EPUB FB2 MOBIPOCKET HTML

В память вечную будет праведник

Пролог

Нет ничего необычного в том, что по временам в лоне Церкви воинствующей появляются подвижники, чада света и сыны Божии по благодати, которые перешли от суеты этого тленного мира в нетленное блаженство вечной жизни. «Добрым подвигом» подвизавшиеся и поднявшие свой земной крест, они достигли совершенства в Духе Святом, став светом для сидящих во тьме и примером для подражания всем верующим. Они усердно исполняли Божественные заповеди, очистили себя от всякой скверны «плоти и духа», перейдя от жизни против естества к жизни по естеству, и через вселившегося в них Святаго Духа взошли в состояние жизни сверх естества.
Добровольно обнищав духом, через плач пришли они в состояние кротости. Душами их овладело милосердие, эта «дщерь Небесного Царя», Который по причине ее, нас и «нашего ради спасения», «Себя умалил, зрак раба прияв» (Флп.2:7). Они соделались миротворцами, поскольку в них обитал «Христос, мир наш» (Еф.2:14). Благодать Духа говорила в их чистых сердцах, и, насколько это возможно людям, они зрели Бога. Они пребывали в поношении, были гонимы видимыми и невидимыми врагами, и вот, ныне радуются на Небесах, приемля награду за свои великие труды.
Мы рады предложить возлюбленному народу Господню четвертую книгу из начатой нами серии «Душеполезные ватопедские чтения», под названием «В память вечную будет праведник», написанную нашим уважаемым старцем монахом Иосифом. В данной книге содержатся краткие жизнеописания подвижников монахов и праведников, с некоторыми из которых наш уважаемый старец был знаком лично за свою более чем полувековую монашескую жизнь. И в самом деле, читать этот труд сегодня не только приятно и полезно, но и необходимо, так как в нем представлена та жизнь, какую эти праведники вели не «во время оно», но в сложные нынешние времена, среди свойственного всему современному миру смятения. Знакомясь с жизнеописаниями этих старцев (некоторые из которых настолько близки к нам по времени жизни, что и мы, более молодые, знали их лично), убеждаешься, что и в наше время возможно достичь святости, и тот, кто стремится к более высокой и совершенной жизни во Христе, может в их лице найти образец для подражания.
Мы смиренно молимся, чтобы эта книга, издаваемая Ватопедским монастырем, способствовала духовному преуспеянию народа Божиего к славе Святой Его Церкви, которая всегда порождала праведников и святых.
Написал 25 марта 1995 года в праздник Благовещения Госпожи нашей Богородицы архимандрит Ефрем и со мною во Христе братия в пребывающей под покровом Богородицы Святой великой Ватопедской обители.

Введение

«Пустынным живот блажен есть божественным рачением воскриляющимся». Насколько подходят эти слаще меда слова тем, кто желает взять на себя Крест Господа нашего! А также и другие: «Коль возлюбленна селения Твоя Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни» (Пс.83:2—3).
Сладчайший наш , поскольку Он и «вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр.13:8), не только «во время оно», но и сегодня призывает Своих подвижников свидетельствовать о Его постоянном, живом и действенном присутствии, подтверждающем истинность Его обетовании: «Я с вами во все дни до скончания века» (Мф.28:20).
Благочестивый обычай боголюбцев удаляться на безмолвие для того, чтобы, не отвлекаясь ни на что, служить Богу и всецело с Ним пребывать, существовал с самого начала как в период Закона, так и в последующий период благодати. Однако подобная практика приобрела организованный характер и достигла своего расцвета только после III века, благодаря тем благоприятным условиям, которые были свойственны пропитанной в весьма значительной степени христианским духом Византии.
Но все-таки основным мотивом того, что христиане, и особенно после прекращения гонений, предавались безмолвной жизни, являлась ревность по Богу. Именно она, эта ревность в предыдущую эпоху подвигала верных самим являться на мучение, выражая тем самым их совершенную любовь к Богу, и запечатлевать это свидетельство своей кровью. Эти пламенеющие, уязвленные стрелами божественной любви сердца, не зная, как проявить свое упорное стремление к Богу, обращались теперь уже к безкровному исповеданию, к добровольному мученичеству. Зная слова апостола Павла, что «те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал.5:24), они перенесли место подвигов с арен амфитеатров в пустыни: «...скитались в милотях и козьих кожах, терпя недостатки, скорби, озлобления; те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр.11:37—38). Одни в одиночестве, «только с Богом», другие по двое или по трое, третьи — группами, имея все в общем пользовании, союзом любви, которая есть «совокупность совершенства», соединенные (Кол.3:14), «сподобились обетовании», потому как всеми силами и средствами «творили правду» (Евр.11:33).
Считается, что отличающиеся теплым климатом и спокойной тогда обстановкой области Египта и Ливии, а вскоре и соседней Палестины, где и совершилось по домостроительству Божию спасение мира, стали первыми местами, где вели мысленную безкровную брань эти мужественные мученики. Постепенное сокращение в размерах Византийской империи, которая им давала защиту, и подобное вихрю распространение ислама, вынудили их к переселению. Так в горах Олимпа и Вифинии появились монашеские обители. Однако и здесь, по причине той неустроенности, что последовала за упадком христианства в Византийской империи, они пробыли недолго. И тогда, по Промыслу и домостроительству Божию, на долю Афонского полуострова выпал исключительный жребий — непрерывно теперь уже продолжать традицию Студитского монастыря, которая, в конце концов, перешла в безсмертное Паламитское богословие, являющееся славой нашего святоотеческого предания и всего Православия.
Эту истину мы собираемся обосновать примерами из жизни современных замечательных подвижников, которые, живя в наше время, совершают подвиги свойственные тем временам, подтверждая тем самым истинность слов Господа о том, что Церковь Его будет порождать святых во все дни до скончания века.

Преподобный Дионисий (бывший Кавсокаливит)

Преподобный старец Дионисий, о происхождении и раннем периоде жизни которого нам ничего неизвестно, служил диаконом во Вселенской Патриархии. Однако вскоре он оставляет это служение и удаляется на безмолвие в скит Кавсокаливитов на Святой Горе Афон, в келью святого Харлампия. Отличаясь совершенной нестяжательностью, любя безмолвие и непрестанно внимая себе, в поисках безпопечительной и безмолвной жизни, Дионисий постоянно менял места своего пребывания. Так, передавали, что он обошел множество лежавших в руинах монастырей и скитов и около 1878 года посетил Кипр. Его внимание привлек заброшенный в то время исторический Ставровунийский монастырь, поскольку местность, где он находился, была тихой и пустынной. Однако Господь попустил так, что монастырь вскоре был уничтожен в результате пожара, виновниками которого стали пастухи. И тогда благочестивый подвижник Дионисий оставляет это место и переходит в другой, также находящийся в одном из пустынных мест острова, — монастырь Троодитисса. Настоятелем в то время там был архимандрит Герман. Будучи весьма искусным иконописцем, во время своего пребывания в этом монастыре Дионисий написал иконы для иконостаса. Примерно в 1890 году этот блаженный старец узнает, что монашеская жизнь в Ставровунийском монастыре стала как-то налаживаться, вследствие чего он возвращается туда и продолжает там нести свои аскетические труды — уже до самой своей кончины.
Самым древним строением монастыря, который, по преданию, был сооружен святой царицей Еленой на обратном пути из Иерусалима в Константинополь после обретения Честного Креста, был находящийся на самой вершине горы Крестовоздвиженский храм с кельями вокруг него. В нем блаженный старец Дионисий и оставался на субботу и воскресенье всякий раз, когда совершалась Божественная литургия. Остальные дни недели он проводил в безмолвии и занятиях иконописью в каких-то небольших кельях, построенных им самим на юго-восточном склоне горы.
Около 1890 года в этот монастырь пришел Варнава (впоследствии его настоятель) с двумя своими братьями — Каллиником и Григорием. Перед тем как прийти к старцу Дионисию, они пробыли некоторое время на Афоне, где были наставлены в отеческом предании: Варнава — в общежительном Каракалльском монастыре, а его братья Каллиник и Григорий — в Каливе «Святого Георгия», что относится к Скиту Святой Анны. Впоследствии там обосновалось знаменитое братство Карцонеев.
Присутствие трех молодых монахов в только что созданном братстве старца Дионисия вскоре привлекло и других, таких же богобоязненных, так что в результате возник общежительный монастырь. Любитель безмолвия и еще в большей степени трезвения сам Дионисий не только не изменил свой образ жизни, но одновременно со всей строгостью обучал своих учеников в подлинно афонском духе тому, что считал главнейшей обязанностью монаха, а именно: послушанию, отречению собственной воли и, особенно, молитве. Он указывал на молчание и нестяжательность, как на основные средства к достижению молитвы и состояния трезвения, а также на самоукорение, как на матерь смиренномудрия. Старец был настолько молчалив, что это свидетельствовало о том, что он был занят «тайным» исследованием помыслов, постоянно впадая в состояние сердечного безмолвия. Он часто говорил юному тогда Дионисию:
— Ах, чадо! Хочу с кем-нибудь поговорить и не нахожу никого, кому бы я мог передать эти тайны.
— А почему бы тебе ни поговорить со мной? — спрашивал его юный Дионисий. И старец отвечал:
— Не можешь ты еще, чадо, понять их значение.
Конечно, духоносный старец не открыл тогда тайн созерцания молодому своему преемнику, но и не лишил его вовсе духовного наследства, которое оставляет истинный отец и наставник законному сыну и ученику, поскольку далее мы убедимся в том, что молодой Дионисий во всем стал подражать своему истинному отцу и учителю.
Богодухновенный, духоносный и преподобный старец Дионисий, как добрый домоправитель, наставлял собравшихся вокруг него братьев в подлинном святоотеческом и афонскомдухе. Достигнув глубокой старости и предвидя свою кончину, он преселился в мир иной.
Этот святой жизни человек не только восстановил Ставровунийскую обитель на Кипре, но и стал родоначальником ее монашеского братства. О святости корня свидетельствуют прекрасные плоды, ибо, по слову Господа: «дерево познается по плодам» (Мф.7:20).

Игумен Варнава

Что достойного этой священной главы можем сказать мы, недостойные и негодные? Однако описать то, хотя и немногое, что узнали, мы просто должны и обязаны.
Этот замечательный и благодатный подвижник, а затем настоятель Ставровунийского монастыря отец Варнава родился в 1864 году, а в монастырь пришел в 1890 году. Как мы уже упоминали ранее, азам монашеской жизни он был обучен на Афоне строгим и в высшей степени укорененным в святоотеческом предании старцем Каракалльского монастыря Кодратом.
В 1892 году он был избран начальствующим в монастыре, а в 1910 году, в Воскресение Самаряныни, не достигнув еще старческого возраста, был поставлен игуменом над братией вновь образовавшегося Ставровунийского монастыря. В этом сане отец Варнава пробыл и последующие сорок лет, когда уже количество братии значительно увеличилось. Всегда деятельный и рассудительный он строго следил за соблюдением устава общежительного монастыря, так что ни разу не дал и малейшего повода для упрека в его нарушении. Через всю жизнь отец Варнава пронес первоначальную ревность по Богу и всегда отличался добродетелями, особенно кротостью и беззлобием. Никто и никогда не видел отца игумена возмущенным или обезпокоенным чем-то, несмотря на множество причин для этого, поскольку число братии постоянно росло. К благословенному этому старцу с полным основанием можно было отнести слова Священного Писания: «вот, подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства» (Ин.1:48).
До самого конца жизни он нес подвиг добровольной нищеты и никогда не хотел, чтобы у него было то, чего бы не имела и прочая братия, и что подчеркивало бы «важность» игуменского сана. В одежде отец Варнава был настолько непритязателен, что никогда не надевал ни шерстяную, ни шелковую, ни нарядную или даже просто выглаженную одежду. В его келье, которая была всегда открыта, независимо от того был ли он в монастыре или отсутствовал, не было ничего, кроме трех грубо сколоченных табуреток, столика с лампой, простой кровати и небольшого кувшина. Сменное белье хранилось в открытом сундуке под кроватью. Еды или каких-то напитков, кроме воды, никто в его келье никогда не видел. Питался отец игумен так же как и все, и никогда не требовал к столу что-то особенное, несмотря на то, что в монастыре в большом количестве выращивали на продажу фрукты, а также были заняты производством других продуктов питания. Он никогда не жаловался на неразбериху, часто имевшую место по вине ответственных за послушания. Как-то раз из-за небрежности повара была испорчена еда, а именно: повар покрошил в нее по ошибке ладан, так что никто из отцов не смог это есть. Некоторые отказались даже и пробовать, поскольку вкус был действительно отвратительный. И только блаженный старец Варнава без протеста все съел, а затем всем присутствующим посоветовал быть просто внимательными.
В те дни, когда с ним познакомился я, убогий, он уже не трудился на послушаниях, хотя по молодости был строителем. К службам имел великую ревность, «пламенея духом» (Рим.12:11), в церковь всегда приходил до возгласа: «благословен Бог...» и оставался до конца, выходя лишь по крайней необходимости. Старец отказывался от всех удобств, что к тому же и требуется от нас, монахов, подходя к этому с рассуждением, и всегда «делом и словом» обучал братию основной обязанности монаха — духовному и телесному труду. Но самое-то невероятное для нашего теплохладного поколения это то, что отец Варнава никогда не мылся, а, умываясь, лишь слегка промывал глаза. И, несмотря на это, всегда был чистым, а лицо его излучало необыкновенный свет. Являясь настоятелем единственной на всем острове процветающей обители, он мог достигнуть высокого положения, но избегал любых почестей и всего показного. Смиренный Варнава отказался принять священство, променять скромный монашеский сан на более высокий — священника, хотя и местный епископ, и официальная власть весьма на этом настаивали. Многие ставили ему на вид то, что исполнение обязанностей настоятеля требует полноты духовной власти, то есть священства, но эта святая душа не соглашалась принять священный сан. Тем не менее, никогда этот простой монах не был в презрении у известных и богобоязненных иеромонахов, которые проживали в то время в монастыре, а также у знаменитого своей ученостью отца Киприана, что блистал тогда на небосводе Кипрской Церкви. В благочестии, добродетелях и духовном опыте, свойственных их настоятелю, эти богобоязненные отцы усматривали проявление святоотеческого духа, весьма отличного от любых поверхностных и сухих форм.
Благоговение и готовность к самопожертвованию и труду, отличавшие блаженного старца с самого начала, нисколько не уменьшились с течением времени. Достигнув восьмидесятилетнего возраста, он не оставлял поклоны. Даже когда у него была огромная грыжа на шее, отец Варнава продолжал класть поклоны перед Причастием, следуя тому простому правилу, какое обычно принято у всех монахов. Одна из сестер старца, будучи весьма благочестивой и боголюбивой, еще в детском возрасте провидела о монашеском постриге старца и его братьев, а ему, в частности, предсказала, как он сам нам об этом поведал, что его выберут настоятелем. Послужив в терпении и смирении своему монастырю в течение целых сорока лет, отец Варнава преставился о Господе в глубокой старости 17 февраля, присоединившись к воинству святых отцов.

Старец Каллиник

Был знаком я и с другим старцем — Каллиником, достойным последователем святых отцов и братом игумена Варнавы. Каллиник вместе с другим своим родным братом Григорием был также обучен азам монашеской жизни на старом Афоне. В одно и то же время они покинули Святую Гору и поселились в Ставровунийской обители, где предали себя отеческому попечению приснопамятного старца Дионисия, верного последователя святоотеческих традиций богословия трезвения. Вместе с игуменом Варнавой братья всю свою монашескую жизнь провели в подвигах.
В молодости старец Каллиник столярничал и занимался другой физической работой, разумеется насколько позволяли силы. Жизнь его — есть ярчайший пример послушания и самопожертвования, поскольку он никогда не делал то, что ему нравилось или того, в чем обычно проявляется наш эгоизм. Всегда погруженный в работу старец одно лишь имел занятие: непрестанно творить молитву. Это «втайне» исследование помыслов и было предметом его постоянной заботы. Отец Каллиник никогда ни с кем не спорил, никогда не укорил другого брата, но, напротив, с отеческой любовью и терпением обучал более молодых правильной монашеской жизни. Никто не помнил, чтобы он когда нарушил устав монастыря, или не пришел на какую-нибудь из совершавшихся ежедневно служб, или опустил что-то из своего правила. Где бы ни находился этот блаженный старец, везде он являл собою образец душевного мира и спокойствия. Настолько он был тих и молчалив, что мог не разговаривая провести целую неделю и поэтому приходившие в монастырь думали, что он — немой. А на самом деле старец «беседовал втайне с Тем, Кто проникает в сокровенное человеков». Когда же отец Каллиник состарился и мог едва передвигаться, то и тогда он не хотел оставаться без дела, но занимался тем, что очищал от шелухи зерна или исполнял, другую, подобную работу. Имея такую любовь к Богу и ревность, блаженный старец Каллиник безмятежно прожил свою жизнь, заслужив одновременно и уважение как член Священного Собрания Монастыря. Этого любителя безмолвия отличали еще и безпримерная простота и нестяжательность. За те девять лет, что я, убогий, провел там, ни разу не помню, чтобы видел на нем новую или хотя бы праздничную одежду, какую надевали мы, все прочие. Напротив, одежду он носил всегда дырявую и ветхую, а на другой, сменной, было столько заплат, что нельзя было и понять, из какой материи она сделана. Помню, после его кончины, нас позвал его брат, настоятель монастыря отец Варнава, чтобы показать нам «богатства» старца и его убогую келью, в которой, казалось, никто и не жил никогда. Единственное, что мы увидали во множестве, так это клопов, в сгнившем соломенном матрасе. И тогда тронутый этим со слезами на глазах наш настоятель сказал со скорбью: «Вот, отцы, богатство брата Каллиника!»
Их родного брата Григория я не застал, поскольку он скончался раньше; да и он был славная отрасль того же корня.

Благочестивый Дионисий Младший

Этот преподобный старец Дионисий был точной копией обновителя монастыря, от которого унаследовал и само имя. В раннем детстве он лишился отца, но, благодаря матери, которая была замечательным человеком, Дионисий и его брат Стефан, также вслед за ним ставший позднее монахом, получили очень хорошее воспитание. Весьма немаловажен для того времени факт, что будущий старец имел также и диплом учителя. Когда Дионисий пришел к старцу , чтобы принять постриг, он еще не закончил учиться. Но рассудительный старец отослал его вместе с рясой обратно для завершения учебы. Познав тонкости монашеского жития, Дионисий младший одновременно научился от своего мудрого старца и искусству иконописи, считаясь впоследствии одним из замечательных и крупных иконописцев, пользовавшихся большим успехом.
Но что нам сказать об этом прославленном подвижнике и продолжателе отеческих традиций, скрывавшем под таинственным покровом молчания и тайного делания всю свою жизнь, и которого все дела запечатлены венцом добродетелей — смиренномудрием? Он был приучен и ревностно следовал основному принципу монашеского делания «работать втайне» и мы, ничтожные, замечали, какое удовольствие ему доставляло «тайное» исследование помыслов и незаметное для многих совершенствование в святости.
Я не могу припомнить, когда точно он привел в монастырь своего родного брата Стефана, но было совершенно ясно, что он неустанно заботился о том, чтобы научить его монашескому житию, почему Стефан всегда и находился при нем, в особом помещении. То усердие, благочестие, скромность, уступчивость, смиренномудрие и литургический настрой, что были свойственны иеромонаху Стефану, свидетельствовали об отеческой заботе и попечении преподобного старца Дионисия. Для других братьев, и особенно для более молодых, он являлся солью и светом. Под влиянием тихого и кроткого старца менялись и другие отцы, а при возникавших недоразумениях одного только его присутствия и ласковых слов было достаточно, чтобы все успокоились. Как тень следует за любым телом, которое ее отбрасывает, так и здесь этого старца сопровождали кротость, простота и мир. Слова одного из блаженств, произнесенные Господом: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф.5:9), полностью подходят к отцу Дионисию, настолько, насколько эту заповедь человек может исполнить. Никто не помнит, чтобы его видели когда-нибудь встревоженным или чем-то обезпокоенным, либо говорящим грубо и резко. Но напротив, его слова, нрав, да и вообще все поведение в целом, были подобны миру и благоуханию Христову. А как он умел утешить и «умастить», согласно изречению, нас, молодых, словами из Священного Писания и толкованиями на них. Как-то раз я совершил что-то по неосторожности, а скорее по юношеской неопытности и желанию выказать себя. Он подошел ко мне, по-отечески улыбаясь, и с любовью кротко сказал чему нас учит Павел по Священному Писанию: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех, и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры, Иисуса...» (Евр.12:1—2).
Кроме тех добродетелей, что были у всех на виду, его отличало и то, что он пребывал буквально в плену бодрствования и внутреннего созерцания. Целыми часами старец мог стоять неподвижно, находясь в это время в состоянии восхищения в областях тайных и удаленных от обычного человека. От него часто исходило тонкое духовное благоухание, свидетельствовавшее о присутствии Божественной благодати и обнаруживавшее перед теми, кто знал об этом, что он за человек. По этой самой причине отец Дионисий не задерживался долго на одном месте.
Он был также весьма воздержен в пище, и никто никогда не видел, чтобы старец ел что-то вне трапезы, в которой он также проявлял воздержание. Отец Дионисий никогда не вкушал скоромного, а самое большее, что он позволял себе, была пища с маслом в тот период, когда не было поста. Во дни тех старцев в монастыре дозволялся добровольный пост.
К службам старец всегда имел великую ревность, а когда не пел, то становился в отдалении и молился почти всегда с закрытыми глазами, было только видно иногда, как шевелились его губы. Выражение лица, одно его присутствие представляли собой духовное зрелище. Сердце старца, исполненное божественной любви, распалялось ревностью по Богу, и ничто не могло отвлечь его устремленный к Богу ум.
Отец Дионисий никогда не говорил лишних и безполезных слов, но лишь то, что касалось дел монастыря или на какую-нибудь духовную тему, имея в виду наставить и поддержать собеседника. А вообще обычно он молчал. Имея неразлучным своим спутником нестяжание и «нищету», старец не приобрел ничего от принадлежащих веку сему, как и бывшие до него отцы, кроме простой и скромной одежды. Со свойственным ему смиренномудрием старцу удалось неприметно, а следовательно в безвестности, прожить всю свою жизнь: неизвестным для многих, но известным Одному Тому, Кого возлюбил с самого детства и Кому ревностно следовал.
Моя попытка в общих чертах внешне описать жизнь этого поистине богоносного и богодухновенного старца скорее умаляет его образ. Ведь что можно сказать об «избранном сосуде» (Деян.9:15), в котором «смертное поглощено... жизнью» (2Кор.5:4), а каждая мысль и действие направляются «умом Христовым»?
После смерти преподобного Варнавы, уступая оказываемому на него давлению, отец Дионисий восприял игуменство, но жить ему оставалось уже недолго. Неусыпные заботы, связанные с тяжелым пастырским трудом, еще более стали утомлять находящегося уже в глубокой старости отца Дионисия и, таким образом, исполненный днями и добродетелями, он преселился в вечность.
В воскресенье святых отцов Первого Вселенского Собора старец был на всенощном бдении, затем причастился Святых Тайн и, изнемогая от усталости, удалился в келью. Чуть позже его пособоровали и во второй половине дня он мирно предал душу Господу. Это случилось в 1951 году.

Родные братья старцы Паисий и Дамаскин

Достойный для подражания пример строго монашеского жития нам оставили боголю-бивые родные братья Паисий и Дамаскин, которые никогда не были на Афоне, но учились со всей ревностью у ног бывших афонских отцов.
Родом они происходили из Арадиппа, небольшого городка близ Ларнаки на Кипре. Их отец, священник, оставил после себя у прихожан светлую память как замечательный духовник и служитель Господень. Он отличался строгостью жизни и даром духовного рассуждения. Если древо познается «по плодам» (Мф.7:20), то мы не ошибемся, полагая эти добрые ростки близ корня. Паисий был старше не только по возрасту, но и также предшествовал своему брату Дамаскину добрым почином. Первым оставив дом, по слову Писания, устремившись «во дворы Господни» (Пс.83:3), Паисий рано присоединился к малочисленной тогда братии Ставровунийской обители, и, как мне кажется, застал еще ее первого строителя.
За то, что Паисий скрыл от Дамаскина свое намерение стать монахом, тот разгневался на него и долгое время с ним совсем не общался. Позднее их отец, предвидя духовное преуспеяние братьев, стал уговаривать Дамаскина посетить своего брата в монастыре и снова соединиться с ним. Мягкий по характеру Дамаскин послушался отца и пошел в монастырь, откуда уже более никогда не возвращался в мир, но пребывал там до конца жизни, имея один и тот же помысл с единодушным ему братом Паисием, и вместе с ним славил святой своей жизнью Бога.
Всеобъемлющая Божественная благодать, привлекающая к себе своих, «немощная врачующая и оскудевающая восполняющая» приняла в свое лоно непостыдных делателей правды, родственных по крови, одинаково мыслящих и сходных жизнью, которая была яркой страницей на небосклоне нашей Церкви. Да и я, ничтожный, в свою очередь, не скрою, что получил в самом начале своего пути от этих двух делателей добродетели большую пользу, поскольку видел, как все их внутреннее естество трепещет, распаляемое огнем божественной ревности, проистекавшей от их неустанных трудов. И это все несмотря на то, что они уже оба находились в преклонном возрасте, когда ревность обычно угасает. Между этими подвижниками, с успехом проходившими монашеское поприще, было установлено своего рода священное состязание, чтобы «у них ни в чем не было недостатка» (Тит.3:13), и поэтому они использовали любой предлог и повод к законному подвигу, чтобы, по благодати Христовой, сокрушить в себе «ветхаго человека» (Еф.4:22., Кол.3:9). На первом месте у них были послушание и повиновение, и благодаря этому более простой и беззлобный Паисий пламенел огнем божественной любви в такой степени, что, казалось, пребывал вне себя и забывал о боли и усталости, а более серьезный Дамаскин имел соответственно дар слез и смирение.
О, воистину блаженная двоица, единомысленная и единоревностная! Сколько раз, когда я мучился по причине юношеской неопытности, вы учили мое ничтожество своим примером. Порой в храме, когда блаженный Дамаскин пел или читал (в основном предначинательный псалом), от слез, что находили на него в это время, он не мог продолжать. Любое проявление непослушания было для них чуждо и неприемлемо. А блаженному Паисию, который даже в то время, когда был уже стар и согбен от постоянных трудов, были незнакомы праздность и отдых. Сей благословенный муж постоянно держал внутреннюю молитву, и она усиливала в нем жажду Того, Кто призывает к Себе «труждающихся и обремененных» (Мф.11:28), чтобы ему, в какой бы час его ни призвали, быть всегда на месте и не отлучаться ни под каким предлогом. Будучи молодым, отец Паисий работал за пределами монастыря в поле вместе с рабочими, собирал урожай, ухаживал за скотом, занимался погрузкой и разгрузкой, а позже, в старости, в самом монастыре трудился в пекарне, и вообще, в любом месте, где требовался труд или была какая грязная работа, неприемлемая для других, он с радостью ревностно и молча брался за нее, увлекая всех своим благочестием.
Но самую большую ревность и усердие он проявлял к церковным службам. Никогда отец Паисий не уклонялся и не избегал чтения и пения в храме, независимо от того, что нужно было петь или читать. Не обращал он также внимания при этом и на свою усталость. Он читал как малое дитя без устали и с усердием часы, кафизмы и другое, что положено уставом, а также и во время трапезы, никогда не считаясь со своим возрастом или положением, которое занимал, будучи одним из первых старцев в монастыре.
Когда старец удалялся в келью, то, если не чувствовал необходимости в небольшом отдыхе, брал в руки книгу и, читая, всегда проливал теплые слезы. Едва услышав одно лишь имя Пресвятой Богородицы, или увидев Ее икону, он забывал всего себя, его влекло к Ней, охваченного любовью, и, как малое дитя, он с такой силой лобызал эту икону, что звук лобзания можно было услышать с большого расстояния.
Как возможно описать или понять душу, пригвожденную страхом Господним, которую уязвили стрелы божественной любви и соделали «алчущей и жаждущей» Господа Иисуса? (Мф.5:6). Вывод пусть делают те, кто имеет опыт, кому Божественная благодать Преображения отверзла очи и познали они действие Божественных Таинств и что «любящим Бога... все содействует ко благу» (Рим.8:28).
Между блаженными этими братьями было благородное состязание, и то, чего не было у одного, было у другого. Нестяжательность и совершенная «нищета» старца Дамаскина, казались многим невероятными, в чем я сам воочию неоднократно убеждался. У него не было даже самого необходимого для жизни. Ряса и камилавка, которую надевал в церкви, — вот и все. Он брал только то, что было совершенно непригодно для пользования. В келье его никто не смог бы жить. Его кровать была настолько старой и разбитой, что никто другой не смог бы на ней спать. Кроме сломанного табурета и рваных тряпок вместо коврика у него в келье ничего не было.
Эта келья или скорее «поприще» этого подвижника до сих пор живо сохраняется в моей памяти и, если бы я собственными глазами не видел, что он там жил, я бы не поверил, что человек может жить в таких условиях. Как один из старейших монахов, отец Дамаскин в течение всей жизни участвовал в административной деятельности монастыря. «Пустынным неустанно божественное рачение бывает, мира сущи суетнаго кроме» .
Подобная ревность и любовь к Богу этих блаженных старцев может быть объяснена только сверхъестественным состоянием, в котором они пребывали. Находясь в глубокой старости и весьма сухие телом, они отличались такой жертвенностью и усердием к любой работе, что мы, молодые, недоумевали, ощущают ли они вообще на себе действие законов природы. Справедливо говорит великий Иоанн Синаит: «Тот, кто победил тело, победил естество, а кто победил естество, тот стал поистине превыше естества». Здесь также подходит и следующее: «Пустынным живот блажен есть божественным рачением воскриляющимся».

Родные братья старцы Макарий и Феодосий

Еще одна хвальная двоица родных братьев старцы Макарий и Феодосии, были знамениты в этом монастыре, живя согласно святоотеческому преданию. Они пришли сюда также в молодом возрасте, и, имея достохвальную ревность и добрую совесть, содействовали росту и укреплению монастыря. В особенности отличился первый, Макарий, всю жизнь занимавший должность секретаря и эконома. Благодаря своей безупречной службе он буквально спас монастырь от неприятностей экономического и юридического порядка. Не желая, чтобы монастырь содержался на пожертвования верующих, поскольку это влекло за собой невыносимые обязательства, отцы решили заняться сельским хозяйством. Многие имели соответствующий опыт, поскольку происходили из сельской местности, а кроме того, были подходящая земля и средства. Но, к сожалению, в это дело вмешались и некоторые легкомысленные миряне. Сверх того, по причине политических безпорядков, вызвавших экономический кризис, в результате финансовых операций образовались огромные долги. Чтобы их погасить, нужны были средства, которых у монастыря не было, а ростовщики были в гневе. Многотрудный подвиг по погашению долгов принял на себя благочестивый старец Макарий. По благословению монастыря он поехал в Америку, где обратился к представителям греческой диаспоры, в результате чего собрал для уплаты долга огромную сумму. Исполнив со знанием дела и страхом Божиим этот священный долг, не поправ совести и оставшись верным своему монашескому званию, после двухлетнего пребывания в чужой стране старец вернулся в монастырь, где снова приступил к несению своего послушания.
Превосходный певчий, знаток византийского пения и устава монастыря, он всегда пел в хоре во время долгих монастырских служб. Неся послушание эконома и потому часто выезжая из монастыря, будучи уже старым и больным, из-за транспортных средств того времени он испытывал в дороге множество неудобств и мучений, что сказывалось на его здоровье. Этот преподобный старец отличался кротким и тихим нравом и всегда старался утешить верующих, за что к нему относились с симпатией и очень любили. Как настоящий отец он с особенной любовью старался поддержать и утешить монахинь. Во время своего последнего посещения женской обители Святого Георгия, предчувствуя смерть, он наказал бывшим с ним следующее: «Сейчас, когда я нахожусь здесь, меня призовет Господь, как и всех призывает, и я оставлю этот мир. Поэтому прошу вас перенести мое тело в монастырь, где я подвизался, и похоронить там с прочими братиями». Все исполнилось с точностью, как он и предсказал.
Как старший брат, Макарий, так и младший, Феодосии, подверглись испытаниям продолжительных болезней, которые сносили безропотно. Сей иеромонах Феодосий, когда произошла календарная реформа, был послан в Иерусалимскую и Александрийскую Патриархию, чтобы просить совета относительно позиции монастыря по этому вопросу, поскольку Кипрская Церковь следом за Элладской ввела у себя исправленный календарь. Решение обеих Патриархий было таково: для максимальной пользы монастырь должен безо всякого сопротивления подчиниться Церкви.

Иеромонах и духовник Киприан

К избранному сему сонму отцов-подвижников принадлежал просвещенный Божественной Благодатью, всегда помышлявший о Небесном, выдающийся аскет иеромонах Киприан. Удивительной жизнью и проповедями прославив церковь острова и способствовав возрождению монашеской традиции в святоотеческом духе, он оставил неизгладимый след в истории своей родины.
Отец Киприан происходил из крестьянской семьи небольшого селения Идалия, что в провинции Никосия. С самого детства было уже ясно, кем он будет впоследствии. В семь лет он уже читал и толковал для своих соседей книгу Агапия Критского «Грешников спасение». Чрезвычайно одаренный и сообразительный от природы ребенок окончил начальную школу за три года, поскольку тогда дозволялось переводить ученика в следующий класс на основании его знаний и способностей, а не только лет учебы, а затем и неполную среднюю, что соответствует нынешней гимназии. В Ставровунийский монастырь он поступил послушником в 1905 году в возрасте двадцати пяти лет.
Если я захочу описать суровую, по всем правилам монашеского чина, жизнь молодого послушника, как я слышал об этом из достоверных источников, то мне не поверят. А поэтому ограничусь изложением того, что позднее видел или слышал от него самого в то время, когда уже я монашествовал там и навещал его, ища утешения и поддержки в добром подвиге.
Пройдя в повиновении старшим и со всей строгостью искус, он принял монашеский постриг с именем Киприан и в положенном возрасте был хиротонисан в иереи. В тот период, когда монастырь испытывал финансовые затруднения, иеромонах Киприан уехал на Афон, где пробыл целых два года. Пребывание на Святой Горе было промыслительным, так как здесь он собрал тот священный багаж, из которого впоследствии давал необходимое для духовной поддержки жителей всего острова, и особенно монахов, ибо сам всей своей жизнью в значительной степени прославил монашеский чин. Первым его пристанищем на Афоне стал общежительный монастырь Симонопетра, где примерно год он исполнял обязанности священника. Находясь в этой обители, отец Киприан показал прекрасный пример сурового и строгого монашеского жития, послушания и подвига. Так, он проживал в северной части монастыря, в келье без отопления и недостаточно защищенной от холода, а свой сон ограничивал четырьмя часами в сутки. В то же время подвижник проводил много времени в монастырской библиотеке, никогда, однако, не забывая о своих священнических обязанностях. Он знал наизусть большую часть богослужений суточного круга и все молитвы церковных последований и Таинств, а Божественную литургию совершал с закрытыми глазами и скорбным лицом, глядя на Честные Дары только в необходимые моменты, чем вызывал умиление у присутствующих. Эта привычка сохранилась у него на всю жизнь.
А какая память была у этого блаженного подвижника! Он знал наизусть акты Соборов, почти всю Кормчую Книгу, мог сказать когда, почему и при каких обстоятельствах совершилось то или иное событие в истории Церкви, а также привести соответствующие мнения и высказывания святых отцов. Из-за постоянного воздержания старец был весьма сух телом и лицом; его острый взгляд проникал в помыслы и душу любого, так что человек не мог ничего скрыть и не мог не согласиться с его мнением по духовным вопросам. «Несмотря на то, что я неоднократно просил у игумена, — как он рассказывал нам, — дать мне другое какое-нибудь послушание, кроме послушания служащего священника, тот меня не слушал. Поэтому за все время пребывания в обители, я исполнял только это послушание».
Тогда же в монастыре Симонопетра произошел один знаменательный случай, о котором, как нам говорил старец, он не услышал от кого-нибудь, а видел собственными глазами. Как и на всем Афоне, в обители постоянно проживали рабочие, которые, как и сегодня, трудились в основном на лесозаготовках. Большую часть из них составляли албанцы. И вот, за три с небольшим года до этого, умер один из них. И когда по афонскому обычаю отцы решили эксгумировать его останки, они обнаружили неожиданную вещь: тело этого простеца было нетленным. Согласно церковному преданию это означает, что такой человек при жизни впал в грех и был связан духовным прещением. Об этом доложили игумену, и тот распорядился положить тело, а оно, по свидетельству старца, было полностью нетленным и даже сохранилась вся одежда, только лицо было черным и злобным на вид. Игумен подозревал, что умерший находился в ссоре с кем-то из своих собратьев, и поэтому повелел, чтобы по окончании работ все пришли сюда и простили его. Когда подошел один из рабочих, то вместо того, чтобы растрогаться при виде этого мрачного зрелища и простить умершего, как его просили, он вдруг резко пришел в ярость и с раздражением и злобой закричал на него: «Так тебе и надо! Узнаешь теперь, что есть Бог и справедливость». Отцы, бывшие при этом, стали его порицать за такое поведение и уговаривали раскаяться, но тот продолжал кричать: «Не прощу, не прощу, потому что он не вернул мне мешок муки, который брал взаймы». Тогда игумен говорит ему:
— А если монастырь вернет тебе его долг, простишь?
— Если отдадите мою муку, то да, — ответил рабочий. И тогда игумен распорядился, чтобы эконом выдал рабочему мешок муки. После этого обиженный, обращаясь к умершему, сказал: «Бог тебя простит!» И сразу, о чудеса Твои, Христе Боже, перед глазами всех присутствующих тело само упало и рассыпалось в прах. «Все это, — говорил нам приснопамятный отец Киприан, — я видел обственными глазами и содрогнулся от точности исполнения Божественного Суда».
О своем пребывании в обители Симонопетра он оставил нам немного сведений. Со временем ушли из жизни те, кто мог привести какое-либо свидетельство об этом периоде в его биографии, многое утратилось. Хотя, например, известно, что старец прославился там как большой молчальник. Он никогда не принимал участие в беседах или разговорах, если они были не на духовные темы, да и в этих случаях как-то предпочитал больше слушать.
Оставив общежительный монастырь Симонопетра, он поселился в келье святого Герасима близ старца-исихаста Каллиника, в одном из самых пустынных мест Афона, на Катунаках. И здесь он продолжал самоотверженно трудиться, неся монашеский подвиг. С математической точностью старался подражать старец продолжавшим тогда традицию исихазма мужественным героям, которые состязались, чтобы превзойти друг друга в этом высоком подвиге, исследуя тайные помыслы и ведя мысленную брань. Но, увы! Если бы не смиренномудрие и безмолвие, являющиеся неразлучными спутниками святых старцев, какую бы пользу мы, немощные, могли бы получить от его хотя бы практических наставлений, представляющих собой путь к созерцанию, а ныне от нас сокрытых. Той ревности, тому горячему стремлению к Богу, той крайней самоотверженности и трудолюбию можно было научиться в том, и только в том случае, если человек общался и постоянно находился со старцами. Можно только предполагать, какой чистоты, какой степени просвещения и сопровождавшего его созерцания и неоднократного посещения Божественной благодати сподоблялись эти люди благодаря старцам. В то время, когда мы колебались от находящих на нас волн искушений, они утешали нас, и в этот момент мы видели лишь некую малую часть этих даров. Но и этого было вполне достаточно, чтобы бедиться в том, что это были поистине боголюбивые, христолюбивые и богоносные мужи.
Насколько мне известно, отец Киприан пробыл на Катунаках полгода, а потом обошел и другие места и обители, везде собирая, подобно пчеле, все лучшее — то, что впоследствии составит духовный багаж в его дальнейшей деятельности. Покидая Кипр и отправляясь на Афон, старец взял себе в спутники монаха того же монастыря, старца Кирилла. Этот последний с самого начала поселился на Катунаках, на самом высоком месте, в келье святого Иоанна Богослова. То, что нам известно о нем, мы напишем позже.
После того как Ставровунийский монастырь окреп экономически, и внутреннее положение в нем снова нормализовалось, обитель тотчас же взыскала рассеянных повсюду своих чад. Таким образом, отец Киприан и старец Кирилл, проживавшие тогда на Катунаках, получили письма из своего монастыря. Если старец Кирилл не хотел покидать Афон, поскольку был очень доволен местом своего пребывания, то отец Киприан, будучи строг к себе в вопросах совести, не дерзнул принять окончательное решение, не узнав воли Божией. Я не знаю, что ему сказали и посоветовали признаваемые тогда всеми за святость жизни отцы, но опишу, что он сделал, чтобы узнать волю Божию. Помолившись, сколько и как его бого-любивая душа умела, он взял две бумажки, на одной из которых написал «вернуться», а на другой — «остаться», и положил их за икону Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, что в пещере по дороге к скиту Святой Анны в Катунаках. Положив несколько поклонов и благоговейно облобызав икону, старец вынул одну из бумажек, на которой было написано: «Вернуться». «Возможно, данный способ был не самым лучшим в подобных обстоятельствах, но я, — говорил старец, — был вынужден прибегнуть к нему и, как оказалось в дальнейшем, по Промыслу Божию».
Возвращение отца Киприана содействовало подъему и укреплению его обители, где не только мы впервые сподобились божественного просвещения, но весь народ Кипра возродился в духе святоотеческих традиций, упадок которых ощущался так явно. А вообще все жившие тогда в той обители благочестивые отцы в независимости от их личных подвигов в значительной степени способствовали укреплению монастыря. Однако этот блаженный пастырь был связующим звеном и душой обители, которая через некоторое время стала представлять собой духовную вершину всей Кипрской Церкви. Вернувшись туда, где впервые положил начало своему покаянию, со свойственными ему пламенной ревностью и твердой волей старец начал прилагать усилия к тому, чтобы, в первую очередь, исправить некоторые имевшие место с самого начала и уже закрепившиеся в монастыре обычаи, служившие основанием контактов монахов с внешним миром. Так, например, для изыскания средств на содержание бедной обители отцы обходили остров, собирая пожертвования, совершая требы, продавая некоторые вещи, изготовленные своими руками, и тому подобное. Однако за оказываемое им на острове гостеприимство приходилось жертвовать безмолвием, что представляло для братии недавно созданной обители настоящее испытание. Отец Киприан убедил отцов оставить этот обычай и вместо него для приобретения средств на содержание монастыря заняться сельским хозяйством и выращивать овощи. Будучи знакомым с этой работой, он расстался с тишиной монастыря и сам лично вместе с молодыми иноками обители принял участие в подготовке необходимых для этого земель. Таким образом, терпение и упорный труд старца способствовали тому, что монастырь добился очень высокой производительности в сельском хозяйстве и животноводстве. И, конечно, много помогли усердие и опыт работавших с ним отцов.
Отныне, поскольку отцы избегали выходить в мир и посвятили себя занятиям внутри монастырских стен, в них ожила духовная ревность и, в особенности, дух братства. Так, среди них, людей разного возраста и привычек, можно было наблюдать согласие, мир, любовь и единство. Одной и единственной целью их друг с другом состязания было отложение ветхого человека и скорейшее, по возможности, соединение с Богом. По благодати и милости Божией, а также трудами благочестивых, как мы уже упоминали, отцов-подвижников, основные добродетели, определенным образом характеризующие монаха, были присущи и братии этой святой обители. Но связующим звеном и залогом духовного преуспеяния монастыря был неутомимый и горящий духом отец Киприан, являвшийся неким умом и пульсом в жизнедеятельности согласной во всем между собой братии во Христе общежительного Ставровунийского монастыря. Здесь без каких-то внутренних установлений, законов и норм жили по всем правилам монашеского чина, в страхе Божием, любви и согласии, которое так воспевается у святых отцов.
Старец Киприан был суровым аскетом и совершенным нестяжателем. Одежды, кроме той, что носил в данный момент, у него не было, а из обуви он всю жизнь предпочитал башмаки. В них он работал и в поле, и в саду, и довольно часто они вязли в грязи, так что их можно было потом вытащить только с большим трудом. Суровость и строгость, которых он придерживался с молодых лет в следовании канонам, никогда не позволяли ему оказывать себе никакого снисхождения. Старец никогда не нарушал поста, не уклонялся от тяжелой работы и, приходя в свою совершенно запущенную келью для обычного небольшого отдыха, никогда не отдыхал больше положенного. Основы монашеского жития — трудолюбие и самопожертвование — были для него непреложным законом. Старец так усердно трудился весь день, что никто из работавших с ним не мог с ним сравниться. Да и во время ежедневных служб в церкви, большую часть из которых выстаивал на ногах, он был всегда первым. Очень худой от постоянных трудов, отец Киприан зачастую настолько нетвердо стоял на ногах, что со стороны казалось, что он вот-вот и упадет. Благодаря удивительному от природы уму и необыкновенной памяти, он проникал во внутренний мир каждого, а тех, кто у него исповедовался, убеждал не скрывать свои помыслы и не оправдываться, одновременно врачуя душу подходящими примерами и советами.
Слава о его, подобной лучу света, жизни и даре рассуждения распространилась по всему Кипру, так что из-за большого стечения народа, особенно в праздники, он был вынужден сутки напролет обходиться без пищи и сна. Насколько внешне суровой не была его жизнь, еще более тщательно он старался хранить чувства. Я приведу один лишь пример того, чего он достиг в результате духовной борьбы. Как-то раз, когда я пришел к нему на исповедь, он, желая показать мне, насколько необходимо хранить чувства, и особенно монахам, поведал следующее: «Однажды я решил на опыте проверить, что будет, если не хранить чувства, и стал рассматривать, как совокупляются два голубя, которых у нас на подворье было много. Той же ночью во сне диавол представил мне ту же картину, и вызвал во мне чувство наслаждения!» Этот блаженный был настолько суров в обличении чувств, что боюсь, как бы не показались невероятными те небольшие примеры, что мы услышали от него. Так, еще будучи десяти лет от роду, он гладил теленка и, как сам нам рассказывал, почувствовал какое-то страстное движение в теле. С тех пор старец поставил себе за правило — никогда не прикасаться к чужому телу, ни под каким предлогом, что весьма тщательно соблюдал.
Когда отцы в первый раз приступили к полевым работам, потребовалась помощь мирян, которые стали трудиться вместе с ними все время, причем постоянно прямо там и жили, в то время как отцы по вечерам возвращались в монастырь. Бригадир жил здесь вместе с женой, и она, как женщина простая и хозяйственная, помогала на разных работах, готовила еду, а иногда принимала участие в уборке хлеба, молотьбе и веянии зерна. Отец Киприан также трудился на этих работах пять лет, а потом был отозван в монастырь, где стал исполнять священнические обязанности в храме и исповедовать многочисленных паломников. Так, однажды к нему на исповедь пришла эта женщина. На вопрос, откуда она, та рассмеялась, но старец лишь по голосу узнал ее! Этот поистине адамант терпения и силы воли не позволил себе за все пять лет посмотреть ей в лицо! Я уверяю читателей, что так именно и было в действительности, и прошу в том не сомневаться, ибо в чем, как не в этом только, по мнению этого героического подвижника, и состоит делание и обязанность монаха. Ни в летний зной, ни в зимний холод не уменьшалась его колоссальная трудоспособность. Помню, как-то выпало много снега, а в тот день нам нужно было перенести на другое место груду камней, большинство из которых в тот момент были под снегом. Оттого что мерзли руки, мы один за другим бросали это дело. И только старец, несмотря на свою болезнь, один продолжал трудиться, а когда мы попросили его снизойти к нашей человеческой немощи, он ответил: «Обнаженными стояли в ледяной воде святые сорок мучеников, исповедуя Христа и терпя ради этой любви, так неужели я не понесу и малый труд из-за приключившегося нам холода?»
Однажды его послали по какому-то вопросу о монастырской собственности в соответствующие инстанции. Прибыв в город, он зашел в ресторан одного из знакомых монастыря, и тот предложил ему поесть. Едва старец приступил к еде, как вдруг услышал, что какой-то хилиаст проповедует свои заблуждения прохожим. Тотчас же отец Киприан выбежал на улицу и, обращаясь к верующим, закричал: «Не слушайте его, православные, он — еретик, и вас обманывает!», а потом остался там и вел с этим льстецом дискуссию до тех пор, пока тот не замолчал.
В другой раз опытный иерарх присноблаженный митрополит Пафский, а затем архиепископ Кипрский Леонтий, убедил старца поехать с ним в паломническую поездку по острову и посетить те места, где подвизались чтимые Церковью святые. По возвращении митрополит, видя, что тот очень устал от поездки, а к тому же был еще и стар, уговаривал его немного отдохнуть. И тогда блаженный ответил следующее: «Владыко, ты брал меня, чтоб я увидел места мученичества и подвигов святых, прославивших Бога, принеся себя в жертву. И вместо того, чтобы подвигнуть меня к такой же жертве и подражанию им, ты говоришь об отдыхе?»
Имея необходимый опыт в вопросах, касающихся монастырской недвижимости, старец был послан в очередной раз для исполнения важного поручения. Однако на обратной дороге заболел, и так его одолела эта болезнь, что он едва с трудом смог войти в монастырь. Поскольку шла вечерня, отец Киприан не прошел в келью, а лег во дворе, и так лежал до тех пор, пока не закончилась вечерня, и только тогда с большим трудом пошел к себе. На закате жизни его поразила мучительная болезнь, от которой он целый месяц жестоко страдал. Только теперь он согласился, чтобы один благочестивый брат омывал ему ноги и голову, чего он сам не делал целых пятьдесят лет. Кротко к нему обращаясь, он говорил: «Блажен еси, брате, яко исполнил слово апостола «умыл ноги святых» (1Тим.5:10). А в другой раз, когда боль усилилась, произнес, как бы оправдываясь, а скорее уготовляя себя к терпению: «Всю свою священническую жизнь я молился “христианския кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны...”, и где сейчас это? Но в этом и заключается несение Креста».
Незадолго до того, как завершилось его пребывание здесь, на земле, он поведал нам, что Господь открыл ему, что после того, как уйдут из жизни эти первые старцы, в монастыре на малое время наступит упадок. Это как раз и имело место в недалеком прошлом, но сейчас, по благодати Христовой и молитвами этих преподобных отцов, обитель вернула себе былую известность, которая постоянно возрастает к славе нашей Церкви.
Одна благочестивая монахиня, старица, рассказывала мне, что однажды, когда она исповедовалась у отца Киприана, то услышала на улице страшный грохот, как будто с шумом выкорчевывали что-то из земли. Она задрожала от страха, а присноблаженный старец успокоил ее, сказав: «Ничего особенного, не бойся. Это его (полужирный мой ) проделки», имея в виду сатану, что лишний раз подтверждает, каким жестоким нападениям началозлобных и лукавых демонов всю жизнь подвергался отец Киприан.
Перед тем как навсегда закрылись его глаза, находясь в полном сознании, старец поднял вверх руки, как при молитве на возношении во время литургии, и, пока были силы, молился. Так скончался добрый подвижник и совершенный исповедник доброго исповедания. Воистину, все по апостолу: «...течение совершил, веру сохранил; а теперь» по справедливости «готовится мне венец правды» (2Тим.4:7—8).

Старец Кирилл Катунакиотский

Мы уже упоминали ранее старца Кирилла, что прибыл вместе с отцом Киприаном на Святую Гору с Кипра, а потом остался на Катунаках, не захотев вернуться на родину. Он сам мне рассказывал, почему принял постриг. В восемнадцатилетнем возрасте часто посещая обитель святого Георгия на Кипре, где в то время жили два в высшей степени духовных старца, родные братья между собой, он, сын священника, уверял меня, что неоднократно видел, как, совершая вход на вечерне или литургии, старцы шли, не касаясь земли на высоте до двух пядей ! Увиденное им, а также и молитвы этих святых отцов оказали такое воздействие на его чистую юношескую душу, что он решил оставить суету мира и стать монахом, для чего, подобно другим, пришел в Ставровунийскую обитель.
Используя знания и опыт человека, знакомого с садоводством, монастырь возложил на него послушание трудиться на огородах, что были разбиты вокруг обители, причем почти всегда целый день он находился один. Позднее старец рассказывал нам: «Из-за бесов, поскольку был один, я еще больше должен был трезвиться и быть бдительным. Безпечие побеждал трудом, а с худыми помыслами не мог справиться ничем, кроме как молитвой «Господи Иисусе Христе, помилуй мя», и так можно сказать, что именно враги наши заставили меня научиться молитве».
Он поведал мне об одном жестоком искушении, которому подвергся, и я привожу его здесь, как заслуживающее внимания всех подвизающихся. «Однажды, когда я работал на огороде один, ко мне незаметно подошла молодая женщина из одного соседнего селения, и стала склонять на грех, обняв меня и закутавшись в мою рясу. Я подвергся большой опасности, а по той причине, что она непосредственно касалась меня, мне было нелегко ее от себя оторвать. Силы от меня отступили, и какими бы мыслями я не вооружался, ничего не мог сделать, чтобы избавиться от этого искушения. И тогда я подумал: если поддамся на грех, то как смогу вместе с другими отцами приступить к Пречистым Тайнам в субботу? Благодаря этой мысли, по благодати Божией, я получил крепкую защиту и смог отвести от себя смертельную опасность. И в самом деле, размышление о том, что этот поступок отделил бы меня от Христа моего, так подействовало на меня, что я пришел в чувство, потому что до этого из-за неожиданного и яростного нападения сатаны стал как скованный». Только милосердие Божие может спасти человека от вихря этих внезапных искушений.
Старец не захотел вернуться назад, как отец Киприан, но остался в афонской тиши мирно пожинать плоды своих трудов, которые имел как опытный делатель трезвения и внутреннего созерцания.

Некоторые исторические сведения о Ставровунийском монастыре

Чтобы снять вопрос, что это за монастырь, о чадах которого рассказываем, мы приведем некоторые сведения о нем, а те, кто захотят узнать больше, пусть обратятся к подробной его истории, изданной отцами этой обители во главе с настоятелем архимандритом Афанасием.
Этот монастырь, считающийся одним из самых древних на острове, находится на вершине последней, восточной, оконечности горной цепи Троодоса в провинции Ларнака на высоте приблизительно семисот метров. Место это изолировано от остальной цепи и почти неприступно с трех сторон.
Устное предание, вошедшее уже в сознание народа, как собственно и многие письменные свидетельства, приписывают основание монастыря около 327—330 годов по Р.Х. святой царице Елене, возвращавшейся из Иерусалима после обретения Честного Креста. Получив Божественное откровение, святая устроила знаменитую позднее обитель на вершине удивительной горы, где прежде находилось капище так называемой Афродиты Воздушной. Царица снабдила монастырь всем необходимым, а также оставила там крест благоразумного разбойника со вделанной в него большой частицей Честного Креста. С тех пор и до сего дня обитель была удобным прибежищем для любящих безмолвие и молитву. Бурные события, происходившие на уединенном острове, который, как свидетельствует история, неоднократно разорялся и опустошался, не обошли стороной и эту святую обитель. Она держалась лишь трудами и упорством своих насельников, всегда отличавшихся особой любовью к Богу, и желавших передать ее всем желающим спастись и сохранить священное наследие умозрительной философии (имеется в виду священное предание — «прим. пер».): «На горы Своих возвел мя еси повелений, добродетелями просвети, Боже, яко да воспою Тя» .
И мы, ничтожные, поскольку были научены священной грамоте у ног святых этих мужей и наставлены теми, подвиги которых мы так смутно пытались описать, премного обязаны и благодарны этому мысленному ковчегу. Но, переселившись с Кипра на Святую Гору и большую часть жизни прожив в Новом Скиту святого Павла, мы рассудили, что было бы несправедливо скрывать то полезное и необходимое, что мы видели и слышали и там во время нашего тридцатилетнего пребывания.

Феофан, епископ Лакедемонийский

Об этом святом пастыре и отце насельники Нового Скита мне поведали следующее. Он оставил свою епископию в конце XVIII начале XIX веков и стал подвизаться в этом скиту, а монахом стал вот по какой причине. На каком-то приходе в его епархии переносили останки кого-то из верующих, а это такая процедура, при которой через три приблизительно года их вынимают из земли. (Подобная традиция сохраняется как на Афоне, так и во многих других областях.) Когда же эти останки вынули, то увидели нечто несвойственное для обычного верующего: тело его не разложилось, как это должно быть, а пребывало полностью нетленным, то же самое касалось и одежды. Когда происходит нечто подобное, то оно сразу вызывает безпокойство, поскольку свидетельствует о том, что душа покойного отягощена каким-то нераскаянным грехом и потому обязательно требуется вмешательство Церкви, имеющей, по словам Господа, право «вязать и решить» (Мф.16:19). Тогда родственники сообщили о случившемся епископу Феофану, который как истинный пастырь, пекущийся о своем стаде, ревностно подошел к этому, прибыв на место. Теперь уже епископ несомненно удостоверился, что покойный был повинен в каком-то грехе, поскольку сам вид неразложившегося тела был страшен и отвратителен. Но вместо того чтобы прочесть положенные молитвы, архиерей решил пригласить односельчан покойного, чтобы они дали ему прощение. Покойный, по всей видимости, именно поэтому и был связан, а не из-за ошибочных каких-то мнений в вопросах веры или других грехов, насколько это было известно. И вот, назначили особого человека, который должен был ближе к концу дня обойти все селение и от имени епископа пригласить всех жителей прийти на центральную площадь, где положили тело, чтобы дать покойному прощение.
Всех, кто приходил, Преосвященный просил благословить и простить умершего, и каждый с сочувствием говорил: «Бог тебя простит, брат». Дошла очередь до одного простого и несколько грубоватого по характеру человека. Он остановился перед этим достойным сострадания зрелищем мертвого тела и как бы в отместку со злорадством и злобой сказал: «Так тебе и надо, узнаешь, что есть Бог, Который воздает по справедливости». Внимательно наблюдавший за этой сценой епископ подошел к нему и спросил:
— Чадо, почему ты не прощаешь ближнего своего и по смерти? Простец крестьянин отвечает:
— Владыко, а зачем он поступал со мной несправедливо и не слушался, когда я столько раз его просил?
— А чем он обидел тебя? — спросил епископ.
— Он взял у меня панграци и не отдавал мне, хотя я много раз просил его, и притом я беден, а он нет.
— А что ты сейчас хочешь за то, чтобы простить его? — спросил епископ.
— Пусть мне отдадут мой панграци, и тогда я прощу его, а по-другому нет, — сказал крестьянин, после того как на него надавили. Тут же позвали домашних покойного и попросили их отдать панграци, если он еще есть у них. Крестьянин отправился к ним домой. Узнав свой панграци, он взял его, и, держа на плече, подошел к покойному и сказал: «Вот теперь да простит тебя Бог». И тотчас у всех на глазах прежде нетленное тело упало и рассыпалось в прах. Увидев эту картину, богобоязненный епископ ужаснулся и даже изменился в лице.
Вернувшись домой, он всю ночь размышлял над этим случаем, говоря: «Если из-за одного сосуда столь ничтожной стоимости душа подверглась осуждению, и лишь после того как грех был заглажен получила оправдание, чем смогу оправдаться я, имея попечение над тысячами душ, и что будет, если по моей вине какая-нибудь из них погибнет? Поистине, тяжело и опасно мое положение, да и ответственность велика»,
Хорошо и внимательно подумав, он решил оставить кафедру, подражая прежде жившим святителям, уходившим для спасения души в монастырь, чтобы остаток жизни провести в покаянии и молитве. Без промедления он тайно оставляет епископию и в скромном одеянии прибывает на прославленный Афон, вступая на ведущую на Небо стезю покаяния, на которой многие другие, быв знаменитыми в миру, ради любви Христовой и Царствия Небесного стали безвестными, умерев для мира. Итак, в поисках нового места для спасения души, Феофан приходит в тихий и живописный Новый Скит. Войдя как простой паломник в одну из калив, располагавшихся на побережье, он упросил остаться там для несения монашеского подвига. При этом, тщательно скрывая свой архиерейский сан и происхождение, сказал, что он — безродный, бедный и неграмотный крестьянин, который решил стать монахом.
Как только его приняли, он сразу стал проводить жизнь, достойную удивления, а особенно отличался молчанием, так что его даже считали немым.
Прошло несколько лет и в Скит прибыло торговое судно, груженное различной провизией, преимущественно зерном. По тогдашнему обычаю отцам сообщили, что если кто в чем имеет нужду, может спуститься к берегу и закупить необходимое. Тогда для закупки провизии старцы отправили послушника Феофила. Однако люди, бывшие на судне, происходили из его бывшей митрополии и поэтому его сразу же узнали. Моряки пытались с ним заговорить, чтобы уж удостовериться в точности, но он старательно уклонялся от разговора. Они пошли за Феофаном до самой каливы и спросили у его старца, кто этот монах и как его зовут. Старец ответил им то, что знал, но моряки не поверили и упросили его заставить Феофана сказать правду, объяснив при этом: «Мы думаем, что это наш епископ Феофан Лакедемонийский, которого несколько лет назад потеряли, а вам он сказал неправду». Тогда старец наедине перед иконой Христа заставил его говорить правду. И этот блаженный делатель смиренномудрия и кротости признался, что он в действительности епископ Лакедемонийский Феофан.
Узнав о случившемся, старцы Скита подивились святости этого мужа и из почтения к его добродетели и высоте сана не захотели больше держать его в послушниках, но позволили ему подвизаться уже одному.
Этот блаженный получил небольшую каливу Богородицы Живоносный Источник, которую обновил и пребывал там, подвизаясь «подвигом добрым» (1Тим.6и 2Тим.4:7), до самой своей кончины о Господе около 1805 года.

Старец Герасим

Подвизался здесь и другой весьма благочестивый старец — отец Герасим с Кефалинии. Начало своему покаянию он положил в обители святого Павла, где проводил житие в послушании и всей строгости, соответствующей монашескому званию, оставив по себе блестящий пример другим. Подготовив себя в общежительном монастыре, упражняясь в терпении и совершенном самоотречении, по благословению настоятеля, он вышел из обители и направился в самую тихую часть Нового Скита, где поселился один в небольшой каливе чуть выше «Пурнари», не имея никакого утешения, ни воды, ни огорода, ни других каких даже самых малых удобств. В этой каливе, что уже больше не существует, в суровом подвиге, в простоте и внутреннем созерцании, он прожил семнадцать лет, причем не отступал от своей программы, несмотря на многочисленные искушения и безпокойства, которые доставлял ему враг.

Другой старец Герасим

В каливе Успения Пресвятой Богородицы в нижней части Нового Скита проживал старец Игнатий по прозвищу Лавриот, поскольку пришел сюда из Великой Лавры. А отец Герасим был его восприемником в великой схиме и, таким образом, считался старцем Игнатия. Он часто приходил, особенно в старости, в эту часть Скита в Кириакон на праздники и на литургии. Уже на закате жизни как-то раз в этой каливе его встретил молодой еще тогда Иоаким Специерис и попросил благословения пойти на какое-то послушание, которое должен был проходить в Кареях. Благословив его и пожелав помощи Божией, старец сказал: «Иди, вот тебе мое благословение, а я, прежде чем ты вернешься, умру. Через восемь дней меня не будет». Как пишет сам присноблаженный отец Иоаким в воспоминаниях: «Я не обратил внимания на его слова, потому что, с одной стороны, он выглядел весьма здоровым, а с другой — с большим удовольствием и проникновением пел на всенощном бдении. Но ровно восемь дней спустя, старец преставился. В тот день, о котором сообщил мне, что умрет, он пришел в каливу отца Игнатия и попросил, чтобы его пособоровали. Затем, причастившись Пречистых Тайн, прилег, причем при этом присутствовали и другие старцы. Он тихо повернулся к ним, попросил прощения, и, чуть приподняв голову, мирно предал дух свой Христу, на Которого от юности полагал всю свою надежду... Когда я вернулся из Кареев, — пишет отец Иоаким, — старца Герасима уже три дня как погребли... и я начал скорбеть и горько плакать». Однажды отец Иоаким пошел на его могилу и с верой попросил у него благословения и молитвенного предстательства перед Христом. Той же ночью во сне он увидел старца Герасима радостного и всего сияющего, облаченного в монашескую одежду; старец с улыбкой сказал ему: «Вот, ты видишь, где я нахожусь». И тогда отец Иоаким спросил, лучше ли ему сейчас, в той жизни. Блаженный старец радостно ответил: «О, нет никакого сравнения. Да не увижу более этот привременный мир». Потом отец Иоаким снова спросил, узнал ли он там кого из прежде усопших отцов Скита, и старец ответил: «Я никого не видел, кроме старца Анфима, у которого, как только прибыл туда, я облобызал ноги, как повелел сопровождавший меня Ангел». И снова спросил его отец Иоаким, в лучшем ли, чем он, месте находится старец Анфим, на что тот ответил: «Он находится в лучшем, чем я, месте, но и мне хорошо».

Старец Анфим

Этот старец Анфим подвизался в каливе Святых Безсребренников, что находится в высокой части Скита, потому что есть и другая, одноименная ей, в нижней части. И он происходил из монастыря преподобного отца нашего Павла, откуда после многолетнего пребывания и подвига, по благословению, перешел сюда ради большего безмолвия.
Здесь старец достиг совершенной чистоты и сподобился, по благодати Божией, взойти в соответствующую степень созерцания. По признанию современных ему подвижников он самоотверженно вел суровую аскетическую жизнь в величайшем воздержании, был крайне беден, постоянно молчал и беседовал лишь с самим собой о том, что было «на потребу». Ветхую и рваную свою одежду он скреплял травой, называемой дрок, и, проведя так всю свою земную жизнь, почил о Господе через полгода после ранее упомянутого старца Герасима.

Старец Гавриил

Был в этом Скиту и другой достойный Божественного покрова и попечения добродетельный и благочестивый старец Гавриил. Строжайший хранитель духовного трезвения он жил в каливе святого Харлампия близ Кириакона.
Один злоумышленник, думая, что этот блаженный старец имеет деньги, каждую ночь, притаясь во дворе, ожидал, когда он выйдет, чтобы напасть и их потребовать. Как рассказывал потом сам преступник, он следил за старцем семь дней, но не видел, чтоб тот выходил или входил. Тогда, отчаявшись, он решил убедиться в том, что его действительно нет в келье, и постучался в дверь. Старец тотчас же открыл, пригласил его войти и спросил, откуда он и чего хочет. Злоумышленник, немного посмотрев на старца, спросил, уходил ли тот куда-нибудь и если да, то насколько. Старец с присущей ему простотой ответил, что не только никуда не выходил из каливы, но и привычки такой не имеет. В недоумении пришлец снова задает ему вопрос:
— Что, геронда, ты даже во двор не выходишь?
— К сожалению, дитя мое, часто, поскольку уборная у меня на улице. И даже зимой, несмотря на холод, я вынужден выходить часто еще и по причине старости.
И так как место было открытое, показал ему, где была уборная. И тогда злонамеренный посетитель увидел, что она находилась рядом с тем местом, где прятался он, однако за все семь дней он ни разу не заметил старца.
Происшедшее так удивило и поразило жестокосердого разбойника, что тот, растрогавшись, со слезами просил у старца прощения, одновременно поведав о том, кто он такой, и о своем намерении. Благодаря и прославляя Госпожу Богородицу за Ее покров и попечение и подражая благому Владыке, милосердный старец простил злоумышленника и наставил его на спасительный путь истинного покаяния. Это так подействовало на душу разбойника, что тот уже не хотел более уходить в мир, но остался со старцем и предал ему себя в послушание. Удостоившись впоследствии пострига в рясофор, он скончался о Господе подвизаясь в покаянии.

Старец Агафангел

Нам рассказали и о другом старце, имевшем страх Божий, и истинном делателе добродетели, Агафангеле, который даже день своей кончины предвидел в точности. Этот старец водил дружбу со старцем Мелетием, что жил в каливе святого Иоанна Богослова. Тот — также в высшей степени благочестивый, добродетельный и исполненный страха Божия — всю жизнь, как и подобает, дорожил монашеским призванием и образом. Но как-то раз из-за пустякового повода дружба между старцами и их связь охладели, причем угасла на долгое время их столь ревностная первоначально друг к другу духовная любовь.
Однажды после обеда старец Агафангел зовет своего послушника и говорит ему: «Дитя мое, оставь свой труд и сходи за старцем Мелетием, чтобы он пришел, и простим друг друга, потому что сегодня я умру». Послушник пошел по слову старца и позвал отца Мелетия, который немедленно поспешил к отцу Агафангелу. Облобызавшись во Христе, старцы с радостью беседовали долгое время, тем самым как бы заделывая ту небольшую трещину, что образовалась в прошлом в их отношениях.
Когда старец Мелетий уже собрался уходить, то в саду нашел послушника, которому властно сказал: «Оставь, чадо, свой труд и ступай к старцу, чтобы взять у него благословение, потому что он отходит, и если помедлишь, то можешь опоздать». И в действительности, послушник пошел и получил благословение и прощение. Сразу же после этого старец с улыбкой сказал: «Отхожу я, чадо, ко Христу, к Которому стремился от юности моей. Внимай тому, как живешь, и всегда имей страх Божий». Преподав этот последний совет ученику, он мирно предал дух Господу, в точности как и предвидел. Эти блаженные жили выше источника Иакова в небольшой каливе без церкви.

Старец Артемий

Стоит вспомнить и другую пресветлую звезду святоотеческого сонма, верного продолжателя отеческих традиций и наделенного совершенным трезвением — блаженного старца Артемия. Живя в суровой аскезе, он, кроме того, имел и великое смирение, в особенности по отношению к одному из двух своих послушников, который, пренебрегая монашескими обязанностями, своим своеволием и нерадением доставлял старцу много огорчений. Большое значение придавал присноблаженный Артемий воздержанию, практикуясь в нем до самой глубокой старости, и, несмотря на то, что телесные силы его уже оставили, со всей тщательностью исполнял свое довольно утомительное монашеское правило. По воспоминаниям отцов, он много бодрствовал и молился наедине, а пост всегда держал до девятого часа. А когда ему случалось подниматься в гору за дровами и поздно возвращаться, измучившись от жажды и обливаясь потом, то он не позволял себе никакого отдыха или утешения, пока полностью не совершал все свое ежедневное по следование. Этого правила он придерживался всю жизнь.
По причине тяжелого характера младшего духовного брата старший, которого звали Антоний, ушел в скит Святой Анны, но временами приходил навещать старца. Придя в очередной раз и не застав младшего, Гавриила, в каливе, спросил старца, куда тот делся. «Его нет, дитя мое, я отправил его в Сикию, что напротив Сифонии, а ты, пожалуйста, не уходи, потому что поможешь похоронить меня, поскольку завтра я умру. Я не хотел, чтоб Гавриил присутствовал при моей смерти, и молился о том, и, полагаю, его не будет». Не стоит принимать эти слова с неприязнью, как проявление коварства со стороны старца. Все обстоит совсем не так, по той причине, что духовными всегда руководит Божественная благодать и сообщает им о том, кто достоин унаследовать благословение, а кто нет. Ибо Божественная благодать устрояет все премудро и по справедливости, так и Исаву она не позволила получить благословение, потому что оказался недостоин того. Тем временем старец почувствовал недомогание и послал за скитскими отцами. Испросив прощения и сам дав его, он отпустил их, удержав при себе только своего ученика Антония.
Вечером, когда старец находился один в келье, он сказал Антонию: «И ты будь в своей келье, а когда мне понадобишься, я тебя позову». Примерно в полночь ученик услышал, как в его дверь постучали, и какой-то голос сказал ему: «Пойди скорее к старцу, потому что можешь не застать его». Он тотчас поспешил и увидел, что старец только что скончался. На следующий день снова собравшись, чтобы похоронить старца, скитские отцы заволновались по поводу отсутствия его ученика Гавриила и, собираясь ради него несколько задержать погребение, с безпокойством стали смотреть на море, не покажется ли тот с противоположного берега. И вот, в самом деле, показалась лодка, которая направлялась прямо к Скиту, а в ней и точно сидел отец Гавриил. Но только она приблизилась и ее уже стало видно так хорошо, что еще немного и она причалила бы к пристани Скита, поднялся сильный противный ветер и вынудил лодку вернуться обратно в селение. Тогда отец Антоний поведал отцам то, что перед смертью сказал ему старец, то есть, что отца Гавриила не будет на его погребении, и все подивились прозорливости старца и участи непослушных и непокорных, лишающих себя благословения старцев и награды за послушание.

Старец Аверкий

Любящие истину отцы знали и другого старца — Аверкия, простодушного, беззлобного, целомудренного, истинного Израильтянина, в котором в самом деле не обреталось лукавства. Он родился на острове Наксос в январе 1852 года и мирское его имя было Константин; монахом же он стал в Новом Скиту в декабре 1898 года. Ведя жизнь в высшей степени целомудренную, блаженный отличался еще и нестяжанием во всей полноте этого слова, поскольку ничего не приобрел из того, что принадлежит миру сему. У него не было даже постоянной каливы, а только что-то временное, сработанное на скорую руку, как и у древнего героя нестяжания святого Максима Кавсокаливита. Старец постоянно жил в большой пещере, вход которой закрывался ветками и травой.
Когда мы жили в Скиту в нашей новой каливе, то в пещере, принадлежавшей нашему поселению, обнаружили еще свежие следы пребывания в ней этого старца. Так, на входе в нее была размазана глина, а в верхней части еще находился крест, принадлежавший старцу, причем он сам укрепил его там. Из других предметов там были положенные на камень гвозди и куски железа. На той стороне отвесной скалы, что примыкала к входу в пещеру, старец под наклоном поставил жерди, таким образом, что находясь друг от друга на некотором расстоянии внизу, и упираясь наверху в скалу, они образовывали полукруг. Сюда же он добавил веток и травы, а также соломы, то есть как это делают при постройке обычной каливы. Таким было его жилище даже зимой, когда на Афоне обильные снегопады.
Старец не вкушал свой хлеб даром, согласно изречению, но плел корзины из тростника или тонких ветвей, которые отдавал либо в монастыри, либо туда, куда его попросят, получая взамен сухари, и таким образом жил в нестяжании, утесняя себя. Когда ему в качестве платы за корзины давали деньги, то он раздавал их, не покупая для себя ничего, даже самого малого. Поскольку отец Аверкий употреблял в пищу лишь небольшое количество маслин, собственных деревьев он не стал заводить, но собирал в лесу дикие маслины, которые отличались довольно горьким вкусом. Однажды его застал за этим занятием отец Феофилакт и в кельи Святых Безсребренников и лишь с большим трудом убедил собирать маслины из их сада. На всенощные бдения и праздники старец ходил в Кириакон скита вместе с другими отцами и всегда вставал в притворе, откуда с умилением следил за богослужением. На одном из всенощных бдений все вдруг увидели, что безо всякой причины старец Аверкий сошел со своего места и, спешно войдя в сам храм, с волнением направился к алтарю. Зайдя туда через Царские врата, он подошел к Святой Трапезе и все увидели, что он положил перед кем-то поклон, но кто это был, никто не видел. А затем радостно ответил: «Да, Владыко, вижу, Аверкий монах. Благодарю, благодарю». После этого он снова положил поклон, и уже как положено выйдя из алтаря, вернулся на то место, где всегда стоял. Те, кто его видели, подумали, что он ходил, чтобы что-то сказать служащему священнику. Однако монах, обычно стоявший с ним рядом и считавший старца человеком недалеким, иногда подшучивая над ним из-за его простоты, в этот раз не сказал ничего, поскольку самым отчетливым образом видел всю сцену. На другой день при встрече он спросил старца: «Что с тобой случилось вчера в Кириаконе, отец Аверкий, с кем ты беседовал в алтаре?» На что простейший старец изумленно ответил: «Да что ты, отец Иоанн, разве ты не видел нашего Владыку Христа, что столько времени стоял в Царских вратах, и Который подозвал меня к Себе? Он спросил мое имя, и когда я ответил, записал его на дощечке в Кириаконе, а потом показал мне, и я прочел». Когда об этом услышали остальные отцы, они стали с интересом расспрашивать его, и старец подробно рассказал им о своем видении. Мы узнали эту историю от отца Феофилакта, которого, тогда еще молодого, особенно любил старец. Этот простой и незлобивый Израильтянин думал, что и другие видели то же, что и он, потому и удивлялся, для чего его спрашивают. Однако дощечка, упоминаемая старцем, была не обычным помянником Скита, где записаны имена ктиторов, а Книга жизни, в которую Человеколюбивый Владыка вписывает «чистых сердцем» (Мф.5:8), которые удостоились зреть Бога, как Он истинно говорит в той заповеди блаженства. О, блаженная простота, объясняющая сверхъестественное как естественное, которой по причине крайнего смирения неведомы лукавство и лицемерие!
В другой раз старец поведал своим друзьям и знакомым, с которыми часто общался, что видел, как благодать Божия в виде светлого облака покрывала Кириакон и всех отцов, что были в храме на молитве. А знакомые его, которым старец открыл, также говорили, что он знал, кто был достоин причащения, а кто нет, лишь взглянув на лицо.
Ревностно подвизаясь суровым подвигом до глубокой старости, старец незадолго до конца заболел и уже не мог сам себя обслуживать. Но поскольку отец Иоаким Специерис очень почитал отца Аверкия, то отец Феофилакт взял его в свою каливу. Там больной прожил примерно двенадцать дней и преставился в понедельник, 8 марта 1934 года, в девять часов по византийскому времени. Перед тем как уйти, он позвал к себе молодого тогда монаха Неофита, чтобы дать ему благословение в последний раз. И тут же, обращаясь к отцу Феофилакту, сказал: «Позаботьтесь об этом юноше, потому что он станет священником, и будет служить в Скиту». И в самом деле, как и предсказывал старец, позднее он стал священником, потому что «научит кроткия» Господь «путем Своим» (Пс.24:9).
Когда старец Аверкий преставился, отец Иоаким был в Афинах и, вернувшись, весьма опечалился, потому что не получил его благословения. По обычаю он стал служить сорокоуст. Веря в святость и дерзновение этого старца, отец Иоаким просил дать ему знать, в каком состоянии он там находится. И, как сам нам позднее рассказывал, во сне увидел блаженного старца, пребывающего в великой славе в пресветлом дворце внутри прекраснейшего фруктового сада. Тогда отец Иоаким с удивлением спросил его, что это все значит и как он там оказался. На что старец с большой радостью ответил: «Все это, отец Иоаким, дал мне Отец Небесный по великой любви Своей и человеколюбию». После этого отец Иоаким написал в монастырь Логовардас, что на острове Парос, откуда был родом старец и где монашествовал до прихода на Афон, чтобы знали его первые духовные наставники, что он своей строгой жизнью и подвигами поистине оказал им честь.

Старец Мелхиседек

В том же Скиту преподобнически закончил свою жизнь блаженный Мелхиседек, подвижник, исполненный страха Божия и веры. Этот в высшей степени богобоязненный старец был облечен благодатью священства, которую почтил непорочной и строгой жизнью, непрестанно подвизаясь, особенно в посте и плаче. Зная о том, что непременные условия для плача и скорби есть уединение и безмолвие, чтобы избежать безцельных встреч и парения ума, он всегда старался уходить в места отдаленные и незнакомые. Опытно познав, что источником благодати является трудолюбие, он не избегал никаких трудов или лишений, имея примером древних наших отцов, которые восприяли на себя и всю жизнь несли Крест Христов.
Старец одевался легко даже в зимнее время, что казалось почти сверхъестественным, учитывая афонский климат, и поэтому некоторые, имевшие дерзновение, спрашивали: «Геронда, зачем ты так легко одеваешься, замерзнешь ведь?» На что он застенчиво отвечал: «А что же делать, отцы? Если не потрудимся, то как сможем получить награду? Я потому так одеваюсь, что когда утружусь и устану, ко мне приходит плач, и я плачу, вспоминая свои грехи».
Этот преподобный старец происходил из малоазийского города Ефеса. Он родился в 1875 году и был пострижен в рясофор в 1907 году в Палестине. Там же он принял священный сан и усиленно подвизался в посте и в совершенном воздержании от пищи. Отец Иоаким Специерис рассказывал, что однажды «примерно в 1929 году, старец, живя в Иерихоне, решил поститься сорок дней, и, когда его встретил отец Иоаким, тот уже тридцать третий день абсолютно ничего не вкушал. Обычными местами этого подвига безмолвия и молитвы, что нес старец в Палестине, служили совершенно безотрадная, выжженная солнцем пустыня Кастеллиев, а также районы вокруг Мертвого моря. На Афон в наш Скит он пришел в 1933 году и поселился отшельником в небольшой каливе у моря к западу от башни, не имея никакого утешения. Однако старец жил там непостоянно, потому что в глубине леса у близлежащего потока обнаружил маленькую, с низким потолком, узкую пещерку, в которую, расширив ее предварительно, чтобы можно было войти, стал часто приходить.
Мне самому эта пещерка была известна и я ради безмолвия приходил туда летом, в то время, когда жил в его каливе. Я дивился трудолюбию этого старца и его пламенной ревности по Богу, возжигавшей его святую душу, ибо как он мог находиться в таком нездоровом и неподходящем по причине влажности месте. Там же висела старая и потертая епитрахиль, которую он обычно надевал. Приходя на собрания или на службу вместе с другими отцами, он всегда становился позади, один, без стасидии, опираясь только на деревянный посох, потому что был уже стар. В пищу употреблял лишь сухари, которые раньше, согласно обычаю, монастыри раздавали подвижникам. И, как сам нам рассказывал, брал сухарь и взвешивал его, чтобы в день съедать не более 60 драми, или 185 граммов. До самой старости он не принимал великую схиму, а когда принял ее в 1937 году, то ушел, по обычаю, на безмолвие и провел там семнадцать дней, питаясь одной лишь просфорой.»
Как-то раз на одном из собраний старцы спросили его мнение по одному вопросу, и он нехотя смиренно ответил: «Я очень медленно соображаю, отцы, и смогу вам ответить не раньше, чем через неделю». Этим он преподал и другим отцам урок — никогда не торопиться с ответом и показал собственную скромность. В высшей степени трудолюбивый старец окончил пребывание в своем земном пристанище — каливе Сретения, что находится около источника Иакова, в тот же самый год, когда и принял великую схиму. Кончина его была преподобной, и, по воспоминаниям находившихся при этом отцов, тело подвижника благоухало до самого погребения.

Старец Иосиф

В нижней части Нового Скита есть калива Введения во храм Богородицы. В ней раньше жил один весьма богобоязненный старец по имени Иосиф, обладавший исключительным музыкальным талантом и красивым голосом, какие редко встречались в то время. Духовное состояние верного раба Божия являлось также предметом похвалы, и в особенности он отличался смиренномудрием и безмолвием. Любя службы, благочестивый старец никогда не пропускал праздничных богослужений и всенощных бдений в Кириаконе. Отцы не помнили, чтобы он за всю жизнь хотя бы раз сделал что-то заслуживающее упрека, но был всегда молчалив, бдителен и задумчив, непрестанно устремляя взор в свой внутренний мир. А как мелодично он пел на всех праздничных богослужениях и всенощных бдениях, не беря за это никакой платы — не только деньгами, но и угощением, которое обычно предлагается после праздника, но сразу же, немедленно, возвращался к себе в каливу.
Блаженный ревностно придерживался странничества и никогда за свою жизнь ни с кем не спорил и никому не противоречил. Так в безвестности он прожил всю жизнь, никогда не претендуя на награду или какую-нибудь вещь, но как истинный монах всегда и во всем уступал. Голос у него был таким нежным и спокойным, что во время пения старец нисколько не напрягался и даже не двигался, но чистый его голос проистекал как будто от какого-то тихого источника, и казалось, что это поет кто-то другой, но не он.
Когда пришло время, Господь переселил своего опытного делателя на Небеса, где он присоединился к Ангелам, которым во время земной жизни подражал всеми силами.
Как мне поведали об этом истинные старцы, в этой каливе происходили необычные вещи, которые заслуживают внимания, поэтому я и описываю их здесь.
Для того чтобы нас вразумить и разъяснить нам, насколько это возможно, глубину Божественных судов, Бог время от времени попускает так, что происходят странные вещи. Один из почивших ныне отцов, что жил в этой каливе, которого и я еще застал при жизни, старец Каллистрат, пришел сюда когда-то в качестве послушника. После примерно двухлетнего пребывания здесь, вера его поколебалась, и он заявил своему старцу, что уходит. Старец долго говорил с ним, пытаясь убедить, что это брань от лукавого и не нужно его слушать, но надо остаться и тогда Владычица наша Богородица поможет ему. Однако он не смог убедить послушника, и тот спустился к берегу, собираясь найти на чем можно вернуться в мир. Зная, что эта брань от лукавого и что послушник был ревностной жизни, старец попросил живших по соседству отцов уговорить его не уходить, но вручить свой помысел попечению нашей Госпожи Богородицы. И действительно, когда отцы подошли к юноше и поговорили с ним по Богу, он изменил свое намерение и в мирном устроении вернулся назад к старцу, увидев ясно, что это была брань от сатаны.
В тот же самый вечер, когда старец с послушником закончили правило и отправились каждый в свою келью спать, явился чувственным образом диавол и схватил юношу. Он положил его на плечо и потащил по лестнице на нижний этаж к выходу, намереваясь забрать с собой. При этом он кричал: «Зачем ты передумал и не ушел?». Тогда юноша стал звать на помощь, схватился за перила и таким образом вырвался от него. Собравшиеся отцы видели его борьбу.
Если кто-то задастся вопросом, откуда у диавола взялась такая дерзость и безстыдство или, лучше сказать, власть, то отцы отвечают: диавол получил такую власть за то, что сначала послушник потерпел поражение и поддался помыслам об уходе. Таким образом, согласно духовному закону через это искушение он заплатил за свое согласие с помыслом. Ну и, конечно, во многом виновата зависть врага, направленная на тех верующих, что духовно преуспевают.
При жизни того же старца Каллистрата в той же самой каливе случилось также следующее. Один мирянин, живший долгие годы в Палестине, во время Англо-турецкой войны убил человека. Впоследствии раскаявшись и исповедав свой грех, он получил от старца епитимию воздерживаться до времени от Причастия Божественных Тайн. Когда мирянин приехал в Грецию и оказался на Святой Горе, епитимия уже закончилась, и он решил причаститься. Пошел к духовнику, тот ему прочел разрешительную молитву и сказал, чтобы тот причастился утром на литургии. Ночью, когда он спал в каливе, пришел диавол и взвалил его на себя, собираясь утащить с собой, чтобы тот не причастился. Этот человек стал звать на помощь, и диавол, оставив его, ушел.
Еще один невероятный случай, весьма поучительный и полезный для нас, произошел снова в той же каливе, но уже в другое время. Старец, живший в то время в этой каливе, принял к себе одного молодого послушника и заботливо обучал его правилам монашеского жития. Вначале тот выказал большое рвение и ревность, чем радовал старца, но со временем стал мало-помалу пренебрегать духовными обязанностями и правилом, что каждый монах обязан совершать. Прошло немного времени и юноша заболел, да так, что оказался прикованным к постели. Поскольку силы постепенно оставляли послушника, появились опасения за его жизнь. И в этом состоянии, тяжело больной и почти безчувственный, он вдруг однажды отчаянно и безнадежно завопил: «На помощь, геронда, на помощь, меня сейчас заберут! Сколько их пришло! Спасите меня!» Он отчаянно выставлял руки, как бы защищаясь, и весь обливался потом от борьбы. Он безпокойно ворочался на кровати, как будто пытался уклониться от явной опасности, однако никак не находил себе облегчения, причем вопли его начали принимать душераздирающий характер.
Старцы, что собрались из соседних калив, говорили ему, чтоб он крестился и призывал имя Христово, но он отвечал, что не может, и нет ему надежды на спасение. Его спросили, что он видит, и тот, находясь в муке, отвечал: «Разве вы не видите бесов, которые хотят меня забрать. Горе мне, их целый легион». И тогда старец ему говорит: «Спроси, чего они хотят от тебя, и почему мучают тебя и хотят забрать». Трепеща от страха, он ответил, что от него требуют тех последований, что он пропускал и не читал, потому-то бесы и имеют над ним сейчас такую власть. Дрожа, старец и присутствующие с ним дали обещание выплатить духовные долги больного, и тогда бесы ушли, а больной мирно скончался. Случай этот имел место в действительности, потому что произошел на глазах у многих отцов Скита.

Архимандрит Иоаким Специерис

Предлагая жизнеописания святых мужей, с волнением подходим к приснопамятному архимандриту Иоакиму Специерису, который в нашем Скиту и начал монашескую жизнь и здесь же закончил свой земной путь. Приснопамятный отец Иоаким родился в 1858 году на острове Кефалиния в местечке Контогурата. Как и предсказывал его дедушка, иерей Иоанн, в Святом Крещении младенцу было дано имя Иоанн. Еще с самого юного возраста к нему было явлено Божественное благоволение, когда он получил чудесное исцеление от Госпожи нашей Богородицы в одном из Ее храмов, где находилась ее чудотворная икона, именуемая Драпаниотисса.
В возрасте пятнадцати лет юноша решил стать монахом, но встретил препятствие в лице своих домашних, о которых Господь по праву сказал: «враги человеку — домашние его» (Мф.10:36). По достижении девятнадцатилетнего возраста, после многочисленных перипетий, ему удалось добраться до Афона и поступить послушником в Новый Скит в каливу Святых Безсребренников, что находится в нижней части Скита. В то время в каливе проживал старец Христофор со своим послушником иеромонахом Синесием, впоследствии настоятелем монастыря святого Павла. Год спустя после сурового искуса он принимает постриг из рук старца Христофора, одного из самых строгих подвижников на Святой Горе.
Именно по причине этой строгости со стороны старца, а также молодого возраста и болезненности самого отца Иоакима (такое имя он получил в монашестве), здоровье его пошатнулось, и он стал мучиться от болей в груди, а со временем и от постоянных кровохарканий.
В таком болезненном состоянии он прожил до 1883 года. Но, кроме телесных болей, болезнь вызвала в нем сильное помрачение в помыслах, доведя до крайнего отчаяния, так что отец Иоаким уже просил Госпожу нашу Богородицу послать ему лучше смерть, чем жить в этом безнадежном состоянии. Старцам того времени были незнакомы слова «болезнь» и «икономия» и это-то как раз погрузило отца Иоакима в еще большее отчаяние, так что он совсем потерял присутствие духа».
Однако Госпожа наша Богородица не оставила его Своим попечением, как и тогда, в детские годы. В своих воспоминаниях приснопамятный старец пишет: «Я ужасно мучился и от болезни, и от различных помыслов. Однажды, войдя в келью, чтобы немного отдохнуть, сел на кровать, слегка прислонился к стене и стал просить Госпожу нашу Богородицу о смерти, потому что в тот момент испытывал ужасные душевные страдания. Будучи в таком подавленном состоянии, я стонал, но вдруг внезапно передо мной разлился ослепительный свет, и я от испуга вскрикнул: «Пресвятая Богородица!» Взглянув, я увидел в этом свете Владычицу мира, Госпожу нашу Богородицу, всю светлую, и от лица Ее и одежд исходило сияние. В то время, пока смотрел на Богородицу, я был неожиданно восхищен на воздух и поставлен одесную Ее. Тогда, простерев руку и обращаясь ко мне, Матерь Божия, сказала: «Видишь?» Посмотрев туда, куда Она указывала, на полу своей кельи я увидел собственное тело. Из уст моих исходили две лилии, у которых были только мечеобразные, продолговатые и изогнутые листья, и на каждом из них золотыми буквами были выведены слова: Пресвятая Богородица. Я прочел их, а Пречистая говорит мне: «Одна лилия — это для души, а другая — для тела. Тот, кто уповает на Меня, ничего не убоится ни в этой жизни, ни в будущей».
С этими словами Она стала невидимой, а я снова оказался на кровати, где и сидел, прислонившись к стене… С той самой минуты тьма в моей душе рассеялась, а страшные помыслы исчезли. Сердце наполнилось радостью, а от умиления у меня потекли обильные слезы».
Примерно в 1884 году он ревностно и самоотверженно трудился над восстановлением небольшой церкви Святых Безсребренников и лишь чудом избавился от смертельной опасности, сорвавшись с большой высоты и упав на гору, где находился Скит, в тот момент, когда нес огромное бревно. Но, несмотря на это, здоровье его постоянно слабело, да еще один тайный помысел не давал покоя: «А не уйти ли куда-нибудь в другое место, для продолжения монашеского подвига?» Тогда он стал просить Свою Заступницу, Госпожу нашу Богородицу, и Она снова не замедлила посетить своего верного раба. Явившись во сне, Божия Матерь показала ему святой град Иерусалим и сказала: «Пойди в этот город, и обретешь покой».
Он так и сделал, получив соответствующее благословение от своих старцев, и в мае 1885 года прибыл в Иерусалим. В поисках людей святой жизни, отец Иоаким обошел с паломничеством разные места, параллельно присматривая, где можно было бы поселиться. Этой проблемой он поделился с настоятелем монастыря Саввы Освященного Анфимом, и тот посоветовал сходить в Гефсиманию, на гроб Госпожи нашей Богородицы, и помолиться Ей, а Она уж просветит его и все устроит ко благу. После этого тогдашний Патриарх Иерусалимский Никодим поставил его инспектором над учащимися Патриаршей Крестовой школы, которая функционировала в то время как гимназия, причем одновременно он стал посещать занятия в первом классе. Здесь отец Иоаким пробыл до 1888 года, пока двери школы не закрылись, после чего был зачислен в братию монастыря святого Саввы.
Во время его пребывания в школе, его духовный отец и старец Христофор разыскал Иоакима через Патриархию и просил приехать на Афон; получив благословение и прощение от старца, отец Иоаким снова вернулся на Святую Землю и поселился в Лавре святого Саввы. Таким образом были соблюдены правила и каноны святых отцов, предписывающие, чтобы никто без благословения и разрешения своего духовника легкомысленно не оставлял покаяния.
По приглашению Патриарха Никодима он приходит в Патриархию и 1 августа 1889 года его рукополагают в диаконы, а тринадцатого числа того же месяца — в пресвитеры. Затем отец Иоаким возвращается в свой монастырь к возлюбленному безмолвию и назначается одним из чередных священников обители. В этом монастыре он познакомился с выдающимися отцами, которые, подвизаясь добрым подвигом, могли поспорить с древними старцами. О них он написал в своих воспоминаниях. Одним из них был старец Варнава, родом из Мадита, принявший постриг на Афоне. Позднее он ушел оттуда и пришел в жаркую Палестину. Обойдя разные скиты и пещеры, старец поселился в монастыре святого Саввы, где и окончил свои дни, задолго зная о дне своей кончины. Живя в обители, он строго соблюдал установления святых отцов и заметно отличался своей нестяжательностью и бедностью. В его келье не было ничего, кроме циновки, кишащей клопами, старого одеяла, качества которого невозможно было определить из-за его долговременного использования, поношенности и множества заплат, небольшого кувшина и рваной одежды. Старец бдел всю ночь и спал лишь урывками, опираясь на что-нибудь, или сидя, да и то не всегда. Часто слышали, как он в своей келье разговаривал с бесами, которые безпокоили его, и запрещал им. Судя только по одному его виду, каждый мог понять, что это был за духоносный и святой человек. Отец Иоаким упоминает еще об одном праведном старце, проживавшем в том же монастыре святого Саввы, отце Каллистрате Пелопоннесце. Первые годы после своего пострига он провел в монастыре, а затем ушел за Иордан и поселился в пустынном и труднодоступном из-за своей крутизны месте, называемом Коракион, там, где в древности находилось Моавское царство, у подножия горы Нево. На нее, согласно священному преданию, по повелению Божию поднялся пророк Моисей, чтобы умереть. Здесь, в соседнем с местечком Комополь ущелье, в труднодоступной пещере, старец Каллистрат прожил три года. Воду и хлеб ему спускали на веревке его здешние знакомые, а он за это им шил и штопал одежду. Этому искусству он был обучен с юности. По повелению Патриарха, старец оставил это суровое жительство и, покинув пещеру, снова вернулся в обитель, где продолжил свой подвиг.
Когда его спрашивали о безмолвном жительстве в уединении, подвижник отвечал, что решиться на него, особенно тем кто не имеет дара молитвы, небезопасно, потому что в противном случае такие рискуют лишиться рассудка, если долго будут оставаться в уединении. Но если, по благодати Христовой, приобретут способность к внутреннему созерцанию и стяжут непрестанную молитву, вот тогда уединение пойдет им на пользу и послужит к их духовному преуспеянию. Однако вышеуказанного невозможно достигнуть, если они предварительно не предадут себя в послушание и вследствие этого не освободятся от страстей.
Во время своего пребывания в Палестине, обходя места, где подвизались исихасты, за Иорданом, отец Иоаким встретил святой жизни деву по имени Фотиния, которая подвизалась безмолвным подвигом в мужской одежде и по виду казалась безбородым монахом. Она подробно поведала ему о своей удивительной жизни и передала множество собственных записей, на основании чего отец Иоаким составил ее жизнеописание, в высшей степени полезнейшее для читающих его. Оно было издано когда-то давно Сотириосом Схинасом из Волоса.
После отставки по болезни Патриарха Никодима был избран Патриарх Герасим, и отца Иоакима из монастыря святого Саввы вместе с бывшим митрополитом Вифлеемским Анфимом решено было перевести на подворье Святогробского братства в Афины. Здесь отец Иоа-ким познакомился со святым Нектарием, бывшим в то время директором Ризарийской школы, и стал очень почитать его, получив огромную пользу от общения с этим великим святым. Прослужив священником в храме святых Безсребренников на Святогробском подворье до 1891 года, по совету митрополита Афинского Германа, он записался в Ризарийскую школу, а затем, в 1897 году, — на богословский факультет. По окончании обучения отец Иоаким трудился в качестве проповедника во многих митрополиях Греции, везде оставляя о себе прекрасные впечатления и служа примером пастыря святой жизни.
Однажды, когда он служил в митрополии Халкиды и Каристии, с ним случилось следующее знаменательное событие, которое мы приводим здесь в качестве вразумления для всех, стремящихся сделать карьеру. В Марселе тогда скончался председатель Греческой общины и, как вспоминает сам отец Иоаким, «...многие выставили свои кандидатуры на этот пост, причем, под влиянием друзей, а также при поддержке тогдашнего президента, я тоже выставил свою. Мне не хватило одного голоса. Получив известие о своем поражении, я как человек стал скорбеть и, обращаясь в молитве к Своей всегдашней Заступнице, Владычице Богородице, сказал, что хотел эту должность не для себя, но ради двух моих осиротевших племянников, которых мне дали на попечение. Говоря это, я заснул, и тут же в тонком сне вижу, что нахожусь один в келье на самом верху одной очень высокой башни. Мне показалось странным, что я был заперт в этой келье с четырьмя окошками, выходящими на все стороны света. Внизу башни раскинулось огромное море, волны которого с шумом и яростью ударялись об нее. Я не знал, что делать, как вдруг мне показалось, что я сейчас упаду из западного окна в это кипящее волнами море. Я испугался, но почувствовал, что чья-то рука хватает меня за одежду и тянет назад. Оборачиваюсь посмотреть на того, кто меня ухватил, и вижу, о чудеса Твоя, Владычица мира! Меня держит Госпожа наша Богородица и говорит мне: «Хочешь, чтоб Я тебя отпустила, и ты упал в море? Разве ты не видишь, какие волны? Возвращайся назад, в башню». На этих словах Пречистой я тотчас же пришел в себя и проснулся, и лишь тогда понял, что это было за море и что все это означало, если бы я получил этот высокий пост со всеми сопровождавшими его опасностями».
В 1912 году, когда отец Иоаким был проповедником в Халкиде и Каристии, объявили о начале Балканской войны, и приказом соответствующего министерства он был назначен военным священником в действующую армию. Служа священником, он описал имевшие место в эту военную кампанию события, а также неустанно оказывал неоценимые услуги в это трудное и опасное для родины время. Отслужив год, примерно в конце 1913 года, отец Иоа-ким снова вернулся в Халкиду, где продолжил служение в других епархиях, но всегда в нем горело желание вернуться на Святую Гору. Когда он служил в Коринфе, то побывал на Афоне и в Новом Скиту. Удивительным образом получилось так, что ему удалось купить у старца Михаила Хиотиса каливу Святых Безсребренников, где состоялся его монашеский постриг. Отец Иоаким немедленно подал прошение об уходе с занимаемой должности проповедника, поселившись уже навсегда в своей любимой каливе 7 июля 1925 года.
По возвращении на Афон, наряду с безупречной во всем жизнью согласно святым отцам он обнаружил здесь свое целомудрие и глубину внутреннего мира. Он оставался нисколько не причастным ни мирскому высокомерию, ни суете, где бы ни находился: ни когда был официальным членом Святогробского братства, ни когда состоял на государственной службе проповедником или, временами, был местоблюстителем овдовевших митрополий в течение двадцатипятилетнего своего служения, ни когда был военным священником победоносной Греческой армии. Ведь для высокомерия и себялюбия подобное положение предоставляет и причины и поводы. Не уменьшалась и первоначальная ревность, насажденная в нем страхом Божиим с самого юного возраста. Но особенную любовь и влечение он испытывал к Сладчайшей Владычице нашей; Она, явившись ему чувственным образом, научила, что надеющийся на Ее Богоматернее попечение никогда не постыдится.
В своей небольшой каливе Святых Безсребренников сначала один, а потом с послушником отцом Феофилактом, он вел жизнь в мире и безмолвии, причем, по общему признанию, проявлял особую ревность к воздержанию и нестяжанию. При желании он мог бы получить все для приятной жизни, поскольку пенсия, которая у него была, это позволяла, но благодаря воспоминаниям о том, как раньше жили те отцы, с которыми он был знаком и на Афоне, и в Палестине, в его душе запечатлелось, что истинное богатство монаха есть нестяжание и нищета, а воздержание — его наслаждение. О своем первом старце, отце Христофоре, он рассказывал, что как-то раз тот заболел и восемнадцать дней ничего не вкушал. Его организм настолько истощился, что существовала угроза жизни, и врач прописал ему в качестве лекарства куриный бульон. Однако старца никак не смогли убедить нарушить монастырский устав и, поступившись совестью святогорца, разрешить на мясо. Через много дней чудесным образом, по благодати Божией, с помощью великого лекарства веры и строгости в соблюдении уставов, а не благодаря икономии, которая иногда допускается, к старцу вернулось здоровье.
Самым аккуратнейшим образом исполняя монашеское правило, отец Иоаким никогда не отступал от своего обычного распорядка и ежедневно с величайшим спокойствием и умилением совершал Божественную литургию либо у себя в маленькой церкви, либо там, куда по установившейся традиции его приглашали отцы Скита. Они еще помнят его спокойный и тихий нрав, возвышенный настрой и задумчивость, особенно присущие ему во время литургии, которую он совершал с величайшим вниманием. Это был образец достохвальной кротости и терпения ко всем, о чем свидетельствует следующий случай. Как и все отцы Скита, во время литургии в Кириаконе он имел свои определенные обязанности. Присутствуя на одном из скитских праздников, он был уже готов, согласно распорядку, приступить к совершению литургии. Облачившись после обычного приготовления, отец Иоаким встал перед жертвенником для совершения проскомидии. И тогда в алтарь вошли одни из таких, кто нарушает порядок и любит скандалить, какие, к сожалению, существуют везде, так называемые плевелы и сыны лукавого, и с дерзостью приказали ему остановить литургию и выйти из алтаря. И это притом, что подобное безрассудство и беззаконие подлежит осуждению не только церковными постановлениями, но и государственным законодательством. Но этот благоразумный и истинный ученик кроткого и смиренного сердцем Господа Иисуса не стал противиться нравственно порочным людям, но молча, без ропота, подчинился, сняв облачения и выйдя из алтаря в храм, где из своего обычного стасидия смотрел на совершаемую другими священниками Божественную литургию. Если к себе он был суров и строг, как мы уже говорили, то к ближнему относился со снисхождением и величайшей симпатией. Старец знал изнутри тех, кто приходил к нему на исповедь, и, если они продолжали упорствовать во грехе, второй раз их не принимал. Однажды, когда к нему второй раз на исповедь пришел один брат, продолжавший по-прежнему жить в келье, не утруждая себя, старец его спросил:
— Брат, есть ли у вас в общине молодые и безбородые?
— Да, геронда, есть, — ответил тот.
— А на мясо вы разрешаете всегда или едите его только по причине болезни?
— Всегда, — снова ответил он. И тогда старец сказал ему:
— Прощай, брат. Отец Иоаким не будет тебя исповедовать. Старец сам был очень внимательным и другим советовал стараться избегать того, от чего может произойти грех.
Имея степень доктора богословия и хорошо зная еврейский язык, он перевел пророка Исайю. А однажды, когда в Афинском университете на кафедре освободилось место преподавателя еврейского, и его приглашали занять эту должность в качестве ординарного профессора, старец отказался, предпочтя этому безмолвие своей кельи.
Он всегда довольствовался тем, что у него было, и в силу своего трудолюбия сам всегда заботился о себе, не принимая от других никаких услуг. Однако, когда в глубокой старости добавилась еще и болезнь, почтенный старец стал очень уставать и очень часто испытывал трудности делая даже что-то самое элементарное. Однажды он серьезно заболел и, борясь со страшными искушениями, призвал на помощь не только покровителей кельи Святых Безсребренников, но и особо чтимого им святого Харлампия. И в действительности святой Харлампий явился лежащему на одре болезни престарелому подвижнику и с улыбкой сказал ему: «Отец Иоаким, мне было сто восемь лет, когда меня мучили, и я выдержал. А ты не можешь понести и небольшой жар?» На это простой старец, терпя страдания, сразу сказал: «Это так, но ты получил и большой венец». «Бог будет милостив и к тебе», — ответил, улыбаясь, его посетитель и святой друг, и стал невидим, одновременно возвратив здоровье престарелому страдальцу.
Его послушник, отец Феофилакт, проживавший с ним в каливе, нам много рассказывал о достойных похвалы качествах старца, который вел жизнь внимательную. Так, он всегда особенно отличался строгостью в воздержании и бывал милостив к страждущим и нищим. Этот афонский росток перешел в вечность, к которой так неустанно стремился и ради которой столько трудился, сохраняя до последнего своего дыхания традиции этого священного места, 29 сентября 1943 года, и так присоединился к сонму наших отцов в Церкви торжествующей.

Старец Виссарион

Другим благочестивым старцем, о котором упоминает отец Иоаким, был Виссарион. Этот приснопамятный подвизался в верхней части Скита в сложенной из камня простой каливе, что ныне уже не существует, а в малой Святой Анне проживал его родной брат иеромонах Зосима. Оба брата приняли монашеский постриг в монастыре святого Дионисия, где и провели много лет, подвизаясь в послушании и других духовных деланиях. Впоследствии, ради безмолвия, по благословению своей обители они оставили ее: отец Зосима направился в пустыньку между Катунаками и малой Святой Анной, а Виссарион поселился в окрестностях Нового Скита.
В его каливе совершено ничего не было, даже цистерны или другого хранилища для воды. Летом он приносил воду в небольшом сосуде из Скита Святой Анны, а зимой собирал талую или дождевую воду, которую и использовал по необходимости. Старец был знаком со швейным делом, благодаря чему доставал себе скудное пропитание, все предавая Промыслу Божию, несомненно, его хранившему. Так он и прожил всю жизнь в нищете и самых суровых подвигах, не изменив свой образ жизни даже в глубокой старости. Окончив свой подвижнический во Христе путь, он преселился в Небесные обители.

Старцы Симеон и Парфений

В высшей степени богобоязненные старцы киприоты по происхождению, Симеон и Парфений из каливы святого Иоанна Богослова принадлежали к плеяде тех современных святых старцев, которых мы знали лично. Они были послушниками у старца Агапия, суровейшего и строжайшего хранителя отеческих преданий. Этот блаженный старец не выпускал из рук «Аскетические творения» святителя Василия Великого, во всем руководствуясь ими, и ни к чему не приступал, не сверившись с содержащимися там установлениями. Когда к нему пришли сначала Симеон, а потом и Парфений, то он принял их только после многих очень суровых испытаний.
Первого, Симеона, как он сам мне рассказывал, старец подверг следующему испытанию, чтобы посмотреть, сможет ли тот выдержать его. Он спросил его, имеет ли он послушание, поскольку оно есть сущность монашеской жизни. Когда юноша, готовившийся вступить в духовное воинство, ответил утвердительно, старец сказал ему следующее: «Возьми вон ту соль, — и показал на полный мешок (около 60 килограммов) крупной соли, — и вот эту ступку, садись у входа и истолки ее так, чтобы стала мелкой, как мука. А когда закончишь, приходи, и я скажу, что еще надо сделать». Послушник взял все, как ему указал старец, и ревностно начал исполнять послушание, хотя на самом деле невозможно было все закончить так, чтобы еще осталось время на что-то другое.
Прошло достаточно времени, но, несмотря на то, что юноша трудился не переставая, он измельчил только малую часть соли. Старец вышел к нему, приняв недовольный вид, и стал укорять, говоря, что он ни к чему не годен и медлителен, а, следовательно, будет ленив и в монашеской жизни. И мало того: чтобы он искупил эту «леность», старец наложил на него епитимию. Взяв металлическую ступку, он привязал к ней веревку и надел ее на шею юноше так, что она напоминала большой колокольчик. Затем велел, чтобы юноша вышел из каливы и стал ходить до дороги и обратно, стуча по ступке пестиком и перед всяким, кому случалось проходить по дороге, клал поклон со словами: «Прости меня, геронда, я ленив и недостоин быть монахом». Выдержав без ропота эти два испытания, молодой тогда еще Симеон был принят в общину старца Агапия, жизнь которого по строгости соблюдения уставов ничем не отличалась от вышеописанного.
Отец Симеон родился в 1890 году в местечке Парекклисия, в провинции Лемесос, на Кипре. Монашеский постриг он принял в Новом Скиту от рук старца Агапия в 1915 году, а несколько лет спустя, в феврале 1920 года, к тому же старцу пришел и отец Парфений, родившийся в 1902 году в местечке Лисис, в провинции Аммохостос. С детства одна нога у него была с дефектом, но и его принял старец Агапий. После того как оба ученика стали жить у него, суровый аскет старец Агапий ничуть не изменил своей тактики, но безпристрастно продолжал наставлять своих послушников. Отец Парфений был по профессии сапожником и шил особого покроя башмаки на низкой подошве, которые были очень популярны у предыдущего поколения. Они остались еще со времен турецкого владычества, без различия правой и левой ног, абсолютно одинаковые, и без каблуков. Вот такие башмаки разных размеров и шил исключительно кроткий нравом и молчаливый отец Парфений всю свою жизнь. Затем, по поручению старца, их брал отец Симеон и продавал, обходя монастыри, скиты и кельи. Когда отец Симеон был помоложе, то он легко обходил весь Афон с товаром на спине.
Но когда состарился и продолжал трудиться на том же послушании, то вызывал у нас восхищение, потому что всегда видели его нагруженным и обливающимся потом.
Однажды, когда неутомимый отец Симеон возвращался после очередного путешествия по Афону из Карей в Новый Скит пешком через гору (по прямой дороге расстояние приблизительно семь часов пути), смертельно усталый и истекавший потом он сделал одну остановку посреди пути на монастырском лугу. Там стояла небольшая хижина, где жили обычно монахи, охранявшие лес. Так вот, он остановился ненадолго, чтобы поменять промокшую от пота рубаху и немного отдохнуть. Отдохнув, старец собрал мешок и снова вышел на дорогу, ведущую в его келью. Через три приблизительно часа пешего пути он пришел в келью и, положив поклон перед старцем Агапием, рассказал ему о своем хождении. И тут же понял, что на монастырском лугу, где сделал привал, забыл рубаху, которую там расстилал для просушки. Он и об этом сказал старцу, и тот, благословенный, отослал его тотчас обратно — проделать тот же путь в несколько часов среди ночи и без всякого промедления или опоздания принести рубаху! Старцы с такой строгостью и простотой хранили предания, что с самого начала были в их общине, что слух о каком-нибудь случае икономии или снисхождения, попускаемые другими отцами, вызывал у них недоумение, поскольку это считалось у них нарушением монастырского устава.
Любя службы и будучи воздержанны во всем, блаженные до глубокой старости не делали себе послабления в монашеском правиле, не ведая, что в человеческой жизни существует еще и икономия, всеми применяемая. Старец Парфений был, скорее всего, копией аввы Павла Препростого. Такой же простой, незлобивый, безхитростный, молчаливый и послушный, он не знал других слов, кроме тех, блаженных, что произносят истинные монахи: «Благослови... да будет благословенно». С первого дня, когда он поселился в этой каливе, еще при жизни своего старца и потом после его смерти, отец Парфений так там и оставался, используя ее одновременно и как мастерскую, где хранились инструменты, обувные колодки и куски кожи. В ней он жил до заката жизни просто, скромно и в бедности, не имея ни отопления, никакого другого утешения. И это несмотря на то, что в келье не было окон, а соответственно и света, так что старец трудился сидя у двери, где продувало, а зимой здесь было, как в холодильнике.
Помню, когда я пришел к нему и осматривал келью, а особенно кровать и покрывала на ней, то недоумевал, как он мог отдыхать в таком убожестве и нищете. Покрывался он ветхим стеганым одеялом, которое было все в дырах и настолько ссохлось от долгого использования, что я задавался вопросом, как он, старец, мог согреться под ним в холодные афонские зимы. Причиной тому была не бедность, а стремление к подвигу, что с самого начала у обоих старцев разжигалось ревностью по Богу, неразлучно обитавшей в их блаженных душах. Благословенный отец Парфений до самой блаженной своей кончины носил в себе первоначальную ревность, всю жизнь живя в послушании сначала первому своему старцу Агапию, а потом его преемнику, своему духовному брату Симеону. После кончины Симеона и этот благословенный росток Афона жил недолго, но преставился в январе 1973 года. Вечная ему память!

Старец Евстафий

В 1978 году в высшей степени богобоязненному старцу Елпидию, жизнь которого мы опишем далее, пришел киприот отец Евстафий, архимандрит, наместник епископа и глава округа города Аммохостоса. Энергичный и ревностный священник, отличавшийся по общему свидетельству кротостью, незлобивостью и терпением, он много сделал для Церкви своей страны. Но, имея искреннюю ревность к монашескому безмолвию и получив благословение вышестоящей власти, он удаляется на Святую Гору. Поскольку с преподобным старцем Елпидием они были знакомы и раньше, то он предпочел так и остаться у него. И, как это обычно бывает с теми, кто только что присоединился к монашеской общине, на него с самого начала возложили самые тяжелые послушания.
Скитские отцы признавались, что их потрясал добрый пример отца Евстафия, который, несмотря на своей преклонный возраст, проявлял во всем необычайную ревность. Был он неутомим и в исполнении священнических своих обязанностей во время богослужений в Кириаконе, и когда его о чем-то просили отцы в Скиту. О нем остались у отцов прекрасные впечатления: исполнительный послушник, он никогда никого не обидел, не соблазнил, не отказал по возможности в том, что у него просили. На собраниях старцев он представлял старца Елпидия, внушая уважение своим кротким нравом, так что уже благодаря одному его присутствию царил мир. Мы не преувеличим, если скажем, что этому благочестивому в высшей степени старцу подходят превосходные слова Писания: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф.5:9), и «блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф.5:5).
Об этом святом старце Евстафий нам достоверно рассказывал старец Скита, что в то время, когда он, по обычаю, исполнял должность дикеоса (начальника Скита) в один из дней была литургия в Кириаконе и должен был служить отец Евстафий. В определенный час отец Евстафий подошел к храму и позвонил в маленький колокольчик, по местному обычаю, чтобы пришел дикеос и открыл его для литургии. Немного спустя к храму подошел дикеос, открыл главную дверь и, войдя, направился в глубину храма, чтобы зажечь свет и подготовить все для совершения Божественной литургии. Пройдя чуть далее, он вдруг увидел старца Евстафия, облаченного в епитрахиль и читающего канон перед чудотворной иконой Божией Матери «Сладкое лобзание». Дикеос похолодел от страха. «Геронда, как ты попал в храм?», — с ужасом спросил он его. А Божий человек отец Евстафий с обычной для него простотой отвечает: «Я увидел, что двери открыты, и решил почитать канон, пока ты не подойдешь». Тогда дикеос понял, что произошло в тот момент, но ему ничего не сказал. А после литургии, в отсутствие отца Евстафия объявил всем отцам о лучившемся, уверяя, что закрывал замок на два оборота, и дверь, несомненно, была заперта, когда отец Евстафий входил в храм.
Приведем еще один пример величайшей строгости отца Евстафия в хранении совести. Однажды кто-то послал его принести два-три апельсина из сада одной пребывавшей в руинах, по соседству со Скитом, каливой. В ней никто не жил, так что не было ничего предосудительного в том, что кто-то сорвал бы несколько апельсинов из заброшенного сада. Старец, конечно, пошел за послушание и сорвал апельсины, однако его сразу стала безпокоить его в высшей степени строгая совесть, да и он сам не пытался ее заглушить. Он тут же побежал в монастырь святого Павла, нашел настоятеля и с сокрушением исповедал свой грех, говоря, что хочет завтра отслужить литургию, потому что ощущает вину за свой проступок.
И хотя старец был непривычен к суровым условиям монастырской жизни и физическому труду, он трудился с непревзойденной самоотверженностью. Постоянно спешил туда, куда его посылали, и усталый, и обливаясь потом, с тяжелым грузом на спине, поднимался от причала в гору, где стояла калива. Когда мы его видели, то невозможно было не прийти в умиление, потому что знали, какой пост он занимал у себя на родине, в Церкви, и в обществе. Но сейчас душа старца, распаляемая любовью Христовой, желала понести Его Крест. Даже когда он уже находился на закате жизни, и то искал не отдыха, а скорее трудов и страданий, которые заменяют раны Христовы и сам Его Крест. По этой именно причине его постоянно утешала Божественная благодать, и, как сам он нам признавался, по келье его всегда разливалось неизреченное благоухание, и возрастала сила молитвы, которую уже невозможно было прервать. Часто с простотой он спрашивал, что означает это благоухание и со всеми ли происходит то же самое.
Мы могли бы многое написать об этом блаженном старце, «истинном Израильтянине, в котором не было лукавства» (Ин.1: 47) по свидетельству всех отцов, кто его знал. Все считали его человеком Божиим и избранным сосудом Божественной благодати. Подвизаясь с этой священной ревностью, неутомимый делатель правды принял великий и ангельский образ, подтверждая слова Писания: «Скончався вмале исполни лета долга. Угодна бо бе Господеви душа его» (Прем.4:13—14). Терпеливо снося подвиг послушания и исполняя прочие монашеские свои обязанности, кроткий и смиренный старец Евстафий закончил свой путь, поболев немного, и присоединился к сонму наших отцов, примеру и традициям которых он неукоснительно следовал.

Старец Елпидий

Достопамятный старец Елпидий был братом-близнецом священномученика Филумена, не так давно пострадавшего в Палестине от евреев. От его нетленных мощей, обретающихся в Иерусалиме, сверхъестественным образом исходит благоухание и совершаются чудеса, чем явно подтверждается его святость.
С самого юного возраста эти блаженные души воспылали стремлением к Богу, и потому не имели никакого другого занятия, кроме чтения святоотеческих книг и молитвы. Однажды, читая житие преподобного отца нашего Иоанна Каливита, они настолько пленились героическим примером этого земного ангела, что немедленно, по взаимной договоренности, тайно оставили родителей и ушли в Ставровунийский монастырь. Им было тогда по четырнадцать лет.
Эта обитель в то время находилась в цветущем состоянии и жизнь была в ней устроена по примеру общежительных Афонских монастырей. В ней среди других отцов сиял, подобно светочу, неутомимый отец Киприан — духовный гигант, чей пример и учение освещали и украшали духовный горизонт всей Кипрской Церкви. Искренняя приверженность святым отцам, свойственная всему укладу жизни в монастыре, раз и навсегда оставила в душах юных тогда послушников неизгладимое впечатление.
В этой священной палестре они провели шесть лет, а потом уехали в Палестину по той причине, что из-за суровых условий жизни в обители здоровье обоих серьезно пошатнулось. Там они вступили в Святогорское братство. Около 1937 года отца Елпидия рукоположили в диаконы, а в 1940 году — в пресвитеры. Кстати, там ему была предоставлена возможность закончить гимназию. Затем он проходил послушания на различных должностях в Патриархии: был настоятелем монастыря Иоанна Предтечи, потом служил в Тивериаде и после того был Патриаршим экзархом в Назарете. Там он был возведен в сан архимандрита, и там же мы его и встретили в 1946 году во время нашей поездки по Палестине. Никогда не забыть нам, как ласково и с любовью объясняя, он водил нас по святым местам. Но наше умиление достигло предела, когда при восхождении на гору Фавор он проникновенно пел соответствующие тропари и в особенности тот удивительный по своей красоте: «Се, восходим во Иерусалим, и предан будет Сын Человеческий, якоже есть писано о Нем...» .
В 1947 году он был принят на службу в Александрийский Патриархат и послан в Мозамбик, где пробыл до 1952 года. Затем отец Елпидий прибыл в Афины и записался на богословский факультет Афинского университета, который окончил в 1956 году. Через год после окончания учебы он уехал в Лондон и служил настоятелем церкви всех святых, одновременно посещая лекции в Королевском Колледже по Новозаветной Герменевтике и Церковной Истории. В 1959 году он был назначен экзархом Патриаршего Престола сначала в России, в Одессе, а затем в Греции. По приглашению и многочисленным просьбам отец Елпидий затем приехал на Кипр, и стал сначала проповедником в Пафской епархии, а после этого настоятелем обители Махэра.
По завершении этого трудного служения он возвращается в Грецию, где становится священником при больничной церкви Красного Креста. Здесь, горя ревностью по Богу, он трудился не покладая рук шесть лет, помогая не только страждущим, но и всем вообще, кто был в больнице, о чем до сих пор там с благодарностью вспоминают.
Впоследствии его переводят в Храм Святой Троицы в Амбелокипи, где он также продолжает свое самоотверженное служение. Отсюда, в этот раз уже навсегда, отец Елпидий уходит в поисках безмолвия, к чему так долго стремился. Помню, когда встретил его в 1946 году в Назарете, с какой тоской он поведал мне о своем пламенном желании уйти и жить как простой монах в безмолвии, не имея попечения ни о чем. И еще раз, позже, находясь в Греции, он выкраивал немного времени, чтобы подыскать подходящее для будущего пристанища место и несколько дней побыть на Афоне, при упоминании о котором возгоралось его сердце. Причина, по которой всегда готовый послужить Церкви он жил в миру, заключалась не в погоне за почестями, к которым возможно так стремятся другие, но в семейных обязательствах, что неизбежно и неожиданно легли на него.
Когда он навестил меня в Новом Скиту в каливе Святых Безсребренников, то просил, чтоб я через кириархальный монастырь записал его в свою общину, чтобы и у него было свое место, когда с Божией помощью он освободится от обязанностей в миру и придет монашествовать. Я его ободрил, сказав, что не откажу ему, если придет в будущем, что и совершилось в конце концов при других обстоятельствах и в другой каливе Скита, которую почти с самого начала мы сами построили.
Ни почетные титулы, ни почести мира сего не смогли угасить его первую ревность и стремление к Богу, с самого детства насажденную благодатию Божией и в его душе, и в душе его брата Филумена, с которым он был удивительно схож и лицом, и характером, и мыслями, и волей. Справедливо сказано у святых отцов: «Первая краска, подобно пурпуру, не смывается». Божественная ревность и любовь были той первой «краской», вселившей в их детские души на родине влечение к монашеству, и принесшей плод, по слову Господа нашего, и в тридцать, и в шестьдесят, и в сто крат. И никто и ничто в их жизни, исполненной стольких потрясений, не смогли сбить их с первоначальной цели. Вот по этой именно причине мы настаиваем на том, что людям с детства нужно прививать благочестие и добродетель, полагая тем самым прочный фундамент для всей дальнейшей жизни. Чтобы подтвердить истинность этих слов, я приведу еще один наглядный пример.
Когда они жили в Иерусалиме и ходили на занятия в гимназию, то не забывали о своем монашеском правиле даже в том случае, когда были к этому препятствия. Они закрывались в комнате и читали какое-нибудь последование, как привыкли к этому в монастыре. А если к ним в комнату, как это обычно бывает у молодежи, без всякого повода приходили молодые воспитанники из братства и одноклассники и их безпокоили, они, чтобы избавиться от этой компании, ссылались на то, что им нужно читать девятый час или вечерню, и начинали молиться. Завидев это, незваные гости сразу же уходили, и таким образом любители духовной мудрости, стремившиеся к преуспеянию и спасению, избавлялись от бездельных и суетных встреч. Этот молитвенный настрой сохранялся у братьев на всем протяжении жизни до самой старости, как мы и сами убедились из личного общения и слышали от тех, кто их знал. Отец Елпидий учился еще на юридическом факультете и вместе с обязанностями священника сочетал лекции в университете. Поэтому временами ему было трудно исполнять монашеское правило, но, тем не менее, он никогда его не опускал. Тогда, по простоте своей, он благословлял свою родную сестру или племянников читать небольшую часть последования, например, кафизму или какой-нибудь канон, а своих духовных чад и, особенно, медсестер больницы класть по несколько поклонов. И так исполнял все правило.
И здесь, на Афоне, он также ничего не опускал из своего правила, но исполнял его в келье, прибавляя к нему параклисы за всех и молитвы за монахов Скита и всего Афона. Когда ему надо было пойти в Дафни и он узнавал, что идет еще кто-то из знакомых ему скитских отцов, то печалился. А когда его спрашивали по какой причине, отвечал: «И этот благословенный пойдет с нами в Дафни и всю дорогу не будет закрывать рта, не давая нам помолиться». Благословенный старец всегда стремился освободиться от внешних обязанностей, чтобы жить как истинный монах в безмолвии, которое избрал с детского возраста.
Также его занимал вопрос о том, в каком месте поселиться. Сам всегда мечтая об Афоне, который давно избрал для себя, старец все-таки хотел получить извещение о Божественной благодати и постоянно молил Владычицу нашу Богородицу, особо им почитаемую, чтоб Она наставила его. Когда, однажды заболев, он оказался в больнице и безпокоился за исход болезни, то во сне увидел нашу Владычицу, Которая сказала: «Не бойся, ты выздоровеешь и придешь в Мой удел». А уже позже, когда его опять занимал вопрос, как же все это осуществить, то, как он сам рассказывал отцам, благодатью Божией ему было показано, как с вершины горы Афон сходит светлый луч, наподобие радуги, и достигает каливы благовещения, что позади башни нашего Скита. И в самом деле, в ней он позже и поселился.
Также после его смерти духовные его братия нам поведали, что старец знал в мельчайших подробностях о мученической кончине в Палестине своего брата Филумена. Он даже слышал звуки от ударов и крик самого брата: «Брат, меня убивают». Однажды, находясь в гостях у одной бедной семьи, он благословил их весьма скудную трапезу, которой точно бы не хватило на всех, и успокоил, сказав, что нужно только иметь веру. После чего все наелись досыта и даже осталось на следующий раз. А когда он был еще священником в храме при больнице Красного Креста, то один его друг, врач, страдавший от глаукомы, собиралась лечь на операцию и пришел к нему за благословением; отец Елпидий благословил его, и он сразу исцелился, так что операция уже больше не понадобилась. Многие из нас видели его во время совершения литургии стоящим на воздухе и иногда имевшим нимб на голове.
А в другой раз, когда он, находясь в Афинах, ехал на машине с одной благочестивой женщиной на Плаку, чтобы приложиться к честной главе святого новомученика Полидора Кипрского, водитель богохульно выругался. Тогда старец, не знавший его до этого, сказал: «Слушай, Костя с Кефалинии, ты зачем богохульствуешь?» Услышав, что незнакомый старец обличил его, назвав по имени, водитель опешил. А женщина спросила: «Геронда, откуда ты знаешь, как его зовут?» А тот ответил: «Да я так, сказал наугад какое-то имя, и оказалось верно».
Для ближнего своего он весь был любовь и сострадание, но по смирению всегда старался оставаться в тени, и ни за что не хотел, чтобы о нем знали. И здесь, в Скиту, из старцев никто и никогда не пожаловался на то, чтобы он кого-то чем-то соблазнил или смутил. Это был в высшей степени благочестивый и богобоязненный старец, ревностный хранитель чистоты веры и особенно отеческих преданий.
Мы жили с ним рядом совсем немного, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать его горячую отеческую любовь и доброту. И со своей стороны пытались как-то успокоить его старость, обремененную грузом многочисленных болезней и отягощавших его Крест, но мужественный старец, понимая их значение, скорее сам нас успокаивал. Но, к сожалению, недолго нам пришлось быть с ним и радоваться его присутствию.
Владычица наша Богородица, Хранительница этого священного места, весьма рано забрала его на истинное упокоение в жребии праведных, туда, где его ожидал и куда звал единокровный брат, преподобный священномученик: «Прииди, брат мой и сподвижник, чтобы также вместе, не разлучаясь, принять воздаяние. Аминь».

Старец Феофилакт

Недавно скончался еще один старец, о котором стоит вспомнить, отец Феофилакт, послушник присноблаженного старца Иоакима Специериса, богобоязненный, молчаливый, любитель безмолвия и не стяжатель в невероятной степени. После того как умер его старец, отец Иоаким, он остался один и жил в великой бедности, не зная никакого рукоделия, хотя и не только поэтому, а главным образом по привычке жить очень просто, ни о чем не заботясь. Он иногда ходил по соседним кельям и исполнял разные, какие мог и сколько мог, послушания, за что отцы давали ему немного поесть. Его каливу, как это принято на Афоне из-за недостатка земли для посадки винограда, обвивали несколько лоз, и очень часто мирские, рыбаки или паломники, таскали у него виноград. Однако, несмотря на то, что старец всегда их замечал, он специально прятался, чтобы его не видели и им не было бы за это стыдно. Вот так и таскали у него виноград, а на его долю оставался только труд по уходу за виноградом до самого его созревания.
Когда отец Феофилакт посетил нас, мы жили еще в пещерах малой Святой Анны. Наш старец с радостью любезно принял его и стал спрашивать, как ему живется в своей каливе и доволен ли он вообще. Поговорив с нашим старцем о том, о сем, и узнав, как и мы живем, он попросился принять его к нам на жительство, потому что не хотел жить там, где жил. Наш старец утешил его и посоветовал не покидать каливу, но если хочет получить некоторое успокоение, пусть приходит временами и живет с нами, а затем снова возвращается к себе.
Так и продолжалось некоторое время, а потом отец Феофилакт захотел принять великую схиму, потому что до тех пор он имел малый постриг. Восприемником стал наш старец, который постриг его в пещерах малой Святой Анны, и так мы стали видеться с ним чаще, поскольку составляли уже одну монашескую общину. Так, отправляясь на различные послушания в Новый Скит, мы по дороге заходили к нему в каливу. В это время у нас возникла идея уйти из тесноты нашего пещерного поселения и обосноваться в малой Святой Анне, поэтому мы подыскивали для этого подходящее место. Там, где мы жили, хватало места не более чем для трех-четырех человек, а нас уже было семь. Вообще идею переселиться в Новый Скит подал отец Феофилакт, и предложил пожить в его каливе до тех пор, пока мы не построим подходящее жилье. Вот так мы и перешли в Новый Скит. Отец Феофилакт остался жить в своей каливе с одним нашим братом, а мы, все остальные, в новых каливах за территорией Скита, согласно традиции кириархального монастыря. Причем жизнь нашей общины, которой руководил наш присноблаженный старец, была построена по образцу общежительной обители.
Несмотря на свой старческий возраст, в общении даже с младшим братом нашей общины скромный и простой отец Феофилакт всегда держался как послушник. Незлобивый и услужливый он всегда во всем уступал и никогда не противоречил, не протестовал и не навязывал свою волю. Старец отличался особенно горячим и ревностным почитанием Святых Безсребренников числом двадцать один, в память Собора которых была освящена его маленькая церковь. Его утешала искренняя, не ослабевающая с годами вера в «своих», как называл он их, Святых, явлений и посещений которых он ожидал с детской простотой, о чем нам весьма часто рассказывал. О, блаженная простота, ты, которая не занимаешься безсмысленными исследованиями и не простираешь в осязании рук, но веруешь тому, чего тебя удостаивает Божественная благодать!
Брань, что в высшей степени богобоязненный подвижник вел почти постоянно, представляла собой печаль, что-то вроде меланхолии, часто его мучившей, особенно, когда после смерти своего старца он остался один. Иногда, в трудные минуты, когда эта брань слишком усиливалась и старец терял мужество, он входил в свою маленькую церковь и изливал жалобы своим заступникам, Святым Безсребренникам, которые, смотря по обстоятельствам, утешали его каким-нибудь особым видением. «Однажды, — рассказывал он нам, — когда я задыхался от этой брани и почти в отчаянии пошел спать, то мне приснилось, что я шел по направлению к Кириакону Скита и в одном узком месте, где справа и слева от меня были стены, я вдруг ощутил сильный страх и увидел перед собой на дороге огромного, как лев, необычных размеров пса с бешеным взглядом, намеревавшегося напасть на меня. Тогда я буквально забыл обо всем и стал призывать на помощь своих Святых. Не успел я и рта раскрыть, как появились два молодца, в сиянии и славе; схватив зверя, они связали его толстой цепью, и, обратившись ко мне, сказали: «Видишь, как мы связали его, так что он не может тронуть тебя? Так вот, не бойся, ступай в каливу и безмолвствуй». Одновременно с этим они протянули мне чистый белый-белый хлебец, и я сразу же проснулся от радости.
В другой раз на меня снова напала та же брань, и я ужасно терзался от отчаяния. Я знал, конечно, что это все брань, но не мог никак от нее избавиться. По причине своей неопытности я не начал бороться с этой страстью, когда она только появилась в первый раз, и поэтому она превратилась в мой постоянный крест. Сел я отдохнуть, и вижу группу людей разного возраста, что поднимаются по дороге с Кириакона вверх, туда, где была моя калива, и разговаривают между собой. Я стал смотреть на них, — кто они такие и куда пойдут. Когда они прошли перекресток и подошли к внешней двери моей каливы, то я четко услышал, как они сказали: «А может быть зайдем к нам домой?» И в самом деле, открыли дверь и один за другим вошли внутрь с пением собственного тропаря: «Двадцатичисленный Божественный полче, блистающий благодатью небесною, Безсребренников светлый сонм воспоем...» Впереди всех шел святой Пантелеймон, юный, светловолосый, величественный, со знаком принадлежности к врачебному искусству на груди, а за ним следовали все остальные, с умилением исполняя весь их собственный тропарь. Поднявшись по лестнице на верхний этаж, где располагалась церковь, они зашли внутрь, встали по порядку и начали петь тропари из службы, посвященной их памяти. Закончив пение, Безсребренники вышли из каливы и, благословив и утешив меня, направились в верхнюю часть Скита, а я после этого несколько дней испытывал духовную радость».
По смирению своему старец не оставил никаких записей о многочисленных, как он мне рассказывал, явлениях ему Святых Безсребренников, и поэтому все они канули в лету.
Благословенный старец всю жизнь отличался исключительным терпением, и, кроме различных перипетий монашеской жизни, он нес и пожизненный крест постоянно мучившей его болезни. Его все время безпокоили боли в желудке и, хотя некоторые врачи констатировали желудочную болезнь, это была скорее болезнь печени. Весьма часто боль отпускала его. По его рассказам он часто обращался к своим друзьям — святым Целителям-Безсребренникам, и жаловался на то, что они его не вылечат. Они являлись ему во сне и говорили: «Геронда, мы можем тебя вылечить, если хочешь, но тебе это будет неполезно». От этих слов старец получал успокоение на значительное время, а потом снова продолжал нести свой крест.
Когда мы жили в Скиту, у него было утешение, потому что мы были все вместе, но, когда Господь устроил так, что мы переселились в другое место священного Афона, он остался один и стал испытывать трудности. Поскольку мы все его любили, то уговаривали пойти с нами, но он не соглашался расстаться со своими друзьями — Святыми Безсребренниками. В конце жизни, когда умножились его телесные болезни и отец Феофилакт стал нуждаться в уходе, благочестивые старцы Скита отправили его в Афины под наблюдение врачей, поскольку у него болели глаза и он стал быстро слепнуть. К сожалению, было поздно, у старца обнаружилась глаукома в поздней стадии и таким образом он совершенно ослеп. Но, кроме того, у него, как установили лечащие врачи, развивалась и другая болезнь — рак в последней стадии. Они сообщили родственникам и отцам Скита, что все человеческие средства здесь безсильны и нет никакой надежды, так что он проживет самое большее двадцать дней.
Благочестивые старцы Скита, и в особенности христолюбивая братия общины Аврамеев, с готовностью взяли на себя хлопоты по перевозке старца в Скит и оставили его у себя, заботясь о нем до самого конца его жизни. Совершенно слепой, он бы не смог жить один у себя в каливе. И тогда на преподобном и терпеливом старце оправдались слова: «Человек предполагает, а Бог располагает». Прошло двадцать дней, а затем и еще без счета по двадцать дней... а старец Феофилакт прожил в великой радости и здравом уме еще пять лет, ожидая войти в Царствие Небесное, которое непрестанно ощущал, причем особенно в те дни, когда утратил телесное зрение.
Если телесными очами он не видел этот мир, то духовными, исполненными ясности и Божественного просвещения, зрел тайны вечной жизни и видел места успокоения праведников.
Подвергшись суровому испытанию полной слепотой, он показал терпение, подобное терпению Иова, и скорее сам утешал тех, кто приходил его утешить, потому что имел утешение от духовно орошавшей его благодати. И это на собственном опыте знают те, кто подвергся уничижению или гонению «правды ради» (Мф.5:10).
Благочестивые и любвеобильные отцы из общины Аврамеев, которые безропотно и ревностно за ним ухаживали, часто слышали, как старец что-то нашептывает с радостной улыбкой, а на вопрос, с кем он разговаривает или что видит, с присущей ему детской невинностью отвечал: «Вы что, разве не видите, какая это чудесная и прекрасная икона Пресвятой Богородицы». А весьма часто он видел «златовласого моло дца», как он обычно называл святого Пантелеймона, чиноначальника Святых Безсребренников.
Он много просил святого Пантелеймона за меня, когда я страдал желудком, и видел его в Кириаконе Скита, принадлежавшего Кутлумушскому монастырю, и тот сказал старцу, что я поправлюсь и что делать операцию, как решили лечащие врачи, мне не надо. А у меня, надо сказать, развилась сильная язва, и никакие лекарства, ни диета не помогали. Два года воздержания от всего, что могло нанести мне вред, ничего не принесли, и оставался единственный способ — вырезать язву. И здесь вмешался преславный великомученик Христов, сострадательный Пантелеймон, велев старцу строго передать мне — не делать операцию, но положиться на попечение Владычицы нашей Богородицы. И я тут же выздоровел, но, чтобы в действительности убедиться в этом, поехал к своим лечащим врачам, которые, зная как развивалась болезнь на всем ее протяжении, сказали бы мне, в каком я нахожусь состоянии. Мне сделали рентген и не обнаружили ничего, кроме небольшого шрама от зарубцевавшейся старой раны.
В другой раз, когда я писал биографию нашего присноблаженного старца и дошел приблизительно до середины, мною завладело уныние и я совершенно прекратил работу. Прошло много дней, и никто не знал о моем поступке; как-то утром ко мне подходит старец Феофилакт и с улыбкой говорит: «Прошлой ночью я видел нашего старца Иосифа, и он передал мне для тебя две печати. Одна уже готовая, с вырезанными на ней буквами, а другая нет. Я спросил его: «Геронда, что он с ними будет делать?» А он ответил: «Ты дай ему, а он уж знает, что с ними делать"". Тогда до меня дошел смысл его слов, то есть что я должен продолжить писать биографию. И я снова загорелся ревностью и окончил работу.
Однажды старец рассказал мне один необычный случай, который, я думаю, представляет интерес для читателей. Один богобоязненный старец хотел, чтоб его ученик был рукоположен во священника. А надо сказать, что благочестивый послушник и в прошлом, и в настоящем отличался безупречной жизнью, было видно также, что у него есть страх Божий и на нем почивает благодать. Старец отослал его к одному богобоязненному и рассудительному духовнику, чтобы тот дал необходимое для хиротонии свидетельство. Узнав от послушника о его жизни, и даже о помыслах, тот не нашел ничего даже самого малого, что могло бы составлять препятствие для рукоположения. Но когда дело дошло до подписи этого свидетельства, он не мог двинуть рукой, что его самого удивило. Тогда духовник говорит послушнику: «Дитя мое, отправляйся сегодня к старцу, а придешь завтра, и помолись немного сам, чтоб Бог нас просветил». Послушник вернулся в келью, а духовник стал молиться, чтобы Бог показал ему, почему при отсутствии препятствий он не может подписать свидетельство для хиротонии. На следующий день монах снова пришел к духовнику, но тот опять не смог подписать. И тут уж он стал спрашивать юношу в деталях от самого юного возраста — не припомнит ли он, может, досадил кому-то или видел страшное зрелище, которое опечалило его, или вызвало недоумение. И вдруг юноша вспомнил один случай. Когда ему было приблизительно пять лет, он играл со скакалкой и в ней запуталась одна беременная женщина, в результате чего у нее случился выкидыш! И понял духовник, почему благодать препятствовала ему подписать свидетельство. Женщина была беременной и, запутавшись в скакалку ребенка, упала, от чего произошел выкидыш, а следовательно действие, приравниваемое к убийству. А монах, совершивший убийство, не может быть священником! Я слышал этот случай и от другого лица со всеми подробностями, точно так же, как это рассказал мне отец Феофилакт. Поэтому все, на кого возложена подобная ответственность, пусть будут бдительны.
А мы снова возвращаемся к предмету нашего исследования, герою терпения, старцу Феофилакту. Несмотря на то, что он был отягощен болезнями и страдал, на его лице сияла блаженная надежда, эта полнота духовной радости, вкушаемой по Писанию теми, награда которых «велика...на небесах» (Мф.5:12). Воистину, как сказал апостол Павел, этот блаженный старец «течение совершил, веру сохранил» (2Тим.4:7). Радостная, как у младенца во Христе, улыбка не сходила с его губ, и всякому, кто его приветствовал, он отвечал исключительно духовным приветствием! Самым близким ему, к которым имел доверие, старец открывал, какое спокойствие у него было внутри, а также рассказывало о действии благодати, вызывавшей в нем, по его же словам, непрестанную молитву, что стала еще сильнее под конец жизни.
С этой блаженной надеждой, что непрестанно освежала его чистую душу, трудолюбивый и много терпевший в жизни старец Феофилакт, подошел к концу своего пути, и скончался, исполненный днями, в возрасте девяносто одного года, присоединившись к святым отцам, которым ревностно и самоотверженно подражал.

Эпилог

Без преувеличений и фанатизма приступив к описанию подвигов этих старцев, мы тем самым исполнили наш долг и обязанность перед собственным и грядущим поколениями. И мы каким-то образом шли по следам прежде усопших отцов наших и видели на них — продолжателей подлинно отеческих традиций — раны Христовы. Из их уст мы достоверно слышали о величиях Божественной благодати, о замечательных и превосходящих человеческие силы подвигах, а также о подобных лабиринту темных глубинах сатанинского царства, против которого направлена наша брань и битва.
Исходя из всего этого, мы предлагаем всем заинтересованным точное подтверждение того, что не только «во время оно» были «те», кто «Христовы» (Гал.5:24), но и сейчас есть ведущие борьбу на духовном поприще во славу Христа, Который пребывает «вчера и сегодня и во веки Тот же» (Евр.13:8), укрепляя надеющихся на Него. Те, кто в наше время подвизаются войти «тесным и узким путем», являют собой живое свидетельство возможности стать святым во исполнение Божественных обетовании, и суть слава нашей Церкви, которая до сих пор не перестает порождать святых.
При написании этой книги мы ставили себе задачу не просто познакомить читателей с теми призванными и избранными, кто достиг своей цели, но, главным образом, показать тот путь, которым они к ней шли. Средство, что и они, и бывшие до них отцы употребили для этого, была, несомненно, вера в Могущего «спасти» (Евр.5:7) Бога, все совершающего Своей сверхъестественной благодатью. К Богу можно прийти, живя по Богу, а не путем одних размышлений. Поэтому нельзя спастись, просто поехав куда-нибудь в поисках более радостного состояния или ждать, что оно само наступит со временем. Спасение не есть просто смена одной обстановки на другую, более подходящую, но преображение всего человека и его участие по благодати в состоянии вочеловечившегося Бога Слова, прообраза новой твари, Который нас называет Своими братьями. «Восхожу к Отцу Моему и Отцу вашему» (Ин.20:17), и снова «Я в них, и Ты во Мне» (Ин.17:23), а далее следует характеристика отношений спасающихся с Богом, Тем, Кто их спасает, поскольку они «соделываются причастниками Божественного естества». Отвергнув себялюбие и эгоцентризм, эту «мерзость запустения... стоящую на святом месте» (Мф.24:15, Мк. 13:14), они подчиняют все свои мысли в послушание Христу и переносят центр своей тяжести в состояние зависимости от Бога, послушниками Которого тем самым становятся. Таким образом, между ними и Богом образуется онтологическая связь, на что указывал Сам Господь тем, кто желает следовать за Ним, как будто прося нас: «Пребудьте во Мне, и Я в вас» (Ин.15:4).
Сбрасывая с себя, как одежду, свой извращенный индивидуализм, представляющий для него смерть, человек подчиняется и соединяется с Божественной вселюбовью, с Самим Богом, Который есть вечная жизнь: «А тем, которые приняли Его... дал власть быть чадами Божиими» (Ин.1:12). И это означает для них рождение не по естеству, но превыше естества: «ни от хотения плоти... но от Бога» (Ин. 1:13). Вот отсюда становится ясно, что вопрос жизни, воскресения, усыновления и, одним словом, обожения, не может быть изучен с точки зрения человеческой премудрости, но есть всецело связь и общение со Спасителем всех Христом, как с Самой Истиной и Жизнью.
Многие спросят: «Неужели и сегодня возможно следовать традициям святых отцов?» — отвечаем: «Конечно, и сегодня возможно, и в нашем поколении было возможно, и будет возможно, и до скончания века». — «Как могут современные космополиты науки, изобретатели, первооткрыватели, покорители космического пространства рассуждать о понятиях веры и заниматься изучением устоявшихся традиций, как средства к достижению состояний созерцания и преестественной благодати? Разве нет необходимости в развитии, рационализации и в использовании гносеологии обожествленного гуманизма?» На все эти вопросы мы не станем отвечать, но вот, вложив палец в раны от гвоздей, каждый пусть сам для себя размыслит, что ему полезно.

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).