О Святом Иустине Философе и мученике и его Апологиях

I.

   Иустин родился во Флавии Неаполе, древнем городе Самарии Сихеме (ныне Наплуз), вероятно в начале второго века Р. X. Сихем, опустошенный во время иудейской войны, был восстановлен императором Флавием Веспасианом, почему и назван «новым городом Флавиевым (Flavia Neapolis)», и подобно другим палестинским городам был заселен греческими и римскими колонистами. От одного из семейств, принадлежавших к греческой колонии, происходил и св. Иустин. Отец его назывался Приском, дядя — Вакхием. О таком происхождении своем сам Иустин говорит в начале 1-й апологии (гл. 1), и в другом сочинении указывает на свое языческое происхождение и определенно называет себя необрезанным (Dial. с. Tryph. с. 28. 41). Его родители были настолько богаты, что могли доставить ему полное по-тогдашнему образование.
   С ранних лет в Иустине возбудилось горячее стремление к истине, искавшее преимущественно решения высших вопросов о Боге и последней судьбе человека. Язычество в тогдашнем состоянии своего распадения — со своими, потерявшими смысл миенами, с безнравственными обрядами богопочтения и мало открывавшими человеческому духу мистериями — не могло удовлетворить жажды познания Божественного. Иустин обратился к философии, и здесь она переходила от одной системы к другой, доколе не нашел в христианстве того, чего искала его душа, томившаяся жаждою истины и внутреннего мира. Об этих тщетных поисках своих, о путях, пройденных им для достижения познания о БОГЕ, он сам рассказывает в начале «Разговора с Трифоном Иудеем». Сначала Иустин обратился к одному стоику; пробывши у него довольно времени, он убедился, что у него нисколько не приумножилось познание о БОГЕ. Учитель стоик, по замечанию Иустина, не только сам не имел познания о БОГЕ, но и не почитал его за необходимый предмет философского исследования. Иустин перешел к перипатетику; но этот обратил философию в орудие своих корыстных интересов: через несколько дней потребовал условия о плате за свои уроки. С прежним доверием, с не устающею надеждою Иустин обратился к пифагорейцу, который быль в большой славе и сам имел высокое мнение о своей мудрости. Этот философ тотчас спросил Иустина, знает ли он музыку, астрономию и геометрию, которые в школах Пифагора почитались необходимыми приготовительными к философии науками, — и распространился в похвалах им; так как они отвлекают душу от чувственного и делают ее способною к восприятию духовного, к созерцанию красоты и добра в самом существе их. Иустин открылся в своем незнании тех наук и не быль принять в число учеников. Среди отчаяния в возможности удовлетворить своей жажду знания, Иустин вспомнил о платониках, которые также были в великом почтении. Один из самых известных между ними только что прибыль в место пребывания Иустина. Беседы с ним, по-видимому, удовлетворили Иустина: успехи его в философии возрастали с каждым днем. «Рассуждение о вышечувственном, говорит Иустин, возвышало меня больше и больше, и учение об идеях окрыляло мой ум; в короткое время я мечтал сделаться мудрецом и в своем безрассудстве надеялся достигнуть созерцания Бога — этой конечной цели Платоновой философии». Но неожиданное обстоятельство разбило самодовольное мечтание философствующего разума и дало другое направление мыслям Иустина. Платонова философия, которая одна из всех систем языческой древности еще удовлетворяла идеальный ум, была только последнею приготовительной ступенью к высшей мудрости — в христианской Вере.
   В спокойном расположении духа Иустин, желая беспрепятственно предаться размышлению в глубоком уединении, вдали от встречи с людьми, отправился однажды в пустынное место недалеко от моря. Приближаясь к месту, которое избрал для своего самоуглубления, он увидел в небольшом расстоянии позади себя старца кроткой, почтенной наружности. Неожиданная встреча поразила Иустина и завлекла его в разговор, который от первых обыкновенных вопросов и ответов перешел в глубокомысленную философскую беседу, имевшую решительное значение в жизни Иустина. Старец сообщил, что пришел на морской берег ради отсутствующих родственников, возвращения которых он ожидал с нетерпением. Когда Иустин в свою очередь объяснил, что его привело сюда, в уединенное место, так удобное для умственных занятий, незнакомец возразил ему: «так ты — любитель умствований, а не дела и истины? и не заботишься более быть деятельным мудрецом, а не софистом»? На такое замечание относительно его философских занятий Иустин с энтузиазмом воскликнул: «Какое занятие может быть важнее, как доказать, что разум владычествует над всем, и при помощи его понимать ложность стремлений других людей, не делающих ничего здравого и угодного Богу? Без философии не может быть благоразумия. Каждый поэтому должен философствовать и почитать это делом важнейшим, а все прочее — вторым и третьим». «Ведет ли философия — спросил еще старец — к счастливой жизни? И что такое философия и какое она доставляет счастие»? — «Философия, отвечал Иустин, есть наука о сущем и познание истины, счастие же есть награда за такое знание и мудрость». Так отвечал Иустин по началам Платоновой философии. Тогда старец стал доказывать философу недостаточность этой системы в решении важнейших вопросов и необходимость иного, совершеннейшего руководства. Он сперва обратил внимание на то, что знание о Бой различно от знания музыки, арифметики, астрономии, медицины; последнее приобретается через опытное изучение или логическое мышление, а первое через непосредственное созерцание или посредственно через свидетельство других, достигших такого созерцания. «Каким же образом философы могут правильно мыслить или говорить истину о Боге, когда они не имеют познания, не видели Его, не слышали о Нем»? Иустин ссылался на присущий человеку ум, который, по учению Платона, имеет силу возвышаться до созерцания Бога: но старец возразил, что это положение не имеет никакого основания, что оно опровергается другим мнением Платона, что не каждый человек сам по себе, по присущей ему силе ума, способен созерцать существо Божие, но только очищенный добродетельно, и что, последовательно идя из положений Платона, надо бы и животным приписать эту способность, так как души их не имеют существенного отличия от душ человеческих. Здесь старец коснулся Платонова учения о переселении душ. Несостоятельность этого учения обличается тем, что души человеческие, посылаемые в тела животных в наказание за свои грехи, не имеют сознания о своих прежних прегрешениях, ни чувства своего временного унижения, и таким образом заключение их в тела животных не достигает цели — нравственного возмездия. Самое учение Платона о бессмертии человеческого духа неосновательно в том отношении, что он почитает это бессмертие безусловным, имеющим основание в самом существе души. Это несогласно с временным происхождением, какое она имеет вместе с миром, и ставило бы ее наравне с единым безначальным, самобытным Существом. Душа человеческая не умирает, для осуществления нравственного закона правды, не сама по себе, но по воле и силе Давшего ей бытие.
   Такие рассуждения старца сильно потрясли опоры, на которых утверждалась самодовольная уверенность Иустина в совершенстве Платоновой философии и человеческой мудрости вообще. «Какому же учителю можно довериться, откуда ожидать помощи, если и у тех философов нет истины»? со скорбным чувством разочарования воскликнул Иустин. То была решительная минута, в которой вместе с чувством тщетности и неверности чисто философских исследований — еще сильнее сказалась неутоленная жажда нового, удовлетворяющего ведения. Старец воспользовался этой минутой, чтоб указать искателю мудрости на единственный источник несомненной истины. «Во времена отдаленные от нас — сказал он — древнее всех, почитающихся философами, жили люди, называемые пророками, блаженные, праведные и угодные Богу: они говорили Духом Святым и предсказали будущее, что ныне и сбывается. И они одни видели и возвестили людям истину; не зная страха ни перед кем, не ища себе славы, они говорили только то, что слышали и видели, когда были исполнены Святого Духа. Писания их существуют поныне, и кто читает их, получает много пользы для познания начала и конца вещей и всего, что должно знать философу, если только верует им. Они в своих речах не пускались в доказательства, будучи выше всякого доказательства, как достоверные свидетели истины, потому что прошедшие и настоящие события вынуждают верить словам их. Также по чудесам, которые совершили, они были достойны веры, особенно когда они прославляли Творца всего, Бога и Отца, и возвещали о посланном от Него Христе Сыне Его… Но ты, прежде всего — заключил старец — молись, чтобы отверзлись для тебя двери света: ибо этого никто не может видеть или постигнуть, если ему не дадут разумения Бог и Его Христос». Сказавши это и многое другое, старец удалился с наставлением подумать о том. Иустин более никогда не видал его; но беседа его произвела в душе философа неизгладимое впечатление. «Внезапно — говорит Иустин — возгорелся во мне огонь, и объяла меня любовь к пророкам и к тем людям, которые суть други Христовы; и, размышляя сам в себе о словах старца, я нашел только здесь истинную и полезную философию».
   Так рассказывает Иустин о своем обращении в христианство. Уже внутренняя истина дела показывает, что рассказ Иустина не есть только литературная оболочка для апологии христианского учения в форме разговора, но действительное событие жизни. Притом сам Иустин в другом месте ясно говорит, что он некогда восхищался учением Платона (Apol. II. c. 12). По свидетельству сказания о мученичестве Иустина, он на допросе перед префектом отвечал, что он некогда старался изучить все системы философии. Это совершенно согласно с аналогическими явлениями истории того времени. Вспомним изложенную в Клементинах историю римского патриция Климента, который, тревожимый вопросами о начале и конце всех вещей, прошел все философские школы и в борьбе противоположных друг другу мнений и диалектических словопрений потерявши всякую опору, думал уже о заклинаниях египетской магии, когда неожиданно слово христианского Откровения просветило и усмирило его смятенную душу. Ритор Татиан, с юности исполненный стремления к религиозному познанию, исходил значительную часть обширной империи римской, испытал все виды языческого богопочтения, мистерии, системы, и ничем не удовлетворился, доколе случайно попавшиеся ему в руки книги Ветхого Завета не бросили первого луча света во мрак его безнадежного сердца. Тем же путем обратились к христианству и другие напр. Феофил антиохийский, Григорий Чудотворец.
   Кто был незнакомый старец, беседовавший с Иустином — это неизвестно: древние (Евсевий и Фотий) думали, что он был один из мужей апостольских, а некоторые из новейших (Фабриций) видели в нем св. Поликарпа, епископа Смирнского; но несомненно, что он принадлежал к числу высокообразованных и созревших в духовной жизни христиан. Где происходила эта беседа — также прямо не видно из сочинения Иустина. Нельзя думать об его отечественном городе Неаполе: он отстоял на пять миль от Средиземного моря и едва ли был так значителен, чтобы в нем были замечательные преподаватели философских систем. Притом Иустин, говоря, что «в наш город» прибыл учитель платонической школы, включает здесь и Трифона; а разговор с ним происходил в Эфесе. Подобно другим современникам (напр. Татиану), Иустин, вероятно, вне своей родины старался познакомиться с философскими школами.
   Кроме беседы со старцем, расположившей Иустина в пользу Евангелия, как совершеннейшего учения истины, христианство еще прежде произвело благотворное влияние на него своею нравственною силою, разрушив предубеждения против последователей Христа, столь распространения в то время. «Я сам — говорит он во второй апологии (гл. 12) — когда еще услаждался учением Платона, слышал, как на христиане клеветали, но, видя, с каким бесстрашием они встречают смерть и все, почитаемое страшным, — пришел к той мысли: невозможно, чтобы они были безнравственны и преданы чувственности. Ибо, какой сластолюбец, или развратный и почитающий за удовольствие есть человеческую плоть, может охотно принять смерть, чтоб лишиться своих благ? Не будет ли такой человек всячески стараться продолжить свою настоящую жизнь и скрыться от властей, а не объявлять о себе, чтобы быть предан на смерть»? Эта твердость и мужество христиан в исповедании своей веры, эта безбоязненность и радость их среди мучений и смерти убедили Иустина в несправедливости разнообразных обвинений христиан в безнравственности. К этому нужно присовокупить нарочитое углубление Иустина в пророческие Писания, повсюду проникнутые возвышенностью духа и простотою, единством и предвидением будущего, — обращение с «другами» Христа, которые уяснили и подтвердили высокие чаяния души Иустина и преимущественно величие и сладость слова Христова: и для нас делается понятною и достоверною история обращения Иустина в христианство.
   Крещение Иустина относят к 133 (Мелер) или 137 году (Чирнер) или вообще к 4-му десятилетию второго века (Отто).
   С принятием христианства для Иустина открылось обширное поприще деятельности. После долгих и мучительных и исканий, нашедши в христианстве свет божественной истины и источник мира душевного, Иустин, по внушению святой Веры и естественному сочувствие к братьям — человекам, посвятил все силы и познания свои на то, чтобы и другим сделать известным и доступным учению Христа. «Мне хотелось, — говорит он, — чтоб и все мыслили со мною одинаково и не отвращались учения Спасителя, ибо… оно доставляет сладостней шее успокоение для тех, кто занимается им». (Разгов. с Триф. гл. 8). «По сердечному состраданию к вам, я употребляю все усилия, чтобы вы познали наше учение, которое вам так чуждо; если же нет, по крайней мере, я буду неповинен в день суда» (там же, гл. 38). «Всякий, говорить он в другом месте, — кто может возвещать истину и не возвещает, будет осужден Богом. Страшась этого и я считаю долгом искать собеседований с вами, и это не из корыстолюбия или тщеславия"… (там же, гл. 82). Подобным образом Иустин во многих местах в своих апологиях высказывает, что он был бы виновен в неведении язычников и в их преступлениях, которые они делают по умственной слепоте, если бы он не старался всеми средствами рассеять их невежество и предубеждения. Но, предавшись всеми силами своей души Евангелию, Иустин, однако, не перестал уважать философию, не изменил и внешнего образа жизни. Подобно другим христианам того времени, он и после крещения своего не сбросил философской мантии, — не потому, конечно, чтобы хотел через это укрыться от поношения, которому подвергались ученики Евангелия. «Я презрел, говорить он, предубеждения толпы, и, признаюсь, поставляю себе во славу быть христианином и всеми силами стараюсь явиться таким перед всеми» (2 апол. 13). Но философская мантия, как известная одежда мудрецов, возбуждала внимание и облегчала другим доступ к Иустину для религиозных собеседований; в то же время она показывала, что он, сделавшись христианином, не отказался от любви к мудрости, но напротив нашел в христианстве новую высшую мудрость.
   Таким образом, по внешнему виду эллин, по убеждению и деятельности пламенный христианин, Иустин странствовал с Востока на Запад по всему римскому государству, чтобы всюду распространять и утверждать христианскую Веру. Без церковной должности, без постоянного местопребывания, в свободном служении Слову, он проповедовал учение Его, как странствующей благовестник. Так мы видим его в Эфесе, где он имел богословский разговор с иудеем Трифоном и его единоверцами. В Риме он был два раза и на значительное время: здесь он основал христианское училище, может быть для образования служителей Церкви. Один из учеников его был Татиан, и восторженное уважение, с каким он относился к Иустину после его смерти (contra graec, с. 18), свидетельствует о привлекательности и силе личного влияния учителя.
   Но главное призвание и историческое значение Иустина состояло, по нуждам того времени, в апологетике или защите христианства, которую он вел устно и письменно против врагов Церкви — иудеев, язычников и еретиков. Иудеи, исконные враги христиан, ревностно распространяли клеветы об их безнравственности и нечестии, поджигали языческую чернь, и при возможности поднимали открытое гонение против них. (Разг. с Триф. гл. 16. 95. и апол. 31). Иустин старался показать им безрассудство их поведения в отношении к христианам и из пророческих книг раскрыть отменение Ветхого Завета и божественность Христа и Его Нового Завета. Такова была его беседа с Трифоном иудеем, изложенная потом письменно. Более сильными врагами христианства были язычники, между которыми надобно было бороться с несправедливою политикою правительства, ложными предубеждениями народа, гордостью и умственным растлением людей образованных. Иустин в самом Риме безбоязненно вступал в публичные состязания о Вере и опровергал клеветы и насмешки против христианства людей неверующих: из них особенно известен философ цинической школы Кресцент, которого невежество и безнравственность Иустин не раз обличал перед народом. Слово защиты он простер даже к престолу кесарей и подал им две апологии в пользу христиан. Наконец, в среде христианского общества Иустин действовал против еретического гносиса, который не только вносил разделение в церковь, но внушал и язычникам предубеждение к христианам безнравственностью его последователей. Он написал сочинение против всех ересей, до него бывших, и против Маркиона, с которым имел случай встречаться в Риме (1 апол. гл. 26. 58).
   Такая ревностная деятельность Иустина в борьбе с врагами христианства стоила ему жизни. Он сам это предвидел и писал в своей 2-й апологии: «я ожидаю, что буду пойман в сети кем-нибудь из тех, о которых я упомянул (т. е. ложных философов) и повешен на дереве, даже может быть Кресцентом» (2 ап. гл. 3). Что Иустин засвидетельствовал свою веру во Христа мученическою смертью, — в этом удостоверяют показания древнейших учителей (напр. почти современного апологету св. Иринея) и церковных историков, и самое имя мученика, данное ему христианскою древностью. Подробный рассказ о кончине Иустина содержат акты мученичества его, сохраненные Симеоном Метафрастом. Эти акты ничего не упоминают о Кресценте, как виновнике смерти Иустина, ни вообще о ближайшем или отдаленном поводе к заключению Иустина в темницу: они прямо вводят нас в Рим, куда Иустин прибыл во второй раз и где ревностно подвизался в проповедании истины, и представляют нам подвиг мученичества его и предшествовавший тому допрос. Здесь мы видим Иустина и с ним еще пять исповедников Веры (Харитона, Эвелписта, Иеракса, Пеона и Либериана) перед городским префектом Рустиком. Когда последний спросил Иустина об его убеждениях, то он отвечал: «я пытался познакомиться со всеми системами философии, но, наконец, склонился к истинному учению христиан, хотя оно не пользуется одобрением людей, зараженных ложными мнениями». На вопрос о сущности христианского учения, Иустин в простых, но сильных словах выразил его. «Веруем в единого Бога, который есть из начала Творец и Зиждитель всего творения видимого и невидимого, — и в Господа Иисуса Христа Сына Божия, о Котором пророки предвозвестили, что Он придет к людям, как вестник спасения и учитель истины. Я, как человек, не могу говорить удовлетворительно о Его бесконечном божестве: для этого, признаюсь, нужна сила пророческая…». На вопрос префекта о том, где собираются христиане для богослужения, Иустин отвечал: «Где кто хочет и может: разве ты думаешь, что все мы собираемся только в одно место? Нет. Бог христиан не ограничивается каким-либо местом, но невидимый, Он наполняет небо и землю и повсюду принимает от верующих поклонение и славу. — А я, продолжал Иустин, — живу в доме некоего Мартина, близ Тимотинской бани; кто хотел приходить ко мне, тому я сообщал учение истины». — Так ты христианин? спросил префект. «Да, христианин», был решительный ответ Иустина. После того, как и другие товарищи его мужественно исповедали себя христианами, префект опять обратился к Иустину с насмешливыми словами. «Послушай ты, который называешься ученым и думаешь, что знаешь, истинное учение: если тебе после бичевания отсекут голову; уварен ты, что взойдешь на небо?» — «Я надеюсь, отвечал Иустин — получить этот дар, если претерплю все это». «Так ты думаешь, что взойдешь на небо и получишь там награду?» спросил Рустик снова. — «Не думаю только, но знаю и вполне уверен в том» — с твердостью отвечал Иустин. Это было довольно для Рустика. Не желая терять время; он приказал подсудимым принести вместе жертву богам. На отказ их он отвечал угрозою нещадно наказать их. «Наше пламенное желание, сказал Иустин, — пострадать за Господа нашего Иисуса Христа, ибо это дарует нам спасение и дерзновение на страшном и всемирном суде нашего Владыки и Спасителя». — «Делай, что хочешь, прибавили прочие исповедники, — мы христиане и жертв идолам не приносим». Тогда последовал приговор: за отказ их принести жертву богам и неповиновение приказу самодержца бить их и отсечь головы. Так Иустин «увенчал святую жизнь святым мученичеством». (Евс. IV, 16). Евсевий в своей хронике кончину св. мученика полагает в 150 году, но в позднейшем сочинении своем, в церковной истории, он относит ее ко времени общего правления Марка Аврелия и Люция Вера (161—169), и притом говорит, что Иустин умерь около того же времени, как и Поликарп Смирнский — в гонение на христиан в Малой Азии при Марке Аврелии. Юний Рустик, стоический философ один из учителей Марка Аврелия, был им возведен в префекта города Рима. Наконец александрийская хроника свидетельствует, что Иустин скончался в 166 г. по Р. Х.
   Славный в жизни и смерти, философ и мученик, «оставил нам очень много полезнейших памятников ума образованного и ревностно занимавшегося предметами божественными». (Еве. IY, 18). Как высоко были ценимы его сочинения, это показывают отзывы о нем и буквальная нередко заимствованная из него последующих церковных писателей. Евсевий приглашает любознательных к внимательному изучению его писаний. Но самое уважение, которым пользовался Иустин в церкви, не спасло многих его произведений от погибели. Так из перечисляемых Евсевием сочинений некоторые известны теперь только по имени или немного более. Сюда принадлежать: философский трактат о душе, — два сочинения полемико-апологетического содержания, именно книга против эллинов, в которой Иустин (по словам Евсевия) обширно рассуждает о многих спорных между нами и греческими философами предметах и говорит о природе демонов, — и против всех ересей и Маркиона в особенности; и, наконец, сочинение Иустина под заглавием «Певец», которое вероятно имело предметом своим христианские песнопения. С другой стороны знаменитость имени Иустина была причиною того, что в позднейшее время произведения неизвестных авторов намеренно или ненамеренно, во всяком случай без строгой критики, приписывались Иустину и распространялись или издавались под его именем. Некоторые из них носят явные признаки подложности; другие, принадлежа глубокой древности и восходя ко времени Иустина или еще древнее, по своему слогу, содержанию или другим признакам представляют, однако основания сомневаться в их происхождении от Иустина, и подлинность их подвергается спору и пререканиям. Тем важнее для нас те сочинения его, которые дошли до нас с несомненными признаками своей подлинности и вообще принадлежать к главнейшим произведениям Иустина. Таковы: две Апологии и разговор с Трифоном Иудеем.

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).