Против тех, которые спрашивают: зачем Бог, сотворив человека ленивым на добро и удобопреклонным на зло, потом наказывает его за грехи?*
«От природы медлен человек на добро; и столько недугов развилось в нем от неразумной части души и от немощи телесной, что почти необходимо стало ему беспрерывно грешить. Поэтому надлежало бы или сообщить ему какую-либо ангельскую силу, для освобождения его от сих недугов, и даже высшую ангельской, чтобы он мог творить добро, — или уже не требовать от него такой деятельности, для которой наперед не даровано ему потребной силы, и тем более не осуждать его за грехи на вечные, конца неимеющие мучения. Кажется, и сам Бог о сем свидетельствует в священном Писании, когда говорит: «прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его» (Быт. 8:21); «никтоже чист... от скверны» (Иов 14:4); «кто похвалится чисто имети сердце» (Притч. 20:9)?»
Против таких-то умствований направим мы речь свою, при помощи Божией, и прежде всего заметим следующее: Бог есть, во-первых, «Сый», во-вторых, «Благий». Сии два имени — самые главные и по значению обширнейшие из всех, какие Ему приписываются. Первым именем Он сам назвал себя в Ветхом Завете, пред Моисеем на горе (Исх. 3:14); а другое употреблено Единородным Его Сыном, который для того и приходил в мир, чтобы сообщить нам, сколько мы можем вместить, ведение Отца (Матф. 19:16—17). Но, когда слышим мы, что Бог есть Сый, мы тотчас приходим к мысли о блаженном существе Его, по которому собственно Он выше всякого знания и, как некое безбрежное и безпредельное море, заключает в себе всякое бытие: когда же Он именуется Благим, то мы представляем Его началом деятельным, которое сообщает себя и другим существам; потому-что, при этом лишь условии, благий и может называться благим, если т. е. он будет благодетельствовать кому-либо. Следственно оба эти наименования, — и то, которое означает сущность в Боге, и то, которым указывается на Его деятельность, равно должны распростираться, — первое на три ипостаси, которые суть: Отец, Сын и Святый Дух, а последнее на разные роды могущества, на разные действия. И как в первом отношении называем мы Бога триипостасным, так в последнем по справедливости величается Он всемогущим.
Что скажут против этого злоязычники, готовые за все упрекать богословов? Не будут ли порицать последнее разделение, яко бы оно противно несложности Божества? Но в таком случае пусть уже они не различают в Боге, как Сущем, трех ипостасей, когда не хотят допустить разности в действиях Его, как Благого: — тогда по-крайней-мере мудрование их будет совершено Иудейское и вполне достойно их неразумия. Нет; Бог нераздельно разделяется и неслитно соединяется, — говоря богословским языком. И если в одном отношении не выходит, от разделения, сложности в Божестве, то не будет её и в другом; а когда здесь она есть, то должна быть, конечно, и там. Но мы уклоняемся от главной мысли. Обратимся же опять к ней.
Мы сказали, что по первому разделению представляются нам в Боге три достопоклоняемые ипостаси, Отец, Сын и Дух Святый, — Отец, который предвечно родил (Сына) и произвел (Духа) из своей сущности. Сын — рожденный, Святый Дух — исходящий другим некоторым способом, неизреченным и недоведомым: они различаются между собою одними лишь свойствами, или лучше сказать, взаимными отношениями. По другому же разделению усматриваем мы в Боге разные роды благодеяний и могущества, — то, почему Он называется Творцем, Промыслителем, Судиею, Праведным, Крепким, Премудрым, Царем, Господом и другими именами, известными в Богословии положительном. Как Сый, Бог предвечно произвел из Своей сущности Сына или Слово и Святаго Духа, чтобы явилась совершенная Троица, не препятствуя быть единице по естеству или существу: а как Благий, Он сотворил мир сей, составив его из существ видимых и невидимых, — сотворил тогда, когда Ему было угодно, потому-что таковые действия определяются и приводятся в исполнение хотением, а не необходимо следуют из сущности Божией. Поелику же оть единицы (т. е. Отца) двоица (т. е. Сын и Дух Святый) произошла по сущности и вечно, а множественность других существ — по хотению и во времени; то в первом случае сохранилось совершенное равенство и тождество, а в последнем тотчас явилась разнородность и многообразие. И в сем-то смысле может быть справедливо изречение Еллинов: все состоит из тождества и разнообразия (εκ ταυτου και ετερου το παν συνιστασθαι). В Троице, таким образом, всегда пребывает равночестие, единомыслие и совершенное согласие; потому-что Ей несвойственно ни в каком отношении ни уменьшатся, ни увеличиваться: а в творениях есть и первое, и второе, и третье, и т. д., — по существу, по достоинству и по другим отношениям; потому-что безпорядочной множественности и человек не захотел бы произвести, а не то что Бог. Да как бы и мир мог называться космосом (порядком, благоустройством), если бы он состоял не из разнородных и противоположных существ, а только из одинаковых? Как гармония есть сочетание противоположного, согласие разнаго; так и мир, это всеобъятное (παμμιγες) и всекачественное произведение, состоит из частей совершенно разных и противоположных, которые однакож Творческая премудрость распределила с таким искусством, что из них выходит одно гармоническое, чудное целое. Посему-то первое место в нем занимают существа разумные, безтелесные, духовные и простые; второе после них — существа также разумные и духовные, только вместе с тем чувственные и облеченные плотию; третье — разные породы безсловесных животных, одаренных способностию чувствования и произвольного движения, но уже неимеющих разума; за ними следуют зоофиты (нечто среднее между животными и растениями) и растения; напоследок же — все неодушевленные твари, неспособные даже двигаться сами собою. Каждый род исчисленных существ, если сравнивать их между собою, отличается от другого разными степенями преимущества и имеет в себе что-нибудь особенное.
Теперь, — если все создано и распределено Премудрым Художником, если все получило в удел бытие по одной Его милости (ибо могло ли какое-нибудь существо привнести от себя что либо такое, что бы не существовало никогда и никак), — вдруг какая-нибудь тварь, недовольная собственным бытием, объявляет притязания на преимущества другой, и, вместо того, чтобы благодарить Создателя за свои преимущества пред низшими существами, жалуется на недостаток высших совершенств, а не хочет оставаться при том, с чем создана: не покажется ли такая тварь глупою, и можно ли не упрекнуть ее в строптивости и неведении законов мироздания, по которым необходимо должно существовать и первое и второе, разнородное и разнообразное? Так, напр., если бы растение захотело иметь способность чувствовать, а улитка вознегодовала на то, что она не рыба, рыба, что она не человек, и наконец сам человек стал роптать, что он не Ангел: какой безпорядок, какое расстройство произошло бы тогда в мире!.. — Итак, какая же отсюда вытекает обязанность для каждого существа? Быть довольным своею природой, выполнять свое особенное назначение и безпрекословно подчиняться общему порядку вселенной. Если же которая-нибудь тварь будет стремиться к чему-либо, ей несвойственному, то она и в мир внесет неустройство, — потому-что мир потеряет в ней нужную часть, — да и сама себя совершенно погубит, как-то бывает со всяким членом, отторгшимся от своего тела. «Ты кто еси против отвещаяй Богови?» — говорит Апостол (Рим. 9:20). «Кто прежде даде Ему и воздастся Ему» (Рим. 11:35)? «Еда речет здание создавшему е: почто мя сотворил еси тако? Или не имать власти скудельник на брении, от тогожде смешения сотворити ов убо сосуд в честь, ов же не в честь» (Рим. 9:20—21)?
Притом, существам безсловесным и неодушевленным природа дала только то, что необходимо им для самосохранения; а разумным и словесным, назначенным не для мимолетного бытия, но для безсмертия, даровано еще такое премущество, посредством которого они могут не только располагать и управлять сами собою, но и уподобляться Всемогущему, распоряжаться всеми подчиненными существами. Такое преимущество называется свободою. Оно, это достоинство Божественного Существа, сделалось достоянием разумных существ с самого начала творения. Потому-то и веруем мы и исповедуем, что и Ангелы и люди созданы по образу Божию. Сие преимущество так необходимо для существ, сравнительно совершеннейших, т. е. для тех, которые одарены умом и словом и которым вверено разнообразное господство над прочими тварями, — это преимущество, говорю, так необходимо для таких существ, как дыхание для совершеннейших животных. Итак, ужели одни только мы из всех существ будем неблагодарными пред Богом и станем порицать свою природу, потому-что знаем и некоторым образом сами определяем свои обязанности? Или, ужели мы будем поступать против наших обязанностей, потому только, что можем постигать противное? Но какого же наказания и осуждения не заслуживаем мы в таком случае! Это было бы похоже на то, как если бы кто-нибудь, быв поставлен царем над всем миром, снял с себя порфиру и диадиму, и вздумал вести жизнь низкую и развратную, а потом, когда бы его свергнули за то, стал жаловаться не на себя, а на того, кто дал ему власть. История не имеет недостатка в подобных примерах; Сарданапал и Нерон еще и доныне пользуются известностию этого рода, так-как первый вздумал расчесывать шерсть вместе с женами и предавался другим низким наслаждениям, а последний подражал лицедеям и скоморохам и пристрастился к соблазнительным зрелищам: но разсуди сам, как это было гнусно, как противно планам Творца! От того-то и говорится у Пророка: «человек... приложися скотом несмысленным, и уподобися им» (Псал. 48:13).
Человек! Ты рожден господствовать. Пользуйся этим правом; но прежде всего сделайся господином своих страстей, а потом уже управляй безсловесными животными и всеми вещами в мире. Тебе дан случай раскрыть свои силы: не обрати же этого в предлог к небрежности. Всякое управление требует напряженных усилий и бдительности; потому-что неизбежно противоборство от подчиненыых. Посему-то надлежит тебе быть всегда трезвым и внимательным ко всему; не делай ничего необдуманно, ничего по страсти, ничего по внушению грубейшей половины твоего существа (т. е. плоти). — Скажешь: что же мешает мне делать и противное сему? От чего не быть мне недеятельным и безпечным, не жить в роскоши, не предаваться удовольствиям? Пожалуй, ничто не мешает даже валяться в грязи: однакож ты не решишься на это, потому-что знаешь, как это низко и каким существам свойственно. Нет; если к чему-либо увлекает тебя постыдное чувство, удержись от того всеми силами; а на что указывает ум, стремись к тому ревностно. Чувством внушаются иногда и добрые дела; в таком случае повинуйся ему: но когда это будет преступная страсть, спасайся от неё всеми мерами. Если будешь следовать внушению страстей, то скоро потеряешь господство, упадешь духом, сделаешься рабом, — словом, будешь уже не человек, а зверь. — Скажешь: но что же делать, когда страсть производит насилие? Не знаю, что ты разумеешь под именем насилия. Если это обольстительность или сладость страсти; то я не вижу ничего общего между сими словами: потому-что обольстительность и насилие суть понятия несходные и совершенно различные, и преодолеть такое насилие весьма легко. Если же ты говоришь о настоящем насилии, которое происходитх от долговременной привычки; то и я скажу, что, действительно, это насилие есть самое опасное из всех. Привычкою привязываемся мы не только к тому, что льстит нашей чувственности, но и к тому, что не имеет в себе ничего приятного, — привязываемся так крепко, что иногда и хотели бы, да уже не можем переломить себя. В этом положении иные даже рвут на себе волосы, или предаются каким-нибудь другим, столь-же неуместным и безполезным порывам. Но ты сам же приготовляешь себе и это насилие: ибо, тогда-как можно было бы навыком утвердиться в добре, ты допустил диаволу увлечь тебя в противную сторону. Когда же так уже случилось, нужно сделать насилие над самим собою, чтобы переменить свои наклонности, оставить дурные привычки и приобресть навык к добру. Вот почему добродетель и кажется нам и называется иногда тяжелым трудом, требующим чрезвычайного напряжения сил.
Между-тем, с другой стороны, кто не знает, что добродетель нам естественна и всего легче? Что проще, напр., правила: делай добро ближнему, если хочешь, чтобы и он сделал для тебя то-же в подобных обстоятельствах? Или, кому неизвестно другое правило: чего сам себе не желаешь, не делай того и другому? Не подтверждает ли сего и природа? Ужели не знаешь, какою любовию и каким страхом обязан ты Богу? А на сих двух заповедях, сказано, висит весь закон. Еще: ум наш всегда одобряет умеренность. А чего же другого и закон требует? Итак, повинуясь уму, ты будешь повиноваться закону. Не тому-же ли учит и опыт? Не видишь ли, что от умеренности всякое существо укрепляется, а от неумеренности терпит вред? Да и что иное добродетель, как не золотая средина или умеренность (μετρον)?
Но это тело, говоришь ты, есть грузный бот, который того-и-смотри увлечет нас ко дну. — И здесь злословию нет конца. Но я не могу надивиться безстыдству тех, которые думают таким образом оправдать себя: потому-что в своих поступках они оказываются самыми послушными рабами тела и всячески потворствуют ему; а когда дело дойдет до ответственности за грехи, они винят во всем одно тело. Нет, человек! тебе суждено управлять телом, а не раболепствовать пред ним. Если возничiй, по самонадеянности или глупости, совершенно выпустит из рук бразды, и от-того увлечен будет в такую сторону, куда бы не хотел: ужели и тогда виноват будет конь, а не возничий? — Все-таки, скажешь, лучше было бы мне совершенно освободиться от тела: я стал бы вести жизнь равноангельскую. — И это опять безразсудное желание. Ведь таким же образом и вол мог бы сказать: я желал бы быть человеком. Не было ли бы это требование еще справедливее твоего? — Но он этого не скажет, говоришь ты: да притом, по мне, уж лучше быть волом безсловесным, чем получить в удел такую слабую природу, какова человеческая. — Я уже прежде изъяснил тебе, что по планам премудрости Творческой ни один род существ не может поменяться с другим своею природой или преступить от начала положенные границы. Впрочем, если тебе угодно, подражай терпеливости и крепости вола в трудах, — будь волом, но не переставая быть человеком, возложи на выю свою иго закона, носи «бремя легкое» (Матф. 11:30), и познай «стяжавшаго»: сему учит тебя Исаия (Ис. 1:3). Подражай, по возможности, и Ангельской природе, неослабной и неизменной любви Ангелов к Богу, их внимательности в созерцании Божественного света, их непрестанному и возвышенному славословию. Но если бы ты захотел иметь и природу равноангельскую; то это было бы несправедливостию против Создателя, это был бы недуг диавольский: ибо и диавол, пожелав того, что было выше его пророды, потерял и то, что ей принадлежало. Он был Ангелом и занимал первую степень в творении; а захотел еще быть и Богом. Так, может-быть, и ты, сделавшись Ангелом, не остановился бы на сем в своих желаниях, но простерся бы еще далее, научившись однажды не довольствоваться своим состоянием. Не видишь ли теперь, что и самая высокая природа может изменяться, что и ей можно низпасть? Ибо что чище и светлее Ангела? Что выше и тверже неба? Однако ж и светлый Ангел омрачился и низпал до самой крайней степени зла! А что погубило его? То-же самое легкомыслие, которое и тебя развращает, заставляя винить свою природу.
Напротив, тебе надлежало бы благодарить Господа за то, что, между-тем-как этот ангел, павши однажды, никогда уже не может возстановить себя или, по-крайней-мере, не хочет, ты, сколько раз падешь, столько же раз можешь возстать и опять приблизиться к добру. Впрочем, если и ты пребудешь в падении, то подвергнешься тому-же самому наказанию, как и он: так-как будешь виновен в том-же самом. Заметь притом, что он, не будучи облечен телом и не имея пред собою никакого обольстителя, а в-следствие только собственного безумия возмечтал о высоте, превосходящей его природу, отступил от Бога, потерпел величайшее падение и, уклонившись от добра, соделался виновником и распространителем зла в мире. Ибо тотчас, позавидовав нашим прародителям, онь приготовлял им ту же самую чашу и предложил пагубный совет, сказав: «будете, яко бози, ведяще доброе и лукавое» (Быт. 3:5). Видишь, как он разставляет для них сеть и как старается их обольстить, точно так-же, как и сам пал? А они, надмеваясь надеждами, превышающими их природу, и послушались пагубного совета, хотя не были также принуждаемы к тому никакою немощию телесною, на которую мы теперь жалуемся (ибо тогда еще не были они подвержены плотским страстям): они отдали таким образом блага, которыми уже обладали, за те, которые возмечтали получить, и попрали заповедь Создателя, обольстившись тем, что «древо... угодно очима видети» (Быт. 3:6). Видишь ли, говорю, что не какая-нибудь нужда или немощь телесная, но одно легкомыслие было виною зла?.. В противоположность сему и осуждаются они на тяжкие труды. Изгнанные из рая сладости, они должны вести брань и борьбу со страстями телесными и с тем, с кем сначала так неудачно сдружились; это сделает их более бдительными и научит взирать на Того, кто один может их спасти. Они наказываются смертию, и жизнь их ограничивается известными пределами. Эта жизнь, по словам Иова, сделалась искушением (Иов. 7:1), поприщем для подвигов и ратоборства. Но всякое поприще необходимо должно, рано или поздо, кончиться, и затем должно наступить время возмездия. Что же? Не думаешь ли ты быть увенчанным, живя здесь в небрежности и лени? Или, наперед объявляя себя слабым, хочешь предоставить награду другим людям, более мужественным? Нет, говорит: я желал бы, чтоб и они «прияли почесть» (1 Кор. 9:24), но чтоб и я не был жестоко наказан, чтобы, по-крайней-мере, не подвергали меня за временный и незначительный грех вечному мучению.
Итак вот речь наша дошла наконец и до этого пресловутого вопроса, столь страшного для многих безпечных, — вопроса о вечности и безконечности мучений. Многие святые Отцы и во многих местах излагали и раскрывали уже этот предмет: впрочем не мешает и нам поговорить о нем, когда пришлось к слову. Чтобы лучше одолеть противников, мы начнем обличение самым грозным приступом. Сам Бог удостоверяет нас, что и мучения вечны и жизнь будущая вечна, что «червь грешников не умирает и огнь не угасает» (Мк. 9:44, 46, 48): а когда слышишь, что говорит Бог, то уже нечего более сомневаться и переизследывать дело. Творец знает, как поступить с своим творением. Бросаясь сам стремглав в бездну, стыдись обвинять в том Бога и требовать, чтобы Он был человеколюбивее к тебе, чем ты сам к себе. Ибо, если бы ты не мог предвидеть того, что тебя ожидает; то еще было бы какое-нибудь основание твоему извинению. Но как ты коснеешь во зле, несмотря на то, что руководят тебя Пророки, наставляют Апостолы и даже сам Бог предвозвещает тебе, что должно с тобой последовать; то не ожидай пощады. В-самом-деле, если и теперь, когда тебе угрожает такое страшное наказание, ты нисколько не удерживаешь своего тяготения ко злу: то как бы ты уцеломудрился, если бы тебе грозили наказанием более легким? Для того-то Бог, уготовав должное наказание, и предупреждает тебя о том по своему неизреченному человеколюбию и благости, чтобы ты обуздывал себя страхом и не бросался опрометчиво на грехи. Впрочем, не считай Бога только человеколюбивым, но помни также, что Он и правосуден: ведь Он имеет много имен, и свойств, как сказано мною и прежде. В настоящей жизни и грешники могут считать благость Господа своим достоянием: ибо Он многоразлично направляет их к добру и удерживает от зла. Так Он дал нам в пособие закон, приставил к нам Ангелов-хранителей; а прежде сего насадил в нас совесть, этого внутреннего судию поступков; потом посылал к нам Пророков, творил чрез них знамения и чудеса в различиых племенах, и наконец предал за нас на смерть Единородного своего Сына (о величие благости!), который, пришедши в мир сей, явился на земли и пожил с человеками, который принял на себя не какое-нибудь Ангельское естество, но семя Авраамово, по Апостолу (Рим. 1:3), — весь состав нашего существа, и, закалив его огнем Божества, как железо в воде, сделал его неприступным для кровожадных врагов, вознес на небеса и спосадил Отцу, превыше всякого начала и власти. Кто достойно восхвалит такое безмерное человеколюбие? И затем, возглавив нас в самом Себе (Ефес. 1:22, 4,15, 5,23), и соделав верующих членами своего тела (Рим. 12:5; 1 Кор. 6:15, 12,27), Он ниспослал благодать и силу Святаго Духа, чрез крещение вновь возродил нас и приобщил к наследию своего царствия. Если мы и после таких благодеянiй останемся неблагодарными, отступим от веры в Него, презрим Его заповеди, и «кровь заветную, еюже освятихомся, скверну возмним и Духа благодати укорим» (Евр. 10:29): то что еще остается Богу, как не явить свое правосудие и приблизить время суда, на котором каждый должен получить достойное возмездие за свою жизнь, за свои дела? Ибо понятие о правосудии требуеть не того только, чтобы добрым возданы были почести и награды, но чтоб и злые подверглись заслуженному наказанию. Если же тебе хочется, чтобы наказание последних не было вечно, то не хочешь ли, чтоб и блаженство первых было временно? Но весьма неосновательно отнять у святых блага, за которые понесено столько трудов, и удалить их от Бога, для которого презрели они весь мир. Нет, правосудие Божие должно быть верно самому себе во всех своих определениях: и если праведникам уготован живот вечный, то грешникам следует мучение также вечное.
Посмотри на предмет и с другой стороны. Грешник предпочитает любви Божией какие-нибудь суетные удовольствия или страсти, благоденствие, славу, вообще что-нибудь скоропреходящее. Но явно, что и это предпочитает он не как что-либо скоропреходящее или временное, так-как он желал бы, если бы мог, всегда обладать сим, и навсегда забыть о Боге. Посему-то и скорбит он, как-скоро должен бывает разстаться с сими благами, и прилепляется к ним сильно, как-бы на всю жизнь: а Бог для него — пустое слово. Итак, и по суду самого грешника оказывается справедливым, если он навсегда лишится Бога, которого решился он презирать; а между-тем неизбежно ему растаться и с земными благами, ибо они по самой природе своей недодолговечны. Но сие-то вечное и совершенное лишение и есть уже мучение. Впрочем, оно будет сообразно с прегрешениями каждого: это — великая и «кромешняя тьма» (Матф. 8:12, 22,13, 25,30) для тех, которые возлюбили внутреныий мрак неведения и не захотели внимательно смотреть на Божественный свет; — ядовитый червь для тех, которые дорого ценили плотские удовольствия и валялись в тине страстей; — тартар для тех, которые охладели в любви к Богу и ближнему; — огнь неугасимый для тех, которые восплеменялись гневом и доходили до неистовства; — скрежет зубов для тех, которых уста осквернялись злословием и богохульством. Таким образом, если «Бог будет всяческая во всех» (1 Кор. 15:28), то для отпадших от Бога, по сему самому, не останется ничего более, кроме страданий душевных и телесных.
Надобно также обратить внимание и на следующее: живот вечный и блаженство праведников зачинается и созревает еще в сей жизни; а в будущей оно только завершится и вполне обнаружится, подобно тому, как и тело наше зараждается и образуется еще во чреве матери, прежде чем явится на свет. Итак тем, которые посредством добрых дел не приготовили себя к животу вечному, невозможно уже там достигнуть совершенства. Они окажутся там как-бы выкидышами, недоносками, которых ничем нельзя уже поправить, потому-что другого творения для них не будет. — Присовокупим в подтверждение нашего догмата и еще одно доказательство. Именно: политические законы должны служить отражением Божественного правосудия не только в том отношении, что они преследуют преступников, но и в том, что определяют им наказания, сообразные с преступлениями. Но и сии законы присуждают людей на вечные наказания, притом, как известно, не за количество только, но и за качество преступлений. Так, напр., за убийство осуждают на смерть или на вечное изгнание не только того, кто часто или в продолжение всей своей жизни совершал убийства, но и того, кто лишь однажды убил человека. Подобным образом и у Бога назначено вечное мучение тем, кто хотя на короткое время отважился на «грех смерти» (1Ин.5:16).
Скажешь: но в таком случае какое множество во всей вселенной должно погибнуть людей, которые не чествуют Бога, не имеют даже понятия об Нем и наверно оканчивают свою жизнь во грехах! — Но что называешь ты множеством? Для тебя и для меня это покажется множеством: но не слышишь ли, что пред Богом «вси языцы, аки капля от кади и яко притяжение веса вменишася» (Ис. 40:15)? Разумеешь ли ты неодолимое величие силы Божией? Послушай, что говорит Пророк: «содержай круг земли и живущия на ней, аки пруги» (Ис. 40:22)… Человека, сохранившего в чистоте образ Божий и уподобившегося Богу чрез добродетель, по суду Божию не стоит весь мир: но когда он помрачит в себе всякий след Божественных даров и унизится до скотоподобной жизни, то дороже его будет червь, который, по-крайней-мере, сохраняет то, что свойственно ему по природе. «Мужа кровей и льстива гнушается Господь» (Псал. 5:7). Известно тебе, как все мы чувствуем омерзение к трупу и скорее погребаем его в земле, чтобы он не наполнил наших жилищ червями и смрадом. Такова-то для Бога душа, омертвевшая чрез грех и добровольно отделившаяся от жизни Божией. Но Он, при всем том, долготерпит, ожидая покаяния и обращения каждого грешника, — долготерпит, «зане уставил ест ден, в оньже хощет судити вселенней в правде» (Деян. 17:31) и «воздать комуждо по делом его» (Рим.2:6). «Бог судитель праведен и крепок, — говорит Давид; и, как можно было после сего спросить: от чего же Он не мстит грешникам, то Пророк присовокупляет: «крепок, и долготерпелив, и не гнев наводяй на всяк день» (Псал. 7:12). «Аще не обратитеся, оружие свое очистит, лук свой напряже» (Псал. 7:13).
Знают о будущих мучениях и Еллины. И от них можно услышать о подземных местах казни (δικαιοτηρια), об огненных реках и других орудиях наказания нечестивых людей в царстве мрака и теней. Так-то правосудие Божие воспевается и неимеющими закона, и мысль о заслуженном возмездии составляет предмет их верований. А ты, который высчитываешь грешников, — как доселе не поймешь, что лучше один, кто творит волю Божию, чем тысячи людей беззаконных? Или ты не предпочтешь одного Авраама всем Хананеям, одного Лота всем Содомлянам, одного Моисея всем Мадианитянам? Что лучше согласился бы ты иметь: один ли драгоценный камень, или безчисленное множество камешков, ничего нестоющих и там и сям валяющихся по земле? Ужели не дороже для тебя небольшое число покорных слуг, чем несметное множество рабов строптивых и упрямых? Ужели не лучше иметь на своем поле небольшое число плодоносных дерев, чем целый лес диких кустарников? Много песку морского, но мало жемчужин; много железа на земле, но мало золота; многое произращает земля, но не многое из того годится для нашего употребления. Так, прекрасное всегда редко, и от-того драгоценно; а то, чего много на свете, ценится ни во что. Не напрасно Спаситель сказал: «мало есть спасающихся» (Лук. 13:23); «узкая врата и тесный путь, вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его» (Матф. 7:14); «мнози суть звани, мало же избранных» (Матф. 20:16).
Да, говоришь ты: но я хотел бы знать, от чего мы видим больше злых людей, чем добродетельных, когда добродетель для нас естественна? И от чего все мы так легко поддаемся греху? — Отвечу и на сие, сколько сам разумею, чтобы слово наше было самое полное.
Замечено мною выше, что наше поведение управляется, обыкновенно, или умом, или чувствомъ… Но так-как чувство развивается у всех людей с самого детства, а ум, напротив, едва усовершается с продолжением времени, и то должен подкрепляться законами, поддерживаться занятиями, усиливаться опытами; то чувство, предварив пробуждение ума, показывает нам лишь то, что прекрасно или приятно для чувства, и таким образом рано приучает нас к удовольствиям, а наконец и совершенно порабощает себе и, далеко уклонив от ума, предает страстям, этим злым деспотам и жестоким тиранам. Притом, чувство развивается безпрепятственно, и есть общее всех достояние не только словесных, но и безсловесных существ; а ум в своем образовании встречает, особенно у простолюдинов, много разных препятствий… Посему-то у простого народа преобладает чувственное начало, которое, отвергнув ум, сообщающий вещам меру, располагает человека к неумеренности всякого рода. И от того-то большая часть людей, во всех состояниях, закосневает во грехах, поработившись страстям и пребывая в непрерывном рабстве. Но не таков был великий Авраам, этот столь любезный Богу праведник. Он всегда подчинял Агарь Сарре, подчинял чувственное начало уму, и тщательно остерегался первой, хотя прежде имел от ней сына. Когда же, наконец, она не захотела подчиняться, он приказал выгнать ее из дому вместе с её новорожденным сыном. — Не то-же ли терпим каждодневно и мы, начиная с самого детства? Или лучше, не то-же ли терпит природа человеческая, начиная с самого её сотворения? Адам засмотрелся на красивый плод, и прельстился, а чрез то внес в мир грех и смерть. Засматриваемся и мы на разнообразные яства и сласти, приготовленные для наслаждения, также на драгоценные масти и другие подобные предметы роскоши. Отсюда происходит невоздержание, объядение, пьянство; отсюда своеволие и буйство всякого рода. Засматриваемся на испещренные ткани, уборы, на всякие имущества, на поля, на стада, которыми обыкновенно определяется богатство или, лучше сказать, по которым всего менее можно угадать истинное богатство… Отсюда возникают разные несправедливости и грабительства; отсюда войны, частые убийства и безчисленные бедствия. Так вот почему на земле больше злых людей: потому, что они раболепствуют чувству, а чрез него страстям…
Против таких-то умствований направим мы речь свою, при помощи Божией, и прежде всего заметим следующее: Бог есть, во-первых, «Сый», во-вторых, «Благий». Сии два имени — самые главные и по значению обширнейшие из всех, какие Ему приписываются. Первым именем Он сам назвал себя в Ветхом Завете, пред Моисеем на горе (Исх. 3:14); а другое употреблено Единородным Его Сыном, который для того и приходил в мир, чтобы сообщить нам, сколько мы можем вместить, ведение Отца (Матф. 19:16—17). Но, когда слышим мы, что Бог есть Сый, мы тотчас приходим к мысли о блаженном существе Его, по которому собственно Он выше всякого знания и, как некое безбрежное и безпредельное море, заключает в себе всякое бытие: когда же Он именуется Благим, то мы представляем Его началом деятельным, которое сообщает себя и другим существам; потому-что, при этом лишь условии, благий и может называться благим, если т. е. он будет благодетельствовать кому-либо. Следственно оба эти наименования, — и то, которое означает сущность в Боге, и то, которым указывается на Его деятельность, равно должны распростираться, — первое на три ипостаси, которые суть: Отец, Сын и Святый Дух, а последнее на разные роды могущества, на разные действия. И как в первом отношении называем мы Бога триипостасным, так в последнем по справедливости величается Он всемогущим.
Что скажут против этого злоязычники, готовые за все упрекать богословов? Не будут ли порицать последнее разделение, яко бы оно противно несложности Божества? Но в таком случае пусть уже они не различают в Боге, как Сущем, трех ипостасей, когда не хотят допустить разности в действиях Его, как Благого: — тогда по-крайней-мере мудрование их будет совершено Иудейское и вполне достойно их неразумия. Нет; Бог нераздельно разделяется и неслитно соединяется, — говоря богословским языком. И если в одном отношении не выходит, от разделения, сложности в Божестве, то не будет её и в другом; а когда здесь она есть, то должна быть, конечно, и там. Но мы уклоняемся от главной мысли. Обратимся же опять к ней.
Мы сказали, что по первому разделению представляются нам в Боге три достопоклоняемые ипостаси, Отец, Сын и Дух Святый, — Отец, который предвечно родил (Сына) и произвел (Духа) из своей сущности. Сын — рожденный, Святый Дух — исходящий другим некоторым способом, неизреченным и недоведомым: они различаются между собою одними лишь свойствами, или лучше сказать, взаимными отношениями. По другому же разделению усматриваем мы в Боге разные роды благодеяний и могущества, — то, почему Он называется Творцем, Промыслителем, Судиею, Праведным, Крепким, Премудрым, Царем, Господом и другими именами, известными в Богословии положительном. Как Сый, Бог предвечно произвел из Своей сущности Сына или Слово и Святаго Духа, чтобы явилась совершенная Троица, не препятствуя быть единице по естеству или существу: а как Благий, Он сотворил мир сей, составив его из существ видимых и невидимых, — сотворил тогда, когда Ему было угодно, потому-что таковые действия определяются и приводятся в исполнение хотением, а не необходимо следуют из сущности Божией. Поелику же оть единицы (т. е. Отца) двоица (т. е. Сын и Дух Святый) произошла по сущности и вечно, а множественность других существ — по хотению и во времени; то в первом случае сохранилось совершенное равенство и тождество, а в последнем тотчас явилась разнородность и многообразие. И в сем-то смысле может быть справедливо изречение Еллинов: все состоит из тождества и разнообразия (εκ ταυτου και ετερου το παν συνιστασθαι). В Троице, таким образом, всегда пребывает равночестие, единомыслие и совершенное согласие; потому-что Ей несвойственно ни в каком отношении ни уменьшатся, ни увеличиваться: а в творениях есть и первое, и второе, и третье, и т. д., — по существу, по достоинству и по другим отношениям; потому-что безпорядочной множественности и человек не захотел бы произвести, а не то что Бог. Да как бы и мир мог называться космосом (порядком, благоустройством), если бы он состоял не из разнородных и противоположных существ, а только из одинаковых? Как гармония есть сочетание противоположного, согласие разнаго; так и мир, это всеобъятное (παμμιγες) и всекачественное произведение, состоит из частей совершенно разных и противоположных, которые однакож Творческая премудрость распределила с таким искусством, что из них выходит одно гармоническое, чудное целое. Посему-то первое место в нем занимают существа разумные, безтелесные, духовные и простые; второе после них — существа также разумные и духовные, только вместе с тем чувственные и облеченные плотию; третье — разные породы безсловесных животных, одаренных способностию чувствования и произвольного движения, но уже неимеющих разума; за ними следуют зоофиты (нечто среднее между животными и растениями) и растения; напоследок же — все неодушевленные твари, неспособные даже двигаться сами собою. Каждый род исчисленных существ, если сравнивать их между собою, отличается от другого разными степенями преимущества и имеет в себе что-нибудь особенное.
Теперь, — если все создано и распределено Премудрым Художником, если все получило в удел бытие по одной Его милости (ибо могло ли какое-нибудь существо привнести от себя что либо такое, что бы не существовало никогда и никак), — вдруг какая-нибудь тварь, недовольная собственным бытием, объявляет притязания на преимущества другой, и, вместо того, чтобы благодарить Создателя за свои преимущества пред низшими существами, жалуется на недостаток высших совершенств, а не хочет оставаться при том, с чем создана: не покажется ли такая тварь глупою, и можно ли не упрекнуть ее в строптивости и неведении законов мироздания, по которым необходимо должно существовать и первое и второе, разнородное и разнообразное? Так, напр., если бы растение захотело иметь способность чувствовать, а улитка вознегодовала на то, что она не рыба, рыба, что она не человек, и наконец сам человек стал роптать, что он не Ангел: какой безпорядок, какое расстройство произошло бы тогда в мире!.. — Итак, какая же отсюда вытекает обязанность для каждого существа? Быть довольным своею природой, выполнять свое особенное назначение и безпрекословно подчиняться общему порядку вселенной. Если же которая-нибудь тварь будет стремиться к чему-либо, ей несвойственному, то она и в мир внесет неустройство, — потому-что мир потеряет в ней нужную часть, — да и сама себя совершенно погубит, как-то бывает со всяким членом, отторгшимся от своего тела. «Ты кто еси против отвещаяй Богови?» — говорит Апостол (Рим. 9:20). «Кто прежде даде Ему и воздастся Ему» (Рим. 11:35)? «Еда речет здание создавшему е: почто мя сотворил еси тако? Или не имать власти скудельник на брении, от тогожде смешения сотворити ов убо сосуд в честь, ов же не в честь» (Рим. 9:20—21)?
Притом, существам безсловесным и неодушевленным природа дала только то, что необходимо им для самосохранения; а разумным и словесным, назначенным не для мимолетного бытия, но для безсмертия, даровано еще такое премущество, посредством которого они могут не только располагать и управлять сами собою, но и уподобляться Всемогущему, распоряжаться всеми подчиненными существами. Такое преимущество называется свободою. Оно, это достоинство Божественного Существа, сделалось достоянием разумных существ с самого начала творения. Потому-то и веруем мы и исповедуем, что и Ангелы и люди созданы по образу Божию. Сие преимущество так необходимо для существ, сравнительно совершеннейших, т. е. для тех, которые одарены умом и словом и которым вверено разнообразное господство над прочими тварями, — это преимущество, говорю, так необходимо для таких существ, как дыхание для совершеннейших животных. Итак, ужели одни только мы из всех существ будем неблагодарными пред Богом и станем порицать свою природу, потому-что знаем и некоторым образом сами определяем свои обязанности? Или, ужели мы будем поступать против наших обязанностей, потому только, что можем постигать противное? Но какого же наказания и осуждения не заслуживаем мы в таком случае! Это было бы похоже на то, как если бы кто-нибудь, быв поставлен царем над всем миром, снял с себя порфиру и диадиму, и вздумал вести жизнь низкую и развратную, а потом, когда бы его свергнули за то, стал жаловаться не на себя, а на того, кто дал ему власть. История не имеет недостатка в подобных примерах; Сарданапал и Нерон еще и доныне пользуются известностию этого рода, так-как первый вздумал расчесывать шерсть вместе с женами и предавался другим низким наслаждениям, а последний подражал лицедеям и скоморохам и пристрастился к соблазнительным зрелищам: но разсуди сам, как это было гнусно, как противно планам Творца! От того-то и говорится у Пророка: «человек... приложися скотом несмысленным, и уподобися им» (Псал. 48:13).
Человек! Ты рожден господствовать. Пользуйся этим правом; но прежде всего сделайся господином своих страстей, а потом уже управляй безсловесными животными и всеми вещами в мире. Тебе дан случай раскрыть свои силы: не обрати же этого в предлог к небрежности. Всякое управление требует напряженных усилий и бдительности; потому-что неизбежно противоборство от подчиненыых. Посему-то надлежит тебе быть всегда трезвым и внимательным ко всему; не делай ничего необдуманно, ничего по страсти, ничего по внушению грубейшей половины твоего существа (т. е. плоти). — Скажешь: что же мешает мне делать и противное сему? От чего не быть мне недеятельным и безпечным, не жить в роскоши, не предаваться удовольствиям? Пожалуй, ничто не мешает даже валяться в грязи: однакож ты не решишься на это, потому-что знаешь, как это низко и каким существам свойственно. Нет; если к чему-либо увлекает тебя постыдное чувство, удержись от того всеми силами; а на что указывает ум, стремись к тому ревностно. Чувством внушаются иногда и добрые дела; в таком случае повинуйся ему: но когда это будет преступная страсть, спасайся от неё всеми мерами. Если будешь следовать внушению страстей, то скоро потеряешь господство, упадешь духом, сделаешься рабом, — словом, будешь уже не человек, а зверь. — Скажешь: но что же делать, когда страсть производит насилие? Не знаю, что ты разумеешь под именем насилия. Если это обольстительность или сладость страсти; то я не вижу ничего общего между сими словами: потому-что обольстительность и насилие суть понятия несходные и совершенно различные, и преодолеть такое насилие весьма легко. Если же ты говоришь о настоящем насилии, которое происходитх от долговременной привычки; то и я скажу, что, действительно, это насилие есть самое опасное из всех. Привычкою привязываемся мы не только к тому, что льстит нашей чувственности, но и к тому, что не имеет в себе ничего приятного, — привязываемся так крепко, что иногда и хотели бы, да уже не можем переломить себя. В этом положении иные даже рвут на себе волосы, или предаются каким-нибудь другим, столь-же неуместным и безполезным порывам. Но ты сам же приготовляешь себе и это насилие: ибо, тогда-как можно было бы навыком утвердиться в добре, ты допустил диаволу увлечь тебя в противную сторону. Когда же так уже случилось, нужно сделать насилие над самим собою, чтобы переменить свои наклонности, оставить дурные привычки и приобресть навык к добру. Вот почему добродетель и кажется нам и называется иногда тяжелым трудом, требующим чрезвычайного напряжения сил.
Между-тем, с другой стороны, кто не знает, что добродетель нам естественна и всего легче? Что проще, напр., правила: делай добро ближнему, если хочешь, чтобы и он сделал для тебя то-же в подобных обстоятельствах? Или, кому неизвестно другое правило: чего сам себе не желаешь, не делай того и другому? Не подтверждает ли сего и природа? Ужели не знаешь, какою любовию и каким страхом обязан ты Богу? А на сих двух заповедях, сказано, висит весь закон. Еще: ум наш всегда одобряет умеренность. А чего же другого и закон требует? Итак, повинуясь уму, ты будешь повиноваться закону. Не тому-же ли учит и опыт? Не видишь ли, что от умеренности всякое существо укрепляется, а от неумеренности терпит вред? Да и что иное добродетель, как не золотая средина или умеренность (μετρον)?
Но это тело, говоришь ты, есть грузный бот, который того-и-смотри увлечет нас ко дну. — И здесь злословию нет конца. Но я не могу надивиться безстыдству тех, которые думают таким образом оправдать себя: потому-что в своих поступках они оказываются самыми послушными рабами тела и всячески потворствуют ему; а когда дело дойдет до ответственности за грехи, они винят во всем одно тело. Нет, человек! тебе суждено управлять телом, а не раболепствовать пред ним. Если возничiй, по самонадеянности или глупости, совершенно выпустит из рук бразды, и от-того увлечен будет в такую сторону, куда бы не хотел: ужели и тогда виноват будет конь, а не возничий? — Все-таки, скажешь, лучше было бы мне совершенно освободиться от тела: я стал бы вести жизнь равноангельскую. — И это опять безразсудное желание. Ведь таким же образом и вол мог бы сказать: я желал бы быть человеком. Не было ли бы это требование еще справедливее твоего? — Но он этого не скажет, говоришь ты: да притом, по мне, уж лучше быть волом безсловесным, чем получить в удел такую слабую природу, какова человеческая. — Я уже прежде изъяснил тебе, что по планам премудрости Творческой ни один род существ не может поменяться с другим своею природой или преступить от начала положенные границы. Впрочем, если тебе угодно, подражай терпеливости и крепости вола в трудах, — будь волом, но не переставая быть человеком, возложи на выю свою иго закона, носи «бремя легкое» (Матф. 11:30), и познай «стяжавшаго»: сему учит тебя Исаия (Ис. 1:3). Подражай, по возможности, и Ангельской природе, неослабной и неизменной любви Ангелов к Богу, их внимательности в созерцании Божественного света, их непрестанному и возвышенному славословию. Но если бы ты захотел иметь и природу равноангельскую; то это было бы несправедливостию против Создателя, это был бы недуг диавольский: ибо и диавол, пожелав того, что было выше его пророды, потерял и то, что ей принадлежало. Он был Ангелом и занимал первую степень в творении; а захотел еще быть и Богом. Так, может-быть, и ты, сделавшись Ангелом, не остановился бы на сем в своих желаниях, но простерся бы еще далее, научившись однажды не довольствоваться своим состоянием. Не видишь ли теперь, что и самая высокая природа может изменяться, что и ей можно низпасть? Ибо что чище и светлее Ангела? Что выше и тверже неба? Однако ж и светлый Ангел омрачился и низпал до самой крайней степени зла! А что погубило его? То-же самое легкомыслие, которое и тебя развращает, заставляя винить свою природу.
Напротив, тебе надлежало бы благодарить Господа за то, что, между-тем-как этот ангел, павши однажды, никогда уже не может возстановить себя или, по-крайней-мере, не хочет, ты, сколько раз падешь, столько же раз можешь возстать и опять приблизиться к добру. Впрочем, если и ты пребудешь в падении, то подвергнешься тому-же самому наказанию, как и он: так-как будешь виновен в том-же самом. Заметь притом, что он, не будучи облечен телом и не имея пред собою никакого обольстителя, а в-следствие только собственного безумия возмечтал о высоте, превосходящей его природу, отступил от Бога, потерпел величайшее падение и, уклонившись от добра, соделался виновником и распространителем зла в мире. Ибо тотчас, позавидовав нашим прародителям, онь приготовлял им ту же самую чашу и предложил пагубный совет, сказав: «будете, яко бози, ведяще доброе и лукавое» (Быт. 3:5). Видишь, как он разставляет для них сеть и как старается их обольстить, точно так-же, как и сам пал? А они, надмеваясь надеждами, превышающими их природу, и послушались пагубного совета, хотя не были также принуждаемы к тому никакою немощию телесною, на которую мы теперь жалуемся (ибо тогда еще не были они подвержены плотским страстям): они отдали таким образом блага, которыми уже обладали, за те, которые возмечтали получить, и попрали заповедь Создателя, обольстившись тем, что «древо... угодно очима видети» (Быт. 3:6). Видишь ли, говорю, что не какая-нибудь нужда или немощь телесная, но одно легкомыслие было виною зла?.. В противоположность сему и осуждаются они на тяжкие труды. Изгнанные из рая сладости, они должны вести брань и борьбу со страстями телесными и с тем, с кем сначала так неудачно сдружились; это сделает их более бдительными и научит взирать на Того, кто один может их спасти. Они наказываются смертию, и жизнь их ограничивается известными пределами. Эта жизнь, по словам Иова, сделалась искушением (Иов. 7:1), поприщем для подвигов и ратоборства. Но всякое поприще необходимо должно, рано или поздо, кончиться, и затем должно наступить время возмездия. Что же? Не думаешь ли ты быть увенчанным, живя здесь в небрежности и лени? Или, наперед объявляя себя слабым, хочешь предоставить награду другим людям, более мужественным? Нет, говорит: я желал бы, чтоб и они «прияли почесть» (1 Кор. 9:24), но чтоб и я не был жестоко наказан, чтобы, по-крайней-мере, не подвергали меня за временный и незначительный грех вечному мучению.
Итак вот речь наша дошла наконец и до этого пресловутого вопроса, столь страшного для многих безпечных, — вопроса о вечности и безконечности мучений. Многие святые Отцы и во многих местах излагали и раскрывали уже этот предмет: впрочем не мешает и нам поговорить о нем, когда пришлось к слову. Чтобы лучше одолеть противников, мы начнем обличение самым грозным приступом. Сам Бог удостоверяет нас, что и мучения вечны и жизнь будущая вечна, что «червь грешников не умирает и огнь не угасает» (Мк. 9:44, 46, 48): а когда слышишь, что говорит Бог, то уже нечего более сомневаться и переизследывать дело. Творец знает, как поступить с своим творением. Бросаясь сам стремглав в бездну, стыдись обвинять в том Бога и требовать, чтобы Он был человеколюбивее к тебе, чем ты сам к себе. Ибо, если бы ты не мог предвидеть того, что тебя ожидает; то еще было бы какое-нибудь основание твоему извинению. Но как ты коснеешь во зле, несмотря на то, что руководят тебя Пророки, наставляют Апостолы и даже сам Бог предвозвещает тебе, что должно с тобой последовать; то не ожидай пощады. В-самом-деле, если и теперь, когда тебе угрожает такое страшное наказание, ты нисколько не удерживаешь своего тяготения ко злу: то как бы ты уцеломудрился, если бы тебе грозили наказанием более легким? Для того-то Бог, уготовав должное наказание, и предупреждает тебя о том по своему неизреченному человеколюбию и благости, чтобы ты обуздывал себя страхом и не бросался опрометчиво на грехи. Впрочем, не считай Бога только человеколюбивым, но помни также, что Он и правосуден: ведь Он имеет много имен, и свойств, как сказано мною и прежде. В настоящей жизни и грешники могут считать благость Господа своим достоянием: ибо Он многоразлично направляет их к добру и удерживает от зла. Так Он дал нам в пособие закон, приставил к нам Ангелов-хранителей; а прежде сего насадил в нас совесть, этого внутреннего судию поступков; потом посылал к нам Пророков, творил чрез них знамения и чудеса в различиых племенах, и наконец предал за нас на смерть Единородного своего Сына (о величие благости!), который, пришедши в мир сей, явился на земли и пожил с человеками, который принял на себя не какое-нибудь Ангельское естество, но семя Авраамово, по Апостолу (Рим. 1:3), — весь состав нашего существа, и, закалив его огнем Божества, как железо в воде, сделал его неприступным для кровожадных врагов, вознес на небеса и спосадил Отцу, превыше всякого начала и власти. Кто достойно восхвалит такое безмерное человеколюбие? И затем, возглавив нас в самом Себе (Ефес. 1:22, 4,15, 5,23), и соделав верующих членами своего тела (Рим. 12:5; 1 Кор. 6:15, 12,27), Он ниспослал благодать и силу Святаго Духа, чрез крещение вновь возродил нас и приобщил к наследию своего царствия. Если мы и после таких благодеянiй останемся неблагодарными, отступим от веры в Него, презрим Его заповеди, и «кровь заветную, еюже освятихомся, скверну возмним и Духа благодати укорим» (Евр. 10:29): то что еще остается Богу, как не явить свое правосудие и приблизить время суда, на котором каждый должен получить достойное возмездие за свою жизнь, за свои дела? Ибо понятие о правосудии требуеть не того только, чтобы добрым возданы были почести и награды, но чтоб и злые подверглись заслуженному наказанию. Если же тебе хочется, чтобы наказание последних не было вечно, то не хочешь ли, чтоб и блаженство первых было временно? Но весьма неосновательно отнять у святых блага, за которые понесено столько трудов, и удалить их от Бога, для которого презрели они весь мир. Нет, правосудие Божие должно быть верно самому себе во всех своих определениях: и если праведникам уготован живот вечный, то грешникам следует мучение также вечное.
Посмотри на предмет и с другой стороны. Грешник предпочитает любви Божией какие-нибудь суетные удовольствия или страсти, благоденствие, славу, вообще что-нибудь скоропреходящее. Но явно, что и это предпочитает он не как что-либо скоропреходящее или временное, так-как он желал бы, если бы мог, всегда обладать сим, и навсегда забыть о Боге. Посему-то и скорбит он, как-скоро должен бывает разстаться с сими благами, и прилепляется к ним сильно, как-бы на всю жизнь: а Бог для него — пустое слово. Итак, и по суду самого грешника оказывается справедливым, если он навсегда лишится Бога, которого решился он презирать; а между-тем неизбежно ему растаться и с земными благами, ибо они по самой природе своей недодолговечны. Но сие-то вечное и совершенное лишение и есть уже мучение. Впрочем, оно будет сообразно с прегрешениями каждого: это — великая и «кромешняя тьма» (Матф. 8:12, 22,13, 25,30) для тех, которые возлюбили внутреныий мрак неведения и не захотели внимательно смотреть на Божественный свет; — ядовитый червь для тех, которые дорого ценили плотские удовольствия и валялись в тине страстей; — тартар для тех, которые охладели в любви к Богу и ближнему; — огнь неугасимый для тех, которые восплеменялись гневом и доходили до неистовства; — скрежет зубов для тех, которых уста осквернялись злословием и богохульством. Таким образом, если «Бог будет всяческая во всех» (1 Кор. 15:28), то для отпадших от Бога, по сему самому, не останется ничего более, кроме страданий душевных и телесных.
Надобно также обратить внимание и на следующее: живот вечный и блаженство праведников зачинается и созревает еще в сей жизни; а в будущей оно только завершится и вполне обнаружится, подобно тому, как и тело наше зараждается и образуется еще во чреве матери, прежде чем явится на свет. Итак тем, которые посредством добрых дел не приготовили себя к животу вечному, невозможно уже там достигнуть совершенства. Они окажутся там как-бы выкидышами, недоносками, которых ничем нельзя уже поправить, потому-что другого творения для них не будет. — Присовокупим в подтверждение нашего догмата и еще одно доказательство. Именно: политические законы должны служить отражением Божественного правосудия не только в том отношении, что они преследуют преступников, но и в том, что определяют им наказания, сообразные с преступлениями. Но и сии законы присуждают людей на вечные наказания, притом, как известно, не за количество только, но и за качество преступлений. Так, напр., за убийство осуждают на смерть или на вечное изгнание не только того, кто часто или в продолжение всей своей жизни совершал убийства, но и того, кто лишь однажды убил человека. Подобным образом и у Бога назначено вечное мучение тем, кто хотя на короткое время отважился на «грех смерти» (1Ин.5:16).
Скажешь: но в таком случае какое множество во всей вселенной должно погибнуть людей, которые не чествуют Бога, не имеют даже понятия об Нем и наверно оканчивают свою жизнь во грехах! — Но что называешь ты множеством? Для тебя и для меня это покажется множеством: но не слышишь ли, что пред Богом «вси языцы, аки капля от кади и яко притяжение веса вменишася» (Ис. 40:15)? Разумеешь ли ты неодолимое величие силы Божией? Послушай, что говорит Пророк: «содержай круг земли и живущия на ней, аки пруги» (Ис. 40:22)… Человека, сохранившего в чистоте образ Божий и уподобившегося Богу чрез добродетель, по суду Божию не стоит весь мир: но когда он помрачит в себе всякий след Божественных даров и унизится до скотоподобной жизни, то дороже его будет червь, который, по-крайней-мере, сохраняет то, что свойственно ему по природе. «Мужа кровей и льстива гнушается Господь» (Псал. 5:7). Известно тебе, как все мы чувствуем омерзение к трупу и скорее погребаем его в земле, чтобы он не наполнил наших жилищ червями и смрадом. Такова-то для Бога душа, омертвевшая чрез грех и добровольно отделившаяся от жизни Божией. Но Он, при всем том, долготерпит, ожидая покаяния и обращения каждого грешника, — долготерпит, «зане уставил ест ден, в оньже хощет судити вселенней в правде» (Деян. 17:31) и «воздать комуждо по делом его» (Рим.2:6). «Бог судитель праведен и крепок, — говорит Давид; и, как можно было после сего спросить: от чего же Он не мстит грешникам, то Пророк присовокупляет: «крепок, и долготерпелив, и не гнев наводяй на всяк день» (Псал. 7:12). «Аще не обратитеся, оружие свое очистит, лук свой напряже» (Псал. 7:13).
Знают о будущих мучениях и Еллины. И от них можно услышать о подземных местах казни (δικαιοτηρια), об огненных реках и других орудиях наказания нечестивых людей в царстве мрака и теней. Так-то правосудие Божие воспевается и неимеющими закона, и мысль о заслуженном возмездии составляет предмет их верований. А ты, который высчитываешь грешников, — как доселе не поймешь, что лучше один, кто творит волю Божию, чем тысячи людей беззаконных? Или ты не предпочтешь одного Авраама всем Хананеям, одного Лота всем Содомлянам, одного Моисея всем Мадианитянам? Что лучше согласился бы ты иметь: один ли драгоценный камень, или безчисленное множество камешков, ничего нестоющих и там и сям валяющихся по земле? Ужели не дороже для тебя небольшое число покорных слуг, чем несметное множество рабов строптивых и упрямых? Ужели не лучше иметь на своем поле небольшое число плодоносных дерев, чем целый лес диких кустарников? Много песку морского, но мало жемчужин; много железа на земле, но мало золота; многое произращает земля, но не многое из того годится для нашего употребления. Так, прекрасное всегда редко, и от-того драгоценно; а то, чего много на свете, ценится ни во что. Не напрасно Спаситель сказал: «мало есть спасающихся» (Лук. 13:23); «узкая врата и тесный путь, вводяй в живот, и мало их есть, иже обретают его» (Матф. 7:14); «мнози суть звани, мало же избранных» (Матф. 20:16).
Да, говоришь ты: но я хотел бы знать, от чего мы видим больше злых людей, чем добродетельных, когда добродетель для нас естественна? И от чего все мы так легко поддаемся греху? — Отвечу и на сие, сколько сам разумею, чтобы слово наше было самое полное.
Замечено мною выше, что наше поведение управляется, обыкновенно, или умом, или чувствомъ… Но так-как чувство развивается у всех людей с самого детства, а ум, напротив, едва усовершается с продолжением времени, и то должен подкрепляться законами, поддерживаться занятиями, усиливаться опытами; то чувство, предварив пробуждение ума, показывает нам лишь то, что прекрасно или приятно для чувства, и таким образом рано приучает нас к удовольствиям, а наконец и совершенно порабощает себе и, далеко уклонив от ума, предает страстям, этим злым деспотам и жестоким тиранам. Притом, чувство развивается безпрепятственно, и есть общее всех достояние не только словесных, но и безсловесных существ; а ум в своем образовании встречает, особенно у простолюдинов, много разных препятствий… Посему-то у простого народа преобладает чувственное начало, которое, отвергнув ум, сообщающий вещам меру, располагает человека к неумеренности всякого рода. И от того-то большая часть людей, во всех состояниях, закосневает во грехах, поработившись страстям и пребывая в непрерывном рабстве. Но не таков был великий Авраам, этот столь любезный Богу праведник. Он всегда подчинял Агарь Сарре, подчинял чувственное начало уму, и тщательно остерегался первой, хотя прежде имел от ней сына. Когда же, наконец, она не захотела подчиняться, он приказал выгнать ее из дому вместе с её новорожденным сыном. — Не то-же ли терпим каждодневно и мы, начиная с самого детства? Или лучше, не то-же ли терпит природа человеческая, начиная с самого её сотворения? Адам засмотрелся на красивый плод, и прельстился, а чрез то внес в мир грех и смерть. Засматриваемся и мы на разнообразные яства и сласти, приготовленные для наслаждения, также на драгоценные масти и другие подобные предметы роскоши. Отсюда происходит невоздержание, объядение, пьянство; отсюда своеволие и буйство всякого рода. Засматриваемся на испещренные ткани, уборы, на всякие имущества, на поля, на стада, которыми обыкновенно определяется богатство или, лучше сказать, по которым всего менее можно угадать истинное богатство… Отсюда возникают разные несправедливости и грабительства; отсюда войны, частые убийства и безчисленные бедствия. Так вот почему на земле больше злых людей: потому, что они раболепствуют чувству, а чрез него страстям…
Информация о первоисточнике
При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).
Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).
© Онлайн библиотека сайта Православие и мир, 2011–2024
В Православной электронной библиотеке
использованы материалы
"Издательства сестричества им. свт. Игнатия Ставропольского";
онлайн-библиотек
pagez.ru,
lib.eparhia-saratov.ru,
wco.ru,
sedmitza.ru,
pravbeseda.ru,
orthlib.ru
и других открытых ресурсов.