай плодов доставляет она, но заботы, и скорби, и страшное затруднение. Он сетует, подобно беднякам... мучится в сердце, снедаемый заботой... Не радует его, что все в доме у него наполнено; но текущее к нему и льющееся через края хранилищ богатство уязвляет душу его опасением, чтоб не перепало чего-нибудь посторонним». «Богатый, по наблюдениям св. отца, высказанным в другой беседе, всего боится: бо­ится дней, как времени судопроизводств; боится вечеров, как удобных ворам; боится ночей, как мучений от забот; боится утреннего времени, как доступа к нему льстецов; боится не только времени, но и места. Его приводят в ужас нападения разбойников, злоумышления воров, клеветы притеснителей, расхищения сильных, злодеяния домашних, любопытство доносчиков... рассуждения соседей, гнилость стен, падение домов, наше­ствие варваров, коварство сограждан, приговоры судей, потеря того, что имеет, отнятие того, чем владел. О, человек, если такова зима обладания, то где же весна наслаждения? Есть снискание велие благочестие с доволь­ством. Оно не заключается вместе с настоящей жизнью... Это стяжание бессмертное».
   Уже из того, как св. Василий изображает настроение богатого, ясно видно, что, по взгляду св. отца, в сердце такого человека не может быть истинной любви к ближним и искренней думы о будущей жизни. И в тво­рениях св. Василия мы встречаем совершенно определенное выражение той мысли, что самое обладание богатством есть признак холодно­сти сердца в отношении ближних. Останавливаясь, например, на исто­рии евангельского богатого юноши, св. отец прямо заключает, что этот юноша и не мог иметь любви к ближним, заповедь о которой считал уже исполненной, так как в противном случае юноша этот не был бы облада­телем большого имения. «Видно, — говорит св. Василий, как бы обраща­ясь к юноше, — что далек ты от заповеди и ложно засвидетельствовал о себе, что возлюбил ближнего, как самого себя. Ибо вот, повелеваемое Господом вполне изобличает тебя, что нет в тебе истинной любви. Если бы справедливо было утверждаемое тобой, что от юности сохранил ты заповедь любви и столько же воздавал каждому, сколько и себе, то откуда у тебя такое огромное имение? Попечение о нуждающихся расточительно для богатства. Хотя каждый на необходимое содержание берет немного, однако же, поелику все вместе получают часть из имения, то издерживают его на себя. Поэтому, кто любит ближнего, как самого себя, тот ни­чего не имеет у себя излишнего перед ближними. Но ты оказываешься имеющим стяжания много. Откуда же это у тебя? Не ясно ли из этого видно, что собственное свое удовольствие предпочитаешь ты облегчению участи многих? Поэтому чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви. Давно бы ты позаботился расстаться с деньгами, если бы любил ближнего... Если бы одевал ты нагого, если бы отдавал хлеб свой алчущему, если бы дверь твоя отворена была всякому страннику, если бы ты был отцом сирот, если бы сострадал ты всякому немощному, то о ка­ком имении ты стал бы скорбеть теперь?... Сверх того, никто не скорбит, когда отдает свою собственность на торжище и взамен приобретает, что для него нужно... А ты скорбишь, отдавая золото, серебро и стяжания, то есть уступая камни и прах, чтобы приобрести на них блаженную жизнь... Страшное безумие — копаться в земле, пока золото еще в рудокопне, а когда оттуда вынуто, опять прятать в земле... Думаю, бывает то, что, зарывая богатство, зарываешь с ним вместе и сердце... Знаю многих, которые постятся, молятся, вздыхают, оказывают всякое неубыточное благоговение, но не дают ни одного обола теснимым нуждой. Какая же для них польза от прочих добродетелей? Их не приемлет Царство Божие». В упомянутой уже беседе на слова евангелиста Луки «разорю житницы моя, и большия созижду», св. Василий особенно ярко изображает жесто­косердие богатого, который «стараясь о настоящем, презирает чаемое». Не приводим здесь этих слов, оставляя это ближайшему будущему. Во­обще же, по взгляду св. Василия Великого, хотя «душе благочестивой» богатство может служить средством делать добро, но вообще всякое со­бирание богатства грешно. «Если думает кто, — говорит в этом случае св. отец, — что обогащающийся по какому-либо предлогу, почитаемому благовидным, не грешит, тот пусть вспомнит евангельскую заповедь, ко­торая ясно воспрещает собирать себе сокровища на земле».
   Если мы сопоставим то, что сейчас было сказано о взгляде св. Василия Великого на богатство в его отношении к делу христианского спасения, с тем, что ранее отметили мы в его воззрениях на право частной собст­венности вообще, то для нас совершенно ясно выступит, почему св. отец такими отрицательными чертами характеризует всякое богатство, а также понятно будет и то, почему единственно достойным со стороны христиани­на отношением к богатству должно явиться не «сохранение и умножение» его, но раздача, всегдашняя готовность всем своим поделиться с ближними. Идеальным отношением к имуществу в этом случае будет совершенная раздача своего богатства; общим же минимальным требованием явля­ется, по взгляду святителя, владеть своим имуществом сообща с другими. «Желающему следовать за Господом, — говорит св. отец, — дал Он со­вет продать все имение на благотворение нищим и потом уже следовать за Ним. Но как последователям Своим и достигшим совершенства повелевает вдруг и совершенно исполнить дело милостыни, чтобы, совершив служение своим имением, приступили они к служению словом и духом; так прочим предписывает всегдашние подаяния и всегдашнее общение того, что име­ют, чтобы через это, став жалостливыми, общительными и милостивыми, оказались подражателями Божию человеколюбию».
   И св. Василий предусматривает обычные предлоги, какими во все вре­мена пытаются оправдать нарушение прямого требования христианской любви раздавать свое богатство нуждающимся. Так, например, св. Васи­лий с силой опровергает ссылку на детей, как на основание к тому, чтобы хранить свое имущество. По словам святителя, «это благовидный предлог любостяжательности: ссылаетесь на детей, а удовлетворяете собствен­ному сердцу... Разве не для вступающих в браки написаны Евангелия? Ужели когда у Господа просил ты благочадия, когда молился, чтобы быть тебе отцом детей, присовокуплял в молитвах это: дай мне детей, чтобы преслушать заповеди Твои; дай мне детей, чтобы не достигнуть Небесного Царства? Кто же будет поручителем за произволение сына, что употребит данное, как должно?... Смотри, чтобы тебе... не приготовить для других удобства к грехам и потом не понести двойного наказания: и за то, что сам делал неправду, и за то, что другого снабдил к тому средствами... Доселе сказанное, — продолжает св. отец, — говорено было отцам. Бездетные же какую представят нам благовидную причину бережливости? «Не продаю имение, не даю нищим по причине необходимых нужд в жизни!». Следова­тельно, не Господь — твой Учитель; не Евангелие служит правилами для твоей жизни, но сам ты даешь себе законы. Смотри же, в какую опасность впадаешь, рассуждая так! Если Господь предписал нам сие, как необходи­мое, а ты отвергаешь, как невозможное, то не иное утверждаешь, а то, что ты разумнее Законодателя... Или поверим Ему, как мудрому и знающему, что для нас полезно; или потерпим Его, как возлюбившего нас, и возда­дим Ему должное, как своему Благодетелю. Непременно же исполним повеленное нам, чтобы стать наследниками вечной жизни». «Но хотя приговор так ясен, — говорит св. отец, — Изрекший не лжив, однако же убежденных немного». Говорят: «как же будем жить, оставив все? Ка­кой вид примет жизнь, если все станут продавать, все отказываться от имений?». Св. Василий здесь ставит такое возражение против принципа раздачи своего имущества, какие, увы, делаются теперь не скупыми, но самыми современными богословами в их любопытной полемике в защиту богатства. И св. Василий Великий отвечает указанием безусловной ав­торитетности велений Господа для каждого, называющего себя Его учеником. «Не спрашивай, — говорит он, — у меня разумения Владыче- ских заповедей: Законодатель знает, как и невозможное согласить с зако­ном. Испытывается же твое сердце, как бы на весах, куда оно наклонно: к истинной ли жизни или к настоящим наслаждениям».
   Насколько далеко простирал св. Василий требование делиться своим имуществом с другими, мы уже видели, когда отметили в первой главе нашего очерка, что, по взгляду св. Василия, отказ в помощи нуждающимся есть совершенно такой же грех, как и прямая обида ближнего. И ясно само по себе, что при таких взглядах на отношение христианина к бо­гатству св. отец беспощадно строго осуждает скупость и любостяжа- тельность, объединяемые в понятии сребролюбия, равно как находит вовсе несовместимой с христианским построением роскошь в жизнен­ной обстановке. Нам не кажется нужным подробно раскрывать взгляд св. Василия на греховность сребролюбия. Много поразительных по силе мыслей и христианского чувства страниц мы встречаем в беседах св. Ва­силия, посвященных изображению всей несовместимости сребролюбия с христианским братолюбием, причем любостяжательность и скупость поставляются на одной ступени греховности с убийством ближнего. «У тебя в виду золото, а на брата не обращаешь внимания, — говорит св. отец, обращаясь к скупому богачу, — знаешь чекан монеты, и различа­ешь настоящую монету от поддельной, но вовсе не узнаешь брата в ну­жде. Тебя крайне веселит доброцветность золота, но не рассчитываешь, сколько вздохов бедного сопровождает тебя». Дальше св. отец рисует потрясающую картину горя многосемейного бедняка, который крайней нуждой и боязнью гибели всех детей вынуждается продавать одного из своих сыновей, равно ему дорогих и незаменимых. «А тебя, — продолжа­ет св. отец, — не трогает страдание; ты не хочешь взойти в чувствования природы! Этого несчастного угнетает голод, а ты медлишь и смеешься, способствуя тому, чтобы продлилось его бедствие... Ни слезы не возбу­ждают в тебе жалости, ни воздыхания не смягчают сердца... Во всем ви­дишь золото; везде представляешь золото; о нем грезишь и во сне, о нем думаешь и во время бодрствования. Как сумасшедшие в припадке бешен­ства не действительные видят вещи, но представляют, что производит в них болезнь, так и у тебя душа, одержимая сребролюбием, во всем видит золото, во всем видит серебро... Говорит богатый: «душе, имаши многа блага лежаща: яждь, пий, веселися ежедневно». Какое безумие! Если бы у тебя была душа свиньи, чем иным, кроме этого, порадовал бы ты ее? Столько ты скотоподобен, до того несведущ в духовных бла­гах, что предлагаешь душе плотские снеди... Мыслишь ты земное, чрево у тебя богом, весь ты стал плотским, поработился страстями... У тебя одно натвержено слово: «нет у меня, не дам, потому, что сам беден». Действительно, ты беден и скуден всяким добром, беден ты любовью, беден человеколюбием, беден верой в Бога, беден вечным упованием... Ты любостяжателен... ты хищник. Кто обнажает одетого, того назовут гра­бителем; а кто не одевает другого, хотя может это сделать, тот достоин ли другого какого названия». «Каких достоин наказаний, — спрашивает св. отец, — кто проходит мимо человека с изможденным телом?... Не стоит ли он того, чтобы причислить его к лютым зверям, признать злодеем и чело­векоубийцей. Кто имеет возможность уврачевать зло, но добровольно и по любостяжательности откладывать сие, того, по справедливости, можно осудить наравне с убийцами».
   Не умножаем выдержек из творений св. Василия, говорящих о грехов­ности любостяжания. Позволим себе остановиться лишь на одной част­ности в осуждении св. Василием греха сребролюбия; это — взгляд св. отца на тот путь обогащения, когда дают деньги в рост. Хорошо сознаем, конечно, что процентные операции во многом различаются теперь срав­нительно с тем характером, какой они имели в век Василия Великого. Но все же считаем нелишним отметить взгляд святых отцов на этот вопрос, как полную противоположность миролюбивым речам современных бого­словов о согласии с христианскими началами жизни давать деньги взаймы под проценты. «Крайне бесчеловечно, — рассуждает св. отец, — когда один, имея нужду в необходимом, просит взаем, чтобы поддержать жизнь, другому не довольствоваться возвращением данного взаем, но придумы­вать, как извлечь для себя из несчастий убогого доход и обогащение. По­сему Господь дал нам ясную заповедь, сказав: «и хотящему от тебе заяти не отврати». Но сребролюбец... не думает о единстве природы, не склоня­ется на просьбы, но стоит непреклонен и неумолим, не уступает мольбам, не трогается слезами... А как скоро просящий взаймы помянет о росте и поименует залоги, тотчас, понизив брови, улыбается, иногда припомнит и о дружбе своей с отцом его, назовет его своим знакомым и приятелем... Обольщая и заманивая бедного, берет с него письменное обязательство и, при обременительном убожестве отняв у него даже и свободу, оставляет его... Скажи мне: денег ли и прибыли ищешь ты у бедного? Если бы он мог обогатить тебя, то чего бы стал просить у дверей твоих? Он пришел за помощью, а нашел врага... Надлежало облегчить убожество человека, а ты увеличиваешь нужду. Как если бы врач, пришедший к больным, вме­сто того, чтобы возвратить им здоровье, отнял у них и малый остаток сил; так и ты несчастья бедных обращаешь в случай к своему обогащению... Послушайте богатые... какой совет дает Господь: взаим дадите от них же не чаете восприяти. Скажешь, какой же это заем, с которым не сопряжена надежда возвращения?... Когда будешь давать бедному ради Господа, это будет и дар, и заем: дар — по безнадежности получить обратно, заем — по великодаровитости Владыки, Который Сам за него заплатит... Отдай серебро, которое лежит у тебя напрасно, не отягощая бедного прираще­ниями, и будет хорошо обоим: тебе — потому, что серебро сбережется в безопасности, и взявшему у тебя — потому, что он через употребле­ние извлечет из него пользу... Если берешь с бедного, то сие — верх че­ловеконенавистничества. Ты из чужих несчастий извлекаешь прибыль;
   со слез собираешь деньги; душишь нагого, бьешь голодного... И ты на­зываешь человеколюбивыми получаемые таким образом прибытки! Горе глаголющим горькое сладкое и сладкое горькое, и называющим бесчело­вечие человеколюбием».
   Чтобы закончить изложение воззрений св. Василия Великого на бо­гатство, нам нужно только отметить еще строгое осуждение св. отцом всякого вида роскоши в жизни христиан. Если, по взгляду св. Васи­лия, любящий ближнего не должен иметь ничего лишнего, то ясно, что всякая роскошь есть признак недостатка любви к ближнему и даже бесчеловечна, когда она существует рядом с нищетой. «Ты, — говорит св. Василий, — отдавая золото и приобретая коня, не унываешь, а усту­пая тленное и получая взамен небесное, проливаешь слезы, отказываешь просящему... Что будешь отвечать Судии ты, который одеваешь тканями стены, а не оденешь человека; убираешь коней, а равнодушно смотришь на брата, одетого гнусно... А если и сожительница твоя — женщина бо- гатолюбивая, то двойная болезнь. Ни на минуту не дает вздохнуть мужу, муча его непрестанными своими приказами... Золото, служа оправой драгоценным камням, составляет у них убор то на челе, то на шее, то на поясах или оковывает собой руки и ноги. Ибо златолюбивым женщинам приятно носить на руках оковы, только бы оковывало их золото... Богат­ство, расточаемое на столько предметов и мужем, и женой, естествен­ным образом, не имеет уже никакого случая перейти к посторонним... Не видишь ли этих стен, разрушенных временем, и которых остатки, подобно каким-то курганам, возвышаются по всему городу? Когда воз­двигали их, сколько было в городе бедных, которых тогдашние богачи презрели, заботясь об этих зданиях? Где же эти пышные постройки? Где возбуждавший соревнование таким великолепием? Не обращено ли все в кучу и не истреблено ли, подобно тому, что дети для забавы выле­пливают из песка; а строитель не в аду ли раскаивается, что заботился о суетном? Старайся иметь великую душу, а стены, малы ли или ве­лики, той же удовлетворяют нужде. Когда вхожу в дом человека глупого и некстати богатого и вижу, что дом испещрен всякого рода цветами, тогда узнаю, что у этого человека нет других драгоценностей, кроме ви­денных, что он украшает бездушные вещи, а душа у него не украшена. Скажи мне, к какому выгоднейшему употреблению служат серебряные ложа и серебряные столы, постели и седалища из слоновой кости, между тем, как ради них богатство не переходит к бедным, хотя они тысячами стоят у дверей и оглашают их всякими жалобными стонами? Но ты отка­зываешь в подаянии, говоря, что невозможно удовлетворить просящих. Твой язык подтверждает это клятвой, но рука обличает в противном, она безмолвно разглашает твою ложь, сияя дорогим камнем в перстне. Один твой перстень сколько человек может освободить от долгов? Сколько поправить падающих домов? Один твой сундук с одеждами может одеть целый народ, цепенеющий от холода. Но ты с ожесточением отсылаешь бедного ни с чем, не страшась праведного воздаяния от Судии. Ты не по­миловал и не будешь помилован; не отворил дома и не будешь допущен в Царствие; не дал хлеба и не получишь жизни вечной».
   О подвижнических уставах и монашеских правилах св. Василия Ве­ликого не говорим в данном месте. Ясно само по себе, что, если св. отец в основу монашеского общежития полагал отказ от собственности, то вся­кое имущество, сохраняемое монахами, свидетельствовало о нарушении устава и являлось, по существу, изменой монашеским обетам.
   Взгляд св. Василия Великого на бедность, конечно, находится в пря­мой связи с его отношением к богатству. Уже одни суровые нападки св. отца на богатых за их нежелание делиться своим с нуждающимися и су­ровое осуждение роскоши, существующей рядом с нуждой, определенно говорят, что в бедности св. Василий видел такое тяжелое жизненное по­ложение, которое должно привлекать к себе все внимание христианского любящего сердца. И эти страдания и невзгоды бедняка изображались не раз св. отцом с потрясающей картинностью и горячим сочувствием, кото­рые должны были тронуть даже холодное сердце.
   Но перед лицом великой нравственной задачи — воспитания духа для вечной жизни — св. Василий с большой силой оттенял благоприятное влияние бедности вообще и добровольной в частности на развитие хри­стианского характера. И здесь, прежде всего, если богатство является бременем для его обладателя, доставляя душевные тревоги и волнения, препятствуя думе о высшем сокровище — небесной жизни, то бедный, по преимуществу, есть свободный и независимый в духовно-религиоз­ном отношении. «Мы, бедные, — говорит святитель, справедливо относя и себя к числу бедняков, — отличаемся от богатых одним — свободой от забот; наслаждаясь сном, смеемся над их бессонными ночами; не зная беспокойств и будучи свободны, смеемся над тем, что они всегда связаны и озабочены». Св. Василий с силой христианского убеждения изобража­ет те истинные блага, какими обладает всякий бедняк и его преимущества в отношении верховного блага истинной вечной жизни. «Ты человек, — говорит св. отец, обращаясь к беднякам, — низкого рода, не славный, ты бедняк из бедняков, нет у тебя ни дома, ни отечества, ты немощен, не имеешь насущного пропитания, трепещешь людей сильных, всех боишься по причине низкого своего состояния? Не отчаивайся в себе и не теряй вовсе доброй надежды от того, что в настоящем нет для тебя ничего завид­ного, но возводи душу свою к благам, какие даны уже тебе от Бога и какие по обетованию уготованы впоследствии. Итак, во-первых, ты — человек, один из земных тварей богосоздан... Ты получил разумную душу, которой уразумеваешь Бога... Почему малодушествуешь от того, что у тебя нет среброуздого коня? Но есть у тебя солнце, которое в самом быстром своем течении в продолжение всего дня носит перед тобой светильник. У тебя нет блещущего золота и серебра, но есть луна, которая озаряет тебя своим в тысячу раз большим светом... Не спишь ты на ложе из слоновой кости, но имеешь у себя землю, которая дороже многих слонов, имеешь сладкое на ней упокоение, скорый и беззаботный сон. Не лежишь ты под золотой кровлей, но имеешь над собой небо, сияющее неизреченными красотами звезд. Но это еще человеческое, а есть и другое — более важное. Для тебя Бог между человеками, для тебя раздаяние даров Св. Духа, разрушение смерти, надежда воскресения... уготованное Царство Небесное, венцы правды». И перед лицом этой высшей правды и высшего блага нищета есть истинное богатство, каким обладали и св. апостолы, и Сам Спа­ситель во время Своей земной жизни. «Ничто не богатее добродетельной нищеты. Петр нищ, но взял добычу со смерти. Иоанн нищ, но исправил ноги хромому. Филипп нищ, но в Сыне видел Отца. Матфей нищ, потому что оставил богатство вместе с хищением. Фома нищ, но открыл некрадо- мое сокровище — ребро Владыки. Павел нищ, но стал наследником рая. Владыка нищ по плоти, потому что безмерно богат по Божеству». Во­обще, по воззрению св. Василия, «нищета — наставница благочестию», и поэтому, несомненно, так строго требовал св. отец совершенного отказа от собственности со стороны каждого, ищущего совершенной жизни в ее монашеской форме. При этом, с нравственной точки зрения, вполне естественно, св. отец на особую высоту ставит добровольную нищету, хотя считает высоким подвигом и смиренное несение невольного жизнен­ного креста в бедности. «Нищие духом, — говорит св. Василий, — суть те, которые обнищали не ради другой причины, но по учению Господа, сказавшего: «иди, продаждь, вся елика имаши, и даждь нищим». Но если кто, приняв и как ни есть приключившуюся ему нищету, управит собой по воле Божией, как Лазарь, то сей не чужд блаженства».
   Совершенно согласно со св. Василием Великим раскрывает христиан­ский взгляд на богатство и бедность св. Григорий Нисский. Как уже было нами указано, св. Григорий Нисский идеальное распределение имущества видел в том, чтобы все имели поровну. С такой точки зрения всякое богатство, как соединение в руках одного человека больших избытков, в сравнении с другими, должно было представляться св. Григорию явлени­ем ненормальным в христианской жизни; и прямой путь к искоренению этой ненормальности мог явиться только в виде отказа богатого от своего богатства, готовности раздавать его каждому нуждающемуся. «Страх Бо­жий, — наставляет св. Григорий, — да будет справедливым уравнителем. Благоразумный воздержанием уврачуй два противоположных страдания: свое пресыщение и голод брата... Мы же, каждой буквой Писания настав­ляемые соревновать Господу и Зиждителю. все обращаем к собственно­му наслаждению: одно отделяем для собственной жизни, другое сберегаем наследникам; о несчастных же — ни слова, о нищенствующих — никакого благого попечения. О, немилосердное сердце! Человек видит человека, нуждающегося в хлебе, не имеющего необходимой живительной пищи, но не помогает ему с готовностью и не подает ему спасения, а оставляет без внимания, как какое-то зеленеющее растение, несчастно засыхающее от недостатка воды; и это делает человек, обладая через край текущим бо­гатством и имея возможность на многих излить утешение от имущества! Ибо как разлив одного источника утучняет много пространных равнин, так и богатство одного дома достаточно для спасения множества бедных, если только скупое и необщительное сердце, как камень, попавший при выходе, не задержит разлива». И св. отец в отказе от богатства в пользу неимущих видит путь к совершенной христианской жизни че­рез облегчение пути в Царство Небесное. «Не отринь, брат, — говорит св. Григорий, — урока нищеты, как служащего к приобретению небесного богатства. Господь говорит: «продаждь все имение твое и даждь нищим, и гряди во след Мене: и имети имаши сокровище на небеси... Блаженни нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное». Хочешь ли уразуметь, кто — обнищавший духом? Кто душевное богатство выменял на телесное изобилие, кто земное богатство отряс от себя, как легкую тяжесть, став выспренним и воздухоносным — взойди горе вместе с Богом, как гово­рит апостол, воспарив на облаке. Золото есть тяжелое некое достояние, тяжело и всякое вещество, вожделеемое как богатство; но легкая и горе несущаяся вещь — добродетель. А тяжесть и легкость между собой про­тивоположны. Посему невозможно кому-либо стать легким, пригвоздив себя к тяжести вещества. Поэтому, если надлежит нам взойти в горнее, то обнищаем влекущим долу, чтобы стать в горнем. Какой же к тому способ? Указывает его псалмопение: расточи, даде убогим; правда его пребывает во век века. Кто вступил в общение с нищим, тот поставил себя в единую часть с обнищавшим ради нас». И естественно при таком взгляде на предмет св. Григория, что скупость, нежелание расстаться со своим богатством, равно как любостяжание, стремление все больше и больше умножать свое имущество сурово осуждается св. отцом. «Скажи мне ты, — обращается св. отец к скупому, — неодушевленное вещество имуществ предпочитающий будущему блаженству: что за блеск такой у золота? что за сияние такое у дорогих камней? что за убранство такое от одежд в сравнении с оным благом, предлагаемым упованию?... А кто богатство свое тщательно скрывал под печатями, запорами, за железны­ми дверьми, в безопасных тайных местах и стекающееся у него вещество прятать и хранить у себя предпочитал великой заповеди; того, если по­влечется в вечный огонь, все, в этой жизни испытавшие его жестокость и немилосердие, станут укорять и скажут ему: «помяни, яко восприял еси благая в животе твоем; в твердынях с богатством твоим заключил ты ми­лость и на земле оставил милосердие; не принес в эту жизнь человеколю­бия и не имеешь, чего не имел... ни на кого не смотрел сострадательно, и на тебя никто не посмотрит с сожалением; презирал ты скорбящего, презрят и тебя гибнущего; бегал ты случаев оказать милость, и от тебя побежит милость; гнушался ты нищего, возгнушается и тобой, кто от тебя был в нищете». Если сказано будет это и подобное этому, то где окажется золото? где блестящие сосуды. где писанные в книгах предметы? Что они значат против плача и скрежета зубов?» Так св. отец восстает против «добродетели бережливости», насколько она простирается на отказ про­сящим и нуждающимся. Подобно этому же св. Григорий восстает и про­тив стремления не только «хранить», но и «умножать» свое имущество. Особенно горячо восстает св. Григорий, подобно своему брату Василию, против того пути умножения имущества, какой представляет собой отда­ча денег в рост на проценты.
   В особом слове «против ростовщиков» св. отец изображает образно и страдание бедных, вынужденных по нужде еще более связывать свою жизнь тяжелым оброком, и недоброе настроение сердца того, кто ищет прибыли от бедности и страданий другого и даже прикрывается видами че­ловеколюбия, и убежденный призыв миловать нуждающихся и доверчиво относиться к каждому просящему. Сущность воззрений св. отца выражена в заключительных словах названной беседы его: «я, прежде всего, пропо­ведую и увещаю дарить, затем приглашаю и давать взаймы (ибо даяние взаймы есть второй вид дарения), но делать это без лихвы и приращений, но как повелело нам слово Божие. Ибо одинаково повинен наказанию и не дающий взаймы и дающий с лихвой, поскольку первый осуждается в нече­ловеколюбии, а последний — в барышничестве». Св. Григорий не усом­нился поставить с точки зрения этической оценки рост на одну линию с разбоем и убийством. Св. отец думает, что если кто назовет «лукавое примышление ростов. новым разбоем и убийством, не погрешит против истины. Ибо какая разность иметь у себя чужое, что тайно награблено из подкопанной стены, и, убив прохожего, сделаться обладателем его собст­венности или вынужденным ростом приобрести себе непринадлежащее? Какое худое проименование: рост служит именем разбою!... Если кто на­сильно отнимет или тайно украдет у другого путевой запас, называют его грабителем, вором и тому подобными именами; а кто причиняет засвиде­тельствованную обиду и жестокость, договорами подтверждает беззако­ние, того называют человеколюбивым, благодетелем, спасителем и всеми добрыми именами. Приобретенное грабежом называют кражей, а кто при такой нужде обнажает Христа, того жестокость величается человеколю­бием, ибо так называют наносимый ущерб беднякам».
   Св. Григорий выступал также ревностным противником роскоши в христианской жизни, как несовместимой и с христианским на­строением в отношении будущих небесных благ, и с отношением к бедст­вующей братии. Если, как мы уже упомянули, по взгляду св. Григория, первым долгом для каждого имущего является то, чтобы делиться своим достатком с неимущим, то ясно, что как бережливость есть тяжкий грех, служащий выражением жестокосердия, что было уже нами указано, так и роскошь свидетельствует об этом же эгоизме, не имеющим ничего об­щего с христианским настроением. И ветхозаветный прообраз манны, и особенно прошение молитвы господней «хлеб наш насущный даждь нам днесь» поучают нас, по взгляду св. Григория, что необходимо в жизни ог­раничиваться только необходимым. В ярких образах рисует св. Григорий контраст роскоши и параллельно с ней существующей нищеты, чтобы по­казать всю несовместимость роскоши и всякого рода излишества в жиз­ни христианина, пока в мире существует бедность и недостаток в насущ­но необходимом. «Вы, сотворенные разумными и имеющие ум, который служит истолкователем и учителем Божественных повелений, не оболь­щайтесь преходящим. — убеждает св. Григорий. — Определите меру жизни. Что же влечет за собой роскошь? Где ни появится это зло, оно, как болезнь, необходимо влечет за собой и свои бурные последствия. Ре­шившиеся иметь роскошный и изнеженный стол необходимо вовлекаются в постройку великолепных зданий и издерживают много богатства на об­ширные дома и изысканное украшение их; при этом заботятся о красоте одров, убирая их цветными и всячески испещренными коврами; делают очень дорогие серебряные столы. Обрати со мной внимание и на другое: чаши, треножники, кружки, рукомойные сосуды, блюда, бесчисленные ряды стаканов; шутов, актеров, музыкантов, певчих. В то время, как все это совершается внутри дома, у ворот просидят бесчисленные Лазари: одни покрыты тяжкими язвами, другие — с выбитыми глазами, иные опла­кивают потерю ног, а некоторые из них совершенно ползают, потерпев лишение всех членов. Но, взывая, они не бывают услышаны, ибо мешает шум труб, песни певцов и грохот сильного смеха. Если же бедные как- нибудь посильнее постучат в двери, дерзкий привратник немилостивого господина, выскочив откуда-нибудь, отгоняет их палками, зовет беспо­щадных собак и бичами растравляет их раны. И отходят други Христовы, о которых прежде всего говорят заповеди, не получив ни куска хлеба, ни кушанья, с одним прибытком обид и ударов. Двойной грех обитает в этом доме: один — пресыщение упивающихся, другой — изгнание го­лодающих нищих. Если Господь видит это (а Он, конечно, видит), то что, по вашему мнению, последует за такую жизнь? Не будем мертвы для веры и бессмертны для наслаждений. А такого образа мыслей держимся мы, когда желаем всем жертвовать плотскому обольщению, как домовладыки, имеющие наследников, как постоянные господа на земле. Помыслим, как существа разумные, что жизнь наша преходяща, что время текуче, непо­стоянно и неудержимо, как какой-нибудь речной поток, который все, что ни попадет в него, несет к конечной погибели».
   Как видим, св. Григорий Нисский на богатство смотрел сходно со св. Василием Великим, хотя взглядов своих не выразил с такой определенно­стью и силой выражения, как св. Василий. Сходно смотрели святые бра­тья и на бедность, причем св. Григорий Нисский особенно картинно и в то же время сердечно изображал страдания бедняков, которые должны были привлечь любящее внимание христиан. О произвольной бедности св. Григорий говорил мало, хотя, несомненно, ставил такую нищету на высоту нравственной добродетели, так как под «нищими духом», ублажа­емыми Евангелием, видел и тех христиан, которые добровольно отказы­вались от своего богатства для следования за Господом. Но с особенно живым чувством св. Григорий изображает бедствия нищих в собственном смысле слова, и эти изображения говорят с несомненностью о тех сер­дечных переживаниях страданий бедняков, какими делился св. Григорий со своими пасомыми. Мы позволим себе привести одно из изображений св. Григорием страданий бедняков, чтобы видна была вся теплота того чувства, какое изливалось на нищих в древней Церкви со стороны архи­пастырей ее. «Почему, — спрашивает св. Григорий, — никто из тех (ни­щих больных), кого ты видишь, не возбуждает в тебе сожаления? Видишь скитающихся людей: подобно животным рассеялись они для отыскания пищи. Рубища, коими владеют — их одежда; палки в руках — это оружие, это и опора. Дырявая котомка и кусок хлеба, испорченный плесенью и гнилью; эта котомка составляет для них очаг, дом, подстилку, кровать, кладовую, стол и все, что требуется для жизни. Одни нищие с одними собой только общаются. составляя предмет отвращения для других, они по необходимости не гнушаются друг другом. Отовсюду изгоняемые, они, стекаясь друг к другу, составляют особый народ. Видишь ли нерадостных певцов, этот печальный и плачевный хор? Как они делают зрелище из своего безобразного тела, как бы какие показыватели редкостей. Поэты печальных песней, певцы горьких песнопений, слагатели новой и жал­кой трагедии, пользующиеся не чужими трагическими рассказами для изображения страданий, но своими собственными бедами пополняющие театральное представление. Какие изображения! Какие повествования! Какие рассказы от них слышим! Слышим, как они были отринуты родите­лями без всякой вины; как отгоняют их от общественных собраний, празд­ников и торжеств, как бы каких человекоубийц. Поэтому-то по необходи­мости бросаются эти жалкие к ногам людей, умоляя каждого встречного. Часто плакал я при этом печальном зрелище. Видел я зрелище, полное слез. Вечно в жизни бедствуя, они имеют постоянный повод для плача. По причине болезни имеют нужду в других, которые вели бы их; а по при­чине скудости опираются друг на друга. Будучи и каждый сам по себе жалок, они, чтобы более возбудить сострадание людей, слагают вместе взаимные страдания. привлекая милосердие каждый особым каким-либо видом страдания», — и далее св. отец призывает не только к милосердию в отношении таких несчастных, но и к братскому общению в ними.
   В творениях св. Григория Богослова по вопросу об отношении христи­анина к богатству и бедности встречаются, по существу, те же мысли, что и у двух других «великих каппадокийцев», только св. Григорий Богослов с особенной любовью останавливается на преимуществах в нравственном отношении бедности и отмечает в ней целый ряд таких сторон, благопри­ятствующих делу духовного возрастания, которые ранее не были отме­чаемы, а позднее нашли еще более яркое развитие в творениях Иоанна Златоуста.
   Во взгляде на богатство св. Григорий оттенял те же стороны его, какие отмечали и другие отцы: призрачность и суетность богатства по существу его, недоброе влияние на настроение обладающего богатст­вом, несовместимость приобретения богатства и обладания им с истин­но братской любовью к ближним. «Здешние блага, — говорит св. Григо­рий, — быстро протекают, даются на час и, подобно как камешки в игре, перекидываются с места на место и переходят то к тем, то к другим; ничего здесь нельзя назвать своим: все или время отнимет, или зависть переведет в чужие руки. Но и это самое, что ни одно из здешних благ не верно людям и не прочно, мне кажется прекрасным: как и все прочее, устроено предусмотрительным Художником. направлено к тому, чтобы мы, усмотрев их непостоянство и переменчивость, скорее устремились к пристанищу будущей жизни».
   «Кто ты, — спрашивает св. отец человека, мысли которого устремле­ны к приобретению богатства, — отваживающийся на такие дела? По­чему так поступаешь? И на что надеешься? Может быть, настоящая ночь застигнет тебя уже мертвым, похитив из среды всего тобой вожделеемо- го. Как это ужасно! Другие все — и тело, и имущество — приносят в дар Богу, от Которого все; а ты всего домогаешься, все тебе надобно иметь. Что же приобретаешь, какие страшные сокровища? У тебя на столе гру­ды снедей, это отрада узкой гортани, о которой все твои заботы. у тебя огромные дома, в которых большая часть стоит пустой, с золотыми по­толками и блещущими картинами; у тебя слуги, наряженные наподобие женщин. у тебя пьянство, лики поющих, дружные рукоплескания, при которых растлевается красота образа Божия. Что же еще у тебя драго­ценного? Может быть, хочешь оставить детей богатыми. Это значило бы еще что-нибудь, если бы сбылись твои надежды. А теперь никто не знает, где сотлеет твой прах. Ты трудишься и по дому, быть может, не спишь, и ночи наравне с днями проходят у тебя в заботах; от того боль­ше имеешь горестей, нежели наслаждений. Но это сберегается не для тебя и не для кого ты надеешься, а достанется кому-нибудь, может быть, человеку для тебя стороннему. Так суетны мечты человеческие! Для этого, если можешь что выдумать, присовокупляй к приобретенному, мучь себя, делай насилия, не оставляй без испытания никаких худых мер. Еще немного и богатство. потечет, как излишнее бремя из пресы­щенного чрева. Еще немного подождать и наступит суд: или еще здесь, что гораздо лучше, или если не здесь, то в будущей жизни. Примешь ли это или не примешь, но напомню тебе гроб. Это — предел всех худых дел, и у тебя будет такой же конец, как и у всякого». И всякое богат­ство, это золото и серебро, искони и прозрачные камни, это «вещество земное, преходящее и на земле остающееся, которого всегда больше имеют злые — рабы дольнего, рабы миродержителя» — всякое богат­ство не столько доставляет отрады его владельцу, сколько скорбей и гре­ха, делая богатого в одно и то же время жалким и неправедным. «Для чего изнурять себя? — говорит святой отец. — Простое дело — доволь­ствоваться тем, что имеешь. А при неумеренном приобретении велик и труд: ссоры, тяжбы, обманы, ложные клятвы; кроме же всего прочего, забота, как мгла, всегда приносит им что-нибудь чуждое. Жадность ве­зде отвратительна, но не такой представляется тебе, у которого разум подавлен. Одним уже владеешь, другого желаешь, третьего надеешься. Ты чтишь золото; снедь моли — одежды — похоронены у тебя в сунду­ках; всегда окружен ты скупщиками хлеба, торгуешь самым безвреме­ньем. Одни плачут, другие питаются надеждой, потому что надежда есть легкая греза наяву. А ты на одни житницы кладешь печать, а другие предусмотрительно открываешь. Увы! Увы! Ты берешь подать с несча­стья бедных, собираешь плоды с чужого невзгодья; затруднительное по­ложение других для тебя своего рода жатва. Не отдать ли тебе одному всю землю? Но если отдадим это, не останется ли еще чего? Что будешь ты делать? Не употребишь ли усилий приобрести и то? Непрестанно бу­дешь трудиться, потому что ты — нищий, пока не получишь остального. Как не утоляет жажды морская вода и любви — продолжительное смо­трение на любимый предмет, напротив того, любовь воспламеняется вдвое; так для ненасытных приобретаемое ими делается отравой, кото­рая непрестанно возбуждает в них пожелание еще большего. Многое именуется грехом и действительно грех, но идолослужителем (а это есть самый тяжкий грех в мире) называется тот, кто ничего не знает и не ставит выше денег». Как видим, св. Григорий в своей речи о любящих богатство ставил приобретение его в очень тесную связь с обидой ближнего. Горячий призыв св. отца поэтому — не дозволять себе «обо­гащаться нищетой других». «Не отступим, — говорит он, — так далеко от Божией правдивости; не смешаем богатства своего с чужими слезами». Но и вообще во взгляде на происхождение богатства, на начало того порядка жизни, когда люди начали делиться на богатых и бедных, св. Григорий видит нарушение основного Божественного закона жизни, как это уже отчасти было отмечено нами в первой главе. «Последуем, — говорит святитель, — высочайшему и первому закону Самого Бога. Который всем человекам даровал в изобилии первые по­требности жизни, кои ни власти не подлежат, ни законом не ограничи­ваются, ни пределами государств не преграждаются, но предложены всем и каждому в богатой мере и, между тем, нисколько от того не оску­девают. А люди, зарыв в землю золото и серебро, дорогие и лишние одежды, самоцветные камни и другие подобные драгоценности — сии свидетельства брани, междоусобия и древнего насилия восхитителей верховной власти — после того, безумные, поднимают еще брови и бед­ствующим сродникам своим по естеству отказывают в милосердии, не желая даже излишками своими помочь им в нуждах их. Какое невеже­ство! Какая глупость! Не говорю уже о другом, по крайней мере, то пред­ставили бы они, что бедность и богатство, свободное, в обыкновенном смысле понимаемое состояние. в последствии времени появились в роде человеческом и, как некоторые недуги, вторглись вместе с неправдой, которая и изобрела их». По-видимому, уже в дни св. Григория были именующие себя христианами, которые лицемерно оправдывали пре­сыщение богатством наряду со страданиями бедности ссылкой на то, что богатство — дар Божий. Св. Богослов решительно отклоняет такое оправдание. «Когда мы слышим, — говорит он, — слова «нищ и богат сретоста друг друга: обоих же Господь сотвори»; то не думай, будто Го­сподь сотворил одного нищим, а другого богатым для того, чтобы ты еще больше мог нападать на нищего, ибо неизвестно, от Бога ли произошло такое разделение. В сих словах Писания показывается только то, что и нищий, и богатый равно созданы Богом, хотя и неодинакова их внеш­няя участь». По вопросу об отношении к богатству ввиду окружающей нужды св. Григорий, конечно, смотрел согласно со всеми истинными учителями Церкви и видел долг верующего не в том, чтобы хранить и ум­ножать имущество, но раздавать его, и поэтому горячо осуждал вся­кую роскошь в жизни христиан. Идеалом в этом случае для св. Григория являлось совершенное отречение от имущества, а наименьшей мерой христианской справедливости — поделиться своим богатством с бедны­ми. «Нам должно, — говорит он, — или все оставить для Христа, дабы, взяв крест, истинно следовать за Ним, и, сделавшись легкими, развязан­ными и ничем не увлекаемыми вниз, как на крыльях лететь к горнему миру, и, возвысившись смирением, обогатившись убожеством, в замену всего приобрести Христа; или разделить свое имущество с Христом, дабы и самое обладание имуществом освятилось через то, что мы будем обладать им как должно, и соучастниками в нем будут неимущие. Если же буду я сеять только для одного себя, то скажу словами Иова: пусть я посею, а инии да поядят; вместо пшеницы да взыдет ми крапива; а вме­сто ячменя — терние. Пусть жгучий ветер убьет и вихрь развеет мой посев так, чтобы все труды мои остались напрасными. Если я стану стро­ить житницы, собирая сокровища от маммоны и для маммоны, то пусть в сию же ночь истяжут душу мою для истребования отчета в злом стя­жании богатства». «Не люби богатства, — увещевает св. отец, — если оно не помогает бедным». «Откажись от всего и стяжи одного Бога.
   А если не хочешь оставить все, отдай большую часть. Если же и того не хочешь, по крайней мере, излишки употребляй благочестиво». Излиш­ки, то есть все то, что превосходит меру необходимого. Вот, в каких чер­тах св. Григорий описывает эту простоту христианской жизни. «Мы невысоко думаем о богатстве, к которому, аще течет, закон нам повеле­вает не прилагать сердца; не высчитываем у себя годовых и ежедневных доходов; не тщеславимся грузом стола и приправами для бесчувственно­го чрева. но живем просто, не запасаясь на завтрашний день, мало чем различаясь от зверей, у которых нет ни сосудов, ни запасов». Вообще св. Григорий горячо восставал против роскоши, отмечая с выразитель­ностью ее совершенное несогласие с началом христианской братской любви. Нарисовав потрясающую картину бедствий нищих прокажен­ных, сонаследников наших перед лицом будущей жизни, св. отец обра­щается к своим пасомым с призывом к милосердию и отказу от роскоши в жизни. «Что же мы, — спрашивает он, — наследовавшие сие великое и новое имя, чтобы называться по Христе народом святым. учениками крепкого и человеколюбивого Христа. что сделаем? Презрим мы их (ни­щих прокаженных)? Пробежим мимо?... Нет, братья. Не тому учит нас — овец Своих — добрый Пастырь Христос. не то внушает и приро­да человеческая. Ужели они будут томиться под открытым небом, а мы станем жить в великолепных домах, расцвеченных всякого рода камня­ми, блещущих золотом и серебром, где узорчатая мозаика и разнообраз­ная живопись прельщают и приманивают взор? Да еще в одних будем жить, а другие строить?... Они будут трястись от стужи в разорванных рубищах, а может, еще и тех иметь не будут, а мы будем нежить себя, покрываясь мягкой и пышной одеждой, воздушными тканями из тонкого льна и шелка, и между тем как одними уборами будем не столько укра­шать себя, сколько обезображивать (ибо все излишнее и щегольское я почитаю безобразием), другие наряды. будут лежать у нас в кладо­вых. Они будут нуждаться — о, пагубная моя роскошь! о, бедственное их томление! — будут нуждаться и в необходимой пище; будут в изне­можении голодные валяться у ворот наших, не имея даже столько сил, чтобы просить, не имея голоса, чтобы рыдать, рук, чтобы протянуть их для приведения нас в жалость, ног, чтобы подойти к богатым. Таково их состояние! А мы, роскошно одетые, будем с важностью возлежать на роскошных и пышных ложах. Нам нужно, чтобы все стихии — и воз­дух, и земля, и вода — в обилии доставляли нам дары свои, и стол наш весь был уставлен и обременен мясными яствами и прочими хитрыми выдумками поваров и пекарей. Для них много значит утолить жажду и водой, а у нас пенится в чашах вино: пей до упоения, даже до бесчувствия, если кто невоздержан. Да еще одно из вин отошлем назад, другое похвалим за его запах и цвет, о третьем начнем с важностью рас­суждать. Что это такое, други и братья?... Для чего не спешим, пока еще есть время, помогать сродникам нашим по естеству? Для чего, бу­дучи сами — плоть, не покрываем безобразия плоти? Для чего предаем­ся неге, видя бедствие наших братьев? Не дай мне Бог ни жить богато, когда они нуждаются; ни наслаждаться здоровьем, когда не подам помо­щи к уврачеванию их ран; ни иметь достаточно пищи, ни одежды, ни покойного крова, когда не разделю с ними хлеба, не снабжу их, по воз­можности, одеждой и не успокою под моим кровом».
   Если после изложения взглядов св. Григория Богослова на богатство и должное отношение к нему христиан обратимся к изложению воззре­ний этого св. отца на бедность, то, согласно сказанному, найдем в творе­ниях святителя очень определенное выяснение того отношения, в каком находится имущественная бедность, и особенно добровольная, к делу христианского спасения. Уже одно то, что св. Григорий видел идеальное отношение к имуществу в том, чтобы совершенно раздать его и «стяжать одного Бога», уже это ясно говорит, что, несмотря на ясное сознание не­избежных страданий, связанных с бедностью, св. отец в последней видит высокие преимущества в отношении нравственного совершенствования личности. Много раз мы встречаем в его творениях прямые указания на личную добровольную бедность . И это могло служить естественным побуждением для святителя выяснить перед своими слушателями высо­кие преимущества бедности, сравнительно с попечением о богатстве и во­обще земном благополучии.
   Мы не будем приводить отдельных довольно многочисленных выдер­жек из сочинений св. Григория, где он говорит о преимуществах бедности с этико-христианской точки зрения, так как в общем все, высказанное в отдельных местах по этому поводу, приведено св. отцом к единству в его диалоге «Сравнение жизни духовной и жизни мирской». Вот, существен­ные места этого диалога, имеющие отношение к интересующему нас во­просу. «Жизнь мирская» похваляется богатством и указывает на его пре­имущества. «Жизнь духовная» похваляется нищетой и говорит о благах, доставляемых ей. Ж. М.: «У меня есть богатство; оно низлагает врагов, снедает завистью злых, приобретает лишь друзей, дает престолы и право величаться в обществе». Ж. Д.: «А у меня есть нищета; она доставляет мне то, что не имею врагов. Безопаснее же возбуждать сострадание, чем зависть. И престолы шатки, и друзья, по большей части, бывают только при времени». (...) Ж. М.: «Но чем нищему обезопасить жизнь? Где у него стрелы, двери, боевые орудия, оруженосцы?». Ж. Д.: «Нужные лишь для того, чтоб не украли тела! Оно одно и небольшое рубище составляют все мое имущество. Разбойник или притеснитель пусть идет к другим. У меня одно богатство — Бог. Если Он приобретен мной, никто Его не похитит, хотя возьмет все прочее. Никто не живет в такой безопасности, как человек бедный. Богач приносит жертвы своей мрежи, сам у себя лобзает руку, как друга, а не славословит Бога, Подателя благ. И, на­конец, собранное им перейдет в руки чужому. Но у меня, если умру, со мной пойдет все, лично нажитое, ничего не останется ни зависти, ни превратному счастью». Ж. М.: «Как хорошо не смотреть в руки соседям, тогда как другие, может быть, и благочестивые, смотрят мне в руки!». Ж. Д.: «Как хорошо смотреть в руки одному Богу. не делать ничего по­стыдного из желания приобрести. не искать удовольствия в пресыщении и в удовлетворении чрева. Мое лакомство — хлеб; для меня самая вку­сная приправа — соль, имея их, презираю затеи роскошных, как горечь». Ж. М.: «Мое наслаждение — благовоние мазей, песни, рукоплескания, мерные перегибы ног под лад многозвучных органов». Ж. Д.: «А по мне, за сие-то самое и худо богатство, как учитель пороков. Для нас лучше твоих органов псалмопение, которое настраивает душу для мысленного мира. Всякого же мира благоуханнее Христос. Я рукоплещу, когда вижу паде­ние моего убийцы, внушившего мне какое-нибудь худое слово или дело. У меня есть и пляска — это восторжение к Богу». Ж. М.: «Ты, может быть, скажешь еще, что нищета помогает в болезнях, служит лучшим врачева­нием для раба». Ж. Д.: «Этого не скажу, потому что неправда. Лучше пусть будет сказано, что справедливо. Бедный гораздо крепче силами, нежели достаточный. Он терпит голод и стужу, в полдень опаляется солнцем, утомляется ходьбой, обременяется ношами, мокнет на дожде. Что еще сказать о презорстве, о гневе, об исступлении, о дерзости, о пьянстве, о необузданном смехе, о срамном смехе, о пренебрежении Бога, родства, дружбы? Все это не в той мере бывает в бедных, как в богатых, потому что богатство приносит с собой. погибель. Ты презираешь нищих, как будто у них другой Бог; но я знаю одну тварь, знаю, что все явимся на один суд. Ты превозносишься удобствами жизни, а меня уцеломудрива- ет страх. Ничто не кажется тебе страшным, ты не боишься и самых ве­ликих пороков, потому что роскошная жизнь препятствует тебе судить здраво. А мне и малые проступки кажутся достойными слез. Как же могу стерпеть, когда утрачиваю Бога? У тебя спокойный сон, удобно лежит ребро с ребром, для тебя приятны сновидения. Меня пугают видения жестокой ночи: суд, Судия неподкупный, трепетное предстояние судили­щу. И Бог тебе в Бога, когда только подает во всем успех; а для меня Он досточтим, хотя посылает и противное... Чем сильнее меня угнетают, тем более приближаюсь к Богу; страдания теснее соединяют меня с Богом. Мне и в голоде, и в холоде, и в скорби опора и отрада — Бог. Обижай меня, бей, укоряй в подлости рода и нищете, попирай, притесняй. я все терплю для Бога, к Нему обращаю взоры, простираюсь мыслью в жизнь последующую, тем успокаиваюсь, но не знаю ничего дольнего. Для меня достаточно Бога, хотя бы все прочее присвоил себе другой». При этом св. Григорий с определенностью оттенял, что истинную силу и нравственное величие бедности придает добровольность подвига ради высших целей ду­ховного совершенствования. «Но что же, — слышит св. отец искушающий голос, — разве и у тебя (бедного) нет болезней и бедствий? Не скудна ли и не бездомна ли твоя жизнь?» «Опять, — отвечает святитель, — ты хвата­ешься за чужие бедствия. Что тебе до этого? Это мои несчастья. Но послу­шай еще: у нас с тобой и страдания неравны. Из этого иное сам я избрал, а не поневоле стражду. Добровольно хочу быть нищим и скитальцем, чтобы освободиться от уз и не на земле иметь свое постоянное жилище. Для тебя все это дорого, а для меня напротив. Ты почитаешь это бедствием? Оно, и действительно, для тебя бедствие. А для меня хоть и болезненно, потому что и я, как человек (не отрекусь от этого), имею перстный состав, ношу в себе следы древа и доставленного им удовольствия, однако же я переношу это и даже терплю с любовью. Мое страдание лучше твоей крепости». «Охотно бы совлек я с себя и сии рубища, чтобы без них идти по терниям жизни! Охотно, как можно скорее сложил бы с себя и этот тяжелый хитон, чтобы получить более легкий». «Всего безопаснее человек неимущий. Он обращен к Богу и на него одного взирает».
   Таково согласное в основах учение о богатстве и бедности великих кап- падокийцев, и мы вправе рассматривать их учение как выражение мыслей всего православного Востока этого периода. Но с наибольшей полнотой, редкой выразительностью и горячей убежденностью воззрения православ­но-церковной мысли на древнем христианском Востоке по интересующему нас предмету выражены величайшим из учителей Церкви св. Иоанном Зла­тоустом. Св. Иоанн стоит всецело на той же почве при разъяснении инте­ресующего нас вопроса, на какой утверждались и предшествовавшие отцы Церкви. Но в беседах св. Иоанна вопрос рассматривается так всесторонне, а церковные воззрения выражены так выразительно и резко определен­но, что эти беседы должны быть признаны совершеннейшим выражением христианского церковного сознания по вопросу об отношении к богатст­ву и бедности. Поэтому мы и попытаемся изложить взгляд св. Иоанна в воз­можно стройной системе, по возможности не опуская ничего существенно важного, с одной стороны, и соблюдая соразмерность в раскрытии частных сторон предмета — с другой. Наша задача — проникнуть в самый дух учения святителя, не утверждаться на отдельных его выражениях, но стремиться постигнуть основы святоотеческих воззрений и притом дать возможность самому читателю проверить правильность наших обобщений через приве­дение или указание целого ряда мест в творениях св. Иоанна, относящихся к уяснению известного вопроса. Дать такую возможность мы считаем своим долгом, особенно в отношении св. Иоанна Златоуста. Достаточно, конеч­но, известно, что в религиозно-этической и исторической литературе были попытки характеризовать до противоположности различно отношение великого учителя Церкви к имущественному вопросу. Одни готовы были ви­деть в нем озлобленного врага привилегированных классов и богатых, своего рода вождя демократии, а другие — защитника тех взглядов на богатство, какие так усердно развиваются в нашей современной литературе. Первые суждения высказывались еще многими современниками святителя и повто­ряются до наших дней в известных кругах религиозно-общественной мысли. По этому поводу мы ничего не можем сказать больше того, что было сказано в отношении своего учения самим Иоанном Златоустом. Так как эта сто­рона дела имеет принципиальное значение для выяснения основной идеи, лежащей в центре воззрений св. отца, то мы позволим себе привести неко­торые места из бесед св. Иоанна, где он касается неправильного понимания его учительства в смысле ненависти к богатым. «Опять, скажут мне, ты против богатых? — говорит в одной из своих бесед святитель, очевидно слышавший такие упреки. «А вы, — отвечает святитель, — опять против бедных?... Вы не насыщаетесь, пожирая и терзая бедных, а я не насыщаюсь, исправляя вас... Я не против богатых, но за богатых... Скажешь: ты нена­видишь меня. Нет, я люблю тебя. Я имею заповедь Господа моего: любите враги ваша. Я не перестану врачевать тебя. Разве тебя я преследую? Я пре­следую страсть твою. Разве с тобой я сражаюсь? С пороком твоим. И ты не считаешь меня благодетелем, не считаешь меня покровителем, не считаешь меня твоим защитником больше всех? Кто же другой скажет тебе об этом?... Все боятся тебя, а я не смотрю на тебя. не боюсь тебя. презираю страсть твою. Я делаю разрез, ты кричишь, но я не боюсь крика твоего, а желаю твоего спасения, потому что я — врач». Стоя на такой именно духовно- пастырской точке зрения, св. Иоанн положительно утверждает, что в сво­их призывах на защиту бедных и обличениях богатых он больше заботится о душах последних, чем о бедных, которые получат свое утешение. «Я об одном только забочусь — о преуспеянии слушателей. И бедные — мои дети, и богатые — мои дети; одна и та же утроба болела обоими, в одних и тех же муках родились и те, и другие. Пусть убивает, кто хочет, пусть ненавидит, кто хочет, пусть злоумышляет, кто хочет».
   И действительно, каждый, кто знаком с беседами св. Иоанна Злато­уста, не может не почувствовать, что его гневные речи против богатых это не речи страстного агитатора, призывающего к борьбе одних против других, но речи любящего отца, только не льстивые, не искательные, а дышащие огненной ревностью о правде Божией на земле и о спасении душ человеческих. Св. Иоанн не мог говорить иначе, как любящий отец, он не мог ненавидеть богатых по тому одному, что в богатстве он видел об­манчивый призрак, а не благо и жалел бедных, страдал за них пастырским сердцем, как за людей в христианском смысле больных душевно, идущих по опасному жизненному пути.
   Что касается попыток представить св. Иоанна принципиальным за­щитником того взгляда, будто богатство есть всегда дар Божий, что оно вполне совместимо со званием христианина, и последний может «хранить и умножать» свое богатство под рыдания и стоны нищеты, то ясно, откуда могут исходить такие попытки: оттуда, где хотят и Христовым именем оправдать все неправды нашей жизни. Понятно желание таких лиц и це­лых учреждений и св. Иоанна Златоуста нарядить в свои одеяния. Но поверит этим речам только тот разве, кто поленится прочитать хотя бы один том творений св. отца. Сомнений нет, например, что когда Златоуст рассматривает богатство само по себе, как собрание предметов внешнего мира, следовательно — творение Бога, то он решительно заявляет, что не богатство — зло, а худое его употребление. И весь вопрос именно в том, какое употребление богатства св. отец считает добрым: то ли, какое про­поведуется современными богословами и пастырями, или же то, какое за­поведано Христом Спасителем. Изложение воззрений св. Иоанна выяснит для нас этот вопрос, и начать такое изложение нам кажется всего удобнее с выяснения взглядов св. отца на самую природу богатства, почитаемого за благо в нашей жизни.
   Рассматривая богатство само по себе, св. Иоанн Златоуст с особен­ной силой оттеняет то положение, что в отношении к жизни богатство есть нечто несущественное и само по себе не может быть ни почитаемо за благо, ни называемо злом. И богатство, и бедность в настоящей жизни это как бы театральные маски. «Посему, — говорит святитель, — как ты, сидя в театре и увидев кого-либо из играющих внизу представляю­щим лицо царя, не называешь его счастливым и не считаешь за царя. не считаешь его счастливым за маску и одежду и не по ним судишь о его жизни. так и здесь, в мире, как бы сидя в театре и смотря на играющих на сцене, когда увидишь многих богатеющими, не почитай их истинно богатыми, но только представляющими мнимые лица богатых. Если снимаешь с него маску, раскроешь совесть и вникнешь в душу, то най­дешь там великую бедность в добродетели и его — самым бесчестным из всех людей. Ибо как в театре по наступлении вечера. эти пред­ставлявшиеся всем царями и военачальниками. являются уже тем, что они на самом деле; так и теперь, когда приходит смерть и зрелище закрывается, все отходят туда, сложив с себя мнимые виды богатства и бедности и только судя по делам оказывается, кто из них истинно бо­гатые и кто бедные». Богатство в жизни — это лишь «обольстительное название» и нисколько не лучше сновидения. Как те, которые грезят во сне, будто они обладают богатством, хотя бы казались обладателями царских сокровищ, с наступлением дня бывают беднее всех, так и тот, кто из настоящей жизни ничего не может принести туда, будет беднее всех, хотя бы здесь обладал всем, потому что он богат только во сне». Поэтому именно с христианской точки зрения «и богатство — ни­что, и бедность — ничто, и бесчестье — ничто, и честь — ничто. и различается одно от другого одним только названием». Поэтому «и богатство не есть добро, и бедность не есть зло, но и то, и другое сами по себе безразличны». «Богатство — не зло, но зло — худое упо­требление богатства; ни бедность — не добро, но доброе пользование бедностью — добро. Из предметов одни хороши по своему свойству, другие — напротив, а иные ни хороши, ни худы, но занимают среднее место. Благочестие хорошо по своему свойству, нечестие худо; добро­детель хороша, порок худ; а богатство и бедность сами по себе — ни то, ни другое, но по воле пользующихся ими становятся или тем, или другим. сами по себе они вещи безразличные», и на небо ведет не богатство и не бедность, но «добрая воля». Отношением последней к богатству и бедности и определяется их моральная ценность. И как только проповедник становится на эту именно этическую точку зре­ния — естественную для него, как имеющего в виду воспитать добрую волю у своих пасомых — то он с силой и горячностью, с удивительным постоянством и настойчивостью оттеняет ту мысль, что богатство яв­ляется великим соблазном в жизни христианина, опасным подводным камнем на пути нашего плавания по житейскому морю и, будучи само по себе (богатство) чем-то несущественным, как призрак, сон, может приносить страшные плоды. Ввиду такой возможности св. Иоанн Златоуст оттеняет отрицательные стороны богатства в отношении истинной цели нашей жизни с поражающей полнотой и яркостью. Он, прежде всего, со всей выразительностью опровергает то естественное заблуждение, что богатство является жизненным благом, и ука­зывает как на его ничтожество перед лицом вечной жизни, так и на постоянные страдания, специально присущие богатым, неразрывно связанные с обладанием богатством. А затем картинами страданий бедных и рядом доказательств, что обладание богатством без помощи бедным само по себе есть величайшее преступление, побуждает ви­деть истинное обогащение в раздаче имущества. Сам св. отец говорит о необходимости соблюдать известную постепенность в наставлении богатому: не нужно «тотчас говорить, что богатство есть зло», но по­степенно приводить мысль к этому сознанию указанием сначала на «богатство истинное, доставляющее радости вечные» и на то, что не нужно обогащаться путем корыстолюбия и насилия. «Расположив их (богатых) к себе такими словами, не будем еще говорить им о геенне, потому что больной сначала не может переносить этих напоминаний, а будем в рассуждениях своих касаться более предметов настоящих»; и далее св. отец рисует, о чем именно рассказывать: о страданиях и ску­дости бедных, благодаря чему даже зверь будет поражен и почувству­ет сострадание. Дальше говорить о превратности судьбы и «другими страшными событиями трогать их душу». «Когда же увидим, что они тронуты этими рассказами, тогда, наконец, будем говорить с ними и о геенне. Вразумляя их такими рассказами, мы исправим и их, и себя самих, скоро исцелим их от болезни».
   Таким именно путем и идет сам проповедник, останавливая мысль своих слушателей, прежде всего, на призрачности богатства, почи­таемого за благо. Множество мест в его беседах рисуют ничтожество благ, доставляемых богатством, перед лицом одного неизбежного факта человеческой жизни — перед лицом смерти. Это любимая мысль про­поведника, когда он говорит о богатстве и стремится отвлечь от забот о нем своих пасомых. «Доколе ты богат, а тот беден? — спрашивает св. отец. — До вечера, не долее. Жизнь так коротка, и все уже при дверях, так что на все нужно смотреть, как на короткий час». «Не убойся, егда разбогатеет человек. Если богатый обольщает тебя при жизни, то по­смотри на него во время его кончины. Отходя отсюда, берет ли он что- нибудь с собой из своего богатства? Он умирает, и лежит нагим тот, который облекался шелковыми одеждами. лежит нагим в яме, и раб отходит и приходит, и никто из них не заботится о нем. Он отошел, и ничто не осталось после него. Отходя отсюда, он не может взять ничего. выносится один. Его превозносят похвалами, но что от этого ему?... Отходит в гроб тот, кто расхищал все, помещается на трех ар­шинах земли, и больше ничего; перед лицом его — земля и крышка гро­ба. Где же богатство? где слуги? где великолепие? где пространный и прекрасный дом? Все оставляет его. И этим оканчивается все? Да, потому что он отошел, не имея при себе ничего собственного». И пе­ред таковой совершенной беспомощностью богатого при смерти горь­кой иронией является пышность при его погребении. «Умре же богатый и погребоша его. Не оставляй, — говорит св. отец по поводу этих слов в евангельской притче, — без внимания, возлюбленный, слов «погребо- ша его», но представь здесь посеребренные столы, постели, ковры, по­крывала, все прочие домашние вещи, масти, ароматы, множество вина, разнообразные яства, сласти, поваров, льстецов, оруженосцев, рабов и всю прочую роскошь померкшей и исчезнувшей. Все — пепел, все — прах и пыль, слезы и вопли; никто уже не может ни помочь, ни возвра­тить отошедшую душу. Тогда обличилась сила золота и великого богат­ства. Он отводим был нагим и одиноким, бессильным унести отсюда что-нибудь из такого богатства, оставленным всеми, беспомощным. Пришла смерть и все истребила». Смерть, таким образом, является уравнительницей людей и перед ее призраком теряется всякое утеше­ние богатством. И последнее не имеет благодаря этому истинной цен­ности и — ничто по сравнению с безмерной ценностью будущей жиз­ни, нашего истинного блага. Господь учит нас, по словам св. Иоанна, «презирать блага здешние», а все богатство наше заключено в благах будущих. Богатство — тень и дым сравнительно с безмерной ценно­стью нашей вечной души, для которой истинное богатство — в бла­женной будущей жизни. Но и в земной жизни ошибочно считать бо­гатство за благо и в нем полагать опору счастья. Богатый человек — «богатый только до вечера» и в этой кратковременной жизни не может наслаждаться покоем, но всегда полон тревог за свое богатст­во; и справедливо, так как это — не надежное убежище в жизни. «Истинное богатство, — говорит св. отец, — состоит в благах совер­шенных и не подверженных никакой перемене. Но. нет ничего столь ненадежного, как богатство: это беглец неблагодарный, раб неверный;
   наложи на него тысячу цепей — он уйдет и с цепями. Что может быть ненадежнее богатства? Что жальче тех, которые так заботятся о нем? Они всеми силами стараются собрать то, что так скоро гибнет и исчезает». А между тем, собирание и охранение богатства — это не радость и утешение для человека, но всегда труд и забота, а нередко и своего рода подвижничество. «Те, которые надеются на блага житей­ские, не лучше птицы, которая, надеясь на пустыню, делается легко уловимой для всех. Таков надеющийся на богатство. Как птица уловля- ется и детьми и сетями, и силками, и другими бесчисленными средства­ми, так и богатый уловляется и друзьями, и врагами. Он живет даже в большей опасности, нежели птица, имея множество людей, которые ловят его. Он боится и гнева царя, и коварства от льстецов, и обмана от друзей. Когда восстают на него враги, он трепещет больше всех; и когда бывает мир, он опасается козней, потому что не имеет богатст­ва прочного и неотъемлемого». «Кратковременно богатство. и, что еще хуже, оно не только подвергает человека опасностям тогда, когда оставляет его, но еще прежде, нежели оставить, тревожит и смущает его. Не смотри на то, что он одет в шелковые одежды, умащен благово­ниями, окружен слугами; но посмотри в его совесть, обнажи его душу, когда он еще богат, и ты увидишь внутри него бури и смятения. не убойся, егда разбогатеет человек. Почему боишься человека, который сам всегда находится в страхе? Почему боишься человека, который всегда находится в постоянном трепете? Раб твой не боится тебя, когда ты в отсутствии; а богатый носит своего господина внутри себя: куда бы он ни пошел, любостяжание следует за ним и делает врагами всех: и родных, и домашних, и друзей, и завистников, и благодетелей». При­страстный к богатству «и родства не знает, ни знакомства не помнит. никого не имеет другом, но ко всем проявляет враждебное расположе­ние; больше же всех — к самому себе, не потому только, что губит душу свою, но и потому, что обременяет себя бесчисленными заботами, тру­дами, печалями». «Ты завидуешь, что такой-то богат? Между тем, он- то и достоин сожаления и слез. Но ты скажешь тотчас с усмешкой: я достоин слез, а не он. И ты достоин слез: не потому, что беден, а по­тому, что считаешь себя жалким. Почему ты завидуешь богачу? Пото­му ли, что он подвергает себя большим беспокойствам и тягчайшему рабству? Что он своими стяжаниями связан, как бы какой пес, бесчи­сленными цепями? Пришел вечер, настала ночь, но для него и это время есть время смятения, неудовольствия, печали и заботы. Послышался шум? Он тотчас вскочил. Кого-нибудь ограбили? Он, не лишившись ни­чего, беспокоится более того, кто лишился. Он озабочен непрестанно, даже когда настает ночь, предел наших бед. Угрожает смерть? Он бо­лее смерти поражается тем, что его стяжания достанутся другим. Име­ет дитя? Хочется ему быть богаче, и все-то ему кажется, что он беден. Не имеет детей? Еще больше скорбит. Ужели же ты почитаешь счаст­ливым того, кого ничто не может порадовать? Тому ли, кого обуревают волны, завидуешь ты, находящийся в тихой пристани — бедности?». Уже одна ненасытность богатого делает его несчастным и не владыкой своего достояния, но жалким трепещущим рабом его. «Не столько име­ют препятствий, — говорит св. отец, — на пути к спасению те, которые владеют немногим, сколько те, которые погружены в бездну богатства, потому что страсть их к богатству тогда бывает сильнее. И я никогда не перестану повторять, что приращение богатства все более и более воз­жигает пламя страсти и делает богачей беднее прежнего, возбуждая в них беспрестанно новые пожелания, заставляет через то сознавать всю свою нищету». «Научимся богатых не называть блаженными, а бедных — несчастными. Богат не тот, кто имеет многое, но тот, кто не нуждается во многом. Итак, если ты увидишь кого желающим многого, то считай его беднее всех, хотя бы он владел имениями всех. Мы обыкновенно судим о богатстве и бедности по расположению души, а не по мере имущества. непрестанно желающих и жаждущих чужого никогда не будем считать здоровыми и наслаждающимися здоровьем». «Кто владеет многим, становится рабом многого». Нет ничего нера­зумнее раба денег: будучи обладаем, он думает, что обладает; будучи рабом, он думает, что господствует; наложив на себя цепи, он велича­ется, как будто властвует над всеми... Итак, не думай, что от обладания богатством для тебя происходит какое-либо удовольствие... Если ты желаешь быть богатым, то никогда не перестанешь мучиться, потому что любовь к богатству бесконечна, и чем дальше ты будешь идти, тем дальше будешь отстоять от конца, и чем больше будешь желать чужого, тем сильнее будут увеличиваться мучения... Подобно тому, как узника ты считаешь особенно несчастным, когда видишь его с цепями на спине и на руках, а часто и на ногах; так точно и богатого, когда увидишь его владеющим бесчисленными имениями, считай по тому-то самому несчаст­ным. Вместе с другими узами он имеет и жестокого тюремщика — не­счастную любовь к деньгам, который не позволяет ему переступить за порог этой темницы... ввергая его во внутреннейшую темницу, убежда­ет и услаждаться этими узами, чтобы он не нашел даже какой-нибудь надежды на освобождение от угнетающих ран».
   Вообще св. Иоанн Златоуст постоянно утверждает, что блага жиз­ни, доставляемые богатством, по существу призрачны. Не раз он сравнивает эти блага с теми страданиями, какие неразлучны с богат­ством, и приходит к выводу, что последние далеко перевешивают удо­вольствия. Так, если богатство как будто бы гарантирует защиту от голода, то зато оно представляет много других случаев быть убитым и погибнуть. Самая роскошь богатых — не условие счастья для них. Самые трапезы богатых, при всем их изобилии, доставляют богатым много вреда от пресыщения и менее утешения, чем скудное пропитание бедняка. Если богатый имеет много, то он лишь страж своего имуще­ства и услаждается лишь одним представлением: что это мое. Если богатый думает, что он страшен для других, то гораздо более сам всех должен бояться. Если богатый услаждается тем, что ему завидуют, то ошибочно: это должно быть не предметом гордости, но скорби. Богатого не веселит ни небо, потому что оно не приносит ему золота, ни солнце, потому что оно не испускает золотых лучей. А если богатые не скупы, но делают громадные издержки на удовлетворение прихотей и стра­стей, то они вдвойне несчастны, «потому что, кроме той страсти (к деньгам), порабощаются еще множеству других: служат каждый день, как лютым владыкам, чреву, сладострастию, пьянству и другим видам невоздержания». Все удовольствия, какие только может доставить бо­гатство, и честь, какая оказывается богатому, и та власть, какой обла­дает богатый — все это, по воззрению святителя, пыль, и стыд, и зло. Удовольствия быстротечны и «проходят, скорее пыли». «Если честь приобретена не усилием воли, не доблестью душевной, то не ты пользу­ешься честью, а богатство: такая честь делает богача бесчестнее всех... Лучше умереть, чем пользоваться такой честью». Та слава, которой гордятся богатые, это высший позор их, так как эта слава не им принад­лежит. «Не убойся, егда разбогатеет человек, или егда умножится слава дому его, — приводит святитель слова псалма и продолжает. — Когда ты войдешь в дом какого-нибудь богача, и увидишь огромные колонны, золотые карнизы, обложенные мрамором стены, фонтаны... множество слуг, устланный коврами пол... то все это — слава дома, а не слава человека. Славу человека составляют благочестие, скромность, мило­сердие, кротость, смиренномудрие, мир, правда, нелицемерная любовь ко всем; все это — слава человека. Богатство... только украшение дома. Стены обложены мрамором — какое же отношение к человеку, живуще­му в них? Потолки в золоте — какое отношение к их владельцу? Главы колонн золотые — какое отношение к голове хозяина, оскверненной грехами? Пол чист? Но совесть не чиста. Одежды шелковые? Но душа покрыта рубищем. Дом богат? Но хозяин дома — нищий... Всегда ты говоришь о стенах, всегда о мраморах, всегда о фонтанах... Сам хозяин остается не увенчанным, а вещи, находящиеся около него, удостаива­ются похвал». Наконец, что касается власти, принадлежащей бога­тому, то она может выразиться лишь в мести врагам, что свойственно только диким и свирепым зверям. И «по этому самому нужно избегать богатства... Мщение есть столь великое зло, что и Божие человеколю­бие прекращалось от него». Вообще, таким образом, радость богатых призрачна, и если суметь отрешиться от этой призрачности, то могло бы легко стать ясным, что богатые нередко суть нищие, душа которых одета в рубище, и одинока, и беззащитна».
   Таким образом, мы видим, что св. Иоанн Златоуст очень часто обра­щался к доказательству того, что богатство — не благо для владеющих им и приносит с собой далеко не одни радости. Но это лишь как бы подгото­вительная ступень к той собственно этической оценке богатства и харак­теристике богатых, какие делает св. отец с христианской точки зрения. Собственно нравственная оценка имеет всегда исходным пунктом то положение, в каком находится известное явление жизни, а в том числе, конечно, и богатство к воле человека. И с этой точки зрения отношение св. Иоанна к богатству, вообще говоря, отрицательное: св. отец находит несоединимым «хранение и умножение» богатства с доброй волей христи­анина и христианское отношение к богатству видит, прежде всего, в его раздаче, «разделении с неимущими». И в выражении этих своих убежде­ний св. отец оставался всегда строго последовательным, не останавлива­ясь ни перед какими возражениями в защиту возможности для христиа­нина безраздельно владеть своим богатством. Если он в своих поучениях делал уступки и приглашал пожертвовать в пользу бедных хоть половину и даже десятую часть своего имущества, то лишь определенно указывая на факт общего сребролюбия, характеризуя настроение своих современ­ников-христиан такими чертами, которые говорили об очень далеком расстоянии богатых пасомых святителя от идеала христианской любви.
   Это мы раскроем ниже; теперь же переходим к изложению воззрений св. Иоанна Златоуста на богатство в его отношении к воле человека, то есть, частнее, к долгу любить ближних и к делу своего спасения. В обоих этих направлениях, неразрывно связанных между собой, св. Иоанн видит в богатстве явление ненормальное, не совместимое с истинно христиан­ским настроением в отношении к ближним и Небесному Царству. Если богатство не раздают нуждающимся, то оно неизбежно, с точки зрения святителя, является «злом и коварством» уже по одному тому, что «один владеет тем, что принадлежит Господу, и что один пользуется общим до­стоянием... Если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в рав­ной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем». И если последовательно утвер­ждаться на такой исходной точке зрения, то неизбежно логически прийти к такому заключению, что всякое богатство, хотя бы то и наследственно полученное, и приобретенное честным путем, есть по самому своему про­исхождению «неправедное», соединяемое всегда с большей или меньшей обидой ближнего. Такой взгляд и выражается св. Иоанном с совершенной определенностью. «Не с богатством приходит правда», по словам святите- ля, но совершенно напротив: всякое богатство имеет в корне какую-ли­бо неправду. «Невозможно, — рассуждает св. отец, — разбогатеть тому, кто не делает несправедливости. На это и Христос указывает, говоря: сотворите себе други от маммоны неправды. Но что, скажешь ты, если кто-нибудь от отца получил наследство? Он получил собранное неправ­дой. Ведь, без сомнения, не от Адама предок его был богат, но, конечно, многие другие прежде него являлись на свет и между многими мог найтись такой, который незаконно похитил и воспользовался тем, что принадле­жало другим... Поэтому скажи мне: откуда ты приобрел богатство? От кого ты получил его? А другой откуда взял? От деда, скажешь ты, от отца. Но можешь ли ты, восходя через длинный ряд поколений, доказать таким образом, что имущество это законно приобретено. Никак не можешь этого сделать. Напротив, начало и корень его непременно должны скрываться в какой-нибудь несправедливости. Почему так? Потому, что сначала Бог не сделал одного богатым, а другого бедным».
   Поэтому, между прочим, св. Иоанн восстает против того обычного словоупотребления, что богатство дается человеку Богом. Доказы­вая бесполезность богатства, св. отец предвидит такое возражение: «Если, скажешь, богатство бесполезно, то для чего оно дано Богом? А откуда известно, что богатство — от Бога?... Откуда же, скажешь, богатые? Ведь сказано: богатство и нищета от Господа. Но спросим возражающих нам: всякое ли богатство и всякая ли бедность от Господа. Кто может сказать это? Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением... и, владея им, даже недостойны жизни. Что же, отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От грехов... Итак, Писание говорит ложь? Да не будет! Но заблуждаются те, которые не ис­следуют всего написанного с надлежащим тщанием. Ведь если известно, что Писание неложно, и если доказано, что не всякое богатство от Бога, то недоумение происходит от вины невнимательных читателей... Бог не одинаково беседует со всеми, подобно, как и мы не одинаково говорим с детьми и с людьми взрослыми. Когда же это сказано, кем и кому? Соло­моном в Ветхом Завете иудеям, не знавшим ничего, кроме предметов чув­ственных и по ним судившим о силе Божией... Таким образом они судили о Боге, потому премудрый говорит им, что для Бога возможно и это — де­лать и богатыми, и бедными; не потому, будто Он непременно делает это, но может делать, когда хочет». Поэтому, например, если богатеют люди злые, неправедные, преступные, хищники, лихоимцы, то «не Бог дарует им это, нет. Но как же Бог попускает? Как попускал некогда и богачу, соблюдая его для большого наказания». «Бог попускает таким людям делаться богатыми, потому что Он долготерпелив и хочет привести нас к покаянию; потому что Он уготовал геенну и назначил день, в который бу­дет судить Вселенную... Он долго терпит, призывая всех к покаянию».
   Таким образом, по взгляду св. Иоанна, то разделение людей на бо­гатых и бедных, какое существовало в его время, существует теперь и, конечно, переживет века, что такое деление в основе имеет начало не­правды, как это более подробно было выяснено в первой главе настояще­го сочинения, и всякое богатство в процессе приобретения соединяется с известной, хотя бы и незаметной на первый взгляд, несправедливостью в отношении к ближним.
   Но и независимо от процесса приобретения богатства, самый факт обладания им, хранение его и умножение говорит о недостатке истин­но христианской любви к ближнему. Эту мысль свою св. Иоанн Зла­тоуст поясняет, между прочим, на конкретном примере евангельского богатого юноши. По мысли св. отца, юноша очень ошибался, когда с уве­ренностью ответил Господу, что соблюл заповедь о любви к ближнему, так как такое исполнение несовместимо с фактом обладания богатством. «Юноша, — говорит св. отец, рассказав евангельскую беседу, — сам себя обличил в пустом самодовольстве: ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего. Значит, и то (что исполнил заповеди) говорил несправедливо». И то, что казалось св. отцу несомненным относительно евангельского юноши, это самое казалось ему несомненным и вообще, то есть, что обладание богатством несовместимо с действительной любовью. Если, по воззрению св. Иоанна, «неимение денег служит признаком до­брого человека», то наоборот — обладание большим богатством всегда наводит на мысль об известной доле жестокосердия. Спрашивая, каким образом имеющий богатство может быть добрым, св. отец рассуждает так: «он (богатый) становится благим, когда раздаст свое богатство... а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим... Если, имея случай получить его, не возьмешь, то опять ты сделаешься добрым. Поэ­тому, если, имея богатство, раздаем его другим или предложенного нам не берем, мы бываем добры; напротив, если берем или приобретаем его, то становимся недобрыми».
   Именно золото, по взгляду св. отца, прежде всего другого «не позво­ляет людям быть людьми, но делает их зверями и демонами»; и «деньги являются причиной всех зол». И всякое «хранение» богатства св. отец рассматривает как неизбежную причину и вместе проявление жестоко­сердия. «Богатство, по словам св. отца, — неблагодарный раб, неумо­лимый человекоубийца, неукротимый зверь, скала, обрывистая со всех сторон, подводный камень, обуреваемый волнами, море, вздымаемое бесчисленными ветрами, свирепый тиран, властелин, жесточе всякого варвара, враг непримиримый, неприятель неумолимый... Для чего же вы гоняетесь за тем, что враждебно, убийственно, злее всякого зверя?... Как львы, тигры и медведи, будучи заперты и заключены во мраке, приходят в ярость и сильно злятся, так и богатство, если его запирают и закапы­вают, бывает свирепее льва. А если ты выведешь его из мрака и посеешь в недра бедных, то этот зверь становится овцой, предатель — защитни­ком, подводный камень — пристанью, кораблекрушение — тишиной». Вообще любовь к богатству «преодолела всякую другую любовь и изгна­ла вон из души», так что, «кто любит богатство, тот не будет любить даже ближнего», в то время как «нам заповедано ради Царствия любить самих врагов». В то самое время, как у богатого, хранящего свое бо­гатство, «одежды ветшают, золото ржавеет, пшеницу изъедают черви», в это самое время «душа обладающего всем этим больше всего ржавеет и сгнивает от забот».
    В каком же отношении находится обладание богатством к делу христианского спасения, по взгляду св. Иоанна Златоуста? Уже то, что было изложено нами из его воззрений, несомненно, говорит, что на по­ставленный нами теперь вопрос святитель мог отвечать только указанием на затруднение пути в Царство Небесное каждому, обладающему богат­ством. Если, как мы уже видели, богатство по существу не есть благо, по взгляду Иоанна Златоуста, но скорее, напротив, осложняет нашу жизнь многими тревогами и житейскими заботами, а в отношении к ближним всегда предрасполагает к равнодушию и даже к жестокосердию, то ясно, что на христианском пути в горнее отечество богатство является тя­желым бременем, которое христианину нужно сбросить, чтобы иметь возможность служить Богу так, как Он этого желает. Богатство, по слову св. отца, служит «препятствием для последования Христу». Поэтому богатство — бремя и тернии на пути к Христу. «Отвержение богатства, — говорит святитель, — приносит великую пользу... Как людей нагих, когда они бегут, не скоро может поймать кто-нибудь, а слишком одетых и вле­кущих за собой множество тяжестей легко может схватить всякий, так бывает и с богатым, и с бедным... первый задерживается своими собствен­ными путами, тысячами забот, скорбей, волнений, раздражений. Все это обрушивается на душу и... эти трудности человек создает сам для себя: ему не заповедано собирать богатство, а напротив; он же сам себе при­готовляет множество соблазнов и затруднений... Путь тесный принимает скорбящих, сетующих и не несущих с собой ничего, кроме того бремени, какое можно нести по нему, то есть милостыни, человеколюбия, честно­сти, кротости... Далее, если самое богатство есть терние, то что же любо­стяжание? Для чего несешь ты его сюда? Для того, чтобы зажечь сильней­ший пламень, подложив ношу под огонь?». И, по взгляду св. Иоанна, не раз им высказываемому, тяжесть бремени богатства, нераздельно с ним связанных забот и попечений так велика, что заботящийся о богатстве и хранящий его не может уже как должно служить Богу, быть рабом Христовым. Приведши слово Христа Спасителя о невозможности слу­жить двум господам, св. Иоанн так рассуждает по поводу этих слов: «что может быть поразительнее теперь произнесенных слов, если богатство в самом деле может отлучать нас от работания Христу? И что вместе во­жделенное, если, презирая богатство, можем иметь истинное расположе­ние и любовь к Христу... Не потому именно, говорит Христос, вредно для вас богатство, что оно вооружает против вас разбойников и совершенно помрачает ум ваш, но преимущественно потому, что оно, делая вас плен­никами бездушного богатства, удаляет вас от служения Богу и, таким образом, вредит вам и тем, что делает вас рабами вещей, над которыми вы должны господствовать; и тем, что не позволяет служить Богу, Которому всего более вы должны служить». И последнюю мысль о невозможности для христианина, оставаясь богатым, служить Богу св. Иоанн оттеняет с особой силой. Святитель в этом случае исходит из того принципиального соображения, что всякая дума о богатстве, стремление хранить и умно­жать его, по существу противоположны основам христианской жизни, заповедям нашего истинного Владыки. «Не можете Богу работати и мам- моне, — приводит святитель слова Христовы и объясняет далее, почему так: потому что маммона требует совершенно противного Христу. Хри­стос говорит: подай нуждающимся, а маммона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а маммо­на — напротив... Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мам­мона — напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных!» «Итак, если мы будем работать маммоне, то не будем уже оставаться под владычеством Божиим». «Бог однажды навсегда ска­зал, что служение Богу и маммоне не может быть соединено вместе. Поэтому ты не говори, что может быть соединено. Когда маммона велит похищать чужое, а Бог повелевает отдавать и собственное... когда Бог по­велевает презирать настоящие мирские блага, а маммона — прилепляться к ним; когда маммона заставляет удивляться мраморам, стенам и крышам, а Бог — все это презирать и почитать истинную мудрость, как же ты гово­ришь, что служение Богу и маммоне может быть соединено вместе?... Не только попечение о снискании богатств для вас вредно, но даже вредна излишняя заботливость о самонужнейших вещах... Показав величайший вред от пристрастия к богатству, Христос простирает далее Свое повеле­ние. Он те только повелевает презирать богатство, но запрещает печься и о лучшей пище, говоря: не пецытеся душою вашею, что ясте».
   Св. отец, как мы говорили, множество раз обращался к мысли о не­соединимости служения Богу и маммоне и энергично восставал против попыток доказать соединимость подобных служений. Очевидно, уже были известны святителю попытки хитрого человеческого ума перетолковать слова Спасителя, но со стороны св. Иоанна эти попытки встретили твер­дый протест, несмотря на то, что, по словам самого св. отца, недуг любо­стяжания «объял всю Вселенную, обладает душами всех, и, поистине, ве­лика сила маммоны»; так велика, что «мы искуплены Христом, а служим золоту; проповедуем владычество одного, а покоряемся другому и, что бы он ни приказал, исполняем с усердием... Никто не обращает взоров на небо, никто не помышляет о будущем». Св. Иоанн видел, что в его дни, как и в наше время, великое множество людей поклонялось золоту, а не Богу живому; св. Иоанн знал, что слово Христово — юродство для этого мира. Перед святителем стояла проблема: или преклониться перед дейст­вительностью и говорить по сердцу богатым, доказывая, что богатство — и «дар Божий», и «не препятствие на пути к спасению», почему должно «хранить его и умножать»; или же не постыдиться слов Христовых и учить о таком отношении к богатству, которое бы делало христианина не рабом его, но истинным владыкой. Едва ли надо и говорить, что св. Иоанн пред­почел: служение Богу или злому недугу, объявшему Вселенную. Много раз он говорит о ненависти к нему богатых, ненависти, готовой умертвить его, но в слове святителя немолчно и горячо звучал призыв служить Богу, а не маммоне, владеть богатством, а не быть его рабом. И теперь, после того, как мы изложили основы воззрения св. Иоанна на богатство, мы можем яснее понять его учение о должном или христианском отно­шении к богатству. Отчасти мы уже видели, какое отношение к нему, как и к имуществу вообще, считается нормальным в представлении св. Иоанна. Здесь же полнее сформулируем ответ св. отца на интересующий нас вопрос.
   Если богатство само по себе — не благо, но лишь его обманчивый при­зрак, то единственно достойное христианина отношение к нему должно, прежде всего, выразиться в совершенной внутренней независимости от богатства. Это одна сторона дела — отрицательная. Но это еще не пол­нота ответа на вопрос о должном отношении к богатству. «Не довольно, — говоря словами самого св. Иоанна, — презирать богатство, а надобно еще напитать нищих, и, главное, последовать за Христом». Если богатство есть бремя на пути в Царство Божие и признак недостатка любви к ближ­ним и к самому Богу, то надо, чтобы не было так, но чтобы богатство яв­лялось орудием к нашему спасению через служение ближним и исполне­ние воли Божией. Это — положительная сторона в христианском учении об отношении к богатству. И обе эти стороны — как отрицательная, так и положительная — со всей выразительностью и полнотой отмечены св. Иоанном Златоустом.
   Итак, прежде всего, в чем видел св. отец внутреннюю независимость человека от богатства, не рабское, а владычественное к нему отношение?
   Сам Христос Спаситель, по взгляду св. отца, научает нас презирать имущество. И поэтому христианин должен относиться к своему богатст­ву без заботы о завтрашнем дне. Христианин не должен бояться возмож­ной потери богатства, но, напротив, потому что истинное богатство состоит в презрении богатства, и «не в том состоит богатство, чтобы иметь богатство, но в том, чтобы не заботиться о снискании его». С этой точки зрения «богат не тот, кто имеет многое, но тот, кто не нуждается во многом»; и «богатство состоит не в том, чтобы богатеть, а в том, чтобы не желать богатства», быть не рабом богатства, но его действительным владыкой. «Презирай имеющееся богатство, — поучает святитель, — что­бы, если некогда оно и отойдет, тебе не предаваться скорби. Трать его на нужное... Для того оно и называется имуществом (хр^дата), чтобы мы упо­требляли его на нужное, а не зарывали бы его; для того называется стяжа­нием (хт^дата), чтобы мы владели им, а не были его владением... Будем пользоваться им на должное, чтобы нам, приобретши на непрочное богатст­во прочные блага, наследовать уготованное на небесах сокровище». «Кто желает Царства Небесного, тот смеется над корыстолюбием. Раб Христов не будет рабом богатства, но его властелином». И по мысли св. отца го­раздо легче быть владыкой над богатством и над страстью к нему, чем над другими страстями. «Любовь к богатству — страсть неестественная. Естественные пожелания вложены в нас с самого начала; а о золоте и сере­бре долгое время это не было известно, существуют ли они... Из пожеланий одни — необходимы, другие — естественны, а иные — ни то, ни другое. Так, все те желания, от неудовлетворения которых гибнет животное, естествен­ны и необходимы, как, например, желание пищи, питья и сна. Вожделение плотское естественно, но не необходимо, так как многие преодолели его, и, однако, не погибли. А желание богатства ни естественно, ни необходимо, а излишне: если мы захотим, то и не подчинимся ему».
   Такова в изображении св. Иоанна Златоуста первая или отрицатель­ная сторона христианского отношения к богатству - внутренняя незави­симость от него. Но, как мы сказали, это еще не полнота ответа на вопрос об отношении христианина к богатству. Он должен соблюдать не только эту независимость от богатства, но и владеть им в случае, когда имеет богатство, согласно с волей Божией. Как мы уже видели, по воззрениям св. Иоанна, повторять которые здесь излишне, богатый всегда владеет до­стоянием Божиим, которое также должно принадлежать и бедным. Поэтому, как казнохранители и приставники при чужом имуществе, хри­стиане, имеющие достаток, должны отдать отчет в должном употребле­нии своего богатства. И в случае должного распоряжения богатством, последнее может явиться не бременем на пути в Царство Небесное, как бывает при рабстве богатству, но средством приобрести вечную прав- ду. И мы уже знаем, какое употребление богатства св. Иоанн считает должным или нормальным: это то, чтобы раздавать его нуждающимся, которым оно, собственно, и принадлежит по воле Божией, а через это и возвращать Богу, верховному собственнику то, что Им дано нам заимообразно. С этой точки зрения всякое «хранение» богатства есть не законное право, а тем более не долг христианина, но тяжкое преступле­ние, так как, если наше богатство по праву принадлежит бедным, то не да­вать им из того, что есть у нас, значит похищать чужое. Поэтому также только тот истинный владыка своего богатства, кто его щедро раздает, но не тот, кто не смеет к нему прикоснуться; кто сеет на небе, а не на земле: земная расточительность презренна, а для Бога — достойна. Поэтому только те истинно владеют своим богатством, которые и «употреблением его не дорожат, и наслаждение им презирают... Итак, кто хочет и приобре­сти богатство, и пользоваться и владеть им, тот пусть откажется от всего имения». Мы видим теперь, что значит с христианской точки зрения «хранить и умножать» имущество: это значит раздавать его. Единст­венно надежный способ «сохранить» богатство — это отдать его нуждаю­щимся. «Хочешь ли сберечь богатство, — спрашивает св. отец, — хочешь ли удержать его? Не зарывай его, но отдай в руки бедных. Богатство, как дикий зверь: если удерживают его, оно убегает; если расточают — оста­ется... Расточай, чтобы оно оставалось; не зарывай, чтобы не убегало».
   И так поступать значит одновременно и сохранять, и умножать богат­ство. «Будем давать просящему Христу и откладывать в нерасхищаемую сокровищницу, чтобы нам быть уверенными и в сбережении, и в доходе. Он не только тщательно сохранит то, что взял, но и опять отдаст тебе это с очень многим прибавлением. Не будем думать, что у нас уменьшается имущество, когда мы подаем милостыню. Оно не уменьшается, но возра­стает; не издерживается, но умножается». «Кто трудится для неба, тот... может быть уверен в целости и капитала, и имущества, если только можно назвать процентами приращение, которое гораздо больше самого капита­ла. Здесь капитал — имущество, а приращение — Царство Небесное... Это ты получишь... не изнуряясь заботой о настоящем, но окрыляясь над­еждой будущего». «Полагая сокровище на небе... ты не закапываешь, а насаждаешь свое золото. Тогда оно вместе бывает тебе и сокровищем, и семенем или и того, и другого лучше». «Итак, зачем ты отдаешь деньги на хранение людям? Перед тобой стоит Христос, готовый принять, и со­хранить, и не только сохранить, но и умножить... Для того Бог и велит тебе давать деньги другому, чтобы ты сам владел ими, потому что пока ты один только будешь иметь их — и сам не будешь владеть ими; а когда дашь другому, тогда и сам получишь... Дай их, говорит (Бог) нуждающимся... Если дашь их мне в лице бедных, то Я тщательно сохраню тебе их во всей целости... Отдай то, что ты получил, и стяжи прибыль из пользования. Довольно для тебя, что ты поставлен давать, а не получать».
   Необходимо иметь в виду основную точку зрения св. Иоанна Златоуста в этической оценке им богатства, чтобы понять не раз повторяемую им мысль, что имущество делается наиболее нашим, когда мы даем его другим и через это возвращаем Богу обратно данное Им, чтобы получить от Него истинное богатство в будущей жизни. Мы уже видели, что в та­ком отношении к богатству и вообще к собственности проявляется вер­ность наша в малом — доверенном нам на земле управлении имуществом. Поэтому очень нередкие и выразительные слова св. Иоанна в его беседах о «покупке неба» нужно понимать именно в таком моральном освеще­нии, а не с грубой материалистической окраской. Сам святитель опреде­ленно выразил это. «Не за деньги продаются, — говорит он, — блага не­бесные, не деньгами покупают их, а свободным решением дающего деньги, любомудрием, возвышением над вещами житейскими, человеколюбием и милостыней... Итак, не деньги нужны, а решение. Имея это последнее, ты можешь и за две лепты купить небо; а без него и за тысячу золотых талантов не купишь того, что можешь купить за две лепты». Впрочем, подробная речь об этом более уместна будет далее, в речи о значении ми­лостыни в деле нашего христианского спасения, а пока мы ограничимся сделанным небольшим замечанием.
   Итак, по взгляду св. Иоанна Златоуста, единственно достойное хри­стианина отношение к богатству есть то, когда не берегут и не умножа­ют богатства на земле, но раздают его нуждающимся. И св. отец в этом направлении был последователен до конца, так что, с точки зрения святителя, богатый только тогда мог достигнуть полного мира со своей совестью, когда он все свое имущество отдаст неимущим. «Тогда только ты оправдаешься, когда ничего не будешь иметь, когда ничем не будешь владеть; а пока ты что-нибудь имеешь, то хотя бы дал тысячам людей, а остаются еще другие алчущие, нет тебе никакого оправдания». В этих словах, уже однажды приведенных нами, выражена, по нашему убежде­нию, сущность воззрений св. Иоанна Златоуста на христианское употре­бление богатства. Всякие границы в деле его раздаяния отпадают, согласно с духом евангельского учения. Правда, св. отец признавал, что совет евангельскому юноше был обращен непосредственно к нему и яв­ляется советом для ищущих совершенства. Не раз также святитель призывал своих пасомых жертвовать, если не все свое имущество, то хоть половину или третью часть, сделать Христа своим сонаследником. В частности, относительно Антиохии Иоанн думал, что если все жители дадут хоть половину, даже десятую часть своего имущества, то их город мог бы пропитать десять городов. Слишком ясно было для св. отца, что сребролюбие овладело всеми, и бесполезно призывать к отдаче всего, ког­да не хотят дать и малой части. Но как только взор святителя обращал­ся от печальной действительности к созерцанию чистого христианского идеала жизни, то св. Иоанн с горячим убеждением доказывал, что должно всегда давать просящему и теперь иждивать все на Христа так же, как это делали первые христиане. В частности св. Иоанн нередко борется со ссылками на законность заботы о детях, как на препятствие к разда­че всего имущества. «Раздай (богатство) в бесчисленное множество рук, в руки вдов и сирот, убогих, заключенных в темницы... Но скажешь: что же я оставлю детям? Я не заставляю тебя раздавать все; а если и все раз­дашь, то тем более богатыми сделаешь детей своих, оставив им вместо денег милостивого Бога». «Если желаешь, — говорит в другой беседе святитель, — оставить детей истинно богатыми, то оставь должником их Бога». Вообще, ссылку на детей св. отец называет просто нечестивой, так как Бог дает детей по человеколюбию и нельзя обращать их в повод к бесчеловечию. Очевидно, часто забывал св. Иоанн о том сребролюбии, в котором так горячо обличал он своих духовных детей; часто призывал их «иждивать все на Христа», если его прямо обвиняли в том, что он всех призывал делаться нищими. И интересно отметить, как св. Иоанн отвечал на подобные обвинения: не позволением сохранять имущество, но про­тивоположением небесного сокровища земному и призывом приобретать богатство на небесах.
   Достаточно сказанного о взглядах св. Иоанна Златоуста на богатство и на христианское отношение к нему, чтобы можно было заранее пред­решить, как смотрит св. отец на роскошь — это самое обычное употре­бление богатства. Несомненно, что отношение к роскоши у св. Иоанна не могло быть иное, как отрицательное, и на этом вопросе можно было бы и вовсе не останавливаться, если бы не особенная выразительность суждений св. отца, а еще более — совершенная противоположность этих суждений сравнительно с тем, что проповедуется в наших систе­мах нравственного богословия. Св. Иоанн Златоуст не только осуждал роскошь, но ставил ее даже в число самых тяжких преступлений против христианской любви.
   Руководящая точка зрения св. Иоанна при этическом осуждении им роскоши та, что в христианской жизни необходима полная умерен­ность ; нужно быть довольным, имея одеяние и пищу, а остальное раздавать. «Христос, — говорит св. отец, — отменив прежний закон, не заповедал иметь ни домов, ни рабов, ни лож, ни серебряных сосу­дов и ничего другого подобного... Павел так увещевал: имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем. А то, что превышает нужду, надо из­держивать на нуждающихся». В словах молитвы Господней «хлеб наш насущный даждь нам днесь» св. отец видит закон христианской жизни, по которому мы всегда должны были бы быть «препоясаны и окрылены верой и не более уступать природе, чем сколько требует от нас необходи­мая нужда»; «не будем же, — увещевает св. отец, — желать лишнего, будем довольны малым, и мы всегда будем богаты. Будем печься только об одежде и пище». «Не для того даем мы эти наставления, чтобы до­водить людей до смерти или расстраивать их здоровье, но чтобы отсечь излишество; а излишне все то, что сверх необходимости... Так будем рассуждать и об одеждах, и о столе, и о жилище, и обо всем прочем; везде будем искать только нужного, а излишнее не нужно». И такая умеренность в жизни является необходимым долгом для христианина потому, что всякое излишество и роскошь несовместимы с христи­анской любовью к ближним, а в их лице и к Христу, Который и доныне алчет и жаждет в лице каждого нуждающегося. «Что может быть, — спрашивает, например, св. отец, — хуже этой изнеженности, как спать на ложах из слоновой кости? Ибо, если ты представишь, что, когда ты спишь на ложе из слоновой кости, другой не может и хлеба вкушать свободно, то не осудит ли тебя совесть и не восстанет ли с обвинением против такой несообразности? Когда ты представишь, что в крайнюю стужу, среди ночи, когда ты спишь на ложе, бедняк лежит на соломе. дрожа, корчась от холода и терзаясь голодом, то хотя бы ты был камен­ным больше всех, я уверен, что осудишь себя за то, что сам нежишься сверх нужды, а ему не даешь пользоваться необходимым». Уже один «дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу... Стыдно украшать мрамором стены без нужды и без пользы и допускать, чтобы Христос ходил среди нас без одежды... Ты хочешь строить великолеп­ные, обширные дома? Не запрещаю, только строй не на земле, построй обители на небесах». Вообще, для христианского сознания нет бо­лее разительного контраста, как роскошь христиан и нищета Христова. «Для чего, скажи мне, — спрашивает богатых св. отец, — ты носишь шелковые одежды, ездишь на золотосбруйных конях... а бедный, томи­мый голодом, сидит при дверях твоих, и Христос мучится голодом. О, крайнее безумие! Какое оправдание, какое прощение получишь ты?». «О колонне тщательно заботишься, а человек, или лучше — Христос, ради этой колонны и всех вышеуказанных вещей обрекается на самый крайний голод. Если нужно сделать кресло или подножие, все делается из золота и серебра; между тем, член Христа, тот, ради кого Он пришел с неба, не имеет даже и необходимой пищи, Христос стал для тебя всех презреннее! И что может быть тягче такого беззакония?». А между тем, роскошь пленила и христиан и даже проникла в храмы. «Ты вхо­дишь в церковь, — говорит о христианах св. отец, — украшенная зо­лотом на руках и на шее... Язычник соблазняется и говорит: я входил в христианскую церковь, слышал Павла, говорившего: жены да укра­шают себя ни золотом, или бисером; и видел женщину, показываю­щую делами совершенно противное». Благодарность наша к Христу требовала бы ничего не жалеть для Него, не исключая души, так что, если бы мы имели в себе по тысяче душ, то должны были бы положить все души за Него. А «мы до такой степени неблагодарны, что рабов, и мулов, и коней облекаем в золотые уборы, а Господа, скитающего­ся в наготе, переходящего от дверей к дверям, стоящего на распутьях, простирающего к нам руки, презираем... Ваши одежды или съедаются молью, или составляют тяжесть для сундуков... а Кто даровал это и все прочее, Тот скитается нагим. Но вы говорите, что не складываете свои одежды в сундуки, но сами одеваетесь в них и украшаетесь? Скажи­те же мне, какая вам от того польза?». «Доколе будет так владеть нами любовь к настоящим вещам, излишним и бесполезным... Но не приятно ли, скажешь, строить великолепные дома, иметь множество рабов и, покоясь на ложе, смотреть на золотой свод? Да, это излишне и бесполезно... Хочешь ли видеть прекраснейший свод? Когда настанет вечер, смотри на небо, усеянное звездами... Этот свод может принести величайшую пользу, потому что своей красотой возводит к Создателю; а тот, причиняет тебе величайший вред, сделавшись в день суда твоим грозным повелителем, потому что он был облечен золотом, когда Хри­стос не имел и необходимой одежды».
   Св. Иоанн Златоуст много говорит о вреде роскоши для самих бога- тых и о ее бессмысленности по существу. Но основной грех роскоши в том, что она находится в прямом противоречии с голосом христианской любви. В полном согласии со своим учением об отношении христиани­на к собственности, св. Иоанн ставит в прямую связь роскошь и обиду ближнего. По взгляду св. отца, когда украшаются золотом кони и рабы, когда надевают на себя украшения из золота, тогда «ты обнажаешь сирот, обижаешь вдов и являешься общим врагом всех». Обширные и велико­лепные дома говорят о том же: «каждый прохожий при взгляде на высоту и величие обширного и великолепного дома скажет себе или ближнему: скольких слез стоило построение этого дома? Сколько ограблено сирот? Сколько обижено вдов? Сколько людей лишено платы?». Живущий в ро­скоши, по убеждениям св. Иоанна, уже одним тем грешит против ближ­них, что страдания неимущих возрастают от одного вида той роскоши, в какой живут богатые.
   Насколько вид всякой роскоши казался св. Иоанну несовместимым с христианским настроением, видно из того, что его не очаровывало и ро­скошное убранство самых храмов христианских. Он не видит для себя в этом ничего утешительного, пока за дверьми храма великое множество людей страдает от недостатка. «Церковь, — рассуждает св. отец, — не на то, чтобы в ней плавить золото, ковать серебро; она есть торжественное со­брание ангелов; поэтому мы требуем в дар ваши души, ведь ради душ прини­мает Бог и прочие дары. Не серебряная была тогда трапеза, и не из золотого сосуда Христос давал пить кровь свою ученикам. Однако же там все было драгоценно, все возбуждало благоговение, потому что все исполнено было Духа. Хочешь почтить Тело Христово? Не презирай, когда видишь Христа нагим. И что пользы, если здесь почтишь его шелковыми покровами, а вне храма оставишь терпеть и холод, и наготу... Для этого таинственного Тела нужны не покровы, а чистая душа; уды же Христовы, то есть нищие, имеют великую нужду в нашем попечении. Научимся же... почитать Христа, как Сам Он того хочет... Почитай Его той честью, какую Сам Он заповедал, то есть истощай богатство твое на бедных. Говоря это, не запрещаю делать богатые вклады; требую только, чтобы вы вместе с вкладами и даже пре­жде них творили милостыню... Что пользы, если Христова трапеза полна золотых сосудов, а Сам Христос томится голодом. Сперва напитай Его ал­чущего... Ты делаешь золотую чашу, а не даешь чаши студеной воды. Что в том пользы? Делаешь для трапезы златотканные покровы, а Христу не даешь и нужного для прикрытия. Какой плод от этого? Скажи мне: если ты увидишь человека, не имеющего у себя необходимой пищи, и вместо того, чтобы утолить его голод, обложишь стол серебром, поблагодарит ли он тебя за это или, скорее, огорчится?... То же представь и о Христе, когда Он, как бесприютный странник, ходит и просит крова, а ты, вместо того, чтобы принять Его, украшаешь пол, стены, верхи столбов, привязываешь к лошадям серебряные цепи, а на Христа, связанного в темнице, и взгля­нуть не хочешь... Итак, украшая дом Божий, не презирай скорбящего брата: этот храм превосходнее первого».
   Чтобы закончить изложение взглядов св. Иоанна на богатство и на должное к нему отношение, нам остается лишь отметить суровое осуждение св. отцом грубых злоупотреблений в деле умножения богат­ства. Если, как мы уже видели, по взгляду св. отца, уже одно только сохранение своего имущества в неприкосновенности есть по существу хищение, то сребролюбец и любостяжательный не мог представ­ляться святителю иначе, как в образе чудовища, вовсе лишенного бого­подобного человеческого образа. Так именно рисует св. отец сребролюб­ца: «представим себе человека, — говорит св. Иоанн, — извергающего из очей своих огонь, черного, вместо рук имеющего на обоих плечах своих висящих драконов; представим у него такие уста, в которых вме­сто зубов вонзены острые мечи, а вместо языка находится источник, изливающий яд... Представим, что чрево его пожирает более всякой печи... а ноги — как бы крылатые и быстрее всякого пламени. Пусть лицо его будет составлено из собачьего и волчьего; пусть он не будет произносить ничего человеческого, но будет издавать из себя звуки не­стройные, отвратительные и страшные; пусть также и в руках у него будет пламень. Может быть, вам представляется страшным сказанное мной, но я еще не изобразил его надлежащим образом. К сказанному надо присовокупить и еще нечто: пусть он поражает встречающихся с ним, пожирает и терзает плоть их. Но сребролюбец гораздо хуже и та­кого чудовища. Он нападает на всех, все поглощает, подобно аду, всюду ходит как общий враг рода человеческого». Вообще св. отец не нахо­дит достаточно выразительных слов и сравнений, чтобы представить весь ужас греха любостяжания. Сребролюбец хуже бесноватого для всего города и людей, так как на него не действует и слово Христа. Корыстолюбец хуже вора, хуже пса и зверя, он — сам демон. Лю- бостяжатель — истинный идолопоклонник, приносящий на алтаре лю­бостяжания и тело, и души ближних. Нет возможности и особенной нужды передавать все те суровые обличения греха корыстолюбия, ка­кие встречаются во множестве бесед св. Иоанна. Можно только приба­вить, что когда св. Иоанн говорит о тяжести греха корыстолюбия, то он разумеет не каких-либо извергов, но очень обыкновенных с житейской точки зрения людей. Об этом говорит уже жалоба самого святителя, что сребролюбие овладело душами всех, и нет нужды даже объяснять это диавольскими кознями, так как нашей злобы совершенно достаточно для объяснения этого факта.
   Само собой понятно, что св. Иоанн, так же как и другие св. отцы, восставал против отдачи денег в рост. «Ничего, ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать рост... Ростовщик обогащается на счет чу­жих бедствий, тягости другого обращает себе в прибыль... под видом че­ловеколюбия роет яму глубже, помогая теснить нищего».
   Чтобы изложить взгляды св. Иоанна Златоуста на богатство, нам пришлось довольно долго останавливаться на творениях этого велико­го учителя Церкви, так часто касался он интересующего нас предме­та и так разносторонне его рассматривал. Теперь, когда нам предсто­ит выяснить взгляд св. отца на бедность, задача наша значительно облегчается тем, что многие частные вопросы, связанные со взглядом на бедность, предрешаются уже тем или иным отношением к богатству. Мы уже видели, что с принципиальной точки зрения св. Иоанн призна­ет только одну истинную бедность — недостаток добродетели и только одно истинное богатство — вечную жизнь. Поэтому от воли человека за­висит быть истинно богатым или бедным, а теперешняя бедность — это такой же призрак, маска, картина, как и земное богатство. Истинная оценка бедности определяется тем отношением, в каком находится к ней наша воля. Все это в равной мере приложимо и к богатству, и к бедно­сти, как мы сказали. Но есть в учении св. отца относительно бедности самой по себе такие черты, которые отличны от святоотеческой харак­теристики богатства. В то время, как св. Иоанн решительно утверждает, что и богатство — дым и призрак, и блага, им доставляемые, не лучше сновидения, относительно страданий бедных святой отец думает иначе и указывает в этих страданиях такую реальность, не видеть которой не в праве христианское сердце. Уже один тот факт, что св. Иоанн так горячо осуждал немилосердие богатых и возмущался видом роскоши их жизни рядом с нуждой бедняков, — один уже этот факт ясно говорит, что св. отец далек был от бесстрастной точки зрения в отношении стра­даний бедных и признавал эти страдания тяжкими и незаслуженными по существу. «Бедность, по словам св. отца, действительно есть бедст­вие; это знают испытавшие ее; никакое слово не может изобразить всей скорби, какую терпят живущие в нищете». «Бедность, по мысли свя­тителя, сильнее огня и, обыкновенно, сильнее опаляет»; поэтому «кто с благодарением переносит нищету, тот равен трем отрокам». Даже более того: «невольная бедность хуже разожженной печи и зверей». И св. отец с горячим сочувствием изображал те многие скорби, какие пе­реносили бедняки его времени, особенно нищие, с целью вызвать к ним сострадание. «Лучше умереть, нежели просить», — повторяет св. отец мысль ветхозаветного мудреца. И по взгляду св. Иоанна, бедность не только соединяется с тяжкими страданиями, но и по существу есть вы­ражение неправедной злобы в отношениях людей между собой, как и бо­гатство, согласно сказанному, всегда неправедно. «Невозможно быть одному богатым без того, чтобы наперед другой не сделался бедным». Основная причина существования нищеты в мире, таким образом, что мы уже подробно раскрыли ранее, в неравномерности распределе­ния благ земных, принадлежащих общему нашему Отцу, не говоря о том уже, что святитель указывает целый ряд случайных причин бедности: кораблекрушения, судилища, воровства, несчастья, болезни...
   Таким образом, св. отец не закрывал глаз на страдания, неизбежно соединяемые с бедностью, и даже видел в последней повод к недобро­му настроению. Так, св. отец признает, что бедные как бы естественно завистливы, наклонны к лжи; вообще «непроизвольная бедность дур­на тем, что бывает ненасытна, взыскательна и неблагодарна», так что в от­ношении бедняка, всегда раздраженного своей бедностью, нужна терпели­вость и особенная кротость, чтобы «не прибавлять к скорби от бедности еще скорбь и от обиды».
   Такой представляется в воззрении св. отца бедность вынужденная и чуждая христианского любомудрия. Такая бедность — великое бед­ствие. Но перед лицом христианского жизненного света бедность есть не только один призрак, нечто несущественное, но имеет великую силу, содействующую христианскому спасению. Такое именно значение при­надлежит бедности тогда, когда она — или добровольная, или неволь­ная, но принимаемая с благодарением Богу . Св. Иоанн не находит достаточно слов, чтобы выразить истинную красоту добровольной бед­ности и особую пригодность ее для христианской жизни. И это понятно с точки зрения жизнепонимания св. отца уже по тому одному, что говорил и советовал он богатому: он требовал того, чтобы отказаться от мысли о богатстве, раздать свое имущество бедным и заботиться только о на­стоящем дне, как бы забывая о будущем. Для этого, естественно, нужно совершенно погасить страсть к богатству и стать через это всех богаче, к чему и ведет только добровольная бедность.
   Нетрудно предвидеть, какие именно стороны в жизни бедного оттеняет св. Иоанн Златоуст, когда говорит о значении бедности для совершен­ной христианской жизни. Сам св. отец различает два рода преимуществ бедности сравнительно с богатством: низшие и высшие преимущества. Первые обнаруживаются в области естественной человеческой жизни; вторые — в жизни собственно христианской.
   Если, как мы видели, св. Иоанн Златоуст с особенной силой оттеняет ту сторону призрачности в благах, получаемых от богатства, что богатый всегда есть раб своего имущества, дрожащий сторож его, лишенный покоя и мира душевного, то и в бедности святитель оттеняет то ее преиму­щество, сравнительно с богатством, что она — залог мира душевного. «Бедность, по образу св. отца, безопасное прибежище, тихая пристань, всегдашнее спокойствие, неомрачаемая опасностями радость, чистое удо­вольствие, жизнь невозмутимая и безмятежная, благополучие ненаруши­мое, источник мудрости, узда надменности, свобода от наказания, корень смирения». Множество раз сравнивает св. Иоанн значение богатства и бедности в их отношении к внутреннему самочувствию человека и везде находит, что даже в отношении к этой жизни бедный счастливее богато­го. Добровольно бедный, по мысли святителя, всегда весел, не озабочен, не огорчается потерей. Он — собственник всей земли и моря; не боится и смерти, потому что его город — небо. Он и здоровьем крепче, а потому и счастливее богатого. Бедному даже при желании никто не может по­вредить, да и нет побуждений вредить: завидовать нечему, сердиться не за что. «Бедный и спит, и ест, и пьет с большим удовольствием, нежели богатый»; при этом, бедный ни от кого не зависит, если у него бедность соединяется с любомудрием. И так как сила души — в ее свободе от забот, то эта внутренняя независимость есть высокое преимуще­ство бедности . Мы не будем приводить указанных нами мест, а лишь скажем кратко, что во всех этих местах св. Иоанн Златоуст энергично борется против того ложного, но широко распространенного взгляда на богатство, по которому оно — благо, а бедность — зло, и защищает, не­редко в ярких образах, преимущества простоты бедности перед велико­лепием богатства.
   Но все эти преимущества бедности и, следовательно, связанные с ними побуждения избегать богатства и избирать бедность сам св.
   отец называешь низшими. Но есть еще, говоря его словами, «другое утешение, но только свойственное любомудрым. Какое же? То что и богатство — ничто, и бедность — ничто... все это кратковременно и различается одно от другого одним только названием. Кроме того, есть еще иное, большее (утешение), состоящее в том, чтобы представ­лять себе будущие страдания и блага: страдания истинные и блага истинные». Только будущая жизнь есть наше истинное и вечное благо, и вот, перед лицом этого истинного богатства бедность есть прямой путь для наследования вечной жизни. Хотя св. Иоанн стоит на той точке зрения, что богатство и бедность, как мы уже видели, не добро и не зло сами по себе и являются лишь средством приготовить себе истинное сокровище на небе, но бедность особенно располагает к совершенной христианской жизни. Сам Христос Спаситель и Его апостолы жили в совершенной бедности и это высшая ей похвала. И теперь «неимение денег служит признаком доброго человека», и «добрый христианин обнаруживается более в бедности, нежели в богатстве... потому что в бедности он становится негорделивым, целомудреннее, честнее, смиреннее, благоразумнее». И св. отец, с этой точки зрения, решительно утверждал, что «только малое чи­сло богатых спасется, а бедных гораздо больше». Это потому, ко­нечно, что бедность особенно располагает к добродетели и в этом отношении может явиться источником множества благ, надежным руководителем на пути в Царство Небесное. Поэтому, если в пред­дверии царского чертога строго различают богатых и бедных, то в Церкви этого быть не должно: в ней все равны, и бедный может явиться даже более ценным членом для Церкви, так как чужд опа­сений богатого и ничем не привязан к земле: ни имуществом, ни ме­стом, ни самой жизнью. Поэтому же в христианской Церкви иначе оценивается бедность, чем в Ветхом Завете, и «теперь ублажается бедность»: в бедности скрывается Бог, так как Христос приходит к нам теперь не в образе богатых, но в образе нищих, и апостолы называют именно бедных святыми.
   Таким в общих чертах представляется учение о богатстве и бедности св. Иоанна Златоуста. Наша задача состояла в том, чтобы указать те прин­ципы, какие лежат в основе этической оценки св. отцом интересующих нас жизненных положений. Но мы должны сознаться, что в такой сжатой и отрывочной передаче воззрений св. отца, какая имеет место в система­тическом труде, нет, думается, и возможности передать всю силу и пора­жающую выразительность мысли святого защитника бедноты. Слово св. Иоанна дышит такой огненной ревностью, льется таким стремительным потоком, что его невозможно заключить в рамки сухой передачи мыслей св. отца. И самая добросовестная передача этих мыслей не может дать даже понятия о том наслаждении, какое переживается при чтении живого слова великого учителя Вселенской Церкви.
    В учении св. Иоанна, собственно говоря, христианский взгляд на богатство и бедность имеет совершенное выражение; в писаниях позднейших учителей Церкви мы лично не встретили ничего существен­но дополняющего и выясняющего учение древней Церкви о богатстве и бедности. Поэтому и не будем останавливаться на изложении взглядов позднейших отцов и писателей церковных, но лишь, для полноты своего обзора учения древней Церкви по интересующему нас вопросу, изложим кратко взгляды на богатство и бедность представителей западной цер­ковной мысли: св. Амвросия Медиоланского, св. Астерия Амасийского, блаженного Августина и блаженного Иеронима.
    Св. Амвросий в учении о богатстве оттеняет все существенно важ­ные стороны христианского взгляда на него. Указывая определенно на то, что в этой жизни вовсе нет соответствия между добродетелью и богатством, и нередко богатеют злые, св. отец настойчиво дока­зывает, что богатство и не есть такое благо, какого мог бы желать христианин, но таким благом является единственно добродетель. «Для блаженной жизни, — говорит св. Амвросий, — богатства совершенно безразличны. Это ясно показал в Евангелии Господь, говоря: блаженны нищие, потому что ваше есть Царствие Божие... То, что кажется благом: богатство, достаток, радость, чуждая печали — является препятствием к получению блаженства, как это явствует из изречения Господа: «горе вам, богатым, ибо вы уже имеете свое утешение»... Отсюда Новуфей был блажен даже тогда, когда побивался камнями по (проискам) бога­того; он был беден и слаб по сравнению с богатством царя, но он был богат духом и богобоязненностью... Справедливо, что добродетель есть высшее и единственное благо, что одна только она может дать радости блаженной жизни, и что не внешними или телесными благами, но толь­ко добродетелью приобретенная блаженная жизнь — плод настоящего, а вечная — надежда будущего».
   И не только перед лицом истинной блаженной жизни богатство ока­зывается не благом, но не составляет оно непременного условия и зем­ного счастья. Св. отец обращает внимание на внутреннее самочувствие богатого и видит в нем залог не счастья и довольства, но терзаний со- вести и постоянной тревожной думы. Как бы повторяя мысли св. Василия Великого, св. Амвросий ярко рисует жалкий образ богатого, думающего иметь в своем богатстве радость и утешение. Не зависти за­служивает такой богач, но сожаления, когда изобилие доставляет ему одни бедствия, и когда он собирает со своих полей не плоды, но печали и воздыхания.
   И не являясь, таким образом, условием счастья на земле, богатство с этической точки зрения оказывается всегда противным началу хри­стианской справедливости и препятствием на пути к спасению. Как мы уже видели, идеалом пользования благами мира, по воззрению св. Амвросия, должно быть общение имуществ: насилие переделало общее право в частное, и всякое богатство является несогласимым с высшей правдой. «Стремясь увеличить свои богатства, скопить денег, приобре­сти в собственность земли, превзойти (других) богатством, мы совлекаем с себя образ справедливости». «До каких границ вы, богатые, — говорит св. Амвросий, — будете устремлять свои неразумные пожелания? Неуже­ли только вы одни населяете землю?.. Земля основана в общее владение всем, богатым и бедным, почему же вы, богатые, домогаетесь права соб­ственности для себя одних? Природа не знает богатых, потому что всех рождает бедными, потому что рождаемся мы не в одеждах и без золота и серебра».
   И такой взгляд святителя на происхождение богатства, как и вообще частной собственности, о чем была у нас речь ранее, обусловливает собой и учение св. отца об истинно христианском отношении к богатству. Если христианин есть лишь раздаятель Божиих даров, то он должен не хранить богатства своего и этим служить маммоне, но раздавать свое золо­то бедным. Лучшие житницы для хранения христианами своего имуще­ства — это утробы нищих, почему христианин, раздавая свое богатство, никогда не должен страшиться возможности обнищать. «Никто не должен стыдиться, — поучает св. отец, — если он, благотворя бедному, из богатого и сам сделается бедным, потому что и Христос, будучи богатым, сделался бедным, дабы всех обогатить нищетой своей». Поэтому истинно блажен, по взгляду святителя, тот, кто сразу и совершенно отрекается от имущества, хотя св. Амвросий допускает и постепенность в раздаянии своего богатства. «Блажен, кто раздает все и следует за Ним (Богом)... Впрочем, Бог и не хо­чет, чтобы мы сразу отдали наше имущество, но чтобы раздавали его по ча­стям, если только кто-либо не поступит так, как Елисей, заколовший быков своих и напитавший бедных с тем, чтобы, забыв о домашних заботах и бро­сив все, он беспрепятственно мог отдаться пророческому служению».
   Напротив, если кто смотрит на свое богатство, как на личную собст­венность, хранит его и заботится об его умножении, то такой человек обременяет себя своим богатством, подобно обременению верблюда его горбом, и не может войти в Царство Небесное. В той шкатулке, в кото­рой хранятся деньги, заключено и благополучие бедных, и в ней — в этой шкатулке — как бы в могиле, похоронена жизнь неимущих. Поэтому равного проклятия заслуживает и грабитель, и скупой, не уделяющий из своего имения нуждающимся. Богатство в этом случае оказывается для своего владельца тяжким бременем, подобным горбу верблюда, настоль­ко затрудняющим для богатого путь в Царство Божие, что войти в него не может даже богатый, изобилующий другими добродетелями. Истинную ценность бережливость имеет лишь тогда, когда она имеет в виду помощь неимущим.
   И насколько заслуживает осуждения в жизни христианина скупость, настолько же противоречит любви христианской и роскошь , и вовсе несовместимо с любовью сребролюбие и корыстолюбие .
   Такого горячего прославления бедности в жизни христианина, ка­кое мы встречали в творениях восточных учителей Церкви, мы не видим в писаниях св. Амвросия. Но все же он не только оттеняет ту мысль, что в Церкви Христовой нет повода бедняку стыдиться своей бедности, но в творениях его встречаются и прямые указания на благотворное вли­яние последней в деле христианского спасения. «Мудрый, по слову св. Амвросия, ни в чем не имеет недостатка, потому что его богатство — это целый мир. Кто славнее того, кто не прельщается золотом, кто равноду­шен к деньгам и, как бы с некоторой твердыни, с презрением смотрит на человеческие страсти... Разве не удивителен презревший богатства — те самые, которые многие предпочитают собственной жизни». И, по взгля­ду св. отца, самая природа, когда человек нагим рождается, и Церковь, когда человек крещается, учит согласно, что путь в Царство Небесное открыт не обремененным думами о богатстве».
   В числе немногих дошедших до нас бесед св. Астерия Амасийского мы находим две беседы, прямо касающиеся интересующего нас теперь во­проса: это беседа на притчу о богатом и Лазаре и «против корыстолюбия». В этих беседах мы, собственно, находим определенно выраженными мыс­ли о ненормальности деления людей на богатых и бедных и, в особенно­сти, о совершенном несоответствии роскоши началу христианской любви. Мимоходом говорится и о непрочности тех утешений, какими пользуются богатые, и об истинной ценности с христианской точки зрения бедности. Позволим себе отметить, что эти мысли, всецело согласные с взглядом восточных учителей Церкви, выражены св. Астерием, по-видимому, со­вершенно независимо по форме от писаний восточных отцов, чего нельзя сказать о творениях св. Амвросия и блаженного Иеронима.
   Св. Астерий в беседе «против корыстолюбия» обращает внимание на чрезвычайно ненормальное распределение жизненных благ среди людей. В то время как «одни чувствуют тошноту от пресыщения избытком стя­жаний... другие, удрученные голодом и нуждой, подвергаются опасности. Одни возлежат под золочеными крышами и обитают в домах, похожих на маленькие городки, украшенных ваннами, и чертогами разнообразными, и галереями, простирающимися на далекое расстояние, и всевозможной роскошью. Другие не имеют крова и из двух бревен... И это равночестное живое существо — человек — имеет такое различие в образе жизни со своим однородным!... Не иное что, как именно корыстолюбие вводит этот беспорядок и неравенство. Один лишен приличного вида от нагих членов, а другой, кроме того, что имеет бесчисленное количество одежд, еще и стены покрывает пурпуровыми покровами. Бедняк ощущает недо­статок в деревянном столе, чтобы разрезать хлеб, а роскошествующий широко раздвигает серебряный стол, услаждается блеском материала.
   А насколько было бы справедливее, чтобы этот последний угощался, на­сыщаясь всяким другим лакомством, стоимость же стола доставила бы пропитание неимущим?... Одному масла не достает, чтобы зажечь све­тильник, а другой же по одним светильникам — богач. Один ложится на голой земле, а хвастающийся суетными богатствами блещет украшением своей кровати, снабженной серебряными шарами и цепями вместо вере­вок. Таковы следствия ненасытного корыстолюбия. Если бы оно не ввело в жизнь неравенства, не было бы этих несправедливых возвышений и при­нижений, и разнообразные несчастья не делали бы нашу жизнь неприят­ной и плачевной... А всего этого началом, причиной и корнем — желание большего, неправедная любовь к чужим имениям. Если же бы кто-нибудь эту страсть людскую истребил, то ничто не препятствовало бы, чтобы в жизни водворился глубокий мир... и все возвратились к естественной приязни и дружбе. Посему и Господь наш заботливо врачует эту болезнь своими увещаниями, то объявляя: «не можете служит Богу и маммоне»; то выставляя жалким богача того, имевшего на следующий день умереть, а воображавшего, что будет долго наслаждаться роскошью; то, в другом месте, поучая, что совершен тот, кто, предоставив нуждающимся все, что может, обратится добровольно к нестяжательному любомудрию — мате­ри и сожительнице добродетели».
   Таким образом, по мысли св. Астерия, разделение людей на богатых и бедняков есть явление ненормальное в нашей жизни, противное спра­ведливости, утверждающейся на «равночестности» и «однородности» на­шего естества. И св. отец определенно осуждает всякую роскошь в жизни христиан, как противную началу христианской любви. «Роскошь, — го­ворит святитель, — есть дело враждебное добродетельной жизни, сое­диненное с порабощением лености и развлечениям, с неумеренным упо­треблением пищи и рабскими наклонностями. И хотя рассматриваемый предмет представляет собой единое нечто, но при частном раскрытии и исследовании он оказывается имеющим состав из разнообразной, весь­ма большой и многоглавой порочности: ибо то и не была бы роскошь, что не возвращалась бы многими средствами. А накопить богатые средства безгрешным образом трудно, разве только кому-либо не случится, что редкость, и богатеть обильно, и жить по правде точно. Так, живущему ро­скошно нужен, во-первых, драгоценный дом, украшенный по углублениям камешками, мрамором и золотом... Потом нужна драгоценная одежда для облачения сидений лож, постелей, дверей. Все у них заботливо одевается, даже бездушные вещи, между тем как бедняки раздетыми остаются в та­ком виде. Прибавь далее к этому и сосчитай серебро в сосудах, золото... все прочие средства роскоши, которые тщательно поименовать есть дело самих пользующихся ими... Затем прими во внимание множество прислуги столовой: трапезников, виночерпиев... весь этот сброд — спутник сует­ности. Чтобы приобрести это, сколько бедняков обижено! Сколько сирот поругано! Сколько вдов проливают слезы! Сколько от сильных мучений спешат к удавлению!... Подлинно, кто не испытывает никакой жалости к голоду и болезни, тот есть зверь неразумный... и даже гораздо более са­мых зверей несострадателен. И свиньи при заклании свиньи испытывают некоторое печальное ощущение и над только что пролитой кровью издают жалостные звуки; быки обступают убитого вола, выражая скорбь весь­ма печальным мычанием; стаи журавлей, когда один из принадлежащих к стаду попадет в силки, летают вокруг пойманного и наполняют воздух каким-то жалостным криком, ища сородича и товарища. А человек — су­щество разумное и нравственное, по подобию Божию наученное благо­сти — так мало беспокоится о ближних своих, находящихся в печальных и бедственных обстоятельствах!».
   Таким образом, св. Астерий признает имущественное неравенство лю­дей результатом и выражением недостатка между людьми братской любви и корень деления людей на богатых и бедных усматривает в любостя­жании и корыстолюбии. И св. отец видит единственное утешение возму­щенного несправедливостью нравственного чувства в том, что здешние уте­шения богатых призрачны и скоропреходящи, а бедность перед лицом истинного блага имеет великую ценность и найдет праведное воздаяние. «Если бы, — говорит святитель, — такова была бы природа вещей, чтобы неравенством этого земного жития ограничивалась жизнь наша, то я ис­пустил бы громкие вопли негодования от того, что, созданные равночест- но, мы столь не равную с единоплеменниками своими проводим жизнь». Но есть «верный суд Праведного Судии». «Углубись мыслью во время последующее, — советует святитель, — когда тебя не будет, когда неболь­шой клочок земли заключит твое мертвое и бесчувственное тело, и доска в несколько пядей скроет твои останки. Где тогда богатство и скоплен­ные сокровища?... И тогда поймешь богача, противополагаемого Лазарю, о котором было читано нам из Евангелия: не басню, составленную для устрашения, а точно переданный образ будущего. Виссон сгнил, царст­во передано другому, роскошества миновали, а грех от них отправился вместе, как тень, следующая за идущим телом». Напротив, за терпе­ливым несением своего жизненного креста в виде бедности следует ве­ликая радость и утешение. «Возблагодушествуй, бедняк, узнав блажен­ное наслаждение сотоварища твоего по нищенству (Лазаря). Обретешь ты верный суд Праведного Судии». При этом св. отец, продолжая свою речь, определенно оттеняет, какой бедняк в праве надеяться на милости­вое воздаяние Бога. «Двоякое значение, — говорит св. Астерий, — имеет имущество: оно указывает, во-первых, на недостаток необходимого и, во- вторых, на смиренномудрие и скромность нрава. Посему, имеющий недо­статок в средствах, нуждающийся в деньгах, одетый в жалкое рубище да не присваивает себе похвалу добродетели и да не думает, что для спасения ему будет достаточно одной бедности. Бедный поневоле не заслуживает похвалы, но добровольно умеряющий свои помыслы вызывает удивление к себе... Писание ублажает только ищущего, который несет нужды лю- бомудрой душой, обнаруживая благородную твердость к обстоятельствам жизни и не совершая ничего дурного для того, чтобы доставить телу на­слаждение роскошью».
   Св. Астерий очень горячо осуждает корыстолюбие и сребролюбие, указывая в них источник всех зол и корень их, и определяя корыстолю­бие в его сущности как «желание во всяком деле иметь более должного и принадлежащего».
    Блаженный Августин противополагает богатство здешнее будущему истинному и при этом оттеняет ту мысль, что сущность дела — в душев­ном настроении человека, в его пристрастии к богатству. Истинно хри­стианское к нему отношение то, чтобы не жалеть его, раздавая ближним и через это собирая неветшающее сокровище на небе, и не скорбеть, те­ряя свое имущество, свидетельствуя этим о своей свободе от пристрастия к видимым благам мира. «У кого во время разорения погибли земные бо­гатства, — говорит блаженный отец, — те, если смотрели на эти богат­ства так, как учил тому этот бедный, а внутри богатый, могли сказать, как говорил оный, тяжко испытанный, но непобежденный: наг изыдох от чрева матере моея, наг и отъиду... Как добрый раб, он считал за великое для себя богатство волю своего Господа, следуя которой, богател умом и не огорчился, потеряв при жизни те вещи, которые должен был потерять скоро со смертью. Те же слабейшие, которые, хотя и не предпочитали этих земных благ Христу, были, однако же, хоть с некоторой страстно­стью привязаны к ним, те, теряя их, почувствовали, насколько, любя их, грешили... Апостол дает такое повеление: «богатым в нынешнем веце за­прещай не высокомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее, но на Бога жива, дающаго нам вся обильно в наслаждение; благое делати, богатитися в делех добрых, благоподатливым быти, общительным, сокро- вищующе себе основание добро в будущее, да примут (истинную) жизнь». «Кто употреблял свое богатство так, те ничтожные убытки свои покрыли великими прибылями и были более оправданы те, что, охотно раздавая, вернее сохранили; чем опечаленные тем, что, боязливо сберегая, легче потеряли... Приняв совет Господа своего, говорящего: не скрывайте себе сокровищ на земле... они в годину бедствия на опыте убедились, как бла­горазумно поступили, что не пренебрегли правдивейшего Наставника и вернейшего и непобедимейшего стража их сокровища... Но некоторых и добрых христиан подвергли пыткам, чтобы они выдали врагам свое иму­щество? Но они не могли ни выдать, ни потерять добра, которое их самих делало добрыми. А если захотели лучше подвергнуться пыткам, чем вы­дать маммону неправды, то не были добрыми». Как видим, блаженный Августин говорит об отношении к богатству применительно к тяжелым обстоятельствам церковной жизни (разрушение Рима), но высказывает принципиальные суждения по интересующему нас вопросу, причем вооб­ще стоит на той точке зрения, что осуждения достойно не столько имение богатства самого по себе, сколько пристрастие к нему.
    Блаженный Иероним в своих воззрениях на богатство и бедность, рав­но как и в самом выражении этих воззрений, близко примыкает к св. Иоан­ну Златоусту. Так же, как и последний, блаженный Иероним рассматривает богатство в качестве результата той или иной неправды, обиды ближнего. «Всякое богатство, по мысли блаженного, исходит от неправды, и если один не потеряет, другой не может приобрести. Отсюда и известное на­родное мнение кажется мне справедливым: богатый или сам неправеден, или — наследник неправедного»; и всякое вообще «богатство собирается неправдой». Какое же должное отношение христианина к богатству? Пре­жде всего, христианин должен помнить, что всякое богатство, все «груды золота и серебра для нас — чужие» и в то же время составляют препят­ствие на пути к нашему спасению; и «христианину невозможно соеди­нить служение Богу и маммоне, то есть богатству, — поясняет блаженный Иероним, — ибо на своем родном, сирском, языке «маммона» означает «богатство». Заботы о пропитании суть препятствия для веры». Блажен­ный, подобно св. Иоанну, очень подчеркивает трудность для богатого войти в Царство Небесное. «Господь сказал, — говорит блаженный отец, — что неудобь имущии богатство в Царствие Божие внидут. Не сказал: «невоз­можно», но — «трудно», хотя употребил сравнение невозможности: удобее есть велбуду сквозе иглины уши проити, нежели богату в Царствие Божие внити. Это не столько трудно, сколько невозможно, потому что никогда не может быть, чтобы верблюд прошел сквозь игольные уши. Итак, богатый никогда не может войти в Царствие Божие. Верблюд горбат, тяжел и обре­менен ношей; и мы, когда... обременяемся богатством мира или тяжестью грехов, не можем войти в Царствие Божие». Если за Господом пошли и богатые люди, каковы Матфей и Закхей, то «здесь нужно обратить вни­мание на то, что, когда они вошли, то уже перестали быть богатыми. Таким образом, они до тех пор не входили, пока были богатыми».
   Ясно само по себе, что при таких взглядах на отношение богатства к делу нашего спасения блаженный Иероним не мог указать иного идеала с хри­стианской точки зрения в отношении к богатству, как путь совершенного отречения от него. Только при таком отречении христианин свободно мо­жет следовать за Господом. «С трудом, — говорит блаженный Иероним, — богатые входят в Царство Небесное, которое требует обитателей свободных, на легких крыльях воспаряющих к небу. «Иди, — говорит (Христос), — и продаждь не часть имения, а все, чем владеешь, и даждь нищим... ничего не оставляя для себя из-за опасения собственной бедности... Все дай ни­щим и сотвори себе друзей от маммоны неправды, чтобы они приняли тебя в вечные кровы, чтобы следовать за Мной и стяжанием своим иметь Господа мира...». И еще присовокупляю: продай и отдай имение, если хочешь быть совершенным, если желаешь достигнуть вершины апостольской славы, если хочешь, подняв крест, следовать Христу, взявшись за рало, не оглядываться назад». Такой совет давал блаженный отец Юлиану, и не раз он высказы­вает подобный взгляд на отношение к богатству. Так, он хвалит Павлина за то, что тот буквально исполнил совет Господа богатому юноше, раздав все свое имение и «за обнаженным крестом следуя обнаженным». Хвалит также блаженный и Павлу, которая не только не оставила дочери никакого имущества, но еще и долги, несмотря на то, что могла постоянно из своего состояния творить милостыню. И не раз блаженный Иероним увещевает идти за неимущим Христом, свергши бремя богатства. Блаженный опре­деленно указывает, что такое совершенное отречение не есть приказание, но, как и все великое, предоставляется свободному избранию христиани­на, ищущему совершенства. Однако вообще для христианина не должно существовать заботы о завтрашнем дне и нужно довольствоваться малым, имея одеяние и пищу. «Будем жить, — советует блаженный, — как ничего не имеющие и всем обладающие. Одежда и пища — вот богатства христи­анские! Если ты имеешь в своих руках какую-либо вещь — продай; если не имеешь — не заботься о приобретении. Отнимающему ризу нужно отдать и срачицу. Если ты, откладывая постоянно до завтра, волоча день за день, будешь осторожно и помалу продавать твои владеньица, то Христу не будет чем питать бедных Своих». Блаженный Иероним поясняет не раз, насколь­ко не соответствует христианскому настроению беречь свое имущество, и особенно горячо осуждает роскошь в христианской жизни, приближаясь по суровости обличения в этом случае к св. Иоанну Златоусту. «Ныне уви­дишь очень многих, — говорит блаженный Иероним, — набивающих шкафы платьями, каждый день меняющих туники... Окрашен в пурпур пергамент, блестит в буквах золото, переплет обделан драгоценными каменьями, а за дверьми умирает обнаженный Христос». «О, позор! — говорит блажен­ный в другом своем письме. — Живем так, как будто собираемся на другой день умереть, а строим, как будто вечно будем жить в этом мире. Золотом блещут стены, золотом потолки, золотом капители колонн, а нагой и алчу­щий Христос в образе нищего умирает перед нашими дверьми». И в своем обличении роскоши блаженный Иероним не делал исключения даже для украшения храмов, поставляя на первом месте долг помогать нуждающим­ся. «Пусть другие, — пишет блаженный отец в одном письме, — строят храмы, украшают стены мрамором, подвозят глыбы для колонн, золотят их капители, не чувствующие драгоценного украшения, пусть разукрашивают двери слоновой костью и серебром и раззолоченные алтари — драгоцен­ными камнями. Не упрекаю, не запрещаю... Лучше делать это, чем лежать на сложенных сокровищах. Но тебе предназначено другое: одевать Христа в лице бедных, посещать — в больных, питать — в алчущих». «Многие, — более резко говорит блаженный Иероним в другом письме, — строят стены и ставят колонны церковные; белеет мрамор, потолки блестят золотом, алтарь украшен дорогими камнями... Не возражайте мне, что в Иудее был богатый храм... Все это имело прообразовательное значение... А ныне, ког­да обнищавший нас ради Господь освятил нищету дома Своего, будем по­мышлять о кресте Его и считать богатство грязью. Зачем дивиться тому, что Христос называет маммоной неправедной? Зачем принимать и любить то, в неимении чего открыто признается апостол Петр?... Или отвергнем золото вместе с прочими иудейскими предрассудками, или, если нравится золото, то пусть нравятся и иудеи, которых вместе с золотом мы необходимо должны или одобрить, или осудить». «Храм Христа есть душа верующего; ее украшай, ее одевай, ей приноси дары, в ней воспринимай Христа. Какая польза, если стены наши блестят драгоценными камнями, а Христос терпит крайнюю нужду?».
   Кратким изложением воззрений западных отцов Церкви мы закончим настоящую главу, посвященную раскрытию православно-христианского учения о богатстве и бедности. Думаем, что, хотя святоотеческое учение изложено нами далеко не во всей полноте и выразительности, но все же мы в праве указать на поражающее согласие в отношении к этической оценке богатства и бедности представителей церковной мысли в первые четыре века жизни христианства. Нетрудно теперь в заключении главы сделать общие выводы о христианском взгляде на богатство и бедность.
   Прежде всего, христианская Церковь непоколебимо верует слову сво­его Учителя, что «жизнь человека не зависит от изобилия его имения». И богатство, и бедность сами по себе не имеют никакой ценности, так как относятся лишь к области внешних условий человеческой жизни и не имеют необходимо определяющего влияния на нравственное достоинст­во человека. Но самый факт разделения людей на богатых и бедных не есть Божеский закон, и богатство не есть Божий дар человеку, но такое разделение есть результат недостатка братской любви среди людей и обиды слабейших более сильными. Поэтому богатство всегда по своей сущности является «неправедным», так как предполагает обиду ближнего в процессе его собирания и холодность, граничащую с жесто­косердием, в отношении к ближним его обладателя и охранителя. Если св. отцы и говорят, что богатство может явиться для человека даром Божиим и послужить к его спасению, так единственно лишь в смысле долга или обязанности достаточного человека делиться своим с другими и через это исполнить волю Божию, допустившую человека владеть достоянием других; но не о праве человека хранить и умножать свое богатство и поль­зоваться им для себя. Пока остается хоть один просящий и нуждающийся, до тех пор имеющий достаток в этом мире и не делящийся своим с нужда­ющимся братом не может иметь мира со своей совестью и считать себя правым перед лицом правды Божией. Поэтому, всякое богатство, пока оно не роздано нуждающимся, есть бремя на пути к спасению, бремя тяжелое и неудобоносимое, не сбросив которое трудно христианину войти в Царство Божие. Поэтому же роскошь не только непозволительна хри­стианину, но напротив, находится в прямом противоречии с его христиан­ским призванием и всегда говорит об опасном охлаждении жизни сердца человеческого, не замечающего окружающей нужды и страданий. Поэ­тому же, наконец, и бережливость является добродетелью в том един­ственном случае, если скромность в личной жизни имеет в виду помощь бедным. В противном случае, как путь сбережения и увеличения своего имущества, бережливость есть та же скупость и сребролюбие, которые в нравственной жизни являются выражением жестокосердия и по сущест­ву должны быть оцениваемы и осуждаемы наравне с хищением у ближних принадлежащего им.
   Что касается бедности как недостатка необходимого в жизни, то хри­стианство видит в ней не нормальное явление, но результат того же са­мого недостатка братской любви между людьми. Но насколько каждый христианин, согласно апостольскому слову, более должен желать быть обиженным, чем обидчиком; настолько бедность в отношении к нашему делу спасения не является тяжелым бременем, будучи лишена прин­ципиально неправды и обиды ближнего. Напротив, своими характерны­ми свойствами — отсутствием заботы о тленном и скоропреходящем — она содействует совершенной свободе христианина в его стремлении к нравственному совершенствованию. И если вынужденная бедность имеет право на братскую помощь и, будучи переносима с терпением, го­ворит о высоком нравственном состоянии такого терпеливого бедняка, то бедность добровольная, как совершенное отречение от своего имуще­ства ради Христа и Его правды на земле, является одним из выражений истинно христианского совершенства и следования по стопам доброволь­но обнищавшего нас ради Господа Иисуса Христа.
    Блаженнее давать, нежели принимать Деян. XX:3—5
    При раздаче милостыни и во всякой добродетели помышляй не о суровости трудов, но о сладости наград; а прежде всего, имей в виду Господа нашего Иисуса, для Которого и предпринимаешь те или другие подвиги, и ты легко выйдешь на подвиги и в радости проведешь все время жизни Св. Иоанн Златоуст
   Нравственная жизнь христианина есть жизнь во Христе: Он — иде­ал христианского совершенства, перед лицом Которого должна протекать жизнь верующего, в непрестанном единении с Которым эта жизнь возра­стает и утверждается. Жить, подражая Христу — таков первый христиан­ский долг; преображаться в образ Христа, восходя от силы в силу — таков идеал христианской жизни. Богословие наше много говорит о подража­нии Христу Спасителю, рассуждает о долге такого подражания, о том, в чем оно должно состоять, как может христианин подражать Господу в обыденных условиях своей жизни и т. п. Вопрос о подражании Христу считается сложным и трудным в ряду других вопросов, решаемых в систе­ме христианского нравоучения. Много различных теорий высказано по этому поводу, много указано и разрешено недоумений, много порождено споров и возникло разногласий... Но есть такие черты в образе Христа Спа­сителя, относительно подражания которым не может быть разногласий, не нужны научные теории, бесполезны споры. И первое место в ряду таких черт святого и дорогого каждому облика Христа Спасителя принадлежит, бесспорно, Его милосердию. Не раз повествует Евангелие о милосердии Господа, и в этих простых, трогательных повествованиях с наибольшей полнотой выражено преобладающее настроение Господа во время Его зем­ной жизни. Не было ни одного вида человеческих страданий, не исклю­чая страданий от угрызения совести, ожесточенной грехами, на которые не отозвалось бы любящее сердце Спасителя — и как отозвалось! Если нас глубоко поражает и вызывает благоговейное преклонение Его святая молитва за врагов на кресте, то, кажется, еще более умиляет и трогает всегдашнее любовное внимание к самым обыкновенным, привычным для нашего глаза страданиям и огорчениям людей. Как жил Сам Спаситель, тому же и учил Он Своих последователей. Едва ли кто-либо из читавших Евангелие не был поражен тем, что в причте о страшном суде — самом наглядном изображении тайны будущей жизни — Сердцеведец Господь, прежде всего, видит в сердцах людей их отношение к тому горю, какое встречали они в жизни своих ближних на своем жизненном пути: если ты, как бы так говорил Господь, видел во время своей земной жизни голодного и жаждущего и не остался безучастным зрителем их страдания, но накор­мил и напоил их; если ты приютил в своем доме бесприютного странни­ка; одел лишенного одежды; посетил больного и заключенного в темнице и этим доставил ему радость и утешение, то приди ко Мне; ты — Мой последователь, ты — член Моего Царства. Нет речи здесь о героизме, самопожертвовании и высшей святости, чему также учил Господь Сво­их учеников, но указано со всей ясностью, что великое в христианской жизни выражается и в малом, в тех делах, какие всем доступны и ка­кие требуют только одного движения любящего сердца. И такова, прежде всего, милостыня, это наиболее простое и доступное проявление христи­анского милосердия. Нас не может поэтому удивлять, что и в откровен­ном, и в святоотеческом учении очень много и подробно говорится о ми­лостыне, и христиане призываются к тому, чтобы в ней проявлять свою любовь к ближним и к Самому Христу Спасителю. И благодаря такому выдающемуся месту, какое занимает долг творить милостыню в христи­анском миросозерцании, для настоящей главы нашего труда мы находим необыкновенно обильный материал в Слове Божием и в учении Церкви. Наша задача сведется, главным образом, лишь к тому, чтобы названный материал изложить в возможной раздельности частных черт и передать в соответствующих выдержках из древнеотеческих творений тот дух жи­вой любви, какой составлял душу собственно христианской милостыни и какой нашел совершенное отражение в святоотеческих наставлениях. Конечно, этот же дух дышал и еще более наглядно выражался в жизни великих христианских подвижников; но так как задачей настоящей главы является уяснение христианского учения о милостыне, то мы вовсе не предполагаем касаться истории христианской благотворительности и де­ятельности отдельных представителей христианского милосердия.
   Начиная изложение откровенного учения о милостыне с книг ветхо­заветных, мы можем отметить, что в вопросе о милостыне ветхозаветное откровение оттенило в существенном все те стороны, какие с совершен­ной полнотой раскрыты в новозаветном учении. Это, конечно, потому, что милостыня есть такое элементарное выражение любви к ближнему, какое доступно было всегда сердцу верующего и независимо от определенных велений закона. Закон, правда, определял частные случаи и виды благот­ворения, так что не было совершенной свободы в деле милостыни; и в этом отношении, как и вообще, закон ничего не довел до совершенства. Но закон не полагал строго определенных границ для милостыни, и в сердце верующего всегда могло найтись больше, чем заключалось в букве закона. Недоставало ветхозаветному взгляду на милостыню и той широты, какая присуща только проявлениям совершенной любви. Понятие «ближнего», которому нужно было благотворить, суживалось законом и в направле­нии национальности, и в направлении нравственной порядочности. Но все же высшее откровение богопросвещенного ветхозаветного сознания поднималось над этими отношениями, и в пророческих речах, равно как и в учительных книгах, мы встречаем такое возвышенное учение о ми­лостыне, что его без преувеличения можно назвать зарей, возвещавшей восход в Израиле истинного солнца любви.
   Мы видели уже, что, по взгляду ветхозаветного нравоучения, долг творить милостыню являлся первым и неотложным, таким элементарно добрым делом, отсутствие которого говорило о совершенной неразвитости или непорочности человека. Так как в речи нашей об отношении к праву собственности были достаточно полно указаны те постановления закона, которыми определялась, так сказать, обязательная милостыня со сторо­ны богатых и вообще достаточных лиц в пользу неимущих, то теперь мы остановимся лишь на вопросах о том, имел ли долг милостыни в Ветхом Завете всеобщее значение, и какими свойствами должна была обладать истинная милостыня по ветхозаветному на нее взгляду, и какие побужде­ния по этому же взгляду лежали в основе долга творить милостыню.
   На первый вопрос, о том именно, имел ли долг этот всеобщее значе­ние для ветхозаветного верующего, трудно ответить со всей определен­ностью. Скорее можно предположительно высказать суждение, что такой всеобщности не было, так как мы встречаем ограничения и в направле­нии того, кому нужно оказывать милостыню, и в направлении того, кто должен быть благотворителем. В первом случае встречаем определенное разграничение единомышленников и чужеземцев, равно как праведных и грешных. Если на «земле своей» израильтянин должен был помогать всякому обедневшему и не брать с него роста и прибыли за данное в рост, то с иноземца мог и взыскивать долг после года прощения, и брать с него рост и прибыль. Подобные же отношения, хотя и не законодательного ха­рактера, и в позднейшее время, мы находим в разделении лиц благочести­вых и грешных, причем не считается обязательным помогать последним. «Давай благочестивому, — советует книга Иисуса, сына Сирахова, — и не помогай грешнику. Делай добро смиренному и не давай нечестиво­му: запирай от него хлеб и не давай ему... ибо и Всевышний ненавидит грешников и нечестивым воздает отмщением. Давай доброму и не помогай грешнику».
   Но, несмотря на подобные ограничительные предписания, невозмож­но, сказали мы, с уверенностью утверждать, что долг милостыни не имел в Ветхом Завете всеобщего значения. Совесть верующего предстояла пе­ред лицом такой совершенной святости, чистоты и любви, что в верую­щем сердце находился живой источник правды высшей, сравнительно с правдой закона. Если Иосиф Обручник был назван «праведным» за то, что его правда была выше правды закона, то в известном смысле это же можно сказать и о милостыне. В то время как лицемерие книжников и фа­рисеев делало из закона преграду добру и, в частности, извратило в корне учение о милостыне, совесть истинно верующего видела за оградой за­кона бесконечный горизонт на пути служения к ближнему. И мы слышим в учении ветхозаветного мудреца не только указание на границу милосер­дия, но и призыв возвышаться над этими преградами. «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напои его водою... Господь воздаст тебе». Множество предписаний и советов подавать милостыню и вообще благотворить нуждающимся не содержит никаких указаний на ограничение лиц, которым должно благотворить. Поэтому, думается, слово Христа Спасителя о помощи всякому нуждающемуся, с особенной ясностью высказанное в притче Господа о милосердном самарянине, не могло показаться слушателям призывом к нарушению закона.
   Таким образом, законные ограничения долга творить милостыню в отношении лиц, требующих помощи, не имели, видимо, абсолютного значения. Точно так же не имело такого значения и то наставление вет­хозаветной мудрости, по которому нужно было творить милостыню от избытка, но не до скудости: помогай человеку по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же. Пример вдовы из Сарепты Сидонскойнаглядно говорит, что для нравственного сознания не было такого не­достатка, который бы делал ненужной милостыню; и, бесспорно, имело жизненное значение наставление книги Товита: когда у тебя будет много, твори из того милостыню; и когда у тебя будет мало, не бойся творить ми­лостыню и понемногу. И когда величайший ветхозаветный пророк обра­тился к народу с таким призывом, чтобы имеющий две одежды дал одну неимущему, и имеющий пищу делал бы то же, то этот призыв полнее выражал дух закона, чем самодовольное понимание его фарисеем, давав­шим десятину бедным. Вообще, если мы находим в законе указания на долг каждого давать «десятину» для бедных, помимо десятины в пользу левитов, то никогда в законе мы не встречаем мысли о праве ограничи­ваться такой мерой, и никогда закон не суживает возможной широты любящего сердца.
   Если после сказанного о всеобщности долга милостыни по ветхозавет­ному учению, мы обратимся к исследованию его взглядов на побуждения к милостыне и на те ее свойства, какие делают ее истинной добродете­лью, то в этом случае встретим столь высокую характеристику должного настроения в лице оказывающего милостыню, что эта характеристика не­посредственно примыкает к новозаветному учению о милостыне.
   В ряду побуждений к милостыне мы на первом плане всюду на про­тяжении всей истории ветхозаветного домостроительства встречаем указание на богоугодность милостыни, как такое ее свойство, кото­рое приближает милостыню к делам не-посредственного служения Богу и сообщает ей религиозное освящение. Для нас должно быть понятно основание для такого взгляда после сказанного в первой главе нашего труда. Если Господь есть верховный Владыка всего, и все, чем владеет человек, по учению ветхозаветного Откровения, принадлежит собст­венно Богу, то долг верующего — относиться к своему имуществу со­гласно с волей Божией, которая определенно ставила перед человеком требование помогать нуждающимся. Исполняя волю Божию, верующий мог считать себя в праве ожидать милости и благодеяний от Господа; напротив, не исполнив этого веления воли Божией, он (верующий) не мог не страшиться гнева Божия и не тревожиться за безопасность того, чем он владел по воле Божией. «Берегись, — заповедует пророк Мои­сей, — чтобы глаз твой не сделался немилостив к нищему брату твое­му, и ты не отказал ему; ибо он возопиет на тебя к Господу, и будет на тебе великий грех. Дай ему. ибо за то благословит тебя Господь Бог твой во всех делах твоих». Благотворение неимущему прямо называ­ется почитанием Творца, даванием взаймы самому Богу, Который воз­даст за благодеяния, оказываемые бедным, воздает даже в том случае, если получивший благодеяния не воздаст должного. В книге Товита с особенной определенностью отмечена та мысль, что подаяние мило­стыни есть служение Богу и является надежным залогом на получение от Него милости. «Из имения твоего подавай милостыню, и да не жа­леет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лицо Божие! Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя бу­дет мало, не бойся творить милостыню и понемногу, ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее перед Всевышним». Милостыня в этой же книге постав­ляется наряду с молитвой и постом, и вообще ей усваивается великое религиозное значение. Доброе дело — молитва с постом, и милосты­ней, и справедливостью... Лучше творить милостыню, нежели собирать золото, ибо милостыня от смерти избавляет и может очищать всякий грех. И такой взгляд на значение милостыни в жизни верующего на­шел выражение во многих ветхозаветных книгах. Мы уже видели рань­ше, что служение бедным являлось угождением Богу и делало челове­ка особенно достойным Его милости. И насколько высокий взгляд на милостыню был присущ сознанию лучших из сынов избранного народа, видно из того, что милостыня поставляется не только рядом с молит­вой, как в отмеченном месте из книги Товита, но и наряду с жертвой и постом, причем самое священное в жизни верующих — храмовое богослужение — признается угодным Богу только при сопутствующем ему милосердном настроении сердца. «Вот пост, — говорит великий про­рок от лица Божия, — какой Я избрал... Раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его и от единокровного твоего не укрывайся... Когда отдашь голодному душу твою и напитаешь душу страдальца — тогда свет твой взойдет во тьме». Этот же великий пророк прямо противополагает внешнее богослужение — жертвоприношения и праздничные собрания — добрым делам, причем на первом месте стоят дела милосердия: научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову; и только под условием такого живого сердечного отклика на чужое горе признается нужным и богоугодным молитвенное служение Богу. И такая точка зрения обычна у пророков. Пророк Михей прямо противополагает в возвышенной и необыкновенно сильной речи дела внешнего богослуже­ния и дела милосердия, поставляя последние на несравнимую высоту. А слова пророкак Осии от лица Божия (Я милости хочу, а не жертвы), повторял Сам Спаситель мира, как выражение истинного духа закона.
   И таким значением, усваиваемым милосердию вообще, а милостыне, как его первому проявлению, в частности, объясняется и то, что ми­лостыня в глазах ветхозаветных верующих имела не только высокую нравственную ценность, но и значение очистительное, подобное тому, какое усваивалось жертвам и вообще богослужебным обрядам. Не толь­ко в приведенном уже нами месте книги Товита утверждается, что ми­лостыня может очищать грехи, но это же самое верование мы встречаем и у пророков. Пророк Исайя, призывая израильтян возлюбить дела мило­сердия, обещает им от лица Господа в случае обращения их к соверше­нию таких дел совершенное прощение грехов: «если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур,— как волну убелю». Пророк Даниил прямо указывает в своем совете царю Навуходоносору на очистительное значение милостыни: «Царь!... Иску­пи грехи твои правдой и беззакония твои милосердием к бедным». В книге Притчей исповедуется вера, что милосердием и правдой очища­ется грех; такая же вера исповедуется и в позднейшем произведении ветхозаветной мудрости: вода угасит пламя огня, и милостыня очистит грехи. В этой же книге милостыня поставляется наряду с обязанностя­ми религиозного характера.
   Как открывается из сказанного, долг милостыни в Ветхом Завете утверждался, прежде всего, на религиозном основании. Творить ми­лостыню считалось потому долгом, что это — заповедь Божия, и Сам Господь, являясь защитником всех нуждающихся, требовал служения им, как Самому Себе. Иными словами, милостыня потому составляет нравственный долг для верующего, что она богоугодна. Сознание того, что милостыня и может явиться залогом земного благополучия мило- сердного, и имеет силу очищать грехи, всецело покоилось на этой религиозной основе. Другие побуждения к милостыне, сравнительно с религиозными, стояли на втором плане. Истинно гуманные основы милостыни выступают со всей ясностью не в качестве обоснования долга благотворить нуждающемуся, но в указаниях на свойства истин­ной милостыни, какие свойства определяются как тем, что милосты­ня совершается ради Господа, так и тем, что она имеет дело с чутким человеческим сердцем. И эти свойства истинной милостыни указаны с большой выразительностью и полнотой. Это щедрость, свобода и лю­бящая настроенность.
   Первое свойство истинно богоугодной милостыни — щедрость. Нуж­но давать всегда нуждающемуся, когда только есть возможность, давать и из многого, и из малого так, чтобы не жалел глаз творящего милостыню; сыпать щедро, а не быть сверх меры бережливым. Свобода творящего ми­лостыню должна выражаться в том, чтобы милостыня была радостью для души благотворящего. Не должно скорбеть сердце человека, когда он дает бедному, потому что только добровольно дающего любит Бог. Наконец, любящая настроенность при совершении милостыни сама собой выте­кает из того чувства братского единства, какое требует не делать другим того, чего каждый не желал бы и для себя. Прекрасные наставления по этому поводу мы находим в книге Иисуса, сына Сирахова. Здесь требуется от благотворящего такая высота благожелательного настроения, что сове­ты этой книги по данному предмету могут быть признаны имеющими веч­ное значение. «Сын мой! — учит мудрец. — Не отказывай в пропитании нищему и не утомляй ожиданием очей нуждающихся; не опечаль души алчущей и не огорчай человека в его скудости, не смущай сердца, уже огорченного и не откладывай подавать нуждающемуся... Приклони ухо твое к нищему и отвечай ему ласково, с кротостью». «Сын мой! при бла- готворениях не делай упреков и при всяком даре не оскорбляй словами. Роса не охлаждает ли зноя? Так слово — лучше, нежели даяние. Поэтому не выше ли даяния слово? А у человека доброжелательного и то, и дру­гое. Глупый немилосердно укоряет, и подаяние неблагорасположенного иссушает глаза». «К бедному будь снисходителен, и милостыней ему не медли». «Тяжел для человека с чувством упрек за приют в доме и пори­цание за одолжение».
   Чтобы заключить наш очерк ветхозаветных воззрений на милосты­ню, остается сказать лишь несколько слов относительно видов благот­ворения. В ветхозаветных книгах мы встречаем указания на все обыч­ные виды милостыни: помощь нищему и вообще бедному; указания на долг накормить голодного и напоить жаждущего, помочь больному и калеке, позаботиться об узниках, поддержать вдову и сироту, ока­зать гостеприимство бездомным, одеть нагого, приютить странника, согреть озябшего, совершать погребение умерших бедняков и т. д.
   Нам нетрудно теперь подвести итоги и сделать общую характеристику ветхозаветного учения о милостыне. Это учение является возвышенным и дышит такой религиозностью и гуманным чувством в отношении бедст­вующих, что в значительной степени может быть признано отвечающим глубочайшим требованиям нашей совести. Если призывы к милостыне носят иногда юридический характер, так что им не достает совершенной свободы, если побуждения творить милостыню указываются не только в благоговении перед заповедью Господа, но и в земном благополучии милосердного, как награде за его благотворительность, то все это было естественно в религии подзаконного человечества, и все это не мешало одухотворять букву закона и возводить ее к совершенству абсолютных требований любви и свободы, как это мы видим, особенно в пророческих созерцаниях. Но, конечно, такой совершенный путь в понимании духа за­кона мог быть и действительно был не единственным. Можно было букву закона не одухотворять и не расширять до высоты требований совершен­ной любви, но материализовать и суживать до совершенного извращения истины. Евангельские повествования дают нам возможность ясно видеть, до какой степени извращения можно было довести учение о милостыне ветхозаветного Откровения. На ветхозаветном учении о милостыне ле­жала та же печать ограниченности, какая характеризует и ветхозаветное учение о любви. Только учение о совершенной любви во Христе могло и взгляду на милостыню сообщить ту абсолютность, какая характери­зует христианское учение вообще. В христианстве спадают границы национальных и всяких других ограничений, потому что в нем нет иудея и эллина, раба и свободного. Та религиозность, которая составляла душу ветхозаветного учения о милостыне, в новозаветном откровении получает высочайший духовный характер, чуждый всякого эгоистическо­го элемента. Наконец, ограниченная свобода ветхозаветного благотвори­теля становится совершенной свободой детей одного Небесного Отца и утверждается на любви к Богу, как Отцу, и на братской любви верую­щих друг к другу.
   Первое, что нужно, по нашему мнению, отметить в новозаветном уче­нии о милостыне — это абсолютность евангельской заповеди творить милостыню. Как уже было и раньше отмечено, закон христианской благот­ворительности такой, чтобы давать всякому просящему. Все возможные ограничения оказываются вовсе исключенными этой всеобщностью долга благотворить нуждающемуся. Национальные различия бледнеют перед сознанием того, что голодный человек для христианина — его ближ­ний, идея о чем так определенно и доступно выражена Господом в притче о милосердном самарянине. Если христианство признавало законность естественных наших человеческих чувств и указывало на то, что прежде всего должна быть забота и попечение о ближних по вере, то это не было ограничением христианской любви, а обусловливалось естественной огра­ниченностью сил благотворящего, подобно тому, как и особенная близость Христа Спасителя к Своему народу принципиально не помешала Его слу­жению быть всемирным. Закон милостыни, ее принципиальное выражение всегда одно: дай всякому просящему, всякому брату или сестре, которые не имеют необходимой одежды и дневного пропитания. Христианство при­ветствовало милостыню со стороны язычников избранному народу, как, например, в лице сотника Корнилия, и, конечно, не христианство с его проповедью о братстве всех людей могло полагать пределы движениям любящего сердца в виде различия национальности или даже нравственной добропорядочности просящего. Если ветхозаветный мудрец советовал да­вать доброму и не давать нечестивому, то христианство провозгласило принцип «не судите никак прежде времени» и учило, соответственно это­му, милосердию, подобному милосердию Небесного Отца, Который повеле­вает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Благотворите ненавидящим вас — в этом для христианина подобие любви Божественной. И такая всеобщность долга тво­рить милостыню нашла выражение не только в заповеди о благотворении каждому просящему, но и в указании на возможность и обязанность для каждого творить милостыню. Уже ветхозаветный праведник призывал творить милостыню не только из многого, но и из малого. Христианство бесконечно углубило эту мысль, определенно указав, что величина жер­твы зависит не от количества жертвуемого, но от степени того лишения, какому добровольно подвергает себя благотворящий: если есть усердие, то оно принимается, смотря по тому, кто что имеет, а не по тому, чего не име- ет, — так сформулировал св. апостол этот закон христианской милосты­ни. И в Евангелии мы встречаем трогательное конкретное выражение этого же закона милостыни, по которому ценность ее не зависит от количества. «Сел Иисус, — рассказывает св. евангелист Марк, — против сокровищни­цы и смотрел, как народ кладет деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Пришедши же одна бедная вдова положила две лепты, что составляет кодрант. Подозвав учеников Своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в со­кровищницу: ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила все, что имела, все пропитание свое». Такая этическая оценка милостыни, совершенно выводящая ее ценность из ограничения числом и мерой, делает то, что каждый в христианстве и может, и должен являть­ся жертвователем: у кого две одежды, тот дай неимущему, и у кого есть пища, делай то же. Даже кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награ­ды своей. Ясно, что закон милостыни выведен из границ большей или меньшей имущественной состоятельности, и этому закону усваивается значение всеобщего долга. Каждый в день Страшного Суда должен дать отчет в исполнении этого закона, такого общедоступного и в тоже время такого важного, что Судия неба и земли прежде всего видит в сердцах людей то или иное отношение их к долгу милостыни. И вполне понятно, что в системе христианского нравоучения делам милосердия усваивает­ся такое громадное значение: милостыня — это первичное обнаружение той любви к ближним, которая составляет душу христианства. И насколь­ко в нем неразрывно связана любовь к ближнему с любовью к Богу, на­столько и милостыне, как проявлению христианской любви, усваивается значение служения Богу: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Так определенно, без возможности пе­ретолкования, Христос Спаситель усваивает религиозное значение делам христианского милосердия. И такое освещение долга творить милостыню позволяет нам понять те побуждения, какие Евангелие и апостольские по­слания указывают для милостыни.
   Мы видим уже, что в Ветхом Завете одним из побуждений творить милостыню была вера в то, что Господь воздаст благотворящему Своей милостью. Совершенно подобное этому мы встречаем и в еван­гельском учении, только, конечно, соответственно одухотворенности христианской религии, взоры верующего обращаются от земного к не­бесному и вечному. «Придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира» — вот слова ответной Божественной любви милосердным. И всюду в Евангелии мы встречаем ясно выраженное обещание награды в Царстве Небесном, как сильней­шее побуждение творить милостыню. «Смотрите, — учил Христос Спа­ситель, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного». «Если хочешь быть совершенным, — наставлял Господь богатого юно­шу, — пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь со­кровище на небесах». Подобный же характер имеет наставление Госпо­да звать на обед к себе или на ужин нищих, увечных, хромых, слепых, потому что за это воздастся в воскресение праведных. Такой же, только более общий смысл имеет совет приобретать себе друзей богатством не­праведным, чтобы они приняли благотворителя в вечные обители. На этой же точке зрения утверждались и св. апостолы, когда призывали верующих благотворить нуждающимся, причем св. апостол Иаков не затруднился самое христианское благочестие определить как любящую заботу о неимущих: чистое и непорочное благочестие перед Богом и От­цом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях. Мы не предпо­лагаем брать на себя задачу защищать христианское учение от обвине­ния его в утилитарном характере. Позволим себе указать только на то, что природа Божиего Царства одна и на земле, и на небе — это Царство любви. Любовь друг к другу в этом мире есть первый признак принад­лежности людей к Царству Христову. И насколько дела милосердия, частнее — милостыня, есть выражение такой искренней братской люб­ви, настолько она есть признак участия нашего в Царстве Христовом, показатель жизни по законам этого Царства и, следовательно, залог бу­дущего блаженства. В христианской милостыне ценность усваивается, конечно, как мы уже видели, не количеству ее, но сердечной настроен­ности и, прежде всего, полноте любви. Поэтому и говорит с такой силой апостол Павел, что, если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Милостыня есть, таким образом, первое выражение той любви, которая является источником жизни Царства Христова, и первым условием принадлеж­ности к этому Царству, и выражением христианского благочестия. «Если, — говорит поэтому св. апостол Иаков, — кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет, может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из нас скажет им: идите с миром, грейтесь и насыщайтесь, но не даст им потребного для тела, что пользы». Побуждение благотворить ради небесной награды есть частное выражение того общего закона Царства Божия, по которо­му ради вечного должно жертвовать временным и ради любви к Христу любить Его меньших братьев.
   Таким образом, и в Новом Завете милостыне усваивается самое высокое значение — служения Богу в лице нуждающихся. Такой ореол святости, каким окружается в христианстве дело милостыни, объясняет всецело и то, что милостыня в христианстве должна быть проникнута духом совершен­ной любви и свободы. Те свойства милостыни, какие нашли выражение и в Ветхом Завете — щедрость, свобода и любящая настроенность — все­цело приложимы и к характеристике христианского милосердия.
   Полнота любви делает, прежде всего, то, как мы уже говорили, что верующий не может смотреть на свое имущество, как на принадлежащее ему лично, но видит в нем достояние всех неимущих. Отсюда необходи­мым свойством христианской милостыни является щедрость, не знаю­щая границ. Кто сеет щедро, тот щедро и пожнет. И как мы уже видели, идеальная евангельская точка зрения в отношении милостыни та, что необходима готовность к совершенному отречению от своего имущества. Имеющий две одежды должен дать одну неимущему, поступая так же и в отношении пищи; высшая ценность принадлежит милостыне вдовы, по­жертвовавшей все свое дневное пропитание и т. д. Если св. апостол пишет коринфянам: «не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тягость, но чтобы была равномерность. Ныне ваш избыток в восполнение их не­достатка; а после их избыток в восполнение вашего недостатка, чтобы была равномерность», — то такое наставление делается понятным для нас, если мы вспомним, что апостол считал избытком: «имея пропитание и одежду, — говорит он, — будем довольны этим». И если коринфян св. апостол побуждает к милостыне советом соблюдать равномерность, то радуется полноте любви македонян, которые были доброхотны по си­лам и сверх сил. Щедрость в христианской милостыне может иметь одну лишь границу: в удовлетворении нужды ближних. И как бесконечны ну­жда и горе людей, так не имеет границ и долг творить милостыню.
   Таким образом, совершенная любовь в деле милостыни выражается, прежде всего, в щедрости, в готовности всем пожертвовать ради ближне­го, и в этом случае критерием ценности милостыни служит та мера само­отречения любви, какая проявляется в милостыне, что уже было отмечено нами раньше, и о чем так наглядно говорит евангельский рассказ о вдове с ее двумя лептами.
   Но если щедрость, таким образом, должна являться внешним выраже­нием совершенной любви, то истинную душу милостыни составляет ее совершенная свобода, вытекающая и неразрывно связанная с любящей настроенностью сердца. В новозаветном Откровении мы не находим и следа какого бы то ни было внешнего юридического принуждения к ми­лостыне; напротив, здесь все предоставлено свободе человека. Поэтому нет в Евангелии и утверждения тех гуманных законов Моисея, по кото­рым каждому можно было насыщать свой голод на ниве и в винограднике ближнего, пользоваться остатками после сбора плодов и всякими произве­дениями земли в год седьмой. Законы эти были прекрасны, ими руководил­ся в Своей земной жизни Сам Христос Спаситель и Его апостолы; законы эти и теперь, при наличном уровне действительной жизни христиан, мо­гли бы составить лучшее украшение кодексов наших гражданских зако­нов. Но перед лицом идеальных задач развития Божьего Царства всякое определение законом начала братской помощи явилось бы ограничением богодарованной свободы детей Божиих. И такое определение не нашло места в новозаветном Откровении. В нем с силой оттеняется известный и ветхозаветному жизнепониманию принцип добровольности даяния, радостности его. «Блаженнее давать, нежели принимать» — таков де­виз христианской свободы в благотворении. Апостол Павел выдвигает это свойство на самое видное место. Он отмечает в жертве македонян, прежде всего, то, что глубокая нищета их преизбыточествует в богатстве их ра- душия. Убеждая коринфян щедро жертвовать на помощь страждущим братьям, св. апостол настаивает, чтобы благословение их было готово, как благословение, а не как побор... Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением, ибо доброохотно дающего любит Бог. Этот же характер добровольности и радушия апостол отмеча­ет и в приношениях церкви Филиппийской, Македонской и Ахаийской. Эта же свобода приношений ясно выражалась и в жизни первенствующей Церкви, и в словах апостола Петра Анании.
   Таким образом, христианская милостыня должна служить свободным проявлением любви к ближнему, и насколько свобода несовместима со всяким видом неискренности и лицемерия, настолько и христианская милостыня должна быть искренна и бескорыстна, как имеющая основу в любви к ближнему. Из истории Анании и Сапфиры ясно видно, каким тяжким нарушением законов Божиего Царства были их ложь и неис- кренность. И Сам Христос Спаситель со всей определенностью учил о необходимости совершенной чистоты побуждений в деле милостыни. «Смотрите, — учил Господь, — не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед со­бой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что де­лает правая, чтобы милостыня твоя была в тайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».
   Наконец, сказали мы, необходимым свойством христианской мило­стыни должна быть любящая настроенность сердца благотворителя, благодаря которой милостыня христианина не только совершенно чиста от посторонних побуждений, совершенно бескорыстна, но и соединяет­ся с живым сочувствием к чужому горю, более того — с переживанием чужой нужды. Мы уже имели случай привести слова св. апостола Павла, где он утверждает, что и совершенная раздача имения не имеет никакой ценности, если не сопровождается любовью. И в послании к Евреям на конкретном примере выражен ясно закон христианской благотворитель­ности. «Помните узников, — заповедует апостол, — как бы и вы с ними были в узах, и страждущих, как и сами находитесь в теле». Такое имен­но отношение к горю и является выражением искренней любви, сущность которой, по ее психологической природе, и составляет единение с люби­мым. И не только в учении Христа Спасителя освящена милостыня, как проявление христианской любви, но и явлен миру совершенный образец любящего участия Господа в людском горе.
   Что касается, наконец, различных видов христианской благотво­рительности, то они указаны самим Христом Спасителем в Его притче о страшном суде, еще более — в делах Его милосердия к людям; и, наконец, в новозаветном Откровении мы встречаем описание самой совершенной организации общецерковной милостыни. В идеальной чистоте принцип такой милостыни осуществился в устроении жизни первохристианской общины, где был дар Богу со стороны одних и дар от Бога другим — нуждающимся. Указания на организацию церковной благотворитель­ности встречаем мы и в дальнейших повествованиях книги Деяний, и в посланиях св. апостола Павла. Наконец, и совершение вечерей любви, где все верующие имели братское общение в пище, являлись для бедняков своего рода милостыней от лица Церкви.
   Таким образом, в новозаветном Откровении оттенены все существен­ные стороны в учении о милостыне, и все это учение утверждается на христианском понимании любви, как основы жизни. Мы не останавлива­лись на подробном анализе данных, представляемых Новым Заветом для уяснения христианского взгляда на милостыню, так как такой всесторон­ний анализ новозаветного библейского текста мы находим в авторитет­ных писаниях отцов и учителей Церкви, к изложению учения которых по интересующему нас вопросу мы теперь и обращаемся.
   В святоотеческой письменности учению о милостыне принадлежит самое видное место, особенно же в творениях св. Иоанна Златоуста, который раскрыл христианское учение о милостыне в исчерпывающей полноте. Нужно заметить, что раскрытие учения о милостыне у святых отцов в значительной мере напоминает судьбу отношения святоотече­ской мысли к богатству. Пока среди верующих царила одушевленная братская любовь, до тех пор у церковных учителей не было особенных побуждений останавливаться на частных вопросах, связанных с учени­ем о милостыне, например, на вопросе о том, кому должно благотво­рить и как можно творить милостыню самому малоимущему человеку. Но когда в Церкви обострился процесс борьбы царства любви и царства эгоизма, духа и плоти, Божиего и кесарева, что, как мы уже отметили, довольно ярко выразилось с половины III века, и в писаниях отцов этого периода, и позднее мы встречаем вместе с настойчивыми предостереже­ниями против обольщения богатством и горячие призывы к милостыне с самым ярким изображением ее значения в жизни христианина и побу­ждений к ней.
   В писаниях мужей апостольских сравнительно подробно говорит о милостыне апостол Ерм в своем «Пастыре». В других же творениях этого периода святоотеческой письменности содержатся лишь общие ука­зания на долг христиан благотворить нуждающимся.
   Ерм говорит о милостыне во всех трех отделах «Пастыря». В первом отделе видений, именно в видении третьем, Ерм говорит о мотивах или побуждениях к щедрой милостыне. Это место из «Пастыря» мы уже имели случай привести ранее. Здесь указываются побуждения творить мило­стыню двух порядков: с точки зрения естественно-гуманной и собственно религиозной. В первом случае обращается внимание на то, что в жизни должна быть естественная справедливость в распределении имущест­ва, так как в противном случае одни вредят себе излишеством, а другие гибнут от неимения пищи. И прямой путь к восстановлению справедли­вости есть щедрая помощь нуждающимся со стороны имущих. С христи- анско-религиозной точки зрения Ерм указывает побуждение к милостыне в идее будущей жизни и суда, перед лицом которых человек может тво­рить добро и благотворить лишь в течение краткой земной жизни, пока не окончено строение башни.
   В отделе заповедей встречается очень интересное указание на то, что благотворить должно без всякого разбора, давать всякому про­сящему без опасения, что милостыня попадет в руки недостойных ее. «Делай добро, — увещевает Пастырь во второй заповеди, — и от пло­да трудов твоих, который дает тебе Бог, давай всем бедным просто, ни мало не сомневаясь, кому даешь. Всем давай, потому, что Бог хочет, чтобы всем было даруемо от Его даров. Берущие отдадут отчет Богу, почему и на что брали. Берущие по нужде не будут осуждены, а беру­щие притворно подвергнутся суду. Дающий же не будет виноват; ибо он исполнил служение, какое он получил от Бога, не разбирая, кому дать и кому не давать, и исполнил с похвалой перед Богом». Можно отметить здесь же, что подобная мысль в таких же словах выражена и в упомянутом уже раньше нами древнем памятнике «Учение двенадцати апостолов». «Всякому просящему, — читаем в первой же главе этого памятника древне-церковной письменности, — у тебя дай и не требуй назад; ибо Отец желает, чтобы всем было даруемо от Его благодатных даров. Блажен дающий по заповеди, ибо он свободен от наказания; но горе принимающему: ибо если кто берет, имея нужду, то тот свободен от наказания; не имеющий же нужды даст отчет, почему и для чего брал и, подвергшись заключению, он будет испытан и относительно того, что он делал, и не выйдет оттуда, пока не уплатит последнего кодранта. Но и о сем также было сказано: пусть милостыня твоя преет в твоих руках, пока ты узнаешь, кому ты должен ее давать». Последнее замечание, как видим, не гармонирует с принципиальной точкой зрения, раскрытой в приведенных словах Ерма, и это замечание может служить намеком на существование в глубокой древности противоположного взгляда на способ давать милостыню, взгляда, несомненно, исходившего из созна­ния ограниченности тех средств, какими каждый в отдельности может располагать, помогая нуждающимся. Этот взгляд находил выражение не раз и позднее, но он всегда оставался в тени сравнительно с ярким исповеданием всех величайших учителей Церкви долга благотворить всякому просящему, согласно завету Господа.
   Наконец, в последнем отделе «Пастыря», в подобиях, мы встречаем не только указание на долг милостыни и призыв благотворить всем нужда­ющимся по мере сил своих, но и очень интересное указание на такой вид милостыни, который позднее вошел в обычай древнемонашеской жиз­ни — это пост ради милостыни бедным. «Я научу тебя, — говорит в пя­том подобии Пастырь, — какой пост есть совершенный и угодный Богу... Соблюдай его таким образом: прежде всего, воздерживайся от всякого дурного слова и злой похоти и очисти сердце твое от всех сует века сего. Если соблюдешь это, пост у тебя будет праведный. Поступай так: испол­нив вышесказанное, в тот день, когда постишься, ничего не вкушай, кроме хлеба и воды; и, исчисливши издержки, которые ты сделал бы в этот день на пищу, по примеру прочих дней, остающееся от этого дня отложи и от­дай вдове, сироте или бедному; таким образом, ты смиришь свою душу, и получивший от тебя насытит свою душу и будет за тебя молиться Госпо­ду. Если будешь совершать пост так, как я повелел тебе, то жертва твоя будет приятна Господу».
   В век христианских апологетов также еще не наступила пора для всестороннего раскрытия учения о христианской милостыне. Собственно апологии имели определенное назначение, и здесь можно было ожидать лишь случайных указаний на благотворительную практику Церкви. Что же касается других произведений церковной письменности этого перио­да, то продолжавшееся тесное общение гонимых христиан между собой делало проповедь о милостыне почти лишней. И если в творениях Кли­мента Александрийского встречаются указания на известные свойства христианской милостыни, то только у св. Киприана мы слышим такие призывы к милостыне и указания на ее значение в христианской жизни, какие сделались обычными в IV и дальнейших веках церковной истории. Но св. Киприан, как уже было отмечено, стоял на рубеже двух периодов развития церковной мысли в отношении собственности.
   Интересные для нас указания на благотворительную практику Цер­кви мы встретили в апологии св. Иустина-мученика и в сочинениях Тер- туллиана. В приведенных уже словах первой апологии св. Иустинасодержится очень ценное указание на ту необычайно привлекательную сторону древнецерковной милостыни, которая выражалась в посредстве Церкви и ее предстоятеля между благотворящим и нуждающимися. Здесь не только указывается на общие трапезы после богослужебного собрания, но и определенно говорится о том, что «достаточные и желающие, каждый по своему произволению, дают, что хотят, и собранное хранится у пред­стоятеля; а он имеет попечение... о всех, находящихся в нужде». Таким образом, в этом отрывке апологии св. Иустина мы встречаем указание на особый вид церковной милостыни, причем очень настойчиво подчерки­вается полная добровольность жертвы («желающие», «по своему произ­волению», «что хотят»).
   Совершенно сходное свидетельство мы находим и в апологии Тертул- лиана, где более подробно указывается на организованную церковно-об- щественную милостыню совершенно добровольного характера. Говоря о том, что в христианской Церкви «на деньгах не основывается никакое Божие дело», Тертуллиан рассказывает далее об организации церковной помощи бедным. «Если и есть у нас некоторое подобие денежного ящика, то он набирается не из почетных сумм, как бы из сумм религии, взятой на откуп. В наш ящик каждый в первый день месяца или когда хочет, если только хочет и если может, делает небольшое подаяние. Ибо к этому никто не принуждается, но каждый приносит добровольно. Это есть как бы залог любви. Ибо деньги, собранные в этот ящик, тратятся не на пиры, не на попойки и не на неблагодарные харчевни, но на питание и погре­бение бедных, на мальчиков и девочек, лишившихся имущества и роди­телей, и на стариков... также на потерпевших кораблекрушение; и если кто-либо находится или в рудниках, или на островах, или под стражей, то и он делается воспитанником своего исповедания». И далее Тертуллиан указывает на агапы как вид церковного благотворения неимущим: «ка­ких бы издержек, — пишет он, — наша вечеря ни стоила, но есть польза делать издержки во имя любви, так как мы на этой вечере помогаем всем бедным... потому, что Бог особенно печется о бедных».
   В известном уже нам сочинении Климента Александрийского «Кто из богатых спасется» означены довольно выпукло те черты, которые характеризуют христианскую милостыню со стороны настроения бла­готворящего: полная, радостная готовность помочь каждому нужда­ющемуся без огорчения и разборчивости. Приобретайте себе друзей богатством неправедным, чтобы они, когда обнищаете, приняли вас в вечные обители. Приводя эти слова Господа, Климент поясняет, как должен давать милостыню христианин. «Обращай внимание, — говорит он, — первее всего на то, что Он тебе повелевает. Не повелел Он требо­вать от тебя и не того от тебя ожидает, что ты будешь тяготиться, но что сам будешь отыскивать тех, которые имеют получить от тебя благодея­ние... Прекрасны, без сомнения, и слова апостола: «радостного дателя любит Бог». А радостный датель есть тот, кто радуется, раздавая, и не скупится, подобно сеющему, чтобы богатство сеять; дает он без ворчли­вости, стона и печали, участливо; это истинная благотворительность. Но еще лучше тот, о ком Господь в другом месте говорит: «всякому про­сящему дай». Такая щедрость, поистине, Богу свойственна. Вот учение о совершеннейшем: не ожидать просьбы, а самому того отыскивать, кто достоин благодеяния... Ты не суди о сем, кто достоин и кто недосто­ин (твоей благотворительности). Может случиться, что, выбирая дос­тойнейших, ты и ошибешься. Если же кто на этот счет сомневается, то лучшим пусть находит он недостойному добро оказать ради достойного, чем осторожность наблюдать по отношению к менее достойным и запо­дозрить старательного. Твоя разборчивость и взвешивание, кому по всей справедливости приличествует твое даяние и кто недостоин его, делают возможным, что ты и о некоторых из друзей Божиих вознерадишь. Но за это возмездием служит вечное наказание огнем. От того же, что подряд всем нуждающимся ты даешь, происходит с необходимостью, что и тех привлекаешь ты в круг своих благодеемых, которые могут исходатайст­вовать тебе спасение у Бога. Не суди, следовательно, чтобы самому тебе не быть судимым... Открой сердце твое для всех».
   В творениях св. Киприана Карфагенского, как уже было упомянуто, мы встречаемся с несколько новой постановкой учения о милостыне. Св. Киприан, как было уже раскрыто ранее, являлся горячим обличителем богатства, видя в последнем, если оно сохраняется и умножается, один из великих соблазнов на пути христианского совершенствования. И прямой путь к борьбе с этим соблазном и к победе над ним святитель указывал в раздаче богатства при посредстве милостыни. Это мы уже отметили и те­перь должны остановиться на частностях в учении св. Киприана о мило­стыне, в особенности на впервые подробно им раскрытом религиозно-бо­гослужебном ее значении.
   Св. Киприан усваивает милостыне значение всеобщего христианского долга. По словам святителя, «всякому, наставляемому к чаянию Небе­сного Царства, по слову и убеждению Духа Святаго, вменяется в обя­занность творить милостыни». И, по взгляду св. отца, самая крайняя бедность не может служить препятствием к милостыне, и притом самой великой, потому, что ценность милостыни зависит от душевного распо­ложения и от степени самоограничения. Эти важные мысли св. Кипри­ан раскрывает на основе евангельского рассказа о жертве бедной вдовы. «Посмотрите, — советует он богатым, — на евангельскую вдовицу; она, помня Божественные наставления, несмотря на крайнюю свою гложущую бедность, полагает в сокровищехранительницу две последние свои лепты. Господь, увидев ее и оценивая жертву ее не по стоимости, но по душевно­му расположению, принимая во внимание не то, сколько пожертвовала, но то, от какого достатка пожертвовала, сказал: «Воистину глаголю вам, яко вдовица сия множае вверже в дар Богу, вси бо сии от избытка своего ввергоша в дары Богови, сия же от лишения своего все житие, еже име, вверже». Преблаженна и достохвальна жена... вдова, и притом бедная вдова, является богатой в благотворительности; и так как все жертвуемое составляет принадлежность вдов и сирот, то она, которой следовало по­лучить, жертвует сама, чтобы познали отсюда, какое наказание ожидает немилосердного богача, когда, по представленному примеру, должны при­носить жертву и бедные».
   В своем обосновании долга для христианина творить милостыню св. Киприан, преимущественно, указывает на побуждения религиозного характера, утверждающиеся на любви к Богу и на вере в Него, с чем неразрывно связывается и залог личного блаженства благотворящего. За­поведь творить милостыню не только дана Богом, но Им же указаны самые великие побуждения к ней. «Господь, по словам святителя, — руководи­тель нашей жизни и наставник вечного спасения, оживотворяя верующих и промышляя о вечном спасении оживотворенных, в Божественных Своих заповедях и небесных наставлениях, изложенных в Евангелии, ничего так часто не предписывал и не заповедовал как прилежать к подаянию мило­стыни, не заботиться о земных стяжаниях, а скрывать себе сокровище на небе... кто, по заповеди Божией, творит милостыню, тот верит Богу и, имея истинную веру, хранит страх Божий, а кто хранит страх Божий, тот, милосердствуя о нищих, помышляет о Боге: он творит добрые дела, потому что верует, потому что сознает истину возвещенного в слове Бо- жием и непреложность Божественного Писания, в котором сказано, что бесплодные деревья, то есть люди немилосердные, посекаются и в огнь ввергаются, а милосердные призываются в Небесное Царство, и которое в другом месте милосердных и потому плодоносных называют верными, а бесплодным — немилосерндым — отказывает в вере. Неужели... не воздадим Христу хоть чем-нибудь за Его страдания и кровь? Он дал нам заповеди; Он указал, что нужно делать рабам Его; обещав награды благот­ворителям и пригрозив наказанием немилосердным, Он тем самым про­изнес Свой приговор. Он наперед сказал, за что намерен сотворить суд. Какое же после этого может быть извинение нерадивому? Какая защита немилосердному? Когда раб не делает того, что ему повелевается, Господь приведет в исполнение то, чем угрожает».
   Как видим, обязанность творить милостыню рассматривается св. Кип- рианом как утверждающаяся на прямой, многократно выраженной Бо- жией воле. В этом случае сознание долга творить милостыню покоится на вере в Бога, как законодателя и мздовоздаятеля в христианской жизни, то есть утверждается на таком основании, какое лежит в основе всякой христианской добродетели, как единении нашей воли с волей Законода­теля. Но св. отец указывает и более глубокую подоснову милостыни не только в вере в Бога и непреложности Его закона, но и в чувстве люб­ви к Нему, когда милостыня, в воззрениях святителя, вполне согласных с данными Откровения, выступает как факт непосредственного служения Самому Богу, общения с Христом, то есть, иными словами, долг творить милостыню утверждается на собственно религиозно-мистической ос­нове. «При духовных подаяниях, — поучает св. Киприан, — надобно иметь в виду Христа, принимающего их, как в этом уверяет Он Сам.Так, если милостыни, подаваемые бедным, отдаются как бы в рост Богу, и даваемое меньшим братьям дается самому Христу, то никто не должен предпочитать земное небесному, человеческое — Божественному... Боль­ше этого что еще мог возвестить нам Христос? Каким иным образом мог Он лучше всего вызвать нас на дело правды и милосердия, как не тем, что сказал, что все, подаваемое нуждающемуся и бедному, подается Ему само­му, и что Его самого оскорбляют, когда не подают бедному и неимущему. Итак, кто не трогается в Церкви видом брата, пусть тронется созерцанием Христа, и кто не думает о подобном себе рабе, находящемся в несчастье и бедности, пусть помыслит о Господе, являющемся в лице того, кого он презирает».
   Сказанное нами о религиозной санкции в отношении долга творить милостыню поможет нам понять речь св. Киприана о значении милосты­ни в христианской жизни. Значение, усваиваемое святителем милосты­не, необыкновенно высоко, и он ее рассматривает не только как путь благоугождения Богу, награждаемый в будущей жизни, но как дело соб­ственно религиозное, стоящее наряду с подвигами молитвы и поста и даже являющееся условием их богоугодности и имеющее таинствен­ную очистительную силу, подобную силе благодати, сообщаемой в та­инстве крещения. «Божественная любовь, по слову святителя, научила посредством милостыни омывать те скверны, которыми мы запятнали себя... Дух Святый говорит в Божественном Писании: «милостынями и верами очищаются греси», — не те, впрочем, которые были сделаны прежде крещения; те очищаются кровью Христовой и освящением. И в другом месте говорится: «огнь горящ угасит вода, и милостыня очистит грехи». Здесь показывается и утверждается, что, как водой спаситель­ного крещения погашается огонь геенский, так милостыней, делами правды утушается пламя грехов. И как в крещении один раз даруется отпущение грехов, так и всегдашнее, непрестанное благотворение, по­добно крещению, снова возвращает нам милость Божию. Об этом и в Евангелии учит Господь. Когда ученикам Его заметили с укором, что они ели, не умыв наперед рук, Он сказал в ответ: «иже сотвори внешне и внутреннее сотворил есть; обаче от сущих дадите милостыню, и се, вся чиста вам будут»... Милосердный учит и наставляет милосердию; и, желая сохранить искупленных дорогой ценой, Он предлагает спо­соб, посредством которого осквернившие себя грехами после благодати крещения могут очиститься снова». И далее св. отец свою мысль об очистительном значении милостыни подтверждает рядом свидетельств Ветхого Завета: Ис. LVIII:1, 7, 8; Сир. XXIX:15; Притч. XXI:13; Пс. XL:1; Дан. IV:24; Тов. XII:8—9. Мы не приводим этих мест, так как они уже были отмечены нами ранее. Святитель на основании такого учения книг Ветхого Завета делает общее заключение, что «молитвы наши и посты мало значат, если не будут воспомоществуемы милостыней; что одни мольбы немного будут иметь значения для испрошения милости, если не будут дополняться делами милосердия... Через милостыню молитвы наши делаются действительными... милостыня освобождает жизнь от опасности... милостыня избавляет душу от смерти». И заканчивает свой трактат св. Киприан восхвалением благотворительности: «прекра­сное и божественное дело — спасительная благотворительность! Она составляет великое утешение верующих, спасительное охранение на­шей безопасности, оплот надежды, защиту веры, врачевство от грехов; она есть дело, находящееся во власти творящего, дело, сколько великое, столько и мелкое, не подвергающее гонению... Истинный и величайший дар — дар Божий... при помощи которого христианин сохраняет духов­ную благодать, заслуживает милость у Христа Судии, делает Бога как бы должником».
   Св. Киприан, сказали мы, в учении по интересующим нас вопросам является прямым предшественником великих учителей Церкви золотого периода ее письменности. В писаниях святых отцов IV и начала V века мы находим всесторонне раскрытое учение о милостыне, причем в беседах св. Иоанна Златоуста это учение получает завершение и излагается с такой всеобъемлющей полнотой, с какой не были освещены весьма многие сто­роны христианской жизни за рассматриваемый период церковной пись­менности. И при этом нельзя не отметить прямой связи между учением отцов Церкви о милостыне с решением ими проблемы об отношении хри­стианина к богатству и бедности. Чем ярче выступал контраст богатства и бедности в области христианской жизни, например, в условиях жизни больших городов и в годины общественных бедствий, тем горячее и силь­нее было слово христианских пастырей, призывающее творить милосты­ню и прославляющее милосердие.
   В творениях св. Афанасия Великого, несмотря на преобладание в них вероучительного элемента, мы находим некоторые существенно интере­сные суждения и по поводу христианской милостыни. Выражая свою веру в то, что вообще род человеческий «нищелюбив и сострадателен», св. отец оттеняет те побуждения к милостыне, какие утверждаются, прежде всего, на любви к Христу, сделавшемуся нищим ради нас. В своем тол­ковании на ХL псалом, св. Афанасий так говорит: «блажен разумеваяй на нища и убога. Нищим и убогим именует Христа, по сказанному: бо­гат сый обнища нас ради. Псалмопевец предпоставил здесь нравственное учение пророчеству с тем намерением, чтобы псалом полезен был в том и другом. Кого же ублажает он? Разумевающего на нища и убога, то есть понимающего, что Христос, богат сый, для того собственно обнищал, что­бы и мы миловали нищих, как братий нашего Создателя и Судии. Посему блажен, кто рассуждает об убогих как должно или кто разумеет нищету, какую воспринял на Себя за нас Христос. Какая же польза нищелюбия? В день лют избавит его Господь, указывает на день Суда... Воздает им долг человеколюбием, как взявший у них взаем милостыню и сказавший...
   собственными Своими устами: понеже сотвористе единому сих меньших, Мне сотвористе».
   Во взгляде св. Афанасия на милостыню можно еще отметить его по­нимание завета Господа творить милостыню тайно и убеждение, что ценность милостыни зависит не от ее величины, но от настроения сердца благотворителя. Приведя слова Христа Спасителя (Мф. VI:1), св. Афанасий так изъясняет их: «Единородный дает нам совет не творить милостыни перед людьми не для того, чтобы мы при братьях стеснялись сделать добро нуждающимся, но чтобы не гонялись за настоящей сла­вой, подобно тщеславным фарисеям, награду же за веру и радушную ми­лостыню ожидали себе в будущем от Бога, Которому не столько приятен дар, сколько приятно щедрое и доброе произволение дающего, как мож­но удостовериться из примера бедной вдовицы, две лепты ввергнувшей в сокровищехранительницу». При этом, в толковании дальнейших слов Господа: «тебе же творящу милостыню, да не увесть шуйца твоя, что тво­рит десница твоя», — св. Афанасий прибегает к аллегорическому тол­кованию этих слов, обычному методу истолкования Откровения у пред­ставителей александрийской школы, по какому толкованию правая рука есть образ голоса Духа Святаго, зовущего к спасению, а левая — образ плотских помышлений. «Возможно ли, — спрашивает святитель, — творящему милостыню сделать, чтобы шуйца его не споспешествовала в деле благотворения? Без сомнения, надобно, чтобы у всякого обе руки одна другой содействовали в благотворении. И когда левая рука дер­жит деньги. тогда правая сеет прекрасное семя на ниве сердца нищих, чтобы пожать не колос, держащийся на соломенном стебле, но вечную и бессмертную жизнь, утвержденную на кресте. Единородный же хочет, чтобы плотские помыслы не знали, что творит десница Святаго Духа, и чтобы они не воспрепятствовали... благому преднамерению и щедрому произволению, сказав: на многие годы должно нам иметь для себя пищу, и деньги на расходы, и разные одежды, и убранные дома, и серебряный прибор для стола, и деревни, и поля для доходов. Ибо десная часть Свя- таго Духа вовсе не заботится обо всем этом и не вожделеет сего, веруя Владычнему слову: ищите прежде Царствия Божия, и сия вся прило­жатся вам».
    Св. Василий Великий принадлежит к числу тех святителей древней Церкви, слава которых в значительной степени зависела от их ревност­ного служения делам христианского милосердия как личным примером, так и пастырским научением. Слова св. Василия Великого «О любостяжа- тельности», «К обогащающимся», «Во время голода и засухи» уже много столетий являются высокими образцами христианского проповедническо­го призыва к братолюбию и милостыне; образцами, которые заучиваются в духовной школе, но которым не видно подражателей на современной церковной кафедре... Учение о милостыне — один из обычных предметов церковных поучений великого каппадокийского учителя, и в этих поу­чениях христианский взгляд на милостыню освещен со многих сторон, в некоторых случаях — с выдающейся выразительностью и яркой опре­деленностью.
   Мы уже изложили взгляд св. отца на собственность и видели, что, по этому взгляду, собственности в безусловном смысле слова нет у че­ловека, и то, чем он владеет, вверено лишь ему для раздаяния неиму­щим. Долг творить милостыню утверждается, таким образом, на том основании, что Бог вверил человеку судьбу его собратий, ожидая верного домостроительства. «Не потому, что Сам не в силах пропитать нищих, оставил их нам; но нам же в благодеяние требует от нас правды и человеколюбивого плодоношения». Бог, «неравно разделяющий нам потребное для пищи», делает это именно для того, чтобы человек заслу­жил «свою мзду за доброту и верное домостроительство». Поэтому, если выражением христианского совершенства в отношении имущества служит, по взгляду св. Василия, полное отречение от собственности, то общехристианским долгом является щедрая милостыня. Даже отрекшийся от собственности не может считать себя свободным от исполнения этого долга. Такой человек должен заботиться о себе лишь на настоящий день, но трудиться не только для удовлетворения своих потребностей, но и для помощи бедным. Никакая скудость средств не может служить препятствием творить милостыню. Если иногда и от­казывают просящим, ссылаясь на личную нужду, то в этом случае таким людям уже не Христос дает законы, но они сами себе. «Если Господь предписал нам сие (раздачу имения) как необходимое, а ты отверга­ешь, как невозможное, то не иное утверждаешь, а то, что ты разумнее Законодателя». Для последователя Христова никакая бедность не послужит препятствием благотворить. «Беден ты, — рассуждает свя­титель, — но, без сомнения, есть другой беднее тебя. У тебя хлеба на десять дней, а у него на один. Как человек добрый и благомыслящий, уступи свой излишек неимущему... Если у тебя в пищу остается один хлеб, но стоит у дверей просящий, то принеси из кладовой и этот один хлеб и, положив на руки, воздень к небу, скажи такое жалобное и вме­сте благопризнательное слово: «один у меня хлеб, который Ты видишь, Господи, и опасность очевидна; но заповедь Твою предпочитаю себе и из малого даю алчущему брату... Знаю Твою благость, возлагаю упование на Твое могущество»... Скудный, дай взаем богатому Богу. Поверь Тому, Кто, вместо утесненного, Сам всегда берет на собственное Свое лицо и из Своего воздает благодарность». Такими сильными словами св. Василий утверждает всеобщность долга творить милостыню. По вопросу же о том, кому должна быть она оказываема, св. отец настаи­вал на долге благотворителя тщательно заботиться о возможно лучшем распределении подаяний. Так, например, св. отец дает такой совет чело­веку, решившему совершенно отказаться от собственности. «Оставляю­щий свою собственность должен... постараться, собрав все тщательно, как посвященное уже Богу, распорядиться со всем благоговением или сам, если имеет возможность и опытность, или через людей... на деле доказавших, что могут распорядиться верно и благоразумно». Но эта тщательность не должна выражаться в недоброжелательстве. Вот, на­пример, как образно и ярко св. Василий описывает и отвергает все до­воды, какими пытаются оправдать скупость при подаянии милостыни под предлогом разборчивости. «Мы, — говорит св. отец, — превосходим этого богача (евангельской притчи о богатом и Лазаре) лукавством... Если стал перед нами нищий, который едва может говорить от холо­да, отвращаемся... поспешно бежим прочь... Если он, стыдясь своего несчастья, потупляет взоры в землю — говорим, что промышляет ли­цемерием. Если, понуждаемый жестоким голодом, смотрит на нас сме­ло — опять называем бесстыдным и наглым. Если, по случаю, покрыт твердой одеждой, которую кто-нибудь ему подал — гоним его от себя, как ненасытного, и клянемся, что нищета его притворная. А если при­крыт сгнившими рубищами — опять гоним прочь за зловоние и, хотя к просьбам своим присовокупляет имя Творца... никак не можем пере­менить своего безжалостного решения».
   Если мы обратим внимание на те побуждения к милостыне, которые выдвигаются св. Василием, то на первом плане у него стоят побуждения характера гуманного: картинами страданий и угнетения, переживаемых бедняками, св. отец стремится, прежде всего, тронуть сердце своих слу­шателей.
   Некоторые картины подобного рода являются и до настоящего времени неподражаемыми образцами проповеднического искусства. Вот, наиболее известная из таких картин, изображенная проповедником в его беседе «О любостяжательности». «Как представлю взором твоим страдания бедно­го? Осмотрев внутренность дома, видит он, что золота у него нет и никог­да не будет; домашние приборы и одежды точно таковы, как и у всякого нищего; все они стоят не многих оболов. Что же еще? Обращает, наконец, взор на детей, чтобы, отведя их на торг, в этом найти пособие против голодной смерти. Представь при этом борьбу неминуемого голода и отече­ской любви. Голод угрожает самой бедственной смертью, а природа влечет к противному, убеждая умереть вместе с детьми. Много раз собирается он идти, много раз осматривается; наконец, препобежден, вынужденный необходимостью и неумолимой нуждой. И над чем еще задумывается этот отец? «Которого прежде продать мне? Пойти ли к самому старшему? Но уважаю его старшинство. Или к младшему? Но жаль его возраста, ко­торый не чувствует еще несчастий. Этот сохраняет в себе ясные черты родителей; а этот способен к учению. Увы, какое затруднение! Что со мной будет? На которого из них напасть мне? У какого зверя занять мне душу? Как забыть природу? Если всех удержу при себе, то увижу, как все будут истаивать от голода. Если продам одного, то какими глазами буду смотреть на остальных?... Как буду жить в доме, сам доведя себя до бесчадия? Как пойду за стол, на котором обилие произведено такими средствами?». И он после слез идет продавать любезнейшего сына. А тебя не трогает страдание, ты не хочешь взойти в чувствование природы! Это­го несчастного угнетает голод, а ты медлишь... Ни слезы не возбуждают в тебе жалости, ни воздыхания не смягчают сердца... У тебя в виду золото, а на брата не обращаешь внимания. Знаешь чекан монеты... но вовсе не узнаешь брата в нужде. Тебя крайне веселит доброцветность золота, но не рассчитываешь, сколько вздохов бедного сопровождает тебя». Если эта картина как будто не вполне подходит к нашему времени, когда детей продают не на рынках, а более сложным путем, то следующая картина страданий голодающего должна быть знакома каждому русскому, пере­живавшему «голодные годы». «Болезнь алчущего, голод, есть страдание, возбуждающее жалость, — говорит св. Василий. — Верх всех человече­ских бедствий — голод; всякой смерти мучительнее такой конец. В других опасностях или острие меча наносит скорую смерть, или стремительность огня мгновенно угашает жизнь, или звери, растерзав... не дают мучиться продолжительной болью. Но голод есть медленное зло, продолжительное мучение, кроющаяся и таящаяся внутри смерть, каждую минуту угрожаю­щая и все еще замедляющая: ибо истощает естественную влагу, охлажда­ет теплоту, снимает телесный объем, мало-помалу иссушает силы. Плоть, как паутина, прилегает к костям; кожа теряет цвет, потому что с оскуде­нием крови пропадает румянец, не стает белизны, потому что поверхность тела чернеет от истощения; тело синеет потому, что вследствие страдания слившиеся бледность и чернота производят жалкий вид; колена на себе не держат, но невольно сгибаются; голос делается тонок и слаб; глаза изнемогают в своих впадинах... желудок пуст, впал... прилег к хребтовым костям. Каких же достоин наказаний, кто проходит мимо человека с таким изможденным телом? Что еще можно прибавить к такой жестокости?». Наряду с побуждениями к милостыне во имя братского сочувствия страда­нию ближнего у св. Василия стоят и собственно религиозные побуждения щедро благотворить. Св. отец так же, как и другие церковные писатели, поставляет милостыню наряду с молитвой и постом и видит в ней как за­лог богоугодности последних, так и путь к истинному богатству в будущей жизни. «Знаю многих, — говорит святитель, — которые постятся, молят­ся, вздыхают, оказывают всякое неубыточное благоговение, но не дают ни одного обола теснимым нуждой. Какая же для них польза от прочих до­бродетелей? Их не приемлет Царство Божие». Наоборот, милостыня — путь к милости Божией, это посев на земле, который приносит плод на небе. «Ты, если явишь плод благотворения, то соберешь его сам для себя, потому что благотворность добрых дел возвращается к дающим. Подал ты алчущему? И поданное тобой делается твоей собственностью, возвратив­шись к тебе с приращением. Как хлебное зерно, упав в землю, обращается в прибыль бросившего, так хлеб, поверженный алчущему, впоследствии приносит стократную пользу. Поэтому цель земледелия да будет для тебя началом небесного сеяния; ибо сказано: сейте себе в правду (Ос. X:12)... Деньги, и не хотя, оставишь здесь, а славу добрых дел принесешь с собой к Господу, когда перед общим Судией обступит тебя целый народ, и будут именовать своим кормильцем, благодетелем и станут приписывать тебе все имена человеколюбия». «О, как драгоценно в день суда покажется тебе слово: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготован­ное вам Царствие от сложения мира». «Дай малое и приобрети многое... Смотри, чтобы, когда надобно будет тебе предстать к Христу и явиться перед лицом Судии, не оказалась слишком богатой здешняя жизнь, а об­наженной и одетой в рубище другая — жизнь добродетельная». «Когда будешь давать бедному ради Господа, это будет и дар, и заем: дар — по безнадежности получить обратно; заем — по великодаровитости Влады­ки, Который Сам за него заплатит и, взяв малость через бедного, воздаст за то великим. Ибо милуяй нища, в заем дает Богови. Ужели не захочешь, чтобы общий всех Владыка принял на Себя ответственность заплатить тебе... Он за бедных заплатит и приращение». «Ибо усердие к святым есть благочестие перед Христом, и усердный служитель бедному ока­зывается общником Христовым, не только если раздает, имея у себя что- либо великое, но если и малое приобретя отдает это, и если только чашей студеной воды напоит ученика во имя учителя... Небесный Царь не выну­ждает, не требует податей, но приемлет усердствующих, чтобы подающие сами получили, оказывающие честь были почтены, допускающие других к общению временных благ, призваны были в общение благ вечных».
   Среди различных видов милостыни, о которых говорит св. Василий, особенно интересно отметить взгляд св. отца на посмертную милосты­ню, то есть по завещанию. Св. Василий, побуждавший вообще творить ми­лостыню, не откладывая, совершенно отвергает мысль о богоугодности такой посмертной милостыни и с негодованием высмеивает надежды на пользу такой милостыни для спасения души завещателя. «Насладившись богатством в продолжение всей жизни, — говорит от лица богатого свя­титель, — по смерти сделаю бедных наследниками своего имения, пись­менно и в завещаниях объявив их владельцами всего моего». «Когда не будешь, — отвечает св. отец на такое размышление, — уже в кругу людей, тогда сделаешься человеколюбивым. Когда увижу тебя мертвецом, тогда назову братолюбцем. Великая тебе благодарность за щедролюбие, что, лежа в гробнице и разрешившись в землю, стал ты не бережлив на рас­ходы и великодушен! Скажи мне, за какое время потребуешь награды? За время ли жизни или за время смерти? Но пока был ты жив, тратил жизнь на удовольствия, погружался в роскошь; тебе несносно было и взглянуть на бедных; а у умершего, какая деятельность? На какую награду имеют право поступки его? Покажи дела и требуй воздаяния. Никто не торгует, когда срок торга кончился; никто не увенчивается, если пришел по окон­чании борьбы; никто не показывает своего мужества после драки. Поэто­му, как очевидно, и после жизни невозможно стать благочестивым... Для чего же обманываешь сам себя? Во время жизни себя самого предпочитал ты заповеди, а по смерти и разрушении предпочел ты заповедь врагам; говоришь: чтобы не досталось такому-то, пусть возьмет Господь. Чем же назвать это: мщением ли врагам или любовью к ближним?... Благодар­ность смерти, а не тебе; если бы ты был бессмертен, то не вспомнил бы о заповедях. Мертвое не приводится к алтарю: принеси жертву живую. Кто приносит избытки, тот не приемлется; а ты, что осталось в избытке после целой жизни, то приносишь Благодетелю. Если остатками трапезы не смеешь угощать знаменитых людей, то как же осмеливаешься остатка­ми умилостивлять Бога?».
   Из свидетельств истории мы узнаем, что св. Василий высоко ставил не только личную благотворительность, но и общецерковную, причем и в последней выдвигал на самое видное место элемент личного служения бедному и духовного общения с ним. Вот, как описывает деятельность в этом направлении св. Василия Великого св. Григорий Богослов в сво­ем похвальном слове на смерть Василия. «Отойди несколько от города (Кесарии) и посмотри на новый город, на сие хранилище благочестия, на сию общую сокровищевлагательницу избыточествующих, в которую, по увещанию Василия, вносятся не только избытки богатого, но даже и последние достояния, и здесь ни моли до себя не допускают, ни татей не радуют, но спасаются и от нападений зависти, и от разрушительно­го времени. Здесь учится благомудрию болезнь, ублажается несчастье, испытывается сострадательность. В сравнении с этим заведением, что для меня и Семивратные, и Египетские Фивы, и Вавилонские стены и Ка­рийские гробницы Мавзоля, и пирамиды или величие и простота храмов, уже не существующих... Для меня гораздо удивительнее сей краткий путь к спасению, сие самое удобное восхождение к небу. Теперь нет уже пе­ред нашими взорами тяжкого и жалкого зрелища; не лежат перед нами люди, еще до смерти умершие и омертвевшие большей частью телесных своих членов, гонимые из городов, из домов, с торжищ, от вод, от людей, наиболее им любезных, узнаваемые только по именам, а не по телесным чертам... Но к чему описывать все наши злострадания, когда недостаточно к сему слово? Василий преимущественно перед всеми убеждал, чтобы мы, как люди, не презирали людей, бесчеловечием к страждущим не бесчести­ли Христа — единую всех Главу... Посему этот благородный муж не гну­шался и лобзанием уст греть болезнь, обнимал недужных, как братьев... Это было и многовещее, и безмолвное увещание. И не город только поль­зовался сим благодеянием... Напротив, всем предстоятелям народа пред­ложил он общий подвиг человеколюбия и великодушия к несчастным».
   Взгляд св. Григория Богослова на милостыню, естественно, так же близко примыкает к воззрениям св. Василия, как сходны их взгляды на христианское отношение к собственности, причем св. Григорий более подробно останавливается на свойствах истинной благотворительности и бескорыстии побуждений к ней.
   Св. Григорий неоднократно указывает на долг каждого творить милосты­ню и даже поставляет эту обязанность в ряду важнейших. «Если, — гово­рит святитель, — по учению Павла и Самого Христа, первой и важнейшей заповедью должно почитать любовь... то превосходнейшую часть ее долж­на составлять, как я нахожу, любовь к бедным... Ибо никакое служение так не угодно Богу, как милосердие... и праведный Мздовоздаятель ни за что так не награждает Своим человеколюбием, как за человеколюбие... Итак, мы должны отверзать утробу милосердия всем бедным и по какой бы то ни было причине страждущим; должны, как человеки, приносить человекам дань благотворительности, какая бы ни заставляла их нужда искать помощи: вдовство ли, или сиротство, или изгнание из отечества, или жестокость властителей, или наглость начальствующих, или бесчело­вечие собирателей подати, или убийственная рука разбойников... Все они одинаковое имеют право на сожаление и так же смотрят на руки наши, как мы на руки Божии, когда чего просим». Вообще, по мысли св. Григо­рия, долг благотворения утверждается на заповеди Божией, и подавать милостыню есть общехристианская обязанность. «Всего более, — пишет он далее в этом же слове, — почтим заповедь и увещание слова Божия. Какая же это заповедь? Посмотрите, как постоянно внушают ее мужи бо- говдохновенные, и как она близка к их сердцу. Не так они возвещают ее, чтобы раз или два говорили что-нибудь о бедных и потом отступились; не так, чтобы одни упоминали о милостыне, а другие нет, или некоторые го­ворили о ней больше, а другие меньше... Нет, они все и каждый в особен­ности, почитая сию заповедь главной или одной из главных, с ревностью побуждают нас к исполнению ее то увещаниями, то угрозами, иногда упреками, а иногда и похвалами милосердным... Сказано: страсти ради нищих, и воздыхания убогих, ныне воскресну, глаголет Господь. Кто же не убоится восстающего Господа?». «Тебе оставлен нищий, как самому Богу... Тебе предлагается случай доказать свое человеколюбие». И, по мысли св. отца, никакая бедность не может служить препятствием к благотворению. «Дай хоть самую малость бедному, — убеждает св. Григорий, — и то не будет малостью для того, кто во всем нуждается, и для самого Бога, если подаяние будет по силе. Вместо великого дара принеси усердие. Ничего не имеешь? Утешь слезой. Великое врачевст- во злополучному, когда кто от души пожалеет о нем; несчастье много облегчается искренним соболезнованием». Как видим, критерий цен­ности подаяния св. Григорий здесь указывает не в величине жертвы, но в «усердии», в подаянии от скудости своей и в сердечном участии к горю ближнего. Эти мысли вообще с определенностью утверждаются святителем. «Всего прекраснее и человеколюбивее то, что Бог измеря­ет подаяние не достоинством подаваемого, но силами и расположением плодоносящего». И указывая, таким образом, на всеобщность долга бла­готворения, св. Григорий окончательно утверждает эту всеобщность, ког­да требует давать милостыню каждому просящему, без суда и разбора. «Гораздо лучше, — рассуждает святитель, — для достойных простирать руку и недостойным, нежели из опасения встретиться с недостойными ли­шать благодеяния и достойных. Сие, по моему мнению, и означает то, что надобно посылать хлеб свой даже на воду: он не рассыплется и не пропа­дет перед праведным Судией, но достигнет туда, где положено, будет все наше, и где найдем его во время свое, хотя о том и не думаем».
   В ряду побуждений творить милостыню св. Григорий указывает и на будущую награду, и на естественность чувства сострадания, но с осо­бенной силой выдвигает указание на милостыню, как на наше благоговей­ное отношение к Христу и подражание Ему. Указав на ряд побуждений к милостыне и, особенно, на ее очистительную силу, св. Григорий над всем этим поставляет чувство благоговейного почитания в отношении Христа Спасителя: «почти Того, Кто претерпел за нас язвы и болезни. Почтешь же Его тогда, когда явишься милостивым и человеколюбивым к члену Христову... Доколе еще есть время, посетим Христа, послужим Христу, напитаем Христа, оденем Христа, примем Христа, почтим Хри- ста. «Не отталкивай от себя бедного ты, который обогащен Божеством... не презирай странника, за которого Христос был странником (а у Христа все мы странники и пришельцы)». «У всех одна Глава — Христос, из Него же вся; и что члены — один для другого, то же и каждый из нас друг для друга и все для всех... Нам должно или все оставить для Христа... или разделить свое имущество с Христом, дабы и самое обладание имущест­вом освятилось через то, что... соучастниками в нем будут неимущие... Дай немногое Тому, от Которого получил несравненно более... Будь для несчастного богом, подражая милосердию Божию. Ибо ничто столько не уподобляет человека Богу, сколько благотворение». «Для нас Он стал человеком и принял зрак раба; за наши беззакония веден был на смерть...
   стал нам подобострастным и равночестным. Ужели же мы, ученики крот­кого, человеколюбивого и столько для нас послужившего Христа, не бу­дем подражать милосердию Владыки? Ужели не будем милостивы к по­добным нам рабам».
   И неразрывно с таким мистико-религиозным побуждением к милосты­не св. Григорием оттеняется совершенная внутренняя свобода и беско­рыстие христианского благотворения. «Мне известны, — говорит он, — три степени в спасаемых: рабство, наемничество и сыновство. Если ты раб, то бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду — получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, стыдись Бога, как отца; делай добро потому, что хорошо повиноваться отцу. Хотя бы ничего не надеял­ся ты получить, угодить отцу — само по себе награда. Да не окажемся пренебрегающими сие!... Если бы благо сие покупалось на деньги, ты не пожалел бы никаких сокровищ. А если предлагается из человеколюбия, пренебрегаешь готовность благотворения».
   В ряду других свойств христианской милостыни, оттеняемых св. Гри­горием, мы можем назвать: неотложность помощи нуждающимся, ще­дрость милостыни, радостное настроение благотворящего, зависящее от удовлетворения чувства любви к ближнему, и, наконец, то свойство бого­угодной милостыни, по которому она должна быть подаваема из честно приобретенного имущества.
    Неотложность долга благотворения св. Григорием подчеркивается не раз. «Не медли, — убеждает св. отец, — сделаться щедрым, но будь им теперь и по недостатку достойного не отказывай во всем. Напротив того: одно внеси, другое пожелай внести, а об ином молись, чтобы Бог даровал прощение немощи». Не допускай ни малейшего промежутка между бла­гим намерением и благотворением. Вот, одно, что не терпит отсроч­ки — человеколюбие«.
    Долг благотворить щедро утверждается св. Григорием Богосло­вом на щедрости благодеяний Божиих в отношении нас. «Дай немногое Тому, от Кого получил несравненно более. Отдай и все, Даровавшему тебе все. Ты никогда не будешь щедрее Бога, хотя бы и пожертвовал всем, что имеешь, хотя бы отдал вместе с имуществом и самого себя... Как нельзя опередить своей тени... как нельзя телу вырасти выше голо­вы, всегда над ним возвышающейся, так и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого... что было бы вне круга Его щедрости».
   И ясно само по себе, что всегдашним настроением благотворящего должно быть настроение, проникнутое любовью к нуждающемуся, и са­мый долг милостыни для христианина должен являться радостным. «Раздробляй алчущему хлеб твой, нищия бескровные введи в дом твой; и все сие делай радушно. Милуяй, сказано, с добрым изволением; таким образом, готовность твоя усугубит цену доброго твоего дела. Ибо что де­лается с печалью или по нужде, то не может быть приятным и изящным; оказывая благодеяние, должно радоваться, а не сетовать». Говорит, наконец, св. Григорий о том, что милостыня должна быть подаваема лишь из праведно приобретенного имущества. «Подавай нищим, прекрасным твоим заступникам... Но если подаешь им, то подавай из своего, а чужим не накрывай ни Святой Трапезы, ни нищего... Не обманывай Бога, как недальновидного Судию, чтобы Он еще более на тебя не прогневался».
   В заключение изложенного взгляда на милостыню св. Григория Бого­слова позволим себе привести одно место из его творений, где св. отец возмущается одним из мотивов к отказу бедным в помощи на основе ли­цемерно-религиозных соображений. «Вот что, — говорит святитель, — особенно достойно оплакивания: есть между нашими собратьями люди, которые так далеки от соболезнования и вспомоществования стражду­щим, что даже не стыдятся жестоко укорять их... придумывать пустые и ничтожные умствования... Они осмеливаются так судить: Бог послал им несчастье, а нам — счастье. И кто я, чтобы смел нарушать определение Божие и показывать себя милостивее Бога? Пусть их томятся, бедству­ют, страдают! Богу так угодно. В сем только случае и показывают они себя богочтителями, где нужно им сберегать свои деньги и храбриться над несчастными. Но, на самом деле, они и не думают, что их благополучие происходит от Бога, как это ясно видно из слов их. Ибо станет ли рассу­ждать подобно им о бедных тот, кто признает Бога подателем всего, чем он владеет? Кто действительно имеет что-нибудь от Бога, тот употребляет, что имеет, согласно с волей Божией». Эти слова св. Григория не лишены значения и для наших дней. Правда, такого наивного лицемерия теперь мы не встречаем: есть известный прогресс и в религиозном лицемерии. Но когда от имени Церкви говорят, что существование нищих на земле есть закон и для Царства Божия; что слова Христа Спасителя «нищих всегда имате с собою» выражают непреклонную волю Божию о существовании нищеты среди христиан; когда объявляют богатство даром Божиим, кото­рый должно хранить и умножать в то время, как братья умирают с голоду; когда благородных в идее стремления к более равномерному распределе­нию благ земных клеймят названием противления воле Божией и говорят многое этому подобное, — то вспоминаются слова древней мудрости: «нет ничего нового под солнцем», и «это было уже в веках, бывших прежде нас».
    Св. Григорий Нисский посвятил увещаниям к милостыне два слова «О нищелюбии» и в этих словах излагает взгляд свой на милостыню, все­цело согласный с воззрениями других отцов Церкви. Св. Григорий Ни­сский ставит благотворительность в ряду самых высоких и обязатель­ных для каждого добродетелей, причем долг благотворения выводит из общехристианского долга подражать Господу, Который является первым и величайшим благотворителем в жизни мира. Благотворитель­ность, по мысли св. отца, «мать бедствующих, учительница богатых, благая детопитательница, попечительница о старцах, казнохранилище нуждающихся, всеобщее пристанище несчастных... Она выше всякого похвального дела, она приседит благому Богу, возлюблена Им и весьма близка Ему... Первым совершителем благих и человеколюбивых дел яв­ляется Сам Бог. Ибо создание земли, и украшение неба, и благоустро­енную перемену времен... и все в частности Бог постоянно производит не для Себя самого, Он не имеет в этом нужды, но для нас... Первый благотворитель есть Бог, питающий алчущего, поящий жаждущего и одевающий нагого... Бог есть первый изобретатель благотворительно­сти, богатый и вместе сострадательный податель необходимого для нас. Мы же каждой буквой Писания (наставляемся) соревновать Господу и Зиждителю нашему, насколько доступно для смертного подражание Блаженному и Бессмертному... Милосердие и благотворительность суть дела, любезные Богу, и если обитают в каком человеке, то обожествляют его и образуют по подобию Всеблагого, чтобы он был образом первого, и чистого, и всякий ум превосходящего существа». И этот долг ми­лостыни имеет, по взгляду св. Григория, общеобязательное значение, так как и бедность не препятствует быть милосердным. «Скажешь: и я беден, — предусматривает св. отец возражение против всеобщности долга творить милостыню и отвечает. — Пусть так, давай. Давай, что имеешь, ибо Бог не требует сверх сил. Ты дашь хлеб, другой — чашу вина, иной — одежду, и, таким образом, общим сбором уничтожают­ся несчастия одного. И Моисей на издержки по скинии получил не от одного... но от всего народа. Один богач принес ему золото, другой — серебро; бедный — кожи, беднейший бедного — шерсть. Видишь, как и кодрант вдовицы превзошел вклады богатых. Ибо она высыпала все, что имела, у тех же не многое выпало».
    Побуждения к милостыне указываются св. Григорием Нисским в об­щем те же, какие и другими отцами, и долг творить милостыню утвер­ждается как на естественных гуманных чувствах, так и на предстоящей награде милосердным и страданиях безжалостных. «Не презирай лежа­щих, — убеждает святитель, — как ничего не стоящих. Подумай, кто они, и найдешь им цену. Они носят на себе образ Спасителя нашего. Ибо Че­ловеколюбец дал им собственный образ, чтобы им устыдить несострада­тельных и нищененавистников». «Для всех благоразумных милосердие есть прекрасный залог, который мы вверяем другим при их несчастьях. Поскольку одна природа управляет всем человечеством, и никто не имеет прочного какого-либо ручательства в постоянстве своего благополучия, то постоянно должно помнить евангельское увещание, которое советует: елика аще хощем да творят нам человецы, то творить и им. Итак, пока бла­гополучно плаваешь, простирай руку потерпевшему крушение; одно для всех море, одни бури, одни мятущиеся волны, подводные камни, утесы, скалы и прочие опасности житейского мореплавания одинаково страшат плавателей. Пока ты не страдаешь, пока безопасно переплываешь море жизни, не проходи немилосердно мимо потерпевшего крушение. Кто по­рукой тебе в постоянстве благополучного плавания? Ты не достиг еще пристани успокоения. Жизнь твоя еще не дошла до берега; еще ты носишь­ся по морю жизни... Да будет присуще нам делание заповедей и кормило любви. Верно направляемые ими, мы достигнем земли обетованной, где находится великий град, которого художник и зиждитель есть Бог наш».
   И созерцание этой обетованной земли, ожидание праведного воз­даяния в жизни загробной должны непрестанно побуждать христиани­на помнить о долге милостыни. «Не бойся, — убеждает св. Григорий Нисский, — плод милостыни произрастает обильно. Посевай, раздавая и исполнишь долг добрых приобретений... Они (нищие) сокровищехра- нители ожидаемых благ, привратники Царства, отверзающие двери для добрых и заключающие для жестоких и человеконенавистников... Ради них начертан нам и сей страшный суд вестниками Божиими, о котором вы часто слышали. Там я вижу Сына Человеческого, грядущего с небес... и все племена человеческие... разделенные на две части и предстоящие судилищу... Слышу там речи Судии к подсудимым и ответы судимых Царю. Каждому назначается в удел, что ему следует... И сие строгое су­дилище живо изображено словом не для иного чего, как для того, чтобы научить нас пользе благотворительности». «Если хотим получить нечто полезное там, то предварительно доставим потребное им (нуждающимся) здесь; если желаем получить ослабу после сей жизни, упокоим их теперь;
   если желаем, чтобы они приняли нас в вечные кровы, примем их в наши. Если желаем, чтобы они уврачевали язвы наших грехов, то и мы сами должны сделать то же по отношению к телам, удрученным болезнью». «Конец... такой ревности — здесь добрая надежда и радостное ожидание, а потом, когда оставим сию скоропреходящую плоть, преоблачимся в не­тление — блаженная жизнь, непрестающая и негибнущая, где уготованы некие дивные и ныне неизвестные наслаждения». Св. Григорий Нисский в ряду свойств истинно христианской милостыни оттеняет с особенной настойчивостью необходимость доброго настроения со стороны бла­готворителя, его ласковости, радушия и уважения к человеческому достоинству просителя. «Ласковым словом, — советует св. отец, — оплодотворяй употребление твоих стяжаний... Обними несчастного, как золото. Заключи в объятия потерпевшего несчастье, как твое здравие». И при этом св. отец настойчиво доказывает, что при благотворении нуж­но уважать человеческое достоинство бедняков. «Да не говорит кто-либо, что достаточно уделять пищу нищим, удалив их куда-нибудь далеко от нашего жительства, на какой-либо крайний предел оного; ибо такой образ мыслей не доказывает нимало милосердия и сочувствия; но есть только благовидный повод совершенно исключить этих людей из круга нашей жизни. Свиньям и собакам позволяем жить под одной с нами кровлей... Ужели признаем бесчестнее самых бессловесных однородного с нами ближнего? Нет, да не будет этого, братья. Да не падет такой приговор на людей. Должно вспомнить, кто мы и над кем произносим суд. Над людь­ми — мы, люди, не имеющие перед ними никакого особого преимущества относительно общей с ними природы. Един вход всем в житие, один для всех образ жизни, пища и питье; однообразна жизнедеятельность; одно устройство тела и один конец жизни».
   Кратко изложенное нами учение святых отцов Церкви первых четы­рех веков о милостыне характеризует церковный взгляд достаточно точно и определенно. Но только в беседах св. Иоанна Златоуста церковное учение о милостыне изложено с такой выразительностью, которая позво­ляет считать сказанное св. Иоанном завершительным словом церковно­го сознания в отношении нравственной оценки милостыни. Св. Иоанн Златоуст со всей подробностью раскрыл все данные откровенного учения по поводу милостыни; он не только принял высказанное ранее церковны­ми авторитетами по вопросу о милостыне, но обосновал все это на основе откровенного учения и общих принципов христианской жизни; сказанное ранее мимоходом или в виде намека он (св. Иоанн) ярко оттенил, вклады­вая полноту содержания в каждую мысль и иногда доводя некоторые не­раскрытые раньше положения до такой резкой определенности, какую мог сообщить им только столь смелый и сильный духом церковный мыслитель, как св. Иоанн. Наконец, в творениях его встречаем и такие данные для изложения церковного учения о милостыне, каких не встречали ранее, например, о пользе для души посмертной милостыни со стороны близких.
   Каждый, хотя бы то лишь бегло знакомый с писаниями св. Иоанна Зла­тоуста, знает, какое громадное значение в христианской нравственно-ре­лигиозной жизни он придавал милостыне: призывам к ней и ее восхвалению он отдал всю силу того великого проповеднического дара, каким обладал. Изложение учения св. Иоанна о милостыне мы и начинаем с указаний на то значение, какое ей усваивал св. отец в христианской жизни. И если в первых строках такого изложения настроение св. отца может показаться чересчур повышенным и его образы — риторическими преувеличениями, то мы надеемся, что по мере дальнейшего изложения будет становиться все яснее и яснее, почему св. Иоанн так высоко ставил милостыню, в ней видел «царицу добродетелей» и изображал ее величие в самых ярких образах. Милостыня, по словам св. отца, «великое дело». «Велик полет у милостыни: она рассекает воздух, проходит луну, восходит выше лучей солнечных, достигает до самых небес!... И там она не останавливается; напротив, проходит небо, обтекает и сонмы ангелов, и лики архангелов, и все высшие силы, и предстает самому престолу царскому». «Ничего нет лучше милостыни»; она «есть мать любви — любви, отличающей христианство, превосходящей все знамения, служащей признаком учени­ков Христовых... лестница, ведущая на небо». «Она разрешает адские узы, разгоняет мрак, погашает пламень, умерщвляет червя, избавляет от скрежета зубов. Для нее беспрепятственно отверзаются врата небесные... Она поистине есть царица, делающая людей подобными Богу... Она легка и быстролетна; имеет золотые крылья и полет, услаждающий ангелов... Она летает, как голубь, одаренный нежным взглядом и кротким глазом. Нет ничего прекраснее этого глаза». Св. Иоанн не усомнился усвоить милостыне и собственно религиозное значение, поставив ее наряду с по­стом и молитвой, указывая в ней условие их богоугодности и усваивая милостыне благодатную силу очищать грехи.
   «Подлинно, — поучает святитель, — не так вода по природе своей омы­вает нечистоты тела, как милостыня силой своей омывает нечистоту души. Поэтому, как ты не осмеливаешься войти на молитву с неумытыми руками, хотя и меньшая то вина, так не входи никогда на молитву и без милостыни... Молитва есть огонь, особенно когда она воссылается трез­венной и бодрствующей душой; но этот огонь нуждается и в елее, чтобы достигнуть до самых небесных сводов; а елей для этого огня есть не что иное, как милостыня. Подливай же этот елей щедро, чтобы, ободряясь правым делом, ты мог совершать молитвы с большим дерзновением». «Милостыня... важнее жертв: Милости хочу, а не жертвы; она отверзает небеса: молитвы твоя и милостыни твоя взыдоша на память пред Бога». Милостыня лучше и поста, и лежания на земле. Хотя эти подвиги тяже­лее и труднее, но она — плодотворнее. Она просвещает душу, утучняет ее и делает благообразной и прекрасной. Не столько плод маслины оживляет силы борцов, сколько этот елей укрепляет подвижников благочестия».
   «Если ты просишь Его с милостыней, то Он благоволит к тебе; если просишь Его с милостыней, то даешь Ему взаем и получишь прибыток. Так внушаю вам: не за воздеяние рук можно быть услышанным; прости­рай руки свои не к небу, а к рукам бедных. Если ты будешь простирать руки к рукам бедных, то достигнешь самой высоты неба; а если станешь, воздевать руки без плода, то не получишь никакой пользы. Скажи мне: если бы пришел к тебе царь в порфире и стал просить тебя, то не отдал ли бы ты ему охотно всего имущества? Ныне же просит тебя устами бедных Царь не земной, а Небесный, и ты стоишь, не обращая на Него внимания, и откладываешь подаяние. Какого ты достоин за это наказания? Подлин­но, не за воздеяние рук и не за множество слов, но за дела можно быть услышанным». «Будем искать тех добродетелей, которые и для нас са­мих спасительны, и для ближнего полезны. Таковы милостыня и молит­ва; впрочем, молитва сама заимствует свою силу и воскрыляется от мило­стыни. Молитва твоя, сказано, и милостыни твои взыдоша на память пред Бога. И не только молитва, но и пост так же от милостыни заимствует свою твердость. Если ты постился без милостыни, то пост твой не есть пост, и такой человек хуже обжоры и пьяницы... Но что я говорю — пост? Хотя бы ты был непорочен, хотя бы соблюдал девственность, но если не творишь милостыни, будешь вне брачного чертога... Тот, кто не творит милостыни, непременно должен погибнуть». И милостыня не только яв­ляется условием богоугодности наших молитв и обращений к Богу, но сама обладает великой благодатной силой, приближающей нас к Богу и очи­щающей грехи. «Будем, — увещает св. отец, — всячески стараться очи­стить себя от скверны. Очищается же она, во-первых, крещением, а потом и другими многообразными средствами. Бог по своему человеколюбию да­ровал нам разнообразные средства к очищению и после крещения. Первое из этих всех средств — милостыня, так как сказано: милостынями и ве­рой очищаются грехи». И св. Иоанн Златоуст постоянно говорит своим слушателям о том, что милостыня «очищает грехи», «уничтожает грехи наши». «Достаточно отдать, — по учению св. отца, — серебро в руки бедных, и все грехи тотчас омоются без боли и труда... Ты даешь серебро, а получаешь отпущение грехов... Расход состоит в деньгах, а прибыток... и в отпущении грехов, в дерзновении перед Богом, в Царстве Небесном, и в наслаждении благами, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша». Св. Иоанн положительно утверждает, что бла­годатные средства спасения имеют вечное значение для души человека, очищая ее для будущей жизни; так, подобное же значение усваивает он и милостыне, считая ее необходимым условием вступления в Царство Не­бесное. «Будем прилагать великое усердие к милостыне, — поучает св. отец, — потому что иначе невозможно достигнуть Царства Небесного... Всей душой и всеми силами будем подливать елея в светильники, чтобы свет всегда был ясный и обильный». Милостыня — это единственный путь приобрести себе друзей и заступников для будущей жизни: «будем творить милостыню, пока это в нашей власти; это и значит — творить други от маммоны; будем расточать богатство на бедных, чтобы погасить необъятный огонь, чтобы там иметь дерзновение». «Милостыня создает вечные жилища на небесах, поучает почитателей своих избегать вечной смерти; она дарует тебе сокровища неистощимые, которые не могут потер­петь вреда ни от воров, ни от червей, ни от тления, ни от времени. Если бы кто-нибудь научил тебя сберегать только хлеб, то чего бы ты ни дал, чтобы научиться сохранять его без вреда в продолжение нескольких лет. Но вот, благотворительность научает тебя безвредно сберегать не только хлеб, но и все: и имущество, и душу, и тело. Но что подробно перечислять все выгоды, доставляемые этим искусством? Оно учит тебя тому, как мо­жешь ты уподобиться Богу, а это есть первое из всех благ. Теперь видишь ли, что милосердие совершает не одно только действие, но многие? Не требуя помощи от других искусств, оно созидает дома, приготовляет оде­жды, доставляет неиждиваемые сокровища, делает победителями смерти, одолевает диавола, уподобляет Богу. Итак, что может быть полезнее это­го искусства? Кроме того, другие искусства оканчиваются вместе с на­стоящей жизнью, не действуют во время болезни художников и имеют действия преходящие, требуют труда и многого времени и других бесчи­сленных принадлежностей. А милостыня по окончании мира еще яснее открывается, по смерти человека наиболее просиявает и обнаруживает свои действия, и не требует ни времени, ни труда, ни чего-либо трудного. Она действует и во время болезни твоей, и в старости, сопутствует тебе в жизнь будущую и никогда тебя не оставляет. Она делает тебя сильнее мудрецов и ораторов; люди, знаменитые по своей мудрости и ораторству, имеют у себя многих завистников, а за тех, которые прославили себя ми­лосердием, бесчисленное множество людей приносят молитвы. Те пред­стоят перед судом человеческим, защищая обиженных, а часто и обижа­ющих; а милостыня предстоит перед судом Христа и не только защищает, но и самого Судию преклоняет защищать подсудимого и произнести мило­стивый приговор о нем. Хотя бы он был виновен в бесчисленных согреше­ниях, она венчает его и провозглашает его победителем; дадите, сказано, милостыню и вся чиста будут. И что я говорю о будущей жизни? И в настоящей спросите кого угодно из людей, чего они желают более: того ли, чтобы между ними было много мудрецов и ораторов или людей мило­сердных и человеколюбивых? И вы услышите, что они изберут последнее. И весьма справедливо. От уничтожения красноречия жизнь нисколько не потерпит вреда: она и до него долгое время существовала. Но если унич­тожится милосердие, то все погибнет и истребится. Как на море нельзя плыть далее берегов, так и земная жизнь не может стоят без милосердия, снисхождения и человеколюбия».
   Мы пока не приводили длинного ряда выдержек из бесед святителя, где он прославляет милостыню и усваивает ей значение величайшей до­бродетели, но отметили лишь в общих чертах его взгляд на значение мило­стыни в христианской жизни. Теперь же обращаемся к более детальному выяснению вопроса о том значении, какое усваивал св. Иоанн милостыне, и в этом случае главное внимание мы должны обратить на те основы, на которых святитель утверждает религиозно-нравственную ценность ми­лостыни, делающую ее нравственным долгом для каждого христианина. И так как вопрос о таких основах в изложении самого св. отца нередко неразрывно сливается с речью о побуждениях к милостыне, то и мы не бу­дем разрывать живого целого в учении святителя, но изложим его взгляд на основания долга творить милостыню и побуждения к ней во взаимной связи.
   Когда нами излагалось учение св. Иоанна Златоуста о собственности и о христианском отношении к богатству, то был отмечен его основной взгляд на причины имущественного неравенства людей: причина эта — в недостатке взаимной братской любви; и путь к уничтожению нищеты среди человечества — путь братского общения имуществ. Идеал отноше­ния к своему имуществу — все сразу отдать; верх неправды — никому своего не давать, а срединный путь — щедрая милостыня, которая, впро­чем, сама собой приведет человека к раздаче всего своего. Милостыня, таким образом, оказывается общеобязательным путем к уврачеванию страданий человечества от имущественного неравенства. Сам Бог, по мысли св. отца, допустил такое неравенство, именно ради милостыни, чтобы через нее люди могли «заслужить венцы и похвалы». Бог, как верховный собственник всего, призывает человека быть Его доверенным распорядителем на земле и ожидает от нас верного управления вверенным нам достоянием. И такое верное управление осуществляется через урав­нение людей в пользовании Божественными дарами, когда имущий разде­ляет то, чем владеет, между неимущими. Все это уже было подробно рас­крыто нами ранее при изложении учения св. Иоанна, и это должно теперь сделать для нас ясным, на каких основаниях утверждает св. Иоанн долг творить милостыню. Первое такое основание — воля Божия, Божест­венная заповедь людям, которая поставляет милостыню и вообще дела милосердия на первое место среди наших добродетелей. Поэтому, когда человек творит милостыню, то он как бы непосредственно служит Богу, исполняет повеления своего Господина; давая деньги бедным, человек как бы возвращает Богу данное им и, являясь в этом случае «верным домо­правителем», имеет дерзновение ожидать награды от Бога и прощения своих грехов. Данные для такого утверждения долга творить милостыню св. Иоанн находит в свидетельствах как новозаветного, так и ветхозавет­ного Откровения. Для христиан же эта Божественная заповедь получает новый смысл и освещение в лице и учении Христа Спасителя. Оказывая благодеяние неимущему, человек не только благотворит ради Бога и по Его заповеди, но оказывает милость и любовь Самому Христу, Кото­рый в образе нищих приходит к нам, прося помощи и сострадания. Эта собственно христианская точка зрения занимает в уяснении св. Иоанном религиозной основы долга творить милостыню центральное положение и раскрывается св. отцом с поражающей яркостью образов и силой вы­ражения.
   Таковы религиозные основания долга для верующих творить мило­стыню. Неразрывно с ними мыслятся св. отцом и гуманные основания. Если любовь к Богу неотделима от любви к ближним, и воля Божия всегда есть высшее благо для человека, то несомненно, что и воля Божия относительно долга творить милостыню утверждается на любви Боже­ственной к людям, имеет в виду их благо и спасение, отвечает запросам души и лучшим стремлениям нашей воли. И св. Иоанн дает всестороннее уяснение собственно гуманных основ долга творить милостыню. Первое основание такого рода — это естественное чувство любви и сострада­ния к себе подобному нуждающемуся брату. И этот голос сердца утвер­ждается и голосом разума: разум говорит, что нет правды в том, когда один терпит скорбь от лишения, а другой живет в излишнем довольстве, и указывает путь к правде в щедрой милостыне, как избавлении от не­взгод бедности.
   Таковы, на наш взгляд, основания долга творить милостыню в систе­ме этических воззрений св. Иоанна Златоуста. Теперь мы и переходим к уяснению этих оснований, начиная речь свою с оснований собственно религиозных.
   Милостыня — долг христианина, прежде всего, потому, что она запо­ведана Богом. «Бог, — говорит св. Иоанн, — много печется об оказании милосердия... Он и в Ветхом и Новом Завете дает множество законов об этом, повелевая быть милосердным всячески: и словами, и деньгами, и делами. Моисей весьма часто говорит об этом в своих узаконениях; пророки от лица Божия вопиют: «милости хощу, а не жертвы»; и апо­столы все, согласно с ними, и делают и говорят». «Сам Бог так печется об этом, что, когда Он пришел, и облекся плотью, и жил с бедными, то не отрекся и не почел за стыд Самому заботиться о бедных... но пове­лел ученикам Своим иметь ящик, носить, что туда опускали, и из этих денег помогать бедным». Благотворящий бедному поэтому уподобля­ется Самому Богу, «насколько возможно человеку сделаться подобным Богу». «Человеколюбивый Бог, — поучает святитель, — для того дал тебе много... чтобы, по апостольскому увещанию, твой избыток воспол­нял недостатки других. Какое будем иметь оправдание или извинение мы, которые не хотим ради данной от Бога заповеди, ради вечной и нескон­чаемой славы пожертвовать малейшую часть... Какими глазами мы будем смотреть на Судию, пренебрегая столь легкую заповедь?». Тяжкого ли или обременительного чего-нибудь требует от нас Господь? Он хочет, что­бы мы избыток сверх необходимого сделали для себя пригодным, чтобы мы сами хорошо распределили то, что понапрасну и без нужды лежит в на­ших кладовых, дабы это послужило для Него поводом к дарованию нам светлого венца. Он поспешает Сам, и понуждает нас, и направляет к тому, чтобы удостоить нас обещанных Им Самим благ... Зная, что Ему угодно, что приятно, то и будем делать». Бог есть «первый Учитель милостыни» и Сам ее постоянно нам оказывает». Без милостыни... все нечисто, все бесполезно; без нее теряется большая часть добродетели. Не любяй брата своего, говорит апостол, не позна Бога. Как же ты любишь его, если не хочешь поделиться с ним чем-нибудь из этих малых и ничтожных благ?... Милосердие и сострадательность — вот, чем мы можем уподобиться Богу, а когда мы не имеем этого, то не имеем ничего. Не сказал Господь: если будете поститься, то будете подобны Отцу вашему; не сказал: если станете соблюдать девство или если станете молиться, то будете подобны Отцу вашему... Но что: будите милосерди, говорит, якоже Отец ваш, иже на небесех! Это — дело Божие. Если же ты не имеешь этого, то что же имеешь?».
   Итак, творить милостыню — долг христианина потому, что это — запо­ведь Божия, Его воля. Исполнять волю Божию само по себе есть величай­шее благо для верующего, такой священный долг его, что, «если за такое дело (угодное Богу) надлежало впасть в геенну, то и тогда следовало бы... с великой готовностью приниматься за делание добра». «Всякое доброе дело надо делать, имея в виду не Царство, а волю Божию, которая больше всякого Царства».
   Таким образом, св. Иоанн Златоуст утверждает абсолютное обязыва­ющее значение для совести верующих воли Божией. Но св. отец вооб­ще никогда не останавливается только на такой принципиальной точке зрения, а всегда неразрывно с ней утверждается и на мысли о великих благах милостыни для самого благотворящего. И это как в виду немо­щи людей, так и в виду истинной природы самой воли Божией. «Сурова добродетель, но будем представлять ее облеченной в величие будущих обетований. Люди с душой возвышенной находят ее и без этого, саму по себе, прекрасной и потому стремятся к ней, живут добродетельно не из-за наград, а для угождения Богу... потому что так повелел Бог. Если же кто более немощен, тот пусть представляет себе и награды. Так будем посту­пать и по отношению к милостыне... Если приятной тебе покажется любо- стяжательность, подумай, что на это не соизволяет Христос, и она тотчас покажется тебе противной. Опять, если тебе тяжело будет подать нищему, то ты не останавливайся мыслью на издержке, а тотчас же представь себе жатву от этого сеяния». Поэтому, хотя мысль о награде есть свидетель­ство некоторого несовершенства духовного, но однако она не находится в противоречии с волей Божией, как имеющей в виду наше благо. Так вообще, так и частнее в отношении милостыни: «Бог предписал заповедь о милостыне не столько для бедных, сколько для самих подающих». Вот эта именно мысль и оттеняется с особой силой проповедником и является в его учении как бы вторым основанием долга творить милостыню и вместе побуждением к ней. Жалуясь постоянно на жестокосердие сво­их слушателей, св. Иоанн самым душевным их настроением побуждаем был к тому, чтобы беседовать с ними как с «несовершенными» и особенно подчеркивать ту сторону долга творить милостыню, по которой исполне­ние этого долга ведет к великой награде и небесным венцам. Мы уже во второй главе имели случай сделать замечание по поводу той постановки речи о небесной награде за милостыню, которая может подать повод обви­нять проповедь св. Иоанна Златоуста в утилитарном характере. Теперь мы яснее видим, что св. Иоанн сам ясно определил сравнительное достоин­ство побуждений творить милостыню и мысль о награде отнес к низшим. В его беседах речь о наградах за милостыню занимает хотя и не первое место — как нам кажется, с наибольшей силой выдвигает св. Иоанн мысль о Господе Иисусе Христе, как основании христианского долга творить ми­лостыню — но, бесспорно, очень часто проповедник обращается к речи о «выгодности» милостыни, имея в виду настроение своих пасомых. Вот, например, как сам св. отец определяет побуждения творить милостыню, именно четыре побуждения: «достоинство просящего — потому что про­сящий есть Владыка; потребность нужды — потому что Он алчет; легкость подаяния — потому что Он просит напитать Его и требует только хлеба, а не роскоши; и величия дара — потому что за эту малость Он обещает Царство. Ты бесчеловечен, жесток и немилостив? Постыдись, говорит он, достоинства Того, Кто просит. Но тебя не пристыжает Его достоинство? Тронься несчастьем. Но и несчастье не преклоняет тебя на милость? По­дай по легкости прошения. Но ни достоинство, ни потребность нужного, ни удобство подаяния не может убедить тебя? Подай же нуждающемуся ради величия обещанных за это благ». Как видим, последнее побужде­ние есть именно мысль о небесной награде. «Не будем думать, — говорит св. отец ниже в этой же беседе, — что у нас уменьшается имущество, когда мы подаем милостыню. Оно не уменьшается, но возрастает; не из­держивается, но умножается; происходящее есть некоторый оборот и сея­ние, или — лучше — оно выгоднее и безопаснее того и другого. Торговля подвергается и ветрам, и морским волнам, и многим кораблекрушениям, а семена — и засухам, и проливным дождям, и другим неровностям воз­духа. Деньги же, повергаемые в руки Христовы, выше всякого замысла. Никто не может исхитить из рук взявшего данное однажды; но оно там остается, производя многие и неизреченные плоды и принося нам в свое время богатую жатву». И подобные мысли множество раз повторяются св. Иоанном. «Считай милостыню, — побуждает он, — не за расход, а за приход, не за ущерб, а за приобретение, потому что через нее ты больше получаешь, чем даешь. Ты даешь хлеб, а получаешь жизнь вечную; даешь одежду, а получаешь одеяние бессмертия; даешь пристанище под своим кровом, а получаешь Царство Небесное; даешь блага погибающие, а по­лучаешь блага, постоянно пребывающие». Жизнь, с этой точки зрения, представляется св. отцу как бы торжищем, на котором покупают блага будущей жизни. «Теперь, — говорит святитель, — отверзлось торжище милостыни: мы видим пленников и нищих... видим вопиющих, видим пла­чущих, видим стонущих; дивное торжище принадлежит нам... Приобрети оправдание недорогой ценой, чтобы за дорогую продать его впоследствии, если только воздаяние можно назвать перепродажей. Здесь оправдание покупается недорогой ценой: ничего не стоящим куском хлеба, дешевой одеждой, чашей холодной воды... Итак, доколе будут лежать перед нами добродетели, которые можно приобрести недорогой ценой, возьмем их, восхитим, купим у Великощедрого!... Доколе предлежит торг, купим ми­лостыню, лучше же сказать — милостыней купим спасение... Милуяй нища, взаймы дает Богови. Дадим взаймы Богу милостыню, чтобы вос­принять от Него милосердное воздаяние. О, сколь мудро это изречение... Знало Писание наше корыстолюбие, подметило, что алчность наша, пита­емая любостяжанием, ищет излишества; для того и сказало оно не просто: «милуяй нищего дает Богу», дабы ты не подумал, что дело идет о простом воздаянии; но сказано: «милуяй нища взаймы дает Богови». Если Бог бе­рет у нас займы, то Он уже наш должник. Итак, каким же хочешь ты иметь Его: судией или должником? Должник чтит дающего взаймы... Так как Бог знал, что бедняк подвергается опасности по своей бедности, а имею­щий деньги повергается опасности за свое жестокосердие, то сделал Себя посредником: для бедняка стал поручителем, а для заимодавца — зало­гом. «Не веришь ты, — говорит Он, — бедняку ради его скудости, поверь Мне ради Моего богатства... Будь, говорит, благонадежен: Мне взаймы даешь». Что же такое приобрету я, если даю Тебе взаймы? Поистине, пре- ступнейшее дело — требовать отчета от Бога. Впрочем, следуя твоему беззаконию и желая милосердием победить твою жестокость, исследуем и это, какую пользу получаешь ты, когда даешь взаймы другим? Не на сто ли ищешь один, если ищешь законной лихвы?... Но Я награждаю большим твою страсть к любостяжанию... Ты ищешь в сто раз меньшего, а Я даю тебе в сто раз больше... Когда сядет Сын человеческий на престоле славы Своей и поставит овцы одесную Себе... и речет сущим одесную Его: придите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие от сло­жения мира. За что? За то, что взалкахся, и дасте Ми ясти; возжадахся — и напоисте Мя; наг был — и одеясте Мя; в темнице — приидосте ко Мне; болен бых — посетисте Мене; странен был — и введосте Мене... И вот что, заметь, удивительно: ни о какой другой добродетели не упоминает Он, кроме дел милостыни... но умалчивает об этом не потому, чтобы недостойно было упоминания, а потому, что эти добродетели ниже милосердия... Итак, я поношу жестокосердие, как корень зла и всякого нечестия; хвалю мило­сердие, как корень всех благ; и одним угрожаю огнем вечным, а другим об­ещаю Царство Небесное. Хороши, Владыко, и обетования Твои, прекрасно и Твое ожидаемое Царство, равно полезна и геенна, которой Ты угрожаешь; одно — потому, что поощряет нас, другая — потому, что устрашает... Бог угрожает мщением, чтобы мы избежали действительного мщения; устраша­ет словом, чтобы не покарать самым делом».
   И сравнение милостыни с куплей небесных благ, равно как с займом Богу весьма обычно у св. Иоанна. Такой же смысл имеет сравнение ми­лостыни с сеянием, также любимое св. Иоанном, с приобретением друзей на небе и т. п. — сравнения, имеющие первообраз в откровенном учении. «Потому милостыня называется сеянием, — говорит, например, святи­тель, — что она есть не расход, а прибыток; ты, когда приступаешь к се­янию, не обращаешь внимания на то, что издерживаешь запас прежних произведений, а имеешь в виду еще несуществующую жатву будущих произведений, притом не зная, что все будет в твою пользу... Итак, зная это, будем смотреть, подавая милостыню, не на расход, а на прибыток, и на будущие надежды, и даже настоящую выгоду, потому что милостыня доставляет не только Царство Небесное, но и в настоящей жизни без­опасность и избыток. Кто сказал это? Сам Тот, Кто властен сделать это. Подающий из своего имения бедным, сказал Он, сторицей приимет в этом веке и живот вечный наследит. Видишь ли воздаяния с великим изобили­ем подаваемые в той и другой жизни? Не будем же медлить и уклоняться, но каждый день будем приносить плоды милостыни, чтобы у нас и настоя­щие дела текли благополучно, и достигнуть нам будущей жизни». «Пока есть еще время, будем сеять, чтобы пожать. Когда наступит зима, когда по морю нельзя уже будет плавать, тогда и купля эта уже не будет в на­шей власти. А когда наступит зима? Тогда, когда наступит тот великий и славный день... Теперь — время сеяния, а тогда — время жатвы и соби­рания. Если бы кто во время сеяния не бросал семян, а стал сеять во время жатвы, тот, кроме того, что не получил бы ничего, еще был бы осмеян. Если же настоящее время есть время сеяния, то теперь-то и должно не собирать, а расточать. Станем же расточать, чтобы собрать... Не упустим удобного времени, а сделаем обильный посев и не пощадим ничего свое­го, чтобы получить обратно с большим воздаянием». «Сеяй скудостию, скудостию и пожнет. Итак, что ты скупишься? Сеяние ужели есть трата, ужели убыток? Нет! это доход и прибыль. Где сеяние, там и жатва; где сеяние, там и приращение. Возделывая тучную и мягкую землю, которая может принять в себя много семян, ты засеваешь ее всеми своими семе­нами и берешь еще взаймы у других, потому что скупость в этом случае считаешь убытком. А когда надо возделывать небо, которое не подвер­жено никакой воздушной перемене, и все вверенное ему, несомненно, возрастет с большим приращением, ты ленишься, медлишь и не думаешь о том, что сберегая — теряешь, а расточая — приобретаешь. Итак, сей, чтобы не потерять; не береги, чтобы сберечь; рассыпай, чтобы сохранить; трать, чтобы приобрести. Хотя бы и нужно было что сберечь, ты не береги, потому, что непременно это погубишь, а поручи Богу, у Которого никто не похитит. Сам не торгуй, потому что не умеешь получать прибыли; но большую часть капитала отдай взаймы Тому, Кто дает рост, отдай взаймы туда, где нет ни зависти, ни клеветы, ни обмана, ни страха; отдай взаймы Тому, Кто сам ни в чем не нуждается... Отдай взаймы туда, откуда ты по­лучишь не смерть, но жизнь вместо смерти. За такой только рост можешь приобрести себе Царство, а за всякий другой получишь геенну».
   Таким образом, уже ясно выступают два основания долга творить ми­лостыню: воля Божия, требующая от нас сострадательного отношения к бедным, и наше вечное благо, неразрывно связанное с исполнением этой Божеской воли. Но, как мы сказали, наиболее ярко и убедительно обосно­вывает св. Иоанн долг каждого христианина творить милостыню и побу­ждает к этому на основе нашей любви к Христу Спасителю. В Его лице, именно, святитель указывает тот духовный центр христианской жизни, от которого исходят все христианские добродетели и, в частности, мило­стыня: «не только при раздаче милостыни, но и во всякой добродетели, — говорит св. Иоанн, — помышляй не о суровости трудов, но о сладости наград, а прежде всего имей в виду Господа нашего Иисуса, для Которого предпринимаешь те или другие подвиги, и ты легко выйдешь на подвиги и в радости проведешь все время жизни». При этом, как исполнение воли Божией неразрывно соединяется с истинным благом верующего, так и служение Христу приводит к вечному блаженству. Но уже центр тяже­сти не столько в награде за служение Христу, сколько в живом сознании долга благодарной любви к Христу, необходимо проявляющейся в ми­лосердии к бедным. «Постараемся, — умоляет проповедник, — возлюбить Христа. Ничего другого Христос, по Его же изречению, и не требует от тебя, как любви к Нему от всего сердца и исполнения Его заповедей. Кто любит Его так, как должно любить, тот, конечно, старается уже и запове­ди Его соблюдать; потому, что, если кто искренне расположен к кому, то старается все делать, чем может привлечь к себе любовь возлюбленного. Таким образом, и мы, если истинно возлюбим Господа, будем и заповеди Его исполнять, и не станем делать ничего такого, что может раздражить Возлюбленного. Удостоиться любить Его искренне и как должно — это Царство Небесное, это вкушение богатства, в этом блага неисчислимые. А наша любовь к Нему будет искренняя тогда, когда, по любви к Нему, мы будем оказывать любовь и своим ближним... Кто любит Бога, тот не будет презирать брата своего, не будет предпочитать богатства своему сочлену, но будет делать ему всякое добро, вспоминая о том, Кто сказал: сотворивый единому сих братий Моих меньших, Мне сотвори. Помыш­ляя, что услуги, оказанные ближнему, Сам Господь всяческих усваивает Себе, он будет делать все с великим усердием, покажет в милосердии всю свою щедрость, взирая не на убожество являющегося к нему человека, а на величие Того, Кто сделанное для убогих обещает усвоить Себе Самому». С особенной выразительностью и трогательностью звучит речь св. отца в том случае, когда он как бы отождествляет нищих и их обычные речи с лицом и словами Господа Иисуса Христа. «Павел тер­пел все подлинно для Христа, — говорит в одной беседе святитель, — не для Царства, не для чести, но из любви к Христу. А нас ни Христос, ни все Христово не отвлекает от житейских занятий, но как змеи, как ехид­ны, или свиньи, или как все это вместе, мы пресмыкаемся в грязи. Чем мы лучше этих животных, когда имея столь многие и великие примеры, все еще смотрим вниз и даже немного не можем посмотреть на небо? Бог за тебя предал Сына, а ты не даешь и хлеба Ему, за тебя преданному, за тебя убиенному. Отец для тебя не пощадил Его, не пощадил, притом, истинно­го Своего Сына, а ты не обращаешь и внимания на Него, когда Он томит­ся голодом, и притом готовясь растратить Его собственность и растратить для себя. Что может быть хуже такого беззакония? Ради тебя предан, ради тебя умерщвлен, ради тебя странствует, терпя жажду, ты даешь из Его же собственности, чтобы получить от этого пользу, но ты, несмотря и на это, не даешь ничего. Не бесчувственнее ли всякого камня те, которые при стольких побуждающих обстоятельствах остаются в такой диавольской жестокости. Христос не ограничился только смертью и крестом, но бла- гоизволил сделаться нищим, странником, бесприютным, нагим, быть заключенным в темницу, терпеть болезни, чтобы хоть этим привлечь тебя к себе. «Если ты не воздаешь Мне за то, что Я страдал за тебя, — говорит Он, — то сжалься надо Мной ради нищеты. Если не хочешь сжа­литься над нищетой, тронься Моей болезнью, умилосердись ради уз; если же и это не склоняет тебя к человеколюбию, обрати внимание на легкость просьбы. Я не прошу ничего дорогого, но хлеба, приюта и утешительного слова. А если и после этого остаешься жестоким, то сделайся добрее хотя бы ради Царства, ради наград, которые Я обещал тебе. Но и они не имеют для тебя значения? Так склонись жалостью хотя бы к самому естеству, видя Меня нагим, и вспомни о той наготе, какую Я терпел за тебя на кре­сте. А если не хочешь вспомнить о ней, представь наготу, какую терплю в лице нищих. И тогда нуждался Я для тебя, и теперь для тебя же нужда­юсь, чтобы ты, тронувшись тем или другим, захотел оказать какое-нибудь милосердие; для тебя Я постился и опять для тебя же терплю голод, жа­ждал, вися на кресте, жажду и в лице нищих, только бы тем или другим привлечь тебя к Себе и для твоего же спасения сделать тебя человеколюбивым. Потому, хотя ты и обязан Мне воздаянием за бесчи­сленные благодеяния, но Я не прошу у тебя, как у должника, а венчаю тебя, как за дар, и за это малое дарю тебе Царство. Я не говорю: избавь Меня от нищеты или дай Мне богатство, хотя именно для тебя Я обнищал; но прошу только хлеба, одежды, небольшого утишения в голоде. Когда нахожусь в темнице, Я не принуждаю снять с Меня узы и вывести из тем­ницы, но ищу только одного: чтобы ты навестил связанного за тебя, и это принимаю за большую милость, и за это одно дарю тебе небо. Хотя Я из­бавил тебя от самых тяжких уз, но для Меня достаточно и того, если ты захочешь увидеть Меня связанного. Конечно, Я и без этого могу увенчать тебя, однако же, хочу быть должником твоим, чтобы венец принес тебе и некоторое дерзновение. И потому, имея возможность пропитать сам Себя, Я хожу и прошу, стою у дверей твоих и простираю руку. Я желаю от тебя именно получить пропитание, потому что сильно люблю тебя, Я стремлюсь к твоей трапезе, как это и бывает у друзей, и хвалюсь этим перед лицом целой Вселенной, возвещаю о тебе постоянно во услышание всех и показываю всем Своего кормильца. Мы, когда у кого-нибудь пита­емся, стыдимся этого и обыкновенно скрываем, но сильно нас любящий Христос, хотя бы мы и молчали, всем рассказывает о случившемся со мно­гими похвалами и не стыдится сказать, что мы одели Его, когда Он был наг, накормили, когда Он был голоден. Размыслив обо всем этом, не оста­новимся на одних только похвалах, но исполним слова наши на деле». «Не столько заимодавец радуется тому, что имеет должников, сколько веселится Христос, имея заимодавцев; кому Он ничего не должен, от тех бежит прочь, а кому должен, к тем притекает. Итак, станем делать все, чтобы иметь Его должником своим; теперь самое удобное время давать взаймы, теперь настает в этом нужда. Если не дашь Ему теперь, то после удаления отсюда Он не будет уже иметь в тебе нужды. Здесь Он жаждет, здесь алчет; жаждет же потому, что жаждет твоего спасения; вследствие этого Он и просит, вследствие этого Он и ходит наг, приготовляя тебе бессмертную жизнь. Итак, не презри Его: не Сам напитаться Он хочет, но напитать тебя, не Сам одеться, но одеть тебя и приготовить тебе ту золо­тую ризу, царскую одежду. Не видел ли ты, что наиболее заботливые вра­чи, когда моют больных, и сами моются, хотя это для них и не нужно? Так и Христос все делает для тебя недужного. Поэтому Он и не насильно требует у тебя, чтобы дать тебе большое вознаграждение, чтобы ты понял, что Он требует не Своей нужде, а для исправления твоей нужды. Для того Он приходит к тебе в бедном одеянии, протягивая десницу, и не гнушает­ся, если дашь самую мелкую монету, не отходит, если укоришь, но при­ступает к тебе снова, так как Он желает, сильно желает нашего спасе­ния. Итак, станем презирать имущество, чтобы не быть и нам презренными от Христа; станем пренебрегать богатством, чтобы приобре­сти его. Если мы будем беречь его здесь, то, несомненно, погубим и здесь, и там, а если будем раздавать его со многой щедростью, то в той и другой жизни насладимся великим благополучием. Потому желающий сделаться богатым пусть сделается нищим, чтобы быть богатым: пусть тратит, чтобы собрать, и расточает, чтобы соединить». Невнимание к нуждающемуся брату, отказ от помощи бедному это есть, с точки зрения св. Иоанна, вы­ражение неблагодарности к Христу, отречение от Его любви. «Если, — говорит, например, святитель, — при входе Христа в Иерусалим одни покрывали одеждой своей ослицу, на которой Он сидел, а другие постила­ли одежды ей под ноги, то неужели мы, которым повелено не только сни­мать одежды с себя, но и истощать все свое ради других, не окажем ника­кой щедрости, видя Его обнаженным? Там народ впереди и позади сопровождал Его, зачем же мы отсылаем Его, даже прогоняем оскорбле­нием, когда Он сам приходит к нам? Какого это достойно наказания, ка­кого отмщения! Приходит к тебе нуждающийся Владыка, а ты не хочешь и выслушать его просьбы, но еще осуждаешь и поносишь Его, слыша такие слова Его». «Он охотно алчет, чтобы напитать тебя; странствует в наго­те, чтобы доставить тебе возможность получить одежду нетления. Но вы, несмотря и на это, не уделяете ничего из своего имения. Ваши одежды или снедаются молью, или составляют тяжесть для сундуков и лишнюю заботу для владетелей; а Кто даровал и это, и все прочее, Тот скитается нагим». «Оденем Его здесь, чтобы и Он не оставил нас обнаженными без своего покрова. Если мы напоим Его здесь, то не скажем, подобно богатым: посли Лазаря, да омочит конец перста и устудит язык наш опа- ляемый. Если и мы примем Его здесь в свои дома, то Он уготовит для нас там много обителей. Если придем к Нему в темницу, то и Он освободит нас от уз. Если введем Его к себе, как странника — и Он не оставит нас странствовать вне Царствия Небесного, но воздаст за то горний град. Если посетим Его в болезни, скоро и Он освободит нас от немощей наших. Итак, получая много, даже тогда, когда даем немного, будем давать, по крайней мере, немного, чтобы приобрести много». «Устыдимся же Его любви, устыдимся Его безмерного человеколюбия, — увещевает св. отец. — Он для нас не пощадил даже Единородного Сына, а мы бережем и деньги себе же на зло. Он предал за нас истинного Сына Своего; а мы ни ради Его, ни даже ради себя не хотим дать и серебра. Как можем за это получить прощение? Если мы видим человека, подвергающегося за нас опасностям и смерти, то предпочитаем его всем другим, причисляем его к первым своим друзьям, отдаем ему все свое; говорим, что это принадле­жит ему более, чем нам, и при всем том не думаем, что мы воздали ему достойным образом. А к Христу мы не имеем благодарности даже и в этой мере. Он положил за нас душу Свою; Он пролил за нас драгоценную кровь Свою — за нас неблагодарных, недобрых; а мы не расточаем и денег для своей же пользы, но презираем Его в наготе и странничестве, Его, Кото­рый умер за нас. Кто же исхитит нас от будущей казни? Если бы не Бог, а мы сами наказывали себя, то не произнесли бы мы приговор на себя самих? Не осудили ли бы себя на гееннский огонь за то, что презираем Положившего за нас душу Свою, тогда как Он истаивает от голода? И что говорить о деньгах? Если бы мы имели в себе по тысяче душ, не должны ли были бы положить все души за Него? Впрочем, и таким образом мы не сделали бы еще ничего, достойного Его благодеяний. Кто прежде благоде­тельствует, тот обнаруживает в себе явную доброту, а кто получил благо­деяние, тот, как бы ни воздавал за него, воздает только должное и не за­служивает благодарности, особенно, когда начавший благодетельствовать оказывает благодеяние врагам... Но и это нас не трогает, мы до такой степени неблагодарны, что рабов, и мулов, и коней облекаем в золотые уборы, а Господа, скитающегося в наготе, переходящего от дверей к две­рям, стоящего на распутьях и простирающего к нам руки, мы презираем, а часто смотрим на Него суровыми глазами». И в своем олицетворении отношения к нищим с отношением к Христу Спасителю св. Иоанн Злато­уст доходит до высшего предела, когда жестокосердие к бедствующим характеризует как предание Христа , а милостыню рассматрива­ет в качестве величайшей жертвы, приносимой на святейшем жертвен­нике — Теле Христовом. «Хочешь ли видеть, — спрашивает св. отец, — жертвенник Милосердного? Не Веселеил соорудил его и не другой кто, но Сам Бог; не из камней, но из вещества, которое светлее самого неба — из разумных душ... Жертвенник этот создан из самых членов Христовых; и Тело Самого Владыки служит тебе жертвенником. Благоговей перед Ним: на Теле Владычнем ты совершаешь жертву. Этот жертвенник страш­нее и нового, а не только древнего жертвенника. Однако ж не смущайтесь. Этот жертвенник чуден по причине предлагаемой на нем жертвы, а тот (жертвенник милосердного) удивителен и потому, что сооружается из той самой жертвы, которая его освящает. Чуден этот (жертвенник) потому, что, будучи по природе камнем, делается святым, так как принимает Тело Христово; а тот чуден потому, что сам есть Тело Христово. Таким образом, страшнее этого жертвенника тот, перед которым предстоишь ты, миря­нин. Что в сравнении с этим будет для тебя Аарон? Что кидар? Что звон­цы? Что святое святых? Да и нужно ли сравнивать (жертвенник милосер­дного) с древним жертвенником, когда он и в сравнении с этим (новозаветным) жертвенником оказывается столь блистательным? А ты, между тем, почитаешь этот жертвенник, потому что он принимает Тело Христово, и унижаешь тот жертвенник, который есть самое Тело Христо­во, и не обращаешь внимания, когда он разрушается. Такой жертвенник ты можешь видеть везде — и на улицах, и на площадях, ежечасно можешь приносить на нем жертву, потому что и здесь освящается жертва».
   До сих пор мы излагали взгляд св. Иоанна Златоуста на религиозные основания обязанности христиан творить милостыню. Эта сторона рас­крыта св. отцом более подробно, чем основание долга творить милосты­ню собственно гуманного характера, и именно такой взгляд на милосты­ню обусловливает то великое значение, какое усваивает ей св. Иоанн, что уже было раньше отмечено. Но и собственно гуманные побуждения к милостыне, а вместе с тем и основания ее обязательности не оста­ются в тени в беседах святителя. Эти гуманные основания у святителя указаны двух главных родов: во-первых, милостыня является долгом для человека потому, что каждый имеющий и не дающий нуждающе­муся есть хищник и обидчик, так как идеалом устроения человеческо­го общежития является имущественное равенство всех или, во всяком случае, удовлетворения насущных потребностей. Это первое основание есть выражение начала правды. Второе основание для долга творить милостыню заключается, по св. отцу, в природной сострадательности человека, благодаря которой ни один человек, не потерявший челове­ческого образа, не может безучастно отнестись к горю и нужде своих братьев, но побуждается любовью помочь им и в этом найти утешение своей скорби от вида страданий.
   Останавливаться подробно на раскрытии первого основания нам не ка­жется нужным, потому что при изложении учения св. Иоанна о собствен­ности мы видели, что отказ от подачи милостыни он считал видом хищни­чества. «Не уделять из своего имущества, — рассуждал святитель, — есть то же похищение... Итак, когда мы не подаем милостыни, то будем нака­заны наравне с похитителями». На мысли же св. отца о сострадании и естественном чувстве любви к себе подобным, как побуждении творить милостыню, нужно остановиться более подробно.
   Св. Иоанн очень определенно указывает, что заповедь Божия о ми­лосердии вообще и о милостыне в частности не является чем-то внеш­ним и чуждым для человека, но находит родной источник в нашем сердце, питаясь которым, становится внутренним нашим достоянием, а исполнение заповеди — сердечной потребностью. «Бог не только раз­уму предоставил, — говорит, например, св. Иоанн, — побуждать нас к милосердию, но во многих случаях самой природе нашей даровал власть преклонять нас к последнему. Так отцы и матери оказывают милосердие детям, а дети — родителям; и то бывает не только у людей, но и у всех бессловесных. Так брат оказывает милосердие брату, родст­венник — родственнику, ближний — ближнему, человек — человеку. Мы по самой природе имеем некоторую наклонность к милосердию. Потому-то мы и скорбим об обиженных, болезнуем, смотря на убивае­мых, плачем при взгляде на плачущих. Бог весьма желает, чтобы мы ис­полняли дела милосердия, потому и повелел природе сильнее побуждать нас к ним, показывая тем, что Ему весьма любезно милосердие. Итак, по­мышляя об этом, пойдем сами и поведем детей и ближних наших в учи­лище милосердия. Человек всего более должен учиться милосердию, по­тому что оно-то и делает его человеком. Велика вещь человек и дорогая муж, творяй милость. Кто не имеет милосердия, тот перестает быть и человеком... И чему дивишься ты, что милосердие служит отличи­тельным признаком человечества? Оно есть признак Божества. Будите милосерди, говорится, якоже Отец ваш. Итак, по всем этим причинам на­учимся быть милосердными... и не будем почитать даже жизнью время, проведенное без милосердия. Я говорю о милосердии, чуждом всякого любостяжания». И постоянно в своих беседах св. Иоанн оттеняет ту мысль, что милостыня должна быть «от сострадания», являться выра­жением любви, а главное, в своих непрестанных побуждениях к мило­стыне св. отец всегда стремится подействовать на чувство слушателей, вызвать их сострадание к бедствующим. Достаточно вспомнить, как тро­гательно изображал св. Иоанн страдания Лазаря в притче Господа или же бедствие современных святителю нищих, уполномоченным от лица которых называет себя сам проповедник, чтобы видеть веру святителя в отзывчивость сердца человека на вид страдания и нищеты. Поэтому же так горячо обличает св. Иоанн роскошь в жизни христиан, усматривая в ней прямое поругание естественного чувства сострадательной любви к ближним. «Когда ты увидишь нищего, — увещевает, например, св. отец, — то не отворачивайся от него, но тотчас подумай, каков был бы ты сам, если бы был на его месте, чего хотел бы ты получить ото всех? Разумевай, — говорит. — Представь, что и он свободен так же, как ты, имеет одинаковую с тобой благородную природу и все у него общее с то­бой; и между тем его, который не хуже тебя, ты часто не равняешь даже со своими собаками; эти вполне насыщаются хлебом, а тот нередко за­сыпает голодным, так что свободный становится ниже твоих рабов». И какой не может быть достойно геенны все это, когда ты брата, кото­рый вместе с тобой сделался участником неизреченных благ и столько почтен от Владыки твоего, ввергаешь в бесчисленные бедствия, чтобы украсить камни, помост и бессловесных животных, не сознающих этого украшения? И собака у тебя на большом попечении, а человек или, лучше сказать, Христос ради собаки и всего сказанного осуждается на крайний голод. Что хуже такого безразличия? Что ужаснее такого беззакония? Сколько будет потребно огненных рек для такой души? Сотворенный по образу Божию стоит обесчещен вследствие твоего бесчеловечия, а головы мулов, везущих твою жену, сияют обильным золотом, а также покровы и деревянные принадлежности балдахина; если нужно сделать стул или подножие, все делается из золота и серебра; а тот, для кого Христос сошел с неба и пролил драгоценную Кровь, вследствие твоего корыстолюбия не имеет у себя самой необходимой пищи. Твои ложа отовсюду обложены серебром, а тела святых лишены и необходимого покрова... А ты, имея, кроме общей природы, еще тысячи побуждений быть в тесном союзе с собственными своими членами, именно — одарение разумом, участие в благочестии, общение в бесчисленных благах, сделался, однако, грубее бессловесных животных, обнаруживаешь большую заботу о вещах беспо­лезных и пренебрегаешь храмами Божиими, которые погибают от голода и наготы, даже часто сам подвергаешь их тысячам бедствий. Если ты по­ступаешь так из славолюбия, то подлежало бы тебе позаботиться о брате больше, чем о лошади. Ведь чем лучше пользующийся твоим благодея­нием, тем прекраснее сплетается тебе венец за твое усердие; а теперь, поступая совершенно иначе, ты не чувствуешь, что вооружаешь против себя тысячи обвинителей».
   Не будем более подробно останавливаться на изложении взглядов св. Иоанна на общегуманные основания долга творить милостыню, так как эта сторона дела выступит яснее еще далее в изложении воззрений свя­тителя на свойства милостыни. Теперь же обратимся к учению св. Иоанна о всеобщности долга творить милостыню.
   Уже изложенное нами учение св. Иоанна Златоуста об основаниях долга творить милостыню и о побуждениях к ней заставляет предпола­гать, что св. отец усваивает долгу творить милостыню всеобщее значение. В самом деле, если заповедь творить милостыню есть заповедь Божия и, следовательно, выражение Божией воли; если, далее, исполнение этой заповеди имеет такое значение в жизни христианина, что без милостыни нельзя войти в Царство Небесное; то ясно, что долг творить милостыню есть долг общехристианский. Это одна сторона дела, и св. Иоанн со всей своей силой утверждает, что каждый должен и может творить милосты­ню. Но всеобщность этого долга в учении св. Иоанна имеет силу не только в отношении благотворящего, но и в отношении просящего, то есть св. Иоанн определенно и чрезвычайно выразительно, даже более того — по­разительно ярко, подчеркивает долг давать всякому просящему, согласно заповеди Христа Спасителя: всякому просящему у тебя давай. Это, так сказать, другая сторона в понятии всеобщности долга творить милосты­ню, так же логически неизбежно вытекающая из основ учения святите­ля. Действительно, если заповедь Христа о помощи всякому просящему понимается св. отцом в буквальном смысле; если всякий нищий олицет­воряется святителем с Христом нуждающимся; если, наконец, человек должен в деле милостыни прислушиваться к сострадательному голосу своего сердца, то ясно, что нужно давать всякому просящему. И св. отец не только утверждает это, но с удивительной смелостью мысли устраняет всевозможные возражения против такого понимания всеобщности долга давать всякому просящему.
   Итак, прежде всего, каждый христианин обязан и может творить милостыню.
   Когда св. Иоанн Златоуст постоянно проповедовал о милостыне, убе­ждал всех щедро благотворить, говорил о значении милостыни для спасе­ния, то всегда мог у слушателей его возникнуть вопрос: какое же это отношение имеет к неимущим, к тем, которые сами вынуждены жить на выпрошенное подаяние? Как они могут спастись, если без милостыни нельзя войти в Царство Небесное, если нужно «купить небо», чтобы его наследовать? Проповедник нередко сам ставит эти вопросы и отвечает на них определенным указанием на то, что долг творить милостыню имеет всеобщее значение, что никакая бедность не может служить препятстви­ем творить милостыню, и что ценность последней определяется не коли­чеством жертвуемого, но настроением благотворителя, и даже денег вовсе не нужно для того, чтобы исполнить заповедь о милостыне. «Заповедь о милостыне, — говорит, например, св. отец, — относится не к богатым только, но и к бедным: когда бы кто питался, выпрашивая у других, и к нему относится эта заповедь, потому что нет, истинно нет ни одного та­кого бедняка, как бы он ни был беден, чтобы у него не нашлось две леп- ты. Следовательно, можно и дающему из малого малое превзойти име­ющих много и дающих мало, как и было с той вдовой. Величина милостыни измеряется не мерой подаваемого, но произволением и усердием подающих. Так везде нужно произволение, везде любовь к Богу. Если мы будем делать все по ее побуждению, то хотя бы мы дава­ли немного, имея немного, Бог не отвратит лица Своего, но примет и ма­лое, как великое и необыкновенное. Он смотрит на произволение, а не на то, что дается; если видит, что оно велико, то обращает на него свое ре­шение и приговор и делает (подающих) участниками вечных благ». И с этой точки зрения св. Иоанн даже находит, что бедность предрасполагает к милостыне. «Если люди, — говорит он, — упоенные богатством, загра­ждают свой слух для моих слов, зато обратят на них внимание живущие в бедности. Но как, скажешь, идет это к бедным? Ведь у них нет ни золо­та, ни многих одежд? Но у них есть хлеб и холодная вода; есть две лепты и ноги, чтобы посетить больных; есть язык и слово, чтобы утешить не­счастного; есть дом и кров, чтобы принять странника. Мы и не требуем от бедных столько-то и столько-то талантов золота, этого (требуем) только от богатых. Если же кто беден и придет к дверям других (бедняков), от того Господь наш не постыдится принять и лепту и даже скажет, что при­нял от него больше, чем от людей, которые подали много. Как многие из предстоящих здесь желали бы жить в то время, когда Христос во плоти пребывал на земле, чтобы быть с Ним под одним кровом и разделять с Ним трапезу! Теперь вот это возможно: мы можем пригласить Его на вечерю и вечерять с Ним даже с большей пользой. Из тех, которые тогда вечеря­ли с Ним, многие погибли, как-то: Иуда и другие подобные». «Много или мало, — говорит в другой беседе святитель, — оценивается не количест­вом подаваемого, а достатком подающего. Богатый пусть не думает о себе много, а бедный пусть не унывает, как подающий мало, потому что часто бедный подает и больше богатого. Вследствие бедности вам не следует счи­тать себя несчастными, так как она дает нам возможность более удобно подавать милостыню, находит больше случаев делать добро. Он без труда идет в темницу, посещает больных, подает чашу холодной воды, а богач, надменный своим богатством, не допустит себя до этого. Итак, не сетуй на нищету, потому что нищета дает тебе большую возможность приобрести небо. Хотя бы ты и ничего не имел, но у тебя есть сострадательное сердце, и за это тебе готова награда. Потому Павел повелел плакать с плачущимии с узниками обращаться так, как бы и мы были с ними в узах. Иметь многих состраждущих доставляет некоторое утешение не только плачу­щим, но и находящимся в других затруднительных обстоятельствах; иногда одно слово может укрепить удрученного не меньше, чем деньги... Имеющий человеколюбивое и милосердное расположение, если есть у него деньги, раздаст их; если увидит кого-нибудь в несчастьях, станет плакать и проливать слезы; если встретит обижаемого, заступится; если найдет бедствующего, подаст ему руку. Имея сокровище благ — челове­колюбивую и милосердную душу — он изольет из нее все нужное для братий и получит все уготованные Богом награды. А чтобы и нам достиг­нуть их, прежде всего, позаботимся сделать свое сердце кротким». Поэтому и все речи св. отца о «покупке неба» имеют, по существу, оди­наковое значение и в отношении бедных. «Не за деньги продаются блага небесные, не деньгами покупают их, а свободным решением дающего деньги, любомудрием, возвышением над вещами житейскими, человеколюбием и милостыней. Если бы на серебро покупались, то жена, положившая две лепты, немного получила бы; но так как не сере­бро, а доброе намерение имело силу, то она, показав всю готовность, получила все... Деньги, однако ж, нужны, скажешь? Не деньги нужны, а решение. Имея это последнее, ты можешь и за две лепты купить небо, а без него и за тысячу золотых талантов не купишь того, что можешь купить за две лепты. Почему? Потому, что когда ты от многого дал мень­ше, то хотя сотворил милостыню, но не такую, какую вдова; ты подал не с таким усердием, с каким она; она сама себя лишила всего, или луч­ше — не лишила, а все себе даровала. Бог обещал Царство не за талан­ты золота, но за чашу студеной воды, за усердие, не за смерть, которая не есть что-нибудь великое, но за намерение». «Твердо знай, — поуча­ет св. Иоанн, — что бедность не бывает препятствием милостыни. Хотя бы ты был тысячекратно беден, все же ты не бедней той, которая имела только горсть муки, и той, у которой было только две лепты, из кото­рых та и другая, издержав все свое имение на бедных, удостоились див­ной похвалы; и великая бедность не была препятствием столь великому человеколюбию, но милостыня, состоявшая из двух лепт, была так бога­та и значительна, что затмила всех богачей и богатством расположения, и избытком усердия превзошла тех, которые клали много статиров». «Есть у тебя обол? — спрашивает ободряюще бедняка святитель. — Купи небо, не потому, что небо дешево, но потому, что Господь челове­колюбив. Нет у тебя и обола? Подай чашу холодной воды: иже аще на­поит единого от малых сих чашей студеной воды ради Меня, не погубит мзды своея. Предметом купли и продажи — небо, а мы не заботимся. Дай хлеб и возьми рай, дай малое и возьми великое; дай смертное и возь­ми бессмертное; дай тленное и возьми нетленное». «Когда ты сидишь дома, приходит нищий, продающий рай, и говорит: дай хлеба и получи рай, дай подержанную одежду и получишь Небесное Царство; я не гово­рю тебе, сколько нужно дать, чтобы ты не медлил, ссылаясь на свои не­достатки. За сколько хочешь, купи рай: дай хлеба; не имеешь хлеба, дай обол, дай чашу холодной воды; дай что хочешь, что имеешь, все прини­маю, только купи рай... Не выгоды ищет продающий рай, а души со­страдательной и благонамеренного сердца». И в этом случае св. отец настолько расширяет понятие милостыни, что поставляет возмож­ность творить ее вне всякой зависимости от имения денег. «Милостыня же совершается не только деньгами, но и делами. Так, например, можно ходатайствовать, можно подать руку помощи; часто в делах ходатайство помогало даже больше денег. Итак, приведем в действие в настоящем случае все роды милостыни. Можешь деньгами? Не медли. Можешь хо­датайством? Не говори, что у тебя нет денег; это ничего, и то значит весьма много, будь так расположен, как бы ты подавал деньги. Можешь услугой? Сделай и это. Например, ты врач по званию? Позаботься о больных, и это много значит. Можешь советом? Это гораздо важнее всего; совет тем лучше и выше всего, чем большую он приносит пользу: им ты избавляешь не от голода, но от лютой смерти. Им и апостолы были особенно богаты; поэтому раздачу денег они вверили низшим, а сами пребывали в служении слову. Или думаешь ты, не велика будет мило­стыня, если душу, предающуюся унынию, находящуюся в крайней опа­сности, одержимую пламенем (страсти), можешь освободить от этой болезни? Например, ты видишь друга, одержимого сребролюбием? Ока­жи милость этому человеку. Он хочет удавиться? Угаси пламень его. А что, если он не послушается? Ты делай свое дело и не ленись. Видишь его связанного узами (сребролюбие ведь — поистине узы), прийди к нему, посети его, утешь, постарайся освободить от уз. Если он не со­гласится, сам будет виноват. Видишь нагого и странника (поистине наг и странник для небес не пекущийся о добродетельной жизни), возьми его в дом свой, одень в одежды добродетели, сделай гражданином неба». И вообще св. Иоанн постоянно настаивает, что ценность мило­стыни измеряется не количеством подаваемого, так что все должны благотворить, причем особенно любит останавливаться подробно на примере вдовы евангельской и ветхозаветной из Сарепты Сидонской.
   Таким образом, и всеобщность долга творить милостыню выступает в творениях св. Иоанна со всей ясностью в отношении лиц благотворя­щих: каждый должен творить милостыню, не исключая самых жалких калек, живущих чужим подаянием. Но, как мы сказали, эту всеобщность долга помощи нуждающимся св. Иоанн простирает и на лиц просящих, требует давать всякому просящему. Здесь св. Иоанн стоит на чистой евангельской точке зрения. Мы видели уже, что абсолютность заповеди евангельской выражается, прежде всего, в повелении: всякому просяще­му дай. Всякие ограничения, имевшие известное место в Ветхом Завете, отпадают. Отпадают и всякие практические соображения и размышле­ния: как о достоинстве и нужде просящего, так и о заботе о себе. Этот пункт евангельского учения, как уже было упомянуто, выступает в не­сколько извращенном свете в наших систематических курсах богословия. И если освещение евангельского взгляда на собственность и на богатство мы назвали в свое время не только незаконным, но и непонятным, то отно­сительно данного пункта учения о милостыне мы не можем назвать непо­нятным его приспособление к наличным условиям жизни, хотя, конечно, считаем также незаконным. Абсолютная высота и чистота евангельского учения всегда являлась камнем преткновения на пути к уяснению его отно­шения к жизни. Всегда был велик соблазн заменить эту идеальную высоту высотой другого порядка, измеряемого нашей меркой... Так бывало вооб­ще, так случилось и в понимании идеального значения милостыни. Всяко­му просящему у тебя дай. Заповедь эта, казалось, легко может повести к обнаружению своей внутренней несостоятельности, оказаться «не­практичной» и не столько принести пользы, сколько вреда. Насколько велик соблазн к смягчению абсолютного смысла этой именно евангель­ской заповеди, видно из того, что и в древней Церкви раздавались автори­тетные голоса в пользу законности разборчивости при оказании милосты­ни, например, св. Амвросий Медиоланский, как ниже увидим. Если так было в области теоретического богословия, то тем более — в действитель­ной жизни. Здесь высоким построениям ума пришли на помощь такие могучие союзники, как скупость и эгоизм, которые изобрели множество поводов и оснований для того, чтобы оправдать уклонение от исполнения евангельской заповеди: и ложь просителя, и леность его, и вид, и здоро­вье... И вот перед лицом такого затруднительного положения богословия и лицемерной маски обыденного эгоизма св. Иоанн стоит с непоколеби­мой твердостью на защите идеальной чистоты евангельской истины. Для св. Иоанна ясно было, что долг творить милостыню имеет в виду не столько получающих, сколько подающих, как мы видели; что центр тя­жести этого долга не в его практических результатах, но в известном настроении благотворящего. И св. Иоанн с несокрушимой энергией бо­рется с попытками быть разборчивыми в личной милостыне и с такой яр­кой образностью доказывает долг подавать всякому просящему и разби­вает все доводы противомыслящих, что ничего подобного мы не встречали нигде: ни в святоотеческой письменности, ни в произведениях общечело­веческой гуманной мысли всех времен. Ввиду этого мы позволим себе более характерные места из бесед святителя, относящиеся к раскрывае­мому теперь пункту его учения о милостыне, передать в возможной цель­ности. Вот, например, как выразительно говорит он о том, чтобы не пы­таться даже интересоваться узнать, действительно ли нуждается человек и пришел ли он с добрым намерением. «Мы ясно знаем, — гово­рит св. Иоанн, — что принимаем у себя Христа, однако же не делаемся вследствие этого кроткими... Не любопытствуй, потому что принимаешь ради Христа. Принимающий и недостойного не делается виновным, но имеет свою награду: приемляй пророка во имя пророче, мзду пророчу при- имет. А кто от неуместного любопытства обходит человека, достойного удивления, тот навлекает на себя наказание. Итак, не любопытствуй о жизни и делах, ведь за один кусок хлеба подвергать обследованию целую жизнь — это признак крайнего тщеславия. Если бы он был убийцей, раз­бойником или подобным тому, неужели, по твоему мнению, он не стоит куска хлеба и немногих монет?... Но я скажу тебе и еще больше: хотя бы ты хорошо знал, что он исполнен бесчисленных зол, и тогда ты не будешь иметь оправдания, если лишишь его дневного пропитания. Ты раб Того, Кто сказал: не весте, коего духа есте вы; ты слуга Того, Кто оказывал услуги метавшим в Него камнями... Не говори мне, что он убил человека: если он намеревался убить и тебя самого, и в таком случае не прези­рай его, когда он голоден. Ведь ты ученик Того, Кто желал спасения рас­пявшим Его, Кто даже на кресте говорил: «Отче, отпусти им, не видят бо, что творят»... Может ли что-нибудь с этим сравниться?... Он плачет о тех, которые намереваются убить Его, беспокоится и смущается, видя преда­теля, не потому, что Сам будет распят, но потому, что тот погибнет... Твой Владыка целует, допускает прикоснуться к устам Своим того, который вскоре имел пролить честную кровь Его; а ты нищего не удостаиваешь и куска хлеба, не уважаешь закона, дарованного Христом... Потому не говори, что такой-то убил такого-то и вследствие этого я отвращаюсь его. Если кто хочет пронзить тебя мечом, погрузить руку в гортань твою, ты поцелуй эту руку, потому что Христос облобызал уста, причинившие ему смерть... А ты жестоко обходишься с нищим! Если бы он был виновен в бесчисленных преступлениях, то достаточно его бедности и голода, чтобы смягчить твою душу, если она не слишком огрубела». И св. Иоанн предусматривает и легко разбивает все те аргументы, при посредстве ко­торых людская скупость и хитрость стремились оправдать нарушение пря­мой заповеди Господа. «Подлинно безумие и явная нелепость, — говорит, например, в одной беседе святитель, — наполнять одеждами сундуки, а не обращать внимания на того, кто сотворен по образу и по подобию Божию и не имеет одежды, дрожит от холода и едва держится на ногах. Но ска­жешь: он притворяется дрожащим и немощным. И ты не боишься такими словами навлечь на себя молнию свыше? Простите, я дрожу от гнева. Ты пресыщаешься, продолжаешь упиваться до глубокой ночи, нежишься на мягких коврах и не думаешь давать отчета в таком беззаконном употре­блении даров Божиих... а от бедного, несчастного, который ничем не луч­ше мертвеца, ты требуешь строгого отчета и не боишься грозного и страш­ного суда Христова? Если он и притворяется, то притворяется по бедности и по необходимости, по причине твоего жестокосердия и бесче­ловечия, требующего такого притворства и иначе не преклоняющегося на милость. Кто, в самом деле, так несчастлив и жалок, чтобы без всякой нужды для куска хлеба принимать столь безобразный вид, терзать себя и терпеть такую муку? Итак, притворство его возвещает всем о твоем бес­человечии. Если он просит, умоляет, говорит жалостные слова, плачет, рыдает, скитается целый день и не находит необходимой пищи, то, может быть, и придумал такую хитрость, которая не столько ему, сколько тебе служит бесчестьем и обвинением. Он достоин сострадания, что дошел до такой крайности, а мы достойны тысячи казней, что принуждаем бедных прибегать к этому. Если бы мы легко склонялись на милость, то он никог­да не решился бы подвергнуться этому. Что я говорю о плоти и дрожании от холода? Скажу нечто еще более ужасное: некоторые должны были ослеплять малых детей, чтобы тронуть наше бесчувствие. Так как, скита­ясь зрячими и обнаженными, они не могли привлечь внимание жестоко­сердных ни нежностью возраста, ни несчастьем, то присоединяли к своим бедствиям еще другое плачевнейшее бедствие для утоления голода, нахо­дя более легким лишиться общего света и дарованных всем лучей солнеч­ных, нежели беспрестанно бороться с голодом и подвергнуться самой жалкой смерти. Вы не привыкли сострадать бедности, а забавляетесь несчастьем; потому они и удовлетворяют вашему ненасытному желанию, возжигая и в себе, и в вас пламень, лютейший геенны. А чтобы вы убеди­лись, что все это и подобное тому происходит именно по этой причине, я представлю вам несомненное доказательство, которому никто противо­речить не может. Есть бедные, легкомысленные и малодушные, которые не могут переносить голода и готовы переносить все другое, кроме этого. Они, неоднократно приступая к вам с жалким видом и жалостными сло­вами, но не получив никакой помощи, наконец, оставляют просьбы и при­бегают к хитростям не хуже кудесников: одни жуют кожу изношенной обуви, другие вбивают в голову острые гвозди, иные ложатся на замер­зшую от холода воду голым желудком, а иные подвергают себя еще более нелепым мучениям, чтобы представить жалкое зрелище. Между тем, как это делается, ты стоишь и смеешься, удивляясь и утешаясь бедствиями других, подвергающих посрамлению общую нашу природу. Что хуже это­го может сделать и человеконенавистный диавол? А чтобы он усерднее делал это, ты с великой щедростью даешь деньги. Кто просит, призывает Бога и приступает к тебе кротко, того ты не удостаиваешь ни ответа, ни взгляда, и если он часто докучает тебе, говоришь о нем такие невыноси­мые слова: ему ли жить, ему ли дышать, ему ли смотреть на солнце? А к тем, напротив, ты благосклонен и щедр, так что сам ты делаешься винов­ником смешного и сатанинского их безобразия. Когда Бог говорит: «дай милостыню, а Я дам тебе Царство Небесное», — ты не слушаешь; когда же диавол показывает голову, израненную гвоздями, ты вдруг делаешься щедрым; более действует на тебя ухищрение злого демона, причиняющее столько вреда, нежели обетование Божие, подающее множество благ. Надлежало бы давать золото, чтобы этого не было, чтобы не видеть этого, надлежало бы делать и выносить все, чтобы искоренить это великое без­умие; а вы, напротив, всячески стараетесь и заботитесь о том, чтобы это было, чтобы посмотреть на это. И ты, скажи мне, еще спрашиваешь, для чего геенна? Ведь каких наказаний не достойны те, которые устраивают это жестокое и бесчеловечное зрелище и смеются над теми, о которых надлежало бы плакать и им, и вам самим, особенно же вам, принуждаю­щим их к таким безобразным действиям? Но, скажешь, я не принуждаю их. Как же не принуждаешь, скажи мне, когда не хочешь даже слушать кротких, плачущих и призывающих Бога, а тем щедро подаешь серебро и приглашаешь других подивиться им? Но, скажешь, мы отходим, пожа­лев их. Но не ты ли требуешь того? Нет, человек, это не жалость, когда ты заставляешь их за несколько оболов терпеть такое мучение, когда по­велеваешь им для получения необходимой пищи терзать себя и раздирать на голове кожу на многие части жалким и плачевным образом». И по­добные мысли высказывал св. отец не раз, предупреждая все новые и новые возражения против долга благотворить всякому просящему. «Приемляй пророка во имя пророка, мзду пророчу приимет; и приемляй праведника во имя праведника, мзду праведничу приимет; иже аще напоит единого от малых сих чашею студеной воды, токмо во имя ученика, аминь глаголю вам, не погубит мзды своея». Так, здесь Он говорит о пророках, правед­никах и учениках; а в другом месте Он повелевает принимать даже самых презренных и тем, кто не принимает таковых, определяет наказание: по­неже не сотвористе единому сих меньших, ни Мне сотвористе; и о тех же меньших опять говорит, что принимающий их принимает Его самого. Пусть принимаемый тобой не ученик, ни пророк, ни праведник; но он — человек, который с тобой в одном живет мире, одно и то же видит сол­нце, имеет такую же душу, одного и того же Владыку, приобщается од­них и тех же таинств, к тому же призывается небу и совершенно в праве требовать от тебя призрения, будучи бедным и нуждаясь в необ­ходимой пище. Между тем, теперь, когда приходят к тебе в дурную по­году люди с флейтами и свирелями, будят тебя от сна, напрасно и без дела тебя беспокоят, то отходят от тебя с немалыми подарками; равно и те, которые носят ласточек, натираются сажей и всех пересмеивают, получают от тебя награду за свои проказы. А если придет к тебе бедный и станет просить хлеба, то ты наговоришь ему множество ругательств, будешь злословить, укорять в праздности, осыпать упреками, обидными словами и насмешками и не подумаешь о себе, что и ты живешь в празд­ности, однако ж Бог дает тебе Свои блага. Не говори мне, что ты и сам делаешь что-нибудь, но покажи мне то, чем занимаешься ты дельным и нужным. Если скажешь мне, что ты занимаешься торговлей, корчем- ничеством, стараешься о сбережении и приумножении своего имения, то и я скажу тебе, что это — не дело; настоящие дела — милостыня, молитвы, защищение обиженных и другие добродетели, которыми мы совершенно пренебрегаем. И, однако ж, Бог никогда нам не говорит: «Так как ты живешь в праздности, Я не буду освещать тебя солнцем; так как ты не занимаешься необходимым, и Я погашу луну, заключу недра земли, остановлю озера, источники, реки, отыму воздух, не дам дождей вовремя». Напротив, Бог все это доставляет нам в изобилии, всем этим позволяет пользоваться не только живущим в праздности, но и делаю­щим зло. Итак, если увидишь бедного и скажешь: мне досадно, что этот молодой, здоровый человек ничего не делает, хочет прокормиться, живя в праздности, а может быть, он еще беглый слуга, оставивший своего господина, то все мной сказанное примени к себе, или лучше — ему по­зволь сказать со всей смелостью. И он может сказать тебе с большим правом: «И мне досадно, что ты, будучи здоров, живешь в праздности и ничего не делаешь из того, что повелел тебе Бог, а как раб, бежавший от повелений своего господина, бродишь по чужой стороне, проводя жизнь свою в пороках, в пьянстве, невоздержанности, в воровстве, в хищничестве и в разорении чужих домов. Ты укоряешь за праздность, а я укоряю тебя за худые дела, когда ты злоумышляешь, когда божишь­ся, лжешь, похищаешь, когда делаешь тысячу подобных дел...». Будь только готов оказывать милосердие, тогда бедный тотчас оставит праздность, а ты перестанешь быть жестоким. Но скажешь: нищий мно­го лжет и притворяется. И в этом случае он достоин сожаления, потому что дошел до такой крайности, что даже не стыдится так лгать. А мы не только не имеем жалости, но еще присовокупляем такие жестокие сло­ва: «не получал ли ты раз и два?». Так что ж? Ужели не нужно ему опять есть, потому что однажды ел? Почему же ты не положишь такого же правила и для своего чрева и не говоришь ему: ты сыт был вчера и тре­тьего дня, так не проси ныне? Напротив, чрево свое пресыщаешь чрез­мерно, а нищему, когда он просит у тебя и немного, отказываешь, хотя должен бы дать ему милостыню за то, что он каждый день принужден ходить к тебе. Если не чувствуешь других побуждений, то за это одно должен подать ему милостыню. Ведь крайняя бедность заставляет его делать это. Ты не имеешь к нему жалости, потому что он, слыша такие слова твои, не стыдится; но нужда сильнее стыда. Но ты не только не имеешь к нему жалости, а еще издеваешься над ним и, тогда как Бог повелел давать милостыню тайно, всенародно поносишь пришедшего, между тем, как надлежало бы оказать ему сострадание. Если не хочешь подать, то для чего еще укоряешь бедного и сокрушаешь его огорченное сердце? Он пришел к тебе, как в пристань, и просит руки помощи; для чего же ты воздвигаешь волны и бурю делаешь свирепее? Для чего гну­шаешься нищетой его? Пришел ли бы он к тебе, если бы знал, что услы­шит от тебя такие слова? Если же и наперед зная это, пришел к тебе, то потому-то и надобно тебе сжалиться над ним и ужаснуться своей жесто­кости, по которой ты при виде самой крайней нужды не делаешься со­страдательнее, не представишь себе, что один страх голода служит для него достаточным оправданием в бесстыдстве, но укоряешь его за бес­стыдство, хотя сам ты часто бывал несравненно бесстыднее и в важней­ших делах. В нужде и бесстыдство простительно. Между тем, мы часто, делая то, за что бы надлежало нас наказать, не стыдимся; и тогда как нам, помышляя о таких делах, следовало бы смириться, мы нападаем на бедных: они просят у нас врачевства, а мы прибавляем им ран. Если не хочешь дать, то для чего и бьешь? Если не хочешь оказать милость, то для чего и обижаешь? Но он без того не отойдет? Так поступи, как повелел мудрый: отвещай ему мирная в кротости. Он не по своей воле поступает так бесстыдно. Поистине, нет человека, который бы без всякой нужды захотел сделаться бесстыдным; и хотя бы представляли тысячи доказательств, никогда не поверю, чтобы человек, живущий в изобилии, решился просить милостыню. Итак, никто не уверяй нас в противном. Если и Павел говорит: «аще кто не хощет делати, ниже да яст», — то го­ворит это нищим, а не нам; нам он говорит напротив: «добро творяще не стужайте». Так мы поступаем и в домашних делах: когда двое ссорятся между собой, отведя каждого в сторону, даем им противоположные сове­ты. Так поступал и Бог, так поступил и Моисей, который так говорил Богу: «аще убо оставиши им грех, остави: аще же ни и мене изглади...». Итак, не будем жестокосердны, но исполним сказанное Павлом: доброе творяще не стужайте. Исполним сказанное самим Спасителем: всякому просяще­му у тебя дай; и будите милосерди, якоже Отец ваш. Давая многие другие заповеди, Господь не присовокупил таких слов, а употребил их, говоря только о милостыне. Ничто столько не уподобляет нас Богу, как благотворительность... Не будь жестоким судьей. Хотя бы ты был чист от всех грехов, то и в таком случае законом Божиим запрещено тебе строго судить о чужих проступках. Если фарисей через это погиб, то какое изви­нение будем иметь мы? Если людям неукоризненной жизни запрещено строго судить проступки других, то тем более грешникам. Итак, не будем жестоки, бесчеловечны, неумолимы, бесчувственны; не будем злее зверя». Общая принципиальная почва, на которой утверждается св. Ио­анн при отстаивании им принципа безразборчивой милостыни, помимо уже указанного долга сострадания к нужде, это — ярко подчеркнутая св. отцом незаконность суда с нашей стороны в отношении просящих. Такой суд не только не является нашей обязанностью, но Бог не дал нам и права судить просящих и это запрещение есть проявление милосердия Божия не только к бедным, но и к подающим милостыню, так как избав­ляет нас от трудов расследования и опасности ошибиться в иных случаях. «Оказывающий благотворительность, — говорит св. Иоанн, — должен не жизнь бедного исследовать, но помочь бедности и удовлетворить нужде. Одно оправдание у бедного — недостаток и нужда; ничего больше не спра­шивай у него; но если он, хотя бы был порочнее всех, нуждается в необ­ходимой пище, то утолим голод его. Так поступать повелел и Христос: «будите, — говорит Он, — подобни Отцу вашему, иже есть на небесех, яко солнце свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и на неправедныя». Милосердный есть пристань для нуждающихся, а при­стань принимает всех потерпевших кораблекрушение и спасает от опасно­стей; злые ли, или добрые, или кто бы ни были те, которые находятся в опасности — она принимает их в свои объятия. Так и ты, видя человека, подвергшегося на земле кораблекрушению бедности, не ожидай и не тре­буй отчета, но избавь от несчастья. Для чего ты навлекаешь на себя тру­ды? Бог освободил тебя от всякой заботы и беспокойства. Сколько стали бы многие говорить и негодовать, если бы Бог повелел сперва с точ­ностью разведывать жизнь, разузнавать поведение и поступки каждого, и потом уже подавать милостыню? А теперь мы освобождены от всякого такого затруднения. Для чего же мы сами навлекаем на себя излишние заботы? Иное — судия, иное — податель милостыни. Милостыня пото­му так и называется, что мы подаем ее и недостойным. Так поступать уве­щевает и Павел: «доброе же творяще, — говорит он, — да не стужаемси». Если мы станем расспрашивать и разведывать о недостойных, то и достой­ные нескоро попадутся нам; а если будем подавать и недостойным, то и достойные, и подобные всем им попадут в наши руки, как и случилось с блаженным Авраамом, который, не расспрашивая и не разведывая о при­ходящих, сподобился принять некогда и ангелов. Будем же и мы подра­жать ему, а с ним и потомку его Иову; ибо и этот со всей точностью под­ражал великодушию предка, и потому говорил: «дверь моя всякому приходящему отверста бе». Не для такого-то открыта, а для другого затворена, но для всех вообще была открыта. Так, увещеваю, будем делать и мы, ничего не разведывая сверх надлежащего. Достоинство бедного составляет одна нужда; кто бы когда ни пришел к нам с ней, не станем ничего исследовать более; потому что мы подаем не нраву, а человеку и жалеем его не за добродетель, а за несчастье, чтобы и самим нам при­влечь на себя великую милость от Господа, чтобы и самим нам недостой­ным сподобиться Его человеколюбия. Если же мы станем в сослужителях наших отыскивать и исследовать достоинства, то и с нами Бог сделает то же; и, стараясь истребовать отчет от равных нам рабов, сами лишимся Вышнего человеколюбия. Имже бо, говорит Господь, судом судите, судят вам». «Многие, — говорит св. Иоанн в другой своей беседе, — часто входят в строгие исследования о нуждающихся, расспрашивают об их оте­честве, образе жизни, нравах, занятиях и здоровье телесном, делают им упреки и требуют от них множество объяснений касательно их здоровья. Оттого-то многие (из бедных) представляются изувеченными по телу, что­бы видом этого несчастья преклонить нашу жестокость и бесчеловечие.
   Летом попрекать их за это, хоть и жестоко, но не так еще, но зимой и во время стужи быть столь безжалостным и бесчеловечным судьей и не ока­зывать им никакого снисхождения за то, что ничего не делают, не есть ли верх жестокости? Для чего же, скажешь, Павел давал фессалоникийцам такой закон: аще кто не хощет делати, ниже да яст? Для того чтобы и ты, услышав это, обращал слова Павла не к бедному только, но и к себе само­му, потому что заповеди Павла относятся не к бедным только, но и к нам. Скажу и нечто тяжелое и неприятное; знаю, что рассердитесь, но, несмо­тря на это скажу, потому что я говорю не для того, чтобы оскорбить вас, но чтобы исправить. Мы попрекаем бедных праздностью, которая часто заслуживает извинения, а сами часто делаем такие дела, которые хуже всякой праздности. Но я, скажет иной, владею отцовским наследством. Неужели же, скажи мне, бедный должен погибнуть за то, что он беден, и от бедных (родителей), и не имел богатых предков? Но поэтому-то он особенно заслуживает милосердия и сострадания со стороны богатых. Ты, проводя часто целый день в театре или в собраниях и в разговорах беспо­лезных или даже вредных, не думаешь, что делаешь худо и ничем не за­нимаешься; а этого несчастного и жалкого бедняка, который целый день проводит в прошении (милостыни), в слезах и в тысяче бед, осуждаешь, и влечешь в судилище, и требуешь от него отчета? Где же тут, скажи мне, человеческая совестливость? Итак, когда будешь говорить: что же скажем Павлу? Говори так не только бедным, но и себе самому. А с другой сторо­ны, читай не только его угрозу, но и снисхождение, потому что (апостол) сказав: «аще кто не хощет делати, ниже да яст», — присовокупил: «вы же, братие, не стужайте доброе творящее» (ст. 13). Будь же человеколюбив и снисходителен к сорабу, прости ему прегрешения, сколь ни много их, и будь милосерд, дабы и сам ты удостоился того же. Для чего сам себе причиняешь беспокойства? Для чего делаешь разыскания? Если бы Бог повелел разведывать образ жизни (бедных), требовать от них объяснений и тщательно исследовать нравы их, тогда разве не стали бы роптать мно­гие? Не сказали ли бы: что это такое? Бог предписал нам дело трудное: мы не можем исследовать образ жизни других и знать, какие такой-то сделал грехи? Не сказали ли бы многие и еще многое в этом роде? А те­перь, когда Он освободил нас от всякого такого разыскания и обещал пол­ную награду (за подаяние милостыни), будут ли получающие ее злые или добрые люди, мы сами на себя навлекаем беспокойства... Как Господь твой, несмотря на то, что премногие оскорбляют Его нечестивыми слова­ми, блудодействуют, крадут, разбойничают, раскапывают могилы и дела­ют множества зла, не прекращает своих ко всем благодеяний, но по Сво­ему человеколюбию всем посылает солнечные лучи, дожди и плоды земные, так поступай и ты; и, когда будет время для милостыни и человеколюбия, облегчай бедность, прекращай голод, избавляй от скорби, и ничего больше не разыскивай. Если мы станем исследовать образ жизни (нуждающихся) то не окажем милости ни одному человеку, но из-за такой неуместной пытливости останемся бесплодными, никому не подадим помощи и будем трудиться без всякой пользы и напрасно. Поэтому прошу вас, оставить эту неуместную пытливость, подавайте (милостыню) всем нуждающимся и делайте это с великой щедростью». «Хорошо благотворить с просто­той и не быть слишком разборчивым относительно принимающего благо­деяние... Благочестивый не хочет казаться благочестивым и не принимает на себя такого вида, хотя бы ему грозило подвергнуться за это презрению; а обманщик, у которого обман составляет ремесло, представляется весьма благочестивым, так что его трудно распознать. От этого бывает, что тот, кто делает добро людям, по-видимому, неблагочестивым, попадает на бла­гочестивых; а кто ищет почитаемых благочестивыми, часто попадает на неблагочестивых».
   Пока нашей задачей являлось то, чтобы выяснить взгляд св. Иоанна Златоуста на всеобщность долга милостыни. Но одновременно нам при­шлось излагать взгляды св. отца и на свойства истинно христианской милостыни, это те именно великие и характерные черты христианской милостыни, по которым, во-первых, величина ее не зависит от количе­ства, но определяется отношением к величине имущества и настроению благотворителя; и, во-вторых, что милостыня должна совершаться без исследования и переборчивости, но нужно подавать ради Христа каждо­му просящему. Эти именно стороны в христианской милостыне оттенены св. Иоанном с наибольшей полнотой и выразительностью. Теперь нам следует лишь дополнить изложение учения св. отца о свойствах мило­стыни. Что касается, прежде всего, количественной стороны в учении о нравственной ценности милостыни, то, помимо подробно изложенного взгляда св. отца на то, что ценность милостыни не зависит от количества, нужно отметить истинное значение этого положения и в его отношении к признаку щедрости, необходимо мыслимому в понятии христианской милостыни. Щедрость, как мы уже говорили, есть необходимое выраже­ние полноты любви благотворящего, то есть, значит, характерное свой­ство христианской милостыни. И св. Иоанн, с такой выразительностью оттенявший безразличие в деле нравственной ценности милостыни вели­чины жертвы, со всей определенностью указывает, что его слова в этом случае применимы лишь к малоимущим, а общим свойством милостыни должна быть щедрость: богатый является щедрым, когда дает много; а бед­ный — и тогда, когда дает мало, подобно раскрытому уже нами взгляду св. отца на милостыню вдовы евангельской. «Не достаточно того, — поучает святитель, — чтобы подать, но должно делать это с щедростью... Недо­статочно благотворить, но должно это делать нескудно... В совершенном благотворении должна быть щедрость». «Итак, не будем скупы; напро­тив, будем расточать щедрой рукой». «Расточим, отдадим бедным, как должно отдать. Бог же многое и малое ценит не по мере подаваемого, а по достатку подающего. Поэтому может случиться, что, положив сто золотых монет, ты положишь меньше того, кто положил один только маленький обол, потому что ты положил от избытка». «Ныне за возниц вы отдали бы детей своих и за плясунов положили бы самые души свои, а Христу алчущему не хотите уделить и малейшей части своего имущества; если же когда подадите немного серебра, то находитесь в таком расположении духа, как будто вы отдали все, забывая, что не подавать только, а пода­вать щедро — вот в чем особенно состоит милостыня. Поэтому пророк прославляет и ублажает не тех, которые только подают, а тех, которые подают щедро; он не просто говорит «даде», но как? Расточи, даде убогим. Что пользы, если ты, будучи богатым, подаешь столько, сколько тот, на­пример, кто подал стакан воды из целого моря, и не подражаешь велико­душию жены-вдовицы? Как будешь говорить ты: «Господи, помилуй мя по велицей милости твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое», — когда сам не милуешь не только великой милостью, но, может быть, и малой? Я крайне стыжусь, когда вижу, как многие богачи ездят на конях, украшенных золотыми уздами, сопровождаются слугами, одеты­ми в золотые одежды, покоятся на серебряных ложах и позволяют себе множество других излишеств; но как скоро надобно подать бедному, то представляются беднее самых бедных». «Итак, ни богатый пусть не ве­личается тем, что много дает; ни бедный пусть не унывает, как будто мало давая, потому что последний часто дает больше первого. Многое и малое определяется не мерой подаяния, а размером имущества подающих».
   Таков количественный критерий ценности милостыни, с точки зре­ния св. Иоанна Златоуста. Здесь можно лишь отметить, что святитель ус­ваивал нравственную ценность лишь подаянию из праведно приобретен­ного имущества; и не имеет такой ценности, даже более того — является оскорблением Бога, когда подается из приобретенного нечестным путем, путем хищения. «Нет ничего равного милостыне; или лучше: так велика сила этой добродетели, когда она происходит из чистых сокровищниц! Как происходящее от неправедных (стяжаний) подобно «источнику, изливаю­щему нечистоты, так (происходящее) от праведных стяжаний есть как бы прозрачный и чистый поток в саду, приятный на вид, усладительный на вкус, доставляющий свежесть и прохладу во время полудня. Такова мило­стыня! При этом источнике растут не тополя, не сосны и не кипарисы, но другие, гораздо лучшие этих, великие произрастания». «Но я разумею милостыню не от неправды, потому что это уже не милостыня, а жесто­кость и бесчеловечие. В самом деле, что за польза — обнажить одного и одеть другого? Милостыня должна происходить от сострадания, а это — бесчеловечие. И хотя бы мы отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Прежде отстань от хищения и потом подавай милостыню. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое мило­сердие. Ведь и Каину лучше было совсем не приносить ничего. И если он, принесши меньше, прогневал Бога, то как же не прогневает Его тот, кто подает чужое?». «Немаловажное лекарство — милостыня: его можно прилагать ко всем ранам. «Дадите, — сказал (Господь), — милостыню, и се вся чиста вам будут», — милостыню, но не то, что приобретено лю­бостяжанием, потому что уделяемое от приобретенного любостяжанием не имеет значения, хотя бы ты подавал и нуждающимся. Так, истинная милостыня свободна от всякой неправды, и она-то все делает чистым». «Зачем ты оскорбляешь Господа, принося Ему нечистые дары? Не хочет Христос питаться от любостяжания, не принимает Он такой пищи. Лучше презреть томимого голодом, чем напитать его от таких средств; лучше ни­чего не давать другим, чем чужое. Скажи мне: если бы ты увидел каких- нибудь двух людей, одного нагого, а другого имеющего одежду, и затем, раздев имеющего одежду, одел нагого, не поступил ли бы ты несправедли­во? Это для всякого очевидно. Если же, отдав другому все, что ты взял, ты причинил обиду, а не оказал милосердия, то, когда ты едва даешь самую малую часть из того, что похищаешь, и называешь это милостыней, како­му же подвергнешься наказанию?». «Может ли назваться милосердным тот, кто похищает чужое, хотя бы он делал бесчисленные подаяния?... Если люди, не причинившие никакой обиды другим, подвергаются наказа­нию только за то, что не разделяли с ними своего имущества, то еще более подвергнутся те, которые похищали чужое. Не оправдывай себя тем, что, причиняя вред одному, ты оказываешь милость другому. Так поступать несправедливо... Человеколюбив не тот, кто сам поражает и исцеля­ет пораженных им, но тот, кто врачует раны, нанесенные другими... Хочешь ли ты знать, сколь великое зло делает тот, кто оказывает такое ми­лосердие? Послушай, что говорит Писание: яко убиваяй чадо пред отцем его, тако приносяй жертву от имения нищих». Обращаясь к изложению взглядов св. Иоанна Златоуста на те свойства христианской милостыни, которые характеризуют самое настроение благотворителя и служат его выражением, мы должны, конечно, ожидать, что эти свойства явят­ся отражением основного начала, проникающего всю жизнь христиан­скую — начала любви. В отношении личного настроения благотворящего любовь к нуждающемуся естественно и необходимо производит то, что милостыня является для оказывающего ее не какой-то повинностью, не тяжелым бременем, но свободным влечением сердца помочь нуждаю­щемуся, радостно, усердно и совершенно бескорыстно. В отношении же лица, которому оказывается милостыня эта самая любящая настро­енность благотворителя также необходимо выразится в искреннем ра­душии, ласковости и кротости, исключающей возможность упреков, смирении, исключающем высокомерие, и, наконец, в скорости помощи, в нежелании оставлять нуждающегося в положении его нужды даже на короткое время. И все эти естественные свойства истинно христианской милостыни отмечены св. Иоанном.
   Мы сказали, что любящая настроенность благотворящего является необходимым основанием совершенной свободы и радостности благот­ворения. Эту сторону дела с особенной силой и подчеркивает св. отец. «Милуяй с добрым изволением, — приводит святитель слова св. апостола Павла и поясняет: недостаточно благотворить, но должно это делать нескуд­но и без скорби или, лучше сказать, не только без скорби, но еще с веселым и радостным духом, потому что не одно и то же — не быть печальным и радоваться. То же самое и с большим тщанием доказывал Павел и в по­слании к Коринфянам. Побуждая их к щедрости, он говорил: «сеяй скудо- стию, скудостию и пожнет, а сеяй о благословении, о благословении и пожнет»; и, поучая, с каким расположением должно это делать, он при­совокупил: «ни от скорби, ни от нужды» (ст. 7). В совершающем благотво­рение должно быть то и другое: и щедрость, и веселое расположение. Зачем ты плачешь, подавая милостыню? Зачем скорбишь, оказывая милосердие, и тем лишаешься плода заслуг своих. Если ты скорбишь, то нет в тебе милосердия, но ты жесток и бесчеловечен. Ведь если ты сам скорбишь, то как можешь ободрить того, кто в горе? Приятно то, чтобы он не подозре­вал ничего дурного, а также и то, когда подаешь ему с радостью, потому, что для людей ничто не представляется столько унизительным, как при­нимать что-нибудь от других, если только ты особенной веселостью не отвратишь подозрения и не покажешь, что сам получаешь больше, нежели даешь... Потому апостол и говорит: «милуяй с добрым изволени­ем»... Итак, обращай внимание не на трату денег, но на пользу от этой траты. Если сеятель радуется, хотя и сеет в неизвестность на будущее, тем более должен радоваться возделывающий небо. Если ты и мало дал, но с радостью, то дал много; равным образом, если ты и много подал, но с прискорбием, то из многого сделал мало. Так две лепты вдовицы прев­зошли многие таланты, потому что ее расположение было исполнено ще­дрости. Скажешь: как может подавать с радушием тот, кто сам живет в крайней бедности и имеет во всем недостаток? Спроси вдовицу, у нее научишься, как это можно делать, и узнаешь, что не бедность создает затруднительное положение, но собственная воля производит как это, так и все противоположное. Можно и в бедности быть великодушным, и при богатстве малодушествовать. Если будешь иметь любовь, то не почув­ствуешь ни траты денег, ни телесного труда... но все будешь перено­сить мужественно: потребуется ли помочь ближнему тяжелыми трудами, деньгами, словом, или иным чем... Такова истинная любовь, и, если это будет, все прочее последует само собой». «Милостыня является таковой только тогда, когда ты подаешь ее охотно, когда ты думаешь, что не да­ешь, а сам принимаешь, когда ты признаешь ее для себя благодеянием и приобретением, а не потерей, иначе она и не благодать. Тот, кто оказы­вает другому милость, должен радоваться, а не печалиться. Не безрас­судно ли, в самом деле, облегчая скорбь другого, самому скорбеть? Тогда ты делаешь свое подаяние уже не милостыней. Если ты печалишься о том, что избавил другого от печали, то подаешь пример крайней жестокости и бесчеловечия. Лучше уже не избавлять, чем так избавлять. Да и о чем, в сущности, ты печалишься, человек? О том ли, что уменьшится у тебя золото? Но если у тебя такое расположение, то совсем и не давай». «Или вы не уверены, что через даяние получите? Если не уверены, то и не хочу, чтобы вы давали... Если кто наперед не убежден в том, что он получает больше, нежели дает, что он получает величайшую пользу, что бывает облагодетельствован более, нежели благодетельствует, тот не давай; если кто думает, что он оказывает милость принимающему, тот не да­вай... Творить милостыню значит не просто давать, но с усердием, с радо­стью и с чувством благодарности к принимающему: ни от скорби, сказано, ни от нужды: доброхотна бо дателя любит Бог. Итак, если кто дает не с таким расположением, тот лучше — не давай, потому что это не мило­стыня, а напрасная трата». И в прямой связи с такой внутренней свобо­дой подающего милостыню находится и то ее свойство, по которому ми­лостыня должна подаваться «тайно», без тщеславия и видимости, но во имя внутреннего движения души помочь обездоленному. «Я весьма лю­блю милостыню, — говорит св. Иоанн, — и скорблю, видя, как тщеславие портит ее и развращает... Представим себе, что кто-нибудь подает мило­стыню щедрой рукой только напоказ перед людьми. Таким образом под­ающий милостыню выводит ее из чертога отеческого. В самом деле, Отец небесный повелевает, чтобы даже левая рука не знала о ней, а подобного рода милостыня выставляет себя на показ и рабам, и всем встречным, хотя бы они совсем и не знали ее... Если хочешь видеть... насколько бесполез­на милостыня, когда подаешь ее напоказ и из тщеславия, то размысли, какая постигает тебя печаль, и какая нескончаемая скорбь будет одоле­вать тебя, когда возгремит перед тобой голос Христов: ты погубил всю мзду свою! Тщеславие и везде пагубно, но особенно в делах человеколю­бия, так как здесь оно является крайней жестокостью, извлекая себе хвалу из чужих бедствий и почти ругаясь над живущими в нищете. Если указывать на свои благодеяния значит укорять облагодетельствованного, то не гораздо ли хуже выставлять их напоказ перед многими? Как же нам избежать этого зла? Мы избежим его, когда научимся быть истинно ми­лосердными и рассмотрим, у кого мы ищем славы... Ты хочешь слыть меж­ду людьми милостивым? Что за прибыль? Прибыли никакой нет, а вред бесконечный, так как те самые, кого ты призываешь в свидетели, отнима­ют у тебя, как разбойники, сокровища небесные, или, лучше сказать, не они, а мы сами разграбляем свое стяжание... Ты желаешь славы? Неуже­ли для тебя не довольно славы от человеколюбца Бога, Который Сам при­нимает от тебя милостыню, что ты ищешь еще славы и от людей? Берегись, чтобы не испытать противного, чтобы люди не стали смотреть с презрением на тебя, как на человека, не милость являющего, но хвастовство и често­любивого и только выставляющего напоказ чужие бедствия. Милостыня есть тайна. Итак, запри двери, чтобы кто не увидел того, чего показывать не должно. Главные тайны наши — это милосердие и человеколюбие Бо- жие... Так и ты, когда по возможности своей оказываешь человеку ми­лость, запри дверь: пусть это видит один тот, кто получает милость, а если можно, то пусть даже и он не видит. Если же ты откроешь дверь, то обна­ружишь свою тайну... и тот, у кого ты ищешь славы, осудит тебя». «Ког­да ты подаешь милостыню не из милосердия, но для того, чтобы показать себя, тогда она не только не есть милостыня, но даже является обидой, потому что ты выставляешь напоказ своего брата. Милостыня состоит не в том, чтобы только давать деньги, но чтобы давать с чувством милосер­дия... Так и ты, подавая милостыню из тщеславия, только награждаешь принимающего ее от тебя за причиняемую ему обиду и через это создаешь и себе, и ему худую славу, а отсюда — невыразимый вред. Как лютый зверь и бешеный пес нападают на всех, так и этот злой недуг бесчеловечия похищает у нас наши блага. Такая милостыня, подлинно, есть бесчелове­чие и жестокость или еще хуже того. Жестокосердный только сам не подает просящему, а ты хуже его делаешь: ты препятствуешь подавать желающим подать. В самом деле, когда ты всем выставляешь напоказ свое подаяние, то этим приводишь в сомнение бедность принимающего дар твой и тем удерживаешь от подаяния намеревающегося подать, особенно, если он человек легкомысленный. Такой человек уже не подает просяще­му, как уже получившему подаяние и не особенно нуждающемуся, и мало того — еще будет порицать его и обличать в бесстыдстве, когда он, полу­чив от тебя милостыню, прийдет к нему просить. Итак, какая это мило­стыня, когда ты бесчестишь его, и себя, и того, кто получил ее, а еще более Того, Кто повелел творить ее, так как не довольствуешься тем, что сам (Бог) видит милостыню твою, и требуешь еще, что бы и глаза собратий твоих были обращены на нее». Но, конечно, св. Иоанн, давая советы от­носительно тайной подачи милостыни, имел в виду внутреннее сердеч­ное настроение, а не ту внешнюю обстановку, при какой, могло случить­ся, требовалось бы творить милостыню. «Когда ты делаешь не на показ людям, то хотя бы весь мир знал о твоих делах, никто не знает, потому что ты сделал не с таким намерением. Не просто сказал Христос: не де­лайте перед людьми, но присовокупил: да видими будете ими».
   Если внутреннее настроение подающего милостыню характеризуется совершенной внутренней свободой и должно быть проникнуто одним со­знанием радостного долга служить ближнему, то в отношении к послед­нему такая любящая настроенность должна выразиться не только в щедро­сти, о чем уже была у нас речь, но и в совершенном радушии, ласковости, участливости. Все эти свойства необходимы и как бы сами собой высту­пают в таком случае, когда милостыня является радостным выражением истинной любви. «Не видите ли, — говорит св. Иоанн, — и в домах, когда кто принимает желанного гостя, с какой радостью он все делает; всюду бегает, ничего не щадит, хотя бы нужно было издержать все, что у него есть, лишь бы угодить гостю? А если бы кто, пригласив к себе гостя, не стал угождать ему, не старался успокоить его, то хотя бы тысячу раз го­ворил, что радуется его посещению, ни какой гость ему не поверил бы, и справедливо, так как радость надобно показывать на деле. Итак, когда и Христос пришел к нам, покажем, что мы Ему рады, и не будем делать ничего, что может оскорбить Его. Украсим дом, в который Он пришел: это свойственно радующимся. Предложим Ему трапезу, какую Он Сам хочет: так свойственно веселящимся. Какая же это трапеза? Он Сам говорит: «Мое брашно есть, да сотворю волю Пославшаго Меня». Напитаем Его алчущего, напоим Его жаждущего. Подай Ему только чашу холодной воды, Он и это примет, потому что любит тебя; приношения лиц любимых, как бы (они) малы ни были, велики кажутся любящему. Только не покажи нерадения. Повергни перед ним две лепты, Он не отвергнет и их, но при­мет, как большое богатство. Он не имеет недостатка ни в чем и принима­ет это не по какой-либо нужде; поэтому и справедливо измеряет все не мерой даваемого, но расположением дающего. Только покажи, что лю­бишь этого Гостя, что стараешься все для Него сделать, что ты рад Его посещению. Посмотри какую любовь Он имеет к тебе. Он пришел ради тебя, душу Свою положил за тебя, и после всех этих благодеяний не от­казывается еще и упрашивать тебя: По Христе молим, говорит апостол, яко Богу молящу нами». С отрицательной стороны радушие при подаче милостыни должно обнаруживаться в терпении любви, в отсутствии упреков со стороны подающего. С положительной же стороны это раду­шие обнаружится в ласковости, приветливости, нежности, когда получа­ющий милостыню сознает, что помогающий ему помогает с радостью, а не с тяготой. «Подавай милостыню, — увещевает св. Иоанн Златоуст, — а не укоряй, не бей, не бранись; нищий, приходя к тебе, надеется получить врачевство, а не раны, милостыню, а не побои. Скажи мне: если в кого бросят камнем, и он, с раной на голове, весь в крови, мимо всех других пробежит под твою защиту, ужели ты кинешь в него другим камнем и на­несешь ему другую рану? Не думаю, чтобы ты так поступил; напротив, верно постараешься и нанесенную ему рану исцелить. Для чего же ты с бедными поступаешь не так? Ужели ты не знаешь того, сколько и одно слово может или ободрить, или привести в уныние? Лучше, говорится, слово, нежели даяние. Ужели не рассудишь, что ты сам на себя подъем- лешь меч и наносишь себе жесточайшую рану, когда обруганный тобой нищий пойдет от тебя безмолвно, вздыхая и обливаясь слезами? Нищего посылает к тебе Бог. Итак, обижая его, подумай, кому делаешь обиду, когда сам Бог посылает к тебе и тебе велит подавать, а ты не только не подаешь, но еще и ругаешь пришедшего. Если же не понимаешь, как это худо, то посмотри на других, и тогда хорошо узнаешь всю важность сво­его преступления. Если твой слуга по твоему приказанию пошел к дру­гому слуге взять у него твои деньги и возвратился к тебе не только с пу­стыми руками, но еще жалуясь на обиду, то чего бы ты не сделал обидевшему? Какому бы не подверг его наказанию, будучи как бы сам лично им обижен? Так точно суди о Боге: Он сам посылает к нам нищих, и когда мы даем — даем Божие. Если же, ничего не подав, гоним еще от себя с бранью, то подумай, скольких громов и молний достойны мы за такое дело? Помышляя обо всем этом, обуздаем язык, перестанем быть жестокосердными, прострем руки для подаяния милостыни и будем не только снабжать бедных имуществом, но и утешать словами, чтобы из­бегнуть нам и наказания за злословие и наследовать Царство за благословение и милостыню». «Если ты, — говорит святитель, — не хочешь подать, то, по крайней мере, не оскорбляй; если не хочешь спасти от потопления — по крайней мере, не ввергай в пропасть». «В самом деле, если надлежит стыдиться тому, кто получает милостыню в присут­ствии многих, то какую обиду наносят ему тогда, когда подают ее еще с упреком и отворачиваясь от него? Как могут уязвить этим его душу? Мы... так сильно оскорбляем просящих и с таким отвращением смотрим на них, как будто они причинили нам величайшую обиду. Ты ничего не даешь ему: отчего же ты досадуешь? Вразумляйте их, как братьев, сказал апостол, а не оскорбляйте, как врагов. Кто вразумляет своего брата, тот делает это не всенародно, не выставляет его торжественно на позор, но в тайне и с большой осторожностью, скорбя и сокрушаясь, и со слезами, и с плачем. Будем поэтому давать милостыню с братским усердием, будем вразумлять с братской любовью, не о том скорбя, что даем милостыню... Если ты, дав ему милостыню, нанесешь оскорбление, то лишишься удо­вольствия (доставляемого тебе твоей) щедростью. А если ты и не дашь ему ничего, и оскорбишь его, то какого зла не причинишь этому жалкому и злосчастному человеку? Он пришел к тебе, надеясь получить милосты­ню, и ушел, получив от тебя смертельную рану, и еще больше слез прольет после этого. Так как бедность заставляет его просить милостыню, между тем, ему наносят оскорбление за то, что он просит, то смотри, какое на­казание постигнет оскорбляющих его. Оклеветаяй убогаго, сказано, раз­дражает сотворшаго его. Скажи мне: Он попустил, чтобы тот нищенст­вовал ради тебя, чтобы ты мог уврачевать себя, и ты оскорбляешь того, кто переносит ради тебя нищету? Какая жестокость! Какая неблагодар­ность в этом поступке! Наказуйте, говорит апостол, якоже братьев. И по­сле подаяния он заповедует нам вразумлять его. Если же мы ничего не дав ему, станем наносить ему обиды, то что после этого скажем в свое оправдание?». «Таким образом, бывает двойная милостыня, когда мы даем с охотой: доброхотна бо дателя любит Бог. Если же ты раздашь хотя бы тысячи талантов с гордостью, надменностью и тщеславием, то погу­бишь все, подобно тому, как и фарисей, который отдавал десятую часть из своего имущества, но превозносился и надмевался этим, вышел из хра­ма, погубив все». И св. отец особенно настаивает на необходимость ла­сковости и своего рода нежности со стороны подающего милостыню в отношении принимающего ее, который всегда переживает тяжелые ми­нуты, получая одолжение. «Один премудрый муж, — говорит, например, св. Иоанн, — видя своекорыстие и надменность человеческой природы и зная свойство бедности... в наставлении, чтобы кто на просьбы бедных не гневался и от раздражения... не сделался вместо помощника гоните­лем, увещевает быть снисходительным и доступным для нуждающихся: приклони, говорит он, ухо твое к нищему без огорчения и отвещай ему мирная в кротости. Пекущийся о тех (бедных) должен быть столь вели­кодушным, чтобы не только не увеличивать их уныния укоризнами, но по возможности облегчать их состояние утешением. Как тот, кто претерпел обиду, при большом изобилии не чувствует пользы от богатства по при­чине нанесения обиды, так и тот, кто слышал ласковое слово и принял поданное с утешением, более веселится и радуется, и самый дар бывает вдвое больше от такого способа даяния. Говорю это не от себя, но со слов того, кто и выше предложил увещевание. «Чадо, — говорит он, — во бла­гих не даждь порока, и во всяком даянии печали словес. Не устудит ли зноя роса? Тако лучше слово, нежели даяние. Не ее ли слово — паче да­яния благого? Обоя же у мужа благодатна». На примере Авраама свя­титель наглядно поучает, что значит радушно служить нуждающимся. Авраам «сам все делает и предлагает. Он даже не признал себя достойным сесть вместе с ними, но, когда они ели, он стоял перед ними. Какое вели­чие страннолюбия! Какая глубина смиренномудрия! Какая возвышенность боголюбивой души! Когда они ели, этот столетний человек стоял перед ними. Мне кажется, что от великой радости и радушия он стал тогда выше своей немощи и как бы получил новые силы... Видим мы, как велико было страннолюбие праведника? Не на то только смотри, что он предложил хлеб и тельца, но размысли о том, с каким почтением, с каким смирением исполнял он обязанность гостеприимства, не так, как многие другие, ко­торые, хотя и сделают иногда что-нибудь подобное, но тщеславятся перед своими посетителями... Тот, кто делает что-нибудь с надменностью и по­ступает так, как будто он более дает, чем принимает, тот не знает, что делает... Но этот праведник знал, что делал, а потому во всем, что делал, показывал духовную ревность... Будем все подражать ему... Господь наш требует от нас избытка усердия, а не множества яств, не трапезы ро­скошной, но сердца радушного, услуг не на одних только словах, но и любви, происходящей от сердца, и чистого намерения. Часто, ведь, усер­дное слово утешает нуждающегося больше, чем подаяние. Итак, зная это, никогда не будем негодовать на приходящих к нам; но если можем помочь их нужде, то сделаем это с радостью и радушием, так, как бы больше сами получали от них, чем подавали им. Если же мы не в состоянии помочь им... окажем им услугу хоть словом и будем говорить им с кротостью».
   Чтобы заключить изложение взглядов на милостыню св. Иоанна Зла­тоуста, нам остается сказать относительно сравнительной оценки этим святителем различных видов милостыни. Подробного развития этой стороны в учении о милостыне мы не находим в творениях св. Иоанна. Мы уже видели, что он в понятие милостыни включает не только подачу денег нуждающемуся, но и всякий род служения ближнему. Критери­ем сравнительной ценности милостыни в этом случае служит степень личного участия благотворителя в нужде неимущего. «Я знаю мно­гих, — говорит, например, св. Иоанн, — которые дошли до такого зверст­ва, что из одной лености оставляют голодных без помощи, отговариваясь так: теперь нет у меня слуги, домой идти далеко, а разменять не у кого. Какая жестокость! Больше ты обещал, а меньшего не делаешь. Ужели ему истаивать голодом, потому что тебе не хочется пройти несколько шагов? Какая гордость! Какая спесь! Если бы тебе надлежало пройти и десять стадий, то зачем лениться? А не подумаешь, что за то было бы тебе больше награды? Когда подашь, то получишь награду только за подаяние, а когда сам пойдешь, то за это тебе будет другая награда. Так, и патриарху дивим­ся потому, что он, имея триста восемнадцать домочадцев, сам побежал в стадо и взял тельца». «Не стыдись собственной своей рукой послу­жить бедному. Христос не стыдился простирать руку и брать подаяние через бедного, тебе стыдно протянуть руку и дать денег? Разве же это не постыдно? Если одна чаша холодной воды доставляет Царство Небе­сное, то какой, скажи мне, плод принесет то, если ты сделаешь бедняка... участником трапезы и упокоишь его? Итак, не будем стыдиться служения бедным, не будем отказываться собственными руками служить им, потому что наши руки освящаются через такое служение... Дать деньги — дело довольно обычное; но самому оказать помощь нуждающимся и сделать это с усердием — для этого нужна великая и любящая душа». Что ка­сается сравнительной оценки частной и общественной, собственно церковной, благотворительности, то такой мы не встретили в творениях св. Иоанна Златоуста. Св. отец только решительно разграничивает эти виды милостыни и, настаивая на долге лично благотворить, настоятель­но также советует приносить свои пожертвования и в церковную сокро­вищницу, причем из творений святителя ясно видно, как широко была развита и строго организована церковная благотворительность. «Многие богачи, — говорит св. Иоанн, — как скоро надобно подать бедному, пред­ставляются беднее самых бедных. А чем они часто оправдываются? Бед­ный, говорят, получает из церковной казны. Какое тебе до того дело? Если я подаю, ты не спасешься за это; если Церковь подает, ты не загладишь этим своих грехов. Если ты не подаешь потому, что Церковь должна пода­вать нуждающимся, то (равным образом), если священники молятся, раз­ве ты поэтому не должен молиться? Другие постятся — разве ты поэтому можешь постоянно предаваться пьянству?... Все, что мы говорим о мило­стыне, говорим не для того, чтобы ты приносил пожертвования к нам, но чтобы подавал их сам от себя. Принося ко мне, ты, может быть, впадешь в тщеславие, а иногда, соблазнившись, отойдешь с лукавым подозрением; а если вы будете делать все сами, то избавитесь от соблазна и неуместного подозрения и получите большую награду... Не будем же представлять та­ких предлогов и считать оправданием для себя то, что Церковь имеет мно­го сокровищ. Когда ты видишь в ней много имущества, то представь также великое число записанных бедных, множество больных, тысячи случаев к издержкам; разбери, рассчитай, никто не препятствует; мы даже гото­вы дать вам отчет... Церковь принуждена иметь то, что теперь имеет, по вашей скупости; а если бы все делалось по правилам апостольским, то до­ход ее составляло бы ваше расположение, которое было бы и безопасным хранилищем, и неистощимым сокровищем. А теперь, когда вы собираете сокровища на земле и запираете все в своих хранилищах, Церковь же при­нуждена производить издержки на общества вдов, на сонмы дев, на прием странников, на вспомоществование пришельцам, на утешение узников, на облегчение больных и увечных и на другие подобные нужды, то что ей делать?... Каждый из нас даст ответ Богу за самого себя».
   Мы не считаем необходимым подробно перечислять все те виды служе­ния ближним, которые св. Иоанн рассматривает со значением милостыни и к которым побуждает своих слушателей. Обратим лишь внимание на совет св. отца постоянно откладывать известную часть денег в осо­бый ящик, по подражанию практике апостольской Церкви, а также очень интересный взгляд св. Иоанна на посмертную благотворительность.
   Рассказав подробно своим слушателям о порядке сбора в пользу нужда­ющихся по церквям во времена апостолов, св. Иоанн приглашает всех подражать порядку, узаконенному св. апостолом Павлом. «Я, — поучает св. отец, — говорю: подавайте нуждающимся, и буду говорить громче, чем сами нуждающиеся... Но чтобы слова мои были действеннее и сильнее, для этого, став под руководство Павла, буду говорить вам вместе с ним: кийждо вас да полагает у себе сохраняя, еже аще что благопоспешится. Смори, как это нетрудно. Не сказал: «столько-то или столько-то», но: «еже аще, что благопоспешится», много ли, мало ли. И не этим только спосо­бом он делает совет свой удобоисполнимым, но и тем, что не повелевает вносить все в одно время, так как, если собирать мало-помалу, то служе­ние и расход делаются нечувствительными». «По единей от суббот, то есть в день воскресный, кийждо вас что полагает у себе, сохраняя, еже аще что благопоспешится. Смотри, как он убеждает самым временем: этот день сам по себе достаточно располагает к милостыне... Повелевает не тотчас принести, но назначает продолжительный срок и приводит причи­ну: да не егда приду, говорит, тогда собрания бывают... будем постоянно обращаться к Богу и следовать блаженному Павлу: устроим в своем доме ковчежец для бедных, который пусть находится около того места, где ты становишься на молитву, и всякий раз, как приступаешь к молитве, напе­ред положи милостыню, и потом воссылай молитву. Как ты не начинаешь молитвы, не умыв рук, так же не начинай ее и без милостыни. Положить милостыню не меньше значит, чем повесить Евангелие близ своей кро­вати; если ты, повесив Евангелие, сам ничего не будешь делать, то не получишь столько пользы; а устроив такой ковчежец, ты имеешь оружие против диавола, окрыляешь свою молитву, освящаешь свой дом, сохраняя в нем Царское брашно. Пусть стоит этот ковчежец у твоей кровати, и ночь твоя будет без мечтаний; только не полагай в него ничего от неправедных стяжаний; дело твое — милостыня, а милостыня не может быть от жесто­косердия. Хотите ли, я укажу вам и источники, откуда заимствовать такие приношения, чтобы, таким образом, сделать их легкими? Ремесленник, например, сапожник, кожевник, медник или какой бы то ни было другой, продав что-нибудь из произведений своего ремесла, пусть приносит поча­ток цены Богу, пусть отлагает некоторую малую часть туда и этой малой частью поделится с Богом; не многого требую, но столько, сколько прино­сили сыны иудейские, исполненные бесчисленных зол, столько же будем отлагать и мы, чающие небо. Впрочем, не поставляю этого законом, не запрещаю отлагать и больше, но только прошу отлагать не меньше деся­той части. То же самое делайте не только при продаже, но и при покупке. То же правило пусть соблюдают и владетели полей при собирании с них доходов; то же — и все приобретающие праведно. Если мы утвердимся в такой привычке, то потом совесть будет укорять нас, как скоро мы не станем исполнять этого правила; когда же сами испытаем, что это дело не трудное, то перейдем мало-помалу к высшим добродетелям».
   Очень интересно отметить взгляд св. Иоанна на посмертную благот­ворительность. Мы уже видели, как отрицательно относились великие учители Церкви к надежде богатых загладить свою жадность и скупость при посредстве завещаний в пользу бедных. Не мог иначе по существу, как отрицательно, относиться к такому настроению и св. Иоанн: «спасибо смерти, а не тебе», — говорит св. отец, согласно со св. Василием, о надежде богатого загладить грехи свои завещанием в пользу бедных. Но, однако, св. Иоанн значительно смягчает в этом случае свои суждения и даже до­казывает пользу для души умершего милостыни в его память со стороны близких родных. «Поставь в завещании наследником Христа, — советует, например, святитель. — Ведь наследнику должно быть живому; это будет свидетельствовать и о прекрасно направленной воле; к тому же ты, хоть по необходимости, станешь щедрее. Христос повелел давать нищим для того, чтобы нас живых сделать любомудрыми, чтобы убедить презирать деньги, чтобы научить не уважать земного. Не в этом состоит презрение денег, что, умирая и не будучи господином, ты предоставляешь их то тому, то другому. Не добровольно даешь остаток, но по крайней необходимо­сти. Смерти благодарность, а не тебе. Это не есть дело нежной любви, но — нужды. Впрочем, пусть будет так, но освободись же хоть тогда от страсти... Но некоторые дошли до такого безумия и испорченности, что даже и тогда (перед смертью) не понимают должного, а поступают так, как будто бы старались сделать тяжелым для себя суд Божий». «Когда кто будет умирать, — советует также св. Иоанн в другой своей беседе, — пусть родственники убеждают его перед кончиной оставить что-нибудь бедным. Пусть с этой надеждой он отойдет, пусть и Христа оставит своим наследником... Станем одевать душу, станем убирать ее в продолжение всей нашей жизни. Если же при жизни мы не радели о ней, образумим­ся, по крайней мере, при смерти и завещаем сродникам нашим помочь нам, по смерти, милостыней». Таким образом, св. Иоанн в составлении завещания в пользу бедных видит последнее доброе усилие воли и готов был приветствовать его, как начало добродетели. Но св. отец и на этом не остановился и призывал своих слушателей творить милостыню в память умершего уже, указывая в этой милостыне путь к очищению души усоп­шего. Очевидно, что стать на такую точку зрения позволял св. Иоанну тот взгляд на милостыню, по которому ей принадлежит собственно ре­лигиозное значение, подобное молитве. Несомненно, и особенная забота святителя о своих бедствующих пасомых побуждала его и таким путем располагать к милостыне. «Поистине достойны слез (грешники), — поуча­ет св. Иоанн, — когда они предстанут перед престолом Христовым, какие они услышат слова, какие потерпят мучения! Напрасно жили они; или, лучше, не напрасно, а во вред (себе). И о них прилично сказать: добрее было бы им, аще не бы родились. (Этот) всю жизнь трудился напрасно и ни одного дня не жил для себя, но для удовольствий, для роскоши, для любостяжания, для греха, для диавола. О нем ли не будем плакать, ска­жи мне? Его ли не постараемся исхитить от опасностей? Есть, подлинно есть возможность облегчить его наказание, если пожелаем. Так, если будем совершать за него частые молитвы, если будем подавать мило­стыню, то, хотя он сам был и недостоин, Бог услышит нас. Если ради Павла Он спасал других и ради других милует иных, то не сделает ли того же самого и ради нас? Из собственного его имения, из твоего, из чего хочешь, окажи помощь; возлей (на него) елей, или, по крайней мере, воду. Он не может предъявить собственных дел милосердия? Пусть бу­дут хоть родственные. Не имеет совершенных им самим? Пусть будут (совершенные) за него. Таким образом, жена может ходатайствовать за него с дерзновением, предъявив за него потребное для спасения. Чем в больших он виновен грехах, тем более необходима для него милосты­ня. И не потому только, но и потому, что теперь она уже не имеет такой силы, но гораздо меньше. Не все равно, творит ли ее кто сам, или за него. Итак, чем она менее (в силе), тем более мы должны увеличивать ее по количеству... Не о памятниках, не о надгробных украшениях бу­дем заботиться. Ты собери вдовиц — вот наилучший памятник! Скажи (им) имя (покойного); пусть все творят за него молитвы и моления. Это преклонит на милость Бога, хотя и не он сам, а другой за него совершает милостыню. Это сообразно с человеколюбием Божиим. Стоящие вокруг и плачущие вдовицы могут спасти, если не от настоящей, то от будущей смерти. Многие получили пользу от милостынь, совершаемых за них другими. Если они и не совершенно (помилованы), то, по крайней мере, получили некоторое утешение. В противном же случае, как спаслись бы дети, которые сами от себя ничего не представляют, а все — родители? И часто женам даруемы были дети, которые сами от себя ничего не пред­ставляли. Много путей к спасению даровал нам Бог, только бы сами мы не были нерадивыми. Но что, скажешь, если кто беден? Опять скажу, что о достоинстве милостыни судится не только по тому, что дается, но и по усердию. Не давай только меньше того, сколько можешь, и исполнишь все. А если кто, скажешь, одинок, чужой и никого не имеет? А почему он никого не имеет, скажи мне? За то самое он и подвергается наказанию, что не имеет никого, так близкого, так добродетельного. Поэтому, если мы сами не добродетельны, то должны стараться иметь добродетельных товарищей и друзей, жену и сына, для того, чтобы получить какую-ни­будь пользу и через них, хоть и малую, однако же пользу. Если поста­раешься взять за себя не богатую, но благочестивую жену, то будешь иметь утешение. Равным образом, если постараешься оставить по себе не богатого, но благочестивого сына и честную дочь, то и тогда будешь иметь это утешение. А если будешь заботиться об этом, то и сам будешь таков. Добродетели свойственно иметь таких друзей, и жену, и детей. Не напрасно бывают приношения за умерших, не напрасно молитвы, не на­прасно милостыни. Все это установил Дух, желая, чтобы мы приносили друг другу взаимную пользу. Смотри: тот получает пользу через тебя, а ты получаешь пользу ради него. Ты истратил имущество, решившись сделать доброе дело, и ты для него стал виновником спасения, а он для тебя (виновником) милостыни. Не сомневайся, что это принесет добрый плод. Не напрасно диакон возглашает: о иже о Христе усопших, о иже памяти о них совершающих. Не диакон изрекает эти слова, но Дух Свя- тый; разумею дарование Его».
   Изложением учения о милостыне св. Иоанна Златоуста можно было бы закончить обзор учения о милостыне всей восточной древней Церкви, так как вопрос рассмотрен святителем с исчерпывающей полнотой. Но считаем все же нелишним в дополнение к изложенному учению святых отцов восточной Церкви еще сделать краткие замечания о взгляде на милостыню христианских подвижников-монахов. Мы не излагали их учения о собственности, а в связи с этим — о богатстве и бедности, по­тому что общемонашеский взгляд на эти предметы открывается со всей несомненностью из подвижнических уставов. Что же касается взгляда на милостыню, то в аскетической письменности он раскрывается не­сколько иначе, как бы своеобразным путем, сравнительно с постанов­кой вопроса в общецерковном учении. И нам нетрудно понять необходи­мость своеобразной постановки вопроса в аскетической письменности. Дело в том, именно, что учение о милостыне находится в неразрывной связи с учением о собственности, как это мы уже видели. В виду от­рицания иноческими уставами института частной собственности перед монахами и в особенности идейными руководителями иноческой жизни неизбежно возникал вопрос: как же смотреть на долг творить милосты­ню, долг, заповеданный Господом и имеющий, по учению Церкви, все­общее значение? Ответить, что монах свободен от этого долга значило бы стать в противоречие с общецерковным пониманием всеобщности долга творить милостыню. А если стремиться выполнить этот долг в та­кой именно форме, в какой он обычно осуществлялся в мирской жизни, значило отказаться практически от основного принципа иночества — отрицания права частной собственности в монашеском общежитии — и внести в иноческую жизнь великий соблазн оправдывать ссылкой на долг творить милостыню страсть любостяжания, как об этом соблазне ясно говорят подвижнические писания. Вот эта сторона дела, именно согласование всеобщности долга творить милостыню с монашеским обетом отречения от собственности, и представляется, собственно, интересным оттенить в подвижническом учении, так как остальные во­просы о побуждениях к милостыне, свойствах ее и т. д. решаются и в аскетической письменности по существу одинаково с общецерковным взглядом на предмет.
   Едва ли будет ошибочно назвать преп. Исаака Сарского наиболее ярким проповедником созерцательного аскетизма. Нельзя более сильно оттенить значение совершенного безмолвия и совершенного отречения от общения с людьми для беседы души с Богом, чем сделано это преп. Исааком. И, однако, в его же наставлениях мы встречаем очень опреде­ленно выраженное указание на всеобщее значение долга творить ми­лостыню; и притом характеризуется значение милостыни буквально со­гласно с учением великого проповедника христианской общественности св. Иоанна Златоуста. «Если имеешь что лишнее для дневной потребно­сти, — советует преп. Исаак, — раздай это нищим и иди с дерзновением приносить молитвы твои, то есть беседуй с Богом, как сын с отцом. Ничто не может так приблизить сердце к Богу, как милостыня, и ничто не про­изводит в душе такой тишины, как произвольная бедность». «Хочешь ли, — спрашивает авва в другом своем слове, — умом своим быть в обще­нии с Богом, приняв в себя ощущение оного услаждения, не порабощен­ного чувством? Послужи милостыне. Когда внутри тебя обретается она, тогда изображается в тебе оная святая красота, которой уподобляешь­ся Богу. Всеобъемлемость дел милостыни производит в душе общение с Божеством без посредства какого-либо времени к единению со славой светлости». «Даю же тебе, брат, и сию заповедь: пусть у тебя всегда берет перевес милостыня, пока на самом себе не ощутишь той милосты­ни, какую имеешь ты к миру. Наше милосердие пусть будет зерцалом, чтобы видеть нам в себе самих то подобие и тот истинный образ, какой есть в Божием естестве и в сущности Божией. Сим и подобным сему бу­дем просвещаться для того, чтобы нам с просветленным произволением подвигнуться к житию по Богу. Сердце жестокое и немилосердное никог­да не очистится. Человек милостивый — врач своей души, потому что как бы сильным ветром из внутренности своей он разгоняет омрачение страстей. Это, по евангельскому слову жизни, добрый долг, данный нами взаем Богу». При этом преп. Исаак характеризует христианскую мило­стыню как выражение доброго настроения благотворителя и ценность ее полагает не в деньгах, которых могло и не быть у монаха, но в том или ином проявлении милосердия. «Когда подаешь, — поучает преп. авва, — подавай с великодушием, с ласковостью на лице, и снабди в большей мере, нежели сколько просил. Ибо сказано: посли хлеб твой на лице воды и не по многом времени найдешь воздаяние. Не отделяй богатого от бедного и не старайся распознавать достойного от недостойного: пусть все люди будут для тебя равны для доброго дела. Ибо сим способом мо­жешь и недостойных привлечь к добру, потому что душа посредством те­лесного скоро привлекается в страх Божий. И Господь разделял трапезу с мытарями и блудницами и не отлучал от себя недостойных, чтобы сим способом всех привлечь в страх Божий, чтобы посредством телесного приблизились к духовному. Поэтому благотворением и честью уравни­вай всех людей, будет ли кто иудей, или неверный, или убийца, тем паче, что и он — брат тебе, одной с тобой природы и не с ведением заблудился от истины. Когда сделаешь кому добро, не жди от него воздаяния; и за то, и за другое вознаградит тебя Бог. А если возможно для тебя, делай добро и не ради будущего воздаяния». «Если возложишь на душу свою правило нищеты, — говорит преп. Исаак, — и, по благодати Божией, освободишься от попечений, и нищетой своей станешь выше мира, то смотри, не возлюби стяжания по нищелюбию, для подаяния милосты­ни, не ввергни души своей в смятение тем, что будешь брать у одного и давать другому; не уничтожь чести своей подчиненностью людям и, прося у них, не утрать свободы и благородства ума своего в попечении о житейском... Если есть у тебя имение, расточи вдруг. Если же ничего не имеешь, и не желай иметь». «Ибо подавать нищим из собственности своей, одеть нагого, любить ближнего, как себя самого, не обижать, не лгать — это провозглашал и закон ветхий; совершенство же евангель­ского домостроительства повелевает так: от взимающего твоя не истя- зуй, и всякому просящему дай. И должно с радостью терпеть не только отнятие какой-либо вещи и прочее внешнее, но и самую душу полагать за брата. Тот милостивый, а не тот, кто подаянием только оказывает милость брату своему! Но и тот милостив, кто услышит или увидит что- либо, опечаливающее брата его, и возгорится сердцем, а равно и тот, кто, если заушен братом своим, не возымеет столько бесстыдства, чтобы отвечать и опечалить сердце его».
   Но если, таким образом, совершать милостыню равно необходимо и для монаха, то возникает практический вопрос: каким образом монах может исполнять этот долг по отречении от собственности? Святые подвижники довольно много занимались этим вопросом в своих наставлениях и как указали истинное понимание этого долга в условиях монашеского строя жизни, так и обличили неправильное или лицемерное представление, по которому ради исполнения долга милостыни можно нарушать обет совер­шенной нестяжательности.
   В первом случае отцы-подвижники указывали и оттеняли то, что, с од­ной стороны, величина милостыни не зависит от количества подаваемого, а с другой, что не деньги нужны для того, чтобы милостыня была богоу­годной.
   «Испытаем себя, возлюбленные, — советует преп. авва Исаия, - исполняет ли каждый из нас заповеди Господни по силе своей или нет; ибо все мы долг имеем исполнять их по силе нашей: малый — по малости своей, великий — по великости своей. Вметавшие дары свои в сокро- вищехранительницу богаты были, но Господь обрадован был паче бед­ной вдовой ради двух лепт ее, потому что Бог смотрит на произволение наше. Не дадим же места в сердце своем унынию (что не многое можем сделать), чтобы завидование другим не отлучило нас от Бога, но будем исполнять служения свои по бедности своей... Ибо у Него (Господа) нет лицемерия ни к малому, ни к великому, ни к богатому, ни к бедному, но произволения доброго ищет Он, и веры в Него, и исполнения заповедей Его, и любви ко всем». И ни один монах не беден настолько, чтобы не имел возможности выполнить долг творить милостыню, так как сущ­ность ее — в сердце милующем. «Никто не может сказать, по словам преп. аввы Дорофея, «я нищ, мне не из чего подавать милостыню»; но если ты не можешь дать столько, сколько оные богачи, влагавшие дары свои в сокровищницу, то дай две лепты, подобно оной убогой вдовице, и Бог примет это от тебя лучше, чем дары оных богатых. Если и того не имеешь, имеешь силу и можешь служением оказать милость немощному брату. Не можешь и того? Можешь словом утешить брата своего; итак, окажи ему милосердие словом и услышь сказанное: слово благо паче даяния. Если ты и словом не можешь помочь ему, то можешь, когда огор­чится на тебя брат твой, оказать ему милость и потерпеть ему во время его смущения, видя его искушаемым от общего врага, и вместо того, чтобы сказать ему одно слово и тем более смутить его, промолчать; сим окажешь ему милость, избавляя душу его от врага. Можешь также, когда согрешит перед тобой брат твой, помиловать его и простить грех его... И так ты окажешь милость душе брата твоего... И таким образом, не имея чем оказать милосердие телу, милуешь душу его. А какая милость более той, чтобы помиловать душу? И как душа драгоценнее тела, так и милость, оказанная душе, больше оказанной телу».
   Как видим, преп. авва Дорофей смотрит на милостыню более ши­роко, чем на помощь лишь материальную. И это обычная подвиж­ническая точка зрения '"'. «Говорится у пророка Даниила, — пишет, например, преп. Марк подвижник, — грехи твоя милостынями искупи и неправды твоя щедротами (убогих) ». «Но, может быть, ты скажешь: я не имею денег, как ущедрю убогого? Не имеешь денег, но имеешь хо­тения; отрекись от них и посредством их совершай благое. Не можешь благотворить рукой телесно? Благотвори правым произволением: аще согрешит к тебе брат твой, остави ему, по слову Господню, и это соста­вит для тебя великую милостыню... Великое дело, если кто, имея деньги, подаст милостыню убогим; миловать же ближних в согрешениях их (про­тив нас) настолько больше для получения прощения грехов, насколько душа по естеству своему честнее тела». У блаженного Диадоха мы находим указание и на такой вид вещественной милостыни, который был доступен и монахам, отрекшимся от собственности, это именно воздер­жание в пище для того, чтобы излишек ее пожертвовать неимущим. «Воздержание в яствах, — говорит блаженный, — так должно было бы соблюдать... чтобы, удаляя себя от многих и полезных снедей, мы сораз­мерно обуздывали воспламеняющиеся плотские члены, а затем, избыток наш был достаточным сбережением для нищенствующих, что именно служит признаком искренней любви».
   И когда святые подвижники настаивали на том, что долг творить милостыню имеет обязательную силу и для монаха, то, как сказали мы ранее, они предусматривали и возможные перетолкования этого долга в направлении возможности не исполнять как должно своего обета не- стяжательности под предлогом милостыни. У многих отцов-подвижников встречаются очень определенные указания на то, как человеческое лице­мерие и любостяжательность не останавливались даже перед извращени­ем слова Божия «ради страсти сребролюбия». Преп. Марк подвижник, например, стремится предупредить возможные в монашеской жизни пе­ретолкования всеобщности долга творить милостыню указанием на то, что заповедь о милостыне, как часть более общей заповеди отдать все свое состояние, исполняется монахом всецело в раздаче разом своего иму­щества и признанием обета отречения от собственности. «Заповеди, — рассуждает преподобный, — одни суть более общие, которые заключают в себе многие из частных и многие части порока отсекают за один раз... Например, в Писании сказано: «всякому просящему у тебя дай»... и «хо­тящему заяти от тебе, не отврати»; это суть заповеди частные. Общая же, заключающая их в себе: «продаждь имение твое, и даждь нищим, и, взем крест твой, гряди вслед Мене», разумея под крестом терпение постигаю­щих нас скорбей. Ибо все раздавший нищим и взявший крест свой испол­нил разом все вышеозначенные заповеди». И мы уже видели, что преп. Марк понимает долг творить милостыню гораздо шире, чем только давать деньги просящим. Особенно подробно останавливается на неправильно­сти в понимании некоторых всеобщности долга творить милостыню преп.
    Иоанн Кассиан, утверждаясь на опыте печальной действительности сво­его времени, когда не останавливались даже и перед извращением истин­ного смысла Писания ради сребролюбия. «Никто не может служить Богу и маммоне, — говорит преп. Иоанн, — и никто, возложивший руку свою на плуг, и озирающийся назад, не благонадежен для Царствия Божия. Такие стараются найти себе повод к прежнему корыстолюбию в свидетельстве Священного Писания. В превратном смысле толкуя, усиливаются извра­тить изречение апостола, или лучше — Господа, и приноровить по своему желанию; не свою жизнь или разум приспособляя к смыслу Священного Писания, но делая натяжку Св. Писания по желанию своей страсти, хо­тят, чтобы оно согласовалось с их мнениями, и говорят, что написано: более блаженства в том, чтобы давать, нежели, чтобы брать. Превратным толкованием этого они думают ослабить следующее изречение Господа: «если хочешь быть совершен, пойди продай имение твое, и раздай нищим, и получи сокровище на небеси, и приходи, следуй за Мною». Думают, что они под этим предлогом не должны оставлять свое богатство, имен­но считая себя более блаженными, если... от избытка его уделяют и дру­гим... Такие должны знать, что они или сами себя обманывают и никак не отреклись от этого мира, полагаясь на прежнее богатство, или, если хотят самым делом исполнить монашеские обеты, отвергнув и расточив все... с апостолом прославятся в голоде и жажде, в холоде и наготе». «Итак, если хотим последовать евангельской заповеди и быть подражате­лями апостола и всей первенствующей Церкви или отцов, которые в наши времена последовали добродетелям и совершенству их, то не должны мы полагаться на свои мнения, обещая себе евангельское совершенство от этого холодного и жалкого состояния; но, последуя стопам их, должны стараться не обманывать самих себя и так будем исполнять монастыр­ское благочиние и постановление, чтобы нам поистине отречься от этого мира». Подобное же утверждают блаженный Диадох и преподобный Иоанн Лествичник. Первый дает такие наставления: «Весьма прилично и совершенно полезно нам, познавшим путь благочестия, тотчас все нахо­дящееся у нас распродать... а не ослушаться Спасительной заповеди под предлогом постоянного желания совершать заповеди... Господь, конечно, потребует от нас отчета в милостыне, поелику имеем. Поэтому, если я то, что имел дать в течение многих лет, по страху Божию полезно расточаю в немногое время, то я — ничего не имеющий, за что же еще буду осуж­ден? Но кто-нибудь скажет: откуда же впредь будут получать милостыню бедные, постоянно привыкшие содержаться от нашего незначительного имущества? Таковой да научится не поносить Бога под предлогом соб­ственного сребролюбия. Ибо Бог не перестает устраивать свое творение, как от начала».
    Преп. Иоанн Лествичник указывает также на лицемерную основу речей монашествующих о долге творить милостыню. И он заповедует: «не говори, что собираешь деньги ради нищих; ибо две лепты вдовицы купили Царство Небесное... Сребролюбие начинается под видом раздая- ния милостыни, а оканчивается ненавистью к бедным. Сребролюбец бы­вает милостив, пока собирает деньги, а как (скоро) накопил их — так и сжал руки». «Бес сребролюбия, по убеждению преподобного, борется с нестяжательными и, когда не может их одолеть, тогда представляет им нищих, и тогда видом милостыни увещевает их, чтобы они из невещест­венных сделались опять вещественными».
   На учении св. отцов-подвижников о свойствах истинно христианской милостыни не будем останавливаться подробно, так как вообще в подвиж­нических наставлениях мало внимания уделялось учению о милостыне и нового чего-либо в этом отношении они не сказали. Позволим себе толь­ко привести слова преп. аввы Дорофея о совершенном бескорыстии хри­стианской милостыни, слова, отличающиеся редкой выразительностью. «Благоугодная (воля Божия) та, когда кто делает милостыню не по како­му-нибудь побуждению человеческому, но ради самого добра, из одного сострадания: сие благоугодно Богу. Совершенная же (воля Божия) есть та, когда кто творит милостыню не со скупостью, не с леностью, не с през­рением, но всей силой и всем произволением, подавая так, как будто бы принимал сам, и так благодетельствуя, как будто бы сам принимал благо­деяние; тогда исполняется совершенная воля Божия... Но должно знать и самое благо милостыни, и самую благодать ее: она столь велика, что может прощать и грехи... Сам Господь сказал: «Будите милосерди, якоже и Отец ваш небесный милосерд есть». Не сказал: «поститесь, как и Отец ваш небесный постится»; не сказал: «будьте нестяжательны, как и Отец ваш небесный нестяжателен». Но что говорит: «Будите милосерди...»; ибо сия добродетель особенно подражает Богу и изображает Его. Итак, всегда должно взирать на эту цель и разумно делать добро, ибо и в цели мило­стыни есть великое различие. Иной подает милостыню для того, чтобы благословилось поле его, и Бог благословляет его поле. Другой подает милостыню для того, чтобы спасся его корабль, и Бог спасает корабль его. Иной подает ее за детей своих, и Бог спасает и хранит детей его. Другой подает ее для того, чтобы прославиться, и Бог прославляет его. Ибо Бог не отвергает никого, но каждому подает то, чего он желает, если только это не вредит душе его. Но все сии уже получили награду свою, и Бог ничего не делает им потому, что они ничего не искали себе у Него; и цель, которая была у них в виду, не имела отношения к их душевной пользе. Ты сделал это, чтобы благословилось поле твое, и Бог благословил твое поле; ты сделал сие за детей своих, и Бог сохранил детей твоих. Ты сделал это, чтобы прославиться, и Бог прославил тебя. Итак, что же должен тебе Бог? Он отдал тебе плату, за которую ты делал. Иной подает милостыню для того, чтобы избавиться от будущего мучения; этот подает ее для души своей, этот подает ее ради Бога. Однако же и он не таков, как хочет Бог, ибо он еще находится в состоянии раба, а раб не добровольно исполняет волю господина своего, но боясь быть наказанным; также и сей подает милостыню для того, чтобы избавиться от мучения, и Бог избавляет его от оного. Другой подает милостыню, чтобы получить награду: сие выше первого, но и этот не таков, как хочет Бог, ибо он еще не находится в со­стоянии сына, но, как наемник, исполняет волю господина своего, чтобы получить от него и плату, и прибыль: так же и сей подает милостыню для того, чтобы приобрести и получить награду от Бога. Ибо тремя образами, как говорит св. Григорий, можем мы делать доброе: или делаем доброе, бо­ясь мучений, и тогда мы находимся в состоянии раба; или для того, чтобы получить награду, и тогда мы находимся в расположении наемника, или делаем добро ради самого добра, и тогда находимся на степени сына; ибо сын исполняет волю отца не из страха и не потому, что хочет получить от него награду, но желая угодить ему, почтить и успокоить. Так и мы долж­ны подавать милостыню ради самого добра, сострадая друг другу, как своим членам, и так угождать другим, как бы мы сами принимали от них услуги; подавай так, как будто бы мы сами получаем, и вот сия-то есть разумная милостыня; так приходим мы в состояние сына» .
    Западная церковная мысль IV и начала V века вопросы о милостыне освещала, в общем, согласно с началами, положенными в основу понима­ния христианского учения великими учителями древней Церкви. Но такое принципиальное согласие не препятствовало, конечно, тому, что на Запа­де вопрос о милостыне рассматривался несколько под другим углом зре­ния, чем на древнехристианском Востоке. Так как в поучениях восточных учителей Церкви христианский взгляд на милостыню выражен во всей полноте и в совершенном согласии с абсолютностью евангельской точки зрения на предмет, то нам нет особенных побуждений излагать воззрения западных церковных писателей со всей подробностью, и мы ограничимся лишь немногими выдержками из творений этих писателей, могущими как показать принципиальное согласие общецерковного учения о милостыне, так и оттенить некоторую своеобразность постановки проблемы на хри­стианском Западе. Ограничимся и немногими именами: Лактанция, св. Амвросия, блаженного Августина и блаженного Иеронима.
    Лактанций рассматривает христианское учение о милостыне в очень интересном апологетическом освещении этого учения, сравнивая его с от­рицательными взглядами на долг благотворения известной части римской философской мысли. И в этом случае Лактанций утверждает долг милосты­ни, прежде всего, на основе естественного чувства сострадания, а затем — требования истинной справедливости, как разумного начала человеческих отношений. «Все мы, — говорит Лактанций, — соединены родством, пото­му что происходим от первого человека.... Мы все братья, потому что души наши суть творение одного и того же Бога. Союз этот гораздо теснее и свя­тее, нежели союз наш с телом; и Лукреций не ошибся, сказав, что мы все — уроженцы неба и все имеем одного Отца. Следовательно, надобно считать свирепыми зверьми тех, которые, отвергши всякое чувство человеколюбия, грабят людей, мучат их и умерщвляют. Бог так хочет, чтобы мы религиозно хранили между собой этот братский союз, что запрещает нам кому бы то ни было причинять зло и велит каждому непременно делать добро. Он изъясня­ет это таким образом: надлежит помогать братьям в нужде и доставлять им способы пропитания, когда они находятся в бедности. Потому то Бог пове­лел, чтобы мы жили в обществе и в каждом человеке видели самих себя... Я намерен опровергнуть здесь заблуждение тех, которые думают, что не на­добно никому ничего давать... Надобно иметь чувства человечества, если мы хотим удержать за собой имя человека. Что же иное значит иметь чувства человечества, как не то, чтобы искренне любить людей, потому что природа их такая же, как и наша? Ничего нет противнее природе человеческой, как несогласие и раздор. Слова Цицероновы весьма справедливы, что человек, следующий чувствам природы, не в состоянии вредить другому человеку. Если противно природе вредить человеку, то с природой сообразно помогать ему. Кто не исполняет сей обязанности, тот отрекается от качества чело­века. Я спросил бы у того, кто утверждает, что мудрый человек не должен иметь сострадания: если бы он увидел кого-нибудь, носящего оружие, у кого другой, находящийся в когтях у хищного зверя, просил бы помощи, то, как он думает, должен ли первый последнему помочь или оставить его? Трудно иметь ему столько бесстыдства, чтобы в подобном случае не исполнить долга человечества. Если бы человек горел на пожаре, или стонал под развали­нами дома, или же бы упал в реку, или в море, то не сознается ли он, что человечество требует оказать ему тут пособие? Он был бы не человек, когда бы в том не сознался, ибо нет никого, кто бы не мог подвергнуться подобной опасности. Он, конечно, согласится, что человек, имеющий сердце, сделает все, что может, дабы спасти погибающего. Но кто, таким образом, не по­смеет отвергать, чтобы человечество не обязывало нас спешить на помощь ближнему в случае опасности жизни, тот какую причину имеет утверждать, что не должно делать пособия людям, терпящим голод или жажду или не имеющим одежды в зимнее время? Хотя одна и та же причина есть помогать как в чрезвычайных случаях подвергшимся пожару или кораблекрушению, так и в обыкновенных терпящих нужду и бедность; но иной, пожалуй, станет поставлять в том различие, имея в виду собственную пользу, что спасенные им от гибели засвидетельствуют ему благодарность, а бедняки, которым он поможет, никогда ее не окажут ему, потому что помрут от нищеты. Таким-то чувством руководствуясь, Плавт произнес следующие гнусные слова: «кто дает милостыню бедному, тот дурно поступает; ибо кроме того, что лишает­ся даваемых денег, он, продолжая жизнь его, продолжает и его бедствие». Впрочем, Плавта можно извинить еще тем, что он слова эти влагает в уста такому человеку, которому они приличны. Но как оправдать Цицерона, кото­рый в книге своей о должностях советует никому ничего не давать? Вот, как он говорит: «Щедроты, выдаваемые из собственного имущества, истощают капитал, и таким образом, щедроподатливость сама себя, так сказать, унич­тожает; ибо чем чаще она исполняется, тем более лишает нас возможности исполнять ее». Вслед за тем, он прибавляет: «может ли быть что безумнее, как приводить себя не в состояние делать впредь то, что мы делаем с удо­вольствием?». Вот, как этот профессор мудрости отвращает людей от обя­занностей человечества и как предостерегает их печься более о сохранении имущества своего, нежели о соблюдении правды. Он сам, кажется, столько убежден был в неправильности и жестокости сего совета, что в другом месте как будто от него отрекается, выражаясь следующим образом: «Надобно, од­нако ж, иногда и давать, уделяя часть имущества своего людям способным». Но кто люди способные, как не те, которые могут ценить благодеяния? Если бы еще жив был Цицерон, я сказал бы ему: ты на этот счет ошибся; ты лишил людей правды, основав на интересе обязанности человеколюбия и милосердия. Не тем надобно помогать, кто может возблагодарить, но тем, кто возблагодарить не в состоянии; ибо, пособив им, не надеясь на благо­дарность, ты исполнишь долг правды, милосердия и человеколюбия. Вот, в чем состоит истинная правда, о которой, по мнению многих, будто бы мы не имеем понятия. Ты, Цицерон, во многих местах творений своих говоришь, что добродетель действует без интереса, и в книге о законах сознаешься, что щедрость великодушна и не требует вознаграждения. «Известно, — говоришь ты в одном месте, — что щедрый и благодетельный человек ищет только одной славы для дел своих и не помышляет о выгодах, какие от того получить может». Для чего же ты говоришь в другом месте, что ты станешь одолжать только тех, которые способны ценить одолжение? Не то же ли это, что ты хочешь получить за него вознаграждение? Следуя твоему совету, мы допустим человека умереть с голоду и холоду, когда увидим, что он не в состоянии оценить оказываемое ему нами пособие. Человек, находящийся в изобилии и роскоши, не должен ли помогать другому человеку, терпящему самую крайнюю нужду? Ты говоришь, что добродетель не ожидает награды и заслуживает того, чтобы люди искали ее для нее самой. Суди же о прав­де, сей первой добродетели и как бы матери всех других добродетелей, не по твоему интересу, но по ее собственному достоинству и влагай благоде­яния твои в руки тех, которые никогда ничего не могут тебе воздать. Для чего выбираешь ты лица? Ты должен считать одинаковыми людьми всех, прибегающих к твоему пособию в той надежде, что ты имеешь человеко­любие. Соблюдай правду и бегай тени выказки. Давай слепым, хромым, из­увеченным людям, лишенным помощи и находящимся в опасности умереть без твоего пособия. Если они бесполезны для людей, то не бесполезны для Бога, Который допускает их наслаждаться жизнью. Делай все то, что от тебя зависит к сохранению их жизни. Кто имеет возможность помочь человеку, находящемуся в опасности умереть, но не поможет, тот явится причиной его смерти. Отрекшиеся от чувств природы и не ведающие, какая награда будет за добрые дела, теряют имущество свое, страшась его потерять. Они подвергаются тому, чего хотели избежать, то есть или тратятся без всякой пользы, или, если и получают пользу, то на самое короткое время... Оказы­вающие щедроты согражданам и друзьям своим, без сомнения, поступают лучше, нежели дающие игрища и сражения для народа, потому что издер­живаемое ими не совсем пропадает; но за всем тем раздачи их производят­ся ненадлежащим образом. Чтобы хорошо раздавать, надобно делать добро бедным и неимущим. Все то, что раздается не имущим ни в чем надобности или таким людям, от которых можно ожидать возврата, употреблено дурно. Раздачи эти делаются не по правде, потому что если бы и не были деланы, то не оскорбят правды. Единственный долг правды и щедрости состоит в том, чтобы употреблять имущество свое на прокормление бедных, находящихся в крайней нужде» .
   Как видим, в своем опровержении взгляда на благотворительность Ци­церона Лактанций защищает абсолютность христианской заповеди тво­рить милостыню; и здесь он с особенной силой оттеняет ее бескорыстие и полную преданность велениям Божией воли. «Истинное употребление богатств состоит в обращении их не для своего удовольствия, но для под­держания многих людей из чувства правды, которая есть вечно пребы­вающая добродетель. Постоянное правило наше должно быть то, чтобы оказывать милость безвозмездно. Надобно ожидать награды от одного Бога. Кто станет ожидать ее от кого-либо другого, тот будет торговать ми­лостью, а не творить ее. Он никого не одолжит и будет действовать только для собственной выгоды. Это не значит, чтобы тот, кто делает другому добро, не ожидая от него ничего, не имел тут действительно никакой вы­годы: он получает награду от Бога. Милосердие так важно во всех деяниях нашей жизни, что Бог повелевает тех, кто не в состоянии оказывать его, приглашать на пиршества... Все деяния справедливого человека долж­ны быть благотворениями. Благотворения нет, когда оно возвращается. Мы на него не имеем никакого права, потому что получили плату за него.
   Правда хочет, чтобы благодеяния были полные; а они полными быть не мо­гут иначе, как когда оказаны людям, которые оценить их не в состоянии... Главнейший долг доброго человека состоит в том, чтобы кормить бедных и выкупать взятых в плен... Кто делает добро родственникам и друзьям, тот не стоит похвалы, потому что исполняет только долг природы и дружбы, ко­торого никто не может опустить, не совершив злочестия, заслуживающего проклятие. В таком случае он более избегает порицания, нежели приобре­тает славы. Но кто творит добро пришельцу и неизвестному, тот достоин величайшей похвалы, потому что делает то из одного чувства человеколю­бия. Иные даже делают добро из чистого побуждения правды и чести тогда, когда нет никакой надобности творить его». И на пути исполнения долга творить милостыню Лактанций не видит никаких преград, вплоть до совер­шенной раздачи имущества и перенесения нищеты. «Иной скажет, может быть: «у меня не останется никакого имущества, если я буду выполнять все эти обязанности; в один день истрачу все то, что у меня есть, когда я стану помогать бедным, одевать всех нагих, выкупать всех пленных и по­гребать всех мертвых. Должен ли я подобным образом расточать имение, с таким трудом предками моими приобретенное, и доводить себя до такого положения, чтобы, наконец, выпрашивать самому себе у других пособия и сострадания?». Неужели ты до такой крайней степени боишься бедности, которую философы превозносят столь чрезвычайными похвалами, и кото­рую именуют они надежной пристанью, изъятую от всяких треволнений и беспокойств богатства? Неужели тебе неизвестно множество приключе­ний и случайностей, которым подвергает нас владение большим имением? Ты должен считать себя счастливым, если избегнешь их, не лишившись жизни. Ты обременен сокровищами, возбуждающими в согражданах к тебе зависть и недоброжелательство. Зачем ты не прячешь в самое безопасное место имущества своего, которого легко можно лишиться или от грабежа воров, или от несправедливой ссылки, или от вторжения неприятельского? Какое затруднение находишь в том, чтобы сделать вечным и неизменным то имущество, которое временно и бренно? Вверь сокровища свои Богу, и они не подвергнутся ни тлению, ни хищению воров, ни несправедливости тира­нов. Предающие богатство свое в руки Божии, никогда не могут быть бедны­ми. Если ты знаешь цену правды, то освободи себя от избытка, тяготящего и беспокоящего тебя, и последуй ей беспрепятственно. Сбрось с себя цепи, тебя удручающие, и теки к Богу. Великое мужество попирать ногами земные блага. Если ты не способен еще иметь совершенства для передачи в руки Божии твоего сокровища и для приобретения прочных благ через потерю благ гибнущих; то я научу тебя, как того достигнуть и избавиться всякого тут страха. Эти заповеди даны не для одного тебя, а для всех твоих собратий, связанных между собой так тесно, что составляют они с тобой только одно тело. Если ты один не в состоянии исполнить подобного предприятия, то, по крайней мере, споспешествуй тому всеми зависящими от тебя средствами и старайся превзойти других в великодушии столько, сколько превосходишь их в богатстве... Принеси в жертву Богу имущество, в руках твоих гибнущее, и ты получишь за то вечную награду. Бог предложил огромную цену за дела милосердия, обещав за них отпущение грехов. Он как бы говорит тебе: «если ты услышишь мольбу просящих у тебя вспоможения, то и Я услышу моление твое. Если ты милосерд будешь к преогорченным, то и Я буду к тебе мило­серд во время твоего горя. Если же ты не обратишь на них взора и откажешь им в пособии, то и Я поступлю с тобой таким же образом и буду судить тебя по твоим же правилам"".
   Из учения Лактанция о милостыне еще интересно отметить его взгляд на очистительное ее значение, причем Лактанций определенно отмечает истинный смысл общецерковной веры в такое значение милостыни в хри­стианской жизни. «Когда кто прибегает к тебе с просьбой о помощи, то будь уверен, что это опыт, посылаемый тебе от Бога для усмотрения, за­служиваешь ли ты, чтобы Он исполнил твое прошение. Не думай, однако ж, чтобы сила, доставляемая милостыней к избавлению грехов, давала тебе право вновь грешить. Милостыня тогда только изглаживает их, когда сопровождается сожалением о них и решимостью не творить их впредь. Бог истинно желает очистить людей от грехов и для того заповедал им обращаться к покаянию. Покаяние же состоит в твердом обещании впредь не грешить. Бог прощает грехи, производимые по нескромности, по нео­сторожности и по неведению; но не прощает грехов, заведомо исполняе­мых. Люди, которым грехи отпущены, не должны думать, что так как они чисты, то уже освобождены от дел милосердия. Они с тех пор, как оправ­даны, еще более обязаны выполнять долг правды и должны поддерживать, так сказать, здоровье свое теми же средствами, какими достигли до него. Сверх того, никто не изъят от греха, доколе облечен в смертное тело».
   В творениях св. Амвросия Медиоланского нам естественно ожидать встретить учение о милостыне, согласное со взглядами на нее восточных отцов Церкви, особенно Василия Великого, ввиду совершенного согласия св. Амвросия с этими отцами во взгляде на христианское понимание права собственности. И действительно, в существенных вопросах, связанных с учением о милостыне, св. Амвросий утверждается на общецерковной точке зрения. Но, при всем том, воззрения этого св. отца отразили на себе и тот общий дух практицизма, который был свойствен западной мысли вообще и который выразился у св. Амвросия очень настойчивыми ука­заниями на необходимость для священнослужителя особенной осмотри­тельности в деле раздаяния милостыни.
   По вопросу о значении милостыни в христианской жизни, св. Амвро­сий утверждается на тех же основах, на каких это значение обосновалось и другими учителями Церкви, но особенно подробно останавливается на свойствах милостыни.
   При изложении взгляда св. Амвросия на право частной собственности, равно как и на богатство, мы видели, что раздача имущества при посредстве милостыни является долгом для христианина, как требование правды и ис­полнение воли Бога, Верховного Собственника мира. Поэтому милостыня является как результатом естественного чувства сострадания к несчаст­ной судьбе ближних, так и собственно религиозным деланием, служением Богу. «Величайшим побуждением к милосердию служит, говоря словами св. Амвросия, сострадание чужим несчастиям и посильная помощь в их нуждах». «Прекрасно милосердие, которое само по себе делает (людей) совершенными, поскольку те через него уподобляются совершенному Отцу. Ничто так не похвально в христианской душе, как милосердие; ми­лосердным же нужно быть, прежде всего, к бедным, дабы и они могли поль­зоваться дарами природы, которая рождает земные плоды для всеобщего пользования; поэтому-то из того, что ты имеешь, уделяй бедному и помогай твоему собрату. Представь только себе, как много для него значит твоя ми­лостыня. Ты подаешь ему монету, а он получает жизнь; ты деньги даешь ему... а твой динарий для него уже состояние». И высшее религиозное освящение, долг сострадательной помощи нуждающимся получает в созна­нии того, что в лице нищих требует нашей любви и сострадания Сам Хри­стос, обнищавший нас ради. Св. Амвросий в раскрытии этого положения стоит на почве общецерковного представления о милостыне.
   «Посетим, — увещевает св. отец, — темницы, утешим в узах сущих, соучаствуя в бедности и мучениях человеческих соболезнованием своим. Ибо во всех таковых обретается Христос, Который, по Божеству Своему будучи непостижим, снискивается, однако, делами милосердия. Сам Он го­ворит милосердным в Евангелии: взалкахся бо, и дасте Ми ясти; возжадах- ся, и напоисте Мя; наг бых, и одеясте Мя. Видишь, к каким благодеяниям возбуждает тебя слово Божие. Здесь в лице алчущих, и жаждущих, и нагих Сам Христос приемлет милостыню». И при таком взгляде на милостыню как на религиозное делание, вполне естественно, св. Амвросий, согласно с другими учителями Церкви, усваивает ей очистительное значение и го­ворит о небесной за нее награде. Об очистительном значении милостыни св. Амвросий говорит подобно св. Киприану и Оригену. «Милостыня явля­ется в некоторой степени второй баней для души, так что, если кто-нибудь после крещения нагрешит вследствие человеческой слабости, то для него еще остается средство очистить себя милостыней, так как Господь сказал: «Подавайте милостыню, и вот, все — чисто в вас». Даже, за исключением веры, я мог бы сказать, что милостыня приносит прощение еще больше, чем крещение, потому что крещение совершается однажды и обещает прощение однажды, а милостыня доставляет прощение так же часто, как она подается. Оба они являются источниками милосердия, которые подают жизнь и про­щают грехи. Тот, кто пользуется обоими, удостаивается Царства Небесно­го. Но тот, кто, загрязнив живой источник (крещение) грехами, прибегает к реке милосердия, также получает милость». Не менее определенно говорит св. Амвросий и о великой небесной награде за милостыню, как побуждении к последней. Бедный, получающий помощь, воздает благотво­рителю, по мысли св. отца, больше, чем получает, «поскольку является ви­новником спасения. Если ты одеваешь нагого, то себя облекаешь в правду. Если ты вводишь в свой дом странника, если ты принимаешь бедняка, то он доставит тебе близкое общение со святыми, а также введет тебя в веч­ные обители. Немаловажна сия благодарность, так как сеешь ты телесное, а взамен получаешь духовное... Поистине блажен тот, из дому которого бедный никогда не выходил с пустой сумой, так как никто не может быть блаженнее того, кто замечает нужду нищего и убогого, кто к сердцу при­нимает страдания неимущего; в день суда он получит спасение от Госпо­да, Которого он будет иметь должником своего милосердия». Подобные мысли, иногда буквально сходные с поучениями св. Василия Великого, св. Амвросий раскрывает и в беседе на притчу о безумном богаче. Здесь раскрывается та мысль, что благодеяние больше пользы приносит оказы­вающему его, нежели принимающему, так как если милостыня переходит к бедному, то подающий ее получает сторичное вознаграждение, подобно сеятелю, разбрасывающему по полю семена свои, и ценой «тленной пищи», покупается «нетленная слава Царства Небесного». Конечно, смысл этих речей святителя «о покупке неба» надо понимать так же, как и учение об этом предмете других учителей Церкви, по поводу какого учения уже были сделаны нами небольшие замечания. Здесь отметим, что сам св. Амвросий устанавливает этический смысл своего понимания значения милостыни. «Имеешь деньги, — говорит, например, святитель, — искупи грех свой. Не продажен Бог, но ты сам продажен... искупи себя своими делами, искупи себя своими деньгами. Ничтожны деньги, но драгоценно милосердие. Мило­стыня, сказал, освобождает от греха».
   В своем учении о свойствах христианской милостыни св. Амвросий осо­бенно выделяется из других учителей Церкви постоянными напоминания­ми о необходимости известной разборчивости при раздаче милостыни. Во взгляде же на другие свойства милостыни св. Амвросий, в общем, учит согла­сно общецерковному учению. Так, св. Амвросий оттеняет ту замечательную черту христианской милостыни, по которой ценность ее зависит не от ко­личества даваемого, но от настроения жертвователя. «Блажен, — говорит св. отец, — кто от сердца творит то, что он может. Дарам богатых Христос предпочел две лепты вдовицы, потому что она отдала все, что имела, а те от избытка уделяли лишь малую частицу. Итак, наше душевное расположение делает дар или великим, или малым, оно же сообщает ту или иную цен­ность и самым поступкам». И рассматривая ценность милостыни, св. отец оттеняет, что в ней всегда должны соединяться и щедрость, и благожела­тельство. «Недостаточно, — рассуждает св. Амвросий, — иметь доброе желание, необходимо еще и творить добро, а с другой стороны, мало еще хорошо поступать, нужно, чтобы это доброе дело проистекало из доброго источника, то есть доброй воли, ибо доброхотно дающего любит Бог. А если ты недобровольно даешь, то такая тебе награда? Почему и апостол говорит вообще: «Если делаю это добровольно, — то буду иметь награду, а если не­добровольно, то исполняю только вверенное мне служение»... Итак, очень хорошо доброжелательствовать, руководясь в своих щедротах намерением приносить пользу». Щедрость должна обнаруживаться в том, чтобы жер­твовать не меньше своих сил и раздавать действительно бедным, а не быть расточительным. По мысли св. отца, если благотворитель подает нищим не такую милостыню, какую может, то и милостыня является неугодной Богу и остающееся у подававших не является праведным их достоянием. И ис­кренняя готовность облегчить страдания бедноты должна выразиться в том, чтобы щедрость не переходила в расточительность. «Есть два рода благоде­яний, — говорит св. Амвросий, — один — это щедрость, а другой — это расточительная роскошь. Быть щедрым — это значит принять странника, одеть нагого, выкупить пленных, помочь нуждающимся; а быть расточитель­ным — это значит устраивать широкие пиры... И то надо назвать расточи­тельностью, когда ради народных симпатий истощают свои богатства; так поступают те, которые расточают отцовское наследство на цирковые или театральные увеселения, чтобы известностью превзойти своих предков». И вот, именно в определении того, что такое истинная щедрость, св. Амвро­сий вносит в понимание христианского взгляда на милостыню такие черты, каких мы не встречали у восточных отцов, и которые носят на себе доволь­но ясную печать той ограниченности, какая чужда духу христианского уче­ния, как выражения идеальной точки зрения на предмет. Мы видели уже, как понимали эту абсолютность великие учители Церкви: они вовсе чужды были мысли и заботы о практических результатах от милостыни, исходной точкой в оценке милостыни всегда имели абсолютное выражение воли Бо- жией (всякому просящему давай) и настроение жертвователя. Св. Амвросий применил к оценке милостыни новый критерий — ее практическую целе­сообразность — и с этой точки зрения давал такие советы, которые прин­ципиально шли вразрез с общецерковным духом понимания христианской милостыни. «Даже в издержках на добрые дела, — слышим мы от св. Амв­росия, — должно быть умеренным». И эти слова являются как бы девизом всего учения святителя о милостыне. Нужна именно рассмотрительность и в отношении тех лиц, которым нужно помогать, и в отношении имуще­ственной обеспеченности самого благотворения. «В подаянии, — советует святитель, — нужно обращать внимание на возраст, физическую слабость, а иногда даже и на стыдливость, которая свидетельствует о благородстве происхождения. Так, старикам, которые не в состоянии уже снискать себе трудом пропитания, ты давай щедрее; точно также охотнее помогай увечно­му. Затем не отказывай в помощи тому, кто из богатого сделался бедняком, особенно, если он потерял то, что имел, не по своей вине, а вследствие на­падения разбойников, или вследствие конфискации, или по клевете». «И не на лицо только нужно обращать внимание, но часто и на обстоятельства, и на время, например, когда приходится помочь скорее соседу, чем брату». Итак, ясно, что в щедрости нужно наблюдать известную меру, чтобы бла­готворительность не оказалась неполезной. Нужно быть осмотрительным, чтобы благотворить ради действительной нужды. «Приходят работоспособ­ные, не имевшие никакой нужды, кроме охоты к скитанию, и хотят лишить помощи бедняка, оставить его без куска хлеба; не довольствуясь малым, они ищут большего, видом своих лохмотьев они стараются склонить доверчивых благотворителей в пользу свой просьбы... Вот, почему в раздаянии мило­стыни нужно наблюдать известную осмотрительность, чтобы действительно нуждающиеся не ушли с пустыми руками, и чтобы о бедности не судили по обманчивой внешности. Пусть будет мерилом, чтобы ни человеколюбие не было забыто, ни нужда не оставлена без внимания... Кто наблюдает меру, тот ни для кого не скуп, но ко всем милостив. Следовало бы, чтобы мы не одними ушами слушали просящих о помощи, но и глазами бы видели их нужды». Но нужно заметить по поводу этих наставлений св. Амвросия, что они направлены, главным образом, к священникам, являвшимся благот­ворителями от лица Церкви и притом раздаятелями имущества, пожертво­ванного другими. Поэтому также св. отец настаивает, чтобы жертвователь, с одной стороны, не был неразборчиво расточительным ради приобретения народных симпатий; а с другой стороны, не был бы и скупым, «чтобы в шка­тулке не было заключено благополучие бедных». Как мы сказали, и св. Иоанн Златоуст, наиболее последовательный в проведении абсолютной евангельской точки зрения в отношении долга милостыни, говорил о необ­ходимости для священника внимательной заботы при раздаче церковного имущества. Но при всем том общая постановка речи св. Амвросия ясно отличает его учительство от учения других великих учителей Церкви, осо­бенно, когда св. отец наставляет, что в милостыне можно ограничиваться таким пределом, дальше которого грозит бедность самому благотворящему, хотя св. Амвросий и замечает, что такой бедности не нужно бояться и что иногда нужно оказывать и «непосильную помощь».
   Во взглядах на милостыню блаженного Августина мы позволим себе отметить лишь его интересное с христианско-этической точки зрения поя­снение, как нужно понимать учение Церкви об очистительном значе­нии милостыни. Лично блаженный Августин также верил в такое ее зна­чение и не раз говорил о нем, но он не боролся с тем грубым пониманием этого значения милостыни, по которому как бы забывалось самое ценное в каждом христианском деле — душевное расположение — и все внимание односторонне ложно направлялось на мысль об искупительном значении подаяния самого по себе. «Остается ответить тем, — говорит блаженный отец, — по словам коих в вечном огне будут гореть только те, которые не заботятся о грехах своих творить достойной милостыни, по словам апостола Иакова: суд без милости не сотворившему милости. А кто, говорят, творил милостыню, хотя бы в своей безнравственности не улучшился, а среди дел своего милосердия жил нечестиво и непотребно, для того суд будет милости­вым, так что он или совсем не будет осужден, или же освобожден будет от последнего осуждения через некоторое время. Отсюда, полагают они, Хри­стос сделает разделение между стоящими направо и налево, из коих одних пошлет в Царство, а других в вечное мучение, имея в виду лишь их любовь или небрежение к милостыне. А что ежедневные грехи, творить которые мы не перестанем окончательно, какого бы рода и сколько бы их ни было, благодаря милостыне, могут быть отпущены, в опору и в подтверждение этого воззрения они ссылаются на молитву, которой научил Сам Господь.
   Ибо, говорят, как не бывает дня, чтобы христиане не произносили этой мо­литвы, так точно не может быть и такого, хотя бы ежедневно совершаемого, греха, чтобы он не мог быть отпущен, когда мы произносим: «и остави нам долги наши», — если только стараемся поступать сообразно с дальнейши­ми словами: «якоже и мы оставляем должником нашим». Ведь Господь, продолжают они, не говорит: «если простите грехи другим, простит и вам ваши ежедневные малые грехи Отец ваш»; и говорит: «отпустит вам грехи ваши». Итак, сколько бы и какого бы рода грехи, ни были, хотя бы они и совершались ежедневно, хотя бы от них не уклонялись, изменяя жизнь к лучшему, все эти грехи, по их мнению, могут быть отпущены им в силу обещанного прощения за милостыню.
   Хорошо и то, что они убеждают творить за грехи достойные дела ми­лосердия: если бы они говорили, что всякая милостыня, какова бы она ни была, хотя бы и за ежедневные и великие грехи, и при всяческом преступном образе жизни может снискивать Божественное милосердие, так что за него следует ежедневное прощение, — они сами бы видели, что говорят глупость и нелепость. Тогда они принуждены были бы признать возможность, что че­ловек весьма богатый ценой десяти мелких монет, ежедневно подаваемых в милостыню, может покрывать и убийства, и прелюбодеяния, и всякие дру­гие непотребства. Если же утверждать это крайне нелепо и бессмысленно, то когда речь идет о том, что должно разуметь под достойными делами ми­лосердия за грехи, о коих говорил Предтеча Христов: «Сотворите убо плод достоин покаяния»; без всякого сомнения не окажется, что дела такие тво­рят те, жизнь которых исполнена ежедневных преступлений. И это потому, прежде всего, что, расхищая чужое имущество, они захватывают себе слиш­ком много и, уделяя от этого многого крупицу бедным, представляют Христа в этом отношении им покровительствующим; так что, полагая, что купили или, вернее, ежедневно покупают у Него право на злодеяния, они спокойно совершают все самое предосудительное. А между тем, если бы и за одно зло­деяние они раздали нуждающимся членам Христовым все свое имущество, но от такого рода дел не отстали, не имея той любви, которая превратно не поступает, и тогда для них не было бы никакой пользы. Таким образом, кто творит достойные за свои грехи дела милосердия, тот начинает их творить, прежде всего, с себя самого. Ибо, кто делает для ближнего то, что делает для самого себя, поступает вопреки словам Господа: возлюби искренняго твоего яко сам себе; равно и словам: люби душу свою, угождая Богу. А кто не де­лает для своей души этой милостыни, то есть угождения Богу, каким образом может быть назван делающим достойную за свои грехи милостыню? К тому же относится и написанное: иже себе зол, кому добр будет? Милостыня, несомненно, помогает молитве. Необходимо иметь в виду то, что читается: чадо, согрешил ли еси, не приложи к тому и о прежних твоих помолися. Поэтому милостыню творить мы должны для того, чтобы быть услышанными, когда молимся о своих прежних грехах, а не для того, чтобы, упорствуя в них, мы думали посредством милостыни снискать себе дозволение на злодейство.
   Для того, Господь и предсказал, что вменит милостыни стоящим и напра­во, и налево, первым — сотворенные, а последним — несотворенные, что­бы показать, какое значение милостыни имеют для заглаживания прежних грехов, а не для постоянного безнаказанного их совершения. Те же, которые не хотят изменить преступного образа жизни на лучшее, не должны быть названы творящими такого рода милостыни. Ибо словами: «понеже не сотво- ристе единому сих меньших, ни мне соипвористе», — Он показывает, что они не творят милостыни уже и тогда, когда думают, что творят. И в самом деле, если бы они подавали алчущему христианину хлеб именно как хри­стианину, то конечно не отказывали бы себе в хлебе праведности, который есть сам Христос, ибо Бог обращает внимание не на то, кому подают, а на то, с каким расположением подают. Поэтому, кто любит в христианине Хри­ста, тот подает с таким расположением, с каким приступает к Христу, а не с каким желает безнаказанно отступить от Христа. Ибо каждый из нас тем более любит Христа, чем более любит то, что одобряет Христос. Какая была бы польза, если бы каждый из нас только крестился, а не оправдался? Тот, кто сказал: «Аще кто не родится водою и Духом, не может внити в Царствие Божие», — разве не сказал также: «Аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидите в Царствие Небесное». Почему же мно­гие, боясь первого изречения, спешат креститься, а приобрести оправдание многие не стараются, не боясь последнего? Отсюда как не брату своему гово­рит «безумный» тот, кто, говоря это, выражает нерасположение не к самому братству, а к его греху; потому что в противном случае повинен будет геенне огненной; так, наоборот, кто подает христианину милостыню, подает ее не христианину, если не любит в нем Христа; а тот Христа не любит, кто не хо­чет быть оправданным во Христе. Равным образом, если кто одержим таким пороком, что скажет своему брату «безумный», то есть будет поносить его несправедливо, без желания устранить его от греха, тому мало в искупление этого творить дела милосердия, а нужно еще присоединить к ним и то средст­во примирения, о котором говорится дальше. Ибо дальше говорится следую­щее: «Аще убо принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя, остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирись с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой». Таким образом, мало подать какую бы то ни было милостыню за такое или иное преступление и в то же время оставаться при прежнем порочном образе жизни... Само собой понятно, что те, которых праведники принимают в вечные обители, не бывают настолько добродетельны, чтобы самая жизнь их могла заслужи­вать помилования без ходатайства святых, и потому на них тем очевиднее милость превозносится над судом. Однако на этом основании не следует думать, чтобы в вечные обители принимался человек самый преступный, нисколько и никогда не изменивший своего образа жизни на лучший или бо­лее терпимый, благодаря тому, что снискал благоволение святых маммоной неправды, то есть деньгами или богатством, приобретенным дурно, а если даже и хорошо, то во всяком случае богатством не истинным, а таким, ка­кое считает богатством греховность, не зная, что такое истинное богатство, которым обладают принимающие других в вечные обители. Существует не­который образ жизни: с одной стороны, не настолько дурной, чтобы для тех, которые живут так, в деле получения Небесного Царства не было никакой пользы от подаяния милостыни, которая и служит поддержкой для правед­ников в их скудости и снискивает в лице их друзей, принимающих в вечные обители; но с другой — и не настолько добрый, чтобы для получения ими блаженства достаточно было одной милостыни, если только милостыня эта не споспешествуется заслугами тех, которых она делает друзьями».
    Блаженный Иероним в своем взгляде на христианскую милостыню от­тенял как ее религиозное значение, так и ту характерную ее черту, по кото­рой ценность милостыни определяется отношением к ней воли человека, его душевного настроения. Мы уже видели, что, согласно убеждению блажен­ного Иеронима, долг следования за Христом требует от христианина отказа от богатства или, во всяком случае, постоянной готовности делиться своим достоянием с другими, неимущими. Таков долг каждого христианина перед лицом Божией правды, и этот долг высшее освящение получает от созна­ния того, что и милостыня христианская оказывается ради Христа и даже самому Христу в лице бедных Его собратий. В этом пункте своего учения блаженный отец очень близко примыкает по словесному выражению мысли и ее резкой очерченности к св. Иоанну Златоусту. «Всякому просящему у тебя дай, — повторяет евангельское наставление блаженный, — наипаче же при­сным в вере. Нагого одень, алчущего накорми, больного посети. Простирая руку благотворительности, всякий раз помышляй о Христе. Смотри, не умножай чужих богатств, тогда как Господь Бог твой остается тощ». В пись­ме к Деметриаде блаженный отец, противополагая украшение храмов делам милосердия, дает преимущество последним и видит в них служение самому Христу. «Тебе, — говорит он, — предназначено одевать Христа в лице бед­ных, посещать — в больных, питать в алчущих, принимать Его в не имеющих крова». Подобное же олицетворение нищих с самим Христом находим и в противоположении роскоши одних и нищеты других: «Мы живем, как будто бы собираемся на другой день умирать, и строим, как будто вечно будем жить в этом мире. Золотом блещут стены, золотом потолки... а нагой и алчущий Христос в образе нищего умирает перед нашими дверьми». Богатых св. отец убеждает «Христа сделать сонаследником своих детей»; о Паммахии свидетельствует, что он в бедствующих «согревает Христа» и т. п. Говорит блаженный Иероним и об очистительном значении милостыни, причем в од­ном месте своих писем прямо ссылается в этом случае на св. Киприана, как авторитетного учителя христианской истины: «Какое значение имеет мило­сердие и какие награды влечет за собой, об этом подробно говорит в обширном сочинении св. Киприан», — замечает блаженный Иероним.
   По вопросу о том, что служит критерием ценности христианской милостыни, блаженный отец отвечает указанием на то, что в этом деле высшую ценность имеет предание самого себя делу милосердия и личное участие в скорби бедного. «Ты благотворишь, — пишет блаженный Иеро- ним Юлиану, — ты жертвуешь... Но это — первые только опыты твоего воинствования. Ты презираешь золото, презирали его и философы мира... Ты думаешь, что уже стал на верху добродетели, если пожертвовал часть из целого? Самого тебя хочет Господь в жертву живую, благоугодную Богу. Тебя, говорю, а не твоего... Бедная вдова две лепты бросила в сокровищни­цу, и так как она пожертвовала все, что имела, то о ней говорится, что она всех богатых превзошла своей жертвой Богу, которая ценится не по каче­ству своему, а по расположению приносящих». «Если ты имеешь в руках какую-либо вещь, — пишет блаженный отец в письме к Павлину, — продай; если не имеешь, не заботься о приобретении. Отнимающему ризу нужно отдать и срачицу. Если ты, откладывая постоянно до завтра, волоча день за день, будешь осторожно и помалу продавать твои владеньица, то Хри­сту не будет, чем питать бедных Своих. Все отдал Богу тот, кто принес в жертву сам себя. Апостолы оставляют корабль и мрежи. Вдова кладет две лепты в казнохранилище и считается выше богачей». И вот, в каких словах на частном примере благотворительной деятельности Фабиолы блаженный
   Иероним говорит о высокой ценности личного участия в служении бедным и больным. «Все, какое бы ни было у нее (Фабиолы) имение, раздробила по частям, и продала, и, обратив в деньги, употребила его на нужды бед­ных... Сколько раз сама она на своих плечах носила смрадных больных... Сколько раз омывала гнойную кровь из раны, на которую иной не мог бы и взглянуть. Она собственноручно давала пищу и лекарственным питьем поддерживала живой труп. Знаю, многие богатые и благочестивые люди по слабости организма оказывают подобного рода милосердие при помощи других и милостивы деньгами, а не руками. Хотя я не упрекаю их и слабо­душие не объясняю недостатком веры, но насколько извиняю слабость орга­низма их, настолько же до небес превозношу ревность души совершенной. Великая вера презирает все это... Тот, кого мы презираем, кого не можем видеть... подобен нам, сотворен из одной с нами персти, составлен из тех же элементов. Что терпел он, то же можем терпеть и мы. Язвы его будем считать своими собственными, и всякая суровость к другому смягчится при скромном размышлении о себе самих». И при таком личном пережива­нии чужого несчастья, несомненно, сами собой сделаются немыслимыми ни тщеславие при раздаянии милостыни, ни грубость в отношении просящих. Можно отметить и взгляд блаженного Иеронима по вопросу о том, следу­ет ли быть разборчивым, оказывая милостыню. Блаженный отец оттеняет мысль о необходимой справедливости в этом случае; частнее — то, чтобы давать милостыню действительно бедным и помогать, прежде всего, своим по вере — христианам. «Смотри, — советует блаженный Иероним, — чтобы не расточать неразумно собственности Христа, то есть, чтобы при нестрогой разборчивости достояние бедных не раздавать небедным и, по словам бла­горазумнейшего мужа (Цицерона), благотворительность не потеряла бы от щедрости». «Если желаешь быть совершенным, желаешь быть таким, как пророки, апостолы, как Христос — продай, и не часть имения, чтобы страх бедности не служил поводом к неверности, а все, что имеешь. И продав, дай бедным, а не богатым, не надменным. Дай для поддержания нужды, а не для умножения богатства... Давать не бедным принадлежащее бедным в некото­ром роде святотатство». И прежде всего должно помогать присным в вере. «Мы должны, — рассуждает блаженный Иероним, — неверным предпочи­тать верных из христиан и верующих, и между самими христианами есть большое различие: грешник ли бедный или святой. Поэтому и апостол, одо­бряя милостыню всем вообще, прибавляет: «паче же присным в вере». При­сный в вере — тот, кто соединен с тобой единством веры, и кого не отделяют грехи от братского общения с тобой. И если и в отношении к врагам нам заповедуется питать их, если они алчут, и поить, если жаждут... то не тем ли более относительно тех, кои не враги, а христиане и святые?». Как ви­дим, блаженный Иероним не выдерживает абсолютной евангельской точки зрения на вопрос о том, кому должно благотворить в виду ясной возможно­сти поступить практически неблагоразумно в случае исполнения заповеди: всякому просящему давай. Но нужно заметить, что блаженный отец все же высказывается по интересующему нас теперь предмету и в том смысле, чтобы рассмотрительность не переходила в скупость и придирчивость даже при раздаче доверенного церковного имущества. «Принять что-нибудь для раздачи бедным и тогда, когда многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо... значит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучусь го­лодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? Или тотчас раздай, что получил, или, если ты нерешителен в раздаче, предоставь бла­готворителю самому раздавать свое имущество».
   Не представляется трудным теперь, после изложения святоотеческо­го учения о милостыне, кратко сформулировать церковно-христианский взгляд на нее. Милостыня есть одно из проявлений той любви, которая является всеобъемлющим началом жизни Божиего Царства, то есть любви к Богу и к ближним в ее органической неразрывной связи. Связь эта настоль­ко несомненно выступает в милостыне, что последняя может быть поставлена наряду с формами непосредственного служения Богу, и служение людям в их нужде должно быть рассматриваемо как почитание Бога, выражение благочестия. Это потому, что милостыня есть тот путь к восстановлению на земле начала истинной правды в отношениях людей, который заповедан людям Самим Богом; тот путь, идя которым, верующий одновременно прояв­ляет и сострадательную братскую любовь к себе подобным, и благоговей­ную преданность своего любящего сердца в отношении Отца всех — Бога. Высочайшим побуждением для христианина в исполнении им долга творить милостыню является ответ благодарной любви на любовь Христа Спаси­теля, не только благоволившего пострадать нас ради, но и «обнищавшего» нас ради, принявшего на себя все тяготы человеческой бедности и людского унижения, чтобы дать нам совершенный образец истинно братской любви. И насколько неотделимо служение Самому Христу Спасителю от слу­жения Его меньшим братьям, настолько неразрывно связывается в христи­анском сознании сердечное участие в нужде этих меньших братьев Господа здесь на земле и участие в Его блаженстве и славе в вечном Царстве Отца. Милостыня, таким образом, одновременно служит и исполнением воли Бога, как Верховного Законодателя; и путем к восстановлению правды в людских отношениях, нарушенной вследствие людского эгоизма, и выра­жением братской любви к людям, и жертвой любящего сердца обнищав­шему нас ради Господу Иисусу Христу, и залогом, наконец, будущего уча­стия в Царстве Христовом, когда Он прийдет в славе Отца Своего судить мир. Такой взгляд на милостыню делает понятными те восторженные по­хвалы ей и те горячие призывы к ней, какие согласно несутся к нам из дали веков в святоотеческих поучениях. Что касается вопроса о сравнительной ценности милостыни с христианской этической точки зрения, то ясно, что она определяется тем, насколько проникнута началами истинной христиан­ской любви, проявлением которой должна являться милостыня. Количест­венным критерием ценности милостыни, с точки зрения такого начала, бывает не величина жертвы, но та мера самоограничения и самоотречения, какую добровольно налагает на себя жертвователь. Высшую ценность, поэ­тому, имеет та милостыня, которая творится «от скудости», и внешним выра­жением полноты любви служит раздача бедным всего своего достояния. Но, конечно, истинную ценность такое самоотречение имеет только при условии искренней любящей настроенности. Без последней и совершенная раздача имущества не имеет никакой цены. Эта любящая настроенность составляет душу милостыни и она-то, эта настроенность, определяет действительную ценность благотворения. Если количественно полнота любви выражается в совершенной щедрости, то со стороны внутреннего настроения жертвова­теля эта любовь выразится в совершенной свободе и личном переживании чужой нужды. Поэтому только то даяние ценно, которое жертвуется свобод­но, радостно, с живым сознанием того, что дающий больше получает от сво­его даяния, чем принимающий его; поэтому же, та милостыня более ценна, при которой с нуждающимся разделяется не хлеб только, но и жизнь самого сердца, где налицо личное служение горю брата. И естественно, что при таком внутреннем настроении благотворящего невозможными станут в отно­шении просящих всякого рода грубость, тщеславие и надменность, равно как и неуместная разборчивость. Мы не только отметили, но и подчеркнули, что по вопросу о том, кому должно давать милостыню, именно о долге пода­вать милостыню с разбором или без него, в святоотеческой письменности нет совершенного согласия. Значительное большинство великих учителей Церкви защищает абсолютность долга творить милостыню и требует совершенной безразборчивости. Некоторые уважаемые отцы оставляют такую абсолютную точку зрения и перед лицом вопиющей нужды, с одной стороны, а с другой — ввиду ограниченности средств каждого, рекомендуют возможную без скупости и обиды просящих заботу о более целесообразном раздаянии милостыни. Думается, что после всего сказанного о природе хри­стианской милостыни ясно, что более отвечают чистоте понимания еван­гельского учения взгляды большинства великих учителей Церкви о долге христианина давать всякому просящему. Если мы обратим внимание на то, чем христианская милостыня по существу отличается от всякой другой, то с определенностью можем отметить это различие: христианское учение о милостыне имеет исходным началом сердце милующее, а не те или другие последствия от нее. Христианская милостыня, бесспорно, является долгом ввиду существования бедности и нужды. Горячие святоотеческие проповеди, бесспорно, были так горячи и настойчивы именно перед лицом жизненной не­правды, стонов обиженных и обездоленных. Побуждая к милостыне, св. отцы всегда, конечно, имели в виду помощь неимущим. Но собственно этическая оценка милостыни всегда касалась не этой стороны, не результата, но самого процесса милостыни, внутренних настроений и переживаний благотворя­щего. Это и сообщает христианскому учению характер несравнимой высоты, характер абсолютности: воля Божия должна быть исполняема без всякой думы и заботы о том, что последует за таким ее выполнением. И по вопросу о том, кому должно давать милостыню, эта Божия воля выражена со всей определенностью: всякому просящему давай. Подобно милосердию Отца Не­бесного, христианская любовь принципиально не знает границ: она дает вся­кому просящему, отдает рубашку отнявшему верхнюю одежду, подставляет другую щеку ударившему в одну, благословляет проклинающих. Границей для милостыни может явиться только благо просящего: братская любовь не берет на себя право суда о его нужде, но не может отказаться от заботы о его спасении и дать ему то, что неизбежно должно принести не пользу, а вред; говоря проще, христианскому разуму предоставляется долг выбрать тот или иной вид милостыни, но не право отказа просящему.
   В кратких выдержках из святоотеческих творений мы старались, как в фокусе, собрать лучи святоотеческой мысли, освещающие христианское учение о собственности и милостыне. Лучи эти — чистые и согревающие. Древняя православная Церковь, в которой они сияли, выступает перед нашими глазами вестницей той любви и правды, которые принесены на землю Христом Спасителем и являются светом христианской жизни, призванным светить миру. В этом свете мы видим картину той истинной жизни, какой и должны жить члены Церкви Христовой. Бог — Отец всех людей, дающий им все обильно для наслаждения; мир весь — отображе­ние Божественной любви, приносящей людям свои дары; все люди — бра­тья, призванные жить в отчем доме, пользоваться сообща всеми дарами отеческой любви без обиды друг друга, но разделяя между собой и скорби, и радости на пути своего странствования в горнее отечество. Так учили в Церкви ее великие служители. В жизни, конечно, было не то. Не толь­ко весь мир нехристианский не мог и постигнуть начал новой жизни во Христе, но и самая христианская жизнь была далека от своего идеала, особенно когда начала охладевать «первая любовь». И среди христиан­ского общества не было истинно братских отношений, видны были яркие картины неправды земной, слышны были неумолкающие стоны обижен­ных и обездоленных в мире — в этом доме общего Отца. И все сердца, страдавшие от недостатка братской любви, все жертвы человеческой злобы и неправды, все души, задыхавшиеся в атмосфере начал мирской языческой жизни, все алчущие и жаждущие правды — все они, как цветы к солнцу, тянулись к Церкви, у нее искали и помощи, и защиты, и утеше­ния в своей скорби, у нее просили хлеба жизни и воды живой, текущей в жизнь вечную. И Церковь помогала им, утешала их, кормила голод­ных, одевала нагих и согревала озябших; делала все это, но делала и еще большее этого: насыщала и напояла людей духовно, светила миру светом истинным, согревала его теплом вечной правды и любви. И у Церкви мог­ло не хватить хлеба земного, чтобы всех насытить, но у нее было всегда достаточно хлеба духовного, слова Христовой истины, которым истинно жив человек. Выходил пастырь Церкви ко всем жаждавшим истины учить их, и радостными ударами отвечало скорбящее сердце на речи эти. Гово­рил этот пастырь, что наше истинное жительство на небесах, что земные состояния людей — это только театральные маски, которые нужно будет сбросить каждому, когда пробьет последний час его жизни. Говорил этот пастырь, что все в этом мире — не наше собственное, но принадлежит небесному нашему Отцу, перед лицом Которого все мы — дети и наслед­ники, почему нам и приличнее всего поделить все поровну, как братьям. И когда обращался пастырский взор в сторону богатых, горячим обличе­нием звучало слово провозвестника Христовой истины. Слово это говори­ло о поругании правды Божией на земле и призывало, призывало горячо и неустанно к милости и любви. А когда этот пастырский взор обращался в сторону бедных и обиженных в этом мире, звучало слово отеческой ла­ски и утешения. Слово это говорило о том, что придут дни, когда воссияет в мире свет правды Христовой, и что будет праведное воздаяние всем. Грозные обличения богатых сливались с ободряющим утешением бедных; горячие призывы к милости и правде переходили в предостерегающий го­лос отеческой любви, ревнующей о спасении духовных детей. Церковь была истинной матерью для верующих: матерью, тем существом, которое для детей является носительницей любви, самоотверженной защитни­цей, источником всего чистого, греющего, ласкающего, к которой дети простирают свои руки, лаской и заботами которой живут. Такова и была древняя Вселенская православная Церковь в учении о ней ее пастырей и учителей. И когда последние говорили, что «кому Церковь не мать, тому Бог не отец», они знали, что говорили. Церковь была проводником любви Христовой и света Его истины в жизнь мира, и кто отвергал эту любовь и отворачивался от этого света, тот отвергал и дело Христово и не хотел взирать на Его чистый небесный лик...
   Пятнадцать веков протекло с того времени, как учили в Церкви послед­ние из тех ее отцов, учение которых по вопросу о христианском отношении к собственности мы изложили. Мир жил эти века своей жизнью; и теперь, так же, как и в дни святоотеческого учительства, нет правды на земле в от­ношениях между христианами, и дивными кажутся нам слова Евангелия Христова о братстве людей, как детей одного Отца. И теперь, так же как и в первые дни христианства, миллионы обездоленных в мире идут к Цер­кви и через нее приносят в жертву Богу свои сокрушенные сердца, ожидая здесь утешения и просвещения. Наша русская православная Церковь есть часть великого вселенского целого и должна являться носительницей тех идей, какими жила древняя Церковь. К ней, русской православной Цер­кви, протянуты не только руки просящих, но устремлены сердца, любящие правду и тоскующие по ней. И наша Церковь должна быть вестницей прав­ды Христовой, должна исповедовать Его истину, обличать мир в том, что нет правды в его жизни, и указывать миру единый путь жизни во Христе и Его слове вечной истины. И если наше богословие и проповедь в храме призваны быть слугами Церкви и содействовать ее возрастанию в мире, то они должны исповедовать и проповедовать истину Христову во всей ее чистоте и лучезарной красе, а не извращать ее в угоду началам, господ­ствующим в нашей наличной жизни. Нами было кратко указано на ложь того пути, каким идут, в общем, современные нам богословие и проповедь в уяснении христианского взгляда на вопросы об отношении христианина к собственности и помощи нуждающимся. Коренная ложь эта в том, что за норму христианских отношений принимаются не те идеальные начала жизни, какие были возвещены миру Господом Иисусом Христом, но на­чала, фактически господствующие в нашей, языческой по духу, жизни. Поэтому и оказалось возможным дойти до такого ослепления, чтобы от имени Церкви Христовой советовать хранить и умножать свое богатство в то время, как братья умирают с голоду, и жить в роскоши тогда, когда великое множество людей не имеют и крова. Так учить, значит, поистине, подавать алчущим правды камень, вместо хлеба; и нужно ли удивляться, что когда такие учители говорят: «Церковь — мать наша», — то, хотя они говорят истину, но в их устах уныло звучит она, и не ощущается в их речи всего тепла этого образа — материнства Церкви. И есть лишь один надеж­ный путь для нашей русской богословской мысли сохранять верность Хри­сту — это прислушиваться более к голосу предания Вселенской Церкви, чем к голосу предания человеческих обычаев; усваивать значение вечной правды слову Евангелия, а не меняющимся человеческим установлениям и мнениям. Русская богословская мысль, если она желает быть верной заветам древней Церкви, должна на пути своего исповедания и пропове- дания Христовой истины идти в мир со знаменем, на котором были бы начертаны великие слова псалмопевца, обращенные им к Богу: «правда Твоя — правда вечная, и закон Твой — истина».
   «Из системы христианского нравоучения». Киев. Тип. Г. Т. Корчак-Новицко- го, 1896, стр. 412.
   Например: М. А. Олесницкий, указ. соч., стр. 409—410.
   1 Кор. I:25.
   Иак. I:25.
   Мф. V:48.
   Ин. XVII:21
   Ин. XIV:6.
   Евр. X:1.
   Деян. XVII:28.
   Быт. I:28—29.
   Быт. IX:1—4.
   Быт. XII:7.
   Быт. XXXV:12.
   Лев. XXV:27; Втор. XV, 7 и др.
   1 Цар. II:7; Притч. XXX:8; Еккл. V:18; Сир. XI:21 и др.
   Лев. XXV:23.
   Втор. X:14.
   Пс. XXIII:1; 1 Цар. XXIX:11—12 и др.
   Пс. XLIX:10.
   Аг. II, 8.
   Исх. XXX:15.
   Пс. XLVIII:18.
   Иов I:21; сравни: Еккл. V:14.
   Быт. XXIII:20; сравни: XLIX, 30.
   Исх. XX:15; Втор. V:19; Лев. XIX:11; Зах. V:3; Исх. XXII:2; Втор. XXIV, 7 и мн. др.
   Исх. XX:17; Втор. V:21.
   Числ. XVIII:21, 24, 26 и др.
   Лев. XIX:18.
   Деян. XX:35.
   Евр. VII:19.
   Гал. III:24.
   Мф. V:43.
   Числ. XXVI:54; сравни: XXXIII, 51.
   Лев. XXV:23.
   Втор. XV:1—4.
   Втор. XXIII:24—25; сравни: Мф. XII:1; Мк. II:23; Лк. VI:1.
   Лев. XIX:9—10; XXIII, 22.
   Втор. XXIV:19—21.
   Втор. XXIV:12—13; Исх. XXII:26—27.
   Втор. XXIV:6.
   Втор. XV:7—11.
   Например, Пс. XXXVI:26; XL, 2; CXI, 9; Притч. XI:24—25, 28; XIV, 21, 31; XXII, 7—9 и мн. др.
   Втор. XV:7—11; Пс. IX:23—39; Притч. XI:17; XIV, 21, 31; XXII, 22—23; 1 Сир. XXXIV:20—22 и мн. др.
   Исх. XXII:25; Лев. XXV:35—37; Втор. XXIII:19—20; Пс. XIV:5; Притч. XXVIII:8; Иез. XVIII, 8 и др.
   Втор. XIV:22—29; XXVI, 12; сравни: Лк. XVIII:12.
   1 Тим. VI:7.
   Деян. XVII:25.
   Рим. VIII:18.
   Мф. V:36; VI, 27.
   Рим. V:2; Еф. II:8—9; 2 Тим. I:9; Тит. III:4—5 и мн. др.
   1 Кор. VI:20.
   1 Кор. VI:19.
   Иак. I:25.
   Деян. V:4.
   Ин. XIII:35.
   Ин. XIII:34; XV, 12.
   Мф. V:39—40.
   Лк. XIV:33.
   Ин. XV:13.
   Лк. VI:30; сравни: Мф. V:42.
   Мф. IV:20, 22; Мк. I:18, 20; Лк. V:11; Мф. XIX:27; Лк. XIX:28.
   Лк. XII:33.
   Мф. XIX:21.
   Мф. VI:19—24.
   Лк. VI:38; XI, 41; XII, 15, 33 и др.
   Лк. VIII:3.
   Мф. IV:42, 44; Лк. VI:30, 35, 38 и др.
   Мф. VI:24—34.
   Лк. XIV:33.
   Лк. VI:30.
   Мф. XXIII:8—10.
   Лк. VIII:3.
   Ин. XII:6; XIII, 29.
   1 Петр. II:21.
   Мф. VIII:20; Лк. IX:58.
   Мф. XII:1; Мк. II:23; Лк. VI:1.
   Мф. XXI:19; Мк. XI:20—21.
   Лк. VIII:3.
   Ин. XII:6.
   Ин. XIII:29.
   Деян. III:6.
   2 Кор. VI:10.
   1 Тим. VI:8.
   2 Фес. III:8.
   Деян. XX:34—35.
   2 Кор. XI:27.
   Например, Иак. II:14—17; 1 Петр. IV:8—10; 1 Ин. III:17; Рим. XII:20; 1 Кор. XVI:1—3; 2 Кор. VIII:11—15; IX, 6—10; Гал. II:10; 1 Тим. VI:18 и др.
   Деян. II:44—46; IV, 32—35.
   Деян. V:3.
   1 Кор. VI:10; Еф. IV:28; Тит. II:10.
   М. А. Олесницкий, «Из системы христианского нравоучения», стр. 409.
   2 Кор. VIII:14.
   Деян. V:3.
   Гл. 19, русский перевод протоиерея П. Преображенского.
   Вид. 3, гл. 9.
   Заповедь 2.
   Подобие 1, рус. перевод протоиерея Преображенского.
   Подобие 10, гл. 4.
   Гл. 1, рус. перевод проф. Попова.
   Гл. 4.
   Гл. 14, рус. перевод протоиерея Преображенского.
   Гл. 47.
   «Против ересей», кн. IV, гл. 18, рус. перевод протоиерея Преображенского.
   Гл. 7, рус. перевод Карнеева.
   Гл. 39, рус. перевод Карнеева.
   Гл. 12, рус. перевод Карнеева.
   Гл. 31, рус. перевод Климент Александрийский. Кто из богатых спасется и Увещевание к эллинам. С греч. пер. с примечаниями Н. Корсунского. Ярославль. Тип. Губерн. Земской Управы. 1888г.
   Там же.
   Гл. 37.
   II, 12, перевод Корсунского.
   «Кто из богатых спасется», гл. 16, рус. перевод Корсунского.
   «Увещание к эллинам», гл. 12, рус. перевод Корсунского.
   «Книга об одежде девственниц», ч. 2 рус. перевода, стр. 129. Киев. 1879 г.
   «Книга о падших», ч. 2, стр. 168.
   «Книга о молитве Господней», ч. 2, стр. 205—206.
   Мф. XIX:21.
   Ч. 2, стр. 276—277 рус. перевода.
   Например, «Письмо к Евкратию о комедианте», ч. 1, стр. 21—22.
   Письмо к галатийскому жрецу Арзакию, «Церковная история» Э. Созомена, рус. перевод: Эрминий Созомен Саламинский. Церковная история. СПб., 1851, стр. 350.
   Кн. V, гл. 6, стр. 352 рус. перевода Карнеева.
   Кн. V, гл. 15—16, стр. 376.
   Кн. VI, гл. 11—12, стр. 37.
   Беседа XXI «О том, что не должно прилепляться к житейскому», т. IV, стр. 327—329 рус. перевода.
   Беседа VI «На Лк. XII:18», т. IV, стр. 87.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 106.
   Беседа VI, т. IV, стр. 96—97.
   Беседа VII, т. IV, стр. 101.
   Деян. II:41.
   Беседа VIII, т. IV, стр. 138.
   «Подвижнические уставы», гл. 18, т. V, стр. 427.
   «Правила, кратко изложенные в вопросах и ответах», вопрос 85, т. V, стр. 257.
   «Подвижнические уставы», гл. 18, т. V, стр. 429.
   Там же, гл. 34, стр. 465—466; сравни: «Письмо к Григорию Богослову», т. VI, стр. 8; «Письмо о совершенстве монашеской жизни», т. VI, стр. 62 и др.
   «Письмо о совершенстве монашеской жизни», т. VI, стр. 62.
   «Слово, говоренное в похвалу отцу и в утешение матери», рус. перевод, т. II, стр. 97.
   «Мысли, писанные четверостишиями», т. V, стр. 173.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 30.
   Там же, стр. 22—23, 25, 24 и 26.
   «Точное изъяснение Песни Песней Соломона», беседа II, т. III, стр. 56 рус. перевода.
   Там же, стр. 400.
   Там же, стр. 407
   Слово I «О добродетелях и пороках», т. I рус. перевода, стр. 8.
   «Слово подвижническое», т. I, стр. 77.
   Т. 5, стр. 412.
   1 Тим. VI:7—8.
   «Избранные поучительные слова св. Амвросия». Слово III на текст: «чело­веку некоему богату угобзися нива». Рус. перевод 1853 г., стр. 33—34.
   Там же, стр. 33, 35.
   Стр. 36.
   Стр. 18.
   Стр. 19.
   Слово I «О единстве любви», стр. 2—3.
   Стр. 4.
   Стр. 5.
   «Об обязанностях», I, 28. Перевод Г. Прохорова, Казань, 1908, стр. 121.
   Гл. 1; см. Ульгорн «История христианской благотворительности», стр. 267.
   Там же, гл. 12.
   Беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 593 рус. перевода (здесь и далее цитаты из свт. Иоанна Златоуста даны по изданию: «Творения святаго отца нашего Иоан­на Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе». СПб., Издание С.-Петербургской Духовной Академии, 1898—1906 гг.).
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796.
   Беседа на Пс. IX, т. V, стр. 117.
   Беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 779—780. Сравни: слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 664—665; беседа XI на послание к Рим­лянам, т. IX, стр. 616—617 и мн. др.
   Беседа XII на 1 Тим., т. XI, стр. 704—705.
   Беседа на псалом CL, т. V, стр. 579—580. Очень близко к этим словам поу­чает св. Иоанн и в беседе XV на Ев. Матфея, т. VII, стр. 167.
   Беседа XX на книгу Бытия, т. IV, стр. 186.
   Слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 659; сравни: беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 780—781.
   Беседа II «О статуях», т. II, стр. 37.
   Беседа VII на кн. Деяний, т. IX, стр. 73.
   Беседа XI на кн. Деяний, т. IX, стр. 110.
   Беседа на слова 1 Кор. XI:19, т. III, стр. 257—258.
   Беседа LXV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 441.
   Беседа XVII на 1 Тим., т. XI, стр. 748.
   Беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 781.
   Беседа XIV на 1 Кор., т. X, стр. 150.
   Слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 664—665.
   Беседа LXXXVIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 870—871.
   «Слово третье к верующему отцу», т. I, стр. 105—106.
   Беседа XI на книгу Деяний, т. IX, стр. 113—114.
   Например, беседа XIX на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 129; беседа XXI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 248; беседа XLV на Ев. Матфея, т. VII. стр. 478—79; беседа на Пс. CL, т. V. стр. 578 и др.
   Например, «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796.
   Например, слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. 12, стр. 659.
   Там же, стр. 664.
   Малах. III:10.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796; сравни: слово ??? «О корыстолюбии», т. XII, стр. 593; беседа LXIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 645—646 и др.
   «О граде Божием», гл. 27, т. VI, стр. 232—233.
   Беседа на Пс. CXLVII, цит. по Ульгорну, стр. 271.
   Беседа на Пс. СХХХГ там же, стр. 269.
   Письмо к Дамасу «о двух сыновьях», т. I, стр. 82 рус. перевода.
   Там же, стр. 83.
   Письмо 97 к Алгазию, т. III, стр. 190.
   Письмо 57 к Павлину, т. II, стр. 130.
   Письмо 21 к Евстохии, т. I, стр. 133.
   Письмо 62 к Паммахию, т. II, стр. 223—224.
   Письмо 88 к Евстохии, т. III, стр. 36.
   Слова преосвященного Гавриила в его «Православном нравственном бого­словии», стр. 686.
   «Несколько мыслей по поводу защиты смертной казни в русской богослов­ской литературе последнего времени», Киев, 1907, стр. 15—22.
   Например, св. Иоанн Златоуст в беседе XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 160.
   Притч. X:15.
   Притч. XIV:24.
   Сир. XL:26.
   Сир. XIII:30.
   Сир. XXXI:8.
   Например, 1 Цар. II:7; Сир. XI:21; Еккл. V:18 и др.
   Тов. XII:8.
   Притч. XV:16—17.
   Притч. XIX:1.
   Сир. XXXIV:20—22; сравни: Притч. XXVIII:6; Исх. X:2—3.
   Пс. IX:23—33.
   VIII, 4—7.
   Исх. XXII:21—24.
   Исх. XXII:24; Лев. XXV:36.
   Втор. XXIV:6; Исх. XXII:26—27.
   Втор. XV:7—11 и др.
   Втор. XV:1—4.
   Пс. CXI:9.
   Притч. XXVIII:27.
   Притч. XXIII:4—5.
   Притч. XI:4, 28.
   Пс. XLVIII:17—18.
   Еккл. V:12—15.
   Иер. IX:23.
   Иов. XXXI:24—25.
   Пс. LXI:11.
   Притч. XV:16.
   Еккл. V:11.
   Сир. XXXI:1.
   Притч. XXX:7—9.
   Притч. XV:16, 33 и др.
   Притч. XXII:1.
   Притч. XIV:20.
   Притч. XVIII:24.
   Притч. XXII:7—9.
   Еккл. IX:16.
   Сир. XII:4, 24.
   Сир. XXXVIII:19.
   Сир. XL:29.
   Притч. XIII:24; XX, 4; XXIV, 30—34 и др.
   Втор. XV:11.
   Иов. XXXVI:15.
   Пс. IX:35, 39.
   Пс. XI:6.
   Пс. XXXIII:7.
   Пс. LXVIII:34.
   Пс. CVI:41.
   Сир. XXXV:13—15.
   Ис. XXV:4.
   Притч. XIV:31.
   Притч. XVII:5.
   Притч. XIX:17.
   Исх. XXII:26—27; Пс. IX:23—34; Притч. XXI:13; Ис. III:14—15; V, 8; X, 1—3; Иер. XXII:13; Иез. XVIII:12—13 и мн. др.
   Притч. XV:16; Пс. CXVIII:72.
   Притч. XXII:1—2.
   Например, Притч. XXX:8.
   Например, Притч. XXIII:4.
   Пс. LXI:11.
   Например, Притч. XI:4, 28.
   Например, Еккл. V:13.
   Например, Притч. XXI:13.
   Лк. XII:15.
   Беседа на Пс. IV, т. V, стр. 30.
   Сир. XI:14.
   Беседа XXXIV на 1 Кор., т. X, стр. 350.
   Мф. XXI:19.
   Беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 160—161.
   1 Ин. II:16—17.
   Рим. VIII:18.
   Мф. X:28; Лк. XII, 4 и мн. др.
   2 Тим. III:13.
   Мф. VI:20; 1 Тим. VI:19 и др.
   Мф. VI:31.
   Мф. VI:36.
   Беседа на Пс. XLIII:V. 5, стр. 168.
   «О Лазаре», слово IV, т. I, стр. 819.
   «О Лазаре», слово VI, т. I, стр. 877.
   Мф. VI:19.
   Мф. V:1—3.
   1 Тим. VI:17
   Лк. XII:16—20.
   Лк. XVI:9—12.
   Мф. XIX:23—24
   Мф. VI:21.
   Мф. VI:24—25, 33.
   1 Тим. VI:10.
   Лк. VI:24—25.
   II, 6—7.
   V, 3—5.
   Мф. XIX:21—29; Мк. X:21—31; Лк. XVIII:22—30.
   Лк. XII:33.
   Лк. XVI:9.
   Деян. II:44—46; IV, 32—35.
   Мф. V:48; Иак. I:4; Еф. IV:13; Кол. I:28; IV, 12; Евр. XI:40 и др.
   Мф. V:22.
   Мф. V:28.
   Мф. V:39.
   Мф. V:44.
   Лк. VI:30.
   II, 15—16.
   Фил. IV:12.
   1 Тим. VI:8.
   Г. Мартенсен, еп. Зеландский, доктор богословия. «Христианское учение о нравственности», т. II, стр. 373.
   Мф. XXVI:8—12.
   Ин. XII:6.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 576—577.
   Ин. XIX:23.
   Например: Мартенсен, «Христианское учение о нравственности». 1890, т. II, стр. 373 и 374.
   Беседа LXXXV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 874—875.
   Ин. XIX:24.
   Еф. IV:28.
   Например, Мф. VI:19—34; XXIII, 15; Лк. XII:15; Иак. V:1—5 и мн. др.
   1 Тим. VI:10.
   Еф. V:5.
   Мф. VI:24—34.
   Лк. VI:20—21. В нашем славянском и русском переводах прибавлено к сло­ву «нищие» слово «духом», соответственно передаче заповеди блаженства у св. евангелиста Матфея. Но в греческом подлиннике стоит: «р п р
   Мф. V:3. «Нищие духом» здесь переданы « п п р », то есть также образ заимствован от нищих в собственном смысле слова.
   Иак. II:5.
   1 Кор. I:26.
   2 Кор. VI:10.
   Иак. II:2—6; Гал. II:10; Деян. VI:34 и др.
   Мф. X:10.
   2 Кор. VIII:12—15.
   Лк. VIII:13.
   Мф. X:9—10.
   Например, 1 Кор. XII:1—3.
   Деян. IV:34.
   Если Христос Спаситель говорит: «нищих всегда имеете с собой» (Мф. XXVI:11; Мк. XIV:7; Ин. XII:8), то, разумеется, не узаконивает этими словами нищенства в своем Царстве на земле, но ближайшим образом имеет в виду тот по­рядок, какой был на земле в дни Его жизни и, естественно, не мог не продолжаться и при жизни Его слушателей. Вполне несомненно, конечно, что Сердцеведец знал, что и с распространением Его Царства на земле нищета не исчезнет, так как даже к концу времен по причине умножения беззаконий вовсе охладеет любовь (Мф. XXIV:12). Но, во всяком случае, видеть в этих словах Господа оправдание деления людей даже в Церкви на богатых и бедных, как очень часто делают наши бого­словы-апологеты неправды нашей христианской жизни, нет никаких оснований. Сравни толкование этих слов св. Иоанном Златоустом: беседа L на Ев. Матфея, т. VII, стр. 523.
   Гл. 4 и 11 послания к Филиппийцам. Рус. перевод протоиерея П. Преобра­женского, стр. 443 и 448.
   Гл. 2, стр. 443.
   «Послание», гл. 19, стр. 73 рус. перевода.
   Видение III, гл. 6 и 9, стр. 240—241, 244 рус. перевода.
   Стр. 228 настоящего сочинения.
   Видение 3, гл. 9, стр. 244.
   Заповедь 12, гл. 2, стр. 277.
   Подобие 1, стр. 282—283.
   Подобие 2, стр. 284.
   Подобие 9, гл. 20, стр. 334.
   Там же.
   «Речь против эллинов», гл. 11, стр. 20 рус. перевода протоиерея Преобра­женского.
   Гл. 36 и 37, стр. 267—269.
   Лк. VI:29.
   Выдержки приведены по переводу Н. Корсунского, Ярославль, 1888.
   «О граде Божием», кн. 21, гл. 27, т. VI, стр. 331—332 рус. перевода.
   Гл. 31.
   «Кто из богатых спасется», гл. 16, стр. 16 рус. перевода.
   Стр. 31 настоящего сочинения.
   «Педагог», кн. 3, гл. 6, стр. 278—280 рус. перевода.
   «Педагог», кн. 2, гл. 12, стр. 235—240 рус. перевода.
   «Педагог», кн. III, гл. 3, стр. 147—150 рус.
   «Origenis commentaria in Matthoeum», tomus decimus quintus, pp. 381 ete, ed. Rothomagi, a. M. DCLXVIII.
   «Origenis commentaria in Levit», XI, 1. Сравни: Ульгорн, цит. соч., стр. 197.
   Т. II, стр. 150—152, 168 рус. перевода.
   Т. II, стр. 263—271.
   Т. II, стр. 129, 132.
   Т. I, стр. 17—18.
   1 Тим. VI:7—10.
   Т. II, стр. 205—206.
   Например, «Письмо к Евкратию о комедианте», т. I, стр. 19—20.
   Св. Григорий Богослов, близко знавший жизнь св. Василия, говорит в своем надгробном слове, что у св. Василия не было ничего «кроме тела и необходимых покровов для плоти. Его богатство — ничего у себя не иметь и жить с единым крестом, который почитал он для себя дороже многих стяжаний... Пока был жив, поддерживал жизнь самым необходимым и одну знал роскошь — не иметь и вида роскоши, но взирать на крины и на птиц... У св. Василия один был хитон, одна была верхняя ветхая риза; а сон на голой земле, бдение, неупотребление омове­ний составляли его украшение. Самой вкусной вечерей и снедью служили хлеб и соль — нового рода приправа; и трезвенное неоскудевающее питие, какое и не­трудящимся приносят источники». Творения Григория Богослова в русском пере­воде, т. IV, стр. 94—95.
   Беседа на Пс. LXI, т. I, стр. 394—395 рус. перевода.
   Беседа на Пс. XLVIII, т. I, стр. 371—373.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 112—114.
   Беседа XXVI «Утешение больному», т. IV, стр. 402—403.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 113.
   Беседа XXI «О том, что не должно прилепляться к житейскому», т. IV, стр. 333.
   Лк. XII:18.
   Т. IV, стр. 86—87.
   Беседа XXVI «Утешение больному», т. IV, стр. 401.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 101—105.
   Т. IV, стр. 89—92.
   Мф. VI:19. Толкование на пророка Исайю, гл. 2, т. II, стр. 107.
   Беседа XXV «О милости и о суде», т. IV, стр. 396.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 115—116, 119—120.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 106.
   Стр. 37 настоящего сочинения.
   Беседа VI «На слова Ев. Луки, XII, 18», т. IV, стр. 89—97.
   Беседа VIII, «говоренная во время голода и засухи», т. IV, стр. 136.
   Беседа «По окончании XIV псалма», т. I, стр. 213—224.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 101.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 106—109.
   Например, т. V, стр. 49, 75, 123, 125 и мн. др.
   Например, беседа VI, т. IV, стр. 90—91; беседа VIII, т. IV, стр. 135—136 и др.
   Беседа «По окончании XIV псалма», т. I, стр. 218—219.
   Беседа V на слова «внемли себе», Втор. XV:9; т. IV, стр. 41—42
   Беседа XXVI «Утешение больному», т. IV, стр. 403.
   Толкование на пророка Исайю, гл. 2, т. II, стр. 107.
   Например, «Правила, кратко изложенные в вопросах и ответах», т. V, стр. 257; сравни: стр. 75, 464—465 и мн. др.
   Там же, стр. 312.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово I, т. VII, стр. 407.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово I, т. VII, стр. 405—406.
   «О блаженствах», слово I, т. II, стр. 373—374.
   «О блаженствах», слово V, т. II, стр. 433—435.
   Т. VII, стр. 457—473.
   Стр. 472—473.
   «Точное истолкование Екклесиаста Соломонова», беседа IV, т. II, стр. 265­267.
   «О жизни Моисея Законодателя», т. I, стр. 307.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово I, т. VII, стр. 406—411.
   «О блаженствах», слово I, т. II, стр. 373—374.
   «О нищелюбии и благотворительности», т. VII, стр. 418—423.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 20.
   «На богатолюбцев», т. V, стр. 183—185, 190.
   Слово I «на Пасху», т. I, стр. 4.
   «На богатолюбцев», т. V, стр. 183, 186, 191.
   Слово XXIX, т. II, стр. 127.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 25—26.
   Там же, стр. 36—37.
   Иов. XXXI:8, 40.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 18.
   Слово XLIV «На неделю новую», т. IV, стр. 119.
   «Мысли, писанные четверостишиями», т. V, стр. 173.
   Слово XXXIII «Против ариан», т. III, стр. 140—141.
   «О любви к бедным», т. II, стр. 15—18.
   Например: «На богатолюбцев», т. V, стр. 189; слово XXXIII «Против ариан», т. III, стр. 140—141; «Слово о себе самом», т. II, стр. 249 и др.
   Ав. I, 16.
   Иов. XXXI:27.
   Т. V, стр. 159—165.
   «На богатолюбцев», т. V, стр. 189.
   «Слово о себе самом», т. II, стр. 249.
   Т. V, стр. 173.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 565—566.
   Беседа XXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 177.
   «О богатстве и бедности», т. XII, стр. 357—358; сравни: беседа «когда Ев- тропий был схвачен», т. III, стр. 412; беседа «когда Сатурнин и Аврелиан были отправлены в ссылку», т. III, стр. 431.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 794.
   Беседа на Пс. XLIII, т. V, стр. 168.
   Беседа XXXVIII на 1 Кор., т. X, стр. 396.
   Беседа II на 2 Фес., т. XI, стр. 587.
   «Беседа о том, что не должно разглашать грехов братий», т. III, стр. 366­367; сравни: беседа на слова пророка: «Аз Господь Бог, сотворих свет и тьму», т. VI, стр. 436 и др.
   Беседа X на послание к Филиппийцам, т. XI, стр. 313.
   Беседа XXXVI на 1 Кор., т. X, стр. 376.
   Беседа XI на 1 Кор., т. X, стр. 106—108.
   Беседа LXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 518—519.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 573.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 793—794.
   Беседа на Пс. IV, т. V, стр. 30.
   Беседа на Пс. XLVIII, т. V, стр. 239.
   Например, Беседа XXXIX на 1 Кор., т. X, стр. 396.
   Беседа II о статуях, т. II, стр. 32—33; сравни: беседа «когда Евтропий был схвачен», т. II, стр. 411; беседа IX на 1 Кор., т. X, стр. 106 и мн. др.
   Беседа на Пс. X, т. V, стр. 137.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 562—563.
   Беседа LXXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 597.
   Беседа II на послание к Филиппийцам, т. XI, стр. 238—239.
   Беседа LXIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 645.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 790.
   Беседа на слова: «целуйте Прискиллу и Акилу», т. III, стр. 197.
   «О богатстве и бедности», т. XII, стр. 564.
   Беседа X на Ев. Матфея, т. VII, стр. 98.
   «Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может», т. III, стр. 484.
   Беседа LXXXIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 833.
   Беседа LXXXIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 833—834.
   Беседа VII на послание к Колоссянам, т. XI, стр. 414—415.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 572—573.
   «Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может», т. III, стр. 486.
   Беседа IV на послание к Римлянам, т. IX, стр. 522—523 и др.
   Беседа XII на 1 Тим., т. XI, стр. 704.
   Беседа XIX на 2 Кор., т. X, стр. 642.
   Беседа XII на 1 Тим., т. XI, стр. 703—704.
   Беседа XXXIV на 1 Кор., т. X, стр. 349—351.
   Беседа XLIV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 288.
   Беседа XXXIV на 1 Кор., т. X, стр. 352.
   Беседа XXXIX на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 262.
   Беседа XII на 1 Тим., т. XI, стр. 705.
   Там же.
   Беседа XXXIX на 1 Кор., т. X, стр. 409.
   Беседа X на 1 Фес., т. XX. стр. 560.
   Беседа «когда Сатурнин и Аврелиан были отправлены в ссылку», т. III, стр. 431—432.
   «Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может», т. III, стр. 483.
   Беседа LXXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 597.
   Беседа XLVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 494.
   Беседа VI на послание к Титу, т. XI, стр. 879.
   Там же, стр. 880—881.
   Мф. VI:24.
   Беседа XXI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 242.
   Беседа XL на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 270.
   Беседа LIX на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 391.
   Беседа XXI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 244—245; сравни: беседа VIII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 61—62.
   Беседа LXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 509—510.
   Стр. 114—115 настоящего сочинения.
   Например, беседа VIII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 61.
   Беседа XX на Ев. Матфея, т. VII, стр. 235; сравни: беседа XX на кн. Бытия, т. IV, стр. 185.
   Беседа «когда Сатурнин и Аврелиан были отправлены в ссылку», т. III, стр. 432—433.
   Беседа XII на 2 Кор., т. X, стр. 590.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 790.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 563.
   Беседа «О мучениках», т. II, стр. 698.
   Беседа X на Ев. Матфея, т. VII, стр. 98.
   Беседа LXXIV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 496.
   Например, беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 593; беседа LXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 518 и др.
   Например, «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796.
   Там же. Сравни: беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 779—780; слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 664—665; беседа XI на послание к Римлянам, т. IX, стр. 616—617 и др.
   Беседа VII «О покаянии», т. II, стр. 374.
   Например, беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 780 и мн. др.
   Например, Беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 593.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796; сравни: слово «О корыстолюбии», т. XII, стр. 593; беседа LXIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 645—646.
   «К верующему отцу», слово III, т. I, стр. 110—111.
   Беседа II «О статуях», т. II, стр. 36—37.
   Беседа, «когда Евтропий был схвачен», т. III, стр. 411.
   Беседа «О вдовицах», т. III, стр. 348; сравни: беседа на Пс. XLIII, т. V, стр.167—168.
   Беседа на Пс. СХГ т. V, стр. 319.
   Беседа XX на Ев. Матфея, т. VII, стр. 240—241.
   Слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 664; сравни: стр. 657.
   Беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 593.
   Например: «Есть у тебя обол (самая мелкая монета) — купи небо, не пото­му, что небо дешево, но потому, что Господь человеколюбив. Нет у тебя обола? Подай чашу холодной воды... Дай хлеб и возьми рай; дай малое и возьми великое; дай смертное и возьми бессмертное; дай тленное и возьми нетленное». Беседа III «О покаянии», т. II, стр. 324.
   Беседа XV на послание к Филиппийцам, т. XI, стр. 348.
   «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 664—665.
   Слово II «об Акилле и Прискилле», т. III, стр. 192.
   Например, беседа XX на книгу Бытия, т. IV, стр. 186.
   Беседа ХLV на Ев. Матфея, т. VII, стр. 478—479.
   Беседа LXVI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 678.
   Беседа LXXVI на Ев. ИоаннаЮ т. VIII, стр. 509.
   Беседа XI на послание к Евреям, т. XII, стр. 108—109.
   Беседа LXXXVIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 870—871.
   Беседа на Пс. т. V, стр. 578.
   Беседа VII на послание к Римлянам, т. IX, стр. 565.
   Беседа III «о покаянии», т. II, стр. 327.
   Беседа XXX на 1 Кор., т. X, стр. 304.
   Например, «О Лазаре», слово I, т. I, стр. 782.
   Слово II «об Акилле и Прискилле», т. III, стр. 196.
   Беседа XIX на Ев. Матфея, т. VII, стр. 224.
   Беседа XVI на 1 Кор., т X, стр. 161 и др.
   Беседа XIX на 2 Кор., т. X, стр. 641.
   «О Лазаре» слово I, т. I, стр. 779—780.
   Беседа II «О статуях», т. II, стр. 35, 34; сравни: беседа на Пс. CL, т. V, стр. 579.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 569.
   Слово «о корыстолюбии», т. XII, стр. 598.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 569; сравни: стр. 576—577.
   Беседа XXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 177.
   Беседа XLVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 315.
   Например, беседа XXXIX на 1 Кор., т. X, стр. 411—412.
   Например, беседа VII на послание к Колосянам, т. XI, стр. 415—419.
   Беседа на Пс. CL, т. V, стр. 577—579.
   Например, «о Лазаре», слово I, т. I, стр. 783.
   Беседа L на Ев. Матфея, т. VII, стр. 522—523.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796 и др.
   Беседа XXVIII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 321.
   Там же, стр. 320.
   Беседа Х на 2 Фес., т. XI, стр. 562—563.
   Беседа IX на 1 Кор., т. X, стр. 89—90.
   Беседа XVIII на послание к Ефесянам, т. XI, стр. 152 и др.
   Например, Беседа LXXVI на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 509.
   Беседа VII на кн. Деяний, т. IX, стр. 77.
   Беседа V на Ев. Матфея, т. VII, стр. 59 и др.
   «О Лазаре», слово I, т. I, стр. 782.
   Беседа IV на Ев. Матфея, т. VII, стр. 50.
   Беседа LХХХI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 815.
   Беседа XI на послание к Евреям, т. XII, стр. 109.
   Беседа LI на 1 Кор., т. X, стр. 419.
   Например, беседа XI на послание к Евреям, т. XII, стр. 108.
   Беседа XX на 2 Кор., т. X, стр. 645.
   Беседа XIII на 2 Кор., т. X, стр. 597.
   «О священстве», слово III, т. I, стр. 432.
   Например, беседа LXXVI на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 518.
   Беседа IV на Ев. Матфея, т. VII, стр. 51.
   Беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 161.
   Беседа, «когда Сатурнин и Аврелиан были отправлены в ссылку», т. III, стр. 431—432.
   «К неверующему отцу», т. I, стр. 63, 64, 69.
   Беседа II «О статуях», т. II, стр. 39—41.
   Беседа на Пс. CIX, т. V, стр. 297.
   Например, беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 160; слово V «Об Анне», т. IV, стр. 827—829; беседа ХС на Ев. Матфея, т. VII, стр. 887; беседа XII на 2 Кор., т. X, стр. 587—590 и мн. др.
   Беседа XXXVIII на 1 Кор., т. X, стр. 395—396.
   Беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 160.
   Беседа XII на 1 Тим., т. XI, стр. 705.
   Беседа II на послание к Евреям, т. XII, стр. 25.
   Беседа XIII на 2 Кор., т. X, стр. 597—598.
   Например, беседа на Пс. IX, т. V, стр. 124—125.
   Беседа ХС на Ев. Матфея, т. VII, стр. 887—888.
   Беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 161.
   Беседа IX на 1 Фес., т. XI. стр. 570—571.
   Там же, стр. 571.
   «Об Акилле и Прискилле», слово II, т. III, стр. 197—198.
   Беседа XVIII на послание к Евреям, т. XII, стр. 160.
   Слово XXIII «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 665.
   Беседа XI на 1 Фес., т. XI, стр. 572.
   Беседа «О милостыне», т. III, стр. 265.
   Слово на текст «человеку некоему богату угобзися нива», слав.-русский пе­ревод, 1853 г., стр. 15.
   «Об обязанностях священнослужителей», перевод Г. Прохорова, кн. 2, стр. 215—217.
   Там же, кн. 1, гл. 12, стр. 63.
   Слово на текст: «человеку некоему...», стр. 20.
   Там же, стр. 17.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 28, стр, 121.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 28, стр. 123.
   De Nabuthe, cap. I, 549, Parisiis, 1615a.
   Слово на текст: «человеку некоему...», стр. 18.
   Слово «О единстве любви», стр. 5.
   Слово на текст: «человеку некоему...», стр. 31.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 30, стр. 134,
   Там же, стр. 132—133.
   Там же, кн. 2, гл. 16, стр. 251.
   Слово на текст: «человеку некоему...», стр. 35—36.
   Слово «О верблюде», стр. 156—158.
   Слово о том, «кто болий есть в Царствии Небесном», стр. 110.
   Слово «На Четыредесятницу», стр. 119—120.
   Там же, стр. 117—119; «О должностях», кн. 2, гл. 21, стр. 269—270.
   «Об обязанностях», кн. 2, гл. 26, стр. 181—283.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 30, стр. 134.
   «Об обязанностях», кн. 2, гл. 14, стр. 243—244.
   Слово о том, «кто болий есть в Царствии Небесном», стр. 109.
   Стр. 14—18 рус. перевода.
   Беседа на притчу о богатом и Лазаре, стр. 7—10.
   Беседа на притчу о богатом и Лазаре, стр. 11.
   Беседа «Против корыстолюбия», стр. 10—11.
   Беседа на притчу о богатом и Лазаре, стр. 11—14.
   Беседа «Против корыстолюбия», стр. 2, 3, 4—9, 12—16.
   «О граде Божием», кн. I, гл. X, т. 3, стр. 18—20.
   Письмо 96 к Гебидие, т. 3, стр. 134.
   Письмо 97 к Алгазию, т. 3, стр. 189.
   Письмо 21 к Евстохии, т. 1, стр. 133.
   Там же.
   Письмо 96 к Гебидие, т. 3, стр. 135.
   «Четыре книги толкований на Евангелие Матфея», кн. 3, т. 16, стр. 193.
   Письмо 94 к Юлиану, т. III, стр. 107.
   Письмо 54 к Павлину, т. II, стр. 130.
   Письмо 88 к Евстохии, т. III, стр. 36.
   Например, 96 письмо к Гебидие, т. III, стр. 136: «следуй за Спасителем, за бедным и одиноким крестом иди бедной и одинокой»; «Если есть у тебя богатст­во, — пишет блаженный отец Рустику, — продай и раздай нищим, если нет, то ты освобожден от большой тяжести. За неимущим Христом иди неимущим. Тяжелое, великое, трудное дело, но зато велики и награды», т. III, стр. 288.
   Письмо 62 к Памиахию, т. II, стр. 223—224. Сравни письмо 96 к Гебидие, т. III, стр. 136: «хочешь быть совершенной... продай все, что имеешь и отдай ни­щим... не хочешь быть совершенной, но хочешь удержать вторую степень добро­детели — оставь все, что имеешь, отдай детям, отдай родственникам».
   Письмо 50 к Павлину, т. II, стр. 87—83.
   Например, письмо 21 к Евстохии, т. I, стр. 133—134; письмо 54 к Павлину, т. II, стр. 136.
   Письмо 21 к Евстохии, т. I, стр. 134.
   Письмо 104 к Гавденцию, т. III, стр. 308.
   Письмо 106 к Деметриоде, т. III, стр. 339.
   Письмо 49 к Непоциану, т. II, стр. 67, 68.
   Письмо 54 к Павлину, т. II, стр. 136.
   В постановлениях Вселенских Соборов мы не встретили прямых указаний на отношение Церкви к богатству и бедности, что и естественно, так как первым предметом соборных рассуждений было установление православного вероуче­ния, а затем установление порядков внешней организации церковного управле­ния. Лишь случайно соборные постановления касались некоторых сторон инте­ресующего нас вопроса из области христианского нравоучения. Так, 16 правило седьмого Вселенского Собора говорит о том, что роскошь должна быть чужда «священнического чина и состояния». Точно так же определенно запрещается взимать священнослужителям рост с даваемого взаем (апост. прав. 44; первый Всел. 17; шестой Всел. 10; Лаод. 4; Карф. 21). В 21 правиле Анкирского собора говорится о богатстве, что, если оно соединяется «с правдой и благотворением», то отцами «не уничижается». Но непосредственно далее определенно говорится, что одобряется простота в одежде, а изнеженность отвергается.
   Евр. VII:19.
   Втор. XV:7—11.
   Лев. XXV:35—37
   Втор. XV:1—4.
   Втор. XXIII:20.
   XII, 4—7.
   Мф. I:19.
   Например, Мф. XV, 5 и др.
   Притч. XXV:21—22.
   Исх. XXIII:10—11; Лев. XIX:9—10; XXIII, 22; Втор. XXIV:19—21; Притч. III:27; Сир. IV:1—10; VII, 26; Зах. VII:10; Тов. IV:14—17 и др.
   Сир. XXIX:23.
   3 Цар. XVII:12—15.
   Тов. IV:8.
   Лк. III:11.
   Мф. XVIII:12.
   Втор. XII:17—18; XIV, 28—29; XVI, 11, 16—17; XXVI, 12—13.
   Втор. XVI:9—10.
   Притч. XIV:31.
   Притч. XIX:17.
   Сир. XII:2.
   Тов. IV:7—11.
   XII, 8—9.
   Пс. ХЦ 2; Притч. III:9; XI, 25—26; XIX, 17; XXII, 7—9; Сир. XVI:15 и мн. др.
   Ис. LVIII:6—10.
   Ис. I:11—17.
   VI, 6—8.
   VI, 6.
   Мф. IX:13; XII, 7.
   Тов. XII:9.
   Ис. I:18.
   Дан. IV:24.
   Притч. XVI:6.
   Сир. III:30.
   VII, 31—36.
   Например, Тов. IV:7—10; Притч. XI:24—28; XIX, 17; XXII, 7—9; Сир. XII:2—7; XXIX, 14—16 и мн. др.
   Притч. III:27—28; Сир. IV:4—5.
   Тов. IV:7—11.
   Притч. XI:24—28.
   Притч. XIX:22.
   Втор. XV:10.
   Притч. XXII:8.
   Тов. IV:15.
   Сир. IV:1—3, 8.
   XVIII, 15—18.
   XXIX, 11.
   XXIX, 31.
   Например, Иов. XXIX:16; Лев. XXV:35—36; Втор. XV:7—11; Тов. IV, 7 и др.
   Например, Тов. I:17; Ис. LVIII, 7 и др.
   Например, Притч. XXV:21 и др.
   Например, Иов. XXIX:15; 2 Мак. VIII:28 и др.
   Например, Ис. LVIII:6; LXI, ? и др.
   Например, Иов. XXIX:12—13; XXXI, 16—17; Притч. XXXI:8—9; Сир. IV:10 и др.
   Например, 2 Цар. XVII:27—29; Ис. LVIII, 7 и др.
   Например, Иов. XXXI:19—20; Тов. I:17 и др.
   Например, Суд. XIX:14—24 и мн. др.
   Например, Иов. XXXI:20 и др.
   Например, Тов. I:18; II, 7.
   Например, Мф. ХХШ, 23; Лк. XI:41—42; Мф. XV:4—6; Мк. VII:10 и др.
   Гал. III:28.
   Лк. VI:30.
   Лк. X:30—37.
   Гал. VI:10.
   Иак. II:14—16.
   Деян. X:4.
   Мф. XXIII:8—9.
   Сир. XII:4—7.
   1 Кор. IV:5.
   Мф. V:45.
   Мф. V:44.
   Тов. IV:8.
   2 Кор. VIII:12.
   Мк. XII:41—44.
   Лк. III:11.
   Мф. X:42.
   Мф. XXV:40.
   Мф. XXV:34.
   Мф. VI:I.
   Мф. XIX:21.
   Лк. XIV:12—14.
   Лк. XVI:9—13.
   Например, 2 Кор. IX, 6 и др.
   Иак. I:27.
   Ин. XIII:35.
   1 Кор. XIII:3.
   Иак. II:14—16.
   2 Кор. IX:6.
   2 Кор. VIII:13—14.
   1 Тим. VI:7.
   2 Кор. VIII:3.
   Деян. XX:35.
   2 Кор. VIII:2.
   2 Кор. IX:5—8.
   Фил. IV:10—18.
   Рим. XV:26—27; сравни: Евр. X:34.
   Деян. IV:32.
   Деян. V:4.
   Деян. V:4.
   Мф. VI:1—4.
   Мф. VI:1—4; V, 44; Лк. VI:35; XIV, 12—14; Рим. XII:20 и др.
   Евр. XIII:3.
   Например, Мф. IX:36; Мк. VI:34; Мф. XIV:14; Лк. VII:13 и мн. др.
   Деян., главы II, IV, VI.
   Например, XI, 29—30.
   Рим. XV:25—27; 1 Кор. XVI:1—4; 2 Кор. VIII:2—4, 12—15; IX, 5—7; Фил. IV:15—16; 1 Тим. V:16.
   Послание Иуды I, 12; 1 Кор. XI:21 и дальше.
   Об этом долге говорит св. Климент Римский в своем первом послании к Коринфянам (гл. 38, стр. 139, рус. перевод прот. Преображенского, изд, 1862) и св. Поликарп в послании к Филиппийцам, причем последний дает практический совет не откладывать благотворения при возможности оказать его и указывает словами книги Товита на высокое значение милостыни: «милостыня избавляет от смерти» (гл 10, стр. 447—448 рус. перевода).
   Стр. 75 наст. соч.
   Стр. 244 рус. перевода.
   Стр. 255.
   Стр. 26—27 рус. перевода проф. Попова.
   Подобие 1, стр. 282.
   Подобие 10, стр. 36.
   Стр. 287, 290.
   Гл. 67, стр. 98—99 рус. перевода.
   Гл. 39 рус. перевода И. Щеглова // «Труды Киевской Духовной Академии», октябрь 1909 г., стр. 172—173, 175.
   Гл. 31 и 33, стр. 32—35 рус. перевода.
   «Книга о благотворении и милостыне», т. II, стр. 259 рус. перевода.
   «Книга о благотворении и милостыне», т. II, стр. 267—268.
   Лк. XVI:11.
   «Книга о благотворении и милостыне», т. II, стр. 262—263, 274.
   Мф. XXV:40.
   «Книга о благотворениях и милостыне», т. II, стр. 268—269, 275.
   Сродную мысль об очистительной силе милостыни мы встречаем и у Ори- гена. По взгляду последнего, первое прощение грехов человек получает через таинство крещения, второе — через мученичество и, наконец, третье — через милостыню, согласно словам Христа Спасителя: «давайте милостыню и вот все для вас будет чисто». Hom. in. Lev. II, 4.
   «Книга о благотворениях и милостыне», т. II, стр. 258.
   Там же, стр. 259—261.
   Там же, стр. 277.
   Т. II, стр. 135—136 рус. перевода.
   Т. IV, стр. 159—160.
   Из бесед на Евангелие от Матфея, т. IV, стр. 479—480.
   Там же, стр. 480.
   Беседа «О милости и суде», т. IV, стр. 394.
   Беседа «О любостяжательности» т. IV, стр. 96.
   Беседа «О милости и суде», т. IV, стр. 396.
   «Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах», ответ на 42 во­прос, т. V, стр. 187—188; сравни: «Правила, кратко изложенные в вопросах и от­ветах», ответ на 48 вопрос, т. V, стр. 237.
   Беседа VII «К обогащающимся», т. IV, стр. 116.
   Беседа, «говоренная во время голода и засухи», т. IV, стр. 134—135.
   «Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах», ответ на 9 вопрос, т. V, стр. 124; сравни: письмо «к Амфилохию от имени Ираклида», где передает­ся мнение одного епископа о необходимости «различать истинно нуждающегося и просящего по любостяжательности».
   Беседа XXI «О том, что не должно прилепляться к житейскому», т. IV, стр. 334—335.
   Т. IV, стр. 89—91.
   Беседа, «говоренная во время голода и засухи», т. IV, стр. 135—136.
   Беседа «К обогащающимся», т. IV. 4, стр. 105.
   Беседа «О любостяжательности», т. IV, стр. 88.
   Там же, стр. 97.
   Беседа, «говоренная во время голода и засухи», т. IV, стр. 137—139.
   Беседа «по окончании XIV псалма», т. I, стр. 223.
   Беседа «О милости и суде», т. IV, стр. 396—397.
   Например, беседа «О любостяжательности», т. IV, стр. 95.
   Беседа «К обогащающимся», т. IV, стр. 116—119.
   Здесь говорится о странноприимном доме, построенном св. Василием.
   Т. IV, стр. 96—97.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 6—7.
   «Слово о любви к бедным», т. II, стр. 35—36.
   Стр. 28.
   Стр. 29.
   Слово «О словах своих Юлиану, производившему народную перепись», т. II, стр. 125.
   Слово «В похвалу отца и в утешение матери», т. II, стр. 97—98.
   Например, слово «О любви к бедным», т. II, стр. 7; 15—16; 19, 22, 39 и др.; слово «В похвалу отца и в утешение матери», т. II, стр. 98; слово «О словах своих Юлиану, производившему народную перепись», т. II, стр. 127 и мн. др.
   Например, слово XIX, т. II, стр. 127; слово «О любви к бедным», т. II, стр. 10, 28 и мн. др.
   Св. Григорий не раз оттенял такое значение милостыни, например, в слове «О любви в бедным», т. II, стр. 22, 37.
   Слово «О любви к бедным», т. II, стр. 37—39.
   Слово «На неделю новую», т. ?, стр. 119.
   Слово «О любви к бедным», т. IV, стр. 9, 18, 22, 27.
   Т. II, стр. 131.
   Слово «На святое крещение», т. III, стр. 283.
   Слово «О словах своих к Юлиану, производившему народную перепись, т. II, стр. 125.
   Слово «О любви к бедным», т. II, стр. 38.
   Там же, стр. 22—23.
   Там же, стр. 38.
   Слово «На богатолюбцев», т. V, стр. 190.
   Слово «О любви к бедным», т. II, стр. 30.
   Еккл. I:9—10.
   «О нищелюбии», слово I, т. VII, стр. 401, 403—406.
   Исх. XXV:28—30.
   «О нищелюбии», слово I, т. VII, стр. 401.
   «О нищелюбии», слово I, т. VII, стр. 401.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово II, т. VII, стр. 432—433.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово I, т. VII, стр. 401—403.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово II, т. VII, стр. 429.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово I, т. VII, стр. 406.
   Там же, стр. 400.
   «О нищелюбии и благотворительности», слово II, т. VII, стр. 424.
   Беседа III «О покаянии», т. II, стр. 323.
   Там же.
   Беседа I на послание к Колосянам, т. XI, стр. 367.
   Беседа VI на послание к Титу, т. XI, стр. 880.
   Беседа XXII на послание к Евреям, т. XII, стр. 265.
   Беседа на 1 Кор. IV. 13, т. III, стр. 308—309.
   Беседа L на Ев. Матфея, т. VII, стр. 523—524.
   Беседа LXXXI на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 547.
   Беседа I на 2 Тим., т. XI, стр. 763.
   Деян. X:4.
   Беседа LXXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 783.
   Сир. III:30; беседа LXXIII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 490.
   Например, беседа L на Ев. Матфея, т. VII, стр. 523—524.
   Например, беседа XXXIV на кн. Бытия, т. IV, стр. 367.
   Беседа на 2 Кор. IV:13, т. III, стр. 284—285.
   Там же, стр. 283.
   Беседа I на послание к Евреям, т. XII, стр. 16.
   Лк. XI:41.
   Беседа LII на Ев. Матфея, т. VII. стр. 540—541.
   Беседа XXI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 247—248.
   Беседа II «о статуях», т. II, стр. 37.
   Беседа «О милостыне», т. III, стр. 273—274.
   Беседа на 2 Кор. IV:13, т. III, стр. 293.
   2 Кор. VIII:14.
   Беседа XX на кн. Бытия, т. IV, стр. 185—186.
   Беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 593—595.
   Беседа LXXI на Ев. Матфея, т. VII, стр. 724.
   Беседа VI на 2 Тим. т. XI, стр. 799.
   «О сокрушении», т. I, стр. 159.
   Беседа XLIII на 1 Кор., т. X, стр. 443.
   Беседа LXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 516—517.
   Беседа XXI на 1 Кор., т. X, стр. 211.
   Беседа на 1 Тим.:V, 9, т. III, стр. 347.
   Там же, стр. 340.
   Беседа VIII «Против аномеев», т. I, стр. 561.
   Беседа VII «О покаянии», т. II, стр. 370—373.
   Беседа на 2 Кор. IV:13, т. III, стр. 296.
   Беседа XXV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 166—167.
   Беседа на Ев. Матфея, т. VII, стр. 58—59; сравни: беседа XX на Ев. Матфея, т. VII, стр. 240—241; беседа на Пс. CL, т. V, стр. 564; Беседа «К верующему отцу», т. I, стр. 110; беседа XX на кн. Бытия, т. IV, стр. 186 и мн. др.
   Беседа XII на 2 Кор., т. X, стр. 586.
   Мф. XXII:37.
   Беседа LV на кн. Бытия, т. IV, стр. 59.
   Беседа XV на послание к Римлянам, т. 9, стр. 687—688.
   Беседа VII на послание к Римлянам, т. IX, стр. 565—566.
   Беседа XXVII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 677.
   Беседа XXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 177.
   Лк. XVI:24.
   Беседа XXV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 166.
   Беседа XXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 176—177.
   Например, беседа XLVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 314: «будем бояться, чтобы нам через сребролюбие не сделаться подражателями Иуде. Ты не предаешь Христа, но когда презираешь нищего, истаивающего от голода или гибнущего от холода, навлекаешь на себя то же осуждение».
   Беседа XX на 2 Кор., т. X, стр. 647—648; сравни: речь св. Иоанна в беседе L на Ев. Матфея, т. VII, стр. 522—523.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 796.
   Притч. XV:6.
   Беседа LII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 542.
   Например, беседа XXVIII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 490.
   Например, беседа VI на послание к Титу, т. XI, стр. 880.
   Например, целый ряд бесед святителя «О Лазаре», т. I, стр. 769—867; сравни «Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может», т. III, стр. 487 и др.
   Например, известная беседа св. Иоанна «О милостыне», произнесенная по­сле того, как он (св. Златоуст) в зимнее время прошел и увидел на площади бедных и нищих, лежащих без призрения, т. III, стр. 263—276.
   Беседа XI на послание к Евреям, т. XII, стр. 107.
   Беседа XI на послание к Римлянам, т. IX, стр. 615—616.
   Беседа «О милостыне», т. III. стр. 273—274.
   Например, беседа XXIII на Ев. Иоанна, т. X, стр. 154.
   Мк. XII:42.
   Беседа I на послание к Евреям, т. XII, стр. 16.
   Беседа LIX на Ев. Иоанна, т. VIII стр. 392.
   Рим. XII:15.
   Евр. XIII:3.
   Беседа XIX на послание к Римлянам, т. IX, стр. 747—748.
   Беседа XIV к Филиппийцам, т. XI, стр. 348.
   3 Цар. XVII:12.
   «Слово о том, что кто сам себе не вредит, тому никто повредить не может», т. III, стр. 481.
   Беседа III «О покаянии», т. II, стр. 324.
   «О милостыне», т. XII, стр. 970.
   Деян. VI:1—4.
   Беседа XXIV на кн. Деяний, т. IX, стр. 240—241.
   Например, кроме указанных мест, смотри: беседа «О милостыне», т. III, стр. 269; беседа «Об Илии и вдовице», где необыкновенно подробно анализирует­ся величие подвига бедной вдовы, т. III, стр. 348—358; беседа «О мучениках», т.П, стр. 698; беседа VIII «Против аномеев», т. I. стр. 561.
   Беседа XXI на послание к Римлянам, т. IX, стр. 773—765.
   Беседа XXI на 1 Кор., т. X, стр. 207.
   Мф. X:41—42.
   Мф. XXV:45.
   Сир. IV:8.
   Исх. XXXII:31, 32.
   Мф. V:42.
   Лк. VI:36.
   Беседа XXXV на Ев. Матфея, т. VII, стр. 388—393.
   Мф. V:45.
   Гал. VI:9, 10.
   Иов. XXXI:32.
   «О Лазаре», слово II, т. I, стр. 797—798.
   2 Солун. III, 10.
   Беседа «О милостыне», т. III, стр. 274—276.
   Беседа I на послание к Филиппийцам, т. XI, стр. 231—232.
   Беседа XXI на послание к Римлянам, т. IX, стр. 759.
   Беседа XIX на 2 Кор., т. X, стр. 640.
   Там же, стр. 642.
   Беседа XXI на 1 Кор., т. X, стр. 210.
   «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 665.
   Беседа XXII на кн. Деяний, т. IX, стр. 213.
   Беседа LXXIII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 491—492.
   Лк. XI:41.
   Беседа LXXXI на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 547.
   «О корыстолюбии», т. 12, стр. 592.
   Сир. XXXIV:20; беседа LII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 542—543.
   2 Кор. IX:6.
   Беседа XXI на послание к Римлянам, т. IX. стр. 759—760.
   Беседа XVI на 2 Кор., т. X, стр. 620.
   Беседа I на послание к Римлянам, т. II, стр. 230.
   Беседа LXXII на Ев. Матфея, т. VII, стр. 723—726.
   «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 265.
   Ин. IV:34; беседа XX на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 134—135.
   2 Кор. V:20.
   Сир. XVIII:16.
   Беседа XXXV на Ев. Матфея, т. X, стр. 393—394.
   Беседа LXXVII на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 517.
   Притч. XIV:31.
   Беседа на 2 Фес., т. XI, стр. 611.
   Беседа на 1 Кор. XI:19, т. III, стр. 259.
   Сир. IV:8.
   Сир. XVIII:15—17; «О священстве», слово III, т. I, стр. 432—433.
   Беседа XLI на кн. Бытия, т. IV, стр. 452—455.
   Например, беседа XXV на кн. Деяний, т. III, стр. 240—241 и др.
   Быт. XIV:14; XVII, 7.
   «О милостыне и страннолюбии», т. XII, стр. 660.
   Беседа XXI на 1 Кор., т. X, стр. 210—212. И в словах «О священстве» св. Иоанн настойчиво указывает на долг священников тщательно заботиться о спра­ведливом распределении сумм, находящихся в церковном распоряжении и пред­назначенных на вспомоществование бедным.
   Беседа XLIII на 1 Кор., т. X, стр. 439—440.
   Беседа XLIII на 1 Кор., т. X, стр. 438, 443—444.
   Беседа XVIII на послание к Ефесянам, т. XI, стр. 154.
   Беседа LXXXV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 583—584.
   Мк. XIV:21.
   Беседа XXI на кн. Деяний, т. IX, стр. 205—207; сравни: беседа LХХХV на Ев. Иоанна, т. VIII, стр. 582 и др.
   Слово LVI, стр. 285—286 рус. перевода, изд. 1893 г.
   Слово I, стр. 14.
   Слово XLI, стр. 178.
   Еккл. XI:1.
   Слово LVI, стр. 286—287.
   «Послание к иноку Николаю», гл. 31; «Добротолюбие», т. I, стр. 514—515.
   Слово VII, 17; см. «Добротолюбие», изд. 2, т. I, стр. 331—332.
   Поучение XIV «о созидании добродетелей», стр. 176—177 рус. перевода.
   «Послание к иноку Николаю», гл. 31; см. «Добролюбие», т. I, стр. 514—515.
   Слово LVI, стр. 286—287.
   Там же, стр. 278—279.
   «Аскетическое слово», гл. 43, стр. 143—148, рус. перевода проф. Попова.
   «Послание к иноку Николаю», гл. 34; «Добролюбие», т. I, стр. 516.
   Там же, гл. 31, стр. 514.
   «Послание к Кастору, епископу Антскому, о правилах общежительных мо­настырей», кн. VII, гл. 15—16, стр. 92—93 рус. перевода епископа Петра.
   Там же, гл. XVIII, стр. 95.
   «Аскетическое слово», гл. LXV — XLVI, стр. 348—351.
   «Лествица», слово XVI о сребролюбии, стр. 177 рус. перевода.
   Слово XXVI, стр. 270.
   Поучение XIV «О созидании добродетелей», стр. 174—176.
   «Божественные наставления», кн. VI, гл. 10—11, стр. 29—37 рус. перевода Карнеева.
   Там же, гл. 12, стр. 37—40.
   Гл. 12, стр. 42—44.
   Гл. 13, стр. 44—45.
   «Об обязанностях священнослужителей», кн. 2, гл. 28, стр. 285.
   Там же, кн. 1, гл. 11, стр. 58.
   Слово «На Ев. Лк. XII:16», стр. 25—26.
   «Sermo de eleemosynis», 30, 31; см. Ульгорн, цит. соч., стр. 263.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 11, стр. 58—59.
   Стр. 22—24 рус. перевода.
   «De Elia et jejunio», cap. XX, p. 541, ed. Parisus, a. M. DCXIII.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 30, стр. 132—133.
   Там же, кн. 1, гл. 30, стр. 128—129.
   Слово «О единстве любви», стр. 5.
   «Об обязанностях», кн. 1. гл. 21, стр. 269—270.
   «Об обязанностях», кн. 2, гл. 21. стр. 270.
   Там же, кн. 1, гл. 30, стр. 137—138.
   Гл. 34, стр. 149.
   Кн. 2, гл. 16, стр. 249—250.
   Там же, стр. 250—251; сравни: кн. 2, гл. 21, стр. 270 и др.
   «О священстве», слово III, стр. 432.
   «Об обязанностях», кн. 1, гл. 30, стр. 134—135.
   Кн. 2, гл. 28, стр. 285.
   Так, например, блаженный Августин говорит: «жертва христиан — мило­стыня, подаваемая бедным. Вследствие этого Бог делается милостивым к греш­никам. Если Бог не будет милостив к грешникам, то кто не окажется виновным? Милостыней люди очищаются от грехов и искушений, без которых жизнь не мо­жет быть проведена на земле». См. Ульгорн, стр. 262.
   Мф. IV:12.
   Мф. VI:14.
   Мф. III:8.
   1 Кор. XIII:4.
   Мф. XXII:39.
   Сир. XXX:24.
   Сир. XIV:5.
   Сир. XXI:1.
   Мф. XXV:45.
   Ин. III:5.
   Мф. V:20.
   Мф. V:22.
   Мф. V:23.
   «О граде Божием», кн. 21, гл. 27, стр. 331—338.
   Письмо к Фурии, т. II, стр. 97.
   Т. III, стр. 339.
   Письмо к Гавденцию, т. III, стр. 308.
   Письмо к Гебидие, т. III, стр. 136.
   Письмо к Паммахию, т. II, стр. 221.
   Письмо к Паммахию, т. II, стр. 221.
   Т. III, стр. 106—107.
   Т. II, стр. 87—88.
   Письмо к Океану о смерти Фабиолы, т. II, стр. 289—290.
   Блаженный Иероним жалуется, что в его время был обычай трубить в трубы при подаче милостыни, посылать глашатая звать на вечерю любви, и рассказывает о таком поразительном отношении к нищим, когда одна из знатнейших римских женщин, раздавая собственноручно бедным по монете, одной старухе, хотевшей получить два раза, дала вместо динария кулака, так что у бедной старухи полилась кровь. Письмо XXI к Евстохии, т. I стр. 134.
   Письмо к Павлину, т. II, стр. 136.
   Письмо к Паммахию, т. II, стр. 223—224.
   Письмо к Гебидие, т. III, стр. 133—134.
   Письмо к Непоциану, т. II, стр. 72—73.

Приложение. Преподобный Симеон Новый Богослов и его отношени...

    Архиепископ Василий (Кривошеин)
   Мне хотелось бы рассмотреть в настоящей статье несколько харак­терных мест из «Огласительных Слов» пр. Симеона Нового Богослова, в которых отражается отношение этого духовного писателя и мистика к политической и социальной действительности своего времени и оценка ее им. Пр. Симеон Новый Богослов не был политическим писателем, ин­тересы его всецело сосредоточены на вопросах духовной жизни, вполне естественно поэтому, что прямых политических высказываний у него не встречается. Тем не менее даже говоря о духовной жизни или об отно­шениях между человеком и Богом, пр. Симеон Новый Богослов любит пользоваться образами и примерами, заимствованными из общественной жизни, и в этих образах часто проглядывает его отношение к ее явлениям. Так, например, повторяя вслед за апостолом Павлом (1 Кор. 1:27—28), что «оставив мудрых и сильных и богатых мира, Бог избрал по неизреченной Своей благости немощных и немудрых и бедных мира», Симеон Новый Богослов делает следующее противопоставление между Божественным и земным царством: «Люди отвращаются их (т. е. немощных, немудрых, бедных), земной царь не переносит их вида, начальствующие от них отво­рачиваются, богатые их презирают и, когда встречают их, проходят мимо, как будто бы они не существовали, и общаться с ними никто не считает желаемым, а Бог, Которому служат бесчисленные множества ангелов, все содержащий словом Своей силы, Кого великолепие непереносимо для всех, не отказался стать отцом и другом и братом этих отверженных, но захотел воплотиться, чтобы стать подобным нам по всему кроме греха и сделать нас причастниками Своей славы и царства». В этом отрывке из Второго «Огласительного Слова» интересно не только яркое описание, как «богатые» с отвращением и презрением относятся к «немощным и бед­ным», и как «царь» даже «не переносит их вида», но и само противопо­ставление «земного царя» небесному Царю, Богу, Который в отличие от земного не отказался обнищать и стать человеком, подобным нам, нашим братом. Как видно отсюда, пр. Симеону Новому Богослову была чужда мысль, будто бы «земной царь» является образом Бога на земле, и что земное царство есть отражение Царства Небесного. Наоборот, земное царство со всеми его порядками представляется ему противоположностью Царству Божиему.
   Еще более ярко выражено отношение пр. Симеона Нового Богослова к царям и сильным мира сего в длинном отрывке из Пятого «Огласи­тельного Слова», описывающем Страшный Суд. Христос обращается там к «царям и властителям и военноначальникам» со следующими словами (после того, как Он привел им в пример Давида и других пра­ведных древности): «Почему вы не были подражателями ему (Давиду) и подобным ему? Или, может быть, вы считали себя более славными и богатыми, чем он, и потому не захотели смириться (пред Богом)? Жал­кие и несчастные, вы, будучи тленными и смертными, захотели стать единодержцами и миродержцами (^ovoKpaxopê кш косцократореˆ). И если только находился кто-нибудь в другой стране, не желающий вам подчиняться, вы превозносились над ним, как над вашим ничтожным рабом, и не выносили его неподчинения, хотя и он был таким же, как и вы, рабом Божиим, и у вас не было никакого преимущества пред ним. А Мне, вашему Творцу и Владыке, вы не хотели подчиниться... Разве вы не слыхали, как Я говорил: «Желающий в вас быть первым да будет са­мым последним, рабом и служителем всех»? Как вы не боялись... впасть в гордость от этой пустой славы и стать преступниками этой Моей за­поведи... Но вы презрели Мои заповеди, как будто это были заповеди одного из отверженных и слабых». В основном эти строки имеют чисто религиозный характер. «Цари» обвиняются в нарушении заповедей Гос­подних, в гордости и властолюбии, в восстании на Бога, в нежелании смириться пред Ним. «Смертные и тленные», они стремятся стать еди­ными властителями вселенной и угнетают других людей, подобных им созданий Божиих. Более того, весь строй земного царства, основанный на гордости и насилии, противопоставляется Царству Божиему, осно­ванному на смирении и служении. Но в этих общих христианских су­ждениях можно усматривать критику (тоже христианскую) конкретных явлений современной Симеону исторической действительности. Так, выражениями ^ovoKpaxopê и косцократореˆ (единодержцы и миродер- жцы) характеризуются две основные социально- политические тенден­ции царей македонской династии, императора Василия II Болгаробойцы, современника пр. Симеона Нового Богослова, в частности. Первая из них выражалась в стремлении македонских императоров сломить внутри империи всякую социальную силу, способную противостоять им и огра­ничить их власть. Такой социальной силой была византийская земель­ная аристократия, малоазийские крупные землевладельцы прежде всего. Такое стремление византийских царей характеризуется у пр. Симеона как их желание стать «единодержцами» (^ovoKpaTopê). Другая тенден­ция тех же царей — их стремление расширить пределы империи и до­стичь мирового господства — характеризуется у него как желание быть «миродержцами» (KoôoKpaTopê). Обе эти тенденции, как мы видели, рассматриваются у Симеона Нового Богослова как противоречащие за­поведям Христовым и осуждаются им от лица Христа на Страшном Суде. Острота этого осуждения видна из того, что выражение коорократсор, применяемое к царям, на церковном языке обычно относится к «князю мира сего», Сатане, и к злым духам вообще (ср. Еф. 6:16), в отличие от слова Паутокрсггар (Вседержитель), применяемого к Богу. Нужно, однако, подчеркнуть, что пр. Симеон не отвергает царскую власть как та­ковую и не противопоставляет ей какой-нибудь другой образ правления, но осуждает с христианской точки зрения греховные тенденции царской власти и противопоставляет дурным и грешным царям (своим современ­никам, можно думать) древних праведных и угодных Богу царей, хотя и не называет их по имени, как он это делает, когда говорит о святых патриархах и епископах.
   Очень интересно отношение пр. Симеона Нового Богослова к част­ной собственности и социальному неравенству. Вот что он говорит об этом в своем Девятом «Огласительном Слове»: «Существующие в мире деньги и имения являются общими для всех, как свет и этот воздух, кото­рым мы дышим, как пастбища неразумных животных на полях, на горах и по всей земле. Таким же образом все является общим для всех и пред­назначено только для пользования его плодами, но по господству никому не принадлежит. Однако страсть к стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и воротами, тем самым лишив всех остальных людей пользования благами Влады­ки. При этом эта бесстыдница утверждает, что она является владетель­ницей всего этого, и спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни было. С другой стороны, слуги и рабы этой тиранической страсти становятся не владельцами вещей и денег, полученных ими по наследству, но их дурными рабами и хранителями. И если они, взяв что-нибудь или даже все из этих денег, из страха угро­жаемых наказаний или в надежде получить сторицею, или склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа, или совершившими дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я ут­верждаю, они должны каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими». Как мы видим, пр. Симеон Новый Богослов считает, что «деньги и имения» должны быть «общими» для всех, «как свет и воз­дух, которым мы дышим». — «Все это предназначено только для пользо­вания его плодами, но по господству никому не принадлежит». Страсть к стяжанию, по мнению Симеона, является причиной появления частной собственности. Эта страсть порабощает человека, и он из господина над материальными благами становится их рабом и хранителем. Милостыня к бедным отнюдь не исправляет этого греховного порядка вещей и не оправдывает человека пред Богом, ибо она имеет частичный характер и лишена бескорыстия.
   Еще более резкое осуждение социальной несправедливости нахо­дится в другом месте того же. Девятого «Слова»: «Дьявол внушает нам сделать частной собственностью (i5ionoîcac0ai) и превратить в наше сбережение (anoBnoaupicai) то, что было предназначено для общего пользования, чтобы посредством этой страсти к стяжанию навязать нам два преступления и сделать виновными вечного наказания и осуждения. Одно из этих преступлений — немилосердие, другое — надежда на от­ложенные деньги, а не на Бога. Ибо имеющий отложенные деньги не может надеяться на Бога. Это ясно из того, что сказал Христос и Бог наш: «Где, — говорит Он, — сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Поэтому тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен по­лучать за это награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо лишал их других. Более того, он виновен в потере жизни тех, кто умирал за это время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их умирать от холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать». Таким образом, пр. Симеон Новый Богослов учит здесь о возникновении частной собствен­ности как следствии внушения дьявола. Греховность, порождаемая ей, состоит в немилосердии к бедным и в уповании на богатство, а не на Бога. Милостыня не в состоянии оправдать богатых. Они не перестают быть «убийцами» бедных, умирающих от голода.
   В качестве общего вывода из вышеприведенных отрывков из «Огласи­тельных Слов» пр. Симеона Нового Богослова можно сказать, что в них он живо откликается на социально-политические явления своего време­ни — императорский строй с его стремлениями к единодержавию и внеш­ней экспансии, с отчужденностью его носителей и всего правящего слоя от народных масс, на социальное неравенство византийского общества, основанного на частной собственности и на накоплении материальных средств имущими слоями, на бедность и голод среди народа. Подход его, однако, ко всем этим явлениям не политический или социальный, а чисто религиозный, духовный, христианский.
   Никаких политических или социальных программ он не предлагает. Более того, можно даже сказать, что материальная бедность как таковая не рассматривалась пр. Симеоном как зло, она может даже быть путем подражания Христу. «Бог стал для тебя, — пишет он, — бедным чело­веком, должен и ты, верующий в Него, стать подобным Ему бедным. Он стал бедным по человечеству, а ты беден по Божеству... Обеднел Он, чтобы тебя обогатить, чтобы передать тебе богатство Своей благодати. Он потому воспринял плоть, чтобы ты приобщился Его Божеству». Иначе говоря, подлинная нищета состояла для Симеона в отчуждении от Бога, а подлинное богатство в соединении с Ним. Но он усматривал в социальном неравенстве византийского общества грех немилосердия и небратолюбия, в частной собственности — проявление страсти к стя­жанию, в личном накоплении богатств — признак маловерия, в полити­ке царей — выявление гордости, презрения к людям и восстания на Бога, в их земном царстве — противоположность Царствию Божию. Было бы поэтому исторически неправильным видеть в этих духовных оценках пр. Симеона Нового Богослова отражение или проявление каких-ни­будь политических или классовых интересов или тенденций его эпохи, хотя социально-политические черты ее и отражаются у него, как мы мо­гли видеть, очень ярко. Высказывания пр. Симеона Нового Богослова принадлежат не столько к истории политической и социальной мысли Византии, сколько к истории духовной жизни и учения Православной Церкви. Это прежде всего яркое выражение христианской совести, бес­компромиссно непримиримой ко всякому греху и отступлению от Бога.
   «Огласительными Словами» («Aoyoi Кат^хп™®!» или «Кат^хП081?») называ­ются в рукописях духовные поучения пр. Симеона Нового Богослова (949—1022) монахам монастыря св. Маманта в Константинополе, где пр. Симеон был игуменом. Они были произнесены в последние два десятилетия десятого века. Их греческий текст, в подлиннике до сих пор не изданный, печатается в настоящее время в серии святоотеческих творений Sources Chretiennes. См. мои статьи: «The writings of St. Symeon the New Theologian», Orient. Christ. Period. 20 (1954), 298—328; «Препо­добный Симеон Новый Богослов и Никита Стифат — История текста «Огласитель­ных Слов"", «Вестник Русского Западно-Европейского Экзархата», № 37 (1961). С. 41—47.
   «Огласительные Слова». 2.
   «Огласительные Слова». 2.
   «Огласительные Слова». 5.
   «Огласительные Слова». 5.
   См. об этом: G. Ostrogorsky. «Geschichte des Byzantinischen Staates». Munchen, 1952, S. 217—228 (Der Kampf der Zentralgewalt gegen die Feudalmachte), S. 228—238 (Die Epoche der Eroberungen), S. 238—252, Hohepunktder byzantinischen Machtentfaltung: Basileios II.
   За исключением ветхозаветного царя Давида. Интересно, что среди правед­ных патриархов Симеон упоминает Игнатия (наряду с Тарасием и Мефодием). «Огласительные Слова». 5.
   TDpavvô. В византийскую эпоху это слово имело значение «узурпатор», «за­хватчик власти», в противоположность законному правителю.
   «Огласительные Слова». 9.
   «Огласительные Слова». 9.
   «Огласительные Слова». 9.
   Попытка изобразить пр. Симеона Нового Богослова представителем или идеологом определенного социального класса неизбежно натолкнулась бы на ряд трудностей и противоречий. Например, поверхностный наблюдатель мог бы усмотреть в осуждении Симеоном стремлений царей к единодержавию выраже­ние взглядов византийской земельной знати, боровшейся против такой политики императорской власти, тем более что Симеон и по рождению принадлежал как раз к малоазийской аристократии, наиболее активной и влиятельной части клас­са крупных землевладельцев (как об этом свидетельствует его биограф Никита Стифат — см. «Vie de Symeon...» Orient. Christ. Analec. 12 (1928), 2, 4—5). Но как тогда объяснить его не менее резкое осуждение желания тех же царей стать «ми- родержцами», их стремления к расширению пределов империи? Ведь как раз эта экспансионистская политика македонских императоров поддерживалась и даже в известной степени вдохновлялась малоазийской земельной знатью, как это пра­вильно отмечает Г. А. Острогорский (цит. соч. С. 232). Да и взгляды пр. Симеона Нового Богослова на дьявольский характер собственности и на богатых как на «убийц» бедных вряд ли могли выражать убеждения состоятельных кругов. Но и выразителем интересов бедных классов он тоже не был, в его творениях не вид­но желания социальных перемен, нет программы общественных реформ. Было бы совершенно неправильно «наклеивать» на такого сложного и глубокого духовно­го писателя, каким был пр. Симеон Новый Богослов, тот или другой классовый «ярлык».

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).