Духовный мир О бытии Божием

Глава первая. Бог в природе

Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в природе неодушевленной, в царстве живых существ и особенно в устройстве человеческого организма.)    

1. Нет в мире случая

   Ныне считают уже пустым и вульгарным тот старый, античный аргумент, который признавал немыслимым, что двадцать четыре буквы греческого алфавита могли сами собою произвести Илиаду; а между тем, нельзя не видеть, что эту именно гипотезу, эту возможность должны принять и защищать догматические материалисты. В самом деле, Илиада ведь есть только один, частный акт человеческого разума, который совершил кроме этого акта еще тысячи других не менее удивительных, вроде, например, открытия системы мира и его законов; искусство, наука, мастерство и все вообще человеческие произведения суть в последнем выводе не что иное, как приложения разума. Чтобы эти бесчисленные приложения оказались возможными, нужно было целым миллионам этих живых и чувствительных клеточек, подобно буквам типографии, повинующихся только физическим и химическим законам и не имеющих абсолютно ничего общего с тем, что мы называем разумом, собраться и расположиться в таком порядке, при котором бы не только Илиада, но и все чудеса человеческого разума стали возможными. Потому что если бы эти клеточки в своей слепой пляске приняли иное направление или движение, если бы вместо того, чтоб двигаться унисоном, ритм их движений был против такта, если бы произошел хоть малейший беспорядок в их относительных положениях и воздействиях, то результатом этого был бы уже не разум, а безумие, как показывает опыт; ибо известно, что и малейшего удара, нанесенного равновесию мозга, достаточно, чтобы расстроить его пружины и остановить игру (см. «Конечные причины» Поля Жане, изд. 1878 г.).
   

2. Мудрое наставление

   Один шотландский философ, мудрый Беатти, возымел идею, чтобы заронить в душе своего маленького сына веру в Провидение, употребить для этого такое доказательство. Мальчику было пять или шесть лет, и он уже начинал читать, но отец не хотел еще говорить ему о Боге, полагая, что в таком возрасте он не сможет понять таких уроков. Чтобы возбудить в его уме эту великую мысль, он придумал такой соответствующий его возрасту способ. Никому ничего не сказав об этом, в одном уголке маленького своего садика он начертил на земле пальцем три начальные буквы имени своего сына, насыпал в бороздки семян брункресса и, прикрыв эти семена землею, заровнял место. «Дней десять спустя, — рассказывает он, — мальчик прибегает ко мне и с удивлением возвещает, что он нашел свое имя начертанным в саду. Я засмеялся при этих словах и сделал вид, что не придаю никакого значения его рассказу. Но он настаивает, чтоб я непременно пошел посмотреть, что случилось. Придя на место, я сказал сыну: «Твоя правда, я вижу, что это действительно твое имя, но тут ничего нет удивительного; это простой случай», — и с этим стал удаляться. Но он не отставал от меня и сказал с полною серьезностью: «Быть не может, чтоб это был простой случай, непременно кто-нибудь приготовил и посеял семена, чтоб произвести это следствие». Может быть, и не таковы были подлинные слова его, но такова была сущность его мысли. — Так ты думаешь, — сказал и я ему, -что ничто кажущееся нам столь правильным, как буквы твоего имени, не может быть произведением случая? — Да, — отвечал он твердо, — я так думаю. — Но если так, — сказал я ему, — то посмотри же теперь на себя самого, на твои руки с пальцами, на ноги и все члены — не кажутся ли они тебе правильными по форме и полезными в употреблении? — О, да, конечно, — был его ответ. — Могло ли все это быть следствием случая? — Разумеется, нет, но непременно кто-нибудь должен был мне все это устроить. — Кто же это? — спросил я. — Не знаю, — отвечал мальчик. — Тогда я назвал ему имя великого Существа, создавшего весь этот мир, и сообщил ему некоторые понятия о Его природе, подходящие к его возрасту. Урок этот глубоко врезался в его душу, и он никогда потом не мог забыть его, как не забыл и обстоятельство, которое дало повод к нему» (см. соч. Поля Жанэ: «Конечные причины»).
   

3. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве Земли

   Если бы с какой-нибудь из звезд, сияющих над нашею головою, мы посмотрели на земной шар, в тишине и молчании стройно пробегающий пространство, предназначенное ему Творцом, он представлялся бы нам не более, как ничтожным шариком, бледным и едва стоящим внимания среди стольких блистающих солнц и огромных комет и планет; между тем, Зиждитель не оставил в забвении, не пренебрегает этой песчинкой в безбрежном океане мироздания. Всемогущий Промысел Его с отеческою мудростью и благостью уготовал на земле дивное жилище для человека, совершенно соразмеренное с потребностями его и животных, созданных на служение ему.
   Находясь в пространстве небес на правильном расстоянии от Солнца, она получает от него освещение и теплоту, соразмерные с потребностями тварей, на ней живущих, и правильное преемство дней, ночей и годовых перемен. Если бы эти перемены не были постоянно направляемы бдительною любовью Промысла, то каждая из них, продолжаясь более надлежащего, могла бы опустошить землю излишеством холода или теплоты. Далее, хотя Земля наша в каждую минуту пробегает более 17 000 верст, однако мы не чувствуем никакого движения, не слышим никакого шума; и в то время, когда она с изумительною быстротой кружится в пространстве небес, человек спокойно засыпает или предается своим занятиям так же беззаботно, как будто бы жил на неподвижном шаре.
   Если бы Земля была недостаточна кругла, то в большей части своей она была бы необитаема, свет, теплота и прохлада не могли бы разливаться по ней равномерно, течение ветров было бы медленно, реки, а особенно моря, низвергаясь через выдающиеся края, причиняли бы сильные потрясения и опустошения, воздух, не освежаясь ветрами, во многих местах был бы убийствен, и ужасные ураганы часто опустошали бы поля.
   Поверхность земного шара покрыта множеством материков и морями, которые занимают пространство больше всех материков в сложности. Они покоятся в обширных хранилищах, из которых благодеющая десница Промысла извлекает ежедневно влагу, необходимую для орошения наших полей; все на них иссохло и погибло бы, если бы попечительная любовь Творца не проливала дождя и не содержала в порядке истоков рек и ручьев. — Моря отодвинуты ею в низменные части земного шара для того, чтобы все текущие воды изливались в них и вознаграждали убыль влаги в морях, причиняемую ежедневными испарениями. Если бы воды оставались неподвижными на земле, то они причиняли бы и заразы и смертность.
   Материки состоят из множества разнородных слоев земли и так мудро расположены, что поверхность их представляет самые разнообразные местоположения: в одном месте расстилаются обширные долины, в другом поднимаются холмы или возвышаются утесистые горы, вершины коих теряются в облаках. В недрах гор получают свое начало источники, ручьи и самые реки, которые, оросив множество стран, вливают избыток вод своих в моря. Премудрый Творец дал горам соразмерное возвышение; будь они выше — вода, упадая с них с порывистым стремлением, разливалась бы по земле опустошительными потоками; напротив, при большей низменности гор — она не имела бы надлежащей стремительности, орошала бы поля только на недалекое пространство и образовала множество неподвижных озер или же нездоровые болота. Некоторые горы устроены так, что служат отдушинами для горючих веществ, наполняющих недра земли, и через то предохраняют ее от частых землетрясений.
   Под слоями земли, на небольшой глубине человек находит камень и мрамор для строения и украшения жилищ и металлы для своих житейских нужд; но из всех слоев, составляющих материк земного шара, полезнейший, самый богатый и плодоносный есть тот, который мы попираем ногами своими. Он состоит из ила водного, песчинок, наносимых ветром, и остатков растений и животных; в нем все истлевает и из него все восстает, он — колыбель и гроб всякой растительности. Эта твердая поверхность земли нашей получила от премудрого Зиждителя все качества, необходимые для живущего и прозябающего на ней. Если бы она была еще плотнее, то нежные растения не могли бы вкорениться в ней; а если бы мягче, то деревья не могли бы твердо держаться в ней, а животные и человек погрязли бы в ней, как в тине. — Замечайте, далее, каким плодородием благословила землю щедродательная десница Отца всяческих; этот презренный прах, эта ничтожная персть, которую мы попираем своими ногами, преобразуется в тысячи предметов, услаждающих наши чувства. Каждый год она покрывается травами, деревьями, цветами, плодами и бесчисленным множеством зерен для пользы или наслаждения человека и животных; она неистощима: чем более раздираешь недра ее, тем она щедрее, и — что всего изумительнее, — после многих тысячелетий она не ослабела, не истощилась, не устарела, но всегда юна и из лона своего готова явить нам свои сокровища. Тогда как на ней все ветшает и старится, она, напротив, каждый год юнеет и обновляется, каждый год облекается в новую, великолепнейшую одежду.
   Растения, в особенности, рассеяны по земле в несчетном множестве, от вершин гор до глубины морей; они расстилаются по ней наподобие великолепного ковра, сотканного с дивным изяществом и неподражаемою красотою. Они наполняют собою даже такие места, в которых нельзя бы и предполагать их, но в которых, однако, открывает их глаз при пособии микроскопа. В трех классах растений (т.е. деревьев, кустарников, трав) насчитывают до 500 000 одних видов, и время от времени открывают новые, неизвестные дотоле виды. Промысл тщательно заботится об их сохранении; каждое растение, прежде нежели погибнет, оставляет сотни, тысячи семян после себя. Эти растения составляют обширные запасы пищи для животных; человек, кроме того, одни из них употребляет на строение жилища себе, на приготовление пищи и проч., из других извлекает ткани для одежды или уготовляет орудие для своих работ; словом: ни одно растение не существует бесполезно.
   На этот огромный и роскошный пир царства растительного любвеобильный Творец созвал множество одушевленных тварей; миллионы их покрывают землю, несчетное множество наполняют моря и самый воздух; в глыбе земли, в стебельке растения, в капле воды вооруженный глаз естествоиспытателя открывает целые отдельные царства существ, движущихся и чувствующих сладость жизни. Организация животных, их форма, инстинкты, привычки возвещают премудрость и благость всемогущего Творца их. Они одушевляют немотствующую природу и украшают ее; многие из них служат в пищу человеку, другие помогают ему в трудах его. Бдительное око Провидения с высоты небес надзирает всех одинаково — от огромного бегемота до мелкого воробья, оно не допускает ни излишнего распространения некоторых родов, ни того, чтобы слабейшие животные были истребляемы через сильнейших, но каждому роду их указывает его границы, как бы говоря: «до сего дойдеши и не прейдеши» (Иов. 38:11).
   Но краса и венец всех тварей Божиих на земле есть человек. Стройное и прямое положение его тела, важность движений, возвышенное чело, взор, обращенный к небу и достигающий до отдаленного горизонта, — все показывает в нем существо высшее, которому Творец завещал царство и владычество над землею. Хотя он рождается нагим, слабым и беззащитным, однако облекается в шелк и золото, носит страшное оружие и, если захочет, мечет из рук своих молнии и громы. Свирепейшие животные бегут от лица его, сильнейшие подчиняются его законам, полезнейшие кротко служат ему. Как домовладыке — ему доступны все части земли; он пробегает моря и сушу, живет во всех климатах, если захочет, — проникает в воздушные области или нисходит в недра земли и бездны океана. Заменяя силу искусством, он владычествует над всем, умеет смирить и льва, рыкающего в пустыне, и орла, парящего под небом. Вся природа приносит ему дань как царю своему, и он один только из всех творений Божиих на земле сознает и постигает красоту и порядок ее. Тогда как прочие животные слепо подчиняются только чувственным влечениям своим, разум озаряет для человека всемогущество, благость и премудрость Творца во всех частях вселенной; человек один светло созерцает благодеющее Провидение Его, один преклоняется и разумно славословит Отца всяческих: в одно и то же время он есть и владыка, и первосвященник на земле.
   Это обширное жилище устроено для человека со всею заботливостью любвеобильного Отца. Над ним распростерт голубой свод небес, усеянный миллионами светящихся лампад, под ногами его расстилается великолепнейший ковер зелени, украшенный ярким разнообразием цветов, которые услаждают взор и разливают благоухание в воздухе; богатые жатвы волнуются на полях; тысячи благоухающих плодов висят на деревьях; бесчисленное множество пернатых, одетых в красивые цветистые перья, оглашают воздух приятным пением; послушные животные предлагают человеку крепость сил своих или же свои одежды, молоко и самое тело; солнце ежедневно проливает свет и теплоту в его жилище; воздушные перемены благорастворяют и освежают воздух, необходимый для его питания... О Боже, Отче человеков, неизглаголанны милости Твоим к нам!
   Так, земля есть прекраснейшее и премудро устроенное жилище, которое уготовала для нас попечительная десница любвеобильного Отца человеков! Старайтесь же быть достойными той любви, которая с такою щедростью осыпает нас своими дарами, и всякий раз, вкушая их, преклоняйте колена свои пред благостью Творца, и — «аще... ясте, аще... пиете, аще... ино что творите, вся во славу Божию творите» (1 Кор. 10:31).
   (См.: «Воскр. Чт.», 1840 г. Стр. 211.)
   

4. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве водной стихии

   Что было бы с нашею землею, если бы благотворная влага не проникала и не орошала ее? Лишенная всякой растительности, пустынная, мрачная, она похожа была бы на глыбу песка, сожигаемую солнцем. Так, во время засухи, когда не бывает ни росы, ни дождя, мы видим, что растения вянут, высыхают, а некоторые и совсем погибают, животные тоже томятся от измождения, сам человек слабеет и унывает. Тогда и солнце вместо того, чтобы одушевлять и оплодотворять природу, истощает и опустошает ее. Из сего да разумеваем, как велика и неизглаголанна благость Творца, повелевшего водной стихии орошать землю.
   Эта влага большею частью разлита в природе в виде текучей жидкости, но существует также в виде паров, снега, града и льда: чтобы превратить ее из одного в другой вид, для этого нужно только усилить или ослабить теплоту.
   Обширные пространства морей можно назвать главным водохранилищем, из которого Божественное Провидение черпает влагу для орошения и оплодотворения наших полей. Они занимают две трети земной поверхности, и в некоторых местах глубина их простирается на несколько сот саженей. Такое углубление ложа морского устроено рукою Зиждителя не без намерения, но для того, чтобы предохранить материки от потопления. Заключенное в своих безднах море вотще силится перешагнуть пределы и сокрушить те затворы и врата, которыми оградил его Бог, изрекший при начале мироздания творческое повеление ему: «до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя» (Иов. 38:11). Но хотя море и принуждено пребывать безысходно в своих границах, однако воды его чрез это нисколько не загнивают, не портятся. Такая порча была бы смертоносна и для животных и людей, и попечительный Творец предотвратил это зло, растворив солью воды морские, устроив приливы и отливы и разнообразные течения в морях и повелев дыханиям ветров от времени до времени кипятить бездны их. Так Промысл устроил и предохранил от порчи главное хранилище влаги на земле — море!
   Какими же средствами десница Божия изводит из него воды для орошения наших полей? Преклонись здесь, человек, пред благостью и премудростью Отца и Владыки всей твари, потому что «дивны» поистине дела Его! Он не изводит из рек и морей вод массами на наши сады и поля, — потому что такой способ орошения опустошил бы работы земледельческие и потопил бы значительную часть растений, — но повелевает морям постоянно и незаметно испарять тонкую влагу в виде туманов и паров, которые движением ветров скопляются и разносятся по разным странам. Эти тонкие и еще редкие облака Он превращает потом в жидкость двумя способами. И во-первых, так как вершины гор всегда холоднее воздуха, приносимого ветрами из долин, то всякое облако или туман, касаясь какой-либо из этих вершин, разлагается отчасти на ней и покрывает холодный грунт ее каплями, так точно, как во время зимы в наших жилищах нагретый воздух, касаясь стекол, охваченных снаружи морозом, превращается на них в воду; горные вершины, впитывая эти капли в себя, проникаются и напояются ими, передают их потом низшим слоям глубже и глубже, дотоле, пока встретится глинистая почва, трудно пропускающая влагу. Там же осаждающиеся с вершин воды собираются в более или менее обширные собрания, которые напором и тяжестью своею пробивают себе выход и вытекают на поверхность земли. Так происходят и питаются ключи, источники, ручьи и речки, независимо от напоения их, кроме того, влагой дождевой и снежной.
   Если бы поверхность земли была везде ровна и однообразна, то эти различные потоки, вместо того чтобы извиваться по ней и разносить воды свои на далекие пространства, наводняли бы только поля и обращали бы их в лужи и пруды. Для предотвращения этого Божественная премудрость устроила поверхность земли так, что она имеет везде склон к морю, перерезанный в разных направлениях более или менее глубокими и широкими рытвинами. Вследствие сего мудрого и попечительного устройства ее — свежесть, здоровье и плодородие постоянно и в стройном чине разносятся вместе с водами по лицу земли. Повсюду берега различных токов водных покрыты зеленью, украшены цветами, обставлены купами лесных или плодовых деревьев; миллионы птиц, привлеченных плодородностью мест, витают на них и оглашают окрестности своим пением; стада, имея обильный корм и здоровое питье, полнеют и утучняются на таких пастбищах. Сам человек, привлекаемый богатством и плодородием, свежестью и благорастворенностью прибрежных стран, любит основывать преимущественно в них свое жилище, насаждает виноградники, раскидывает сады, возделывает огороды, устрояет различные машины, подчиняет себе бурную стихию и заставляет ее работать и помогать ему в трудах его. Поистине, «дивна дела Твои, Господи, вся премудростию сотворил еси» (Пс. 103:24).
   Но таким образом орошаются и наполняются только страны, не слишком отдаленные от возвышенностей и гор. Какими же средствами получает благотворную влагу остальная, значительнейшая часть земли, покрытая нивами и пажитями и не орошаемая никакими речками и потоками? Без влаги всему на них пришлось бы иссохнуть и погибнуть. Но сам человек не в состоянии доставить им потребное орошение: он едва может с большими трудами и усилием оросить какой-нибудь участок земли, на котором расположен сад или огород его. Итак, чего стоило бы ему, если бы он принужден был еще черпать воду из рек и источников или даже и искусственно поднимать ее и разносить на далекое пространство для орошения обширных полей, нив и лесов своих? Тот же отеческий Промысл Зиждителя, так сказать, принимает на себя те труды орошения, которых человек не в состоянии понесть.
   В самом деле, облака служат не для того только, чтобы питать и поддерживать реки и источники. Когда Бог «возводит их от последних земли» (Пс. 134:7) на наши нивы и поля, то Он не возвращает их вспять вотще, но истощает, по выражению Писания, эти мехи небесные (Иов. 38:37., Евр. подл.) над жаждущей землей. И с какою отеческою предусмотрительностью Он творит это! Влагу, добытую из испарений морских, Он источает на землю не ручьями и потоками, но однообразными, стройно падающими каплями, которых мелкость и густота так премудро соображены, что, несмотря на великую высоту облаков (и увеличивающую, как известно, силу падения), они падением своим не разбивают ни сочных плодов, ни молодых отпрысков, ни нежных цветов, ни даже мельчайших тычинок на них!
   Кроме дождя, некоторые растения имеют нужду, так сказать, в ежедневном орошении и получают его от щедродательной творческой десницы особенным способом. Так как воздух и земля постоянно содержат в себе известное количество влажных, хотя и незримых для нас, паров, то вечером, когда охлаждается воздух, пары эти, сгущаясь от охлаждения, по тяжести своей осаждаются на землю и растения; оттого мы часто находим утром, что и земля и растения покрыты как бы каплями дождя — влажною росою. Роса составляет одно из главнейших пособий растительности: особенно во время продолжительных летних засух ею только поддерживаются и питаются растения так, что в некоторых теплых странах она заступает место дождя. Посему-то патриархи, благословляя детей своих, желали и испрашивали им от Бога обилия «от тука земли и от росы небесныя» (Быт. 27:28).
   В некоторых странах Божественный Промысл употребляет особенный способ орошения земли. Там ежегодно, в известную пору, широкая река постепенно полнеет, увеличивается и, наконец, выступив из берегов, разливается на далекое пространство. Напоив и оплодотворив илом свои окрестности, она опять втекает в берега свои; а между тем, на утучненные ею поля выходит земледелец, засевает их семенами и вскоре собирает богатейшую жатву.
   Вот те разнообразные способы орошения, которыми всеблагий и премудрый Зиждитель мира постоянно и в стройном чине увлажняет и оплодотворяет наши поля и нивы, наши леса и сады! Понятно, после сего, для чего Он окружил острова и материки такими обширными океанами и морями — облек, по выражению пророка, землю «бездною яко ризою» (Пс. 103:6).
   Сверх бесчисленных и разнообразных выгод, которые водная стихия доставляет человеку в общежитии, бездны ее наполнены еще неисчетными миллионами рыб на пользу и в снедь человека. Отеческая десница Промысла приготовила в них для человека обильный, всегда готовый и никогда не истощимый запас продовольствия, а в самой воде — наилучшее и самое здоровое питье, которое освежает и ободряет человека, восстановляет утомленные силы и — даже целит недуги его.
   Но, как ни пространны равнины морей, как ни глубоки бездны их, — и они могли бы истощиться от непрерывных испарений, если бы та же Творческая премудрость не предотвратила сего. Она углубила ложе морей и для того, между прочим, чтобы все реки втекали в них и вознаграждали потерю их, происходящую от беспрерывного испарения. Таким образом, по словам Премудрого, «еси потоцы идут в море, и — море несть насыщаемо» (Еккл. 1:7); все они, напоив страны, в свою очередь, вливают и собственный свой, и полученный от снегов и дождей излишек воды в одно общее водохранилище — для того чтобы оно всегда было полно и никогда не иссякало.
   Преклонись же, смертный, с благоговением и беспредельною благодарностью пред благодетельною премудростью и неистощимою благостью Отца Небесного (см.: «Воскр. Чт.», 1853 г.).
   
Приложение
А. Благотворные свойства воды
   Все народы, на какой бы ступени развития они ни стояли, не могли и не могут не замечать того для всех и всегда очевидного факта, что жизнедеятельность как животных, так и растений находится в самой тесной зависимости от воды, что жизнь проявляется и процветает только там, где есть вода, и тем в большей силе и разнообразии, чем более воды, что с уменьшением воды уменьшается и жизнь и что, наконец, там, где нет воды, нет и жизни, а есть только царство смерти. Даже самый первобытный, т.е. совсем неразвитый, человек не мог не замечать, что чем больше он съест твердой пищи, тем более ему нужно выпить воды. В чем же, однако, дело? Ответ на это дает наука физиология. По учению этой науки, всякий организм, как животный, так и растительный, нуждается в постоянном обмене веществ, его составляющих, так что менее чем чрез месяц совершенно обновляется и в нем не остается ни одной части старой. И вот, все нужные ему вещества, будут ли они твердыми или газообразными, т.е. такими, как воздух, организм может воспринимать и выделять только самыми мельчайшими дозами. А такие мельчайшие дозы веществ могут образоваться только чрез растворение их в воде, или в чистой, или уже с растворенным в ней каким-либо веществом. Эта последняя вода нужна для тех потребных для организмов веществ, которые в чистой воде или не скоро, или совсем не растворяются. Такой водой для людей и животных служит слюна и поджелудочный сок. Пища, принимаемая нами, растворяется слюной и поджелудочным соком, затем впитывается вместе с водою кровеносными сосудами, которые и разносят ее по всему организму; этот последний, с одной стороны, воспринимает из кровеносных сосудов мельчайшие дозы нужного ему вещества, а с другой — отдает такие же частицы, сослужившие ему службу, которые также водою выносятся вон из организма. Лишите животный организм влаги, и он умрет, окруженный самыми питательными веществами. То же должно сказать и о растениях. Растение, посаженное на почве, изобилующей питательными веществами, но лишенное влаги, в которой бы эти вещества растворялись, неминуемо погибнет.
   Но жизненное значение воды не исчерпывается этим растворением в ней, с одной стороны, веществ, питательных для организма, а с другой — веществ, уже не нужных организму, и доставлением организму первых и уносом из него последних. Организм тогда только бывает способен для всех своих многообразных жизненных отправлений, когда все его части, как внутренние, так и наружные, мягки и эластичны, а для этого все они должны быть пропитаны влагой. Отсюда ясно, что жизнь может развиваться и процветать только там, где имеется достаточно в свободном жидком состоянии воды для принятия ее внутрь животными, достаточно смочена дождями почва для впитывания из нее воды растениями и, наконец, достаточно насыщен влагою воздух для впитывания этой влаги наружными покровами организмов. Если мы прибавим к этому, что в каждых 100 фунтах веса взрослого человека заключается 70 ф. воды, а в каждых 100 ф. веса детского организма заключается воды до 90 ф., что такое же весовое отношение наблюдается и в организмах всех животных и растений, то поймем, какое громадное количество воды необходимо для многообразных и многочисленных представителей животного и растительного царства, живущих не в морях, реках и озерах только, но и на материках. Отсюда, без всяких дальнейших вычислений, понятно, что, если бы, напр., Московская губерния хоть на одно лето вынуждена была довольствоваться только имеющимися в ней водными источниками, то в это же лето прекратилась бы в ней всякая жизнь, и доселе полная жизни местность превратилась бы в мертвую пустыню. Но Творец, создавший мир, сколько всемогущ, столько же благ и премудр. Назначив воде быть необходимым условием развития и процветания жизни, Он дал ей и особые чудные свойства, благодаря которым она может являться там, где ее мало или вовсе нет и где в ней нуждается жизнь; благодаря которым она спасает жизнь там, где угрожает или чрезмерный летний жар, или чрезмерный зимний холод, одинаково неблагоприятные для жизни животных, как наземных, так и особенно водных. Рассмотрим же эти свойства и вытекающие из них следствия. Всем известно, что вода кипит и что при этом непосредственно над поверхностью воды образуется белесоватое облачко, которое постепенно рассеивается в воздухе, делаясь невидимым. В то же время количество воды в сосуде мало-помалу убывает, так что, при достаточно продолжительном кипении, в сосуде воды не останется ни капли. Очевидно, белесоватое облачко над кипящей водой состояло из той же воды, только перешедшей в другое состояние, при котором вода, удалившись несколько от кипящей поверхности, сделалась, подобно воздуху, невидимой. Такое состояние воды называется газообразным, и вода в таком состоянии называется уже не водою, а паром. Таким образом, вода обладает свойством превращаться в пар. Но этим свойством вода обладает не при одной только температуре кипения, но при всяких температурах, даже когда она бывает в виде льда или снега. Известно, что вымытое и мокрое белье зимою сушат на морозе; простой народ говорит в этом случае, что мороз выжимает воду; но так как при этом никакой воды не остается, то и нужно полагать, что хотя мороз и превратил воду в лед, но и лед, подобно всякой воде, испарился. Однако количество воды, превращающейся в пары, всецело зависит от температуры: чем температура воды выше, тем более получается паров, чем же температура ниже, тем и паров получится менее. Отсюда понятно, что летом вода испаряется сильнее, а зимой слабее; точно так же сильнее в странах тропических, где источник земной теплоты — солнце — дважды в год стоит над головой; в странах же умеренных, какова, напр., Московская губерния, испарение уже значительно слабее; а в странах еще более северных испарение сравнительно вовсе слабо. С другой стороны, количество паров зависит от поверхности испаряющейся воды. Вода в стакане, где поверхность незначительная, испарится только в несколько суток, тогда как та же вода, разлитая на полу, испарится в несколько часов. Отсюда следует, что наибольшее количество паров дают моря и океаны, а наименьшее реки, речки и ручейки. Наконец, количество паров зависит от температуры пространства, в которое эти пары поступают: чем выше его температура, тем в нем вместится большее количество паров; с уменьшением же температуры уменьшится и количество паров, могущих поместиться в том же пространстве. Это свойство паров указывает на то же, т.е. что наибольшее количество их образуется в странах тропических. Но высшее развитие жизни, как по количеству, так и по качеству представителей жизни, находится не в океанах, а на материках. А так как на материках воды слишком мало для удовлетворения многообразных потребностей населяющих материки многочисленных видов растений и животных, включительно до человека, а над океанами (как частью и над реками), образуется избыток ненужных океану паров, то для жизненных целей природы необходимо, чтобы образующиеся из воды пары получали особую силу — двигательную, при помощи которой они могли бы, вместе с воздухом, переноситься в места, отдаленные от места своего образования, в места нуждающиеся и здесь, теряя свойства пара, снова переходить в жидкое состояние. И эту силу пары получают при самом своем образовании как свое существенное свойство. Наукой точно установлено, что каждый фунт паров воды, при какой бы температуре он ни образовался, заключает в себе, кроме теплоты, обнаруживаемой термометром, напр., 50, 200, еще свыше 500 единиц теплоты скрытой, не обнаруживаемой термометром. Если бы эту скрытую в 1 ф. паров теплоту употребить на нагревание воды на 10, то воды потребовалось бы свыше 500 же фунтов. В парах же эти свыше 500 единиц скрытой теплоты идут не на нагревание, а на сообщение частицам этих паров той двигательной силы, благодаря которой они, подобно воздуху, поднимаются в верхние слои атмосферы и, подобно же воздуху, могут перемещаться всюду, где препятствия к движению менее их двигательной силы, пока не попадут в среду такую сравнительно холодную, которая отнимет у них скрытую теплоту и заставит чрез то снова превратиться в капли воды. Перенесемся же теперь мысленно в океаны стран тропических, т.е. туда, где вода и находящийся над нею воздух бывают нагреты более, чем где-либо, и где поверхность вод необъятна. Очевидно, здесь все условия для образования наибольшего количества паров. И вот, здесь громадное количество паров, вместе с нагретым воздухом, поднимается, подобно топящейся печке, в верхние слои атмосферы, а отсюда несется во внутренности материков и особенно к северу и югу, тогда как нижний воздух и вообще материков, и особенно севера и юга будет передвигаться к океанам на место нагретого и поднявшегося кверху воздуха. Но воздух верхних слов атмосферы отличается сравнительно низкою температурою, которая вообще тем ниже, чем дальше от стран тропических. Поэтому наши пары принуждены будут двигаться среди воздуха все более и более холодного; этот воздух чем далее, тем более будет отнимать у них скрытую теплоту; лишенные этой теплоты и охлажденные, пары сначала сгустятся в виде облаков, а затем будут падать книзу в виде более или менее обильных капель дождя (а зимой и снега), напояя не только почву, но и реки с озерами и тем оживляя и усиливая жизнедеятельность как растений, так и животных. За сим, начавшая свое движение из теплых стран вода, исполнив указанное ей Творцом назначение, или в виде пара улетучится в атмосферу, или же чрез ручейки, речки и реки снова унесется в моря и океаны, чтобы отсюда снова начать свою жизненную службу.
   Но не всегда идет дождь, да и бывают периоды, когда дождь и излишен для возделываемых человеком растений и препятствует правильному ведению сельского хозяйства, когда, поэтому, молят Бога о бездождии и ниспослании ясной и тихой погоды. Но если в эти периоды растительная жизнь не нуждается в обильной влаге, то нельзя сказать, чтобы она вовсе не нуждалась во влаге. Эта влага — роса. И она есть необходимое следствие того же свойства паров, по которому в одном и том же пространстве помещается их тем более, чем это пространство более нагрето, и наоборот, тем менее, чем пространство холоднее. И вот, оба эти условия наибольшего и наименьшего содержания паров в надземном пространстве имеются в периоды ясной и тихой погоды. В эти периоды от лучей солнечных сильно нагревается как почва, так и вода, а от соприкосновения с ними и воздух. Вследствие этого, в знойные, тихие, ясные дни воздух бывает обильно пропитан парами, поглощая громадное количество скрытой теплоты, которая без образования паров возвысила бы температуру разных почв и водных бассейнов до опасности для жизни растений и животных. Но солнце склоняется к западу, его косые лучи дают тепла весьма мало, между тем как и земля, и вода, и растения, и животные и днем, и вечером, и ночью, и утром не перестают полученное ими от солнца тепло испускать в небесные пространства и чрез то охлаждаться, а вместе с собою охлаждать и воздух. Наиболее отдают тепла в небесные пространства растения остриями своих листьев. Поэтому и воздух скорее всего охладится близ листьев, количество паров, наполнивших его днем, сделается преизбыточным, и потому все большая и большая часть их будет переходить в капельки, осаждаясь на виновниках охлаждения — остриях листьев и отдавая ненужную им скрытую теплоту воздуху и оставшимся в нем парам. Вследствие того что такое охлаждение продолжается всю ночь и даже часть утра, капельки росы, увеличиваясь в объеме, падают и на землю, а в некоторые более холодные ночи осаждаются и непосредственно даже над самой землей. Но, хотя с восходом солнца охлаждение прекращается, выпадение росы в первые часы солнечного утра бывает очень часто сильнее, чем ночью. Происходит это так. Вода, в числе многих других свойств, обладает еще свойством весьма медленно, сравнительно со всем окружающим, как нагреваться, так и охлаждаться. Поэтому, днем вода рек, озер и других открытых бассейнов, а за ней и находящийся над нею воздух бывает холоднее материков и материкового воздуха, почему воздух надводный, насыщенный влагою, будет двигаться на поверхность материков, чтобы с наступлением ночи оросить их более или менее обильной росою; с наступлением же ночи явление получается другое — обратное. Материки охлаждаются скорее, и потому более холодный воздух потечет с материков к поверхности вод, охладит массу поднимающихся с воды паров и превратит их частью в капли, частью в состояние облачное, называемое обыкновенно туманом. Такое превращение паров в туман будет продолжаться всю ночь, пока с восходом солнца материки снова не сделаются теплее воды; тогда густой туман, образовавшийся над водою, тянется с воды на материки, обильно орошая все попадающееся ему на дороге. Наблюдая все эти превращения воды в пар и пара в воду, все эти перемещения пара и воды с одного места на другое и все благие жизненные последствия таких превращений и перемещений, невольно остановишься с благоговением пред чудной гармонией, какая от века и слышится и видится между потребностями жизни материков и свойствами воды, наполняющей моря и реки, невольно воскликнешь с псалмопевцем: «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущий на ней, Той на морях основал ю есть, и на реках уготовал ю есть» (Пс. 23:1—2).
   Но вода оказывает неоценимые услуги жизни не в одном только жидком или газообразном состоянии, но и в твердом, когда, по-видимому, от нее нельзя бы было ожидать ничего иного, кроме охлаждения и чрез то уничтожения всякой жизнедеятельности. Известно, что все тела природы от нагревания расширяются, а от охлаждения сжимаются. Представим же себе, что и вода, подобно всем другим жидкостям, всегда и безусловно следует этому общему закону природы, т.е. при всяком нагревании расширяется и, следовательно, в том же объеме делается легче, а при всяком охлаждении сжимается и чрез то в том же объеме делается тяжелее. Заметим, что низшая температура воды в морях и океанах не бывает ниже 40 Ц. И что, следовательно, все живущее в водах не приспособлено к температурам низшим 40, Теперь представим себе такую картину. Вода в каком-либо бассейне, наполненная множеством живых организмов, вся имеет температуры 40. Но подул холодный северный ветер и охладил верхний слой этой воды до 30; очевидно, этот слой, следуя общему закону, сожмется, сделается тяжелее остальной воды и опустится на дно; то же, очевидно, будет и с занявшим его место вторым слоем, затем третьим, и так далее, так что, наконец, вся вода получит температуру в 30. Но ветер делается холоднее, и вода вся, и вверху и внизу, постепенно понижается до 20, до 10 и, наконец, приближается к 00, т.е. той температуре, при которой она превращается в лед. Уже одно это пребывание в такой холодной среде прекратит жизнь многих более нежных и слабых организмов. Но когда вся вода замерзнет, тогда неминуемо погибнут и все самые сильные организмы, ибо тогда на всю зиму превратится в лед не только вода, окружающая организмы, но и вода, содержащаяся во внутренних каналах организмов и во всех их тканях. Так и было бы, если бы видимая природа и все наблюдаемые в ней явления были следствием одного только взаимодействия сил природы, неизвестно откуда явившихся и действующих без всякого обдуманного плана и без всякой намеченной цели. Да, если мы поставим в основу всей животной и растительной жизни, с одной стороны, вещество, признаваемое и его поклонниками за нечто мертвое, самонедействующее, а с другой присущие будто бы этому веществу каким-то образом неустанно деятельные и всегда неизменные силы, то должны будем признать, что вода не должна, не может отступать от общего закона теплоты: с уменьшением этой теплоты, или, что то же, с увеличением холода, вода должна, подобно всем жидкостям, сжиматься, лед должен быть тяжелее воды, и вода зимою должна вся замерзать, как и находящиеся в ней живые организмы, ибо это будет согласно со свойствами вещества и законами действия присущих ему сил. Но сторонники такого, чисто материального взгляда на жизнь и природу, имея очи, уши и ум, не видят, не слышат и не разумеют, что в окружающей нас вещественной природе на первом плане стоит жизнь, а не вещество, которое служит только орудием жизни: что силы, при помощи которых вещество оказывается пригодным для жизни, не суть продукты вещества, а вернее его управители, действующие, вопреки свойствам этого вещества — мертвенности и бессмысленности, по строго обдуманному плану и всегда с точно намеченными целями, и именно целями жизни; что все эти силы, несмотря на их видимое разнообразие и нередко разногласие, представляют виды единой силы, проявляющейся так разнообразно только ради многообразных потребностей жизни; что кажущееся иногда несоответствие между действиями сил и целями жизни зависит от нашего узкого, приспособленного к данному времени понимания этих целей, которые нередко скрываются в более или менее значительно удаленном от нас времени и даже пространстве, но что более расширенный взгляд на действия сил природы приводит к заключению об удивительной их гармонии и мудрой целесообразности, свидетельствующих ясно о том, что мир управляется не сам собою, а от века сущим, премудрым и благим его Творцом и Промыслителем Богом. Да, премудрый и благий Творец мира предуставил, еще до создания этого мира, что вода, долженствующая служить жизненным целям созданного Им мира, ради именно этих жизненных целей не должна безгранично следовать закону сжатия от охлаждения, ибо такое следование общему закону угрожает жизни, но должна получить исключение из общего правила. И мы видим, что вода сжимается при охлаждении ее только до 40; при дальнейшем же охлаждении вода не только не сжимается и не только не остается в объеме 40, но начинает расширяться, и притом весьма значительно; так, из 92 ведер воды при 00 получается льду также при 00 уже не 92, а 100 ведер. Понятно, что и вода ниже 40, и лед не опустятся на дно, но будут находиться на водной поверхности. Но это далеко не все. Как вода во всех состояниях, так и лед очень дурные проводники и тепла и холода; нагретый или охлажденный даже до замерзания какой-либо слой воды передает свою теплоту или холод не далее 1/10 своей толщины. Следовательно, сковывающий в зимнее время наши воды лед служит для этих вод и для находящихся в них растительных и животных организмов такою надежною защитою от потери ими тепла и от проникновения к ним холода, сравнительно с которою ничто самые толстые стены наших жилищ и самые дорогие меха наших зимних одежд.
   Мы далеко не рассмотрели всех благотворных для жизни свойств воды. Но, думается, и сказанного достаточно, чтобы признать существование дивной гармонии между потребностями жизни и свойствами воды, чтобы видеть в существовании этой гармонии всемогущую десницу Всевышнего и чтобы вполне сознательно утверждать вместе с апостолом; «невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть, и присносущая сила Его и Божество» (Рим. 1:20). (См.: «Паст. Собесед.», 1897 г., № 29.)
   
Б. Необъяснимое по законам природы явление
   Разбирая свой архив, я, нижеподписавшийся, нашел между прочими рукописями «Описание чудесной льдины, найденной в Нижегородском архиерейском доме в 1823 году, марта 14 дня». В это время я был учеником Нижегородской духовной семинарии и был очевидцем этой льдины. Представляю на суд читателей необъяснимое по законам природы явление.
   «1823 года марта 14 дня в богоспасаемом Нижнем Новгороде, в доме архиерейском между льдинами, привезенными с реки Волги 11 и 13 числа в оный дом для погребов, преосвященным Моисеем, епископом Нижегородским, усмотрены в средине одной из них, кубической фигуры, следующие чудесные изображения:
   1) Церковь необыкновенной и прекрасной фигуры с лучшими и пропорциональными архитектурными принадлежностями, с главою и четвероконечным на ней крестом, что, конечно, послужит к обличению раскольников, во множестве находящихся в Нижегородской губернии. 2) Подле сей церкви колокольня, отдельно изображенная, подобной, но в меньшем виде фигуры, с таковым же пропорциональным верхом и главою, как церковь. 3) За церковью у алтаря видны четыре человека как бы на некоем возвышенном портике, стоящие на коленях и с поникшими к алтарю главами, коих почти все зрители почитали за евангелистов, а некоторые за монашествующих. 4) При церкви видны два блюдца, принадлежащие к потиру и дискосу, на коих изображены небольшие круглые фигуры в виде просфор или благословенных хлебов. 5) По сторонам сих видов отдельно и очень явственно изображены виды прекрасных и пропорциональных подсвечников со свечами, из коих на одном зрится даже угасающая свеча и густой дым выходящий, как обыкновенно при угашении свечи бывает. 6) Вверху сих видов, так же отдельно и явственно, открывается вид паникадила лучшей фигуры, также с горящими свечами, а подле оного две небольшие елейные лампадки. 7) На одном основании с большими видами отдельно и явственно усматривается продолговатая фигура, как бы на четырех малых подножиях, которую большая часть зрителей почла за гробницу, а другие за купель. 8) С одной стороны льдины, именно с наружной, изображен вид высокой и отдельно от прочих видов стоящей башни, а под нею как бы во внутренность льдины или в ограду церковную входные врата, имеющие верх полуциркульный, а под ними, чрез несколько линий, служащих вместо карниза, представляются другие подобные первым врата, только в меньшем виде, что некоторые из зрителей почитали за впадину над вратами с иконою. Недоставало к сим утварям церковным потира с дискосом, но и сии виды найдены были и принесены к его преосвященству одним священников в одной небольшой льдине. 9) В средине сей льдины явственно изображается потир правильной фигуры, покрытый дискосом, с какой-то вещью, на нем лежащею. 10) Вокруг сего потира отдельно замечены виды подсвечников, подобных тем, кои изображены в большей первой льдине, только в меньшем виде. Таковых подсвечников шесть, из коих с одной стороны потира три, и с другой столько же, кои все расположены правильно и пропорционально.
   При воззрении на сии изображения представляются они зрителям не односторонними, как изображают виды на картинах, но как бы вылитыми из чистейшего серебра, и каждая фигура имеет собственно ей принадлежащую округлость и толстоту. При таянии сих льдин от теплоты открылось, что внутренность всех оных изображений пуста и наполнена одним чистым воздухом.
   Все сии изображения при ударении прямо в них солнечных лучей казались для взора еще более великолепными и как бы облеченными в разнообразные цветы, так что невозможно было не ощущать при виде их особенного благоговения. Народ вскоре узнал о сем чудесном явлении и целую неделю от 6 часа утра до 7 часов вечера непрестанно приходил толпами в архиерейский дом смотреть оные чудные в льдине изображения, и все с благоговением удивлялись сему дивному строению творческих рук верховного Художника и Строителя небесного Иерусалима, манию Коего вся природа повинуется.
   Преосвященный Моисей, епископ Нижегородский, во смирении духа, с сердечным умилением взирая на сии изображения, приказал оные срисовать, сколько возможно вернее и ближе к подлиннику, и представил о сем явлении г. министру духовных дел и народного просвещения» .
   («Душ. чт.», 1882 г., ноябрь.)
   
   

5. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве воздушной стихии

   Жидкость тонкая, прозрачная, легкая и одаренная чрезвычайною расширяемостью окружает и как бы обвивает нашу Землю со всех сторон, носится с нею в пространствах небесных и с нею же нераздельно совершает годовой оборот вокруг Солнца. Ее называют воздухом и также атмосферой, высота которой над океанами и материками, по вычислению некоторых, простирается до 66 верст, следовательно, все мы как бы погружены в океан воздуха, подобно тому, как рыбы в стихии более плотной — воде.
   Воздух не только охватывает и обвивает нашу Землю, но, по тонкости своей, проницает ее, обнимает самомалейшие песчинки ее, как порознь каждую, так и в соединении с другими, наполняет воды ее и проникает во все пустоты, трещинки и самомалейшие щели. Как ни легок и нечувствителен кажется нам воздух, однако толща его, высящаяся над землею на значительное пространство, придает ему необыкновенную тяжесть. По исчислению наблюдателей, масса воздуха, тяготеющая на каждом из нас, равняется весу 85.600 фунтов, или 2.140 пудов — тяжесть ужасная! Но Божественная премудрость точно и совершеннейше уравновесила внутренний, заключенный в порах нашего тела воздух с этим наружным давлением и сделала то, что мы не только не изнемогаем под бременем этой воздушной тяжести, не только не подавляемся ею, но даже и не чувствуем ее.
   Воздух составляет первую и главнейшую потребность жизни на земле; все не только движущееся, но и существующее на ней имеет в нем неотложную и постоянную нужду; и притом для блага существ необходимо, чтобы состав его был всегда одинаков, — в том самом равновесии составных частей, которому Творец повелел быть изначала; иначе вместо жизни смерть и пагуба развивались бы по земле, потому что каждый из газов, входящих в состав воздуха, взятый отдельно, пагубен и смертоносен сам в себе. Только высочайшая премудрость и благость Творца, «дающаго нам живот и дыхание» (Деян. 17:25), из этих губительных поодиночке, тончайших веществ производит и устрояет здоровую и благотворную смесь, называемую воздухом, так что поистине «в руце Его душа всех живущих и дух всякого человека» (Иов.12:10).
   Но Божественное провидение не ограничило отеческой заботливости своей о тварях устройством только здоровой и необходимой для дыхания их стихии. Оно постоянно заботится также о предохранении ее от влияния вредоносных примесей, ежеминутно поднимающихся с земли от испарения вод и болот, от разложения трупов и гниения растений, даже от дыхания человека и других животных. Для этой цели оно дало растениям такое премудрое устройство, по которому самые нездоровые и даже смертельные для других существ испарения — для них составляют самое лучшее питание, которое они жадно ловят и поглощают и потом, незримо и недоведомо, перерабатывают в себе в яркую зелень, в благоухающие цветы и плоды. Остающиеся затем вредоносные испарения уносятся ежедневно течением ветров, которые, наиболее способствуя освежению и здоровости воздуха, служат в то же время и другим намерениям Божественного провидения. Назначенные разносить животворную влагу по разным странам, они, подобно верным слугам, текут стремительно на дело свое, принимают из морей и рек испарения их, скучивают и сжимают их движением своим и образуют из них облака, которые потом на крыльях своих разносят на далекое пространство для орошения нив и полей и оживотворения жаждущей земли. Для образования этих исполнителей своих велений премудрость Божия употребляет теплоту лучей солнечных. Земля, обращаясь вокруг Солнца вместе с воздушною оболочкою своей, преемственно подводит под лучи его разные стороны ее, которые Солнце разгорячает по той мере, как они проходят пред ним; от этого каждый участок атмосферы, нагретый Солнцем, силясь расшириться, нажимает и теснит соседние слои и гонит их вдаль. Таким образом, слои взаимно смещаются, сталкиваются, подаются то взад, то наперед, и из этого движения их образуется непрерывное воздушное течение. Кто привык, подобно Аврааму, утреневать пред Господом (Быт. 19:27) и вместе с Давидом, до появления солнца, представать пред Господа, чтобы благословлять «заутра» Его милость и истину (Пс. 5:4), тот может почти ежедневно видеть опыт этого. Если только спокойно в воздухе, то с появлением солнца на горизонте вдруг ощущается более или менее легкий ветерок с востока, и это от того, что солнце, нагревая с этой стороны охлажденный ночью воздух, расширяет и гонит его вдаль, в соседние слои. Из того же преемственного нагревания солнцем воздушных слоев объясняется и то, почему с севера дуют всегда ветры более или менее прохладные, а с юга теплые: в первом случае они несутся к нам «от снежных сокровищ» по выражению Иова (Иов. 38:22), или из стран снегов и льдов, и в последнем — из жарких стран.
   Ту же воздушную стихию Божественное провидение назначило и для другой, не менее важной потребности животных и человека — сообщения им разнообразных звуков. Без этого воздушного океана, в который все мы погружены, мрачное и всегдашнее молчание царствовало бы в природе, и не слышно было бы ни величественных громов небесных, ни звуков голоса человеческого, ни пения птиц, ни музыкальной гармонии. Ни одно слово, ни один шорох не нарушал бы мертвенной тишины на всей земле, от одного края ее до другого, и мы лишены были бы не только множества удовольствий и наслаждений, но и тех разнообразных выгод, которыми пользуемся теперь при посредстве воздуха: ибо многочисленные и разнообразные звуки, раздающиеся вокруг нас, не суть ли самые верные и быстрые вестники, посредством которых благость Божия передает нам бесчисленное множество полезных и спасительных для нас и сведений, и предостережений? Скольких опасностей мы избегаем чрез них и сколько выгод доставляют они нам! При удобосотрясательном свойстве воздуха человек с чутьем самым рассеянным, не видя и не осязая, легко догадывается о том, что происходит вокруг него; если же внимание его настроено, то, при посредстве того же чутья, столько дознает он обстоятельств и действий таких, познание которых ни зрение, ни осязание не могут доставить ему! Какая неисчислимая польза от того одного, что посредством сотрясения воздуха мы можем свободно излагать и передавать свои мысли один другому! Не составляет ли это безмерной и ничем не заменимой выгоды в работах и трудах домашних, в сношениях семейных и общественных и вообще во всех обстоятельствах жизни? Не дивно ли облегчаются и сокращаются чрез эту премудро и целесообразно устроенную Творцом стихию заботы относительно удовлетворения наших нужд, исполнения обязанностей, поддержания нашего благосостояния и вообще относительно усовершенствования естественных и духовных способностей наших?
   Самое распространение растительности по земле, в некоторой степени, принадлежит ветрам; захватывая в течении своем легкие семена и веские зерна, они уносят их иногда на отдаленные пространства, рассеивают по степям и полям, поднимают на самые вершины гор и, таким образом, способствуют распространению и разнообразию растительности на земле. Оставлен ли без призора и обработки какой-либо участок земли, опустошен ли и покинут жителями? Ветра, заменяя трудолюбивую руку пахаря, чрез несколько времени устилают зеленью обнаженную землю.
   Наконец, без посредства этой со всех сторон и всюду окружающей нас атмосферы не зажигался и не горел бы огонь. Нам нельзя было бы ни разогреть охлажденных членов наших, ни осветить мрака ночи, ни приготовить себе пищи, ни плавить металлов, ни пользоваться бесчисленным множеством других выгод, которые добываем теперь в общежитии, при посредстве огня.
   Сколько, поэтому, сокрыто Божественной премудрости и разума и в начальном составе воздуха, и в способах ежедневного очищения и освежения его, и в разнообразии выгод и наслаждений, которые происходят от него для человека и тварей! Какая бездна отеческой попечительности, благости и предусмотрительности Творца и Владыки всей твари открывается во всем этом, при самом поверхностном взгляде! Посему, да не проходим равнодушно мимо сих благодеяний Его потому только, что они обыкновенны и что ежеминутно мы пользуемся ими. (Из «Воскр. Чт.»)
   

6. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве света

   Каждый день пред нами раскрывается такое зрелище, которое невыразимо восхищало бы нас, если бы мы не пригляделись и не привыкли к нему: как только спустится ночь и повьет пеленою мрака уснувшую природу — весь мир представляется нам в виде некоей унылой пустыни, погруженной в какое-то безотрадное безмолвие. Продолжись это состояние долее урочного срока, и — можно бы сказать, что Творец, во гневе Своем, поверг нас во тьму. Но как скоро заря займется на востоке, луч света, как будто посланник небес, быстро проникает сквозь эту мглу и — с появлением его взор начинает отличать по-прежнему порядок и устройство в природе. Мало-помалу, с увеличением света, предметы обозначаются все резче и виды открываются все далее и далее. Скоро пробужденная от сна природа, как будто улыбаясь возродившемуся дню, одевается в прежний великолепный покров, сотканный ей рукою Творца; каждый предмет принимает свои очерки, каждая вещь свои цвета и оттенки, и — явление изумительное! — взор, дотоле ничего не различавший во тьме ночной, досягает вдруг до самого отдаленного горизонта, обнимает самые отдаленные предметы так, как будто бы они находились тут, подле!
   Все это великолепное освещение природы есть действие стихии, легчайшей и тончайшей — воздуха, воззванной к бытию прежде всех вещей всемощным глаголом: «рече Бог: да будет свет, и бысть свет» (Быт. 1:3)! Эта тончайшая, неуловимая в сущности своей никаким искусством человека стихия, разлитая рукою Зиждителя в пространствах воздушных и на земле, проникает все вещи, но она сияет не иначе, как только когда луч солнца возбудит и сотрясет ее, так точно, как и огонь, заключенный в кремне, делается ощутительным чрез прикосновение стали. Луч, как ни изумительна тонкость его, не есть, однако же, совершенно несложный. Его легко разложить, и для сего стоит только провести через небольшое отверстие солнечный луч в совершенно закрытую и темную комнату. Уловив этот луч на бумагу, мы увидим круг ослепительной белизны. В таком виде представляется нам луч, когда ничто не разъединяет составных частей его, но если у отверстия подставить наискось кусок трехгранного полированного стекла (призму), то вместо ярко-белого круга мы увидим великолепную группу семи цветов, из которых Творец сложил блистательный луч солнца; эти цвета всегда следуют один за другим в одном и том же постоянном порядке: сначала красный, потом оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Слитые воедино, они составляют ту яркую белизну, которую мы видели сначала, а взятые отдельно — служат основанием всей живописи в природе. Из смешения этих-то первоначальных цветов — двух, трех и более — и происходят все те бесчисленные цвета и оттенки, которыми Бог изукрашает и разнообразит природу. Таким образом, при пособии одного света, высочайший Художник убирает и изукрашает земное жилище человека самыми разнообразными и восхитительными картинами.
   Чтобы оценить по достоинству величие сего дара, ниспосылаемого нам мудростью и благостью Провидения, заметим, что без блистающей светоносной стихии мы оставались бы покруженными всегда в глубокий и безотрадный мрак, и можно представить, как утомительно и грустно проходила бы тогда жизнь наша! Как медленно и однообразно тянулись бы дни, если бы, лишенные великолепного зрелища природы, мы добывали себе нужные сведения только ощупью, действовали только в помыслах, знали только то, что находится у нас под рукою и одним осязанием могли предотвращать угрожающие нам опасности! Между тем, при пособии света мы не только избегаем всех этих неудобств и опасностей, но и получаем бесчисленные выгоды и наслаждения. Одним движением глаз мы обозреваем все, что вокруг нас находится, видим и определяем для себя самые отдаленные предметы. Надобна ли нам пища, одежда, огонь, вещь какая или снаряд? Стоит только обнять взором требуемое — и нужда наша удовлетворяется: свет, проникая в глаза, показывает нам тотчас же место, в котором находится нужная нам вещь. Надобно нам предпринять путешествие? Тот же свет освещает для нас дорогу, окрестности и всю страну, в которую направляемся. А зрелище великолепия природы, и тихого сияния небес, и разнообразия местностей, и красоты цветов, и убранства животных — сколько доставляет человеку приятностей и наслаждений! Как в созерцании всех сил и других бесчисленных красот природы открыт для него приснотекущий и неиссякаемый источник наслаждений мирных и чистых, возносящих душу и не оставляющих после себя ни горечи, ни сожалений! И всем этим он пользуется даром от щедродательной десницы для всех благого Творца, «сияющаго солнце Свое на благия и злыя» (Мф. 5:45).
   Премудрость Божия, создав свет, могла бы, без всякого стеснения для тварей, ограничить благодетельность его одним белым цветом, потому что, сколько известно, сего последнего одного очень достаточно было бы как для удовлетворения их нужд, так и для их благосостояния. Но благость милосердого Отца человеков не удовлетворилась этим и восхотела с выгодою соединить еще приятность и наслаждение: вместо того чтобы просто осветить природу, то есть составить свет из белизны и теней, что придало бы ей скучный и однообразный вид, она составила светоносный луч солнца из семи, как мы видели, разнообразных цветов и, не удовлетворяясь еще тем, самые эти цвета, чрез изящное смешение, разлагает в миллионы новых бесчисленных красок и оттенков, и все это с такою высокою художественностью, с таким творческим искусством и неподражаемым изяществом, что «ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един» (Мф. 6:29) из кринов сельных.
   Самые благотворные для человека цвета те только, которые нисколько не раздражают и наименее утомляют нежные органы его зрения, то есть голубой и зеленый, и — вот, мы видим, что предупредительная заботливость Творца действительно сотворила эти цвета преобладающими в природе: поверх человека распростерт голубой свод неба, а под ногами его стелется великолепный ковер зелени, так что, сидя или ходя, стоя или наклоняясь, он всегда преимущественно встречает эти два благотворные для взора его цвета.
   Заметим еще, что ни в лазури небес, ни в зелени полей взор его не встретит никогда утомительного единообразия. В этом отношении, благость Божия истинно с отеческою предупредительностью позаботилась об удалении из природы и тени его, для того чтобы, так сказать, ни один уголок жилища человека не утомлял взора его однообразием и не оставался бы не убранным и не украшенным. Кроме бесчисленного множества звезд, украшающих величественный свод неба и ночью сладостно мерцающих в глубине его, взор человека, в известные часы дня, встречает на том же небесном своде то румяный цвет зари, то ярко оранжевый или золотистый закат солнца, то разноцветные облака, то иногда живописные бразды молний или великолепную радугу. Равным образом, и зелень, покрывающая землю в виде великолепного ковра, имеет бесчисленные оттенки, и как ни многочисленны виды растений, особый цвет почти в каждом из них мы видим.
   Животные также представляют нам не менее разнообразия в цвете одежд и покровов своих, и даже в одних и тех же породах цвета беспрерывно меняются и разнообразятся. Все это бесконечное разнообразие есть дело не какой-либо случайности, но Творец мира, как величайший Художник, Сам, так сказать, подбирает для облачения Своих тварей цвета и краски, соединяя в них блеск с изяществом и привлекательность с великолепием. В самом деле, шерсть четвероногого, чешуя рыбы, перо птицы, нежная ткань, покрывающая насекомое, крыло мотылька или бабочки, взятые и отдельно, не суть ли изящнейшие произведения высочайшего ума и искусства, которым напрасно стало бы подражать искусство человека?
   Говорить ли о красоте и великолепии цветов или об изящном освещении плодов во время их зрелости? Кроме того, что каждый из первых имеет свой, так сказать, преобладающий цвет, — в самой отделке его сколько встречается еще красок и оттенков! Какое свободное и изящное сочетание их! Рассматривающему цветы, как прекраснейшие создания, полные свежести и жизни, нельзя не умилиться душою и не поникнуть благодарственно пред благостию Творца, рассыпающего столько света и цветов на нежное былие, «днесь сущее и утре в пещь вметаемое» (Мф. 6:30). Плоды та же творческая благость, во время зрелости, расцвечивает самыми яркими цветами, для того чтобы ни один из них не ускользнул, так сказать, от взора человека и вдвойне привлекал его к себе — и красотою вида, и благоуханием вкуса.
   Вообще, явления света в природе так благотворны, невыразимо изящны и великолепны, что к ним во всей силе можно приложить слова Премудрого: «не насытится око зрети, ни исполнится ухо слышания» (Еккл. 1:8).
   Но, как ни прекрасен видимый свет и как ни блестящи и великолепны явления его и в природе и в тварях, — и тот и другие суть не более, как только некоторое подобие того невидимого и неизреченного света, которым «праведники некогда просветятся в Царствии Отца» (Мф. 13:43). Слабый отблеск его, и притом в мере самой скудной, якоже можаху, видели апостолы на Фаворе, видели и — от восхищения, забыв все красоты земного света, в восторге воскликнули: «Господи! Добро есть нам зде быти» (Мф. 17:4). (См.: «Воскреси. Чтен.», 1856—1857 гг. Стр. 190.)
   

7. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве растений

   Вникнем в состав и жизнь дерева. Во-первых, в нем поражает то, что из малого, почти однородного по составу своему семени с течением времени является огромное растение с разнородными частями, или органами. Во-вторых, удивительно то, что сила растительная в семени заключающаяся, вступая в борьбу с огромной силою притяжения земного, превозмогает ее и влечет растение вверх к свету и иногда очень высоко поднимает его над землею. В-третьих, каждой части, или каждому органу, в растении дано свое особое дело, и все разнородные части служат к поддержанию общей жизни растения; здесь не одна мысль, а многие мысли и цели сведены к достижению общей цели. Растение — в малом виде есть подобие государства, в котором жители составляют разные звания по разделению между ними разных видов труда, необходимых для общей жизни. Корни дерева суть то же, что земледельцы; они извлекают из земли соки с веществами, полезными для всего дерева, и на них утверждается все дерево; ветви и листья, обращенные к свету, обрабатывают эти соки и частью употребляют их для себя, частью возвращают их корням и частью из них производят плоды. Это средние и высшие звания в государстве, более или менее образованные, пользующиеся светом наук. Что такое листья? Это то же, что легкие у животных, только обращенные наружу. Листьями растения дышат. Воздух входит в листья чрез весьма малые отверстия, которые по большей части находятся на нижней стороне листьев, чтобы не засорялись от пыли и не повреждались от других причин. Листья принимают в себя те части воздуха, которые выдохнуты животными и людьми, как отжившие в них и вредные для них, но они полезны для растений. Принимая в себя эти частицы воздуха, растения дыханием своим возвращают воздуху газ кислород, который полезен для животных, и таким образом очищают воздух для животных и людей. Если бы не было растений, то воздух испортился бы от дыхания животных и жизнь для них была бы невозможна. Кто поставил растения и животные в такое отношение между собою, что вредное для одних полезно для других, и чрез это растительное и животное царства взаимно друг друга поддерживают? Конечно, это сделано ни растениями, ни животными, ни матернею земною, но высшим разумным Существом.
   В-четвертых, в растениях еще удивительно то, что, вырастая из семян, они снова, и притом многие каждогодно, производят в большом изобилии новые семена, достаточные не только для продолжения их рода, но и для потребностей животных и человека. Все ученые согласны между собой в том, что было время, когда не было никаких растений на земле, а явились они после приготовления земли к произрастению их. Но в решении вопроса, как растения явились на земле, ученые расходятся. Одни, согласно со словом Божиим, утверждают, что Сам Бог особенным творческим действием дал земле силу растительную, и она произвела, по воле Его, однажды навсегда разного рода злаки и древа, так что они после сами от себя стали произрастать; а другие, неверующие в Господа Бога, Творца мира, говорят, что сама материя земная в древнейшее время имела способность своею силою произвести растения. Если согласиться с последними, то, значит, самой материи земной нужно дать высочайший ум, творческую силу и предведение. Если прежде земля сама из себя своею силою производила растения, то почему она давно перестала производить и не производит ныне? Растения ныне произрастают только друг от друга чрез семена или чрез разделение корней или ветвей. Потому, отвечают, земля ныне не производит без семян растения, что устарела, ослабела в производительной силе. Итак, земля предвидела, что она устареет, потому так премудро произвела растения, что они стали произращать семена и из них снова возрождаться, и притом растения так мудро производят семена, что заготовляют около ростков первую для них пищу, ибо в плоде не только заключается росток, но и самая первая пища для него приготовляется, как молоко матери для младенца. Итак, у земли в древние времена был не только великий ум, создавший растение, но и предведение, что она лишится силы производительной. Здесь, очевидно, несообразности, противные здравому уму человеческому. В растениях от начала их бытия до конца, до последних целей их, виден великий ум, видны многие разнородные мысли. Прежде чем создать растения, надо составить план к устроению их, ибо, как мы сказали, в них каждой части дано особое дело; надо составить не только общий план растения, но и всего громадного, разнородного растительного царства, затем надо поставить растения к ряду других существ так, чтобы они служили не для себя, как существа нечувствующие, но для существ живых, и вот, они не только очищают воздух для животных дыханием листьев, но и всем своим составом служат для них и человека; они доставляют людям пищу, одежду, жилища, лекарства и удовлетворяют и другим потребностям. Мало того, они, как произведения высшего ума, высшей любви и красоты, содействуют к развитию души человека. Они дивным устройством своим ясно говорят о великом Творце вселенной. Для растений ли надобна эта дивная красота разнообразных благоухающих цветов, возводящая сердца наши к высшей красоте Создателя миров, эта услаждающая взоры зелень листьев и стройность ветвей? (См.: «Беседы об основных истинах прав. веры». Сергий, архиеп. Владим.)
   
Приложение
Пример целесообразности (чаша Нептуна — губка)
   Не только каждый организм есть художественное произведение, соответствующее закону единства, но и каждое творение, исполненное сообща собранием живых единиц, представляет собою воплощение художественной мысли. Один из мыслителей, глубокий натуралист и истинный поэт в одно и то же время, удивительно хорошо схватил и выразил эту истину.
   «Я никогда не могу смотреть на одну из этих громадных губок (чашу Нептуна), не преклоняясь пред мудростью Провидения. Это поистине монументальное произведение воздвигается мириадами полипов, слабеньких животных, скорченных в своих норках и вылезающих оттуда до половины для того, чтобы погрузить свои незаметные щупальца в волны.
   Но эти полипы отделены друг от друга и находятся часто на расстоянии метра: кто же направляет и водит их едва заметные Щупальца, чтобы придать их постройке гармоническую симметрию? Когда часть ножки чаши бывает окончена, кто возвещает всей колонии, что следует начать расширять ее? Кто предупреждает о наступлении момента, чтобы сделать углубление в чаше, обточить ее края или снабдить их ребра изящными украшениями? Наконец, какое высшее вдохновение указывает этому множеству рабочих, удаленных друг от друга и заключенных в своих клетках, что, отливая чашу, следует соблюдать художественную пропорциональность?
   Мне еще понятна пчела, строящая свою ячейку; понятны предусмотрительность и общий порядок в работе, все сотрудники которой могут видеться друг с другом, сообщаться и входить во взаимные соглашения; но, признаюсь, все мне кажется непостижимым в зодческом произведении чаши Нептуна. Мой разум отказывается понимать и приходит в замешательство. Эта великолепная постройка представляет собою лучшее возражение против материализма. Объясняют ли физико-химические науки, как сносятся между собою при устройстве своего общего жилища различные животные (потому что необходимо допустить, что всех их направляет одна господствующая идея)? — Нисколько. Эти гордые теории, увлекающие только своею дерзостью, совершенно бессильны» (Ф.А. Пуше. Вселенная. М.).
   Впрочем, один тот факт, что эти существа сообщаются между собой, не составляет непременно непрерывного участия Провидения. Но этот факт играет здесь второстепенную роль. Есть другой, над всем преобладающий. Чаша Нептуна есть художественное произведение, как говорится в прекрасном описании Пуше. Она выражает одну гармоническую мысль во всем разнообразии частей. Чтобы выполнение этой чаши и средства для этого были возможны, необходимо, чтобы план всего произведения был заранее начертан в самой природе каждого из отдельных строителей. Вот факт, действительно преобладающий и относящийся по своей природе к области психических явлений: он один сам по себе представляет самое энергичное опровержение всякого материалистического толкования. Подобный факт отличает жизненный элемент скромного полипа от сил и от материи точно так же, как он отличает от них и душу человека! (См.: Густав Гир-н. Анализ вселенной. М, 1898 г. Стр. 464—466.)
   

8. Следы премудрости и благости Божией, или целесообразность в устройстве звездного мира

   Скажем несколько слов о том, как Бог открывается в звездных мирах и во всей видимой вселенной.
   Что говорят науки о видимой вселенной? Они говорят, что наша Земля есть шар, который имеет в поперечнике 12 тысяч верст; она отстоит от Солнца на 143 миллиона верст, и потому Солнце кажется нам малым, а на самом деле, по массе и тяжести своей, оно равно 359 с половиною тысяч земных шаров и состоит из веществ материальных, подобных земным, но находящихся в расплавленном и раскаленном состоянии. Земля наша, с окружающим ее воздухом, летя в пространстве с величайшей быстротой и пролетая более 100.000 верст в час и более двух с половиною миллионов верст в сутки, совершает течение свое вокруг Солнца в продолжение года или в 365 с четвертью дней и затем снова начинает совершать тот же путь около него. Летя около Солнца, она в то же время, подобно колесу, обращается около себя, или около своей оси; от этого на стороне ее, обращенной к Солнцу, бывает день, а на противоположной стороне, отвращенной от Солнца, бывает ночь. Так как Земля обращается около своей оси быстро, так что высшие, средние места земного шара при вращении в час делают дугу в полторы тысячи верст, то нам кажется, что не Земля, а Солнце движется, точно так, как едущим быстро по железной дороге представляется, что не они движутся, а движутся деревья и другие предметы, находящиеся около дороги. Кроме того, Земля во время движения своего вокруг Солнца принимает в отношении к нему, в продолжение года, попеременно такое положение, что на одно полушарие ее лучи Солнца падают с высоты прямее, или в упор, оттого в этой части бывает весна и лето, а на другом полушарии, противоположном, лучи Солнца в это время падают косвеннее и скользят по земле, оттого там бывает осень и зима.
   
   
   Далее астрономия, то есть наука о звездах и вообще о небесных телах, говорит, что Луна есть шар, гораздо меньший Земли, обращающийся около Земли в продолжение 29 с половиною дней; поперечник ее почти вчетверо меньше поперечника земного, а весом она в 80 раз легче Земли; отстоит от Земли на 360 тысяч верст. Лучи Солнца, падая на Луну, отражаются от нее; чрез это она светит Земле. Таким же отраженным светом солнечным светит и Земля.
   Около Солнца совершают путь свой и другие планеты, подобные Земле; одни из них меньше Земли, а другие гораздо больше; одни к Солнцу ближе Земли, а другие много дальше; все они имеют разные скорости движения вокруг Солнца и вокруг себя; те, которые ближе к Солнцу, быстрее летят вокруг него, но медленнее обращаются вокруг себя; у более отдаленных планет есть по нескольку лун, или спутников, около них вращающихся (от четырех до семи); самая дальняя из открытых в последнее время планет (Нептун) отстоит от Солнца на пять тысяч миллионов верст , она летит вокруг него в шесть раз медленнее Земли и, по огромной широте делаемого ею круга, совершает путь свой около Солнца в 164 с лишком земных года. Не без оснований полагают астрономы, что между планетами есть такие, которые разорвались на части, и осколки их продолжают летать около солнца .
   
   
   Далее, из астрономии мы узнаем, что видимые нами звезды суть огромные самосветящиеся тела, подобные нашему Солнцу или даже гораздо большие его, но, по чрезвычайной дальности от нас, кажущиеся малыми светящимися точками; что наше Солнце обращается вокруг своей оси в 25 с половиной земных дней и летит вокруг другого, большего солнца, делая более 200.000 верст в час; что в большие астрономические стекла видятся сотни тысяч миллионов звезд, или солнц (до 500 тысяч миллионов), которые невидимы простым глазом и которые собраны в отдельные группы, или системы; что в группе светил, к которой принадлежит наша Солнечная система с видимыми нами звездами, насчитано до 20 миллионов солнц; что свет, пролетающий до 290 тысяч верст в секунду и от нашего Солнца до Земли 143 миллиона верст проходящий в 8 минут с несколькими секундами (с 13—18 секундами), от самых отдаленных звезд, или солнц, шел до Земли в продолжение целых тысяч лет, так что весьма трудно выразить в числах расстояние их от нас, и при всем том конца неисчетным солнцам и мирам не найдено. Но будет время, померкнут и солнца, то есть звезды, видимые ныне. Один астроном увидел, что долго наблюдаемая звезда за время наблюдений переменила свой сребровидный свет на цвет раскаленного угля и потом сделалась невидима .
   
   
   Кроме самосветящих солнц и планет и их спутников, светящих отраженным солнечным светом, есть еще в небесных пространствах кометы. По выражению одного астронома (Кеплера), их в небесных пространствах столь же много, сколько рыб в море ; но очень многие из них невидимы простым глазом. Они состоят из легкой газообразной материи и имеют часто вид метлы с ярким ядром во главе, обращенным к солнцу. В некоторых из комет во время наблюдений за ними происходят великие перемены; одна разделилась на две части и в таком виде удалилась от взоров наблюдателей. Кометы летят около Солнца не по круговидным, а по удлиненным путям и пересекают пути планет, подходят близко к Солнцу и, обойдя его, отходят от него очень далеко; по мере приближения к Солнцу летят гораздо быстрее и далеко отбрасывают свои светлые полосы; светят же они отраженным солнечным светом. Размеры их очень велики. Комета 1843 года была длиной в 300 миллионов верст ; но материя комет много легче земного воздуха и так тонка, что на Земле по тонкости нет ничего ей подобного, и если бы Земля прошла чрез комету, то, полагают, вреда от того для нее не последовало бы . Есть среди комет такие, которые на сотни тысяч миллионов верст отходят от Солнца. Комета, явившаяся в 1680 году, приблизившись к Солнцу, обходила его со скоростью полутора миллиона верст в час и отбросила светлую полосу на 150 миллионов верст; она отходит от Солнца на 123.200 миллионов верст, и весь путь ее совершается в 8.800 лет; на самом дальнем расстоянии от Солнца движение ее равняется только течению реки средней быстроты . Как ни далеко кометы отходят от Солнца, но самая близкая к нему самосветящая звезда, то есть другое ближайшее солнце, отстоит от нашего несравненно дальше, именно в 270 раз более, чем отходит от нашего Солнца отдаленная комета 1680 г.
   
   
   Вообще, небесные тела, большею частью быстро, подобно молниям, облетая друг друга, движутся по таким точным и твердым законам, что астрономы с удивительною верностью вычисляют за многие тысячи лет вперед многолетние и разнообразные пути их и за сотни и тысячи лет предсказывают возвращение комет из отдаленных пространств и умирают, не дождавшись исполнения своих предсказаний, которое суждено видеть их потомкам.
   Что заставляет громадные массы светил небесных вращаться друг около друга? Две силы: сила притяжения и сила отторжения, которые присущи составляющей их материи. Сила взаимного притяжения частиц материи действует по двум неизменным законам. Первый закон: насколько масса одной материи больше или тяжелей другой, настолько больше притяжения оказывает первая масса на другую, а вторая настолько меньше притягивает первую. Шар земной в 80 раз тяжелее Луны, потому в 80 раз более притягивает Луну, а Луна в 80 раз менее притягивает Землю. Второй закон притяжения состоит в том, что сила притяжения одной массы материи к другой уменьшается с увеличением расстояния между ними, или с удалением одной массы от другой, уменьшается именно настолько, насколько возрастают квадраты расстояний, разделяющих эти массы; Луна отстоит от Земли на 360.000 верст; если удалить ее вдвое, то есть на 720.000 верст от Земли, то взаимное притяжение Земли и Луны ослабеет не вдвое, а в дважды два раза, то есть вчетверо; если же удалить Луну от Земли втрое против настоящего, то взаимное притяжение их ослабеет в девять раз и т.д.
   Хотя частицы материи силою притяжения соединяются в большие или меньшие тела, но при этом сохраняют и силу взаимного отторжения их одной от другой, и если помочь этой силе, то частицы тела распадаются; так, от жара самые твердые тела расплавляются, и частицы их даже разлетаются. Многие предметы разламываются и разделяются рукою человека и другими силами. Кроме силы жара и других сил, помогающих силе отторжения частиц, помогает ей еще быстрое круговращательное движение предмета. Когда шар, привязанный на шнурке, быстро вращается рукою, то он стремится оторваться и отлететь, и чем быстрее он вращается, тем больше в нем сила отторжения, но шнурок его держит, и он совершает круговое движение около руки. Когда колесо после дождя катится по земле, то частицы земли по силе притяжения, или сцепления, пристают к нему; но если колесо движется, то они опять отлетают, и тем более и тем далее отлетают, чем быстрее движется колесо, потом, встречая сопротивление в воздухе и будучи притягиваемы землею, падают на нее.
   На борьбе силы притяжения и силы отторжения и основано главным образом стройное движение тел небесных друг около друга: Луны вокруг Земли, Земли и других планет вокруг солнца и солнц около солнц. Луна в 80 раз легче Земли и притягивается ею, хотя и Луна притягивает к себе Землю; но так как притяжение Земли гораздо больше, то Луне следовало бы упасть на землю, однако она не падает, потому что ей с самого начала дан толчок, или дано движение, в сторону от Земли, не противоположную, но боковую. Луна, по силе данного ей движения в сторону от Земли, стремится оторваться от земного притяжения, подобно тому как шар, вращающийся на шнурке около руки, стремится удалиться от руки, но сила земного притяжения, подобно шнуру, удерживает Луну, и она, повинуясь равным силам, влекущим ее в разные, но не противоположные стороны, идет по среднему круговидному пути, обходит вокруг Земли в двадцать девять дней с половиною и, не встречая препятствия в безвоздушном пространстве, повторяет одни и те же круги около Земли, и это продолжается целые тысячи лет.
   По тем же законам сил Земля и другие планеты движутся вокруг солнца и ведут вместе с собою близких к ним меньших их спутников, не давая отдаленной притягательной силе Солнца отрывать их от себя; впрочем, есть другие условия и причины, по которым Земля и прочие планеты движутся около Солнца, а спутники около планет не по совершенным круговым путям, но по сплюснутым кругам, которые называются эллипсисами. Обращаясь около Солнца, планеты приближаются по временам одна к другой и, оказывая одна на другую взаимное притяжение, отклоняются немного от путей своих и, по взаимном удалении, опять летят по указанным им путям около Солнца.
   Из вышесказанного видно, что силы притяжения и отторжения, присущие материи, рабски исполняют данные им законы и сами по себе не могли дать светилам небесным разнообразного и дивно стройного движения. Чтобы дать телам небесным такое движение, все должно быть вперед взвешено, исчислено, измерено и разделено, а для этого требуется ум. Какой же необъятный ум у того Существа, Которым для каждого из неисчислимых светил, громадностью друг друга превосходящих, с совершенною точностью наперед расчислены — и сила притяжения, и противодействующая ей сила отторжения, и скорость вращения, и взаимное расстояние, и взаимное приближение небесных тел, чтобы гармония между путями их не разрушалась и чтобы они не отторгали друг друга от указанных им путей и не сталкивались между собою? Какая сила требуется, чтобы этим массам светил небесных дать вращательное движение вокруг себя и друг около друга? Какая же сила привела миры в движение? Конечно, сила не механическая, не материальная. Материя сама себе дать движения не может, тем более не может дать движения разумного. Привела в движение миры сила духовная, всемогущая воля Творца. А что это так, каждый отчасти может видеть на себе. Я двигаю руку, ногу и все тело, а чрез него и другие предметы. Какою силою? Силою своей воли. Потому мы и представляем, что мудрое движение дала мирам всемогущая воля высочайшего разумного Существа, или Бога. Иначе и быть не может, хотя для нас остается тайною, как наш дух, наша воля действует на тело и как высочайший Божественный Дух действует на материю мира. Дивные мудрые законы, управляющие неисчислимыми светилами небесными, открытые естествоиспытателями, столь ясно и громко говорят о высочайшем уме и высочайшей силе, создавшей вселенную, что один знаменитый астроном, за 200 лет до нас живший (Исаак Ньютон), всегда снимал шляпу, когда произносилось слово: Бог.
   В громадной массе миров, где одни звезды, или солнца, преимуществуют пред другими, для высочайшего Существа нет ничего малого, хотя в сравнении с Ним и самое великое ничтожно. В видимой вселенной все связано между собою, одно на другое влияет. Планеты, влекомые Солнцем и около него вращающиеся, имеют, взаимно, влияние на Солнце и друг на друга. Малая Луна, спутник Земли, хотя и зависит от нее в своем движении, но и сама оказывает важное влияние на положение Земли во время движения ее около Солнца . Она проливает на Землю нежный и тихий свет по ночам. Притягиваемая Землею, она и сама притягивает ее к себе и чрез это поднимает воду в морях и производит в них приливы и отливы на пути своем, и этим оказывает огромное влияние на растения и животных около морских берегов. Если Луна поднимает и движет воду в морях, то тем более оказывает влияние на колебание воздуха, или воздушного океана, окружающего Землю. Когда Луна проходит между Солнцем и Землею, так что для некоторых мест на Земле покрывает собою круг Солнца, то есть на себя принимает лучи солнечные, тогда бывает в тех местах на Земле солнечное затмение. Наблюдения за Луною весьма много послужили к изучению не только Земли, но и других планет и самого Солнца. При такой великой связи между телами небесными, большими и малыми, нет ничего малого в мире, и потому все равно находится под дивным промышлением божественным. И если Господь Бог промышляет о преходящих предметах видимого мира, то тем более не оставляет без промышления бессмертные души человеческие, которые способны познавать и славословить Его. Одна разумная душа выше огромных масс безжизненной разумной материи.
   
   
   Силы и законы видимого мира суть отражение сил и законов духовного мира. Без духовного мира необъяснимы ни начало, ни последняя цель материального мира.
   Как в видимом мире небесные тела вложенными в них Творцом силами притяжения и отторжения вращаются одни около других: спутники, подобные нашей Луне, около планет, планеты около солнц, солнца около других солнц со всеми подчиненными им телами; так и в мире духовном низшие чины ангелов повинуются воле высших, а на земле дети отцам, отцы начальникам, начальники другим, высшим начальникам, а самые высшие из них Государю; все же небесные и земные духовные существа управляются единым Господом Богом, всемогущая воля и сила Которого воззвала к бытию и привела в движение миры духовные и вещественные.
   В видимой вселенной есть разные светы, большие и меньшие, есть яркий свет солнца, на который земнородным трудно и небезопасно и смотреть; есть светы вторые: это отражение света солнечного на планетах и спутниках их; есть разные светы, издаваемые предметами земными. Так и в мире духовном. Первый свет, все просвещающий, есть высочайший ум Божественный; от этого света заимствуют свет высшие умы ангельские и передают низшим; есть разнородные умы и на земле, другим умам свет свой передающие.
   Как в видимом мире сила теплоты всюду разливает и поддерживает жизнь, так и в духовном мире все оживляется теплотой любви. Бог есть Любовь, и вдохнутая Им в существа духовная взаимная любовь утверждает семейства, общества и государства и оживотворяет миры ангельские. «Взыщите Бога, и жива будет душа ваша» (Пс. 68:33).
   (См.: Сергий, архиеп. Влад. Беседы об основн. истин, св. правосл. веры. Изд. 1893 г.)
   
Приложение
А. Элементы вселенной
   Мы находим в составе вселенной три совершенно отдельных рода элементов:
   1. Аттический элемент, — теплота, электричество, свет, сила притяжения, известный нам лишь на нашей планете в отдельных единицах, в связи с органическими телами, в которых он действует на материю только посредством физических сил и только через их посредство воспринимает ощущение материи. Этот элемент одарен — в различных своих видах в разной степени, а в низших только в зачатке — произвольностью, нераздельной с обособленностью; в высших же своих видах он одарен, сверх того, способностью мыслить и чувствовать, а в человеческой душе — способностью к отчетливому самосознанию, отвлеченным понятиям и к беспредельному самосовершенствованию, что все вместе может служить доказательством возможности его существования и вне организма, а тогда уже и вне зависимости от условий пространства и времени.
   2. Косная материя, состоящая из разнообразных атомов (существование которых не предполагается произвольно, но доказывается неоспоримыми фактами), составляющая, под влиянием сил, все подлежащие нашим чувствам тела, занимающая место в пространстве и имеющая отношение только к пространству.
   3. Силы, способные двигать атомы и тела и ставить их в сообщение друг с другом, действующие на них везде в беспредельном пространстве и как бы содержащие в себе потенциально время (потому что понятие о времени возникает только из понятия о движении). Они действуют по непреложным законам, следовательно, не имеют произвольности и неспособны действовать в установленных отношениях их как к материи, так и к анимическому элементу, когда он созидает и оживляет организмы.
   Из элементов этих трех родов состоит вселенная в ее стройном, великолепном разнообразии. Это никоим образом не есть только разнообразие наших ощущений. Хотя свет со всеми его цветами, звуки со всеми их тонами, теплота знакомы нам только как наши ощущения, однако они составляют вместе с тем и свойства действия сил, свойства движимой силами материи. Во вселенной все находится в тесной и неразрывной связи, и как бы мы ни стремились представить себе явления в отвлечении от своих ощущении, мы не можем освободиться от подчинения закону относительности. Нельзя искать сущности вещей в отвлечении от их свойств и странно представлять себе разнообразные движения в их реальности происходящими во мраке, тиши и холоде, как будто представление существа скупо одаренного, слепого, глухого, бесчувственного ближе к истине, чем представление существа щедро одаренного. Не в отсутствие субъекта, а в связи со способностью ощущать, все знать должны быть мыслимы явления в их сущности. То, что мы знаем, есть только частица бесконечного разнообразия и гармонии действительности (см.: Густав Гирн. Анализ вселенной. М„ 1898 г. Стр. 15—16).
   
Б. Замечательный факт из области геологии
   Откровение Божественное учит о шестидневном происхождении всего мира и от начала мироздания ведет определенный счет годам (7.407). Между тем, лжеименная наука, часто дающая, вместо зрелых речей, только еще младенческий лепет, покушается установить свои основы мироздания, противоречащие библейским. Так, геология, наука об образовании и строении земной коры, продолжает период мироздания до миллионов лет, утверждая, будто многие пласты, например, каменноугольный, не могут образоваться быстрее. Тут само собою вспоминается, прежде всего, речение Священного Писания — «не ведуще... силы Божия» (Мф. 22:29 ) — что говорящие так забывают самое главное: Творца, стоящего выше всяких законов природы, Им же созданных и уравновешенных; но затем оказывается, что и в области самой науки ученые недостаточно еще сведущи. Что сказал бы геолог, если бы ему доказали, что каменный уголь может образоваться не более чем в 50 лет? Ведь от миллиона до пяти десятков дистанция огромного размера! А названный факт у нас налицо и обнародован господином Мельденке из Нью-Йорка. Вот что он пишет: «Господин Кизель, банкир и агент в городе Скрантоне (Сев. Амер.), давно уже там живущий, показывал мне деревянные столбы, 50 лет тому назад поставленные в качестве подпорок в каменноугольных копях и недавно оттуда извлеченные. Столбы эти большею частью обратились в твердый каменный уголь; в некоторых местах видно и дерево, так что подозрение в обмане или ошибке устранено совершенно». Заметим, что тут не было налицо и того давления, о котором упоминают геологи. Если же так, то справедливо допустить, что выводы современной геологии, еще весьма юной, преждевременны, и не будет мечтой предположить, что развившись, наука будет опытами и наблюдением доказывать то же, что, давно уже воспринято за истину сердцем всякого простеца верующего» (см.: «Воскр. День», 1899 г., № 22).
   
В. Свойство явлений и законов вселенной требует признания бытия Божия
   Все видимое нами только лишь кажется таким, в действительности же все совершается не так.
   Нам кажется, что Солнце обращается вокруг нас, восходя утром и заходя вечером, а Земля, на которой мы живем, представляется неподвижной. На самом же деле все это как раз наоборот: мы живем на вертящемся и летящем снаряде, брошенном в пространство со скоростью в семьдесят пять раз большей, чем скорость пушечного ядра.
   Мы с наслаждением слушали сейчас чарующие звуки гармонического концерта... Но ведь звука на самом деле нет, он не что иное, как ощущение, производимое воздушными колебаниями известной амплитуды и известной скорости — колебаниями, которые сами по себе совершенно не слышны. Не имея слухового нерва, не имея мозга, мы не знали бы, что такое звук. В действительности существует только движение.
   Радуга распростерла пред нами свою лучезарную дугу; розы и васильки, омытые дождем, блестят и искрятся на солнце; зеленеющий луг, золотистые хлебные нивы разнообразят равнину чудными переливами цветов и красок... Но на самом деле нет ни цветов, ни красок, нет даже света, а есть только колебания эфира, действующие на зрительный нерв. Все видимое обманчиво. Солнце греет и оплодотворяет, огонь жжет; на самом же деле нет теплоты, а есть только одни ощущения. Тепло, как и свет, не что иное, как особый род движения. Это незримое божественное движение царит всюду.
   Вот перед нами железный брус, одна из таких балок, какие теперь обыкновенно употребляются при сооружениях. Брус висит в воздухе на пятисаженной высоте, опираясь лишь своими концами на противоположные стены. Без сомнения, он тверд и прочен. На его средине повешен груз — во сто, двести, в тысячу пудов, — а он и не чувствует этого страшного груза, так что лишь очень чувствительным уровнем можно обнаружить в нем едва заметный изгиб. А между тем, этот брус составлен из частиц, не прикасающихся друг к другу, находящихся в постоянном колебании, удаляющихся одна от другой под влиянием тепла и сближающихся при охлаждении. Скажите же мне, пожалуйста, от чего зависит прочность этого железного бруса? От его материальных атомов? Очевидно — нет, потому что они не касаются друг друга. Прочность эта заключается лишь в частичном притяжении, т.е. в нематериальной силе.
   Твердого тела в абсолютном смысле не существует вовсе. Возьмем в руки тяжелое чугунное ядро. Ядро это составлено из невидимых частиц, или молекул, не прикасающихся друг к другу; частицы, в свою очередь, составлены из атомов, которые и подавно не касаются друг друга. Таким образом, непрерывность, представляемая поверхностью этого ядра, и его кажущаяся твердость не что иное, как обман чувств. Для ума, который мог бы проникнуть в его внутреннее строение, мог бы видеть это строение, ядро наше представлялось бы в виде роя мошек, толкущихся в воздухе в теплый летний день. Ядро кажется твердым; но нагреем его, и оно обратится в жидкость, потечет; будем нагревать еще, и оно обратится в пар и все-таки не изменит своих свойств, своей природы: будет ли оно жидкостью или газом, оно не перестанет быть железом.
   В настоящий момент мы — в доме. Все эти стены, полы, обои, мебель, этот мраморный камин, все это составлено из не соприкасающихся между собою частиц, и все эти составные частицы тел находятся в движении, вращаются одна около другой.
   То же самое представляет и наше собственное тело. Оно составлено из постоянно движущихся частиц. Это — пламя, непрестанно горящее и непрестанно возобновляющееся. Это то же, что река: стоя на берегу, кажется, видишь перед собой одну и ту же воду, а между тем, она ежеминутно заменяется новою благодаря постоянному течению.
   Каждый шарик нашей крови — особый мир, и таких миров в одном кубическом миллиметре помещается пять миллионов. В наших артериях и венах, в нашем теле и мозгу все движется, не зная ни срока, ни отдыха, все неустанно кружится в жизненном вихре, относительно столь же быстром, как и вихрь небесных тел. Частица за частицей наш мозг, наши глаза, наши нервы, наши плоть и кровь — все наше вещество непрестанно возобновляется, и возобновляется столь быстро, что в несколько месяцев наше тело получает совершенно другой состав.
   Из соображений, основанных на молекулярном притяжении, вычислено, что в булавочной головке не менее восьми секстиллионов атомов, иначе, миллиард в квадрате, умноженный на восемь тысяч (8 х 1021), и эти атомы отделены друг от друга промежутками гораздо большими, чем их собственные размеры, а между тем, даже самые сильные микроскопы не в состоянии показать нам таких промежутков. Если бы число атомов, содержащихся в булавочной головке, мы пожелали считать миллионами, т. е. отделяя мысленно от этого числа по миллиону в каждую секунду, то такой счет пришлось бы непрерывно продолжить в течение двухсот пятидесяти трех тысяч лет, чтобы дойти до конца.
   В водной капле, в булавочной головке атомов несравненно больше, чем количество звезд на всем небе, какое только известно астрономам, вооруженным самыми могущественными телескопами.
   Что поддерживает Землю среди вечной пустоты, что удерживает Солнце и все светила вселенной? Что скрепляет этот длинный железный брус, перекинутый чрез все здание с конца на конец, на котором построят сейчас еще несколько этажей? Что поддерживает форму всех тел? — Сила.
   Вся безграничная вселенная, все предметы, все существа, все, что мы видим, составлено из невидимых и невесомых атомов. Вселенная это — воплощенный динамизм. Бог — это душа вселенной, но не в смысле пантеистическом, а в смысле теистическом — признающем живого, личного, премудрого, всеблагого и всемогущего Бога. Им мы живем и движемся и есмы.
   Подобно тому как душа представляет собой силу, приводящую в движение тело, точно так же и непостижимое Существо есть движущая сила вселенной! Чисто механическая теория мироздания всегда окажется недостаточной в глазах исследователя и мыслителя, глубже проникающего в природу вещей. Правда, человеческая воля слаба сравнительно с космическими силами, но все-таки, отправляя поезд из Парижа в Марсель или корабль из Марселя в Суэц, я по своей воле перемещаю некоторую бесконечно малую часть земной массы и тем изменяю движение Луны по ее орбите.
   Деля и разлагая материю, я прихожу, в конце концов, к невидимому атому: материя уничтожилась, исчезла, как дым. Если бы мои глаза способны были видеть то, что есть в действительности, то взор мой мог бы проникать через стены, потому что они составлены из разделенных промежутками частиц; для меня были бы прозрачны все тела, потому что они представляют собою лишь вихри атомов. Но наши телесные очи не видят того, что есть, и это можно видеть только глазами ума. Одному свидетельству наших чувств доверять нельзя: днем над нашими головами столько же звезд, как и ночью, а мы их не видим.
   В природе нет ни астрономии, ни физики, ни химии, ни механики — все это лишь человеческие способы познания. Вселенная представляет собою единое и нераздельное целое. Бесконечно великое тождественно с бесконечно малым. Пространство может быть бесконечным, не будучи большим; время может быть вечным, не будучи продолжительным. Звезды и атомы — одно и то же.
   Единство вселенной заключается в невидимой, невесомой, невещественной силе, приводящей в движение атомы. Если бы хоть один атом перестал приводиться в движение силой, то вселенная остановилась бы. Земля кружится около Солнца, Солнце тяготеет к какому-то звездному фокусу, который и сам перемещается в пространстве; миллионы, тысячи миллионов наполняющих вселенную солнц несутся, летят быстрее пушечных ядер: эти кажущиеся нам неподвижными звезды — все это солнца, несущиеся среди вечной пустоты с быстротой в десять, двадцать, тридцать миллионов верст в сутки, стремящиеся к какой-то неведомой цели, общей для всех солнц, всех планет, всех спутников, всех одиноко бродящих по пространству комет... Центр тяжести, неподвижная точка, которой ищет пытливый ум, убегает по мере того, как мы к ней, по-видимому, приближаемся, и, на самом деле, не существует нигде. Атомы, составляющие тела, движутся относительно столь же быстро, как и небесные светила. Движение управляет всем, движение составляет все.
    Даже самый атом не представляет инертного вещества: он центр силы.
   То, из чего состоит существо человека, что составляет сущность человеческой организации, вовсе не его материальная субстанция, это не протоплазма, не клеточка, не эти чудесные и животворные соединения углерода с водородом, кислородом и азотом: это — духовная, невидимая, невещественная сила. Лишь она группирует, направляет и удерживает во взаимной связи бесчисленные атомы, составляющие собою дивную гармонию живого тела.
   Что наше тело быстро разлагается после смерти, что оно медленно разлагается, постоянно возобновляясь в течение жизни, — это не важно: душа наша остается постоянно живою. Центр этой силы есть психический организующий атом. Он не уничтожаем.
   Все, что мы видим, лишь обман зрения; действительно существует только одно невидимое. (См.: К. Фламмарион. В небесах. Спб., 1896 г. Стр. 73—79.)
   
Г. Сила существует независимо от материи, которой она управляет
   Вот доказательство этой истины. Все небесные тела стремятся друг к другу; все состоят между собою во взаимных и беспрерывных отношениях света, тепла, электричества: расстояния между ними, более или менее огромные, миллионы, миллиарды верст, изменяют напряжение этих отношений, но не могут их уничтожить, как бы велики расстояния ни были. Конечно, безусловная пустота не может устанавливать этих отношений: они могут существовать только благодаря чему-нибудь такому, что наполняет бесконечное пространство.
   Если во вселенной не существует ничего, кроме материи в движении или в относительном покое (как утверждает материалистическое учение), то это нечто, очевидно, должно быть составлено из материальных атомов. Если, например, явления света происходят от колебательного движения материальных атомов, то необходимо, чтобы все бесконечное пространство было наполнено газом, подобным нашей атмосфере. Но воздух и все другие газы сопротивляются, как мы знаем, движению тел, которые в них перемещаются; снаряд, выпущенный из огнестрельного орудия, быстро теряет свою скорость вследствие ударов, которые он наносит материальным атомам атмосферы. Но планеты и их спутники — такие же снаряды, обладающие скоростью, которая часто в сто и тысячу раз больше скорости, сообщаемой снаряду каким-нибудь огнестрельным орудием. Материальные атомы, которые, по предположению, наполняют пространство, сопротивлялись бы, следовательно, их движению, как воздух сопротивляется движению ядра. Если бы газ, наполняющий пространство, был в миллион раз реже воздуха под колоколом лучшего из воздушных насосов, то он все-таки замедлял бы мало-помалу движение планет, которые, наконец, должны были бы упасть на солнце.
   Вопрос был рассмотрен с этой точки зрения нашими аналистами. Ничто в пертурбациях планетных движений не дает права допускать какое-нибудь сопротивление в пространстве. Отвечают, правда, что ввиду огромных размеров планетных масс и вследствие малой плотности межзвездной атмосферы действие сопротивления не могло еще быть замечено в короткое время с тех пор, как человек умеет точно наблюдать. Возражение это может казаться основательным: когда имеются в распоряжении миллиарды веков, не труднее задержать движение Земли, чем превратить птицу в млекопитающее. Но есть один род небесных блуждающих тел, относительно которых это возражение теряет всю свою силу. Кометы, которые так долго устрашали человеческий род своим неожиданным появлением, выходят из бездн пространства как будто для того, чтобы дать нам великий урок метафизики. Тела эти имеют массу, образованы, одним словом, из материи, но вес их так мал, что совершенно не может идти в сравнение с какою-нибудь из самых малых планет нашей Солнечной системы. Бабине (Babinet), на несколько гиперболическом языке, называет их видимыми нечто (des riens visibles); но если мы даже освободим это выражение от поэтического преувеличения, то все-таки останется верным, что кометная масса чрезвычайно мала. С другой стороны, кометы бывают часто огромного объема: газовая масса, составляющая их, следовательно, чрезвычайно разрежена, так что ее можно сравнивать с массой quasi атмосферы, наполняющей пространство. Так как объем и поверхность кометы очень велики, а масса очень мала, то движение этих тел около Солнца должно было бы быстро замедляться. Из числа периодических комет, ныне очень хорошо исследованных, есть одна, скорость которой, действительно, беспрерывно уменьшается и которая также беспрерывно приближается к Солнцу, куда, без сомнения, когда-нибудь и упадет. Астрономы долго исследовали пертурбации этой кометы: одни были склонны приписать их сопротивлению, которое она испытывает в своем движении; другие утверждали, что это сопротивление ничуть не объясняло бы движения светила. На сторону этих последних склонялось подавляющее большинство, когда один из французских астрономов и глубоких мыслителей успел доказать, что пертурбации кометы происходят никак не от сопротивления материальной среды, но потому, что она очень слабо отталкивается Солнцем как источником теплоты. Одновременно Фэй обогатил астрономию одним из важнейших фактов и физику неожиданным открытием; кабинетным опытом он доказал, что, действительно горячее тело отталкивает другие тела в самой совершенной пустоте, какую мы только можем создать при помощи пневматических машин.
    Бесконечное пространство, в котором рассеяны солнца с их планетами, заполнено, следовательно, чем-то таким, что не имеет ни одного из свойств материи в собственном смысле. Это-то нечто дает начало явлениям притяжения и отталкивания, света, теплоты, электричества. Это нечто, одним словом, есть сила, рассматриваемая в самом общем виде. Сила отнюдь не есть существо вымышленное, служащее для объяснения явлений тогда, когда всякая другая осязательная причина оказывается недостаточною. Сила существует, как составное начало вселенной, на таком же основании, как материя, и на таком же основании, как анимическое начало всякого одушевленного существа.
   Учение, которое берется объяснить все явления с помощью одного элемента материи и которое принудило нас смотреть на душу одушевленного существа как на пустой звук, есть большое заблуждение, совершенно опровергнутое в настоящее время.
   Сила не есть ни вымышленное существо, ни качество материи, как часто говорят; она имеет такое же самостоятельное существование, как материя, и есть особое начало вселенной.
   Материя, составляющая тело, конечна; она имеет форму и занимает ограниченное, неизменное по величине пространство.
   Сила, напротив, существует не только в промежутках, разделяющих атомы, но и вне тела простирается до бесконечности. Так, чтобы пояснить это примером, два тела притягиваются в обратном отношении квадратов расстояний. Этот великий закон, открытый Ньютоном, подтверждается не только для всех тел нашей планетной системы, но и для других планетных миров, совершенно отличных от нашего. Он означает, что только на бесконечном расстоянии притяжение обращается в нуль; другими словами, сила, устанавливающая между различными телами отношение, которое мы называем притяжением, существует везде в пространстве, но напряжение устанавливаемого ею между телами стремления взаимно сближаться есть функция расстояния и обращается в нуль только тогда, когда само расстояние становится бесконечным.
   Лаплас доказал, что если притяжение действует не мгновенно везде разом, то скорость его распространения, во всяком случае, в несколько сот миллионов раз более скорости света, которая составляет, как известно, около 280.000 верст в секунду.
   То, что мы сказали о всемирном тяготении, может быть сказано, почти в тех же словах, о других силах. Сила, рассматриваемая вообще, по природе своей трансцендентна, как мы говорим в математике, то есть не подчинена конечным условиям времени и пространства.
   Я особенно настаиваю на этом ее свойстве: оно показывает нам ясно, почему все усилия представить, изобразить действие силы, всегда останутся тщетными: то, что по самой природе своей не имеет определенной формы, ускользает от нас, как только мы пробуем представить его в какой-нибудь форме. Со времени Ньютона делали невероятные усилия, чтобы объяснить тяжесть, чтобы отождествить все возможные силы; одни объясняют все силы электричеством, другие сводят все явления теплоты, света, электричества к действиям тяжести. Окончательный результат всех этих систем, остроумных или нелепых, тот, что сила лишается реальности своего существования и делается чистой фикцией нашего ума, чтобы затем быть уничтоженною.
   До сих пор я употреблял всегда слово сила в единственном числе. Если мы примем в соображение все разнообразие явлений, хорошо определенных и классифицированных, то приходим к заключению, что слово это должно быть употребляемо во множественном числе. Трудно, например, смешивать силу, которая порождает явления всемирного притяжения, с тою, которая соединяет два химически различных атома, или с тою, которую мы называем тепловою силою. Одним словом, исследование фактов приводит нас пока к допущению существования нескольких сил так же, как и к допущению нескольких родов атомов, составляющих столько же химических единиц. Ничего не загадывая о том, что могут открыть нам в будущем успехи естественных наук в этом отношении, мы можем в настоящее время признавать особыми силами: силу притяжения, силу электричества, силу тепла и света.
   Важная классификация этих сил устанавливается, так сказать, сама собою.
   Напряжение первой — постоянно, другими словами, энергия, с которою небесные тела тяготеют друг к другу, остается неизменной.
   Энергия второй и третьей, напротив, колеблется от одного мгновения к другому, и напряжение их может изменяться от нуля до бесконечности. Силы эти, подобно силе света, отличаются, сверх того, особым способом проявления, очень характерным. Мы знаем, что тепло стремится, как говорят, приходить везде в равновесие. Когда теплое тело помещается против холодного, то есть когда напряжение силы в одном больше, чем в другом, и когда между ними находится пустое пространство, не заключающее в себе весомой материи или заполненное телом, пропускающим теплоту, то от одного к другому начинает происходить движение, вследствие которого напряжение понижается в одном и возвышается в другом. Движение это совершенно непохоже на перемещение материи. Его уподобляют обыкновенно колебаниям звучащего тела. Но это — только очень удобный способ представлять себе явления и подчинять их вычислению, а не выражению истины.
   Движение элемента, трансцендентного по своей природе, должно быть совершенно отлично от движения весомой материи.
   Проявление в форме движения, к которому способны тепло, свет, электричество, дает этим трансцендентным началам совершенно особую роль во вселенной. Они оказываются не только причинами движения, силами, но еще и средствами познания и взаимного обращения различных тел. Анимическое начало одушевленного существа находится в сношении с внешним миром исключительно при их посредстве. (См.: Густав Гирн. Анализ вселенной. М., 1898 г. Стр. 56—62.)
   
Д. Мир не существовал вечно: он сотворен Богом во времени
   Представление мира существующим бесконечно по времени вообще не может быть допущено современным естествознанием. И если на словах натуралисты постоянно утверждают эту вечность, тем не менее, не трудно показать, что в своих исследованиях они бессознательно исходят из ее отрицания. Можно указать два основания для этого отрицания: одно довольно старое, доставляемое механикой и физикой, и другое — новое, предлагаемое термохимией. Второе из них подтверждает первое, и оба они, исходящие из различных начал и приводящие к одинаковым результатам, утверждают в мысли, что в них не было допущено логических промахов.
   1) Современная наука пытается рассматривать все явления в мире как различные роды движения. Одним из таких родов движения является теплота. Одно из свойств ее есть стремление к равномерному распределению. Но жизнь мира обусловливается ее неравномерным распределением. Когда теплота в мире распределится равномерно, жизнь исчезнет. Молекулярные движения всех тел будут равны, в мире исчезнет разнообразие. Несмотря на неизменность закона о сохранении вещества и энергии, мир уничтожится, он погрузится в нирвану, погрузится в бездну безразличия. Представьте себе бесчисленное количество атомов, находящихся на равном расстоянии между собою, совершающих равные колебания около своих центров, причем самые колебания происходят таким образом, что в тот момент, когда один атом подвинулся, положим, вправо, и все прочие атомы вселенной подвинутся в ту же сторону на такое же расстояние. Что следует отсюда? Что отношение между атомами не будет изменяться, и что хотя в мире будет то же количество движения, какое он получил при своем создании, в нем однако нельзя будет обнаружить никакого движения. Механика побуждает мыслить такой конец мира как неизбежный, хотя бы он отстоял от нас на квадрильоны веков.
   2) В вещественном мире мы замечаем преобладающее стремление материи к скоплению, или сгущению. Все химические элементы природы стремятся к соединению и к образованию более сложных частиц, и очень может быть, что то, что мы называем элементами, на самом деле есть уже сложная комбинация из первоэлементов. Современная химия насчитывает до 70 элементов — веществ, не разложимых никакими из известных нам средств (число элементов, собственно, не установлено с точностью. Последний элемент, германий, был открыт в 1886 г. Существование и свойства его Менделеев задолго предсказал в своей естественной системе элементов). Изучая свойства этих элементов, мы находим, что они обладают весьма различными степенями энергии и что чем большей энергией обладает элемент, тем реже он встречается в свободном состоянии. Водород, этот энергичный элемент, совсем не встречается на земле свободным, мы извлекаем его лишь из соединений; на Солнце находятся громадные массы водорода, в космических туманностях он составляет преобладающий элемент. Располагая небесные тела в известном порядке по степени их развития, мы находим, что в туманностях — этих мировых эмбрионах — находятся лишь наиболее деятельные из известных нам элементов, отсутствуют элементы малодеятельные и иногда присутствует какой-то проблематический — на земле не встречающийся элемент — гелий. В туманностях и мирах, находящихся на дальнейших стадиях развития, мы замечаем, с одной стороны, уменьшение и исчезновение элементов с высшими степенями энергии, с другой — постепенное появление малодеятельных элементов. Это заставляет предполагать, что эти малодеятельные элементы на самом деле суть соединения — сложные тела, образованные из элементов более энергичных. Но эти малодеятельные элементы стремятся к дальнейшим соединениям и к дальнейшей потере своей энергии. Материя вообще стремится к агрегации и покою. Это стремление есть причина химических соединений. При образовании таких соединений происходит выделение теплоты, или, говоря общее и, может быть, более точно, рассеяние энергии. Термохимические законы, установленные преимущественно Бертоло, частью и другими, между прочим, и русскими исследователями, обязывают нас мыслить, что в будущем число элементов будет уменьшаться все более и более. Кислород, железо и пр. на земле должны будут исчезнуть. Материя во вселенной будет соединяться и сплачиваться, а вместе с тем будет исчезать жизнь. Рассеянная энергия, распределяясь равномерно по вселенной и, так сказать, выходя из материи, не будет противодействовать этому умиранию вселенной. С точки зрения термохимии, процесс мировой жизни состоит в переходе материи из состояния крайней диссоциации в состояние связанное, и самая вселенная образовалась в силу стремления материи к этому переходу. Теперь возникает вопрос: почему же материя, если она существует от вечности, не достигла своего конечного состояния — полного покоя, почему до сих пор она не освободилась от навязанной ей энергии и не рассеяла ее по необъятным мировым пространствам? На этот вопрос может быть дан лишь один ответ, что наше «если» ошибочно, что материя не вечна, этот мир был не от века, но возник вместе со временем и не успел еще пройти своего жизненного цикла: вечность слишком достаточна для того, чтобы достигнуть каких угодно результатов и какой угодно цели.
   Всматриваясь в текучесть мировой жизни, в неудержимом потоке которой несемся и мы, мы на основании изучения этого бытия должны отказать ему в признаках вечности и бесконечности. Бесконечность нельзя составить из аршин или метров, и вечность не слагается из годов и столетий. Что бесконечно и вечно, то неизменно. Мир ни в какую последующую минуту не бывает тем, чем он был в предыдущую. И мы говорим: мир конечен и имеет начало. Старое возражение против этого, что мы необходимо должны мыслить мир бесконечным и по пространству, и по времени, в настоящее время уже не имеет значения, потому что едва ли кто представляет теперь пространство и время реальностями, чем-то таким, во что вмещается непрестанно изменяющийся мир: пространство и время суть нечто субъективное и сами являются свойствами мира, феноменами мировой сущности, а не условиями его бытия. Это доказывают явившиеся в последнее время физико-математические и естественно-научные соображения: они заставляют утверждать, что пространство и время действительно не суть реальности, они реальны настолько же, насколько реален фиолетовый или оранжевый цвет, они представляют собою лишь явления, под которыми открываются нам отношения между вещами (но они, следовательно, и не то, чем считал их Кант: не априорные формы чувственности). Приведем одно из оснований такого воззрения. Допустим, что между двумя данными точками аршин расстояния, допустим далее, что аршин — эта известная единица расстояния — уменьшился в 4 раза, причем и в природе все расстояния уменьшились в 4 раза, площади — в 16 раз, объемы — в 64 раза; заметим ли мы происшедшую перемену, заметим ли изменение собственной величины? Нет, не заметим, ибо изменение в величине можно обнаружить лишь чрез изменение отношений, в данном же случае отношения между всеми вещами остались неизменные. Вместо 4, 16 и 64 мы можем допустить уменьшение вселенной в А, А 2 и А 3 раз, и результат получится тот же: перемен во вселенной не будет. Увеличивая произвольно А, мы можем довести его до бесконечности и, таким образом, свести всю вселенную в одну точку. И однако, если бы сейчас, вот в это самое мгновение вселенная свелась бы до размеров одной точки — с условием неизменности отношений между вещами, — никто не заметил бы происшедшей перемены и все по-прежнему толковали бы о неизмеримости межпланетных пространств и о громадном расстоянии между неподвижными звездами. Отсюда позволительно спросить, не заключается ли и действительно вселенная в одной точке, или, говоря иначе, не находится ли она вне пространства и не есть ли пространство просто явление, столь же мало объективное, как цвет или звук? Ответ, говорят, может быть лишь утвердительным. То же самое рассуждение прилагается и ко времени. Если бы течение времени сделалось быстрее в 2, 3 или в 5 раз, никто не заметил бы этого. Представим себе, что год проходил бы с такой быстротой, как секунда, что движение небесных и земных тел, быстрота физиологических процессов увеличилась бы в пропорциональном отношении, заметили бы мы это изменение? Нет, не заметили. И если бы вся многовековая история вселенной была бы сведена в одну точку времени, никто не заметил бы этой перемены. Отсюда следует и для времени тот же вывод, как и для пространства, что оно не есть нечто объективно существующее, но что оно представляет собою лишь форму, под которой мы познаем отношения между предметами.
   Признавая мир конечным, а пространство и время такими же его свойствами, как цвет и запах, мы можем сказать, что мир возник вместе с пространством и временем.
   Рассматривая мир как бесконечность, пространство — как нечто действительно тянущееся во все стороны бытия и время — как нечто действительно обусловливающее возможность изменений, а не обусловливаемое ими, мы достигаем только того, что действительность является для нас непонятною и противоречивою.
   Для того чтобы понимать мир, мы должны представлять его конечным. Но если он конечен, то он и не самобытен. Никакая из вещей мира не может быть причиною самой себя, такой причиной для себя не может быть и мир, ибо он не может быть вечным. Итак, значит, мир получил начало своего бытия от какой-то внешней силы, от чего-то внемирового. Эта внемировая сила — по противоположности миру и его ограниченности — необходимо должна мыслиться нами бесконечною и, следовательно, в своей сущности для нас непостижимою, она может быть познаваема нами только по своему отношению к миру и по своим проявлениям в мире. Мир должен быть свободным произведением этой внемировой силы. Это можно оказать от противного. Если бы мир был необходимым произведением, необходимой эманацией внемирового бытия, то он был бы одно с этим бытием, он не мог бы быть таким, каким мы его знаем: конечность, законченность мира говорят нам о его тварности. Для того чтобы понимать мир, мы должны признать его сотворенным Богом, (из брош.: проф. М.А. Ак. С. Глаголев: Чудо и Наука.)
   
Е. Несколько примеров явлений природы, свидетельствующих о премудром Творце мира
   В природе мы замечаем немало явлений, в которых ясно видна определенная цель, для которой они существуют и к которой они наилучшим образом приспособлены. Такие явления убедительно говорят нам, что мир есть произведение разумного Существа, которое вполне знает отношение между средствами и целью и потому создало верные средства для определенных целей. Кроме того, у животных мы замечаем такие действия, в которых ясно видны следы разума, между тем как сами производители этих действий, животные, руководствуются слепым инстинктом и не имеют разума. Чей же это разум отпечатлевается в действиях животных? Очевидно, разум Творца их. Укажем на некоторые из этих замечательных явлений.
   1) Исключение воды из общего физического закона. Об этом нами уже говорилось выше.
   2) Как умеряется испарина в человеческом теле в теплых климатах? В теплых климатах солнечный жар может производить чрезмерную испарину в человеческом теле, а чрезмерная испарина производит расслабление. А поэтому если бы в природе не было противодействия чрезмерной испарине, какую солнечный жар может производить в нашем теле, то теплые климаты, столь выгодные для человека во многих других отношениях, были бы неблагоприятны для здоровья людей, особенно тех, которые должны работать и дольше и чаще других находиться под открытым небом. Но чрезмерной испарине в нашем теле противодействует то же самое солнце, которое способно производить ее своею теплотой. От продолжительного действия солнечных лучей кожа наша делается толще, грубее и тверже, а чрез это она становится менее способною пропускать чрез себя испарину. Таким образом, кто больше подвергается солнечному жару и опасности расслабления от чрезмерной испарины, тот больше пользуется и противодействием солнца чрезмерной испарине в теле. Дивное равновесие! Мудрое сочетание противоположных действий в одном творении (солнце) для благодетельного уравновешения одного действия другим! Здесь печать премудрости и благости Творца! Надо присовокупить еще, что если человек и больше потеет в жарких странах, чем в умеренных климатах, то расслабление и вялость, которые от этого могут произойти, также предотвращаются действием солнца на наше тело. Известный английский врач Кильгур в своих «Лекциях о обыкновенных деятелях жизни» говорит, что солнечный свет увеличивает крепость и напряженность мышечных волокон (см.: «Библ. для чт.» Т. 8. Ч. I, 1835 г., смесь, стр. в). От всех указанных нами благотворных действий солнца на наше тело зависит, что рабочие люди так же сильны в тропических, как и в умеренных климатах. Мало того, в жарких странах человек, живущий в тени, укрытый платьем, слаб, нежен, недеятелен и ленив, а, напротив, тот, который принужден трудиться почти нагой под лучами палящего солнца, — силен, бодр, деятелен: посмотрите на китайского мандарина и потом на араба.
   3) Свойства насекомых производить своим умалением род опухоли на древесных листьях. Некоторые насекомые кладут свои яички на древесных листьях. Но если бы эти яички оставались без всякого постороннего покрова, то они едва ли могли бы достигать своего назначения: их могли бы портить дожди, мог бы уносить их ветер, причем они пропадали бы даром под ногами людей и животных или от других случайностей. Но для яичек зиждется, как бы сам собою, уютный покров на листьях, защищающий их от дождя, ветра и разных случайностей. Насекомое производит ужаление в том месте листка, где оно хочет положить свое яичко; а от этого ужаления образуется на листке род опухоли, внутри которой и сохраняется безвредно яичко и беспрепятственно достигает своего назначения. Такие опухоли на листьях можно видеть часто: разорите любую из них, и внутри вы увидите едва приметное насекомое, образовавшееся из яичка. Таким образом, свойство насекомых производить своим ужалением род опухоли на древесных листьях имеет определенную и важную цель.
   4) Выход бабочки из кокона. Шелковичный червяк образует из сока съеденных им шелковичных листьев тонкую, светлую нитку и, прикрепив ее одним концом к веточке шелковичного дерева, начинает делать странные движения: вертясь во все стороны, выпускает он из нижней губы тонкие нити, которые навертывает вокруг себя точно так, как мы навертываем клубок ниток. Такой клубок зовут коконом. Внутри кокона совершается преобразование шелковичного червяка: его лапки, глаза, зубы и мохнатая кожа твердеют и превращаются в жесткую оболочку; через четырнадцать дней эта оболочка лопается, и из нее выходит бабочка. Но для выхода на свет бабочке представляется еще препятствие в коконе, в который она сама себя заперла, будучи червячком. Как же бабочке выйти из своей тюрьмы? Лапки ее слабы и не могут разорвать множества ниток; прежних зубов у нее вовсе нет; нежный язычок ее годится только для того, чтобы пить сладкий сок из цветочных чашечек. Пришлось бы бабочке непременно погибнуть в ее крепкой тюрьме, если бы не было особенного средства к выходу на свет. У бабочки есть как бы волшебный сок: несколько капель этого сока достаточно, чтобы разрушить нитки кокона и открыть бабочке дверь, чрез которую она и вылетает на свет Божий.
   5) Математический инстинкт пчел. Действия чистого инстинкта никогда не приписывались способности суждения, а между тем, они представляют сильнейшие доказательства бытия разумной причины и единства преднамерения в мире. Труды пчел принадлежат к числу самых замечательных фактов в обоих отношениях. Соты их одинаковы видом, соразмерностью и величиною везде, где нам угодно, и этот вид есть тот самый, который, с помощью утонченнейшего анализа, признан математиками за удобнейший и требующий наименее труда и материала. Открытие это сделано лет за сто, и даже способ, подавший к тому возможность, т.е., дифференциальное счисление, изобретен только полувеком ранее, тогда как пчелы уже целые тясячи лет строят по этому неизменному правилу во всех странах земного шара. С удивительной точностью выбирают они для наклона стенок своей маленькой кельи угол в 120 градусов, который давно признан за лучший и удобнейший, а для наклона ее кровли углы в 100 и в 70 градусов, которых свойства не знал ни один человек до восемнадцатого столетия, пока Меклорин не разрешил любопытной проблемы максимов и минимов, недоступной исследованиям без дифференциального счисления. (См.: «Библ. для чт.» Т. XII, смесь, стр. 15,1835 года; сн. «Странник», 1870 г., август.)
   
Ж. Самозарождения в мире нет
   Эта научная аксиома указывает на бытие Бога, виновника первой жизни. Чтобы не терять времени на исторический обзор, поспешим оговориться, что, ввиду прекрасных работ Пастера, все учение о самозарождении рушится в своем основании и что в настоящее время его можно считать только крупной ошибкой. Этот искусный химик доказал самым несомненным образом:
   1. Что можно сохранять в продолжение неопределенно долгого времени известные органические вещества, как растительные, так и животные, даже при соприкосновении с воздухом, лишь бы только этот воздух был приготовлен надлежащим образом.
   2. Что это приготовление вовсе не требует изменения состава воздуха, а простого очищения, освобождающего его от тех зародышей, которые всюду переносит атмосфера.
   3. Что, набирая с надлежащими предосторожностями в стеклянные сосуды атмосферный воздух в разных местах Земли, мы всегда можем рассчитывать найти в числе тридцати сосудов два, три, четыре с таким воздухом, который может быть на неопределенное время введен в соприкосновение с органическими веществами, не вызывая зарождения какого-нибудь живого существа. Одним словом, в среде самой атмосферы встречаются такие области, в которых не находится никаких зародышей.
   4. Что никакое органическое вещество не может служить причиной зарождения живого существа даже тогда, когда оно разлагается при соприкосновении с очищенным воздухом.
   5. Что происходящее само собою на очищенном воздухе разложение этих веществ дает совершенно другие продукты.
   6. Что гниение органических веществ составляет следствие, а не причину существования микроскопических животных или растений, и что, одним словом, собственно, так называемое гниение невозможно без этих существ.
   К этим заключениям, которые резюмированы возможно тщательно, следуя работам Пастера, мы прибавим от себя одно замечание.
   Возрастание числа микроскопических животных в подвергнувшейся брожению массе происходит не везде одновременно, как это было бы, если бы эта масса, сама по себе однородная, была одарена везде теми же творческими способностями, но постепенно распространяется от одной части к другой. Уксусное брожение алкоголя, например, происходит, как это очень хорошо доказал Пастер, только под условием присутствия уксусной бактерии (bacterium aceti). Когда в большой чан, шириной около 0,75 кв. сажени, наполненный разведенным алкоголем, кладут небольшую частицу уксусной микодермы, размножение бактерий, начиная от места, где находится эта частица, и переходя к соседним, совершается быстро. Бактерии, одним словом, воспроизводятся так же, как и все другие живые существа, и, следовательно, снабжены необходимыми для воспроизведения органами. Если бы материя и силы способны были сами по себе производить живые существа, зачем снабжали бы они бактерий этою излишнею для них в таком случае способностью? Почему они отказывались бы от высшего могущества, могущества творить, если бы действительно его имели?
   Не знаю, не заблуждаюсь ли я, но мне кажется, что одно это соображение решает вопрос и ставит теорию самозарождения в число научных басен, имеющих свое происхождение не в чем ином, как в недостаточности наших средств наблюдения.
   Мы можем теперь смело утверждать, что всякое живое существо происходит тем или другим способом, но всегда непосредственно от другого, прежде существовавшего. Оно выходит из зародыша, который уже организован другим существом. (Густав Гирн. Анализ вселенной. М, 1898 г. Стр. 112—114.)
   

3. Биогенезис. (Жизнь возникает из жизни)

   Спор о происхождении жизни двести лет раздирал ученый мир. Две великие школы защищали совершенно противоположные взгляды: одна утверждала, что вещество (материя) может самопроизвольно породить жизнь, другая же — что жизнь может происходить только от прежде существовавшей жизни. Несколько лет тому назад так называемое учение о самопроизвольном зарождении возродилось снова благодаря Бастиану и целому ряду его опытов о возникновении жизни. Выражаясь его собственными словами, он пришел к следующему заключению: «И наблюдение, и опыт, — говорит он, — бесспорно подтверждают, что живое вещество постоянно образуется сызнова по тем же самым законам, которыми определяются все самые простые химические соединения». То есть: жизнь не есть дар жизни; она может возникать сама по себе, она может самопроизвольно зарождаться.
   Это заявление его вызвало на научное поприще целый ряд исследователей, и высшие авторитеты биологической науки снова занялись решением этого вопроса. Необходимые опыты могут быть проделаны каждым человеком, обладающим навыком. Стеклянные сосуды на три четверти наполняются настоем сена или другого органического вещества. Настой этот кипятят, чтобы убить все живые зародыши и затем герметически закупоривают, заграждая тем доступ внешнего воздуха. В воздухе внутри сосуда в течение нескольких часов поддерживается температура кипящей воды; предполагается, что все зародыши в нем убиты, а потому, в случае появления живых существ внутри сосудов, они как бы зарождаются в нем самопроизвольно. В опытах Бастиана, при всевозможных предосторожностях, предпринятых им, чтобы уничтожить все зародыши, в сосудах появлялись мириады живых существ. И потому он утверждал, что живые существа возникали самопроизвольно.
   Но ряд исследователей нашел две важные ошибки в его опытах. Профессор Тиндаль повторил те же опыты, но только с научными предосторожностями, обеспечивающими полное отсутствие зародышей, что составляет его собственное открытие. Он пришел к заключению, что при опытах Бастиана неубитые зародыши все-таки могут оставаться в воздухе внутри сосуда. Если бы воздух был безусловно чист и без всяких зародышей, могли ли бы возникнуть эти мириады живых существ? Он помещал свои сосуды в атмосфере безусловно чистой, что считается вернейшим доказательством полного отсутствия зародышей. Ни малейшего следа жизни при этом не появилось. Он видоизменял различным образом свои опыты, но вещество в воздухе, чуждом зародышей, никогда не порождало жизни.
   На другую ошибку указал Даллингер. Он нашел, что низшие существа обладают поразительной и стойкой жизнеспособностью. Многие из них могут выживать в температуре гораздо высшей, чем та, которой подвергал их Бастиан в своих опытах. Некоторые зародыши почти без вреда переносили воздействие огня.
   Эти опыты положили конец спору. Положительное решение по этому вопросу существует теперь в науке. Насколько наука может что-нибудь решать, она положительно и бесспорно утверждает, что все попытки породить жизнь из мертвого вещества потерпели полную неудачу. Учение о самопроизвольном зарождении должно быть навсегда оставлено. И все люди науки признают, что жизнь может возникнуть только от соприкосновения с жизнью. Гексли решительно заявляет, что учение о биогенезисе, т.е. о возникновении жизни только от жизни, одержало полную победу в наши дни. И Тиндаль, сознаваясь, что желал бы видеть торжество противоположного учения, принужден сказать следующее: «Я утверждаю, что нет ни малейшего достоверного опытного свидетельства в пользу того, что в настоящее время жизнь может возникнуть независимо от предшествующей жизни». (См.: Друммонд. Естеств. зак. в дух. мире.)
   
И. Решение возражений против целесообразности в мире
   Неверующий разум ложной науки восстает на премудрость Божию в мире со своими возражениями против целесообразности. Возражения эти идут и от философии, и от науки. Декарт отвергает телеологическую точку зрения на природу на том основании, что мы не можем знать целей Творца по ограниченности своего ума; но он был бы прав, если бы мы претендовали на абсолютное знание. Гассенди остроумно возражал Декарту, что есть случаи, когда Сам Бог не хочет скрывать Своих целей, но открывает их и выставляет их напоказ всему свету (в примере чего указывает на заслонки сердца). Многочисленнее возражения со стороны естествознания; они заключаются в указании исключений из закона целесообразности в виде существования органов бесполезных (напр., селезенки), так назыв. рудиментарных органов (сосцы у мужчины, перепончатый мускул шеи, червеобразный отросток слепой кишки, куда пища не проникает, но проникнув, ведет к болезни кишечной системы, часто оканчивающейся смертью); органов даже вредных (зубчатое жало пчелы и осы, которое пчела и оса могут вырвать из тела своего врага, вырвать вместе и свои внутренности .
   
   
   Но даже если признать все приводимые факты достоверными (правильно указанными), то заключение из них, выводимое наукою (что нет целесообразности), было бы неправильно; правильным было бы лишь следующее: в природе есть явления целесообразные, есть и нецелесообразные, а потому в конце концов целесообразность природы не абсолютна, а относительна. Но она такова отчасти и на самом деле не только в этом количественном отношении, но и в качественном. «Закрученные рога баранов суть орудия защиты, конечно, менее совершенные, чем прямые рога быков, но все же это орудия защиты; жало пчелы, пожалуй, может причинить ей смерть, но все же это есть защита, и в этом ношении оно уже не абсолютно бесполезно» (Поль-Жанэ, стр. 279). В отношении особенно к рудиментарным органам весьма большую силу имеет то соображение телеологов (приводимое, напр., у В. Кудрявцева: «Начальные основания философии», изд. 2, стр. 264), что «для правильного понимания строя и жизни природы должно брать во внимание не одно только ее настоящее состояние, а и прошедшую ее историю и будущее развитие»: бесполезное теперь было или будет полезно, и многое в природе имеет значение подмостков и лесов строящегося здания. «С теориею целесообразности ничто так не согласно, как постепенное исчезновение бесполезных усложнений (органов)» (Поль-Жанэ, стр. 276). Нельзя отказать в значении и тому обстоятельству, отмечаемому иногда в телеологии, что бесполезность многих рудиментарных органов — мнимая; так, нельзя признать совершенно бесполезными грудные железы у мужчин, иногда отделяющие молоко, волосы на голове, ногти (с уничтожением которых ослабевает необходимая твердость в конечностях пальцев и даже осязание), лобные и ушные мускулы у человека, крылья у страуса и т.п. (см.: Эбрард. Апологетика, § 153). Для правильного объяснения некоторых случаев кажущейся нецелесообразности необходимо также иметь в виду, что природа в своих созданиях преследует не одну пользу, но и красоту. «Природа — это не только практически полезное хозяйство, но и художественное произведение» (Эбрард. § 153); а потому не основательно исключать эстетическую точку зрения в оценке явлений природы вообще, как это делается однако в утилитарно-материалистическом воззрении на природу, где хотя и допускается прекрасное в природе, но всегда в соединении с полезным, и притом в подчинении полезному (так, дарвинизм различным украшениям животных, как их окраска, перья и пение птиц и т.п., дает значение лишь агентов в естественном подборе). Утилитарная точка зрения на природу камень преткновения встречает в растительном царстве, особенно в бесконечном разнообразии в нем форм листьев, цветов, плодов и запаха цветов, не стоящих ни в каком отношении к пользе самих растений; здесь эстетическая тенденция природы дает себя знать слишком явно. Но она обнаруживается и в других областях природы, лучше — всюду. Возьмем животных и человека. Мюллер, рассматривая устройство двигательных органов животных, открывает в нем крупный, по-видимому, недостаток, особенно в расположении рычагов ног, не вполне согласном с законами рычага, требующими, чтобы при возможно меньшей затрате труда достигалось возможно больше движения: «мускулы вообще оказывают (на рычаги ног) действие очень косвенное, не говоря уже о том, что связки их нередко помещены слишком близко к точкам опоры». Но такое расположение вызывается как пользою в конце концов, так и требованиями красоты: «если бы природа расположила рычаги всех членов (животных) самым благоприятным образом, тогда общая структура их тела вышла бы гораздо более сложною, угловатою и тяжелою» (у П. Жанэ, стр. 48).
   Телеология, кроме того, может выставить общие положения, пригодные к объяснению всех случаев нарушения целесообразности и для установки правильных отношений к ним: а) не следует спешить с приговором о нецелесообразности какого-либо данного явления, ввиду ограниченного знания нашего о природе, отсутствия «полного познания природы в целом и частностях» с полным и ясным представлением взаимной связи всех ее частей и явлений. Во всяком случае, авторитетность приговоров должна быть пропорциональна познаниям, далеко не законченным. Очень может быть, что и селезенка имеет какое-нибудь значение в экономии организма» (см.: П. Жанэ, стр. 270 и д.); на эти случаи Дарвин устанавливает такое положение: «мы слишком мало знаем относительно общей экономии организованного существа, чтобы с достоверностью решать, какие модификации могут иметь для него большую и какие меньшую важность» (ibidem, 271). Б) Нелогично вообще от незнания цели сделать вывод о ее отсутствии, особенно в области явлений органических, где целесообразность есть явление специфически господствующее, а явления бесполезности — исключение. Законами индуктивного метода требовалось бы распространение и на данные явления принципа, хорошо объясняющего весь органический мир. «Если закон полезности и приспособленности органов оправдывается бесконечным числом случаев, то было бы совсем нерационально подвергнуть его сомнению из-за того только, что присутствие его не оказывается в нескольких случаях; ибо, по всей вероятности, оказывающийся пробел падает не на сторону природы, а на сторону нашего неполного знания» (Поль Жанэ, стр. 272). В) Возражения против целесообразности особенно бессильными оказываются перед телеологией, стоящей на почве христианской религии, дающей наилучшие средства к правильному объяснению зла в мире без ущерба принципу конечных причин. По смыслу христианского учения о Божественном Промысле, разнообразное существующее в мире зло (физическое и нравственное) не только не нарушает целесообразности, но дает случай для особенного торжества началу конечных причин; чудом всемогущества и премудрости Божией всякое зло, даже грех, направляется к добрым целям и из зла превращается в добро (напр., великое злодеяние на Голгофе); зло, таким образом, становится, в качестве средства для добра, целесообразным.
   Непротиворечие существующего зла закону целесообразности вытекает не только из учения о Промысле, но и из учения об искуплении, особенно в связи с другими учениями, входящими в состав сотериологии, и из всего христианского миросозерцания в целом. По воззрению научно-философской телеологии, природа, или весь мир, устроена для неизменного целесообразного продолжения своего существования. С точки зрения этой общей цели мира (его сохранения) болезни, борьба, страдания, смерть и т.п. суть зло, стоящее в прямом противоречии с целью мира. Но в христианстве на эти и подобные явления существует и может существовать иная точка зрения в связи с отличием в учении о последней общей цели мира. Таковою не признается сохранение мира в его statu quo; сохранение могло быть целью мира лишь первичною — до грехопадения и появления в нем зла. С появлением зла первичная цель уступает место вторичной: она заключается в освобождении, или искуплении, мира от зла, не одного человека, но всей его твари, одинаково с ним разделяющей тяготу зла (Рим. 8:19). Не сохранение этого мира, но новый мир с новым небом и новою землею чрез постепенное превращение этого мира (2 Петр. 3:13) — вот последняя цель и задача мирового процесса, указываемая Откровением! С точки зрения этой цели не может быть и речи о нарушении принципа целесообразности существованием физического зла; напротив, самое зло мира, направляемое Премудрым Промыслом, служит целям трансформации (преобразования) мира, подобно тому как смерть человека служит условием обновления тела (воскресения), гниение зерна в Земле — растения . (П. Светлов, свящ., проф. богословия. Научн. доказат. божеств, хр. рел.)
   
   

9. Факты целесообразности в области живых существ и в особенности в устройстве человеческого организма

   Мы не имеем намерения излагать здесь все те почти неисчислимые факты, которые с большой пользой констатируются обыкновенно в трактатах так называемой физической теологии и которые вместе с тем могут говорить и в пользу целесообразности; мы ограничимся указанием и рассмотрением только немногих и главнейших из этого ряда фактов в качестве примеров, имея в виду главным образом те идеи, которые из них могут быть выведены.
   Явления живой природы, имеющей несомненный характер целесообразности, можно свести к двум главным группам, из коих одну можно назвать группою функций, а другую группою инстинктов. Первые из этих явлений (функции) можно определить как внутренние действия органов, а последние (инстинкты) как внешние действия этих органов, и в особенности органов отношения. В рассмотрении функций мы обратим внимание главным образом на согласие органического механизма с функцией, а в исследовании инстинктов — на согласие действующего механизма с тем следствием, которое он должен производить; с нашей точки зрения, самое поразительное в функции — это структура органа, а наиболее поразительное в инстинкте — это самое действие.
   
а) Органы и функции
   Из всех явлений приспособления самое поразительное представляет структура глаза в ее отношении к акту зрения. Тут природа должна была победить бесчисленные затруднения и выполнить бесчисленные условия для разрешения предстоявшей ей проблемы. Первое необходимое условие функции зрения есть существование нерва, чувствительного к свету; это факт первичный, доселе не поддающийся дальнейшему анализу и потому необъяснимый. Итак, для зрения необходим, прежде всего, нерв, одаренный чувствительностью, и притом специфическою, совсем не похожею на чувствительность, напр., осязательную. Но нерв, просто восприимчивый к свету, сам по себе мог бы служить только для различения дня и ночи; для различения же предметов со всеми их очертаниями или для зрения в собственном смысле слова необходимо нечто гораздо большее — необходим именно целый прибор оптический, более или менее похожий на те оптические приборы, которые создают человеческое искусство. Вот что говорит об этом предмете известный немецкий физиолог Мюллер: «Для того чтобы на сетчатой оболочке глаза могли отпечатлеваться образы предметов, необходимо, чтобы свет, идущий от известных, определенных частей внешнего предмета, непосредственно ли или отраженно, приводил в действие только соответствующие им части сетчатки, а это требует известных физических условий. Свет, исходящий из того или другого светящегося тела, распространяется лучами обыкновенно по всем направлениям, если не встречает к тому препятствий, так что одна светящая точка освещает обыкновенно всю известную поверхность, а не одну только какую-либо точку этой поверхности. Если поэтому поверхностью, подверженною действию света, идущего от известной точки, служит поверхность сетчатки, то свет от этой точки должен вызвать в ней световое ощущение повсеместно, а не в одной только части ее; то же должно случиться и со всеми другими светящимися точками, от которых свет падает на сетчатку». Легко понять, что при таком положении дела никак не могло бы быть зрения в собственном смысле, т.е. раздельного и определенного; потому что сетчатка воспринимала бы только свет, но не образы вещей. «Чтобы внешний свет возбуждал в глазу образ, соответствующий внешнему предмету, для этого, безусловно, необходимо, — учит тот же физиолог, — присутствие особенного снаряда, который был бы устроен таким образом, чтобы свет, истекающий из точек а, b, с, действовал только на изолированные точки сетчатки, расположенные в таком же самом порядке, и который бы не допускал, чтоб одна точка сетчатки была освещаема разом несколькими точками внешнего мира».
   
   
   Что же касается хрусталика, то его устройство представляет один из интереснейших и поразительных примеров целесообразности, а именно, в нем поразительно, прежде всего, то пропорциональное отношение, какое существует между его выпуклостью и плотностью среды, в которой призвано жить животное. «Эта чечевица, — говорит Мюллер, — очевидно, должна быть тем более плотная и выпуклая, чем менее разности представляет плотность ее влаги сравнительно со средою, в которой живет животное; вследствие этого у рыб, напр., где эта разность очень незначительна, хрусталик бывает всегда сферический, а роговая оболочка плоская, между тем как у животных, живущих на воздухе, роговая оболочка имеет более выпуклую, а хрусталик более плоскую форму». Но эта пропорциональность понятна только при предположении, что хрусталик имеет известную цель; из чисто физической причинности она вовсе не следует с необходимостью, так как едва ли можно допустить, что жидкие среды, действуя на хрусталик механически, одним своим давлением в точности определяют ту степень его выпуклости, которая в данном случае необходима для зрения; это, очевидно, есть отношение предусмотрения, а не необходимости.
   Еще более замечательна другая особенность хрусталика, которая лишь в новейшее время обратила на себя внимание. «Если бы глаз был не более как одна простая камер-обскура, все части которой были бы неизменны и неизменно расположены на одном и том же расстоянии от внешнего предмета, то понятно, что в таком случае всякий предмет мог бы быть видим лишь на одном определенном расстоянии. Но всякий по опыту знает, что нашему зрению чуждо такое несовершенство, ибо глаз наш, обращенный на какой-либо предмет, положим, на металлическую блестящую проволоку, отстоящую от него на пятнадцать сантиметров, может видеть эту проволоку в отчетливом очертании и тогда, когда она будет отодвинута от него на тридцать, а при хорошем зрении — даже и далее, на сорок и пятьдесят сантиметров. Это значит, что глаз наш обладает способностью приспособления, которую мы и сознаем в нем; так, напр., когда мы обращаем взор на две светящиеся точки, находящиеся на различных от нас расстояниях, то мы ясно чувствуем при этом усилие, делаемое глазом для того, чтобы видеть последовательно сперва ближайшую из них, а потом отдаленнейшую». Эту способность глаза физиологи и физики объясняли различно, но в настоящее время можно считать доказанным, что одна коренится в хрусталике. Самыми точными опытами доказано, что хрусталик способен изменять кривизну поверхностей, которые его окружают. Вследствие воздействия воли, сущность которого пока еще неизвестна, хрусталик может выгибаться то более, то менее и тем самым изменять степень выпуклости, которою определяется преломление светового луча; эти изменения кривизны по измерению доходят до одной сотой миллиметра, и они в точности те самые, которые требуются теорией для того, чтоб образы предметов, находящихся на различных расстояниях, могли явственно отпечатлеваться на сетчатке. Этот результат подтверждается и наблюдением над страдающими катарактой, у которых способность различения расстояний всегда очень слаба.
   Не лишне будет указать в устройстве глаза и на ту особенность его, далеко еще не объясненную, но не подлежащую сомнению, которая известна под названием ахроматизма глаза; она состоит в способности глаза исправлять тот недостаток чечевицеобразных стекол, который в оптике называется аберрацией лучепреломления. Когда два таких стекла заметной кривизны находятся одно подле другого, то между ними появляется более или менее широкая черта, окрашенная цветами радуги, — так бывает, по крайней мере, с образами предметов, если смотреть в этого рода стекла. Ньютон считал этот недостаток наших оптических снарядов неисправимым. Действительно, он лишь отчасти устранен в стеклах, так называемых ахроматических; но если человеческое искусство не может достигнуть полного ахроматизма, то глаз от природы обладает им, как это видно, напр., из того, что когда мы смотрим на белый предмет, лежащий на черном фоне, то не замечаем никакой посредствующей черты. Очень может быть, что и этот ахроматизм не вполне совершенный, но все же он вполне достаточен для практического обихода. Это свойство нашего глаза далеко не так важно для зрения, как предыдущие условия, потому что и без ахроматичности он видел бы предметы раздельно, только не в таком точно виде, как теперь их видит; но никак, однако же, нельзя отрицать, что при ахроматичности глаза различение предметов становится гораздо удобнее.
   В ряду фактов целесообразного устройства органа зрения укажем, наконец, на ту роль, которую играют в акте зрения разные внешние органы, которые, не составляя частей глаза, служат некоторым образом покровителями его, каковы — веки и ресницы. С давних пор и без всякого труда люди замечали, что эти органы предохраняют глаз от засорения разными вредными для него веществами, но до последнего времени никто не подозревал другой не менее важной роли этих органов — именно их способности задерживать и не пропускать к глазу так называемые ультрафиолетовые лучи, т.е. те световые лучи, которые в солнечном спектре лежат за фиолетовыми лучами, и хотя невидимы для глаза, но, несомненно, существуют, так как они оказывают явное химическое действие на фотографическую пластинку; эти лучи света, как доказано, очень вредно действуют на сетчатку глаза. Кроме того, Жансон многочисленными и точными измерениями доказал, что эти покровительственные среды имеют также способность задерживать почти все инфракрасные лучи светового спектра, которые, проникая в глаз, могли бы разрушить слишком нежную ткань сетчатки. Таким образом, благодаря этим органам, которые кажутся побочными, только те лучи света передаются нерву, которые обусловливают акт зрения, не повреждая его органа. Этими фактами можно и закончить перечисление того, какое множество условий должно было соединиться для того, чтобы сделать глаз способным к той важнейшей функции, которую он выполняет в организме.
   Мы потому так подробно остановились на органе зрения, что этот орган из всех других органов имеет наибольшее количество приспособлений, и притом в условиях наиболее заметных. Но аналогичные наблюдения можно сделать и на органе слуха. Конечно, этот орган не может в рассматриваемом отношении сравниться с глазом; чтоб обеспечить воспроизведение образов и после зрения рассеянного достигнуть зрения раздельного, необходим особый, в высшей степени сложный аппарат; но чтоб сделать возможным слышание звуков, нужен только какой-либо проводник звука, и так как всякое вещество в известной мере способно проводить звуковые волны, то функция слуха возможна и при какой бы то ни было структуре органа. Однако ж и тут природа должна была соблюдать немало предосторожностей, из которых важнейшие касаются различия той среды, в которой предназначено жить животному. Вот что говорит об этом Мюллер: «У животных, которые живут на воздухе, звуковые волны приражаются прежде всего к твердым частям организма, и в частности органа слуха, и отсюда уже идут к водянистой жидкости ушного лабиринта. Сила слуха у этих животных зависит, таким образом, прежде всего от той степени, в какой твердые части слухового органа способны воспринимать воздушные волны, потом — от степени сжатия, которое испытывают сотрясенные мускулы этих частей в тот момент, когда им передаются вибрации воздуха, и, наконец, от степени, в какой лабиринтная вода способна воспринимать вибрации, происшедшие во внешних частях слухового органа. Вся наружная часть органа слуха, таким образом, рассчитана на то, чтобы сделать передачу вибраций воздуха твердым частям, которая сама по себе представляет немало трудностей, наиболее легкою. Что же касается животных, которые живут и слышат в воде, то здесь задача слуха совсем иная. Средою, передающею звуковые вибрации, служит здесь вода; она проводит их к твердым частям тела животного, откуда они идут еще раз в воду ушного лабиринта. Здесь интенсивность слуха зависит от степени той силы, с какою твердые части слухового органа способны воспринимать сотрясения водяных волн, произведенные волнами воздуха, с тем чтобы снова передать их воде, и от степени сжатия, испытываемого сотрясенными мускулами во время этой передачи. И здесь, значит, вся наружная часть слухового органа рассчитана на то, чтоб облегчить эту передачу». Таким образом, оказывается, что условия слуха повсюду вполне приспособлены к тем двум различным средам, в которых должно жить животное. Пусть объяснят теперь защитники слепого механизма природы, каким это образом одна чисто физическая причина, которая вовсе не могла иметь в виду различных свойств той или другой среды, тем не менее, в устройстве органа слуха так верно приспособлялась к этим свойствам, — почему это две различные системы слухового органа не встречаются вперемежку, случайно, в той и другой среде вместе, а напротив, система, приспособленная к воздуху, встречается только в воздухе, а приспособленная к воде встречается только в воде. Нам могут сказать на это, что животные, у которых не оказалось бы такого приспособления, как лишенные средств защиты и самосохранения, неизбежно должны были погибнуть и что поэтому-то мы и не видим нигде следов их. Но мы вовсе не понимаем, почему же животные, лишенные слуха, должны бы непременно погибнуть, когда многие из них и ныне живут без слуха; этот недостаток мог бы быть вознагражден каким-либо другим средством защиты и сохранения. Таким образом, вопрос: вследствие чего же структура уха находится в согласии с его употреблением, — остается в полной силе. Ясно, что причина чисто физическая и механическая никак не может быть достаточною причиною такого верного соответствия.
   Мы боимся утомить читателя, входя в такое же подробное обозрение всех частей организации, хотя между ними весьма мало найдется таких, которые не привели бы к подобным же выводам, и считаем достаточным указать только на факты наиболее разительные и решительные, именно:
   Во-первых, на формы зубов — режущих, разрывающих и растирающих, которые так приспособлены к образу жизни животного, что для Кювье служили самыми решительными и характерными признаками животного, — на способ их прикрепления и прочность основания, так хорошо соотнесенные и с законами механики и с их употреблением, на покрывающую и охраняющую их эмаль вместо той костной плевы, которая покрывает все другие кости, но для зубов не годится по причине своей чувствительности и нежности.
   Во-вторых, на надгортанник, служащий как бы дверью к дыхательному горлу, который опускается наподобие моста, когда пища входит в пищевод, и поднимается сам собою, как на пружине, когда пища пройдет, чтобы не прерывалась функция дыхания.
   В-третьих, на закругленные и продолговатые волокна пищевод, которые своим перистальтическим движением обуславливают движение пищи, — феномен, из одного закона тяжести решительно необъяснимый: только благодаря этой механической комбинации глотание оказывается возможным, несмотря на горизонтальное положение пищевода . В-четвертых, на структуру сердца, так удивительно приспособленную к той великой функции, которую оно выполняет в организации, на его разделение на две полости — правую и левую, без всякого сообщения друг с другом, чтобы кровь не переходила из одной в другую, и подразделение их, в свою очередь, на две другие — ушки и желудочки, чьи движения взаимно координированы таким образом, что сокращение ушек вызывает расширение желудочков и наоборот; на концентрические и лучистые фибры, из которых состоят перепонки сердца, — фибры, действие которых не вполне еще известно, но которые, без всякого сомнения, содействуют тому двойственному движению расширения и сжимания (diastola и systola), которое служит движущим принципом кровообращения; — наконец, на различные заслонки, из коих заслонка трехостриевая препятствует крови возвращаться из правого желудочка в правое ушко, а заслонки сигмообразные не допускают ее возвращаться сюда же из легочной артерии, точно так же как на другой стороне заслонка митрообразная препятствует возвращению крови из левого желудочка в левое ушко, а заслонки сигмообразные пропускают кровь в аорту, но не позволяют ей оттуда возвращаться. Чтобы объяснить без конечной причины столь сложный и в то же время столь простой механизм: простой по единству принципа, сложный по множеству действующих частей, — нужно допустить, что некая физическая причина, действуя по данным законам, случайно натолкнулась на самую совершеннейшую из всех возможных систем обращения крови, что в то же самое время другие причины, такие же слепые, произвели самую кровь и в силу других законов заставили ее течь в сосудах, так хорошо расположенных, и, наконец, что эта кровь, обращающаяся в этих сосудах, вследствие нового стечения обстоятельств, по непредвиденной случайности, оказалась полезною и необходимою для сохранения живого существа. В-пятых, на аппарат человеческого голоса. «Изучая человеческий голос, — говорит Мюллер, — изумляешься бесконечному искусству, с которым устроен его орган. Ни один музыкальный инструмент, не исключая даже органа и фортепиано, не может выдержать сравнения с ним. Некоторые из этих инструментов, как, например, духовые трубы, не допускают перехода от пиано к форте, а у других, как, например, у всех ударных, недостает средств поддерживать звук. Орган имеет два регистра — регистр труб духовых и регистр труб с язычками — и в этом отношении похож на человеческий голос с его регистрами — грудным и фальцетным. Но ни один из этих инструментов не соединяет в себе всех выгодных условий звука, как человеческий голос; голосовой орган имеет то преимущество пред всеми инструментами, что он может передавать все звуки музыкальной шкалы и все их оттенки посредством одной духовой трубы, между тем как самые совершенные инструменты с язычками требуют особой трубы для каждого звука». Но кроме этого важного преимущества, человеческий голос обладает другим, еще более важным — именно, способностью артикуляции, которая стоит в такой тесной связи с выражением мысли, что мысль, по-видимому, даже невозможна без слова: связь эта имеет не одно только философское, но и физиологическое основание, ибо известно, что паралич мозга всегда сопровождается более или менее полным отнятием языка.
   
   
б) Инстинкты
   Другой связный ряд фактов, служащих основанием для теории целесообразности, представляет область явлений так называемого инстинкта животных. Констатировать этот род фактов для нас тем более важно, что аналогия между функцией и инстинктом, на наш взгляд, должна служить самым главным основанием для доказательства целесообразности организма. Здесь не место излагать теорию инстинкта, и мы ограничимся только заимствованием у натуралистов того, что наиболее известно и вероятно относительно природы этой силы и ее различных видов.
   «Главное, что отличает инстинктивные действия от действий сознательных, или разумных, — говорит Мильтон Эдварс, — это то, что они не суть следствия подражания и опыта, что они выполняются всегда одинаковым образом и, по всей видимости, не предваряются предусмотрением ни их результата, ни пользы. Рассудок предполагает суждение и выбор, инстинкт же, напротив, есть слепое побуждение, которое заставляет животное действовать определенным образом; действия его хотя и могут иногда видоизменяться опытом, но они вовсе не зависят от него».
   И действительно, если против какой теории стали бы решительно все факты, то это против той, которая вздумала бы объяснить инстинкт индивидуальным опытом животного. Вот, например, что говорит об инстинктах пчел Реомюр: «Едва только успеют обсохнуть все части молодой пчелы, едва только крылья ее получат способность шевелиться, как она уже знает все то, что будет делать в продолжение всей своей жизни. Пусть не удивляются тому, что она так заблаговременно и так хорошо обучена; ведь она обучена Тем же, Кто ее создал. Она, по-видимому, отлично знает, что рождена для общества: как и другие пчелы, она вылетает из общего жилища и летит, подобно им, искать цветы, летит одна, вовсе не тревожась о том, удастся ли ей возвратиться обратно в улей, хотя бы это было с нею в первый раз. Если она впивается в цветок и извлекает из него мед, то это делает она не столько с тем, чтобы подкрепить себя пищей, сколько с тем, чтоб начать работу для общего блага, так как после первого же полета она приносит иногда сбор неочищенного воску. Естествоиспытатель Маральди уверяет, что он видел пчел возвращающимися в улей с двумя большими шариками этого вещества на крыльях в тот самый день, как они родились». Тот же автор говорит об осах: «Я видел, как эти мухи в самый день своего превращения улетали в поле и принесенную добычу разделяли между червями». Другой естествоиспытатель, между прочим, говорит: «Что делает моль, выходя из своего яйца совершенно нагою? Сейчас же после рождения она чувствует неудобство своей наготы, и это внутреннее чувство заставляет ее позаботиться об одежде, она ткет себе одежду, а когда эта одежда станет очень узка, то имеет искусство разрезать ее сверху и снизу и делать просторною, соединяя оба конца ее. Мать этого животного имела предосторожность положить яйцо его в таком месте, где новорожденное могло бы найти вещество и для своей одежды, и для своей пищи... Паук и муравей-лев еще не видели, а тем более не ели тех насекомых, которые должны служить им пищей, а между тем уже усердно расставляют им сети, делая паутину, копая канавы... Каким образом червь, который существует всего несколько дней и который с момента рождения находился в какой-нибудь подземной пещере, мог бы изобрести искусство прясть коконы или приобрести его путем научения или примера? То же до́лжно сказать и о тех животных, которые высиживаются в песке лучами солнца; едва только вылупятся они, как тотчас же бросаются в воду без всякого проводника». «Известный Сваммердам делал подобное наблюдение над водяной улиткой, которую он сам вынул из матки вполне сформированною. Это маленькое животное, быв брошено в воду, стало сразу плавать, двигаться в разных направлениях и пользоваться всеми своими органами так же хорошо, как и его мать, и показывало равное с нею искусство, то уходя в раковину, чтоб погрузиться на дно, то выходя из нее, чтоб подняться на поверхность воды».
   Эти свидетельства и эти наблюдения самым решительным образом показывают, что инстинкты суть врожденные искусства и что, следовательно, природа (животных) получает от природы же скрытую ли некую силу или неизвестный механизм, которые сразу, без подражания, без опыта, без навыка совершают ряд действий, относящихся к пользе животного. Инстинкт, таким образом, есть искусство; но всякое искусство есть связная система действий, приспособленных к будущему определенному результату; значит, в инстинкте отличительная черта целесообразности выступает на вид в превосходной степени.
   Перейдем к обзору и анализу разных видов инстинкта. Все вообще инстинкты можно разделить на следующие три главные класса: 1) инстинкты, относящиеся к сохранению индивидуума, 2) инстинкты, относящиеся к сохранению рода и 3) инстинкты, касающиеся отношений животных друг к другу, — другими словами — инстинкты индивидуальные, инстинкты домашние, или семейные, и инстинкты социальные.
   1) Инстинкты, относящиеся к сохранению индивидуума.
   а) Предрасположение у животных к известному роду пищи. Обоняние и вкус — вот те орудия, которыми руководятся животные в выборе пищи; но за главную причину, побуждающую животных употреблять в пищу только то, что действует таким или иным образом на их чувства, может быть признан только особый инстинкт. Замечательно, что этот инстинкт иногда вдруг изменяет свое направление и заставляет животное в известный период его развития совсем оставить свой прежний образ жизни; так, например, известные насекомые в состоянии личинки бывают плотоядными, а в совершенном виде становятся травоядными, и наоборот. Относительно этого первого рода инстинктов следует заметить, что если бы даже удалось объяснить их обонянием (предполагая, что каждый вид животных руководится ощущениями, которые ему нравятся), то при этом все еще осталось бы непонятным, каким образом чувство запаха согласуется с пользою животного, и почему обоняние не влечет его к веществам вредным и ядовитым, так как между удовольствием внешнего чувства и потребностями внутренней организации не существует никакого необходимого отношения: это точное приспособление их друг к другу, видимо, таким образом, есть результат предустановленной гармонии.
   б) Средства, употребляемые плотоядными, чтобы обеспечить себе приобретение добычи. Вот несколько замечательных примеров. Муравей-лев двигается медленно, и то с трудом, поэтому инстинкт побуждает его копать в мелком песке маленькую ямку в форме воронки, потом лечь на дно этой западни и терпеливо выжидать, пока какое-либо насекомое не упадет в эту маленькую пропасть; если же жертва старается ускользнуть или останавливается в своем падении, то он оглушает ее и заставляет падать на самое дно норы, щедро осыпая ее песком при помощи своей головы и челюстей. Пауки устраивают свои западни еще замысловатее. Расположение нитей их паутины разнообразится по роду пауков; иной раз оно не представляет никакой правильности, но иногда бывает так изящно, что удивляешься, как такое маленькое животное могло соткать такую искусную и такую большую основу, как, например, основа наших садовых пауков. Некоторые же пауки, кроме того, умеют еще этою основою спеленать свою жертву... «Некоторые рыбы обладают искусством обрызгивать каплями воды насекомых, живущих на водяных травах, чтоб они падали в воду». Примеров подобного рода хитростей, одних и тех же у каждого вида животных, употребляемых ими с самого раннего возраста, следовательно, прежде всякого подражания и опыта, можно привести тысячи.
   в) Инстинкт накопления, или запаса. «Белки во время лета собирают провизию из орехов, желудей, сосновых и еловых шишек и в дуплистых деревьях устраивают для нее свои магазины; они имеют обычай делать большие запасы и помещать их во многих тайниках, которые зимою легко находят, несмотря на то, что они бывают занесены снегом». «Другой грызун — сибирский сеноставец — не только собирает траву, которая для него будет нужна в течение очень длинной зимы, но, подобно нашим фермерам, нарезав самых здоровых и сочных трав, прежде всего растряхивает их, чтоб они получше высохли на солнце, потом сгребает их в копны, чтоб защитить от дождя и снега, и, наконец, под каждым из этих складов роет подземную галерею, ведущую к его жилищу, располагая ее так, чтобы ему можно было удобно, когда нужно, посещать свои склады провизии».
   г) Инстинкт постройки. «Шелковичный червь делает кокон для своей метаморфозы в нем; кролик роет себе нору, бобр строит хижину». «Хомяк строит себе подземное жилище с двумя проходами, из коих один кривой для выкидки вырытой земли, а другой перпендикулярный для входа и выхода; эти проходы ведут к известному числу круглых пещер, соединяющихся между собою горизонтальными ходами; из них одна служит жилищем животного, а все остальные его магазинами». «Некоторые пауки (mygales) устраивают себе жилище, отверстие которого закрывается настоящею дверью с шарниром, — именно, роют в глинистой земле род цилиндрического колодца длиною от 8 до 10 сантиметров, покрывают стенки его очень прочным известковым раствором, потом из перемежающихся слоев растворенной земли и нитей, соединенных в ткань, устраивают крышку, как раз приходящуюся к отверстию жилища, которая открывается только наружу; шарнир, на котором держится эта дверь, образуется продолжением волокнистых пластов, от точки своего контура спускающихся к стенкам расположенной внизу трубы, где они образуют род надетого на нее хомута, служащего ей наличником; наружная поверхность этой крышки шероховата и едва отличается от окружающей земли, но внутренняя поверхность ее гладка; кроме того, на стороне, противоположной шарниру, расположен ряд маленьких дырочек, в которые животное вкладывает свои лапки, чтоб лучше держать дверь, когда какой-либо неприятель станет ломиться в нее силою».
   2) Инстинкты, относящиеся к сохранению рода, а) Предосторожности при кладке яиц. «Между феноменами, могущими дать ясное понятие о том, что такое инстинкт, особенное внимание обращает на себя феномен, наблюдаемый у известных насекомых в то время, когда они кладут яйца. Эти животные никогда не увидят своего потомства и не могут иметь никакого опытного понятия о том, что станется с их яйцами, и однако же они имеют привычку подле каждого из своих яиц класть запас каких-либо веществ, пригодных для питания личинки, которая из них выйдет, и это даже в том случае, когда образ жизни личинки совершенно отличен от их собственного и когда собираемая им пища для них самих бывает вовсе непригодна и не нужна. Очевидно, что в этих действиях ими не может руководить никакое размышление, потому что если бы они и имели способность размышлять, то у них нет тех данных, которые могли бы привести к подобным заключениям; значит, они делают все это по необходимости, слепо». Приведем несколько примеров инстинктивных действий этого рода. О насекомом могильщик (Necrophores) известно следующее: «самка его, собираясь класть яйца, всегда старается закопать в землю труп крота или другого какого-либо маленького четвероногого, куда и кладет яйца, так что ее потомство с первых минут по рождении находится среди веществ, наиболее способных служить ему пищей». «Насекомые pompiles в зрелом возрасте живут на листьях, но личинки их плотоядные; почему матери их в заботе об их прокормлении кладут подле своих яиц в устроенном гнезде трупы пауков и гусениц».
   б) Устройство гнезд. Удивительное искусство, обнаруживаемое птицами в устройстве гнезд, настолько очевидно и известно, что нет нужды на нем настаивать; довольно будет привести несколько примеров его. «Одно из самых замечательных гнезд — это гнездо saya — маленькой индийской птички, очень близкой к нашему снегирю: формою своею оно напоминает бутылку и висит на нескольких ветвях, столь гибких, что не только обезьяна, змея, но даже белка не может добраться до него; мало того, чтоб сделать его еще более недоступным для многочисленных своих врагов, птичка делает отверстие в нем не сверху, а снизу, так что сама может попасть в него не иначе как только прямо с лету; гнездо внутри имеет два отделения, из коих одно занимает самка, сидя на яйцах, а другое — самец, увеселяя свою подругу пением во все время, пока она выполняет свои материнские обязанности». «Sylvia sutoria, хорошенькая птичка, берет два древесных продолговатых, копьевидных листа и сшивает края их втачку с помощью стебля гибкой травы вместо нитки; затем самка наполняет образовавшуюся таким образом сумку пухом и в это мягкое ложе кладет свое потомство». «Иволга наших стран делает то же самое с тем различием, что она скрепляет свое гнездо не травою, но нитками, украденными в ближайшей хижине; спрашивается, как же она обходилась в данном случае, пока искусство изобрело прядильни и нитки?» «Чомга, или нырка (ныряющая утка), высиживает детенышей на настоящем пароме, который плавает на поверхности наших прудов. Паром этот есть не что иное, как куча толстых стеблей разных водяных трав; так как эти стебли содержат в себе значительное количество воздуха и так как, кроме того, выветриваясь, они выделяют различные газы, то эти обстоятельства делают гнездо из них более легким, чем вода, и оно плавает на ее поверхности в уединенных местах среди тростников и камышей. Здесь-то — на этом импровизированном судне — самка на своем мокром ложе согревает свое потомство; но если вдруг откроет ее какой-либо любопытный или что-либо ей угрожает, тогда дикая птица погружает одно из своих крыльев в воду и, действуя им как веслом, начинает двигать свое жилище и удаляться; маленькая лоцманша пригоняет, таким образом, свой утлый челн куда ей угодно — это своего рода плавучий островок».
   3) Инстинкты общественности.
   Мы не будем останавливаться долго на этом классе инстинктов, так как они имеют гораздо меньшее значение с точки зрения, нас занимающей, и ограничимся только указанием на два различные рода или класса обществ в мире животных — именно, обществ случайных и обществ постоянных. К 1 классу могут быть отнесены соединения хищных зверей — гиен, волков, которые собираются для ловли добычи, а потом опять расходятся; ассоциации животных путешествующих (ласточек, голубей, саранчи, сельдей), которые распадаются по окончании путешествия; увеселительные кортежи попугаев, которые собираются вместе купаться и порезвиться в воде, но потом разлетаются, и т.п. Ко 2 классу должны быть отнесены всем известные колонии бобров, ос, пчел, муравьев». (Извлеч. в сокращ. из кн. «Конечные причины» Поля Жанэ, перев. с франц., 1878 г.)
   

10. Целесообразность в устройстве человеческого организма, приспособленного к самозащите от вредных внутренних и внешних влияний

   Посмотрим, что может угрожать организму? Вот классификация, которою нам часто придется пользоваться: 1) внешняя температура, 2) травматизм, 3) паразиты, 4) яды. Вот враги, которых надо остерегаться. Мы увидим, что чаще всего именно кожа, благодаря своей пассивной сопротивляемости, замечательно подходит для защиты нас от всевозможных врагов.
   Прежде всего, кожа представляет замечательный аппарат защиты против внешней температуры, холода и тепла. Она противодействует потере лучистой теплоты так превосходно, что мы для защиты от холода не придумали пока ничего лучше, чем одежды из меха животных. Если сбрить шерсть, то многие небольшие животные при этом погибают; они умирают от холода, потому что их превосходную защиту заменили голой кожей, которая хотя, без сомнения, защищает, однако недостаточно.
   Кожа также неплохой защитник и против травматизма. Даже у человека, внешний покров которого менее совершенен, нежели у других животных, она и эластична, и крепка настолько, что при сильных травмах внутренние органы могут разрушиться, а кожа остается по-прежнему не поврежденной.
   Уже много спорили о том, может ли вихрь, образуемый пролетающим ядром, причинить смерть; на самом деле, он производит разрушение внутренних органов в то время, как кожа остается, по-видимому, не поврежденной.
   Большею частью у животных кожа, благодаря своей толщине, представляет прекрасную защиту; у слона, гиппопотама, крокодила она не пробивается обыкновенными пулями даже лучших ружей; необходимы разрывные пули, чтобы разрушить эту крепкую кирасу.
   Шерсть и перья служат не только для сохранения тепла, они сопротивляются также и травме; грива льва достаточно толста, чтобы сопротивляться укусом и ударам сабли, и все охотники знают, что если большая птица имеет сложенные крылья, то необходим свинец большого калибра, чтобы ее убить.
   Другое замечательное свойство кожи — это сопротивление электрическому раздражению. Она плохо проводит электричество, что позволяет электрическим явлениям, происходящим внутри организма, не рассеиваться и не дозволяет электрическим колебаниям воздуха влиять на наше тело. Это сопротивление кожи в 10 — 30 тысяч раз больше, нежели других органов. При измерении сопротивления тела электрическому току сопротивлением внутренних органов совершенно пренебрегают.
   Для микробов кожа вполне непроходима. Если кожа не повреждена и эпидерма цела, то никогда ни один микроб не проникнет через нее.
   Кожа также прекрасно защищает от проникания химических ядов. В классических сочинениях постоянно говорят о всасывании ядов через кожу, но это неправильно, и я охотнее говорю о неспособности всасывания кожею; и в самом деле, если оно и существует, то в самой ничтожной степени.
   Можно увеличить содержание в ванне стрихнина, мышьяка или ртути в тысячу раз больше, нежели это необходимо для того, чтобы убить 10 человек и что же? — через час пребывания в воде нет доказательства, что в тело проникли хотя бы следы одного из этих веществ. Необходимо, конечно, удостовериться, чтобы небольшое количество яда не проникло через слизистые оболочки или какое-либо повреждение кожи. Итак, кожа не всасывает, и можно прикасаться к самым ядовитым веществам, не опасаясь дурных последствий.
   Таким образом, по отношению к температуре, травматизму, микробам и ядам кожа, как мы видим, представляет замечательно устроенный покров, допускающий организм совершать свое развитие, не подчиняясь вредным влияниям внешних перемен.
   Прежде, нежели закончить историю развития пассивных сил самообороны организма, необходимо сказать несколько слов о влиянии анатомического расположения частей. Прежде всего, устанавливается факт, что самые важные органы лучше всего защищены. Спинной мозг, который является центром всего организма, помещен в полость с весьма прочными стенками, покрытыми, в свою очередь, толстым мышечным слоем. Головной мозг помещается в черепе, прочность которого несравненна. Глаз защищен не только костными стенками орбиты и скуловой костью, но также еще целым рядом подвижных защитников: бровями, веками, ресницами.
   На конечностях наиболее важные части расположены глубже других. Так, например, артерии помещаются более глубоко, нежели вены, как будто бы природа знала, что ранение артерии опаснее, нежели нарушение целости вены.
   Все эти факты позволяют понять, как может продолжаться нормальное состояние организма, несмотря на резкие перемены среды и всевозможные опасности. (Извлеч. в сокращ. из кн. Шарля Ришэ «Самозащита организма». Спб., 1895 г.)
   
Способы самозащиты организма
   
а) Термическая среда
   Физиологи разделяют животных на два класса. Одни сохраняют свою температуру неизменной, как бы ни изменялись условия окружающей среды: это теплокровные животные; другие, напротив, следуют точно за изменениями температуры внешней среды: это холоднокровные животные.
   Понятно, что мы займемся только теплокровными животными (млекопитающие и птицы), потому что только они обладают известным средством самозащиты против тепловых перемен среды; для других оно не нужно.
   Сначала мы займемся борьбой с холодом. Чаще всего приходится защищаться от холода, потому что, кроме редких исключений, температура среды ниже нашей собственной; приходится, следовательно, почти всегда приучаться к холоду больше, нежели к теплу.
   Реакция против холода становится понятной, если допустить, что мы представляем химические приборы, производящие и теряющие теплоту; отсюда двойной путь к приспособлению, по отношению к образованию и к потере теплоты.
   Это регулирование можно сравнить с тем равновесием в делах, которое старается поддержать коммерсант, то увеличивая получку, то уменьшая свои расходы.
   Мы имеем расходующий аппарат — тепловое лучеиспускание, и вырабатывающий прибор — образование теплоты внутри организма.
   Посмотрим сначала, каковы те процессы, посредством которых регулируется изменение лучеиспускания.
   В нормальном состоянии мы теряем посредством лучеиспускания известное количество теплоты; в этом можно убедиться, помещая животное в калориметр, — это наша тепловая потеря; чем лучеиспускание больше, тем больше мы тратим теплоты.
   Многочисленными опытами доказано, что лучеиспускание усиливается при повышении температуры. Если измерять количество теплоты, теряемой кроликом при температуре от 0 † 15°, то увидим, что при 0° оно очень мало, при 15° гораздо больше, вследствие этого и происходит уравновешивание с внешней температурой; как будто бы он создан именно таким образом, чтобы терять больше тепла, когда жарко, и как будто он понимает, что ему необходимо сохранять всю свою теплоту, когда температура понижается, и растрачивает ее с большею смелостью, когда она поднимается.
   Это регулирование в большинстве случаев происходит вследствие изменений кровообращения на поверхности кожи. Чем больше протекает крови по кожной периферии, тем больше лучеиспускание. Когда существует прилив и краснота кожи, тогда увеличено лучеиспускание, когда капиллярное кровообращение уменьшается, тотчас же понижается и отдача теплоты.
   Это доказывается самым простым наблюдением. Когда внешняя температура повышается, кожа краснеет, к лицу приливает кровь, температура конечностей повышается, и организм может терять больше теплоты, потому что снаружи тепло. Наоборот, если внешняя температура понижается, кожа бледнеет, обесцвечивается, конечности становятся холодными, анемичными, кровообращение в коже доходит до минимума, чтобы не терять драгоценного тепла, столь необходимого для внутренних органов.
   Если предположить, что величина лучеиспускания при 0° ­­ 1000, то при 5° она ­­ 1600, 10° ­­ 2000, 14° ­­ 2600 (это для кролика).
   Весьма важно остановить на этом факте наше внимание, потому что он устанавливает довольно определенное различие между живым существом и инертным предметом. Последний теряет тем больше теплоты, чем ниже температура среды. Ньютон прекрасно доказал, что при одинаковой поверхности лучеиспускание вполне пропорционально разнице между температурой тела и среды. Поэтому, для того чтобы не подчиняться закону Ньютона и относиться совершенно обратно, живое существо должно обладать активным регулятором, который и заключается в изменении кожного кровообращения.
   Довольно трудно в калориметрических опытах отделить часть теплоты, происходящую вследствие лучеиспускания, от образующейся вследствие усиленной продукции ее. Но вообще, определяя сумму тепла, выделяемого кроликом, мы узнаем только ту часть, которая происходит вследствие лучеиспускания. Если, однако, измерение продолжается долго, то понятно, что только в случае постоянного сохранения одинаковой температуры вся сумма отделяемого тепла происходит путем лучеиспускания. Было бы лучше для правильного определения образования тепла измерять химические процессы, т.е. потребление кислорода, потому что последнее всегда сопровождается образованием тепла и оба процесса идут параллельно.
   Посмотрим, как влияет внешняя температура на потребление кислорода.
   Результат очень ясен. По мере понижения внешней температуры, оно повышается; вот превосходный регулятор, благодаря которому животное может долго противостоять внешнему холоду.
   Очевидно, такое регулирование может происходить только посредством нервной системы, и притом различно для разных существ, потому что различные ткани, мышцы, железы, слизистые оболочки почти одинаковы у больших и малых существ, но нервная система их реагирует совершенно различно.
   У малых, где необходимо много теплоты, она усиливает горение, у больших, у которых потеря тепла меньше, она ослабляет силу горения.
   Следующий опыт подтверждает это положение.
   Если взять двух собак различного роста, то окажется, что величина окисления обратно пропорциональна росту. Собаки особенно удобны для таких экспериментов, потому что именно они бывают самого различного веса.
   Эта разница в силе горения у больших и малых собак зависит от нервной системы. Если, в самом деле, дать животным хлорал, то различие исчезает: большие и малые животные отделяют одинаковое количество тепла на единицу веса, это явное доказательство значения нервной системы для регулирования интенсивности горения, потому что при ее параличе оно пропорционально массе, а не поверхности лучеиспускания.
   Есть другой способ произвести этот опыт без калориметра; надо дать одновременно хлорал двум собакам, большой и маленькой; предоставленные влиянию холода, обе замерзают, но маленькое животное несравненно раньше.
   Все эти факты приводят нас к тому главному выводу, что только благодаря нервной системе возможно сохранение постоянной температуры животного; она уравновешивает химические процессы горения — источника животной теплоты — с лучеиспусканием в окружающую среду, которое зависит, в свою очередь, от окружающей температуры и величины поверхности лучеиспускания.
   Все ткани организма участвуют в горении, но главная роль принадлежит действительно мышцам, прежде всего потому, что они по весу составляют 50% всего тела, затем оттого, что в них окисление происходит более интенсивно, нежели в других тканях, настолько, что оно составляет 75% всего окисления. Вследствие этого, против холода главным образом борются мышцы, и их сокращение является главным источником тепла. Спящий человек, следовательно, неподвижный, умрет от холода, если не будет одет теплее; лучшим средством согреться, когда в распоряжении нет другого источника теплоты, является энергичное движение.
   К этому нас приводит инстинкт, и не нужно вовсе быть физиологом, чтобы знать, что ходьбой и мышечной работой можно поддержать постоянство своей температуры даже при очень сильном холоде.
   Но кроме инстинкта, есть еще и специальные рефлексы: дрожь, рефлекторное движение, стремящееся согреть тело посредством сокращения различных мышц.
   Подвергаясь влиянию холода, мы начинаем дрожать, и все наши мускулы приходят в непроизвольное сокращение; последнее ритмично охватывает все мышцы, прерываясь через определенные промежутки времени. Очевидно, оно происходит вследствие раздражения кожи ощущением холода, т.е. рефлекторного происхождения. У хлорализованного животного при раздражении кожи холодом дрожь не появляется.
   Теперь вы понимаете, какими средствами мы активно боремся против влияния холода. Эта борьба, заметьте, абсолютно действительна. Когда мы здоровы, температура нашего тела, несмотря на резкие колебания ее в окружающей среде, постоянно нормальна.
   При лихорадке и отравлениях регуляция глубоко нарушена. Так как сам механизм лихорадки нас здесь мало интересует, то мы допустим, и это почти вероятно, что она происходит вследствие нарушения механизма нашего теплового регулятора.
   Сопротивление по отношению к теплу так же обеспечено, как и к холоду, но механизм его совершенно иной.
   Если тело производит известное количество тепла, то необходимо определенное лучеиспускание, чтобы оно не скоплялось в организме и не произвело опасных симптомов. Если, например, внешняя температура поднимется до 30—32, то этого будет достаточно для того, чтобы температура нашего организма, если не явится условий для охлаждения, поднялась выше нормальной единственно вследствие ее накопления от внутреннего горения при недостаточном охлаждении снаружи.
   Для охлаждения организм обладает единственным всеобщим способом — испарением воды.
   У людей и многих животных охлаждение зависит от отделения пота. Трудно даже предположить, чтобы пот имел другое значение, потому что это очень жидкое отделение, почти не содержащее плотных веществ и потому имеющее только ничтожное выделительное значение. Иначе говоря, значение пота чисто физическое (испарение и охлаждение); химическая же его роль, по-видимому, совершенно отрицательна.
   Но физическое значение зато весьма важно. Дело идет о предохранении организма от избытка тепла. Каждый раз, когда один грамм пота, появляясь на поверхности кожи, испаряется, исчезая в атмосфере, кожа и, потому, кровь охлаждается на 575 микрокалорий (единиц теплоты), что совершенно достаточно для самой точной регуляции тепла.
   Кожное испарение подчинено рефлекторным влияниям. Действительно, было доказано, что потовые железы подчинены нервным влияниям: подобно тому, как при раздражении chordae tympani получается обильное отделение слюны, так усиливается потоотделение при раздражении потовых нервов. Итак, отделение пота — рефлекторного характера. Когда кожа согревается, то кожные нервы передают центрам возбуждение, обусловливающее отделение пота. Это весьма важное явление может быть легко демонстрировано. Достаточно войти в помещение с температурой в 35°, чтобы тотчас же на коже появились маленькие капельки пота, который быстро испаряется и производит охлаждение.
   Только благодаря такому охлаждению кожи можно долгое время выдерживать значительно повышенную температуру окружающей среды. В Сенегале, напр., или Адене температура в тени иногда достигает 45—50°. В помещении для топки больших судов, особенно в некоторых местах, например, в Красном море, — температура повышается до 65°. Правда, европейцы с трудом переносят такую температуру, но некоторые негры и арабы могут пробыть там около часа. В конце прошлого столетия английские физиологи показали, что несколько минут можно оставаться в камере при 100°, если воздух сухой. Как только входят, является обильное отделение пота, и испарение этого пота настолько понижает температуру тела, что она не поднимается выше нормы.
   Изучая ближе явления кожного потовыступления, мы находим все тот же двойной процесс защиты, как и при дрожи. Мы можем наблюдать отделение пота рефлекторного и центрального происхождения.
   Рефлекторный пот мы наблюдаем, например, тогда, когда входим в нагретую камеру. Прежде, нежели изменяется температура тела, возбуждение кожных нервов вызывает рефлекторным путем отделение пота. Нервная система, уведомленная кожной чувствительностью, посылает потовым железам импульс, отделяется пот, который немедленно испаряется и производит охлаждение.
   Но такое образование пота происходит и при том согревании тела, когда температура внешней среды не изменяется. Субъект, совершающий большую мышечную работу, обильно потеет, чтобы охладиться. Понятно, что такое отделение пота не рефлекторного происхождения, так как температура внешней среды не изменилась; но он потеет, потому что нервные центры, будучи согреты, возбуждаются таким образом, что вызывают отделение пота.
   Итак, дрожь и пот представляют примеры двойного механизма, рефлекторного и центрального, как процесса самозащиты организма.
   Многие млекопитающие животные и птицы не отделяют заметного количества жидкости на своей поверхности. Человек и лошадь потеют больше всех других животных. Природа создала для тех другой аппарат для испарения. Охлаждение достигается постоянно посредством того же физического явления, т.е. испарения известного количества воды; но эту функцию выполняют весьма различные аппараты.
   Когда собакам жарко, вследствие ли пребывания на солнце или быстрого бега, то они всегда дышат очень часто, задыхаясь и запыхавшись, с высунутым языком; механизмом и целью такого ускоренного дыхания интересовались мало. Я в нескольких словах укажу на природу этой важной функции.
   Для простоты мы назовем это ускоренное дыхание одышкой.
   Если летом подвергнуть собаку влиянию солнечных лучей, то через несколько минут ритм дыхания ускоряется и остается таким все время, пока собака на солнце. Конечно, в этом случае раздражение рефлекторно, потому что, с одной стороны, ее собственная температура не изменяется, с другой стороны, если парализовать центральную нервную систему, то одышка не появляется. Опыт бывает весьма нагляден, если действию солнечных лучей подвергнуть двух собак, из которых одна хлорализована. Последняя будет дышать с прежним ртом, и температура ее сильно повысится. Напротив, нормальное животное начнет дышать с большей скоростью и, охлаждаясь посредством легочного испарения воды, сохранит свою температуру нормальной.
   Вообще анестезия посредством хлорала прекрасно демонстрирует роль нервной системы как регулятора тепла и защитника организма против чрезмерного нагревания и охлаждения. Когда нервная система парализована, то невозможна никакая регуляция.
   Но такая одышка бывает и центрального происхождения, как это мы видели по отношению к центральной дрожи и такому же отделению пота. Если, в самом деле, вместо перемены во внешней среде мы каким-либо образом нагреем кровь, напр., усиленным бегом, то мы увидим, что когда температура повысится (у собак весьма точно до 41,7°), то появится одышка; последняя не зависит от периферических нервов, потому что среда осталась той же. Очевидно, согретая кровь возбуждает нервные центры и вызывает одышку.
   Природа, кажется, поставила еще один аппарат, чтобы помочь первому, когда он становится недостаточным. Чаще всего, при обычных условиях существования, рефлекторная одышка является достаточной; но если, несмотря на этот способ охлаждения, организм согревается и доходит до опасного состояния, тогда начинают действовать нервные центры и производят еще большее ускорение дыхания. Есть два способа действия на нервные центры: во-первых, раздражение чувствительных нервов и, во-вторых, изменение температуры самой крови.
   Ускоренное дыхание производит охлаждение потому, что каждое дыхание содержит известное количество воды в парообразном состоянии. Эта вода, испаряясь, понижает температуру, и кровь, приносимая легочными венами в левое сердце, заметно охлаждена. Каждое выдыхание охлаждает пропорционально тому количеству воды, которое оно содержит. Это количество, благодаря устройству легкого, имеющего такую обширную поверхность для испарения, почти равно тому количеству, которое насыщает воздух при 35°.
   Поэтому количество воды пропорционально количеству выдохнутого воздуха; и если допустить, что все дыхания равны, то придем к абсолютно точному выводу, что охлаждение тела пропорционально ритму дыхания. Я мог бы цитировать много опытов, но ограничусь только двумя.
   Если поместить согретое и быстро дышащее животное на чувствительные весы, то оказывается, что вес его быстро уменьшается, и этот потерянный вес может быть отнесен исключительно на количество воды, выделенное легкими. Посредством взвешивания можно определить количество тепла, теряемого вследствие такого выделения воды. Другой эксперимент заключается в том, что собаке закрывают рот и выставляют ее на солнце. Таким образом, она не может быстро дышать, так как для этого воздухоносные пути должны быть совершенно свободны. Такая собака с закутанным ртом (если внешняя температура повышена) через полчаса погибает от чрезмерного нагревания, потому что она не могла охладиться посредством испарения воды.
   Итак, мы можем теперь составить себе общее представление о защите организма против холода и тепла, которой обладают только животные теплокровные и которая заключается в поддержке внутренней температуры неизменной.
   Прежде всего, есть пассивная защита посредством кожи, плохо проводящей тепло, особенно, если она покрыта густой шерстью или имеет толстый подкожный жировой слой.
   Затем, животное может по произволу увеличивать или уменьшать лучеиспускание.
   Так как последнее есть функция поверхности, то животные с большею поверхностью (относительно своего веса) должны производить больше теплоты, чего они и достигают, благодаря своей возбудимой нервной системе, управляющей этими переменами.
   Против холода животное борется посредством дрожи, т.е. непроизвольной мышечной работы.
   Против тепла оно борется испарением воды, которое, смотря по анатомическому устройству, происходит на поверхности кожи или легких; появляются рефлекторная или центральная отдышка, рефлекторное или центральное отделение пота. Так удивительно защищено теплокровное животное, и регулирование настолько совершенно, что наши лучшие физические аппараты только с трудом могут сравниться с ними. (Извл. в сокращ.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб. 1895 г. Стр. 18—35.)
   
b) Травматизм
   Всякое живое существо подвержено травме (поранениям). Следовательно, ему необходимо энергично охранять себя от этой причины разрушения и смерти. И оно, действительно, одарено удивительными средствами защиты против травматизма.
   Мы их подразделим на предохранительные, непосредственные и последовательные.
   Предохранительный способ может быть только психической природы, потому что для предвидения необходим интеллект. Рефлекторный механизм работает непосредственно после раздражения, но, чтобы предвидеть и предупредить, необходимо иметь ум.
   Мы, конечно, не будем здесь толковать о защите как последствии сознательного явления предусмотрительности, но только о проявлениях инстинктивной, самопроизвольной защиты, свойственной всем особям одного вида, не зависящей ни от воспитания, ни от воспоминания. Хотя непроизвольная и для всех общая, она все-таки явление психическое, предполагающее интеллект.
   Исследуя инстинктивные ощущения, вызываемые в нас предметами и существами, мы можем выделить два класса: ощущения притяжения и отталкивания.
   Здесь мы будем иметь в виду только последние ощущения, потому что дело идет о защите против врагов; они могут быть сведены к одному типу — чувству страха. Страх, или боязнь, предупреждает о грозящей нам опасности.
   Страх вызывается незнакомыми, опасными предметами, пока к ним не привыкнешь. Лошадь, собака, даже человек пугаются, когда пред ними появляется предмет, которого они до того никогда не видели. Есть, однако, известные, хорошо нам знакомые предметы, которые, тем не менее, вызывают в нас чувство страха. Это, прежде всего, опасные животные. Вот, напр., инстинктивная боязнь, которую внушают змеи (и похожие на них животные) почти всем млекопитающим и птицам! Если в клетку обезьяны поместить змею, то обезьяна проявит все признаки сильнейшего страха. Это, пожалуй, рефлекс, но психический, потому что для его происхождения необходим сложный умственный акт.
   Одним из видоизменений чувства боязни является чувство отвращения, которое, обнаруживаясь по отношению к опасным животным, еще чаще относится к растениям и ядам. Правда, страх и отвращение часто совпадают — и ужас, испытываемый некоторыми лицами при виде жабы или паука, заключает в себе столько же страха, сколько и отвращения.
   Я только позволю себе сблизить с чувством страха другое инстинктивное чувство, которое предохраняет нас от возможных опасностей, — это головокружение; но страх возникает обыкновенно по отношению к одушевленным предметам, головокружение же — к неодушевленным.
   Легко понять, каким образом оно является нашим охранителем. Головокружение делает ходьбу совершенно невозможной; дальнейшее приближение к опасности или к тому, что нам таковой кажется, является невозможным, и мы, таким образом, оберегаемся от самих себя. Я полагаю, что, не будь этого чувства головокружения, случаи падений и опасных случайностей были бы гораздо чаще.
   Что касается страха, то он иногда парализует, иногда, напротив, стимулирует, возбуждает. То он препятствует приблизиться и подвергнуться опасности, то, наоборот, придает сил охваченным страхом людям.
   Головокружение, отвращение или страх — все эти инстинктивные реакции охраняют нас от опасностей и заставляют быть благоразумными. По-видимому, природа хотела оберегать нас от самих себя и для нашего спасения внушила нам непобедимые чувства.
   Первым результатом травмы является увеличение всех сил живого организма, позволяющее ему сопротивляться нападающему врагу.
   Но если раздражение слишком сильно и переходит меру, если, например, дело идет о слишком страшном враге, против которого борьба невозможна, тогда все аппараты парализуются. Сердце, вместо ускоренной работы, замедляется и даже останавливается; зрачок расширяется; артериальное давление падает; дыхание задерживается; химические процессы доводятся до минимума. Происходит род задержки жизни, которая и спасает субъект от последствий слишком сильного травматического возбуждения, так что есть степени боли, которые не могут быть преодолены, и когда дело доходит до них, то выгоднее временное прекращение жизни, нежели продолжение такого опасного состояния.
   Здесь-то действие рефлекторного аппарата и предшествует непосредственной защите. Но, как бы оно важно ни было, психический прибор, церебральный, присоединяющийся к работе рефлекторного аппарата — спинномозгового, имеет еще более важное значение. Эта психическая функция самозащиты, и именно непосредственной, — есть чувство боли.
   Чувство боли заключается в том, что всякое сильное возбуждение нерва чувствительной сферы вызывает в центрах сознания неприятное, тягостное чувство; как будто не желаешь подвергаться его дальнейшему действию, но и не решаешься его презирать. Можно предположить, что всякое слишком сильное раздражение нервов опасно для нормального продолжения жизни. Поэтому следовало бы, чтобы организм предупреждался об опасности.
   Казалось, будто природа отнеслась свысока к нашему интеллекту и нашим чувствам, поэтому она наделила нас таким чувством ужаса против неприятных болезненных ощущений, что мы избегаем их без рассуждения не потому, что они опасны для нашей жизни, но просто потому, что их слишком трудно переносить.
   Итак, боль — это сторожевой часовой нашего существования. Она предохраняет нас от ошибок, которые бы мы совершали беспрерывно, если бы не пользовались ею для собственного спасения. Если бы не было боли, мы беспрестанно обжигались бы, получали бы раны и самые тяжелые травмы; мы не были бы хозяевами нашего собственного здоровья и наших сил, и весьма вероятно, что не было бы второго поколения людей. Часто спрашивают, какой смысл существования физической боли, для чего существует в природе так много незаслуженных страданий, столько бесполезных слез. Прекрасно! Стоило подумать — и скоро поняли бы, что вся эта масса страдания абсолютно необходима. Громадная задача природы состоит не в том, чтобы сделать свои создания счастливыми, но дать им жизнь, чего бы это ей ни стоило! Итак, жизнь возможна только при том условии, чтобы травма внушала нам непреодолимый ужас.
   Итак, истинный орган самозащиты — есть боль, потому что это такое могучее, непреодолимое ощущение, что все усилия нашего существования направлены именно к тому, чтобы ее избежать. Охраняя себя от боли, мы тем самым избегаем вредных для нашего организма влияний.
   Рассмотрим, как защищаются дыхательные пути. Весьма важно, чтобы легкие, орган очищения крови, не были загрязнены, закупорены инородными телами; кроме того они должны быть широко открыты для внешнего воздуха: двойная задача, так превосходно решенная природою!
   Если, в самом деле, в носовую полость попадает инородное тело, оно вызывает специфическое ощущение, особенное чувство щекотания, которое влечет за собою чихание. Это рефлекс, берущий свое начало на слизистой оболочке носа, чувствительной вследствие окончаний в ней нервных веточек V-ой пары, рефлекторный центр которой находится в дыхательных центрах продолговатого мозга. Чихание есть акт очень сильного вдоха, за которым следует внезапное выдыхание при закрытом рте. Тогда воздух, поступивший во время глубокого вдоха в легкие, весь с силою, посредством внезапного непроизвольного выдоха выбрасывается через носовые отверстия с целью освободить вышележащие воздухоносные пути от предмета, их раздражающего. Это рефлекторный, непреодолимый акт.
   Предположим, что предмет прошел это первое препятствие и проник дальше — в гортань; он встречает там почти непреодолимое препятствие. Мы не будем говорить об анатомическом расположении надгортанника и гортани, вообще весьма удобном для того, чтобы мешать проникновению пищи и инородных тел, жидких и плотных, но только о физиологических особенностях этих чувствительных аппаратов. Если какой-либо предмет приходит в соприкосновение с гортанью, то происходит замечательное явление: внезапная и полная остановка дыхания. Ток воздуха, посредством которого предмет был занесен внутрь легкого, внезапно задерживается, потому что дальнейшему движению этого опасного, вредного предмета необходимо помешать.
   Поэтому слизистая оболочка гортани иннервируется верхним гортанным нервом, который и одарен этой замечательной способностью останавливать вдыхание, когда он сильно раздражен.
   Раздражение слизистой оболочки не только останавливает вдох, но оно вызывает внезапный выдох — кашель.
   Итак, что такое кашель, как не ток воздуха, внезапно выдохнутый? Он сдвигает все на своем пути и выбрасывает жидкие и плотные вещества, которые туда попали. Когда, вследствие неправильного глотания, некоторые частички пищевой смеси попадают в гортань, то они вызывают сильнейшие приступы кашля, настоящее удушье, и дыхание затрудняется не вследствие нахождения в воздухоносном пути материального препятствия, но потому, что раздражение слизистой оболочки могучим образом подавляет двигательные центры вдыхания, отчего и происходит то, что, если чувствительные нервы гортани перерезаны, нет уже больше защиты против проникания в нее инородных веществ. Они поступают в гортань и не выбрасываются этим спасительным кашлем, который защищает вход в воздухоносные пути и закрывает его для всех плотных и жидких веществ. Если собаки умирают через несколько дней после перерезки обоих блуждающих нервов, то большею частью это происходит вследствие попадания пищевых веществ в гортань, трахею и бронхи. Чувствительность гортани исчезла, и нет больше защиты против опасности проникания инородных тел.
   Таким образом, к аппарату кроветворения присоединяется другой прибор, который удивительным образом защищает жизнь и без которого она, вероятно, была бы невозможна.
   Кроме того, не только плотные и жидкие вещества действуют таким образом; раздражающие газы производят тот же эффект посредством того же механизма, и это не только в сфере действия верхнегортанного нерва, но также и в области тройничного нерва, который иннервирует носовые отверстия.
   Пред вами кролик, который дышит правильно, и вы можете наблюдать его дыхание лучше, если будете смотреть на его ноздри, нежели на движения грудной клетки.
   Вы видите, что при каждом акте дыхания его ноздри то открываются, то замыкаются. Приблизим к его носу губочку, пропитанную хлороформом; дыхание тотчас же останавливается — и часто надолго, даже на минуту, потом возобновляется сначала в замедленном ритме, затем в прежнем.
   Возбуждение тройничного нерва вызвало эту остановку дыхания, как будто бы организм понял, что не следует продолжать вдыхать воздух, пропитанный таким ядовитым испарением.
   Живые существа не хуже вооружены и для защиты против инородных тел, могущих проникнуть в пищеварительные пути. Но эту задачу решить уже труднее. Действительно, пищевые вещества своею массою и неправильной формой представляют поистине инородные вещества: однако они необходимы для существования, поэтому необходимо сделать разграничение между полезными и вредными веществами. Довольно трудно понять, каким образом организм безошибочно отличает пищу от инородного тела. Каким образом происходит такое явление, что пища, введенная в глотку, вызывает акт глотания, инородное же тело, например, палец, вызывает рвоту.
   Анализируя это явление, мы видим, что раз пищевая смесь введена в глотку, она, прежде всего, вызывает движение глотания, которое увлекает пищевой комок в пищевод и желудок. Вот нормальное глотание. Но если это усилие глотания не влечет за собою перехода пищи в пищевод, то, при усилении в течение нескольких мгновений этого напряжения, происходит настоящий спазм глотки, который, делаясь все более и более энергичным, распространяется до желудка и вызывает начало рвотного движения. Иначе говоря, длительное и сильное раздражение, следующее за ослабленным глотанием, производит рвоту, умеренное же действительное раздражение не нарушает обычного акта глотания. Кажется, что организм, сделав попытку проглотить, познает свое бессилие и тогда старается изгнать предмет, который ему не удалось провести в желудок.
   Но, как бы там ни было, психическая подготовка играет в этом явлении весьма важную роль. Известно, что некоторые лица не могут проглотить медицинских облаток, которые немедленно вызывают у них спазм глотки и рвоту.
   Есть еще орган, специально приспособленный против влияния травмы и внедрения инородных тел: это глаз, неприкосновенность которого абсолютно необходима для жизни индивидуума, с точки зрения его сношения с внешним миром. Независимо от анатомического положения, глаз снабжен еще чрезвычайно тонкой системой чувствительных нервов. Как только какой-либо предмет, как бы мал он ни был, прикоснется к глазу, тотчас же появляется чувство боли, светобоязни, слезотечения, прилива крови к глазам и мигание.
   Сделаем краткий анализ этих симптомов. Прежде всего, боль бывает очень сильна и невыносима, хотя раздражитель и минимален. Соринка угля, попав на оболочку глаза, вызывает очень сильную боль, которая кажется совершенно непропорциональной количеству и качеству раздражителя.
   Боязнь света, механизм которой еще представляется одним из самых темных, есть также форма боли; и если бы я не боялся преувеличить всю эту телеологическую часть вопроса, я бы сказал, что эта светобоязнь заставляет субъекта не пренебрегать травмами глаза. Он не сможет вести нормальной жизни при полном солнечном свете, если опасность угрожает целости его глаза, этого основного прибора, посредством которого устанавливается его отношение к внешнему миру.
   Чтобы удалить вредное тело, происходит очень обильное отделение слез, некоторым образом, обмывание раненого глаза посредством обильного слезотечения.
   Мигание есть также процесс удаления, повелительный и непреодолимый рефлекс самозащиты, который, с одной стороны, предохраняет глаз от могущего возобновиться раздражения, с другой — помогает удалению уже существующего раздражителя.
   Точно так же, благодаря всем этим средствам защиты, несмотря на крайнюю нежность своих оболочек, глаз остается неповрежденным, сохраняет свою прозрачность, подвижность, очаровательную верность, и однако он расположен так поверхностно, так сказать настороже, предоставленный больше, нежели другой орган, различным травмам.
   Таковы по возможности кратко разобранные, непосредственные средства защиты организма против инородных тел и ранений. Посмотрим, каковы последовательные способы.
   Прежде всего, замечательные работы Пастера показали, что раны, при отсутствии микробов, имеют способность заживать и действительно заживают сами собою.
   Кроме нескольких исключительных случаев, раны гноятся только в присутствии микробов. Рана, не содержащая микробов, предоставленная самой себе, заживает непосредственным восстановлением, если все важные органы также не повреждены.
   Следовательно, нам нет необходимости изучать воспаления и нагноения — явления микробного происхождения, но только образование рубца асептически протекающего ранозаживления.
   При этом процессе различают три периода.
   Прежде всего, между краями раны происходит свертывание крови и образование фибринозных нитей, что производит первый, предварительный струп. Затем, во второй фазе, пораженные травмой соединительнотканные клетки образуют более стойкий струп; опираясь на фибринозные волокна, они укрепляют их; в третьей фазе эти соединительнотканные клеточки размножаются и образуют рубцовую ткань.
   Размножение после травмы с целью прочно соединить оба края раны составляет основное свойство живой клеточки, не зависящее от кровообращения.
   Если в рану попадает инородное тело, то явления аналогичны. Рубцевание идет правильно, если инородное тело асептично. Вокруг этого тела, если оно велико, образуется рубцовая ткань. Если же оно очень малых размеров, микроскопично, тогда лейкоциты крови захватывают его, как амебы добычу, которая им попадается, и которую они втягивают своими длинными отростками.
   Таким образом, если нет ни химических ядов, ни микробов, рубцевание идет прочно и быстро, и природа восстанавливает беспорядок, внесенный случаем в наши органы. Это и есть vis naturae medicatrix (целительная сила природы) древних авторов. Но у низших существ это восстановление еще изумительнее; у них происходит не только рубцевание, но и полное восстановление.
   Удивительные эксперименты, которые в прошлом веке проводил Tremblay над гидрами, показали, что, разрезая гидру на две части, мы видим, что каждая из них продолжает жить и вырастает в целое существо. Balbiani видел инфузорий, которые, будучи перерезаны, восстанавливаются в своей целости, если ядро их оставалось неповрежденным. Старые и простые наблюдения учили, что если у раков отрезали усики, глаза или клешни, то они восстанавливали их. Это уже не рубцевание, как у человека и высших животных, — это уже регенерация целой удаленной части.
   Даже важные органы могут восстанавливаться, по крайней мере, у низших животных. Известно, что Спаланцани отрезал улиткам голову и последняя возрождалась. Удаляя глаз саламандры, мы видим, что он вновь возрождается.
   Ничто так превосходно не доказывает могущества этой целительной силы природы, как прекрасный опыт Вюльпиана относительно рубцевания хвоста головастика. Предоставленный самому себе при благоприятных условиях, хвост этот продолжает расти и двигаться в продолжение нескольких дней, представляя известные явления зарубцевания. Теперь объединим все эти удивительные процессы защиты организма против ранений и инородных тел: прежде всего, существует предохранительная защита, инстинкт, заставляющий нас избегать опасностей, т.е. естественных врагов в виде диких и ядовитых животных, также неизвестных нам предметов, пропастей и обрывов. Страх, отвращение — вот естественные ощущения природной самозащиты, достаточно сильные, чтобы наш рассуждающий ум и наша воля были не в состоянии им сопротивляться.
   Если эта предохранительная защита бессильна, то в самый момент травматизма являются непосредственные способы защиты: психическая — боль, которая внушает нам ужас перед раной и принуждает нас немедленно к покою, рассудительности и воздержанности. Затем физиологическая реакция — распространенные спинномозговые рефлексы, укрепляющие силы организма, увеличивая энергию всех его функций и позволяя лучше поддерживать борьбу.
   Так как воздухоносные и пищеварительные пути каждое мгновенье подвергаются возможности вредного действия инородных тел, то у первых путей расположен специальный защитный аппарат; повелительный, непреодолимый рефлекс появляется всякий раз, как только какой-либо предмет попадет в гортань или глотку, так что, кроме исключительных случаев, весьма редких, никакое инородное вещество не может попасть в легкие или желудок.
   Наконец, есть еще последовательная защита, состоящая в явлениях рубцевания и восстановления. Итак, благодаря всем этим процессам защиты среди всевозможных врагов, как живых, так и неодушевленных, организм продолжает свое существование и развитие и поддерживает целость своих органов, прежде всего необходимую для жизни.
   
c) Микробы
   Из всех врагов, которые могут напасть и убить организм, самыми страшными, без сомнения, являются паразиты; такое представление о паразитизме сделалось в настоящее время столь распространенным, что оно господствует вполне как в медицине, так и в хирургии. Зародыши и микробы, как это замечательно доказал Пастер, существуют повсюду: эти паразиты, способные заражать и наводнять собою живые существа, бесчисленны; воздух содержит их бессчетное число. По известным вычислениям, в каждом кубическом метре воздуха их больше 27.000. В воде они содержатся в несметном множестве, например, вода Сены содержит 200.000 на 1 литр. Предполагая, что в сутки человек потребляет 2 литра воды и 20 кубических метров воздуха, мы увидим, что в наши дыхательные и пищевые пути поступает больше миллиона зародышей, и это при обычных условиях жизни, предполагая отсутствие какого-либо специального условия загрязнения.
   Отсюда вытекает тот вывод, что повсюду вокруг нас есть множество угрожающих нам зародышей, и необходимо, чтобы организм защищался против них.
   Подобная защита происходит аналогично тому, что мы видели при травматизме. И в самом деле, строго говоря, проникновение в организм паразита есть настоящая травма, насилие, против которого надо себя охранять.
   Итак, первая, самая действительная защита — это кожа, которая, благодаря своему толстому эпителиальному покрову, представляет полную непроницаемость, если она не нарушена какой-либо травмой. Но слизистые оболочки дыхательных путей и пищевых уже не так хорошо защищены против микробов. Они представляют слишком непрочное препятствие миллионам нападающих микробов.
   Однако жидкости, выделяемые пищеварительным аппаратом, имеют известную разрушительную силу; но она слаба и недостаточна для того, чтобы убить всех паразитов, поступающих в рот, пищевод, желудок и кишечник. Лучшим доказательством недостаточности их действия служит то, что микробы размножаются по всей поверхности слизистой оболочки, от полости рта до прямой кишки.
   Будучи постоянно окружен микробами и паразитами, организм, однако, продолжает свое развитие, то есть умеет освобождаться и бороться против их внедрения. В блестящей победе над ними и заключается здоровье и нормальное состояние организма.
   Мы только что заметили, что целый миллион микробов приходит в соприкосновение со слизистыми оболочками дыхательных и пищевых путей. Из них весьма немногие патогенны, т. е. способны вызвать болезнь; однако все они, и болезнетворные, и нет, посеянные на питательном бульоне, развиваются в нем и потому могли бы размножаться в крови, если бы что-либо не противодействовало их развитию. Но в крови они не размножаются. Из тысячи микробов, быть может, один патогенного характера, даже, вероятно, и того меньше. Что значит такая необыкновенная пропорция непатогенных микробов, если не то, что высшие организмы так созданы, что на тысячу микробов, которые они могут уничтожить, есть один, который убить они не в состоянии?
   Защита организма против микробов может быть охарактеризована словами: «среди бесчисленных видов микробов только небольшое число их патогенного характера».
   Если ввести под кожу безвредный порошок, тотчас же лейкоциты крови спешат его схватить, втянуть в себя и пытаются растворить, чтобы перенести его дальше в те ткани, где состоится его окончательное поглощение; таким образом, организм освобождается от инородного тела.
   Это явление связано с другим чрезвычайно интересным фактом, открытым Конгеймом в 1867 году, называемым diapedesis'ом. Вот в чем состоит этот диапедезиз, который, как вы легко поймете, является наиболее могучим защитником организма против вторжения микробов.
   Пусть капля воды, богатой микробами, будет вспрыснута под кожу. Через несколько часов на месте инъекции произойдет скопление белых кровяных шариков вследствие диапедезиза, который и состоит в выделении белых шариков крови.
   При этом происходит следующее. В первой фазе расширение сосудов, ускорение тока крови, затем (вторая фаза) — в области расширенных вен давление падает, ток крови замедляется, лейкоциты, или белые шарики крови, собираются в толстый слой, покрывающий внутреннюю поверхность сосуда. Третья фаза: эти лейкоциты не остаются инертными, они выпускают амебоидные отростки и стараются пройти через сосудистый эндотелий, достигают этого и, наконец (четвертая фаза), собираются вне сосудов, образуя здесь своей последовательной эмиграцией скопление гноя. Они, таким образом, оставили капилляры, чтобы прийти на помощь организму, которому угрожают опасные паразиты, и уничтожить их.
   Это, несомненно, одно из самых замечательных явлений жизни, это усилие белых клеток мобилизироваться в целую армию, чтобы помочь атакованному организму. Едва только появится сигнал, как они спешат на поле сражения, и между враждебным паразитом и этими защитниками, нормально живущими в крови, загорается борьба.
   Но изучить механизм выделения белых шариков было недостаточно, старались проникнуть в его причину, отсюда возник еще целый ряд в высшей степени интересных исследований, имевших исходным пунктом прекрасное наблюдение Leber'а (1888).
   Он действительно установил, что некоторые вещества привлекают лейкоциты, другие химические агенты остаются к ним индифферентны.
   В настоящее время этот факт прекрасно изучен. Экспериментами над различными микробами и веществами установлено, что отношение лейкоцитов различно. Из всех веществ, действующих притягательным образом на лейкоциты, наиболее активными являются те, которые извлекаются из питательного бульона для микробных культур.
   Но не только микробы и их яды производят гной. На самом деле удалось доказать, что для образования гноя, т.е. для выделения белых кровяных шариков присутствие микробов не безусловно необходимо. Хотя чаще всего в гное находят именно гноеродных микробов, можно однако экспериментально доказать образование асептического гноя, т.е. гноя, не содержащего микробов, впрыскивая, например, ртуть, терпентинное масло и др. вещества, которые при полной асепсии имеют способность раздражать лейкоциты.
   Происходит, таким образом, удивительный факт, что в крови высших существ живут одноклеточные организмы, независимые от нервной системы, свободно плавающие в кровяной жидкости. Эти образования, которые можно было бы назвать нормальными паразитами крови, одарены замечательной чувствительностью к химическим раздражениям; как только в организме появится какое-либо химическое вещество, производящее разрушение или раздражение, тотчас целая армия лейкоцитов появляется, чтобы поглотить его, и так как вещества, фабрикуемые микробами, являются самыми могучими раздражителями этой химической чувствительности лейкоцитов, то отсюда следует, что последняя имеет способность направлять их деятельность на разрушение микробов.
   Можно обобщить и объяснить химическою чувствительностью лейкоцитов одно общее явление при пищеварении. В самом деле, кажется, что усвоение жировых веществ зависит от деятельности лейкоцитов в кишечнике; проникая в кишечную трубку, они поглощают плотные частички пищевой смеси, затем со своею добычей возвращаются в лимфатическую систему, чтобы доставить крови жиры, которые они отыскали посреди растворенных питательных веществ.
   Итак, живые клетки, лейкоциты и другие, одарены тонкой чувствительностью и способны на расстоянии подвергаться влиянию самых разнообразных химических веществ, подобно тому как высшие организмы, благодаря своим органам чувств, могут обнаруживать по отношению к различным предметам, их окружающим, явления притяжения или отталкивания. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)
   
d) Внешние яды
   Как ни трудно дать определение слову «яд», однако можно согласиться, что яд — это всякое вещество, которое, благодаря своим химическим свойствам, действует гибельным образом на организм.
   Существуют яды внешние и внутренние, т.е. вещества, поступающие извне или образующиеся внутри, так как и нормальное течение жизненных процессов в наших тканях влечет за собою выработку таких химических веществ, которые без опасности для организма не могли бы в нем накопляться.
   Сначала займемся исследованием способов защиты организма против ядов, поступающих извне. Как по отношению к травме, так и относительно ядов существует предохранительное средство самозащиты. Подобно страху и боли, оно представляет психическую функцию и проявляется в виде чувства отвращения.
   Так как яды не могут проникнуть через неповрежденную кожу, то для них остаются только дыхательные или пищеварительные пути; жидкие и твердые вещества поступают через пищевые пути, газообразные через дыхательные; вследствие того что большинство ядов тверды или жидки, а не газообразны, то, конечно, они чаще всего проникают в организм при посредстве пищевых путей. Именно у входа пищеварительного аппарата и расположена защита, чтобы помешать опасной случайности смешения ядовитого вещества с пищей.
   На этом именно месте должен был бы находиться чувствительный орган, способный заставлять нас чувствовать удовольствие от полезных веществ и неприятные ощущения при поступлении вредных. Предположим, например, что никакой инстинкт не предупреждает нас против опасности от ядовитых растений, или загнивших жидкостей, — тогда нельзя было бы отличить вредного растения от годного в пищу.
   Отвращение или отталкивающий вкус вызывает состояние сознания, чрезвычайно напоминающее чувство боли.
   Это действительно боль, но совершенно специфическая, вызывающая слюнотечение, тошноту и все главные рефлексы, сопровождающие довольно сильные боли. Когда отвращение выражено резко, то является полная невозможность глотания и, следовательно, отравления. Непреодолимое сокращение глотки и повторные, непобедимые приступы рвоты абсолютно мешают проглотить ядовитое вещество.
   Таким образом, травоядное животное не отравляется на пашне, на которой произрастают и ядовитые растения; оно остерегается есть травы, плоды и растения, содержащие яд, и чтобы различить их, оно не нуждается в предварительном опыте; для распознавания полезного от вредного достаточно одного инстинкта.
   Микробы невидимы, и, конечно, предварительная защита возможна только против вырабатываемых ими токсинов. Иначе говоря, если мы безоружны против микробов, ускользающих от наших чувств, то, благодаря вкусу или запаху (наприм., при гниении), мы можем бороться с их ядами, а следовательно, и с ними.
   Наши ощущения зависят от потребностей нашего организма; вкус и обоняние внушают нам чувства отвращения или удовольствия, сообразно с опасностью или полезностью вещества.
   Боль и рвота являются вторыми средствами самозащиты.
   Если, в самом деле, яд почему-либо, несмотря на свой горький вкус, миновал глотку и проник в желудок, то он должен быть удален из пищеварительного аппарата; это происходит при посредстве рвоты.
   Рвота является первым симптомом всякого отравления; это, очевидно, указывает на то, что природа искала средства против наиболее частого случая введения яда в смеси с пищей.
   Если, несмотря на все предварительные усилия, яд миновал желудок и поступил в кишечник, он встречается там с органом весьма чувствительным и делающим большое усилие, чтобы освободиться от яда; желудок производит рвоту, кишечник — обильное отделение, чтобы одновременно разжидить яд, скопившийся в его полости, и облегчить его удаление посредством обильного поноса. Таким образом, действительно, большинство неорганических ядов — и слабительные и рвотные одновременно.
   Вот, приблизительно, способы защиты живых существ против ядов, введенных с пищей. Эти яды, быть может, не самые опасные; напротив, мы принуждены думать, что наиболее опасными ядами являются те, которые образуются при размножении в крови инфекционных микробов. В самом деле, удивительный опыт Пастера относительно куриной холеры показал нам, что симптомы микробной болезни могут быть вызваны не только самим микробом, но и химическими продуктами их жизнедеятельности. Все последние исследования подтвердили этот великий принцип, по которому микроб вызывает смерть посредством отравления теми химическими ядами, которые он сам производит. Таким образом, микробные болезни — несомненные отравления. Яд не вводится с пищей, а фабрикуется внутри организма микробами, и токсичность некоторых из этих веществ гораздо выше многих известных ядов.
   Против этих ужасных микробных ядов организм не беззащитен и обладает специальной реакцией: это лихорадка. Замечательно, что при минеральных отравлениях нет лихорадки, в то время как при микробных инфекциях она — неминуема.
   Благодаря такому повышению температуры, организм может более активно защищаться против микробов, ослаблять и задерживать их развитие и поэтому легче излечиться.
   Против ядов организм защищается еще и другим путем. Дело идет о замечательном свойстве крови вырабатывать антитоксины, нейтрализующие микробные яды. Наукой доказано, что кровь привитых животных, вспрыснутая восприимчивым животным, задерживает развитие болезни. Гг. Roux и Vaillard, Behring и Kitasato, Cattani и Tizzoni провели превосходные эксперименты и доказали следующих 3 существенных факта: 1) у привитого животного в крови образуется антитоксическое вещество; 2) оно не препятствует развитию микроба, но уничтожает действие его яда, 3) поэтому можно спасти инфицированное животное, впрыскивая ему антитоксин.
   Есть и другие весьма очевидные способы поддерживать наши органы в состоянии устойчивости. Мы сейчас ими займемся.
   Прежде всего, привычка. Лучший пример привычки представляет нам морфий. Вы, конечно, знаете, что несчастные, привыкшие курить опиум, жевать его или делать себе подкожные инъекции морфия, привыкают употреблять его почти в невероятных количествах. Рассказывают о больном, который принимал в день 9 грамм морфия; доза эта была бы вполне достаточна, чтобы отравить 900 детей. У детей не образуется привычки к морфию, и маленькие дозы дают большой эффект; у привычных же потребителей и колоссальные дозы не дают заметного действия.
   К другим ядам, кроме морфия, также вырабатывается привычка: например, алкоголь действует гораздо сильнее на лиц, которые уже давно не употребляли спиртных напитков, нежели на тех, которые потребляют их ежедневно. Чай, кофе, табак, эфир, йодистый натр, мышьяк, все эти яды в конце концов хорошо переносятся лицами, привыкшими к их употреблению.
   Вероятно, некоторого рода привычка существует и по отношению к микробным ядам, и в хронических болезнях, несомненно, вырабатывается какая-то устойчивость к ядам, вырабатываемым ежедневно.
   Но самой замечательной формой привычки является та, которую можно назвать наследственною. С этой стороны нет факта более замечательного, нежели сопротивление некоторых животных по отношению к известным ядам. Например, атропин в слабой дозе вызывает достаточно тяжелые последствия у человека и почти безвреден для животных и особенно для травоядных, как будто бы против этого растительного яда они, благодаря длинному ряду предков, приобрели относительный иммунитет.
   В самом деле, травоядные и плотоядные животные сопротивляются отравлению атропином, и я могу при этом напомнить эксперимент, поставленный два года тому назад с целью убедиться, приближается ли с этой точки зрения обезьяна к человеку. Не без некоторого удивления я констатировал, что с этой точки зрения обезьяна ближе к животным, нежели к человеку; 0,15 грамма атропина, данные маленькой обезьяне в 10 фунтов веса, не вызывали смерти. Быть может, это послужит новым аргументом, чтобы установить более точное различие между человеком и обезьяной.
   Последний способ защиты — это выделение. Действительно, как только ядовитое вещество проникнет в кровь, природа стремится его удалить. Все, что является посторонним для нормального состава крови, быстро удаляется естественными путями, даже если дело идет о веществах, по-видимому, весьма близких к нормальным тканям организма.
   Так, например, Клод Бернар уже давно показал, что если ввести раствор белка, то через несколько минут он выделяется мочой, а между тем, сходство между яичным белком и белком сыворотки довольно велико.
   При выделении важно не только качество, но и количество вещества. Если нормальные составные части крови скопляются в большом количестве, то они быстро удаляются из нее.
   Яды, вырабатываемые микробами, также удаляются с мочой. При всех инфекционных болезнях в моче находят птомаины. Прекрасные исследования Bouchard'a показали, что моча больных имеет ядовитые свойства, которых нормальная моча не обнаруживает. Таким образом, при болезнях происходит такое же выделение яда, как и при случайных отравлениях, и оно способствует оздоровлению организма.
   Итак, организм борется против ядов, предоставляя для их поступления слизистые оболочки пищеварительного аппарата и дыхательных путей, которые одарены чувством вкуса и обоняния, внушающими нам отвращение против всего, что в природе ядовито.
   Если же яд все-таки поступил в организм, то он удаляется рвотой и кашлем. Если он проник в кишечник, то появляется понос.
   Попав в кровь, он быстро выводится посредством выделений.
   Если, наконец, микробы выработали в кишечнике или в крови опасные яды, то организм противодействует, выделяя антитоксические вещества, которые нейтрализуют микробные птомаины и лейкомаины и вызывают их удаление посредством кишечных поносных выделений или обильного количества мочи.
   Вот какими средствами поддерживается целость организма среди бесчисленного множества химических влияний, которые могли бы быть опасными. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)
   
е) Внутренние яды
   Минеральные, растительные или микробные яды являются в жизни организма случайностями; внутренние же яды представляются явлением нормальным, постоянным и даже составляют условие существования организма. Химические процессы, постоянно происходящие в наших тканях и жидкостях, образуют такие вещества, которые, по мере своего накопления, должны быть удалены, иначе они угрожают опасными для жизни явлениями.
   Микроб, размножаясь на бульоне для культур, производит целый ряд последовательных генераций; но скоро размножение прекращается, и микробы гибнут не потому, что истощается питательный материал, содержавшийся в бульоне, но потому, что в нем образовались ядовитые элементы, обусловливающие смерть последних поколений.
   Таким же образом и люди, оставаясь запертыми в продолжение большого промежутка времени в закрытом помещении, задохнутся и отравятся, даже если бы им было доставлено достаточное количество кислорода и пищи. Существует, следовательно, абсолютная необходимость постоянного удаления продуктов пищеварения и обмена веществ. Такое регулирование вполне совпадает с защитой, так как защита организма, собственно говоря, и состоит в поддерживании его равновесия и устойчивости.
   Исследуя, каким образом организм может регулировать выделение ядовитых веществ, которые он вырабатывает, мы узнаем и его средства самозащиты.
   Есть два способа борьбы с внутренними ядами: удаление их и разрушение.
   Посмотрим, как они удаляются.
   Прежде всего, должна быть удалена угольная кислота, потому что человек производит громадные количества ее. Взрослый человек производит почти 900 грамм угольной кислоты в день, от которой необходимо освободиться, потому что она ядовита.
   Однако, она не очень опасна. Если количество кислорода не уменьшается, то можно безнаказанно дышать, по крайней мере, в продолжение нескольких часов, смесью, содержащей 20% угольной кислоты. Выше такой дозы угольная кислота уже не безопасна, потому что тогда она задерживается в крови и не выделяется.
   Выделение угольной кислоты до известной степени зависит от нашей воли. Можно, например, ускорять ритм дыхания и таким образом уменьшать или увеличивать выделение угольного газа. Но такое влияние воли не очень сильно. Если стараться по возможности замедлять дыхание, то в продолжение 10—15 минут можно оставаться при гораздо меньшем выделении угольного газа; но к концу этого времени мы вынуждены возвратиться к более активному дыханию, и компенсация устанавливается таким образом, что в конце концов, несмотря на самые энергичные усилия воли, мы вынуждены выдыхать всю угольную кислоту, которая накапливается в легких.
   Выделяются ли токсичные вещества с потом? На первый взгляд, это маловероятно, потому что количество плотных веществ, содержащихся в поту, весьма незначительно: всего 3 грамма на 1 литр, и то веществ, по-видимому, мало активных. Я охотно согласился бы, что пот имеет единственную физическую роль — роль охладителя, что с ним не выводится какое бы то ни было токсичное вещество.
   Не следует, однако, забывать, что прекращение кожного отделение посредством лакирования обуславливает тяжелые припадки, которые трудно приписать одному только охлаждению. Быть может, кожа и выделяет какие-либо яды в незначительном количестве.
   Почки выделяют много веществ, из которых главное — мочевина. Можно установить интересный параллелизм между мочевиной и угольной кислотой: угольная кислота представляет собой ядовитый газ, последний результат сгорания жирных веществ и углеводов; мочевина — жидкий яд, последний продукт распада белковых веществ. Эти оба яда мало энергичны, могут скопляться в крови в течение некоторого времени без особой опасности, но в конце концов вызывают заболевания; они оба являются результатом того процесса распада, который совершается в организме с переходными ядами, несравненно более активными.
   Quinquand и Grehant поддерживали мнение о достаточно ядовитом действии мочевины; но даже и по их исследованиям смертельная доза ее очень велика.
   Поэтому смерть вследствие прекращения деятельности почек не зависит от скопления мочевины в крови; она зависит от других причин, на которых я не могу подробно остановиться. Быть может, она зависит от преобразования мочевины в аммиак (в кишечнике) или от задержки других продуктов, выводимых из крови посредством почек, напр., солей калия или других неорганических веществ.
   Посмотрим сначала, что делается с солями калия. Со времен знаменитых исследований Bouchardat известно, что соли калия весьма опасны, в 20 раз опаснее, нежели соли натра. Калий содержится в хлебе, мясе, вине, во всех мучнистых и травянистых овощах. Количество калия, потребляемого нами ежедневно, для взрослого человека достигает до 4,475 грамма в день; 4 грамма выделяются с мочой. Итак, вместе с элементами, необходимым для нашей жизни, мы постоянно вводим в себя большую дозу яда, который и должен быть выделен.
   Если, поэтому, мы предположим, что при обычном питании выделения солей калия посредством почек не происходит, то отравление ими должно наступить через 5 или 6 дней, так как тогда соберется его количество, совершенно достаточное для отравления человека.
   Моча, содержащая такое большое количество солей калия, содержит еще и другие вещества с токсическими свойствами, а именно:
   1) мочевину, слабый яд, образующийся путем гидратации белковых веществ; 2) минеральные соли, принятые с пищей, и между ними весьма ядовитые соли калия; 3) другие неизвестные или малоизвестные вещества, быть может, очень многочисленные, лейкомаины, содержащиеся в очень малой дозе, но высокой токсичностью компенсирующие незначительность своей весовой части.
   Во время болезней и отравлений моча, кроме постоянных ядов, образуемых нормально функционирующим организмом, выводит еще и случайные яды, находящиеся в крови.
   Обобщая, таким образом, явления выведения яда посредством выделений, мы видим, что организм вырабатывает вещества крайне ядовитые, выделяются же только малотоксичные вещества, так что выведение ядов составляет только часть защиты организма; наши ткани имеют другую задачу: они должны видоизменять крайне ядовитые вещества, вырабатывающиеся при нормальном течении жизненных процессов. Разрушение ядов предшествует их удалению.
   Иначе говоря, яды, производимые живыми клетками, существуют только временно, потому что другие клеточки обладают способностью разрушать и переводить токсические вещества в безвредные.
   Таким образом, мы приблизились ко второй части нашего труда, т.е., изучив выведение ядов, мы займемся исследованием вопроса об их разрушении, которое идет наряду и даже предшествует их выведению из организма.
   Это учение можно резюмировать в следующих четырех положениях: 1) жизнь тканей сопровождается образованием очень деятельных ядов; 2) они преобразуются в мочевину и угольную кислоту (яды неопасные) в печени и больших сосудистых железах; 3) почки и легкие выводят мочевину и угольную кислоту; 4) активные яды, не подвергшиеся разрушению, выделяются малыми количествами посредством почек.
   Прежде всего, оказывается, что образование желчи не связано непосредственно с пищеварением; пищеварительная роль желчи стоит на втором плане. Дело идет, без сомнения, об удалении из крови известных вредных веществ, и действительно, соли желчи, впрыснутые в кровь, вызывают смерть, что уже давно было известно. Таким образом, в кишечник приливает токсичная жидкость, которая не должна быть всосана, так как она вызовет отравление, но непременно разрушена. В испражнениях, в самом деле, продуктов желчи уже не находят, или только незначительное количество. С другой стороны, и в моче не содержится желчно-кислых солей; так что в кишечнике происходит бродильный процесс, благодаря которому таврохолевый и гликохолевый натр разрушаются и теряют свою ядовитость.
   Schiff уже давно высказал предположение, что печень разрушает яды, и действительно, Roger, занявшись этим вопросом очень старательно, ясно показал, что печень задерживает в своей ткани яды, введенные в кровь, напр., до 50% никотина и еще большее количество гнилостных ядов.
   Таким образом, выясняется роль печени. Она не только задерживает проходящие через нее яды, образующиеся или в крови, или при пищеварении, благодаря своей большой массе, но она производит и превращение этих ядов в недеятельные вещества.
   Теперь вникните в этот удивительный механизм, предназначенный защищать организм. Во время пищеварения образуются яды, токсическая сила которых, предположим, равна 4; печень сводит их токсическую силу до 2 и выделяет их с желчью в кишечник; ядовитость еще больше уменьшается под влиянием пищеварительных соков и кишечных брожений и тогда становится равной единице.
   Другие органы, селезенка, щитовидная железа, надпочечные железы, даже поджелудочная железа и почки оказывают также разрушительное влияние на нормально образующиеся яды.
   Не буду говорить о селезенке. Трудно думать, что она бесполезна, и однако, физиологам приходилось видеть, что, собаки, лишенные селезенки, отлично выживают. Я вспоминаю собачку, которая, несмотря на удаление селезенки, находилась в прекрасном состоянии здоровья в продолжение 10 месяцев; у нее была даже склонность к ожирению. Если выводить заключение из таких многочисленных опытов, то я должен был бы сказать, что селезенка бесполезна, но я буду благоразумнее и скажу только, что мы не знаем ее функции.
   Щитовидная железа, напротив, не может быть удаляема безнаказанно, как впервые показал Шифф на животных и Ревердин на человеке. Через несколько дней после удаления щитовидной железы развивается настоящее отравление. Судороги, параличи — у собаки; у человека или обезьяны — тяжелые расстройства питания и интеллекта. Все эти явления могут быть объяснены следующим образом: в тканях, вследствие жизненных процессов, образуется небольшое количество еще неизвестного яда, который должен быть в организме разрушен. Щитовидная железа предназначена для его разрушения не посредством удаления его, так как у нее нет выводных протоков, но посредством нейтрализации, вероятно, посредством образования антитоксинов, аналогичных тем, которые позволяют бороться против столбняка. Поэтому при отсутствии щитовидной железы токсин скопляется в крови и производит отравляющее действие.
   Верность такого предположения подтверждается двумя важными экспериментами. Прежде всего, оказывается, что если оставить небольшой кусочек железы, то отравление не наступает. Если иногда животные, лишенные посредством операции щитовидных желез, и остаются живыми, то всегда потому, что не все было удалено. Глей недавно показал, что у кролика есть маленькие прибавочные железы, и необходимо и их удалять, чтобы операция вызвала смертельный исход. Другой весьма показательный опыт сделан Вассалем. Если собаке, лишенной щитовидных желез, впрыснуть сок щитовидной железы другой собаки, то на время признаки отравления исчезают, как будто при этом вводится антитоксин, нейтрализующий скопившийся яд.
   Функция надпочечных желез очень похожа на функцию щитовидного тела. Броун-Секар показал, что животное, у которого они вырезаны, быстро погибает.
   Вот очень наглядные примеры действия ядов, образующихся в организме, и желез, занятых специально их разрушением. Но защита организма еще сложнее. Есть не только железы, разрушающие яды, но есть еще другие, которые образуют химические вещества, способные стимулировать деятельность наших органов.
   По отношению к pancreas Merong и Minkowsky сделали интересное открытие: они показали, что удаление ее вызывает сахарную болезнь. Следовательно, в ней образуется вещество, разрушающее сахар. Здесь уже не идет речь о разрушении яда посредством антитоксина, вырабатываемого железами, как например, щитовидной и надпочечной, но о том, что нормальная составная часть пищи — сахар — разлагается ферментом, образующимся в поджелудочной железе.
   Что касается почек, то, вероятно, и они имеют другую функцию, кроме удаления мочи. Броун-Секар, который с замечательной прозорливостью предвидел это, полагает, что почка выделяет фермент, создающий в крови вещества, полезные для организма или разрушающие известные яды; он основывал свое мнение на том факте, что животные, у которых почки удалены и появляются тяжелые симптомы уремии, получают облегчение, если в кровь впрыснуть сок почечной ткани.
   Таким образом, индивидуум стремится постоянно удерживать свой статус, не подвергаясь расстройствам, вследствие внешних перемен и нападений врагов извне, и, несмотря на беспрерывные химические изменения, происходящие в тканях, он сохраняет свой нормальный состав.
   Вообще, если бы я пытался формулировать эту самозащиту организма, то я бы сказал: живое существо подвергается всем воздействиям и всем же оказывает сопротивление; оно вечно возобновляется и вечно остается неизменным. (Сост. по кн.: Шарль Ришэ. Самозащита организма. Спб., 1895 г.)
   В действительности и верности описания сего собственноручно удостоверяю, самовидец вышеозначенной чудесной льдины, бывший в том 1823 году ученик нижегородской семинарии, ныне же, Божиею милостию, недостойный протоиерей Арзамасского Николаевского женского монастыря, Авраамий Некрасов.
   Гумбольдт. Космос. Ч. III. Ст. 327. Изд. 1863 г.
   Гартвиг. Единство мироздания. Стр. 3 и 5.
   Гумбольдт. Космос. Ч. III. Стр. 444.
   Слова Филарета. Т. V, стр. 299. Изд. 1885 г.
   Гумбольдт. Космос. Ч. III. Стр. 483. Изд. 1863 г.
   Матвеев. Опыт о миротворении. Стр. 68.
   Митчель. Небесные светила. Стр. 225.
   Там же. Стр. 210. Гумбольдт. Космос. Ч. I. Стр. 106 и 107 и ч. III. Стр. 320.
   Митчель. Звездные светила. Стр. 147.
   Факт этот однако не считается вполне доказанным: говорят, что пчелы могут вынимать жала, когда не торопятся (см.: Поль-Жанэ, стр. 279).
   Разъяснение многих недоумений, вызываемых существованием зла в мире, читатели могут находить в прекраснейшем опыте теодицеи прот. Ф.А. Голубинского: «Премудрость и благость Божия в судьбах мира и человека» (см. особ, письмо 3 по изд. 3 1885 г., стр 223 и д.). Эта книга достойна занять почетнейшее место в общехристианской, а не только русской богословской литературе.
   Даже Гартман в своей философии бессознательного насчитывает немного, но все же 14 условий необходимых для зрения, вероятность встречи которых при действии одних физических законов, по его собственному расчету, так мала, что почти равна нулю.
   И не только структура органов пищепринятия и пищеварения, но и самая история их функций представляет много искусных приспособлений, открывающих удивительныю целесообразность. Природа, замечает Берцелиус, позаботилась даже о чередовании реакций в последовательных частях пищеварительного канала, с том, чтобы обеспечивать своевременную выработку различных соков, необходимых для пищеварения. По рту реакция щелочная, и пища, смоченная слюною, переносит эту реакцию в желудок, где вызывает такое же выделение желудочного сока, под влиянием которого происходит окисление. Потом, когда пища входит в двенадцатиперстную кишку, сейчас же выделяется желчь, вследствие чего ещё раз изменяется реакция, становясь опять щелочною. Cl. Bernard. Lezons sur les proprietes des tissus, p. 325.

Глава вторая. Бог в душе человека

1. Как Бог открывается в душе человека?

   Почему животные, из коих некоторые одарены немалою смышленостью, не видят Бога в природе и не показывают никаких знаков богопочитания? Мирные животные ласкаются только к человеку и служат ему как господину. Почему видит Бога в природе только один человек? Потому что душа человека существенно отлична от души животных, потому что человек создан по образу Божию, и так как только подобный может понимать подобного, то один человек и видит Бога в Его дивных творениях мира и в себе самом и стремится к Нему. Как высшие из неодушевленных предметов на земле, растения, данною им силою стремятся вверх к солнцу, так и человек, высшее из живых существ на земле, стремится своею душою к духовному солнцу — Господу Богу.
   В чем состоит образ Божий в человеке? Бог есть высочайший Дух, потому и образ Божий напечатлен в душе человека, хотя высокие качества духа отражаются и в теле человека, потому не только душа, но и самое тело его устремлено к небу. Образ Божий отпечатлен в свойствах и силах души, именно Господь дал человеку душу бессмертную, не имеющую конца своему бытию. Бог не имеет ни начала, ни конца бытия, а душа не имеет конца бытия. Бог дал человеку душу разумную, свободную, с любящим сердцем. Как Он Сам есть Вседержитель вселенной, так человек есть царь тварей земных. Вот черты образа Божия в человеке!
   О бессмертии души человеческой мы говорили ранее (в кн. «Из области таинственного»), а теперь скажем о том, как образ Божий отпечатлелся в трех главных силах души: в уме, которым человек познает, в воле, которою желает, и в сердце, которым чувствует.
   Как отпечатлелся образ Божий в уме человека?
   Господь Бог есть высочайший Ум, и человеку Он дал такой ум, который имеет способность необычайно быстро развиваться и наполняться познаниями; мы видим, что отроки и юноши в продолжение семи или восьми лет усваивают себе в главных чертах познания о всем существующем в мире, познания, которые приобретались многими поколениями в продолжение целых тысячелетий, но ум человека, развиваясь и совершенствуясь, чем более приобретает познаний, тем более видит, что эти познания еще несовершенны и неполны, и, идя вперед и вперед, не видит предела в достижении полноты ведения. Между тем как познания животных ограничены весьма тесными пределами и относятся только к удовлетворению телесных потребностей их, человек стремится познать все, ибо познания суть пища для его ума; он не довольствуется познаниями о земных предметах, потребных для телесной жизни его, он придумывает и устраивает разные многосложные орудия, чтобы проникнуть в тайны отдаленного звездного мира; видя зависимость предметов одних от других, восходя от следствий к причинам их, он стремится познать первого Виновника всего сущего, и это стремление вложено в самое существо его духа.
   Душа человеческая не только мыслит, желает и чувствует, но и еще, как в зеркале, видит свои мысли, желания и чувствования. Это есть самосознание человека. Хотя человек состоит из тела и души и хотя весьма многообразны и разнородны действия тела и души, но все они отражаются в едином сознании его, и все эти действия человек относит к себе одному. Потому он, сознавая единое начало в себе, а также видя в мире гармонию, порядок и общие силы и законы, признает единого Виновника и Управителя вселенной.
   Человек видит, что владычествующее в нем есть ум. Чрез ум он не только познает себя и окружающий его мир, но и управляет собою, управляет своим телом, которое есть только орудие души, через ум управляет и предметами видимого мира и царствует над одушевленными тварями, он не ступит шагу без цели, без ума, потому и Бога представляет не иначе, как высочайшим Умом, все создавшим с мудрыми целями, и в самом деле постигает многие цели и намерения Творца в Его созданиях.
   Псалмопевец говорит: создавший око не увидит ли? Естественно спросить: создавший разумного человека не есть ли разумное Существо?
   Господь сделал все, чтобы человек признал Его бытие и познал Его; Он даровал человеку высокий ум, но в то же время, призвав его из небытия к бытию, заключил дух его в малом теле, зависящем от окружающего мира, поставил его среди громадной вселенной, поражающей его величием и мудростью своего устройства. Впрочем, для того, чтобы иметь уверенность в бытии высочайшего Существа — премудрого Творца мира, не требуется очень многого знания. Бог устроил так, что хотя бы люди имели далеко не полные познания о предметах мира, но эти познания, доступные и необразованным людям, могут пробудить и пробуждают положенную Самим Творцом в глубине души их мысль о Нем как всесовершенном, высочайшем Существе; человек изначала издали видит то высочайшее Существо, к Которому он должен стремиться и приближаться и умом, и волею, и сердцем.
   Мы назвали бы безумным того, кто стал бы утверждать, что дома, в которых мы живем, храмы, в которых молимся, и другие предметы, для различных целей устроенные руками человеческими, создались сами собою из бездушной материи. Еще более безумны те, которые утверждают, что этот мудро устроенный мир с его разнородными и, наконец, разумными существами явился сам собою из материи (Евр. 3:4).
   Непризнание бытия Божия есть не только безумие, но и тяжкое преступление и великий грех, за который будут судимы впадшие в него. В одном месте воры увели коней у крестьян, но крестьяне догнали их и говорят: «Вы увели наших коней». «Нет! — отвечают те,— они сами побежали за нашими конями». Но крестьяне говорят: «Этот конь наш, а он заложен в вашу повозку». Тогда один из воров, помолчав, сказал: «Да он сам запрягся». Крестьяне представили их к начальству, и суд приговорил похитителей к наказанию. Тем более подлежат осуждению те, которые утверждают, что человек и этот премудро устроенный мир образовались сами собою, что выше и разумнее человека в мире нет уже никого, от кого бы он зависел, и говорят это потому, что сейчас же не наказываются за это Богом. Но будет над ними суд, на котором они окажутся безответны. Так говорит Св. Дух устами апостола: (Рим. 1:20).
   Как открывается образ Божий в воле человека?
   Бог есть Существо всесвободное, но любящее и творящее одно добро, Он есть Существо всесвятое. И человеку дана такая свобода, что он до некоторой степени может противиться даже воле Божией. Но так как блаженство человека зависит от свободного уподобления Господу Богу в добрых делах, то Бог дал человеку внутреннего законодателя; этот законодатель есть нравственное чувство, или совесть. Совесть делает три дела: во-первых, законодательствует, или показывает, что человеку должно делать и чего не делать; как ум показывает ему, что истинно и что ложно, так совесть показывает ему, что доброе и что злое. Совесть в отношении к Богу заповедует любовь и благоговейное почитание; в отношении к ближним заповедует не делать им того, чего себе не желаешь; во-вторых, совесть судит дела человека, которые он сотворил, и в-третьих, награждает его одобрением и спокойствием за добрые дела и наказывает угрызением и мучением за худые дела. Очевидно, что все это свойственно главным образом и прежде всего Господу Богу.
   Как ум человека представляет Бога высочайшим Умом, так совесть, это дивное отображение Божества в человеке, говорит о Боге как о всесвятом и правосудном Существе. В видимом мире Бог является только мудрым Законодателем, а не Судьей и Мздовоздаятелем, ибо законы Его исполняются неодушевленною природою и животными не свободно, но неуклонно и неизменно, а в свободном человеке Бог в первый раз на земле, именно в совести его, является Существом всесвятым, Судиею правосудным и Мздовоздаятелем. Суд совести в человеке нельзя ничем объяснить, как только тем, что действительно есть Бог, Судия и Мздовоздаятель, глубоко вложивший в душу человека чувство совести для постоянного напоминания ему о имеющем быть действительном суде Божием над людьми. Как велико и неотразимо действие совести, это видно из того, что самые ожесточенные преступники нередко при малых уликах и даже добровольно, по одному побуждению совести, открывают людям свои тяжкие преступления. Сила совести видится и в том, что у всех народов есть понятия о добре и зле, и эти понятия сравнительно более чисты и согласны между собою, нежели умственные представления о Самом Божестве, которые у многих весьма искажены. На исполнении законов нравственных, которые основываются на истине бытия правосудного Бога, утверждается спокойствие добродетельных, благосостояние семейств и обществ человеческих, и не может быть, чтобы благо народов основано было на лжи, как думают неверующие в Бога.
   Исполнение закона требует великой внутренней борьбы, часто бывает сопряжено с внешними скорбями. И кто мог бы наложить на народы иго нравственных обязанностей, если бы они не положены были Богом в самом существе души и если бы в ней не была укоренена мысль о Боге, Судии и Мздовоздаятеле? Чтобы победить стремления своей низшей, влекущей ко греху природы, человек употребляет великие усилия. В нем происходит подобное тому, что бывает в растении. Семя, зарытое в землю, облегается ею, кроме того, оно влечется вниз силою земного притяжения, но оно внутреннею своею силою старается пробиться наружу, вверх, обходит поэтому разные препятствия на пути, и если выбьется на свет, тогда начинается для него истинная жизнь, в противном случае угрожает ему смерть. Так и человек вложенною в него духовною внутреннею силою старается победить в себе стремления низшей природы, влекущей его к земле, и устремляется к небу, ибо там для него истинная жизнь.
   Теперь обратимся к третьей главной силе души, к сердцу. Сердцем любим или не любим, ощущаем прекрасное, приятное и неприятное. Бог есть Любовь, есть высшая духовная красота. Бог есть Существо вседовольное и всеблаженное. Любовь Божия есть причина создания разумных существ для вечного блаженства, и это блаженство может быть достигнуто тварями не иначе, как чрез любовь к Богу. Любовь человека к Богу есть главное всеоживляющее начало во всех отправлениях духовной жизни, по великому влиянию сердца на ум и на волю человека. Любовь в сердце человека начинается от познаний ума о Боге, но когда сердце полюбит Бога и будет стремиться к Нему, тогда в человеке более и более умножается и утверждается ведение о Боге. Кто кого любит, тот о том постоянно и помышляет. Любовь к Богу и богомыслие нераздельны между собою. Только истинная любовь к Богу чистого сердца способна постигнуть «глубины Божий» (1 Кор. 2:10), насколько это возможно созданному существу. Сам Спаситель сказал: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5:8). И святой апостол Павел написал: «кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает, как должно знать. Но кто любит Бога, тому дано знание от Него» (1 Кор. 8:2—3).
   Сердце, любящее Бога, укрепляет и волю человека и утешает его на тяжком пути исполнения нравственного долга, побуждает его оказывать добро и ближним, и самим врагам; только любовь способна на удивительные подвиги самоотвержения.
   Но человек поврежден грехом, и первый грех главным образом произошел от сердца, прельстившегося красивыми плодами райского древа и возжелавшего восхитить Божеские совершенства. И теперь главный корень греха в сердце. Спаситель сказал: «от сердца исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы» (Мф. 15:19). Оно ищет только удовольствий, не различая удовольствий дозволенных от недозволенных, не различая и средств к удовлетворению жажды наслаждения. Оно главным образом есть источник и тягчайшего из грехов — безбожия. Тяжела и горька сердцу, оскверненному грехами, мысль о Боге, Судии и Мздовоздаятеле; ему хотелось бы осуждать других. Поврежденное сердце не пойдет туда, где говорят о Боге. Оно не любит Бога, а боится Его. Оно старается помрачить и затмить очи ума, ясно видящего Бога, усиливается заглушить голос совести, громко говорящей о Боге, и нередко в том успевает и доводит человека до безумия, как сказал еще святой царь Давид: «рече безумен в сердце своем: несть Бог» (Пс. 13:1). Господь долго терпит, ибо настоящая жизнь есть время воспитания и испытания. Он даже желает обратить к Себе неверующее сердце благодеяниями, но оно еще более забывается. Наконец, Господь начинает лечить жадное до удовольствий сердце горькими лекарствами, ударит Он по сердцу нечестивого не раз и не два скорбями и бедами, и отчасти справедливо говорится: одна беда не ходит; это значит, что от одного удара ожестевшее сердце не смягчается. Поражаемое сердце начинает озираться: в самом деле, нет ли над ним высшего Существа; обращается к уму, а ум уже давно готов говорить о Боге; в уме часто бывают мысли и познания противоположные, то есть и за известный предмет, и против него; так бывает и в отношении к бытию Божию; но мысли, говорящие против бытия Божия, сами по себе слабые, прежде нравились сердцу, и оно их одобряло, охотно слагало вместе, склоняло ум ставить их на первом плане и действовало так незаметно и хитро, что уму казалось, будто он сам дошел до убеждения в небытии Божием. Так бывает нередко между людьми: человек полагает, что он действует по своему уму, по своему убеждению, а между тем, ум его в известном деле направлен был коварно и хитро издали другими. Итак, когда поражаемое бедами сердце захочет узнать от ума самую истину о бытии Божием, тогда в уме выступят те мысли и познания, которые говорят о Боге и которые доселе были в тени, и так как они несравненно сильнее, то ум и сердце узрят Бога, да и совесть заговорит сердцу: все эти беды тебе за то, что ты забыло Бога и грешило против Него, и вот неверовавший человек, не приобретая новых познаний в науках, не переучиваясь, делается иным, верующим в Бога.
   Конечно, не всякое сердце вразумляется и бедствиями, но на многих они действуют благотворно; об этом говорят опыты не только со многими лицами, но и с целыми племенами и народами. Во второй половине прошедшего столетия во Франции развилось неверие и распространилось по всей Европе, но вот Господь Бог из той же Франции поднял бурю воинских бедствий, Она далеко пронеслась на восток и снова возвратилась туда, где зародилась, причинив множество бед и скорбей народам Европы, но мгла неверия ослабела на довольно долгое время. Итак, по слову премудрого царя Соломона, который ни в чем не отказывал своему сердцу и чрез то причинил много бед своему царству, будем «больше всего хранимого хранить наше сердце, ибо из него источники жизни» (Притч. 4:23). Да не потекут из него для нас источники смерти. Если мы будем подчинять его желания голосу ума и совести и возгревать в нем пламень любви к Богу, то Бог будет с нами и в нас.
   Чрез рассмотрение и исследование предметов видимой природы и сил духа человеческого мы не только убеждаемся в бытии Божием, но и познаем свойства Божественного естества. Общие законы тяготения, света и теплоты, действующие во всем мире, гармония и порядок во вселенной говорят о единстве Творца и Промыслителя вселенной. Неисчислимое множество светил небесных, громадностью и отдаленностью от нас поражающих умы естествоиспытателей, свидетельствует о всемогуществе Создателя миров. Мудрое устройство предметов видимого мира, наконец, высокий разум, данный человеку, громко говорят о высочайшем, премудром и всеведущем уме Виновника существ. Всюду распространенная жизнь на земле, и в земле, и в воздухе, и в водах, и в малых каплях воды ясно свидетельствует о благости Творца. Свобода и совесть человека уверяют в том, что Господь Бог есть Существо всесвободное, всесвятое и правосудное. Сердце говорит о Нем, как о всесовершенной любви, как о Существе всеблаженном и вседовольном.
   Возблагодарим Господа за то, что Он сотворил нас по образу Своему, даровал нам силы к познанию Его, соделал царями и иереями природы, чтобы мы от себя и от всех тварей неразумных возносили Ему молитвы, хвалы и славословия и, уподобляясь Ему добрыми делами, достигали вечной славы на небесах. (См.: Сергий, архиепископ Владимирский. Беседы об основы, истин, св. прав, веры.)

2. Учение о бытии Божием св. отцов, изложенное в форме вопросов и ответов

    Вопрос. Человек, размышляя о своем существе, не может ли восходить до веры в Бога?
    Ответ. Св. Иоанн Златоуст говорит: «Если взгляд на красоту мира возбуждает благомыслящего созерцателя к славословию Творца, тем более разумное это животное, человек, размышляя о своем устройстве, о высокой чести, данной ему, о великих дарах и несказанных благодеяниях, может постоянно восхвалять Виновника сих благ и возносить к Господу посильное славословие». Св. Василий Великий говорит: «Точное познание себя самого доставит тебе достаточное руководство и к познанию Бога. Ибо если будешь вникать в себя, то не нужно будет тебе искать Творца из рассматривания устройства вселенной; но в самом себе, как в некоем малом мире, увидишь великую мудрость Создателя твоего. От бестелесности души, которая в тебе, заключай, что Бог бестелесен. Он также не ограничен местом: поскольку и твой ум не имеет определенного пребывания в каком-нибудь месте, но только по причине соединения с телом заключается вместе. Верь, что Бог невидим, зная о душе твоей, что и она невидима для телесных очей, ибо не имеет ни цвета, ни вида, ни телесного какого-нибудь очертания, но познается только из действий. Посему не усиливайся и Бога видеть телесными очами, но, доверяя уму, умственно постигай Его».
    Вопрос. Способен ли человек в сей жизни совершенно познать Бога?
    Ответ. Св. Василий Великий говорит: «Заметить надо, что величие Божие и славу, как предмет не объемлемый словом и не постижимый для ума, невозможно представить и изобразить одним речением или мыслью. Богодухновенное писание многими, обращающимися у нас в употреблении словами, едва только для чистых сердцем, как сквозь тусклое стекло, гадательно сказывает нечто. Ибо зрение лицом к лицу и совершенное познание обещано достойным в будущем веке. А ныне Павел ли, Петр ли хотя истинно видит то, что видит, и не обманывается, и не мечтает, однако же видит, как сквозь тусклое стекло и гадательно, и принимает ныне с благодарением несколько и отчасти, полного же наслаждения ожидает в будущем веке. И те познания, которые ныне кажутся совершенными, в сравнении со знанием, какое откроется достойным в будущем веке, суть так малы и так темны, что более разнятся от светлых познаний будущего века, нежели сколько есть разности видеть чрез тусклое стекло и гадательно и видеть лицом к лицу, ибо всегда у всех не достает чего-то к совершенству, пока не достигнем совершенного, «когда то, что отчасти, прекратится» (1 Кор. 13:10)»
    Вопрос. Бог не сообщил ли людям познаний о Себе во всем видимом мире?
    Ответ. Прп. Антоний Великий говорит: «Для чего сотворен человек? Для того, чтобы он, рассматривая творения Божии, созерцал Бога и прославлял сотворившего их для человека». Св. Иоанн Златоуст говорит: «Представь, сколько создано тварей, чтобы познать Бога, — не то, каков Он по существу, но то, что Он существует. Так и Павел говорит: «веровати же подобает приходящему к Богу, яко есть» (Евр. 11:6). О Нем возвещают все твари, — «от величества бо красоты созданий сравнительно рододелатель их познавается» (Прем. 13:5), — самое устройство человека, честь, предоставленная ему Богом, наказания, благодеяния, распоряжения, предвозвещенные пророками, различные чудеса; а после всего этого пришел Сам Единородный и совершил дивное и страшное домостроительство нашего спасения. И между тем, есть люди, которые еще не знают такой ясной истины! Итак, скажешь, ты не знаешь Бога? Нет, я знаю, что Он есть, что Он человеколюбив, что Он благ, что Он промышляет, и все прочее, о чем говорится в писаниях; но каков Он по существу, этого я не знаю».
   Св. Ефрем Сирин говорит: «Все взывает о Боге, ежедневно возвещает славу Его; и бессловесные твари не престают славословить Его. «Небеса поведают славу Божию, творение же рук Его возвещает твердь» (Пс. 18:2). Земля возглашает Ему хвалу; море проповедует чудное Его могущество. Ничего не найдешь, что не славословило бы Господа Бога своего. И ничтожный комар возвещает славу своего Господа».
    Вопрос. Какое знание о Боге сообщено нам в Священном Писании?
    Ответ. В Священном Писании открыто нам, что само существо Божие непостижимо, не созерцаемо ни для кого, хотя Бог и являл Себя людям в различных образах; что Бог есть един по существу, но троичен по лицам, или ипостасям; что свойства существа Божия суть следующие: 1) Бог есть Дух бестелесный, хотя и приписываются Ему человеческие члены и телесные действия; 2) Он есть чистейший, святейший; 3) Он есть высочайший, превосходнейший над всем; 4) Он есть самобытный; 5) вседовольный, всеблаженный; 6) вечный, сый; 7) неизменяемый; 8) вездесущий; 9) всеведущий; 10) премудрый; 11) всемогущий; 12) всеблагий; 13) Творец; 14) Вседержитель и непостижимый Промыслитель и 15) правосудный и святый.
    Вопрос. Бог по непостижимому существу не имеет ли сходства с чем-либо видимым или невидимым?
    Ответ. Св. Дионисий Ареопагит говорит: «Бог ни с чем из существующего не имеет сходства». Еще он же: «непостижимое Божество по высочайшей Своей природе превосходит и превышает все прочие существа; ничто из существующего, собственно и вполне, не может назваться Ему подобным».
    Вопрос. При видениях или откровениях Божиих самое ли существо Божие являлось людям?
    Ответ. Св. Иоанн Златоуст говорит: «Как же Иоанн сказал: «Бога никто же виде нигде же» (Ин. 1:18)? Ясно, что все видения были только приспособительные, а не видения самого существа Божия: ибо если бы благочестивые мужи видели самое существо Его, то, конечно, не могли бы видеть оного различно; потому что оно просто, не имеет вида, неописанно, не сидит, не стоит, не ходит, поелику все это есть принадлежность одних только тел. Как же Бог приспосабливается к человеку, знает только Он Сам; и о сем-то приспособлении говорит устами пророка: «Аз видения умножих, и в руках пророческих уподобихся, т.е.: Я приспосабливался к ним (Ос. 12:10), но не показывал Себя во всем существе». Прп. Макарий Египетский говорит: «Как Сам Бог благоволил и как полезно было, являлся Он каждому из святых отцов, иначе Аврааму, иначе Исааку, иначе Иакову, иначе Ною, Даниилу, Давиду, Соломону, Исаии и каждому из святых пророков, иначе Илии, иначе Моисею. Все, что ни захочет, удобно для Него, и, умаляя Себя, как Ему угодно, плодотворит и преобразует Себя, делаясь видимым для любящих Его, по великой и невыразимой любви; в неприступной славе света являясь достойным, соразмерно с силами каждого». Св. Ефрем Сирин говорит: «Говоришь: почему же Евангелие сказало: «Бога никто же виде нигде же» (Ин. 1:18)? Никто не видел величия или естества Божия; но святые видели Бога в символах: Моисей в огне купины, Иов в буре, Исайя в облаке, Павел в свете, весь Израиль во гласе; и ныне видят святые, именно же руководимые делами, как бы чем-либо посредствующим». Блаженный Феодор, епископ Кирский, говорит: «Аз видения умножих, и в руках пророческих уподобихся» (Ос. 12:10). Не говорит: видим был, но уподобихся. Подобие же предмета не самое естество видимого предмета, например, портрет царя, сколько бы ни разительно было сходство изображения с лицом изображенным, не представляет естества царя».
    Вопрос. Какая тайна существа Божия открыта людям?
    Ответ. Бог есть един по существу, но троичен по лицам: Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святый. «И крестився Иисус, взыде абие от воды: и се отверзошася Ему небеса, и виде Духа Божия сходяща яко голубя, и грядуща на Него. И се глас с небесе, глаголя, Сей есть Сын Мой возлюбленный, о Нем же благоволих» (Мф. 3:16—17). А Сам Иисус Христос сказал апостолам: «шедше... научите вся языки, крестяще их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа» (Мф. 28:19). Св. Иоанн Богослов говорит: «Трие суть свидетельствующий на небеси: Отец, Слово и Святый Дух, и сии три едино суть» (1 Ин. 5:7).
   Св. Афанасий Александрийский говорит: «Когда в вас Дух, тогда в вас же дающее Духа Слово, а в Слове и Отец. И таким образом исполняется сказанное слово: «приидем Аз и Отец, и обитель у Него сотворим» (Ин. 14:23). Ибо где свет, там и сияние, а где сияние, там и действенность и светозарная благодать. И сему также научая, Павел написал еще к коринфянам во втором послании, говоря: «благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и общение Святого Духа со всеми вами» (2 Кор. 13:13). Ибо подаваемая в Троице благодать и дар дается от Отца чрез Сына в Духе Святом, потому что как благодать, даруемая Сыном, есть от Отца, так не может быть общения даяния в нас, разве только в Духе Святом; Его причастившись, имеем любовь Отца, и благодать Сына, и общение Самого Духа». Еще он говорит: «Три ипостаси должны быть представляемы нераздельными между собой, как о людях представляем телесно, чтобы и нам, подобно язычникам, не ввести многобожия; но представляя как бы реку, которая, исходя из истока, не отделяется от него, хотя два здесь вида и два имени. Ибо Отец — не Сын, и Сын — не Отец, потому что Отец есть Отец Сыну, и Сын есть Отчий Сын. Как исток — не река, и река — не исток, но тот и другая суть одна и та же вода, из истока льющаяся в реку: так и Божество от Отца не слиянно и не отлучно пребывает в Сыне, как Господь говорит: «изыдох от Отца... и иду ко Отцу» (Ин. 16:28). Святый же Дух, исходя от Отца, всегда пребывает в руках посылающего Отца и носящего Сына, и Им Он наполняет всяческая. Отец, имея бытие от Себя, родил Сына, а не создал — родил, как реку от истока, как растение от корня, как сияние от света, все же это видим в природе нераздельным». Свт. Епифаний, епископ Кипрский, говорит: «Сама единая голубица и святая невеста (Церковь) исповедует Бога Отца, и Сына, и Св. Духа — Отца совершенного, Сына совершенного и Духа Святого совершенного, Троицу единосущную, Троицу не слиянную — Сына, истинно рожденного от Отца, и Святого Духа, не чуждого Отцу и Сыну, — Троицу присносущную, не имеющую никогда приращения, не заключающую в Себе ничего низшего и возводимую к одному единству и единому началу Бога и Отца». Прп. Максим Исповедник говорит: «Едино есть Божество, безначальное, простое, пресущественное, не сложное и не раздельное. Оно есть единица и вместе Троица. Божество состоит из трех лиц: Отца, Сына и Духа Святаго; но как в Отце, так и в Сыне, равно и в Духе Святом единое по существу Божество. Божество не раздельно: потому что Отец не есть не полный Бог, равно и Сын и Дух Святый... Но все Божество всецело находится во всем Отце, также всецело находится во всем Сыне и все, наконец, всецело во всем Духе Святом. Следственно, весь Отец всецело находится во всем Сыне и Духе, также и Сын весь всецело находится во всем Отце и Духе; равно и Дух Святой весь всецело находится во всем Отце и Сыне. Ни одно из трех лиц Божества и не существует, и не может быть представляемо отдельно от другого». На африканском берегу, в городе Иппоне, блаженный Августин писал свою глубокомысленную книгу о Св. Троице. Утомленный чрезвычайным напряжением ума, силившегося проникнуть глубочайшую из тайн, великий писатель вышел на морской берег для прогулки. Наслаждаясь вечерним воздухом, по временам устремляя взоры то на небо, то на широкое море, Августин не выпускал однако же из мыслей предмета своих исследований. Вдруг заметил он на морском берегу отрока необыкновенной красоты, который небольшой серебряной ложкой черпал воду из моря и выливал ее в маленькую ямку. Такое занятие отрока блж. Августин сначала почел за обыкновенную детскую шалость, но тайное чувство побуждало его приблизиться к отроку. На вопрос, что он делает, отрок отвечал: «Хочу вычерпать это море и поместить его вот в эту ямку». «Но это явно невозможно», — сказал Августин. «Разумеется, невозможно, — отвечал отрок, — но скорее я вычерпаю моей ложкой это море и вмещу его в эту ямку, чем ты своим умом проникнешь недоведомую тайну Св. Троицы и вместишь ее в твою книгу». Так сказал отрок и мгновенно сделался невидим.
Приложение
А. Свидетельства философов, ученых и писателей о бытии Божием
   Истинные ученые относились всегда очень осторожно ко всякого рода отрицаниям, а тем более — к отрицанию Бога. Они всегда понимали, что прямая обязанность и назначение науки заключается в том, чтобы искать и доискиваться объяснений именно всего непонятного для нее. Все факты и явления, как ни казались бы на первый взгляд загадочными и чудесными, не могут быть отвергнуты наукой; было бы совершеннейшим отступлением от самого коренного назначения науки отрицать неразъясненный факт или отвергать непонятное явление, ибо в конце концов, рано или поздно все они должны получить свое научное разъяснение, становясь таким образом совершенно ясными данностями науки.
    Лейбниц прямо предостерегает каждого от ошибок отрицания. Он говорит: «Я всегда находил, что большая часть учений оказывалась справедлива в том, что они утверждали, и почти всегда ошибались в том, что они отрицали», т.е. в том, что они признавали нелепым. В этих простых словах ясно проглядывает то всеобъемлющее глубокомыслие, вследствие которого Лейбниц отделяет великих мыслителей и людей, действительно преданных науке, от дилетантов и полуобразованной толпы. Обыкновенно принято судить обратно: умными людьми называть тех, которым нравится отрицание, которые во всем сумеют найти смешную сторону, которые все бранят, ничего не одобряют, а только отрицают. Эти личности вполне упускают из вида, что каждое утверждение — может быть, не совсем точное или даже совершенно ошибочное — есть все-таки продукт мысли или исследования, имеющий все-таки какое-нибудь основание, тогда как простое отрицание, без серьезного и основательного опровержения, является всегда продуктом незнания и непонимания.
   Истинная наука никогда не высказывалась в смысле отрицания Бога; такого примера никто нам указать не может, ибо его никогда не было. Напротив, чем глубже знания человека, тем определеннее его понятия о познании Божества; в этом смысле высказывались, по крайней мере, многие ученые, и даже Ньютон сказал: «Чем дальше человек проникает тайны природы, тем яснее перед ним открывается единство предвечного плана».
   Для большей наглядности приведем подлинные выражения великих ученых.
   1. Анаксагор первый в философии высказал противоположность между чувственно ощущаемой материей и разумным Духом (Истор. философии Бауэра).
   2. Сократ заключил свою знаменитую речь, произнесенную им после объявления ему смертного приговора, следующими словами: «Теперь нам пора расстаться, мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить; но кого из нас ожидает лучшая доля — это не известно никому, кроме Бога» (Апология Сократа).
   3. Платон доказывал, что понятие о существовании Бога присуще каждому человеку и что оно волнует и увлекает наши души сознанием нашего сродства с Ним. «Бог, — говорит он, — есть Единое Существо, обнимающее все другие и заключающее в Себе причину всего, что существует на небе и на земле. Бог есть высшая идея». С какой бы точки зрения мы ни взглянули на космогонию Платона, примем ли мы, что Бог создал идею или что Он только преобразовал бесформенную материю по образцу идей, — в обоих случаях, по учению Платона, Бог есть высшая Идея всякого бытия, Он есть Великий Разум, Источник всякого разума — Солнце, светом Которого озарен мир. Бог есть совершенство, Он всегда одинаков, Ему чужда зависть, и Он всегда желает только хорошего. Познать Бога в совершенстве невозможно для смертных, можно иметь только приблизительное понятие о Нем или о том, с чем Он представляет сродство. Он должен быть добрым, потому что доволен Собой, равным образом и мир должен быть прекрасен, потому что создан Им. Но почему Бог создал мир? Потому что Бог чужд зависти и желает, чтобы все как можно более походило на Него. Приводя в порядок хаос, Бог обратил его в Красоту. (Льюис, т. 1, стр. 215.)
   4. Декарт учил: «Дабы познать природу Бога, насколько это доступно моей природе, я должен только соображать о каждой вещи, идею коей в себе имею, было ли бы совершенством или недостатком владеть ею. Я могу быть уверен, что все, отмеченное каким-либо несовершенством, отсутствует в Нем, все совершенное в Нем находится. Таким образом, в Нем не может быть сомнений, непостоянства, грусти и подобных вещей, не иметь которых и я был бы рад. Далее, я имею идеи о многих вещах телесных и чувственных, ибо хотя я и предположил, что нахожусь в состоянии сновидения и что все мною видимое и воображаемое есть обман, я должен был однако признать, что идеи эти действительно присутствовали в моей мысли. Но, познав очень ясно, что во мне разумная природа вполне разделена от телесной, и соображая, что всякая составленность свидетельствует о зависимости, а зависимость есть явно недостаток, заключим, что быть сложенным из двух природ не было бы для Бога совершенством и что, следовательно, в Нем нет такой составленности. А если есть во вселенной какие-либо тела, умы или иные натуры, не имеющие совершенства, то всех их бытие должно зависеть от Его могущества, так что без Него они не могли бы просуществовать одного мгновения.
   Наконец, если есть еще люди, которых и приведенные доводы не убедят в существовании Бога и их души независимо от тела, то пусть знают, что все другие вещи, в кои они, может быть, более верят, как то: что они имеют тело, что есть звезды, земля и тому подобное, — менее достоверны». (М. Любимов. Филос. Декарт. Стр. 117—119.1886.)
   5. Лорд Бэкон Веруламский находил, что учение о Боге не должно отделяться в воззрениях человека от того религиозного понятия, которое внушает Церковь; как мы должны против своей воли повиноваться закону Божию, так точно должны приноравливаться к вере там, где она противоречит нашей природе. Чем сверхъестественнее кажется божественная тайна, тем большую славу воздаем мы Богу, когда веруем В нее. (Бауэр. История филос.)
   6. Ньютон в своей «Optics» говорит так: «Первоначальное устройство таких чрезвычайно искусных частей животных, как глаза, уши, мозг, мускулы, сердце и проч., также инстинкт зверей и насекомых — все это не может быть произведением чего-нибудь другого, кроме мудрости и искусства могущественного, вечно живого Деятеля, Который, будучи во всех местах, может двигать телами и таким образом образовать и преобразовать части мира гораздо легче, чем мы можем двигать по нашей воле частями нашего тела. Мы не смотрим однако же на мир как на тело Бога и на части мира — как на части Бога. Бог есть однообразное существо, лишенное органов, членов или частей, и они суть Его создания, подчиненные Ему и служащие Его воле».
   «Органы чувств не служат для того, чтобы ощущать образы вещей, а только для того, чтобы доводить эти образы до чувствилища, Бог же не имеет нужды в таких органах, так как Он повсюду присущ самым вещам». (Страхов. Мир как целое.)
   7. Лейбниц считал правильное понятие о Боге неизбежным и необходимым; ибо если бы не было в Боге, Творце мира, достаточной причины для существования последнего и притом если бы в нас не было достаточно условий и определенных способов для ведения всего существующего, то можно бы было с полной справедливостью спросить, почему «ничто» не лучше, чем «нечто»?
   Бог, служащий основанием всего бытия, существующий единственно по Своей внутренней необходимости, должен естественно соединять в Себе всю реальность, все совершенства; Он есть безграничное существо, чужд всякого отрицания, абсолютная интеллигенция; потому и может быть только один Бог, Его одного совершенно достаточно». (Бауэр. История филос.)
   8. Кант: «Мы постулируем бытие Бога как основание нравственного образца действий». (Ланге. Т. 1, стр. 272.)
   «Две вещи, — говорит он в заключении своего сочинения (Kr. der. pract. vern., 194), — наполняют меня все новым и возрастающим изумлением и страхом, чем чаще и продолжительнее я о них размышляю. Это — звездное небо надо мной и нравственный закон во мне. И то и другое я отнюдь не должен мыслить скрытым от себя в каком-то сумраке или лежащим в бесконечности за моим горизонтом; и то и другое я действительно вижу перед собой, и мое существование непосредственно связано с их бытием. Звездный мир начинается с того самого места, которое я занимаю во внешнем чувственном мире, и расширяет мою связь с окружающим в необозримые протяжения миров над мирами и систем за системами... Нравственный закон имеет начало в моем невидимом я, в моей личности, и делает меня членом другого мира, истинно бесконечного, но доступного только разумному познанию. И в этом новом мире я нахожу себя уже не случайным звеном, но в необходимом и общем соединении (с другими подобными мне существами). Взгляд на звездное небо с его бесконечными мирами уничтожает все мое значение как физического существа, он напоминает мне, что я должен буду отдать нашей планете (которая сама составляет только точку в бесконечном мире) мое тело, в котором малая часть вещества на короткое время и непостижимым образом получила жизненную силу. Но взгляд на присущий моей личности нравственный закон вновь и бесконечно поднимает мое значение, и именно как разумного существа. Этот закон открывает мне новую жизнь, независимую от моей животной природы и даже от всего чувственного мира, открывает по крайней мере постольку, поскольку я целесообразно подчиняюсь в своих действиях этому нравственному порядку, не ограниченному условиями и пределами этой жизни, но простирающемуся в бесконечность».
   9. Паскаль: «Божество христиан не заключается просто в Боге, только Творце геометрических истин и системы элементов — это принадлежность язычников. Оно не заключается просто в Боге, Который влияет на жизнь и благосостояние людей, чтобы дать счастливое течение лет тем, которые пред Ним преклоняются, — это удел иудеев. Но Бог Авраама и Иакова, Бог христиан есть Бог любви и утешения; это — Бог, наполняющий избранную душу и сердце, Бог, дающий им чувствовать их нравственную нищету и Свое бесконечное милосердие; наконец, Бог, соединяющийся с их душой и наполняющий ее блаженством, радостью, доверенностью и любовью. Бог христиан есть Бог, дающий чувствовать душе, что Он ее единственное благо, что весь покой ее заключается в Нем и что радость ее — любить Творца, Который в то же время заставляет ее ненавидеть препятствия, удерживающие и не позволяющие любить Его всеми силами. Самолюбие и похоть, удерживающие душу, для Него нетерпимы. Бог дает ей чувствовать, что хотя она в основании и обладает самолюбием, но что Он один в состоянии ее от того исцелить.
   Вот как нужно по-христиански понимать Бога; но, чтобы Его узнать, нужно в то же время проникнуться своей нравственной нищетой и своей гнусностью и знать, что имеешь нужду в посреднике, чтобы приблизиться к Нему и соединиться с Ним. Подобные чувства не должны быть разъединены, потому что в таком случае они не только бесполезны, но и опасны. Познание Бога без понимания нашей нравственной нищеты зарождает гордость. Познание нашей нравственной нищеты без познания Христа, производит отчаяние, потому что в Нем мы находим Бога, нашу нищету и единственный путь к ее улучшению.
   Мы можем знать Бога, не зная наши слабости, или знать наши слабости, не зная средств избавиться от них; но мы не можем знать Христа, не зная вместе Бога, и наши слабости, и средства от них, потому что Христос не только Бог, но это Бог, исправляющий наши слабости.
   Таким образом, ищущие Бога без Христа не находят удовлетворительного или истинно для себя полного света, потому что или они не достигают до сознания одного Бога, или если достигают, то бесполезно для себя, оттого что находят средства сблизиться с Богом без посредника, как без посредника узнали Его; следовательно, они впадают или в атеизм, или в деизм — две вещи, почти одинаково не признаваемые христианской религией». (Мысли. Стр. 244—246.)
   10. Кеплер, открыв три великих, удивительных закона, на которых основывается новейшая астрономия, восклицает в заключении своего сочинения «Гармония мира»: О, Ты, Который чрез свет природы побудил нас желать страстно света Твоего милосердия, чтобы открыть нам свет Твоей славы: благодарю Тебя, Создатель мой и Бог, за то, что дозволяешь мне удивляться Твоим творениям и любить их. Я окончил теперь подвиг своей жизни, вполне уверенный, что Творец дал мне силу совершить его. Я поведал людям славу Твоих творений настолько, насколько мой ум мог понять их величественную бесконечность. Мои чувства обратились на отыскание истины; и насколько возможно было для меня это, я отыскивал ее со всей справедливостью и чистосердечием. Если я, ничтожный червь пред Тобою, рожденный во грехе, высказал что-нибудь противное Твоим благим намерениям, пусть Св. Дух внушит мне это, чтобы я мог то исправить. Если чудная красота Твоих творений возвысила мою душу и если я искал славы между людьми, по мере того как подвигался в своем труде, предназначенном только к Твоему прославлению, то прости мне по Твоей благости и милосердию и соделай, чтобы все мои произведения клонились к Твоей славе и способствовали ко благу людей. Славьте Господа, о небесные гармонии, и вы, постигающие земную гармонию, славьте Его! Да прославляет душа моя Творца в продолжение всей моей жизни! Им и в Нем существует все, что мы постигаем и чего еще не постигаем, потому что много еще предстоит работы над тем, что мы оставляем не оконченным!»
   11. Уоллес. «Большой шаг вперед составляет то, что мы, вместо всей этой сложной теории, порождающей бесчисленные дилеммы и противоречия, можем предложить гораздо более простое и основательное мнение, именно: материя не существует как сущность, отличная от силы, и что сила, в свою очередь, есть продукт духа».
   Философия уже давно показала, что мы не можем доказать существование вещества, как его обыкновенно понимают, и в то же время она допускала, как доказанное для каждого из нас, наше собственное, самосознающее существование. Теперь наука пришла к тому же результату, что и философия, и это согласие должно бы поселить в нас доверие к тому, чему они вместе нас учат.
   12. Дарвин по поводу постепенного усовершенствования глаза на различных ступенях органической лестницы говорит: «Пусть этот процесс будет происходить в течение миллионов лет и в течение каждого года на миллионах особей разных видов; не можем ли мы поверить, что живой оптический инструмент мог бы этим путем стать настолько совершеннее стеклянного, насколько дела Создателя совершеннее дел человеческих?» (Orig. of spec, VI edit., p. 146.) — На последней странице этого сочинения (т. IV, стр. 429) мы находим следующие слова: «Есть величие во взгляде на жизнь с ее различными силами, по которому она была первоначально вдохнута Творцом в немногие или в одну форму».
   13. Карл Фохт в «Естественной истории мироздания» (перев. Пальховского. Москва, 63, стр. 18), говоря о небесных телах, заканчивает главу следующими словами: «Как велик и как прост весь этот процесс! Только Божество могло задумать и выполнить его; человеку же остается только размышлять о нем и исследовать его. И, конечно, мы через это приближаемся прямым путем к нашему Величественному Отцу, Который может все задумать, — соприсутствуем Ему и пребываем на Его совете; если же этого нельзя, то падите в прах и молитесь безмолвно».
   14. Линней, окончив свои наблюдения над организацией растений, воскликнул: «Вечный, беспредельный, всеведущий и всемогущий Бог прошел мимо меня. Я не видал Его лицом к лицу, но отблеск Божества наполнил мою душу безмолвным удивлением. Я видел след Божий в Его творении; и везде, даже в самых мелких, незаметных Его произведениях, что за сила! Что за мудрость! Что за неизреченное совершенство! Я наблюдал, как одушевленные существа, стоя на высшей ступени, связаны с царством растений, а растения, в свою очередь, с минералами, которые находятся в недрах земного шара, и как этот самый шар земной тяготеет к Солнцу и в неизменном порядке обращается вокруг него, получая от него жизнь. Я видел, как Солнце и все другие звезды, вся Солнечная система, бесконечное звездное небо движется в пространстве, поддерживается в пустоте по воле непостижимого первоначального двигателя, Существа существ, Причины причин, Правителя и Хранителя мира, Господа и Создателя всякого творения...
   Все вещи носят на себе печать божественной мудрости и силы, в них заключается наше благо и источник нашего счастья. В пользе, какую они нам приносят, я вижу благость их Творца, их красота показывает Его мудрость, а их гармония — продолжение их существования, их точные размеры и неисчерпаемая производительность показывают могущество этого великого Бога!
   Не это ли вы называете провидением? Да, это и есть провидение, им только и объясняется устройство мира. Итак, справедливо верить, что есть Бог, Существо беспредельное, вечное, ни от кого не происходящее, не сотворенное, без Которого ничего не существует, Которое создало и Устроило мир. Он невидим для наших глаз, которые наполняет лучами Своего света, мы только мысленно постигаем Его, и Его величие таится в глубоком святилище нашего духа». (Бог в природе. Флам. Стр. 5.)
   15. М.П. Погодин (о модных толках, стр. 25—26) говорит: «В природе есть сила вездесущая, невидимая, потаенная, которая производит... Вот зерно, вот капля... Как из этого зерна вырастет пальма, розан, померанец, или из этой капли — верблюд, соловей, человек?.. Вы не понимаете, философы, а допускаете, ибо видите своими глазами это происхождение. А скажи вам — Бог, вы Его отрицаете. Бога нет? Что же есть? Вы есть. — Да откуда же вы? Сами сотворили вы себя, сотворились, произошли сами собой? Может ли быть что-нибудь нелепее таких положений, в которые вы упираетесь, идя путем логики ума?
   Вы родились случайно? Живете как-нибудь и умрете на авось? И такая философия вас удовлетворяет? Ваш ум не представляет никакого требования более? Вы можете жить спокойно? И вам даже хочется жить?
   Человек произошел сам собой — так и курица сотворила саму себя, сотворилась, произошла сама собой и начала нести яйца. Но откуда же подлетел к ней петух с предложением своих услуг? Курица несет яйца, но ведь она сама вылупляется из яйца? Итак, яйцо было прежде курицы? Откуда же это первое яйцо? Как оно произошло? К таким простым вопросам и соображениям снисходит ли ваша наука?
   Вы приписываете все творение какой-то силе: ну, вот это и есть Бог. Слово только другое. Или у вашей силы нет сознания, т. е. она творит чудеса премудрости, будучи сама безумной?
   Удивительна дерзость или ограниченность тех философов, которые пытаются объяснить необъяснимое и в бессилии объяснить ощущают все и вся.
   Кроты роют в земле, рассуждают и спорят о солнце, и вот находятся между ними умники, которые предлагают доказательства, что солнца нет, да и быть не может. Невежество рукоплещет! Несчастные!» Подобных этим свидетельств можно было бы отыскать много у разных не менее ученых людей если не в их научных трудах, то в их мемуарах, в частных переписках и других произведениях, ибо биографии их показывают, что многие из них были людьми глубоко верующими, как, например: А. Гумбольд, Бойль, Клерк, Ферм, Монтепюи, Д'Аламбер, Либих, Иоанн Вернули, Бюффон, Галилей, Гэртли, Дальтон, Босюет, Коперник, Кювье, Лафатер, Парацельс, Пристлей, Цёльнер, Брем, Гельмгольц, Кетле, Пастёр, Тайлор, Фарадей, Сталь, Берклей, Фахнер, Гелленбах, Реймарус, Шарль Бонее, Жан Рено, Дюпон де Немур и многие другие. Как читатель видит, мы приводим здесь имена одних только высоко выдающихся над общим уровнем ученых людей, имена которых записаны неизгладимыми буквами в истории человеческих знаний.
   Казалось бы, что такие веские свидетельства великих ученых должны были бы служить сильной аргументацией в пользу того мнения, что истинный смысл человеческих познаний не может вести к безверию и к отрицанию Бога.
   Странно было бы, конечно, черпать свое познание о Боге из вышеприведенных свидетельств ученых, ибо каждому из них открыла их наука одну лишь незначительную и бесконечно малую часть премудрости Божией, из которой они могли лишь дойти до сознательного признания всей необходимости веры в Бога и в Его святое попечение о мире и людях. — И это уже великий шаг и самое благотворное влияние, оказанное наукой в истории нравственного развития людей; само же учение о величии Божием может, конечно, быть почерпнуто только из учения Церкви, которое составляет единственное правильное учение о Боге, превыше всяких научных и философских попыток к распознанию Его.
Б. Доказательства бытия Божия
   1. В нашем духе существует непосредственная уверенность в Боге. Мы не можем думать о мире, не можем мыслить о самих себе, без того чтобы невольно с этим не соединилась и мысль о Боге. Чрез все видимое и конечное наши мысли устремляются к высшему, невидимому, бесконечному, и их движение не успокаивается раньше, чем они не достигают своей цели. Мы по необходимости должны думать о Боге. Сознание Бога есть столь же существенный элемент нашего духа, как и миросознание, и самосознание. Мысль о Боге есть внутренняя необходимость духа. Не должны ли мы от внутренней необходимости ее заключить и к действительности ее содержания вне нас? Иначе мы и не можем. Мыслить о Боге значит быть уверенным в Боге. Мы не можем не мыслить о Боге и не можем иначе мыслить Его, как действительно существующим: это необходимость нашего разума.
    2. Вследствие этого она также и всеобща. Не один только какой-либо человек имеет религию, но все люди имеют ее. «Нет такого грубого и дикого народа, который бы не имел веры в Бога, хотя бы он и не знал в то же время Его сущности», — говорит Цицерон. В этом классическом изречении высказывается лишь неотрицаемый факт. Оно подтверждено опытом тысячелетий. Со времени Цицерона открыто было более полмира, и повсюду оказывались следы богопочитания и религии; нет ни одного такого народа, который не имел бы сознания Бога. Атеистам было бы желательно найти народ, состоящий из чистых безбожников. Но все их старания в этом отношении были напрасны. Негры Африки, черномазые новоголландцы, дикари Америки — все они признают высшее Существо. Где только встречаются люди, там непременно оказывается и религия. Где, по-видимому, оказывалось нечто противоположное, там это было лишь следствием поверхностного наблюдения. Конечно, формы религии представляются бесконечно различными, и иногда мы можем только находить весьма жалкие следы ее, или она вообще существует лишь в самом ужасном искажении, но тем не менее и в этой искаженности мы все-таки можем уловить ее первобытные черты. Даже если народ или известное племя падает почти до животной степени одичания и помрачения духа, так что в нем, по-видимому, совершенно погасает всякое благородство человеческой природы, тем не менее даже при таком состоянии воспоминание о Боге не исчезает совсем.
   Но что настолько всеобще, в чем согласны все, то не может быть ложным — как уже доказывал это в свое время Цицерон, потому что это по необходимости коренится в самом существе человека.
   Эту именно истину постоянно и выдвигали апологеты первых веков против язычников: «Мы носим свидетельство о Боге в нашей душе, мы не можем не знать Бога и не быть уверенными в Нем», — доказывали они. Можно, конечно, отрицать эту уверенность в Боге, от которой все-таки нельзя освободиться. Но в таком случае можно только убедить себя не признавать того, чего однако же человек не может не знать.
   Атеизм не есть необходимость мысли, а дело воли, и именно произвольное дело ее. Основы, приводимые в пользу его, служат обыкновенно только для того, чтобы прикрыть действительные его мотивы. И как часто атеисты не идут дальше известного аргумента того индуса, который оспаривал пред миссионером бытие Бога лишь на основании того, что он Его не видит, на что последний справедливо возразил ему, что ведь и он не видит также ума у него, индуса.
   3. Уже издавна существуют доказательства бытия Божия. Мы встречаем их уже в дохристианской философии: у Платона, у Аристотеля и у Цицерона. Христианское богословие и умозрение восприняло их только оттуда и развило дальше. Они имеют своей целью не доказывать то, что еще неизвестно, а только оправдать непосредственную уверенность также и пред мыслящим разумом, причем существенная их задача состоит в том, чтобы указать повсюду следы Бога, Которого мы уже знаем и признаем в нашем Сердце. (Лютардт. Апология христианства, стр. 27—30.)
   Изложим здесь более подробно доказательства бытия Божия:
   а) Историческое доказательство бытия Божия. Оно основывается на всеобщем, из доисторической древности идущем признании незримого Высочайшего Существа, господствующего над видимым миром и человеком. Свидетельства о всеобщности такого признания мы находим еще у писателей классического мира, а подтверждение его у множества современных.
   Впрочем, сила доказательства заключается не столько во всеобщности признания, сколько в необъясняемости его из одного внешнего опыта, что и заставляет приписать ему происхождение психическое, т.е. видеть в нем заявление разумной природы человека.
   б) Космологическое доказательство бытия Божия. Из всех доказательств бытия Божия, основанных на соображениях, требованиях и заключениях нашего разума, самое общепонятное, популярное и общеубедительное есть космологическое, т.е. представляемое устройством видимого мира. По простоте и очевидности своей оно почти не требует развития.
   Если человек на мир взглянет не очами животного, усматривающего, по-видимому, только отдельные предметы, и притом близко относящиеся к его животным интересам, а именно с разумной точки зрения, и притом, в возможной для него целостности картины мира, то он увидит и признает разумностью и ее проявлением, только в высочайшей, удивлением поражающей степени полноты, широты и совершенства. Отсюда прямое и неизбежное заключение, что мир есть дело и проявление высочайшего и всеобъемлющего Разума, неразлучного со столь же неограниченным могуществом. Этого-то бесконечно разумного и могущественного Деятеля и Миро-строителя вера и именует Богом.
   в) Телеологическое доказательство бытия Божия. Итак, завершение космологического доказательства бытия Божия составляет доказательство телеологическое. Сущность его следующая: незримое миростроительное начало, обнаруживающее свое существование и свою разумную природу в устройстве целого мира, еще определительнее и очевиднее проявляет то и другое в той особенности мироустройства, которая разумеется под словом целесообразность. Определим факт, им выражаемый, ограничиваясь на сей раз только земным миром, как ближе и опытнее нам известным. Известно, что он представляет собой длинный и многосложный ряд образований — от мертвых минеральных масс до существ одушевленных, от простейших элементов до тончайших и сложнейших тканей человеческого организма. Между низшими и высшими, между простейшими и сложнейшими образованиями вообще усматривается такое отношение, что первые составляют условие зарождения, существования и жизни последних и служат их интересам — не сознавая того. Вот это-то отношение низших видов и форм бытия к высшим, простейших к сложнейшим и совершеннейшим, отношение, подобное тому, как в разумной человеческой деятельности материальные и формальные средства относятся к предложенным целям ее, это-то отношение и разумеется под термином целесообразность. И как в человеческой деятельности сознательная целесообразность служит верным знаком разумности действователя, так и в мире целесообразность и планосообразность, видимая во всем, от необъятного целого до бесконечно малого, свидетельствует о всеобъемлющем и всепроникающем Разуме миростроительном.
   г) Психическое доказательство бытия Божия. Сущность его следующая: вникая в свою психическую жизнь от ее низших, только сознательных проявлений — до высших, нравственно-мыслительных, мы должны прийти к твердому убеждению, что она не есть последовательное видоизменение жизни физиологической, а обнаруживает существование особого начала, отличного от организма, которое и называем душой. Отсюда неизбежный вопрос: какое же происхождение этого особого начала? Если оно не есть прямой продукт телесного организма, то само собой ясно, что оно не есть и произведение вещественной природы. Что оно не есть и самобытное начало, это еще более ясно открывается из его временного и условного появления в организме. Откуда же оно?
   Возможен на такой неизбежный вопрос только один ответ: должно существовать некоторое самобытное и невещественное Начало, не тождественное с миром, но входящее в мир, действующее в нем и порождающее в недрах его новый мир — разумно-психический и невещественный.
   д) Нравственное доказательство бытия Божия. Нравственное доказательство бытия Божия основывается на том общепризнаваемом факте, что кроме законов внешних, постановляемых в гражданских обществах законодательной властью, существует в самом человеке закон внутренний, предписывающий или воспрещающий многое такое, чего внешнее законодательство не касается, оставляя то каждому на его совесть.
   Требования и запрещения этого закона сознаются людьми не с одинаковой ясностью и силой, а потому нередко нарушаются, особенно под влиянием увлечений, страстей, вообще нравственной шаткости и разнузданности, а иногда и просто невежества (как также нередко нарушается и закон внешний); но не много найдется таких, которые бы не сознавали его хотя бы по временам, еще менее таких, которые бы вовсе его не признавали. Самые отъявленные злодеи иногда выражали сознание и признание его.
   Факт существований внутреннего закона издревле понимаем был так, что кроме человеческой законодательной власти есть иная, Высшая, заявляющая свои веления и запрещения непосредственно в душе человека: власть Божественная. Еще в языческой древности были люди, понимавшие внушения и обличения совести именно как глас Божества, непосредственно внятный душе человеческой. (А. Знаменский, профессор богословия. «Записки по предмету православного христианского вероучения», стр. 14—29.)
   Один известный западный апологет по поводу несомненного факта существования совести в человеческой душе говорит следующее: «Нет ничего несомненнее, чем совесть. Отрицать этот факт значило бы ниспровергать основу всякой уверенности. Это значило бы, вместе с тем, уничтожить и все нравственное здание мира, потому что оно в последней своей основе покоится на совести.
   Было бы нелепо и напрасно делать из совести приученное упражнение мышления. Она, конечно, может заблуждаться и действительно часто заблуждается. Но следует ли из этого, что вообще она есть заблуждение и обман? Именно высочайшие истины более всего и подвержены злоупотреблению. Она должна быть развиваема: следует ли отсюда, что она вообще не существует, а только прививается? Разве дух вообще не подлежит также развитию? Можно ли поэтому сказать, что его не существует? Если бы мы хотели отрицать его, то оказались бы в противоречии с самим фактом его существования. Так, равным образом, если бы мы захотели отрицать совесть, то также оказались бы в противоречии с фактом ее существования. Отрицать совесть мы не можем с добросовестностью. Даже когда мы пытаемся отрицать ее, то она заставляет чувствовать свое присутствие в нас, наказывая нас внутренне. Мы не можем отрицать ее, не обманывая самих себя. Совесть есть факт несомненный.
   Будучи фактической силой, совесть в то же время представляет собой величественный авторитет, пред которым преклоняются все. Можно не обращать внимания на ее веления, но тогда мы должны услышать ее наказующий голос. Можно ожесточить себя против этого наказующего свидетельства, но нельзя достигнуть того, чтобы оно совсем не раздавалось в нас. Совесть не зависима от нашей воли. Мы не можем самовластно распоряжаться ею, не можем повелевать ею, а напротив, она повелевает нами. Мы не можем ее исправлять и направлять по своему желанию, а напротив, она исправляет и наказывает нас. Мы стоим не выше ее, а ниже, и напротив, она стоит не ниже, а выше нас. Отсюда следует, что она происходит не из нашей воли и не из нашего мышления. Она не есть произведение нашего собственного духа. Она есть произведение нравственного Духа, стоящего выше и вне нас. И голос этого Духа и говорит нам чрез совесть.
   Совесть есть последняя высшая инстанция, к которой мы апеллируем, высший, решительный нравственный закон во всех вещах. Она, следовательно, есть произведение высшего Духа, высшего законодателя, безусловной нравственной Воли. Факт совести служит доказательством существования Бога.
    Свидетельством о Боге является и содержание совести. К содержанию именно свидетельства совести относится то, что она выставляет пред нами нравственный закон как волю Бога и нашу волю связывает волей Бога. Поэтому уже Цицерон говорил: «Убеждением всех истинно мудрых людей всегда было то, что нравственный закон не есть нечто измышленное людьми или введенное народами, а нечто вечное, по которому должен управляться весь мир. Последняя основа покоится поэтому в Боге, Который повелевает и запрещает. И этот закон так же стар, как Дух Божий. Поэтому закон, на котором основывается всякое обязательство, есть истина и прежде всего дух высшего Божества».
   Кант доказывал существование Бога из необходимости того, что между долгом и склонностью, между добродетелью и счастьем, которые в настоящей жизни так часто оказываются в противоречии между собой, должно состояться уравнение. Отсюда, очевидно, должна существовать также высшая уравнивающая Сила.
   В этом аргументе находили выражение низменного нравственного созерцания: есть высшая нравственная точка зрения, которая видит награду в самой добродетели, а не ожидает какой-либо еще особенной награды. Но истина, лежащая в основе мысли Канта, есть идея справедливости. Существует справедливость, а вместе с тем существует также и воздаяние. Или неужели было бы высшей истиной представлять, что награда дается без разума, счастье без заслуги? Это было бы невозможно, и против этого говорит наше внутреннее нравственное сознание. Высшее бытие — то, в котором внутренняя истина и внешняя действительность находятся в гармонии между собой. Теперешнее земное существование полно противоречий между истиной и действительностью. Мы требуем и желаем, чтобы эти противоречия, столь болезненно поражающие наше нравственное сознание, нашли себе разрешение в гармоническом, нравственном бытии. Это наша вера и наша надежда, без которых мы не можем обойтись: они находят и окончательно найдут себе полное разрешение в Христовой вере от Бога Судии, в жизни загробной. (Лютардт. Апология христианства, стр. 37—38.)
   е) Логическое доказательство бытия Божия. Логическое, или точнее, отвлеченно-логическое доказательство бытия основывается на прямом заключении от очевидной условности всего данного в опыте, к бытию Самосущего и Безусловного, опыту недоступного, но для мыслящего ума несомненного.
   В самом деле, ряд причин условных, т.е. таких, которые обусловливаются другими причинами, хотя и представляется наблюдателю бесконечным, но действительно бесконечным быть не может. Иначе он весь превратился бы в нечто безначальное и беспричинное, представил бы из себя окружность круга без центра. Значит, должно быть нечто самосущее, первоначальное, обусловливающее все условное; таким самосущим, первоначальным, обусловливающим все условное есть только Бог, Которого требует наше мышление по самой природе своей.
   Таким образом, все, чем возвышается человек над животными: инстинктивное верование, здравый смысл, нравственное чувство, самосознание, наконец, строгое мышление, все неотразимо удостоверяет нас в великой истине бытия Божия. (Сост. по: А. Знаменский, профессор богословия. Записки по предмету православного христианского вероучения, стр. 14—31; Лютардт. Апология христианства, стр. 37—38.)
В. Лучшее доказательство бытия Божия
   Из опытных доказательств бытия Божия самое сильное есть сознание в себе действия Божия, когда человек ведет богоподобную жизнь. Кто живет благочестиво, согласно воле верховного Существа, тот чрез общение своего ума, сердца и воли с высочайшею истиною, святостию и высочайшим благом духа своего непрестанно становится ближе, знакомее, так сказать, с Ним. А это сближение, это опытное взаимодействие, с одной стороны, привлечение силы Божией, с другой — подаяние ее; с одной стороны, вопрос, с другой — ответ, с одной — искание, с другой — удовлетворение, это сближение с Богом сделает решительно невозможным всякое сомнение в бытии Его. Как чувственный человек не может сомневаться в бытии воздуха, который он беспрестанно вдыхает и выдыхает, так и духовный человек не может усомниться в бытии Бога, когда из Него почерпает жизнь свою. Чрез непрестанное возвышение к Богу и оживление Им человек получает столько света, жизни, твердости во всех своих поступках, столько господства над собою, что он осязательно чувствует бытие Подателя сих благ. Мое собственное бытие уничтожится, если отнять у меня веру в Бога. Далее, кто непрестанно с возрастающею ясностью и вернее следует святому закону, тот час от часу становится в духе своем прямее, чистосердечнее, сильнее в противодействии всем обольщениям зла, и, таким образом, чем далее, тем более преображается в живой, говорящий образ Божества; такой образ, по указанию самосознания, час от часу яснее, удобнее и вернее будет представлять Первообраз, Которому он подобен. Когда в человеке, руководящемся в жизни этим высочайшим началом, со дня на день прекраснее отражается божественное: как он усомнится в том, что выше его существует то, что отражается в нем, что он созерцает в себе? Непрестанно вознося дух свой выше всего тленного к непреходящему, он со дня на день более и более приучается ощущать покой и мир в непреходящем Боге, т.е. час от часу не только делается лучше в нравственных своих действиях, кои открыты блаженству, но еще на земле предвкушает вечную жизнь. Как же усомниться ему, что есть вечная жизнь и Владыка сей жизни? Вечная жизнь имеет свое основание только в Боге. Итак, кто во временной жизни раскрывает в себе начатки жизни вечной, тот имеет в них залог внутреннего уверения в бытии Совершителя вечной жизни. Кто так живет, тот получает со дня на день новые сообщения с силами Божиими и, укрепляясь ими в верном употреблении принятых даров, становясь более и более богоподобным, видит, от кого приходят к нему эти сообщения; не относит их к самому себе, ни к другим каким-нибудь условным и конечным причинам, а удостоверяется, что Бог есть высочайшее благо, любящее сообщать Себя. Для него открывается Бог необходимо, несомненно существующим благом, как Виновник истины и Податель истинного познания, как высочайшая святость и правда, Податель святости и правды и мздовоздаятель святости и, наконец, как высочайшее блаженство и в Себе самом, и для всех сотворенных существ. Итак, наилучший путь к уверенности в бытии Божием может заключаться в этих немногих словах: живи так, как бы жил пред очами Божиими, и ты не усомнишься, что есть Бог; соделай себя образом Божества, и ты будешь видеть в образе Первообраз. (Сост. по: Ф. голубинский, протоиерей. Лекц. поумозр. богословию. М., 1868 г.)
Г. Критика пантеизма и материализма как систем безбожия, наиболее распространенных в наше время
А. КРИТИКА ПАНТЕИЗМА
    Сущность пантеистического лжеучения. Пантеизм имеет различные формы, но одну общую основную мысль, и эта основная мысль, из которой он выходит, заключается в следующем: в основе разнообразия этого мира и его отдельных явлений лежит нечто общее, которое и составляет единство этого мира, и это общее есть Бог. Это не есть сознательный личный Бог, это есть лишь всеобщая жизнь, живущая во всем, всеобщее бытие, заключающееся во всем, или разум во всех вещах. Мы только называем это Богом. Этот Бог не существует самостоятельно сам по себе, Он есть только в мире, мир есть Его действительность, и он только Его истина. Такой пантеизм уже существовал и в Дохристианское время. Он лежит в основе языческих религий, этих религий опьяненного естественного чувства, он произвел философское мировоззрение Индии, это мировоззрение мечтательной фантазии; он имел также философских представителей в различных школах в Греции, и даже кажущийся монотеизм, образовавшийся в конце древнего дохристианского мира, не в состоянии был вполне освободиться от него. В христианском мире наиболее влиятельным представителем его был Спиноза. И когда он уже, по-видимому, был давно похоронен, Лессинг опять обратил на него всеобщее внимание в своей «Беседе с Якоби», но более всего опять возобновил его Шеллинг и затем развил дальше Гегель, и оттуда он перешел во всеобщее обыденное мышление, проявляясь часто там, где присутствия его и не подозревают.
   В основе всего, так учил Спиноза, лежит одна вечная субстанция, которая приходит к действительному проявлению в двояком мире: мысли и наполняющей пространство материи. Из недр этой субстанции, как вечно рождающей природы, всплывают отдельные формы, чтобы опять быть поглощенными потоком жизни. Как волны моря то поднимаются, то падают, так и отдельная жизнь поднимается, чтобы опять возвратиться в ту всеобщую жизнь, которая есть смерть отдельного существования.
   Вечное абсолютное бытие, учил Шеллинг в более ранний период своего философствования, постоянно переходит в двойной мир духа и природы. Через всю природу проходит и завершается в человеке все одна и та же жизнь. Та же самая жизнь проявляется в растении и в дереве, в море и в скале. Она же действует и производит творческую работу в могучих силах природы, и, заключенная в человеческое тело, она производит в нем мысли духа.
   Абсолютное, учил Гегель, есть всеобщий разум, который сначала утопает в природе, там как бы сам освобождается от себя, затем в человеке обнаруживается как самосознающий дух, в котором абсолютное, в конце своего великого процесса, опять приходит к себе самому и понимает себя в единстве с самим собою. Этот процесс духа и есть Бог; мысль человека о Боге есть бытие Бога. Бог не имеет никакого бытия и никакого существования сам по себе. Он существует только в нас. Бог не сознает сам себя, только мы знаем о Нем. Человек, мысля и зная Бога, измышляет и познает для себя самого Бога, и в этом-то и заключается Бог: Бог есть истина человека, а человек есть действительность Бога.
    Таким образом, в конце концов, человек делается Богом.
   Опровержение пантеизма заключается уже:
   1) в самых его практических последствиях:
   а) Пантеизм уничтожает религию. Его Бог не есть личный Бог, с Которым я мог бы вступать в личные отношения, Которого я мог бы любить, на Которого мог бы полагаться и Которому мог бы молиться. Это только сила необходимости, пред которой я могу преклоняться, всеобщая жизнь, в которую я могу погружаться; но я не могу вступать во взаимные соотношения с таким Богом и обращаться к Нему как к личности.
   б) Пантеизм подрывает самые основы нравственности, потому что, по нему, все противоположности добра и зла суть только явления одного и того же абсолюта. С этой точки зрения, они с логической последовательностью перестают быть действительными нравственными противоположностями: то, что мы называем злым, в сущности, столь же необходимо, как и доброе. А в таком случае, как мы можем осуждать то, что существует по необходимости?
   в) Пантеизм разрушает надежду. Подобно тому как цветок умирает осенью, чтобы не ожить опять, так и человек утопает в потоке жизни, чтобы никогда уже не всплывать на ее поверхность. Можно, конечно, перенести цветок в гербарий; можно затем и человека сохранять в памяти, но, во всяком случае, он уже более не существует. Только грубый эгоизм, говорят пантеисты, и заставляет нас не хотеть погружаться в море небытия. Но на это мы должны сказать, что именно Бог и вложил нам в сердце этот «эгоизм», и вследствие этого такой эгоизм должен заключать в своей основе истину.
   Самые эти следствия уже представляют собою достаточное опровержение пантеизма. Но нам могут возразить: такое опровержение неосновательно; нужно судить не по следствиям, а по самому делу. Хотя дело и проявляется в следствиях, но даже не будем смотреть на следствия. Тогда само дело также будет служить опровержением, потому что пантеизм есть троякое противоречие разуму, совести и нашему сердцу.
   2) Он есть противоречие разуму. Ведь он говорит о Боге и в то же время отрицает Его.
   а) Бог пантеизма есть нечто бесконечное, но это бесконечное существует только в конечном, а это значит, что само это бесконечное недействительно. Ведь как бесконечное может быть равным конечному? Если конечное есть его действительность, то, значит, нет и самой действительности его существа, следовательно, нет самого бесконечного. Таким образом, пантеизм, предполагая бесконечное, сам и отрицает его.
   б) И затем: как конечное может быть равным бесконечному? Бог пантеизма есть или природа, из которой возникает дух, или дух, из которого возникает природа. Но природа бессознательна, а дух сознателен. Каким образом бессознательное может производить из себя сознание? Старое правило логики гласит, что действие ничего не может содержать в себе такого, чего ранее не заключалось бы в причине. Сознание есть по отношению к бессознательному нечто совершенно новое и иное. Каким же образом может оно произойти из него?
   в) Мышление требует личности безусловного. Чрез весь мир проходит стремление к личности. От низшей ступени бытия жизнь стремится возвыситься до личной. В человеке бытие достигает степени личности. Откуда эта личная тенденция жизни, если она не есть закон мира? И откуда этот закон, если принцип мира безличен? Но человечество сплачивается в цельный организм царства Божия, который также опять ищет своей личности, чтобы иметь в ней свое завершение в абсолютной личности, в Боге, в Котором все находит свое завершение. Таким образом, следовательно, и мышление требует личности безусловного; пантеизм есть, следовательно, противоречие разуму.
   3) Не менее он есть и противоречие совести. Наша совесть требует господства нравственного закона, а господство нравственного закона требует личного Бога, потому что только Он может быть верховным Законодателем, только Он может быть верховным Судьей. Всеобщее сознание гласит, что нравственный закон должен покоиться более чем на человеческом авторитете, что он должен покоиться на высшем божественном авторитете. Правда, гражданское право может быть произведением человеческой воли, изменчивой воли. Но нравственный закон вечен; он имеет вечную основу, сверхчеловеческого виновника. Только на этом и основывается его непререкаемый авторитет. Следовательно, только Бог и может быть верховным Законодателем и только Бог может быть верховным Судьей. Мы требуем высшей справедливости, которая не может заблуждаться, как справедливость человеческая, — такой справедливости, от которой виновный не мог бы уклониться, как он может уклоняться от человеческой. Должна существовать, следовательно, высшая инстанция, к которой апеллирует невинный и от которой не может уклониться виновный.
   Могут, пожалуй, сказать: «Сама совесть и есть законодатель и судия». Но если она не есть законодатель? Если она не есть судия? Она может быть помрачена, ослаблена, притуплена, она может смолкнуть, можно, наконец, закрыть себя против нее. Где же тогда будет справедливость, которая, однако же, есть основной закон земной жизни? Таким образом, в сущности, нет и самой совести. Но, в таком случае, оказывается потребность в непреложной, неумолимой и неизбежной совести, т. е. безусловной совести, которая есть Бог; Он-то и есть высшая совесть мира.
   4) Пантеизм противоречит требованиям нашего сердца. Бог есть требование нашей совести и вместе требование нашего сердца. Мы созданы для благочестия, для веры, для любви, для надежды, для блаженства. Должен ли мир быть предметом нашей веры, нашей любви и т.д.? Мир есть нечто постоянно переходящее; каким же образом мы можем найти себе в нем покой? Вера и любовь суть личные отношения, и мы созданы для личного отношения. Может ли человек быть высшим предметом нашей любви? Где истинно существует любовь, там мы любим в человеке более чем самого человека. Вся земная любовь указывает на нечто, стоящее выше земли. Только любовь к Богу и может быть вполне достойной человека и может вполне удовлетворить его. Но любовь есть личное отношение. Любовь к Богу требует личного Бога. Если мы отвергнем личность Бога, то отвергнем и все лучшее, прекраснейшее и высокое, что только находится в нас: веру, надежду и любовь, и то, что выступает на их место, есть лишь отчаяние, — не тихая и мирная преданность воле Божией, но холодное, тупое отчаяние, которое поклоняется лишь потому, что оно должно преклониться, которое преклоняется не пред любовью, а пред силой, которое, закрывая свои глаза, погружается в вечную смерть, где наступает конец для нас, для всего нашего лучшего бытия, для всего нашего личного существования. Пантеизм уничтожает нашу личность, потому что он уничтожает личность Бога. Его Бог есть Бог мертвых, а не живых, потому что Он сам не есть истинная и существенная жизнь.
   Одним словом, пантеизм есть абсолютное противоречие нашему внутреннему существу, нашей внутренней личности, нашей внутренней потребности, противоречие разуму, совести и сердцу. Кто признает человека в его действительном существовании, тот должен признавать также и Бога. А кто признает Бога, тот должен также признавать и личного Бога, так как, признавая свою собственную личность, он должен признавать и другую личность, с которой можно входить во взаимообщение. Этим затем и определяется все направление нашего мышления. (Сост. по кн.: Лютардт. Апология христианства. Стр. 41—46.)
Б. Критика материализма
    Сущность материалистического лжеучения. Прямым следствием пантеизма является материализм, т.е. учение, по которому материальная природа есть единственно существующая, и она-то-де и есть в полном смысле бытие. Материализм отрицает дух как безусловный, божественный, так и тварный, человеческий; по нему, только из материи и связанной с нею силы движения происходит мир и человек. Первый можно назвать материализмом физическим, а второй можно назвать материализмом психологическим. Физический материализм старый; уже в греческой философии он был в ходу, хотя еще и в наивной форме. Уже с того времени тайна природы возбуждала в человеческом духе пытливость к исследованию. Исследователи ставили себе вопрос о первоначальной основе вещей и искали ее, как, например, ионические естествословы — философы, в самой природе и ее элементах, в воде и воздухе, или в хаотическом первовеществе.
   Но другие, так называемые атомисты, как Демокрит, ставили на место первовещества атомы, т.е. протяжимые, но неделимые вещественные частички, которые, будучи неизменяемы сами по себе, однако, чрез различное свое сочетание и распределение в пустом пространстве и создали все разнообразие явлений.
   Но если возникал вопрос, что именно приводило эти атомы в движение и соединяло их, то на это отвечали: необходимость или случай. Правда, более глубокий философский дух Греции признавал, что для того, чтобы объяснить господство разума в мире, необходимо принимать высший разум, который, хотя и не творческий, все-таки по крайней мере был миро-образовательным. Со времени Анаксагора эту мысль развивали многие великие философы Греции. Но Эпикур возвратился к атомистическому учению. По его учению, мир с его формами возник из случайного сочетания атомов. Отсюда затем он выводил, что правильное и самое надежное орудие познания суть чувства, и цель жизни состоит не в осуществлении нравственной задачи, а в счастии, т.е. в наслаждении, хотя и в более благородном и умеренном наслаждении. В этих положениях уже содержатся все существенные элементы и новейшего материализма.
   Когда христианство и его мировоззрение завоевали умственный мир человеческого духа и водворили в нем свое господство, то материалистическое миросозерцание надолго было подавлено, пока оно вновь не проявилось в новейшее время, когда вновь сделало большие успехи. Оппозиция всему, исторически существующему, и особенно всему церковному, как она преобладала в прошлом столетии во Франции, перешла в последовательный материализм Ламетри и пресловутый «системы природы». Нет ничего, кроме материи, нет никакого отличного от материи духа — вот основное положение этого материализма. Направление нашего времени, которое односторонне предано заботе о материальных интересах, значительно посодействовало этому воззрению. Так, в наше время оно нашло себе многих защитников, вполне беззастенчивых, в таких философах, как Фейербах, Фохт, Молешотт, Бюхнер, Геккель и т.п., и более осторожных и серьезных во многих других естествоведах-натуралистах.
   Несмотря на философское обоснование, которое придал ему Фейербах, тут мы имеем дело не с научной теорией, а с решительной практической тенденцией. Тут имеется в виду (по крайней мере, этого хотят решительные и сознательные материалисты) устранить духовные и особенно религиозно-нравственные основы, на которых покоится теперешний строй нашего общества. Речь идет о существовании Церкви, у которой отнимают самое право на него, посредством материалистических учений стараются выбить почву из-под ног, как, например, это высказывал в свое время Карл Фохт со своей обычной беззастенчивой откровенностью, когда он прямо говорил: должно настать время, когда то, что называют церковью, совсем исчезнет с земли.
   Эти материалисты теперь учат: материя есть все, и кроме нее нет ничего; она вечна и непреходяща, «первооснова всякого бытия»; всякая жизнь и всякое созидание есть только вещественная перемена; изменяются и исчезают только формы; атомы входят то в это, то в другое сочетание и, таким образом, представляют собою вечное течение и вечную перемену бесконечно различных форм, в которых материя и представляется нашим чувствам. «Тот же самый углерод и азот, который растения извлекают из угольной и гуминовой кислот и аммониака, постепенно становится травой, клевером и пшеницей, животным и человеком, чтобы, наконец, опять превратиться в навоз и аммониак. В этом и заключается все чудо круговорота бытия»: так учит Молешотт в своем «Круговороте жизни».
Опровержение материалистического лжеучения
1) Материализм противоречит здравому мышлению
   По этому учению, следовательно, первооснова всего есть вещество. Но откуда это вещество? На это говорят: оно вечно и непреходяще. Но это значит не отвечать на вопрос, а устранять его. Говорят: материя вечна. Откуда известно об этом? На это отвечают указанием на то, что такое предположение необходимо, так как иначе придется допустить Творца, а этого не хотят сделать. Но каким образом свойство вечности может заключаться само по себе в существе материи? С материей связывают силу. Откуда эта последняя? Не может быть ни материи из силы, ни силы из материи, потому что обе они совершенно различной природы. Но из самой себя не может быть также и сила, потому что она существует не сама по себе, а в связи с материей. Материализм хочет разрешить загадку бытия и начинает с двух загадочных необъяснимых величин. Материя, будто бы, возникла из бесконечного числа атомов, т. е. неделимых вещественных частичек. Откуда материализм знает об этих атомах? Из опыта? Нет, потому что они не могут быть наблюдаемы. Никогда никто не видел атома и не может видеть его. «С границей чувственного опыта, — говорит Фохт, — совпадает также и граница мышления». А между тем, атомы находятся за пределами опыта! Эти атомы входят в различные сочетания, — продолжают представители материализма. По какому закону? По закону сродства? Но могут ли эти лишенные всяких свойств атомы иметь сродство? Да если даже они имеют его, откуда возникает самое движение в этих атомах? Ведь материя сама по себе есть нечто неподвижное, и всякая перемена в ней требует внешней причины, как учит Кант. По закону притяжения? Но откуда происходит самая упорядоченность движения, в силу которой возникают вполне правильные и равномерные формы? Очевидно, мы должны требовать высшей силы, которая приводит тела в отношение взаимного притяжения, и разумной воли, которая управляет образованием материи по закону и порядку.
2) Материалистическое воззрение не объясняет появления организма
   Если бы существовали только внешние механические сочетания, то еще, допустим, можно бы удовлетвориться признанием простой механической силы. Но откуда возникает организм? Напрасно пытались свести его к простому физическому процессу. Как бы мы ни представляли себе атомы, они, во всяком случае, оказываются недостаточными для объяснения появления организма. Между кристаллизацией и органической формой есть существенное различие. То, что отличает организм, есть живое взаимодействие его внутренних частей и взаимное отношение, в которое он вступает с окружающими его телами, чрез что в то же время происходит постоянное изменение в его состоянии. Тут открывается пред наблюдением не только мир причин, но и мир целей.
   Высшим исследованием природы является то, которое стремится познать в ней закон целесообразных отношений. Но это приводит нас уже к высшему разуму. Пантеизм Спинозы и новейшее естествознание начали борьбу против этой идеи «телеологии»: было бы-де «безумством» со стороны «ничтожного человека, этого однодневного насекомого», посягать на рассмотрение бесконечной природы по ее целям.
    Но закон цели есть закон нашей духовной природы, и поэтому-то мы ищем и находим его также и вне нас. Он повсюду предъявляется нам как в отдельном бытии, так и в целом. В основе каждого организма лежит особая мысль. Эта мысль существует раньше, чем ее осуществление, и ее идея господствует над всем. Кювье определял построение даже первобытных животных из отдельных костей: настолько идея целого господствует также и над всеми отдельными частями. Эта идея работает для будущего, глаз для света, ухо для звука и т.д. Но глаз образуется во тьме, ухо в тишине. Только уже после того, как они получили свое образование, они вступают в отношение к свету и звуку. Мы видим, что здесь совершается целесообразная деятельность, которая, выводя нас за пределы всех внешних причин, указывает на образующую, целеполагающую мысль. И это господство мысли, проявляясь в отдельных частях, не простирается ли равным образом и на целое? В основе всего мира лежит мысль, план и поступательное осуществление его от низших ступеней все к более высшим, пока не достигнута будет высшая цель, так что все развитие, очевидно, находится под господством идеи высшей ступени. Последнее раньше первого, целое раньше отдельного именно в идее. Так, следовательно, идеальная сила господствует как над развитием целого, так и всех отдельных частей.
    Можно ли объяснить этот факт, когда мы будем признавать только материю и силу, или бессознательно действующую природу, а не творческую силу мирообразующего Разума?
   Да если бы даже можно было обойтись с этим воззрением в деле объяснения теперешней деятельности природы, то можно ли было бы им вообще объяснить первое происхождение органической жизни? Может ли органическая жизнь возникнуть из неорганической, живое из безжизненного? Штраус, правда, чтобы избегнуть принятия сотворения человека, хотел объяснить происхождение людей так же, как, по его мнению, возникает солитер, нередко бывающий до 20 футов длины, именно, чрез так называемое generatio aequivoca, т.е. чрез самостоятельное происхождение из простого вещества, без посредства живого существа. Но точное естествознание ничего не знает о таком суеверии, как это самопроизвольное зарождение. Все лучшие исследователи теперь приходят, без исключения, к принятию того безусловного правила, что живое возникает только из живого. Сколько ни ссылались на химические и физические силы и ни представляли себе природу как великую химическую лабораторию, однако, несмотря на все успехи, сделанные химией в последние десятилетия, она еще не произвела ни одной живой клетки и никогда не в состоянии будет произвести ее. И фаустовский Вагнер еще и теперь ждет того, чтобы из химической реторты вышел homunculus (человек). Предположим даже, что природа есть великая химическая лаборатория, которая может производить даже и живое: но где же тот химик, который работает в этой лаборатории?!
   Одним словом, материализм представляет собою нечто вроде тонкого ледяного покрова, ломающегося при всяком шаге, который делают по нему. Можно ли строить на нем миросозерцание?
3) Утверждение материалистов, что христианское мировоззрение падает пред лицом фактов астрономии и геологии, не имеет научного основания
   а) Что касается астрономии, то весьма часто можно слышать, что она служит опровержением христианства. Коперникова система, будто бы, сделала христианское мировоззрение решительно невозможным, и новые открытия только закончили этот приговор над ним. По христианскому мировоззрению, Земля есть средоточный пункт вселенной, потому что здесь живет человек, цель всего творения; здесь Сын Божий сделался человеком, с целью избавления, влияние которого простирается на всю вселенную, и с будущей судьбой человека и его Земли связывается будущая судьба всего мира. Между тем, Коперникова система учит нас, что Земля есть ничтожнейшая точка во вселенной, одним из малейших спутников одного из незначительнейших солнц. Бесконечное пространство наполнено солнечными системами, по сравнению с которыми наша система есть ничто. В одной только видимой нам системе Млечного пути находится более двадцати миллионов солнц! А наша система Млечного пути есть только как бы маленький остров в великом мировом океане. В отдаленнейших пространствах все наполнено мирами, и что это за дали! Если бы мы по железной дороге делали по 42 версты в час и ехали денно и нощно, то нам потребовалось бы 400 лет, для того чтобы доехать до солнца, и так как ближайшая неподвижная звезда находится в 269.420 раз дальше, то для того, чтобы достигнуть до нее, нам потребовалось бы ехать 108.000.000 лет. Каким же образом, следовательно, можно смотреть на Землю как на средоточие вселенной, на эту пылинку в море мирового целого?
    Что нам сказать на все это? Конечно, Коперникова система есть торжество истины и духа. Но действительно ли она несовместима с христианством? По крайней мере, сам Коперник не был такого мнения. С исследованиями астронома он, нам известно, соединял благочестивые обязанности духовного лица, и именно религиозное воззрение и привело его к великому открытию. Два величайших героя в области этой науки, именно Кеплер, а вместе с ним и Ньютон, были смиренными и искренними христианами.
   Но могут сказать: это великие основатели новой астрономии еще не видели всех последствий сделанных ими открытий. Только последующая наука сделала эти дальнейшие выводы. Но обратим внимание на сущность дела.
   На изложенное астрономическое воззрение мы прежде всего ответим: количество не есть еще мера для качества. Разве малейшее пространство не скрывает часто в себе величайших чудес? Если телескоп нам показывает, что наш мир во вселенной есть лишь как бы песчинка, то, с другой стороны, микроскоп показывает нам почти в каждой песчинке особый новый мир. Значение вещи не зависит от внешних ее параметров; количественность и качественность стоят часто как раз в обратном отношении между собою. Уже в VIII псалме высказана эта мысль, когда там говорится, как человек, будучи ничтожным атомом по сравнению с величайшими мировыми телами, в то же время есть образ Бога. Малейший организм стоит выше огромной неорганической глыбы, роза в долине выше издымающейся голой каменной скалы, и дух имеет больше значения, чем вся материя, а следовательно, и то место, в котором дух приходит к своему развитию, имеет больше значения, чем огромное пространство, служащее лишь преддверием для этого духовного развития. Наша Земля представляет поразительнейшее доказательство в пользу этого. Земля предназначена быть, конечно, родиной человека, а не китов. И однако же ее поверхность на 23 покрыта водою. Да и из этой 13 большое пространство опять оказывается необитаемым вследствие холода, жара, песка и болот или, во всяком случае, создано так, что, по-видимому, природа как будто бы хотела сделать пробу, насколько человек окажется способным к развитию при самых неблагоприятных условиях, как Гердер говорит об эскимосах. И затем еще ему приходится делить эту свою долю на Земле со всевозможными хищными зверями и со всевозможными гадами, которые также оспаривают у него место! Следовательно, внешний масштаб количественности не может иметь существенного значения. «Количественность пространства безусловно безразлична для проявления духа, который часто в маленьком пространстве заключает величайшие чудеса». Как маленькое человеческое тело не недостойно духа, который однако же обнимает весь мир, так и маленькая Земля не недостойна Бога, чтобы Ему проявить на ней Свое откровение.
   С другой стороны, было бы странно даже поднимать вопрос о том, сколько квадратных верст должна бы была иметь планета для того, чтобы быть вполне достойною для воплощения Превечного.
   Тем не менее, мы можем также признать, насколько, по крайней мере, мы можем судить об этом, что наша Земля в нашей Солнечной системе, правда, не во внешне-математическом отношении, но фактически и по своим качествам, занимает центральное положение, так что она если не чувственное, то, во всяком случае, духовное средоточие ее.
   Ни одно еще из тел нашей Солнечной системы не приспособлено настолько, насколько приспособлена наша Земля, быть местом органической жизни.
   Например, на Солнце вес его массы так велик, и связь материи вследствие этого настолько сильнее (в 28,5 раз), чем у нас, что, как говорит Медлер, «наши геркулесы, перенесенные на Солнце, оказались бы наподобие немощных, достойных сожаления и не способных действовать своими членами существ», если бы даже расплавленное состояние Солнца и вообще не исключало всякой возможности обитания и органической жизни на нем. Но чем более мы удаляемся от Солнца, тем более непригодными становятся все материальные условия для человекоподобного существования.
   Оставляя в стороне самую отдаленную планету Нептун, так как на ней условия самые неблагоприятные, уже на Уране, находящемся на расстоянии 2.702.000.000 верст от Солнца, свет последнего так слаб, что глаз должен быть построен почти наподобие глаза ночной совы для того, чтобы он в этом печальном полумраке мог распознавать что-либо. Конечно, Творец мог устроить живущим там существам глаза таким именно образом. Но Солнце кажется там столь малым (едва в три раза больше, чем кажется нам Юпитер), что оно почти совершенно теряется среди других звезд, и так как солнечный свет там имеет только 3/1000 силы света в сравнении с нашим земным солнечным светом, то оказывается едва заметным самое различие между днем и ночью, утром и вечером, а все постоянно закутано однообразным сумраком. При таких условиях, очевидно, невозможна никакая истинно духовная жизнь. Когда затем ось Урана входит в уровень своего течения, то Солнце всегда стоит в течение половины года (равной 42 земным годам) над северной, а другую половину года — над южной половиной!
   Отношение времен года на Сатурне, при наклонности оси в 40 градусов, лучше, и Солнце кажется на нем уже больше; но в высшей степени вероятно, что его поверхность по самому своему свойству не дает места для человеческого существования: плотность его почвы равняется только 1/10 плотности Земли, следовательно, едва плотности пробкового дерева, так что ни одна еще планета не представляет столь рыхлой массы. А кольцо, или скорее ряд окружающих его колец (от 3 до 4), бросает свою, в несколько миллионов верст длиною, тень на зимнюю половину планеты в течение 15 лет, так что предполагаемые жители ее должны в течение всех 15 лет бродить впотьмах.
    Юпитер, этот исполин Солнечной системы, имеет прямо стоящую ось, следовательно, не имеет никакой перемены во временах года и продолжительность его вращения не составляет и 10 часов, так что день, следовательно, состоит всего из каких-нибудь 5 часов, при каковой краткости дня мы едва ли можем связывать мысль о высшей человеческой культурной жизни.
    Венера, по своим свойствам, весьма близко подходит к Земле, но, при наклонности оси в 72°, она имеет слишком резкую перемену во временах года. Затем, из безоблачности ее атмосферы также заключают, что она безводна и, следовательно, непригодна для органической жизни.
   Что касается Меркурия, поверхность которого составляет 1/3 часть поверхности Земли, то он слишком мал для человека: «его отечества должно быть больше». Кроме того, на этой планете тепла и света в 4 раза больше, чем на Земле, что для нас, испытывающих значительный зной в летние месяцы, было бы совершенно невыносимо.
    Таким образом, мы видим, что только в Земле вполне осуществлена идея планеты. Другие планеты суть только постепенные попытки к тому; Земля есть планета в собственном смысле слова, цель и центральный пункт планетной системы (насколько, по крайней мере, мы можем судить об этом), единственное тело в нашей Солнечной системе, которое пригодно для развития высшей органической жизни, наподобие человеческой.
   О мире же неподвижных звезд, находящихся за пределами нашей Солнечной системы, мы почти не знаем ничего. Мы можем допускать, что наш мир составляет законченную в себе систему, обведенную световыми стенами млечного пути, и имеет центр, который, по мнению Медлера (1846 г.), находится в группе Плеяд (приблизительно в звезде Алкионе, хотя новейшие исследователи и объявляют это маловероятным). В этом мире неподвижных звезд наша Солнечная система находится в самой бедной звездами области, как остров в океане, правда, не посредине, но близко к средине «как бы еще на просторной площади» великого мирового города, подобно тому, как и наша Земля в Солнечной системе. И если бы по ту сторону нашей системы неподвижных звезд находились еще новые миры, то кто бы в состоянии был исследовать их и кто бы мог измерить их границы? В этом отношении мы имеем только предположения и больше ничего.
   б) Обратимся теперь к вопросу о геологии.
   Действительно ли Библия и геология находятся в противоречии и несогласимы между собой, как утверждают материалисты?
   Если мы заметим в своем старом много испытанном друге, или услышим о нем нечто такое, что мы не можем понять, то разве мы непременно заключим, что он заблудился, или будем осуждать его, а, напротив, не скорее ли мы воздержимся от своего приговора, пока позднейшее время не даст нам необходимого объяснения? Такой старый много испытанный друг и есть, прежде всего, для нас Библия. Если нам встречаются загадки и противоречия, которых мы не умеем разрешить, то нам лучше воздержаться от суждения и подождать объяснения от будущего, чем сразу же произносить окончательный приговор. Уверены ли мы, что действительно правильно понимаем ее, так именно, как и должны понимать? Не может ли будущее пролить на нее для нашего разума другой, более ясный свет? Когда Коперник предлагал свою систему, то некоторые в интересах Библии находили нужным оказывать ему противодействие. Это противодействие, конечно, с течением времени прекратилось, а Библия для верующих и после Коперника осталась столь же несомненною, какою была и раньше его. Ведь она отнюдь не имеет своею целью преподавать астрономию, а только указывать путь ко спасению, она о движениях небесных тел говорит самым простым, обыденным языком, как только люди в состоянии были понимать ее и как мы еще и теперь говорим о них. Таким же образом могло, с течением времени, возникнуть и еще то или другое недоразумение в понимании Библии, хотя чрез это она отнюдь и не теряла в своем значении.
   Но, относясь таким образом к Библии, нам нет никакой нужды относиться с боязливым недоверием и к исследованиям человеческого разума и полагать, что мы должны подавлять его внешним авторитетом писания. В самом человеческом духе, а также и в воле Божией заключается необходимость того, чтобы человек исследовал. История показывает, что он не мог обойтись без этого, даже если бы хотели запретить ему это, и, несомненно, что в познании совершается действительный прогресс. Если только исследование ведется в духе искреннего и смиренного искания истины, то оно не лишено также и благословения Божия. Искренний и добросовестный исследователь может вполне надеяться на помощь Божию. Конечно, путь человеческого искания истины ведет часто чрез заблуждение. Это последнее всегда должно иметь свое место в человеческих исследованиях. Именно наиболее основательные исследователи в области естествознания скорее всего допускают, что нечто из того, что теперь признается еще за несомненное, рано или поздно окажется заблуждением. Только поверхностный и легкомысленный ум выдает за установившиеся истины то, что есть лишь мимолетное мнение. И было бы лишь нравственно зазорным злоупотреблением науки, если бы из ее действительных или мнимых познаний исследователи ковали для себя оружие для того, чтобы побороть религиозную веру. С таким злоупотреблением сама истинная наука ничего не имеет общего, равно как не имеют с ним ничего общего и ее истинные и действительные представители.
   Чем более мы погружаемся в область геологических исследований, тем более наталкиваемся на гипотезы, на неразрешенные проблемы и на разнообразие во взглядах. Та быстрая поспешность, с которой один опыт объяснения уже через несколько лет вытесняется другим, сильная неуверенность и разнообразие воззрений, которые еще господствуют в основных вопросах, должны быть признаны всеми. Мы укажем только на некоторые из важнейших.
   аа) Кювье, как известно, думал объяснить образование земной коры (беспорядочное состояние каменистых слоев, подъемы и впадины, возвышения и провалы земной поверхности) только теорией сильных земных переворотов, которые могли быть произведены другими, отличными от теперешних силами, хотя последовательность их, тем не менее, давала возможность признавать целесообразно действующую руку Творца, каковая теория нашла широкое распространение и особенно разработана и обоснована была Агассицом.
   бб) Напротив, школа Ляйеля, авторитет, которого в настоящее время признают большинство геологов, учит, что с самого начала действовали те же самые законы и таким же образом, как и в настоящее время, и вследствие этого она предполагает огромные эпохи, чтобы найти пространство, в котором бы эти тихо и медленно действующие силы могли произвести те многие и великие перемены, памятники которых мы находим в недрах земли.
   вв) В то время, как одни — напр., Дарвин и его школа — все разнообразие организмов выводят из одной или нескольких немногих основных форм, чрез постепенное видоизменение на протяжение необозримых пространств, чрез различные ступени вплоть до человека, другие видят в этом только «произвольную» и не научную «гипотезу», для надлежащего обоснования которой недостает фактов. (Укажем, напр., на Вирхова, который неоднократно заявлял и доказал, что гипотеза Дарвина лишена всякого научного обоснования.)
   гг) В то время, как лишь несколько лет тому назад считалось несомненным, что великий потоп, который по данным геологического исследования предшествовал теперешней форме Земли, состоялся еще до появления человека и не имеет ничего общего с тем всемирным потопом, о котором сообщают предания народов и Св. Писание, и что это последнее сказание не находит в естествознании никакого подтверждения, теперь, благодаря новейшим открытиям в Аббевилле или находке костей близ Ориньяка и т.п., исследователи были вынуждены допустить, что во времена этого потопа люди уже были на земле, так что самые предания нашли себе научное подтверждение и только по времени относятся к более раннему периоду, нежели предполагается Библией.
   дд) Но и касательно самого времени существования человека преобладает такое колебание, что в то время, как Фраас, Пфафф, Бер и др. идут недалеко за пределы библейского времясчисления, определяя время потопа приблизительно за 7.000 лет, другие, как напр., Котта, считают со времени первого появления человека, по меньшей мере, 80.000 лет, некоторые (как Вивиан и др.) возводят эту цифру до 250.000 лет, а некоторые (как Франк Кальверт и др.) прибегают уже для определения древности нашего рода к миллионам лет!
    Эти примеры достаточно ясно показывают, как многого еще недостает для того, чтобы в геологии и палеонтологии можно было приходить к абсолютно несомненным результатам именно по тем вопросам, в которых они соприкасаются с Библией. А пока таких результатов еще не достигнуто, нельзя окончательно производить и сопоставления между естествознанием и Св. Писанием, и этот преждевременный опыт сопоставления их скорее может лишь препятствовать, чем содействовать отысканию истины. Таким образом, мы должны ограничиваться лишь тем, что возможно для нас при теперешнем состоянии вещей.
   При этом, прежде всего, необходимо установить правильную точку зрения. Никогда не может быть излишним повторение той истины, что Библия не есть учебник по астрономии или геологии, а документ религии; что она и не предназначена к тому, чтобы давать ответы на вопросы естествоиспытателей, или предвосхищать их исследования, или даже только облегчить их, а имеет своею целью удовлетворение религиозных потребностей. Таким образом, и то, что она говорит о сотворении мира, она предлагает не как естественнонаучный реферат, а как религиозное назидание. Таким образом, в ней отнюдь нельзя искать того, что и не заключается в ней.
   а) Первое, на что в ней обращается внимание, есть то, что мир сотворен Богом. Геология начинает с хаоса, находящегося в состоянии брожения и движения. Откуда этот хаос — геология не знает. Св. Писание идет дальше хаоса геологии и говорит, что Бог сотворил и самое перво-вещество, из которого мало-помалу образовался этот благоустроенный и богатый формами мир. Это такое положение, которого геология совсем не касается, которого она, при наличии своих средств, и не может ни обосновывать, ни отвергать, так как оно лежит за пределами ее научной компетентности, но это такое положение, которое вполне имеет религиозный значение и, следовательно, громадную важность.
   б) Затем Св. Писание говорит, что жизнь на Земле, мир растений и животных получили свое начало именно чрез взаимодействие естественных сил и творческой деятельности Бога. Бог говорит: «да произведет земля», «да соберется вода», «и создал Бог». О начале органической жизни естествознание также ничего не говорит нам, и оно даже отказывается, по крайней мере, в лице наиболее серьезных представителей его, дать объяснение его иначе, как чрез допущение высшей творческой силы.
   в) Далее Св. Писание говорит, что Земля в своем постепенном переходе от всеобщего к частному, от несовершенного к совершенному, от несвободного к свободному все более приближалась к человеку, пока в нем не нашла венец и цель своих форм. Это повествование имеет глубокое религиозное значение, так как из него видно, что человек был целью творения Бога, был также истинною и последнею, а поэтому и первою мыслью Бога, что при творении мира Бог имел в виду человека и Свое отношение к нему. Естествознание ничего не знает об этом, да ничего и не может знать, потому что это вопрос религии. Но предположение того, что земные формы образовались в последовательной постепенности вплоть до человека, она поразительным образом подтверждает, и всякий дальнейший шаг ее исследований есть вместе с тем шаг в этом подтверждении. Если, по учению Св. Писания, Земля сначала была покрыта водой и затем явились горы и суша, эта последняя украсилась растительностью, вода наполнилась рыбами, воздух птицами, затем следовали земные животные и все это было закончено созданием человека, то этот именно хаос развития (хотя, конечно, только в общих чертах и крупных очертаниях, причем указываются только главные члены, с оставлением в стороне побочных) раскрывает пред нами и геологическое исследование.
   В одном только отношении естествознание оказывается, по-видимому, правым, когда оно требует для произведения главнейших форм земных образований больших временных периодов, чем допускаемое традиционно время, ограничиваемое шестью 24-часовыми днями. Достаточно, например, указать на большие каменноугольные залежи, которые образовались из громадного растительного мира, и, например, в северной только Америке, по вычислению Лоджерса, занимают пространство в 6.250 квадратных миль, а в Саарбрюкенской области доходят до 19 или 20 тысяч футов ниже уровня моря; или на громадное, принадлежащее к позднейшему времени каменноугольное наслоение (причем, например, Гартиг определяет древность одного колоссального ископаемого кипарисового ствола 3.100 годами, а между тем, там находятся одно над другим не менее 13 таких каменноугольных наслоений).
   Принимая во внимание все это и многое другое, мы если и не будем прибегать к помощи биллионов, как это делает школа Ляйеля, то, во всяком случае, должны будем допустить весьма большие периоды. Так, во всяком случае, смотрит на это дело геология.
   Что касается богословия, то оно в отношении вопроса о днях еще не сказало своего окончательного слова, так как самое понятие о дне в Библии не имеет подлежащей определенности, и там говорится о таких днях, которые существовали еще раньше Солнца. Будем ли мы понимать под ними великие периоды, так как тысяча лет перед Богом, как один день, и один день, как тысяча лет, так что под ними можно бы разуметь не обычные человеческие дни, а великие мировые дни, или периоды; или мы будем смотреть на дни только как на известную форму выражения, в которой самый предмет должен подвергнуться ближайшему человеческому рассмотрению; как бы мы ни понимали это — одно несомненно, что в библейском повествовании вопрос идет не столько о днях, сколько о самых делах. Для религии важно не время, а сам предмет; а предмет, о котором идет речь, состоит в том, что Бог сотворил мир силою Своей воли в свободной любви, в постепенной последовательности отдельных форм до самого человека, чтобы в нем найти цель Своих творческих дел и с ним заключить союз общения в духе.
   Если мир создан для человека, то он не есть что-либо чуждое нам, но в нем выступает родственная нам жизнь, и он имеет ближайшее отношение к нам. Мы чувствуем, что тут волнуется жизнь, которая предназначена для нас; мы одни только и можем выразить всю тайну бытия, поэтому все голоса природы находят себе отголосок в человеческой груди и человек есть, так сказать, язык всего творения. В его духе отражается вселенная, и он высказывает тайну ее. Но результат познания его духа должен сделаться в его устах словом хвалы, которая прославляет Творца этого мира. (Сост. по кн.: Лютардт. Апология христианства. Стр. 51—69.)
   -"невидимое Его (то есть Божие), вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез разсматривание творений видимы, так что они (то есть язычники, не ведавшие Бога) безответны"-
   На книгу Бытия беседа 14, часть 1, стр. 228. СПб., 1851.
   Христианское чтение. 1823. Часть 9, стр. 95 и 96.
   Христианское чтение. 1823. Часть, 10 стр. 35, 36 и 37.
   Там же. 1821. Часть 1, стр. 257.
   На псалмы беседы. Стр. 398 и 399. СПб., 1860.
   Творения св. Ефрема Сирина. Часть 6, стр. 223. Москва, 1851.
   Св. Дионисий Ареопагит. О небесной иерархии. Гл. 11, § 3.
   Там же. Гл. 12, § 3.
   Христианское чтение. 1837. Ч. 3, стр. 6 и 7.
   Прп. Макарий Египетский. Беседа 5, стр. 39. Москва, 1852.
   Творения св. Ефрема Сирина. Ч. 4, стр. 173. Москва, 1850.
   Христианское чтение. 1846. Ч. 1, стр. 43.
   Творення св. Афанасия Александрийского. Ч. 4, стр. 49. Москва, 1853.
   Там же. Ч. 1, стр. 163 и 165. Москва, 1851.
   Воскресное чтение. 1840—1841 гг. № 41, стр. 365.
   Христианское чтение. 1835. Ч. 1, стр. 11, 12 и 13.
   Воскресное чтение. 1837—1838 гг. № 37, стр. 311.
    Решение возражения неверующих против внутреннего значения самого факта, на который историческое доказаательство бытия Божия ссылается. Историческое доказательство бытия Божия, ссылаясь на всеобщность верования в Божество, присваивает этому верованию самородное психическое происхождение, т.е. корень его видит в разумной природе человека. Поэтому и неверие, отрицая первое, т.е. всеобщность идеи о Божестве, последовательно отрицает и последнее, т.е. психическое происхождение идеи, и в оправдание своего взгляда на предмет ссылается: а) На несуществование каких бы то ни было прирожденных идей и б) на возможность объяснить распространенность верования, о котором речь, помимо прирожденности, из иных причин, как то: вымысла, страха, творчества воображения и так называемого анимизма. Ответим по порядку:
    а) Что до прирожденных идей, то учение о них, некогда бывшее в ходу, в настоящее время действительно потеряло кредит; но — в каком смысле? В смысле определенных готовых понятий, а не в смысле предрасположения к составлению их путем мышления. Подобные предрасположения, предваряющие сознательную деятельность и потом влияющие на ее направление, не могут быть отрицаемы. В этом-то смысле и идея Божества должна быть признана прирожденной человеку.
    б) Допустим (хотя допускать это нет разумной причины), что и вымысел со стороны некоторых личностей, для которых религиозные верования могли быть полезны или нужны, как то: властителей, родоначальников, жрецов, законодателей — мог влиять на постановку и подробности этих верований; но невозможно представить себе, чтобы сама идея о незримой Божеской власти могла быть плодом ни на чем не основанного вымысла, невозможно представить, как подобная идея, без внушения со стороны внешнего мира (как утверждают неверы) и без предрасположения к ней в душе человека, могла прийти на мысль самим предполагаемым изобретателям ее. Еще менее понятно, каким образом идея, ни на чем не основанная, а между тем тягостная для своеволия людей, могла распространиться повсюду и так укорениться на тысячелетия, что никакие перевороты в быте, судьбе и истории народов не могли искоренить ее. Представления о Божестве видоизменялись, грубели, искажались, но основная идея о Нем как о верховной, незримой Власти остается доселе непоколебимой в таком громадном большинстве человечества, что, в сравнении с ним, число отрицателей ее представляет минимальную величину.
    в) Она, — говорят отрицатели, — поддерживалась и поддерживается доселе наипаче ощущением страха перед грозными явлениями природы, неведением естественных причин их и творчеством воображения, создавшего вместо их — фантастических деятелей, одного или многих. Допустим и влияние страха на воображение, и то, что называют творчеством, и неведение.
    Но все-таки некоторые из естественных производителей явлений известны и ныне самым суеверным людям из толпы, известны были и в древности, а производители, действовавшие произвольно и преднамеренно, не замечались. Почему же они повсюду предполагались и доселе предполагаются? И на этот вопрос современные отрицатели думают найти ответ в теории так называемого анимизма. Что же такое анимизм?
    г) Это, говорят, предрасположение наивного человека, в особенности древнего, одушевлять неодушевленное, олицетворять — безличное: предрасположение, оставившее многочисленные следы в древних языках, заметное и в современных. Допустим, пожалуй, и такое предрасположение, но как же согласовать подобное предрасположение, подобную идею о существовании во внешнем мире свободно сознательных и живых деятелей — с теорией, отрицающей всякие психические предрасположения, всякие идеи, имеющие корень в душе? Если же такие идеи имеют место в человеческой природе, то первейшее право на это место, конечно, будет принадлежать идее о Божестве, так как разумность ее вполне оправдывается и подтверждается самыми уважительными умственными соображенияим и требованиями.
   Конечно, существовали издавна и доселе отчасти с различными вариациями проявляются учения, отрицающие такое заключение. Приблизительно сущность их такова: необходимо предположить некоторое строительное начало, вносящее в состав мира прочность и стройность, этого нельзя не признать. Но чтобы оно, это начало, стояло, так сказать, вне самого мира, отвне определяло строй его и существовало как самостоятельный разум, как всемогущая божественная личность, этого нет основания утверждать. Его — это начало — можно предположить в самом мире, в его первичных, атомистических элементах, которые по присущим им специальным свойствам вступают между собой в определенные сочетания и соотношения, на чем строй мира и зиждится, и держится.
   Это объяснение не имеет ни малейшего разумного основания. Спрашивается: какое происхождение самых элементов и их специальных свойств, определяющих их первичные сочетания? По какому закону эти элементарные сочетания получили ту количественно и качественно разнообразнейшую сложность, результатом коей является мир органический — от растения до человека? Откуда этот закон? Неужели от самой мертвой, бессознательной материи? А между тем, он, видимо, существует. Это — закон целесообразности, на котором и основывается новое доказательство бытия Разумного Строителя мира; это доказательство телеологическое.
   Известная современная теория естественного саморазвития, или эволюционизма, отвергает такое воззрение на отношение низших производителей к высшим производителям, как средств к предуставленным целям. По ее разумению, высшее развивается от низшего не потому, чтобы первое было преднамеренной целью последнего, а по силе свойств, кроющихся в сем последнем, которые развиваются сами собой и раскрываются в высших. Притом не всегда низшее переходит в высшее; столь же часто бывает наоборот. За юностью организма следует старость и смерть его. Видна ли, говорят, здесь целесообразность?
   Не имеем ни возможности, ни надобности следить за развитием пресловутой теории от первых ее положений и до последних выводов и ограничимся только двумя доказательствами ее несостоятельности:
   а) Первое то, что основные ее положения (т.е. о самобытности элементов и их свойствах) совершенно произвольны и, не удовлетворяя требований мышления, не опираясь и на опыт, требуют слепой веры.
   б) С этим недостатком теории можно было бы до некоторой степени примириться, если б она вознаграждала за него, по крайней мере, удовлетворительностью выводов. Но и этого далеко нет.
   Она обещает объяснить — помимо разумного Миростроителя и премудрого плана Его — все то, в чем общий здравый смысл усматривает печать Его премудрости, но оказывается бессильной выполнить свое обещание, Не углубляясь в тайны великого целого, называемого миром, не указывая вновь на его дивную стройность (о коей была уже речь), достаточно всмотреться и вдуматься в то, что всего ближе к нам, т.е. в наш собственный организм, чтобы убедиться в непригодности этой теории к его объяснению. Да и здесь опять ограничимся — чтобы слишком не рас-пространяться — одной нервной системой. Анатомия человеческого тела знает строение этой системы: ее разветвления, волокна с их покровами, центры, отправления и органы как двигательных, так и чувствительных нервов. Затем органической, или животной, химии не безызвестны и некоторые простые элементы, входящие в состав нервного вещества. Пусть же представители той и другой науки укажут те свойства элементов, по силе которых эти последние будто бы сами собой должны были соединиться здесь так именно, как соединились, и соединением своим произвести именно те дивные и разнообразные явления и отправления, которые свойственны нервному веществу! Пусть из того же начала объяснят и строение, например, такого сложного органа, как глаз. Но ни один из серьезных ученых и специалистов по изучению нервной системы не решился на это и никогда не решится. Оказывается неизбежным необходимость предположить или такого неуловимого деятеля, который является в организме, но не из его элементов развивается, именно деятеля психического, или же, по крайней мере, такой выбор, подбор и сочетание элементов, который никак нельзя объяснить из одних свойств их, или, вернее, и то, и другое. При чем же тут теория самопроизвольного развития? Не ясно ли, что если развитие и совершается, то по плану, наперед предначертанному и направленному к осуществлению высшей цели?
   А что такая цель действительно существует и определяет собой все строение человеческого организма, это до очевидности открывается из того, что такая, из естественного саморазвития отнюдь не объяснимая, организация человеческого тела, в свою очередь, составляет условие развития в организме жизни психической, эстетической и, наконец, религиозной. Этого уже никто отрицать не решится.
   После такого очевидного проявления разумной целесообразности в организации и природе человека ни один здравомыслящий созерцатель мира не усомнится и в целесообразности всего мироустройства — от системы великих космических тел до мельчайших произведений земной природы.
   Это слово мы нарочито подчеркиваем, так как еще вопрос: можно ли и эту уступку сделать естествознанию. Прот. Г .Д-ко.

Глава третья. Бог в частной и всемирно-исторической жизни ро...

А. Промысл Божий в частной жизни людей, как отдельных, самостоятельных личностей

1. Рассказы, подтверждающие ту мысль, что пути Промысла Божия неисповедимы

   В третьей книге Царств (гл. 5 и след.) мы читаем, что, когда Соломон строил храм Иегове на горе Сионе, то все материалы, служившие для этого громадного здания, должны были подготавливаться далеко от Иерусалима, так что стук инструментов не раздавался в святом граде. Таким образом, очень долго работники, размещенные в иудейских долинах и на горах Ливана, рубили кедры или тесали камни. Ни один из них не знал плана великого архитектора; но каждый получал приказание исполнить известный урок к назначенному сроку. Пришел день, когда храм предстал во всем своем величии и убранстве.
   Здесь кроется поразительное изображение частных действий Божественного провидения в исторических судьбах рода человеческого. Бог, этот верховный Архитектор, веками строит (в смысле мироуправления) громадное здание, план которого от нас сокрыт, но которое будет святыней для Его прославления. И здесь-то, в этой земле изгнания, вдали от неба, далеко от святого Сиона, далеко от жилища мира и славы, приготовляются материалы для небесного града. Следовательно, каждый из нас должен исполнять на своем посту вверенную ему работу, не стараясь уразуметь то место, которое она займет в мировой гармонии. Как можем мы, работники одного дня, проникнуть в план Бога вечности?.. Нам достаточно знать, что наша работа, как бы она ни была скромна, известна Всевышнему; нам достаточно знать, что Он потребует ее рано или поздно и примет ее от нас; нам достаточно верить, что придет день, когда все эти материалы, которые нам кажутся разбросанными в беспорядке, будут собраны в такой порядок, который восхитит и порадует нас. Тогда человеческие страдания, печали и жертвы не покажутся нам более бесполезными и тяжелыми; тогда мы увидим, как из мрака ничтожества и неизвестности всплывут великие дела христианской любви и тайные добродетели, которых один Бог был свидетелем; тогда ничто не покажется нам малым, случайным или неожиданным ни в истории человечества, ни в нашем собственном существовании. Случая более не будет, а здание, которое Божественная мудрость медленно воздвигала вековой работой, возвысится в своей надзвездной красоте, как вечное святилище бесконечной любви.
   Представим теперь несколько примеров, подтверждающих ту мысль, что пути Промысла Божия неисповедимы, хотя всегда отмечены премудростью и благостью верховного Мироправителя.
   а) Один отшельник просил Бога, чтобы Он дал понять ему пути Своего Промысла, и наложил на себя пост. Однако, Бог не открыл ему того, что ему хотелось знать. Инок все-таки не переставал молиться, и, наконец, Господь вразумил его. Когда он отправился к одному вдалеке жившему от него старцу, ему явился, в образе инока, ангел и предложил быть спутником. Отшельник очень рад был предложению, и они пошли вместе. Когда день склонился к вечеру, они остановились на ночлег у одного благочестивого мужа, который принял их с таким почетом, что даже предложил пищу на серебряном блюде. Но вот удивление! Тотчас после трапезы спутник взял блюдо и бросил в море. Старец недоумевал, однако ничего не сказал.
   Пошли далее и на другой день остановились у другого, тоже благочестивого мужа, и этот также принял их с радостью: и ноги им умыл, и всякое внимание оказал. Но опять беда! Когда отшельник со спутником стали собираться в путь, принявший их привел к ним малолетнего сына своего, чтобы благословили его. Но вместо благословения спутник, коснувшись отрока, взял душу его. Ни старец от ужаса, ни отец от отчаяния не могли произнести ни слова, и старец выбежал вон, а спутник, не отставая, последовал за ним. На третий день пути им остановиться негде было, кроме одного полуразрушенного и всеми брошенного дома, и они приютились в нем. Старец сел вкусить пищи, а спутник, к его изумлению, опять начал странное дело. Он стал разбирать стену и, разрушив, начал опять строить ее. Видя это, старец не вытерпел. «Да кто ты, демон или ангел? Что ты делаешь? — с гневом сказал старец. — Третьего дня у доброго человека блюдо отнял и бросил в море, вчера отрока лишил жизни, а сегодня ты поправляешь стены никому не нужного дома!» Тогда спутник сказал ему: «Не дивись, старче, сему и не соблазняйся о мне, но выслушай, что я скажу тебе. Я ангел Божий. Первый человек, принявший нас, действительно во всем богоугодно поступает; но блюдо то было приобретено им неправдою, а потому я выбросил его, чтобы он не погубил чрез него награды своей; второй муж тоже угоден Богу, но если бы вырос малолетний сын его, то был бы страшный злодей, — поэтому я и взял душу его, за добро отца его, чтобы и он спасся; хозяин этого дома человек безнравственный, ленивый и оттого обнищал; дед же его, строив этот дом, скрыл в стене золото. Посему-то я и поправил стену, чтобы хозяин не нашел здесь золота и чрез него не погиб. Возвратись, старче, в келью свою и не мучайся без ума; ибо так глаголет Дух Святой: «судове Господни — глубина многа неиспытуема и неведома человекам»: посему ты и не испытывай их — не будет тебе это на пользу». Ангел затем стал невидим, а пораженный старец раскаялся в своем заблуждении и после рассказывал всем с ним происшедшее. (Душ. чт. 1879 г., окт.)
   б) Св. Афанасий, архиепископ Александрийский, описывает в деяниях Антония Великого такое происшествие: два монаха отправились посетить св. Антония в его пустыне. Но, идя по безводной, жаркой пустыне, совершенно изнемогли от жажды, и один из них умер, другой же был при смерти. Св. Антоний, находясь от них далеко, за несколько миль, сидя в своем монастыре на камне, призывает поспешно двух своих монахов и говорит им: «Как можно скорее бегите туда-то в пустыню, захватив с собою сосуд воды: ибо один из двух идущих к нам братий уже умер от жажды, а другой еще дышит, но весьма страдает и ослабел; если помедлите, то и другого не застанете в живых: это открыл мне Бог, когда я стоял на молитве». Получив повеление, посланные немедленно и охотно пустились в путь. Найдя странников, они тело умершего предали земле, а другого освежили водой и, подкрепив пищею, привели с собою к св. Антонию.
   При этом описании Афанасий благоразумно замечает, что кто-нибудь может спросить при этом: а зачем св. Антоинй не послал своих монахов раньше для спасения странников, еще до смерти одного из них? Такой вопрос поистине неприличен для христианина, потому что это не было делом св. Антония, но здесь был суд Божий: Сам Бог изрек Свой праведный приговор над умирающим и жаждущим — живым; Он же открыл Свою волю св. Антонию о спасении странника. Антоний Великий, сам в себе размышляя, удивляясь сокровенным и неведомым тайнам Божиим, воззвал смиренно к Богу: «О Господи, Боже мой! Тебе бывает благоугодно иногда даровать долголетнюю жизнь людям, по-видимому, бесполезным и погруженным в бездну беззаконий, а иногда преждевременно лишаешь жизни сей людей, весьма полезных для блага общества: одни, мало прегрешившие, казнятся Тобою тяжко; другие, напротив, живут себе без всяких скорбей, счастливо и чрез это получают дерзость совершать преступления: «исходит как бы из тучности неправда их» (Пс. 72:7). При этом размышлении Антоний слышит голос: «Будь внимателен к самому себе: то, о чем ты размышляешь, есть суд Божий, и ты его не исследуй и не испытуй».
   в) В 1117 году, когда во всей Италии было землетрясение, некоторые из жителей города Медиолана собрались в одном доме по делу об исправлении нужд общественных; вдруг слышится со двора голос, зовущий по имени одного из числа бывших в том доме, чтобы он вышел. Тот, кого вызывали, недоумевал, кто зовет и кого, а потому медлил выходить, ожидая повторения зова. Неожиданно некто незнакомый, приблизясь к двери, просит, чтобы позванный поскорее вышел; едва на несколько шагов отступил вызванный от дома, падает дом и убивает своими развалинами всех, бывших внутри его. Спрашивается: почему один только из бывших в доме спасен от смерти, а все прочие погибли? Суды Господа — великая бездна. Кто не видит ясно в этом происшествии совершившихся древних чудес? Так вывел ангел Господень Лота с его детьми из Содома, а всех прочих жителей оставил в жертву огню. Таким же чудесным образом сохранены невредимыми и многие люди, находившиеся вместе со множеством других людей, которые погибли от какой-либо причины, произведшей общее бедствие, общую пагубу.
   «Бог высок могуществом Своим, все содержит крепостию Своею, — и кто найдется такой, как Он, сильный?» Кто в состоянии исследовать дела Его и сказать Ему: «Ты поступаешь несправедливо» (Иов. 36. 22—23).

2. О том, как из непостижимых судов Божиих можем мы узнавать Его святую волю

   В течение всей жизни мы должны часто повторять изречение царственного пророка: «Правда Твоя, Господи, как горы Божий; суды Твои — великая бездна» (Пс. 35:7). Коль сокровенны и непостижимы судьбы Божий о Навуходоносоре, царе Вавилонском, и о фараоне, который не знал Иосифа (Пс. 1:18), о которых справедливо сказал блж. Августин: «Один (Навуходоносор) за бесчисленные свои нечестия был наказан Богом и чрез то был приведен ко спасительному и весьма полезному покаянию (исправлению себя). Напротив, фараон ожесточился, несмотря на казни Божий, пренебрег ими и погиб в Красном море со всем своим воинством; оба они были люди; оба цари языческие, оба были наказаны». Почему же не одинаковый конец получили? Один понял карающую руку Божию, вздохнул пред Богом и исправил свое поведение; другой не повиновался возвещенной ему воле Божией, остался в своем греховном упорстве и погиб.
   Вот другой пример непостижимости суда Божия: один из лучших царей Иудейских был Аса, который делал добро пред Богом и укрепил свое царство, ниспроверг идолов во всей земле иудейской, истребил идолопоклонство, уничтожил поклонение высотам и дубравам. Однако ж этот славный царь, долгое время похвально царствовавший, бывший тридцать лет примером благочестивых царей, при конце своего царствования потерял первую славу свою, переменившись в своем поведении из лучшего в худшее. Он заключил в тюрьму пророка Ананию, обличавшего его в дурных поступках, казнил многих невинных граждан и, наконец, разболевшись страшно ногами, не обратился к Богу с покаянием в своих согрешениях и с молитвою о своем исцелении, но прибег к врачам и знахарям. О, как переменился он к худшему, как не похожи последние его деяния на первые! Первоначально бывший царем правды, он сделался самонадеянным ослушником воли Божией, объявленной ему чрез пророка (2 Пар., гл. 15 и 16). Напротив, беззаконнейший и нечестивейший во всю жизнь Манассия, доведший народ иудейский до той степени нечестия, что он сделался хуже тех народов, которые Богом истреблены от лица сынов Израилевых, познал в несчастии своем тяготеющую на нем руку Божию, обратился к Богу, раскаялся в своем нечестии и получил прощение и милость Божию (2 Пар. 33). О, Боже! Суды Твои — бездна великая, бездна без меры глубокая.
   Саул и Давид (первые цари народа израильского), как они удивительны для нас по различию над ними суда Божия! Оба они были вначале достойны похвалы, оба тяжко согрешали с соблазном для всего царства, оба подверглись тяжким наказаниям, но как противоположно подействовали на них эти наказания! Саул утвердился в своем нечестии и бедственно скончался; Давид обратил наказание во врачевство для себя и оказался возлюбленным избранником Божием. Здесь не к месту вопросы: почему это? и для чего? Такие вопрошения происходят по навождению духа злобы и многих погубили бедственно. «Что, подлинно ли сказал Бог: не ешьте плодов ни с какого дерева в райском саду?» — спросил некогда хитрейший из всех зверей жену (Еву) (Быт. 3:1). На вопрос этот должно бы было Еве отвечать лукавому зверю: «Мы знаем, что Бог заповедал нам не есть плодов с (одного только) дерева познания добра и зла». Но почему и для чего Он заповедал это, того мы не должны спрашивать у Бога: Его святой воле так было угодно, причины же такой Его воли испытывать нам нельзя. «Кто бо познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Все (существующее) из Него, чрез Него, Им и в Его власти» (Рим. 11:34—36). Если слуга у своего господина или подчиненный у своего начальника требует объяснить ему причину своего приказания или какого-либо распоряжения, то первый почтет это за оскорбление, а второй — за бунт и неповиновение, ты же осмеливаешься на большую дерзость против Бога! Кроме Его святой воли, нет другой причины у Промысла Божия, подобно тому, как бы и вовсе оной не существовало.
   Сколь непонятно, чудно и это: самаритяне охотно поверили словам Господа и умоляли Его остаться у них; маловерные гергесяне, напротив, упрашивали Господа поскорее уйти от них. Неверные иудеи ни словами, ни делами, ни знамениями и чудесами Господа не образумились и не уверовали в истину Его посланничества Божественного: суды Твои, Господи, бездна великая!
   Иулиан Александрийский, святой мученик, по причине болезни ног не могший ходить, был принесен двумя своими служителями пред судилище гонителей христианства. Один из принесших слуг был христианин, но отрекся на судилище как от Христа, так и от своего господина и погиб в мерзком идолопоклонстве; другой из них, по имени Евн, не изменил ни Богу, ни своему господину и остался в вере Христовой непоколебимым.
   Оба исповедника Христовы сначала были посажены на верблюдов и водимы по городу Александрии с бесчестием и поруганием, затем подвергнуты были немилосердному биению, напоследок брошены живыми в горящий костер, где в добром исповедании предали души свои Богу. Смотря на их мучения, один из присутствовавших при этом воинов, по имени Веса, сострадал неповинным мученикам, начал усовещивать народ и унимать его от буйства, был приведен к судье, обвинен, что он тоже исповедует веру Христову, и по определению судьи приговорен к смертной казни: ему палач отрубил голову; таким образом, он получил мученический венец вместо отвергшегося от Христа служителя-христианина.
   Что сказать обо всем этом, кроме справедливого изречения: суды Твои, Господи, бездна великая и неизмеримая!
   Для божественного апостола Павла было чудно и весьма удивительно определение Божие о двух близнецах Ревекки: Исаве и Иакове; «ибо, когда еще они не родились и не сделали ничего доброго или худого» (Рим. 9:11), почему было бы можно предпочесть одного из них другому, Бог наперед уже сказал: «Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел»(Рим. 9:13). «Что же скажем об этом? Неужели неправда у Бога? Никак! О, человек, кто же ты, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?» Не властен ли горшечник над глиною, чтобы из той же смеси сделать один сосуд для почетного употребления, а другой — для низкого?» (Рим. 9:14, 20, 21)
   Неужели между горшечником и глиною меньше различия, чем различие между Богом и человеком, ничтожным червем? Кто же дерзнет сказать Богу: «зачем Ты, Господи, так делаешь?»
   Святой Григорий сказал: «Исследовать сокровенные причины судеб Божиих есть не что иное, как только противопоставление нашей греховной гордости советам или определениям Его. Наша обязанность, наше дело — при всяком необыкновенном событии повторять слова св. Павла: «О бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его, и неисследимы пути Его» (Рим. 11:33). В земной нашей жизни мы многого никогда не постигнем разумом. Довольно для нас знать, убедиться и несомненно веровать, что Бог не есть несправедлив, и в последний день судный не найдется никого из подсудимых, который бы сказал что-либо иное Господу, кроме слов: «Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои» (Пс. 118:137). Некогда царь Давид, видя нечестивых счастливцев мира, увлекающих за собою своим примером некоторых из народа Божия, желал уразуметь судьбы Божий о них; долго он размышлял о сем, но, не получая никакого в том успеха, смиренно сознался: «Трудно для меня уразуметь это, пока не войду во святилище Божие» (Пс. 72:16,17). Должно до будущей, лучшей жизни отложить нам более полное уразумение непостижимых в нынешней жизни судеб и последнего их конца, высочайшей Премудрости Божией! Итак, перестанем и мы расширять крылья любопытствующего нашего суждения о предметах нам недоведомых. Волны безграничного океана Высочайшего Ума, непрестанно вращающиеся и возвращающиеся, восходящие и нисходящие, превосходят быстроумие всякой мудрости не только человеческой, но и ангельской. И как же могли бы мы постигнуть конечные причины глубочайших Божественных судеб? Кто может постигнуть Божие предопределение: зачем этот родился в язычестве, другой в христианстве? Почему евангельская проповедь во многих странах довольно поздно огласилась, а потому многие тысячи людей погибли, лишась возможности спастись чрез Христово учение, тогда как в других странах оно быстро огласилось? Почему одно государство наполнено еретиками, другое свободно от всех пороков неправоверия и в нем сильно укоренилось благочестие? Зачем наказание Божие за грехи одних минует (до времени), а других постигает? Зачем иногда невинные в преступлении предаются суду, обвиняются и погибают, а грехи некоторых людей отзываются на их детях и дальнейших их потомках. Не станем повторять вопросов: почему Бог предоставил возможность покаяния (нравственного исправления) Адаму, а не Люциферу (сатане)? Зачем Иисус Христос умилосердился о падшем апостоле Петре и посмотрел на него, а не на Иуду? Зачем один умирает во младенчестве, другой доживает до глубокой старости? Зачем один, мало погрешив в чем-либо, погибает без покаяния; другой же, долгое время пребывая погрязшим в тяжких беззакониях, наконец, исправляется и получает кончину, достойную христианина? Зачем один утопает в богатстве и роскоши, другой не имеет ни куска хлеба, ни копейки денег? Беспокойный и чрезмерно любопытный ум! Зачем тебе разыскивать это? Касаясь огня Божественных судеб, ты растаешь; восходя на неприступную гору Божественного Провидения и Промысла, ты упадешь и будешь кружиться подобно тому, как ночные бабочки и комары кружатся ночью около свечи, пока не сгорят; так и ум человеческий стремится дерзновенно проникнуть в тайны непостижимого пламени Божественного. Предвечный, Всепремудрейший Бог все расположил мерою, числом и весом; силе и воле Его кто противится может? (Прем. 11:4; срав. 1 Езд., гл. 4). Почему же мы, ничтожные, кичимся своею гордостью и дерзновенно силимся взвесить тяжесть огня, измерить скорость движения ветра или возвратить прошедший день? Довольно для нас веровать, что причиною всех причин есть воля Божия, и кто ищет большей силы и власти, тот и не знает существа Божия. Всякая причина узнается по зависимости ее от другой, так составляется ряд причин, подчиненных одна другой, и та причина, которая, по бытию своему, не была последствием предшествующей, есть первая причина всех причин. Но прежде Бога и Его святейшей воли ничего не существовало, не предшествовало Богу, а потому причиною всех причин есть один только Предвечный, крепчайший и бессмертный Бог, во Святой Троице прославляемый. Чего же ты еще доискиваешься? Бог попустил, Бог восхотел, Бог сотворил все. По справедливому и богомудрому изречению Сальвиана: «Для нас совершеннейшею правдою должна быть воля Божия; высочайшею мудростью — доброхотное и спокойное последование указаниям Божественной воли и Божьего Промысла». (Извлеч. в сокращ. из: Иоанн Максимович, митр. Илиотропион. Изд. 1896 г.)

3. Как св. Ефрем Сирин пришел к убеждению в бытии Промысла Божия?

   Св. Ефрем имел в юности небезупречный характер: часто сердился, был нетерпелив и т. п. Образ мыслей его был также не совсем крепок. Он, например, не мог убедиться в существовании Промысла Божественного. Но Бог наставил его и исправил. Вот что об этом говорит сам св. Ефрем: «В юности, когда меня тревожило сомнение, я однажды отправился за город, задержался там и остался ночевать вместе с пастухом овец в лесу. Ночью напали на стадо волки и растерзали овец. Когда пастух объявил хозяевам о случившемся, те не поверили, обвинили меня в краже овец и отправили к судье. В то же время приведен был к судье и другой юноша, обвиняемый в тяжком преступлении. Судья отложил разбирательство дела и отправил обоих нас в темницу, где я нашел еще одного юношу.
   В темнице я узнал, что заключенные со мною юноши также обвинены несправедливо, и еще более начал сомневаться. Семь дней провел я в темнице, все думая о Промысле Божием, и, наконец, увидел во сне человека, который сказал мне: «Перебери в мыслях, о чем ты думал и что делал, и по себе узнаешь, что заключенные с тобой юноши страдают по заслугам».
   Пробудившись, я начал внимательно перебирать в мыслях все свои поступки и нашел, что когда-то давно, в том же селении, со злым намерением выгнал из загона корову одного бедного селянина, и она была растерзана зверями.
   Когда я рассказал сон и вину двум юношам, то и они проверили свою прошедшую жизнь и припомнили за собой нехорошие дела. Один вспомнил, что видел тонувшего в реке человека и не спас его, хотя мог это сделать, а другой — что присоединился однажды к обвинителям одной вдовы, имевшим намерение лишить ее отцовского наследства. Теперь только я убедился, что Бог все знает, обо всем печется и посылает наказания по заслугам. С этого времени я дал обещание исправить свою жизнь». И, действительно, трудами и строгим наблюдением за своими поступками Ефрем уничтожил все худые наклонности своего характера и достиг высокой степени святости. (Чет.-Мин.)

4. Рассказы о промыслительной попечительности Бога о людях святых

   1. Пророк Илия не имел для себя пищи в пустыне и нигде не нашел бы ее, потому что был голод. И вот, вороны приносят к нему каждый день хлеб и мясо, притом в известные часы, утром и вечером. Как же птицы могли знать о голоде пророка и как понимали человеческие часы для приема пищи, которых сами не соблюдают? Одно объяснение вопроса: «Бог повелел им кормить праведника» (3 Цар. 17:4—6). А сколько таких же чудесных примеров в житиях святых!
   2. Мч. Василиска вели на суд к мучителям: на него надели сапоги с гвоздями внутри и железную цепь на шею. В одном же месте воины, сопровождавшие его, среди знойного дня привязали его к сухому дубу у ворот, пока сами в доме обедали и упивались вином. Собрался народ и смотрел. В высшей степени жалостный был вид св. мученика, когда он, изнуренный и палимый солнцем, стоял у дуба. Он громко просил Бога о помощи. И вот, вдруг делается землетрясение, спадают с него цепь и медные сапоги, дуб, к которому он был привязан, зеленеет, покрывается широкими ветвями, которые доставляют ему прохладу от зноя, а под ногами его, для утоления его жажды, пробивается ручей (Чет.-Мин., 22 мая).
   3. Св. Александр Невский пред каждою войною просил Бога о помощи, призывая на помощь Божию Матерь и св. мучеников Бориса и Глеба. И что же? Борис и Глеб видимо явились его воинам, обнадеживая победою. После этого он одерживал победу за победою. Но Господь помогает на войне только правой стороне, как и говорил тот же Александр Невский: «Враг силен; но не в силе Бог, а в правде» (Чет.-Мин., 30 августа).
   4. Когда Бог готовит кого-либо из благочестивых людей, обладающих в то же время природным умом, особенными знаниями и опытностью в жизни, — готовит поставить на высоком месте службы, церковной или гражданской, тогда ведет этого человека путем испытаний, напр., попускает ему терпеть от завистников и клеветников стеснения по службе. Такой путь жизни прошел Иосиф пред временем своего возвышения в Египте; тем же путем, по воле Божией, был веден Давид до своего воцарения (Пс. 17:22,26, 33 и др.); не иначе достиг возвышения Мардохей.
   Для чего же благочестивым предварительно нужен этот путь? Чтоб тем более они удерживались от самоуверенности и научились предавать себя воле Божией; чтоб тем больше развили в себе чувства справедливости и милосердия к другим; чтоб запаслись большею опытностью в жизни и т. д. Зато чем дольше продолжается для кого из них это испытательное состояние, тем менее тот погрешает и тем успешнее действует на высоком месте, которое будет доверено ему.
   5. Благочестивых людей Бог выводит безопасно из самых крайних обстоятельств в их жизни, подает им неожиданную помощь, когда они совсем изнемогут в своих страданиях: «Многи скорби праведным (сказано), и от всех их избавит я Господь» (Пс. 33:20). Так, прор. Даниил был брошен в ров на съедение семи голодным львам, но львы не трогают его, а питает его пророк Аввакум, пришедший из дальних мест по приказу ангела (Дан. 14:31—39).
   6. Сщмч. Поликарп ночевал в гостинице. Вдруг пробуждает его ангел и велит ему выйти из гостиницы. И только он вышел, гостиница обрушилась и задавила всех, кто в ней находился (Чет.-Мин., 23 февраля).
   7. Один инок, по имени Моисей, ревнуя добродетельной жизни прп. Иоанна Лествичника, просил его, дабы тот принял его в ученики. За Моисея ходатайствовали пред св. Иоанном некоторые старцы, и Иоанн принял к себе Моисея в сожители и ученики. После того этот великий отец повелел однажды Моисею копать в одном месте землю и носить ее в огород для улучшения в нем почвы. Моисей, придя на указанное место, без лености исполнял приказанное; когда же наступил полдень, а с ним и сильный солнечный жар, Моисей, устав, вошел в тень под один большой камень, лег там и уснул. И вот, Господь, не желая ни в чем опечаливать рабов Своих, по обычному благоутробию Своему, избавил Моисея от нечаянной смерти, а св. Иоанна от скорби. Ибо когда преподобный сидел в келье своей с богомысленной молитвой и заснул легким сном, то увидел некоего явившегося ему святолепного мужа, который сказал ему: «Так ли, Иоанн, ты спишь беспечально, а Моисей в беде!» При этих словах Иоанн пробудился и вооружился теплой молитвой об ученике своем. Затем, когда наступил вечер и ученик возвратился от дела, старец спросил его, не случилось ли с ним чего нехорошего. Ученик отвечал: «Камень огромный едва не убил меня, и убил бы непременно, если бы ты, отче, не позвал меня, ибо когда я в полдень уснул под ним, вдруг услышал твой голос, зовущий меня, я поскорее выбежал из-под камня, и в ту минуту камень упал». Иоанн ни слова не сказал ученику о своем видении, тайно же, в сердце своем, благодарною молитвою прославил благого Бога (из жит. св. Иоанна Лествичника, 30 марта).
   8. Благочестивых людей Промысл Божий не оставляет без взыскания за их прегрешения. Так, Давид за каждый свой тяжкий грех терпел от Бога посещение (2 Цар. 12:14, 24,13), между тем как многие из его современников и за многие свои грехи оставались ненаказанными; богобоязненный царь Иосаф за одно неуместное дружество с порочным Ахафатвом подпал гневу Божию (2 Пар. 19:2—3).
   Что же, ужели Бог менее милостив к праведникам, чем к грешникам? Нет! Но те, которые глубоко веруют в Промысл Божий и, как строгие христиане, привыкли к лишениям в жизни, те более способны вынести наказание, чем маловерующие и изнеженные; последние скорее, чем они, пришли бы от наказания к малодушию. Наказаниями того или другого рода благочестивые люди, как золото в огне, очищаются для Царства Небесного.

5. Рассказы о явных следах Божьего Промысла в жизни обыкновенных людей

а) Чудесное спасение от пожара
   В сороковых годах, в г. Староконстантинове (Волынской губ.), как всегда, стояла часть войска. Неизвестно, по какой причине, солдаты были помещены невдалеке от порохового погреба. Была ли это неосмотрительность, была ли это необходимость — теперь не разбирать. В среде расположения части воинов была кухня, простая печь, устроенная по-походному, в земле. Печь была очень близка к пороховому погребу. Как случилось — неизвестно, но искра из печи попала в погреб; конечно, все, у кого хватило присутствия духа, бросились к погребу, чтобы отвратить страшную беду. Кто не знает самоотверженности нашего солдата? Кто не знает его решимости пожертвовать своею жизнью, лишь бы выполнить долг службы? И в этот раз солдаты сделали многое, но не все: не отвратили страшного бедствия. Видно, нужно оно было жителям. Город запылал. Широкою рекою потекло пламя по городу. Дом за домом, улица за улицей становились добычею лютого пламени. Было горячее лето. Постройки были сухи, как солома. Не было спасения домам, тем более имуществу. Все гибло хижины, дома и даже палаты. Был один каменный дом, крытый железом; он был в стороне от огненной реки. Хозяин дома, гордый пан, не дрожал пред бедою, спокойно сидел на балконе, насмешливо оглядывал несчастных погорельцев и надменно говорил: «Крыли бы, дурни, крыши железом и были бы спокойны, вот я...» Но не окончилась речь вельможного пана — замерла на устах. Страшный треск крыши прервал слова гордеца. С ужасным грохотом свертывались жестяные листы крыши, падали на землю, куски раскаленной жести отлетали на соседние постройки. Ничего не спас гордый пан из своего огромного имущества. А тут же, не особенно далеко от дома гордого пана, в самом центре бушующего пожара, стояла бедная, почти пригнувшаяся к земле еврейская хатка. Ее владелица была бедная-бедная еврейка. Когда рушились дома, крытые черепицею и железом, могла ли подумать еврейка, что ее крытая соломой хатка спасется от разъяренной стихии! Кто знает, что перечувствовала в это страшное время бедная женщина! Может быть, она переходила от отчаяния к безумию; а может быть, что она в несколько мгновений поняла то, что не всегда понимают и великие мудрецы. Вбежав в храм, еврейка упала на колени и горячо молилась о спасении своего дома. Как некогда услышал Господь мольбу хананеянки, так теперь не оставил Он горячей мольбы бедной еврейки: ее домишко остался цел и невредим, тогда как все окрестные дома сгорели почти до основания. Говорили, что еврейка не скрывала ни пред своими единоверцами, ни тем более пред христианами, что дом ее спасен заступлением невидимой ей Силы. Не меняют старые люди своего исповедания, и еврейка не приняла крещение. Но она не походила на тех прокаженных, которые оказались неблагодарными. У еврейки до самой смерти было живо чувство благодарности, и она всякий год, до самой своей смерти, приносила в церковь несколько копеек.
   Если всещедрый Господь не оставляет без внимания молитв людей, не уверовавших в Сына Божия, то оставит ли Он нас, детей Своих, когда мы горячо вознесем к Нему свои молитвы сердцем и устами? («Воскр. Чт.», 1883 г. № 52.)
б) Бог милосерд не только к праведникам, но и к кающимся грешникам
   После победы над турецкими войсками под Хотином запорожские казаки, по своему обыкновению, вторглись в турецкие земли для грабежа. Разграбив много сел и городов турецких и наполнив богатою добычею свой корабль, запорожцы пустились по морю в обратный путь и уже приближались к Запорожью. Но в это время поднялся сильный встречный ветер, и огромные морские волны с такою силою ударяли о корабль, что в нем скоро образовалась течь, и он стал наполняться водою. Видя неминуемую свою погибель, грабители-запорожцы обратились со слезами и воплем великим к Богу, да избавит их молитвами Пречистой Богородицы Печерской и св. архистратига Михаила от угрожающей им опасности, дав при этом обет послужить некоторое время в обители Матери Божией. И вот, когда они молились, совершилось великое чудо: из нижней части корабля внезапно явился пред ними златовидный юноша на блестящем коне и, став посреди испуганных людей, сказал им: «Не бойтесь, мужи, но прилежно молите Бога, и Он избавит вас от смерти, на то Он и послал меня», — и стал невидим. Между тем, ветер утих, море успокоилось, а корабль, который был уже до половины наполнен водою, оказался теперь совершенно сухим, как будто бы в нем никогда не было течи. Бывшие свидетелями такого чуда, запорожцы от всего сердца прославили Бога, избавившего их от ужасной смерти, и благополучно возвратились на родину, где и поспешили выполнить данный ими обет послужить в обители Божией Матери, в великой Киевской лавре (Заимств, из собственноручных записок митр. Петра Могилы, напечатанных в VII т. «Арх. Юго-западной России», сн. «Воскр. чт.», 1887 г.).
в) Господь спасает людей от явной опасности, если жизнь их полезна, то таинственным голосом, то иными средствами
   Один ремесленник (по занятию портной), работал в той комнате, где в колыбели спал его ребенок. Вдруг, среди веселья, без всякого видимого повода, им овладел какой-то непонятный страх, словно от спазма сжалось его сердце, и какое-то смутное чувство говорило ему, что жизни спящего в колыбели малыша, угрожает какая-то опасность. Мало этого, он совершенно отчетливо услыхал внутри себя голос, кратко и определенно говоривший ему: «Встань скорее и возьми ребенка из колыбели!»
   Ремесленник не послушался сейчас же этого неизвестного голоса. Он старался даже успокоить себя разными соображениями. Ребенок спал по-прежнему крепко в своей постельке; ничто его не беспокоило в комнате; на улице также все было тихо. Откуда же может грозить опасность его жизни? «Должно быть, это просто воображение создало такое беспокойство душевное; нужно его прогнать», — порешил портной и, взяв опять иголку для работы, постарался даже затянуть песню. Действительно, ему удалось успокоиться на несколько мгновений; но потом вдруг снова объял его страх, на этот раз гораздо сильнее прежнего, и опять он услыхал внутренний голос, более определенный и почти угрожающий: «Встань скорее и возьми ребенка из колыбели!»
   Опять отец прекращает свою работу, и песня сама собою замерла на его устах. Внимательно он озирается кругом и осматривает всю комнату, начиная от своего рабочего стола и до самого последнего, отдаленного уголка ее. Так как он решительно нигде не нашел какого-либо повода опасаться за ребенка, а последний по-прежнему крепко спал в своей постельке, то ему показалось неразумным из-за какой-то воображаемой опасности будить ребенка и вынимать его из теплой постельки. Не слушая, таким образом, голоса, он опять занял свое место за рабочим столом и принялся за работу; но у него уже исчезла прежняя веселость: он не напевал более песни.
   Тщетно употреблял теперь он все усилия к тому, чтобы преодолеть какими-либо соображениями свой страх. Через несколько мгновений страх снова возвратился, и гораздо сильнее прежнего; в сердце же с силою громового удара опять раздался голос: «Встань скорее и возьми ребенка из колыбели!» Теперь, наконец, он сделал то, чего требовал предостерегающий голос. Мгновенно он был уже у колыбели, поспешно взял малыша и вернулся на свое место.
   Едва только он присел на стул, как в том углу комнаты, где находилась колыбель, раздался сильный грохот. Весь потолок мгновенно рухнул, отвалился на колыбель и совершенно покрыл ее мусором и отвалившимися кусками штукатурки. Ребенок испугался сильного шума и заплакал, но он был цел и невредимо покоился на руках отца, который, будучи глубоко тронут случившимся, прижимал его к своему сердцу. Какою живою радостью объята была бедная мать, когда, услышав громкий шум, в ужасе, вбежала в комнату; она боялась, что муж и ребенок убиты, а они оба остались целы и невредимы. Преисполненное глубокой набожностью ее сердце, равно как и ее мужа, излилось искреннейшею молитвою к Господу, когда муж рассказал ей, как чудесно был спасен дорогой им ребенок. (Сост. по «Воскр. чт.», 1885 г. № 19.)
г) Попечение Божие о сиротах
   В 1748 году вдова барона Родиона Кондратьевича фон Вейделя (он служил генерал-поручиком и, получив отставку, жил небогато в деревне Харьковской губ.) Елизавета Богдановна, урожденная Пассекова, искренно православная и набожная, по дороге в Петербург сильно занемогла в Ахтырке. Озабоченная участью юных детей своих, она усердно молилась в тамошнем Покровском храме пред чудотворной Ахтырской иконой Пресвятой Богородицы об исцелении. Во сне, на 2 мая, Божия Матерь объявляет ей, что она через пять дней оставит земную жизнь и должна поэтому готовиться к смерти, а имение раздать нищим. Больная упомянула о двух дочерях, которых она покинет в малолетстве и без пропитания. «О детях твоих не заботься, Я буду для них попечительницей», — отвечала Богоматерь и повторила приказание раздать имение, дабы совершались молитвы. Баронесса объявила о бывшем ей видении своему духовнику, равно и другим лицам, и чрез пять дней действительно умерла. Затем вскоре, совершенно неожиданно, обе малолетние ее дочери были потребованы к Высочайшему двору и, там воспитанные, впоследствии выданы в замужество, одна (Анна Родионовна) за графа З.Г. Чернышева, а другая (Марья Родионовна) — за графа П.И. Панина. Этот драгоценный рассказ, помещенный в книге Филарета, архиепископа Черниговского, мы можем несколько восполнить сведениями из рукописной автобиографии покойного архимандрита Ново-иерусалимского монастыря, о. Мельхиседека († 6 января, 1853 г.). «Императрица Елизавета Петровна, — пишет он, — узнав от своих приближенных вельмож о благодатном сновидении баронессы и об оставшихся после нее сиротах, прозванных «дочерьми Богородицы», сказала: «Нельзя Матери Божией, Царице Небесной, видимо быть тем, чем Она благоволила наречь Себя; это должна исполнить земная царица, Ее верная служительница. Итак, я буду им вместо матери!» Когда, по Высочайшему повелению, сироты были из Харьковской губернии привезены в Петербург и представлены во дворец, государыня нежно целовала и прижимала их к своему сердцу, расположила остаться во дворце и дала им отличное воспитание «в страхе Господнем». Обе сестры, со временем, пожалованы фрейлинами. Чернышева пользовалась дружбой великой княгини Екатерины Алексеевны и проводила с нею критическую ночь перед возведением ее высочества на императорский престол.
   Знаменитые сестры, храня живое, благоговейное воспоминание о чудесном устроении своей судьбы, делали важные пожертвования для Покровского храма, заключающего в себе Ахтырскую икону Божией Матери. Графиня А.Р. Чернышева построила вблизи него другой — каменный, во имя Рождества Христова храм, с жилыми, по обеим сторонам нового храма, комнатами, где она нередко проживала по целым месяцам и хотела провести последние дни свои. В этом храме три картины, дар храмоздательницы, принадлежат кисти знаменитого испанского живописца Мурильо († 3 авг., 1682 г.) и приобретены за весьма дорогую цену. В соборный Покровский храм пожертвовано ею напрестольное Евангелие (изд. Моск., 1759 г.), обложенное серебряными досками, весом 2 п. 22 ф. и оцененное в 15.000 руб. ассигн.; сребросызолоченный потир с дискосом, брильянтовое перо, изумруд, а брильянтовые знаки ордена св. великомученицы Екатерины, Высочайше пожалованные графине, возложены, по ее желанию, на ризу чудотворной иконы. Графиня М.Р. Панина прислала в дар Евангелие в 5.000 руб., весом 1 п. 30 ф., ради ежедневного за упокой поминовения о душах в Бозе почивших родителей ее, коих тела ею же, дочерью, перенесены и положены в эту св. церковь 1770 года, 18 мая. Но в следующем же году и она погребена была в том же храме, при гробах родителей ее.
д) Промысл Божий в повседневной жизни человека
   «Вспоминая свою прошлую жизнь и наблюдая настоящую, — сообщает в одном духовном журнале некто г. Величков, — я пришел к убеждению, что не только в важных случаях жизни, но и в повседневной Промысл Божий не оставляет человека, и самое незначительное, пропущенное без внимания в свое время обстоятельство имело смысл и значение в последующих случаях.
   С целью поделиться своим убеждением с другими я приведу несколько обстоятельств из своей жизни. Однажды я был у всенощной в храме во имя Нерукотворенного Спаса (эта церковь вверху под куполом можайского Николаевского собора) и, устав стоять, хотел во время чтения прислониться к стене, но, не доведя плеча своего на одну десятую вершка до стены, вздумал взглянуть на нее... и представьте мой ужас: я прислонился бы к двери, которая была не заперта, а за дверью зияло отверстие шириной в 2 сажени, ведущее до самого фундамента вниз, а на пути перекрещивались бревна, железные сваи и т.п. Облокотись я — и смерть неминучая; я разбился бы ранее, нежели долетел до земли.
   Еще случай был в Москве: я пришел за покупкою в посудную лавку, тускло освещенную лампою, и подошел к прилавку. Бывший ранее меня покупатель потянулся через меня сбоку за сдачею. Желая дать место, я сделал шаг назад и упал в открытое отверстие, ведущее в подвал. Ноги мои, в поджилках, зацепились за одну половинку двери; голова лежала на другом краю, а тяжесть корпуса увлекала меня вниз. Покупатель отшатнулся. Я онемел и только молча протянул руки, прося помощи... В тот момент, когда я чувствовал, что должен рухнуть, слышу, что меня кто-то пихает в спину; одно движение — и я спасен. Рабочий, бывший в подвале, услышав шум, прибежал и спас меня, выталкивая в спину из отверстия. Будь он менее сообразителен и мешковат, и я разбился бы о стеклянную посуду и каменные ступени.
   Кто же спасал меня, как не Промысл Божий? Здесь видимо присутствовал Господь, исполняя Свои слова любви к человеку.
   Я мог бы сотни случаев привести еще, но достаточно и того, что сказал, и приглашаю всех и каждого не верить в слепой случай, не приписывать все только себе и только другим лицам, но веровать в силу и власть Помощника и Покровителя — Бога Творца. Пусть каждый припомнит разные случаи в своей жизни, и он убедится, что самое незначительное обстоятельство не без воли Божией, а если так, то пусть не будет места ропоту и отчаянию, а покорность и терпение заменят их («Душепол. чтен.», 1884 г., ч. 1).
е) Чье-то участие в нашей жизни
   1. «Весною 1860 года двоюродный мой брат, — пишет граф М.Д. Бутурлин, — генерал Д., в бытность свою в Петербурге, отобедав однажды у своего знакомого И.Н. К..а и желая доставить удовольствие семи или восьмилетней дочери последнего, предложил ее отцу покататься с нею в его (генерала Д.) карете по случаю бывшей тогда в городе иллюминации. Карета была двухместная, и потому в нее уселись только оба упомянутые мужчины, а девочке пришлось стоять перед ними; монотонность тихого по улицам катанья надоела хозяину кареты, а так как выезжать из ряду экипажей не дозволялось, он приказал кучеру остановиться и вышел из кареты, чтобы пешком добраться до своей квартиры, находившейся неподалеку оттуда, у Конюшенного моста на Мойке. Но едва девочка уселась на месте, занимаемом прежде генералом Д., как какой-то экипаж, лошадей коего не мог удержать их кучер, устремился поперек рядов, и дышло этого экипажа врезалось в окно дверец кареты, в коей сидели И.Н. К... со своей дочерью, и, пробив поднятое оконное стекло, вошло концом в противоположное окно. Случись это несколькими минутами ранее, когда генерал Д. сидел еще в карете, стоявшая между дверцами девочка была бы убита наповал».
   «И после этого иные говорят, что чудес уже более нет. Их нет для тех, кои не хотят их замечать, — если, видев их, не хотят признавать их за таковые». (Из кн.: М. Погодин. Простая речь о мудреных вещах. Изд. 1884 г.)
   2. Отец московского профессора Крюкова, учитель рисования в Казанском университете, обязался написать несколько образов для сельской церкви в имении помещика Моисеева, но не успел кончить своего обязательства и скончался. Вдова просила дать ей сколько-нибудь за изготовленную работу. Заказчик отвечал, что он потерпел убыток, обязавшись заплатить другому нанятому живописцу за окончание больше того, что должен был покойному. На том дело и остановилось. Вдруг профессор Казенбек (знакомый Моисеева и Крюкова) видит во сне кого-то, который ему говорит: «Скажи Моисееву, чтоб он удовлетворил вдову Крюкову». Казенбек не обратил никакого внимания на этот сон, как вдруг через несколько времени видит его повторение с упреком: что же ты не идешь к Моисееву? Рассказывая дома, он смеялся такому случаю, но никак не думал исполнять неприятного поручения. Наконец, он видит в третий раз то же самое — и уже с угрозою: если Моисеев не даст денег Крюковой, то он умрет (он был болен), да если и ты не напомнишь ему, то и тебе будет худо. Казенбек, проснувшись, почувствовал лихорадку и испугался: «Нет, шутка плоха, пойду к Моисееву и расскажу ему все». Больной Моисеев отвечал: «Помилуйте, я рад заплатить впятеро, лишь бы выздороветь», — и послал тотчас сколько-то денег Крюковой. Он выздоровел, у Казенбека также лихорадка не возобновилась. Крюкова была совершенно довольна, получив неожиданное удовлетворение» (оттуда же).
   3. «В 1872 году, в чистый четверг Страстной седмицы, сидел я в конторе села Нового, и тут же был эконом Г. Вдруг влетает, жужжа, какое-то насекомое с длинным туловищем и крыльями. Увидя его, я махнул платком — и оно упало на пол. Эконом хотел его задавить ногою, но я не велел и, взяв за крылья ножницами, понес вон. Едва мы переступили порог в переднюю, как за нами рухнул потолок — на то самое место, где мы за минуту стояли, и захватило даже стол, за которым я сидел: упал слой алебастра, толщиною в вершок, величиною в 1,5 квадратных аршина» (оттуда же).
ж) Спасение от явной опасности
   Несколько лет тому назад прочел я в одной венской газете, кажется, «Прессе», со всеми подробностями, следующее. На одной фабрике, через которую проходил вал, приводивший в движение посредством ремней различные машины, стоял один рабочий; вдруг услышал он, как его окликнули по имени, он пошел к своему соседу и спросил его, что ему нужно. Тот положительно отрицал, чтоб он звал его, и в тот же момент лопнула машина, так что, вероятно, убила бы только что отошедшего от нее рабочего, во всяком случае, сильно бы ранила его. (См.: Гелленбах. Человек, его сущность и назначение. Изд. 1885 г.)
з) Спасительное предостережение
   Один йоркшийский викарий пишет:
   «Осенью 1858 года я жил в Инверкаджиле, в самой южной части Новой Зеландии. В те дни там была только одна гостиница, содержимая датчанином. Никакого селения там не было; местность была самая дикая. Дня через два по моем приезде в эту гостиницу ко мне обратился, назвав меня по имени, один из корабельщиков, делавших тот корабль, на котором я прибыл из Англии в Новую Зеландию. Я его хорошо знал, потому что однажды, во время нашего переезда его заковали в кандалы за мятежные речи, и я часто с ним разговаривал как прежде, так и после этого происшествия. Когда наш корабль достиг входа в порт Номере, этот человек с пятью или шестью другими из экипажа дезертировал темною ночью, воспользовавшись китоловным ботом, находившимся при корабле.
   Вечером я зашел в большую кухню нашего отеля и застал там этого человека и нескольких других. Они сидели около огня, курили и пили. Хозяин гостиницы был тут же, и мы все очень дружелюбно относились друг к другу. Оказалось, что трое или четверо из присутствовавших были также в числе дезертиров, хотя я сперва не узнал их. Они сообщили, что отправляются завтра утром на остров Руапюк, где жил миссионер, так как один из компании хотел жениться, а по соседству на материке не было никакого пастора. Я сказал, что охотно посмотрел бы миссионерскую станцию, а они тогда сказали, что намерены там остаться день или два лишних, так как на острове водится много диких кабанов, на которых можно будет поохотиться, ночуя в лодке. Они говорили, что у них множество провизии — мяса, рыбы, хлеба и т.д., сверх того пиво и водка и пара бутылок шампанского для свадебного завтрака. По их словам, необходимо было отправиться около 4 час, чтобы избежать прилива, который был опасен в месте переезда. Все они очень хотели, чтоб я к ним присоединился, и я совсем вошел во вкус этого предприятия и обещал отправиться, если они меня позовут. Помню, как встал, чтобы идти спать, и сказал: «Ну, хорошо! Так как я должен быть готов раньше 4 ч., то не буду больше сидеть». Тогда было около 11 ч. Они сказали, что все сейчас улягутся и разбудят меня непременно: «Не бойтесь, без вас не уедем!»
   Я оставил их с самым решительным и твердым намерением отправиться с ними. Дело было улажено, и только ради этого я и отправился спать, так как иначе подождал бы еще по крайней мере час. У меня не было с собою свечи; я зажигал ее обыкновенно в спальной. Выйдя из той кухни, я прошел через вторую кухню в переднюю часть дома и вошел на лестницу. Я поднялся ступеней на пять, когда кто-то или что-то сказало: не езди с этими людьми. На лестнице наверное никого не было; я остановился и сказал: почему? Голос, который как будто принадлежал другому лицу, явственно говорящему внутри моей груди (а не в уши), сказал пониженным тоном, но с повелительным выражением: ты не должен ехать. Но, сказал я, я обещался. Ответ или предостережение повторилось опять: ты не должен ехать. Но как мне быть? Они придут за мной. Тогда тот же внутренний голос, который не был однако частью моего сознанья, особенно отчетливо и выразительно сказал: ты должен запереть свою дверь. Все это время я стоял неподвижно на лестнице; я даже не помнил в эту минуту, запиралась ли моя дверь: это для меня ясно из того, что, подумав сначала, что я должен ехать и поеду, я затем сейчас же ощутил странное чувство таинственной опасности и недоумевал, как мне загородить дверь в случае, если у нее нет замка или болта. Дойдя до комнаты, я зажег свечу и, осмотревшись, нашел у двери крепкий железный болт. В доказательство того, что дело было не в простом чувстве нежелания, я могу упомянуть, что даже и тут я колебался, запирать дверь или нет, — так хотелось мне ехать и так я привык в те дни (мне было только 19 лет) поступать по своей воле во всех случаях. Наконец, какой-то внутренний толчок заставил меня запереть дверь, и я лег в постель. Тогда прежнее волнение сменилось во мне великим спокойствием, и я скоро заснул.
   Первое, что я услышал — часов около 3 утра (я предполагаю), — были удары в дверь, как я и ожидал. Я совершенно проснулся, но не отвечал. Тогда я услыхал голоса, и дверь стали сильно трясти и дергать. Я не говорил, ибо знал, что только ответь я, и меня непременно бы убедили. Я решился не ехать. После стука и шума я услыхал их божбу и проклятия. Но я лежал, притаясь. Наконец, они отчаялись и ушли. Я полежал немножко, недоумевая, не было ли это в конце концов безумием с моей стороны, и затем заснул здоровым сном.
   Около 9 ч. я сошел в столовую, где завтракал какой-то военный — капитан или полковник. Когда я вошел в комнату, он сказал: «Слышали вы, что случилось?» — «Нет, я только что встал». — «Как же! — сказал он, — какая-то компания отправилась рано утром из гостиницы в Руапюк, и их лодка разбилась о камни, и все они до одного потонули». Я сказал ему, что чуть было не поехал вместе с ними. «Ну, так вы счастливо отделались», — сказал он. Я сообщил ему, что имел что-то вроде предостережения и что запер дверь, но не рассказал всех подробностей.
   Тела двоих или троих из этих людей были прибиты к берегу в тот же день, остальные — через несколько дней. Никто из них не спасся, и если бы я был с ними, то погиб бы, без всякого сомнения». (См.: Э. Гернеи, Ф. Майерс, Ф. Подмор. Прижизненные призраки и другие телепатические явления. Пер. с англ. 1893 г.)
и) Замечательный случай из жизни крестьянина-поэта Сурикова
   Умерший в Москве в 1880 году крестьянин-поэт Ив. Захар. Суриков, талант которого ставится рядом с Кольцовым и Некрасовым, терпел крайнюю нужду, которая у него иногда доходила до ужасных размеров. Раз поэт даже хотел покончить с собой, только промышление Божие спасло его от рокового исхода. Дело было так. Отец Сурикова, совсем не терпевший грамоты, постоянно негодовал на сына, начавшего писать стихи еще мальчиком. Только мать радовалась уму сына и покровительствовала его литературной работе. Но вот она померла. Отец женился во второй раз, и молодому Сурикову в доме отца совсем житья не стало, так что он, уже женатый, принужден был покинуть отчий дом. Несмотря на некоторую веру в себя, Суриков был все-таки беспомощен. Жил он с женою и детьми в тесном углу подвала буквально впроголодь, при отсутствии заработка. Что делать? За что ухватиться? Подвернулось в типографии место наборщика, поэт берется за незнакомое дело. Постоянно слабый здоровьем, он подышал недели три свинцовой пылью, получил боль в груди и покинул типографию, не заработав ни копейки. Настали черные дни. Видеть каждый раз по возвращении домой заплаканные глаза больной жены, голодных детей приходилось все чаще. Наконец, бедняк дошел до отчаяния. «Самоубийство — вот исход», — шепнул кто-то ему однажды в темную ночь, когда дождь хлестал в окно темного подвала, где плакала жена и в бреду метался ребенок. «Все равно ты бесполезен для них! — не умолкал тот же голос. — Поди скорее и покончи с собою!» Поэт переживал страшные минуты: в сердце как бы иссяк источник веры, а на устах нет молитвы. Не помня себя, Суриков, гонимый неведомой силою, идет на мост, под которым бурлили мутные волны Москвы-реки. «Нет никого, теперь можно», — мелькнула в его голове мысль, и он готов уже броситься с высокого моста, но вдруг послышался ему знакомый голос матери: «Сын мой, остановись». Просветлев душою, он остановился. Впоследствии поэт не мог без слез рассказывать друзьям об этом и все, что пережил в роковую ночь, передал в стихотворении «На мосту». («Кормчий», 1894 г.)
i) Из «Воспоминаний графини А.Д. Блудовой»
   Вот что рассказывает графиня А.Д. о своем прадеде по матери, князе Николае Петровиче Щербатове, сподвижнике Петра Великого, при котором он состоял неотлучно в продолжение всей Шведской войны, а по кончине великого царя вскоре вышел в отставку.
   1. «Всей душою преданный великому человеку, «кем наша двинулась земля», упоенный славою славного времени, ослепленный блеском этого нового мира, открывшегося перед изумленным взором тогдашней молодежи во всем обольстительном очаровании науки, силы и гордости человеческой, во всей распущенности нравов и во всем разгуле ума, прадед мой вполне увлекся духом времени или, лучше сказать, духом своего полувоенного, полупридворного кружка, и унесся, может быть, далее других в открытую пучину вольнодумства, почти до отрицания Всемогущего Бога. Его портрет остался у нас. Лицо смуглое, черные, умные глаза, стриженные по-европейски волосы, бритая борода, небольшие усы, костюм немецкий — придают ему какое-то сходство с самим Петром I; но нет открытого и отважного взгляда Петра. Тонкое, слегка насмешливое выражение веселых, несколько прищуренных глаз и улыбка (далеко не идеальная) довольно грубого рта у человека, насладившегося своею молодостью без слишком большой разборчивости и сдержанности, носят отпечаток скептицизма и страстности. А все-таки есть что-то привлекательное в этом лице — это человек недюжинный, этот человек находился неотлучно при Петре во всю Шведскую войну и на море, на галерах, и на сухом пути, в битве под Полтавой; и по кончине Петра не пожелал более служить, оплакивая, в страстном порыве горести, полководца и царя, которому поклонялся и которого любил как гения и героя. В какое время именно, не знаю, — в правление ли Меншикова или Долгоруковых, князь Николай Петрович жил спокойно в отставке в своем семейном кругу (он был женат на Шереметевой), как вдруг, в один прекрасный день, его арестовали и посадили в Петропавловскую крепость. Он не имел ничего на совести и не мог понять, какую на него взвели клевету; ему, разумеется, ничего не объявляли. Это, впрочем, было обыкновение того времени, но обыкновенными тоже вещами считались тогда пытка и казнь смертная, во всей разнообразности жестокого воображения и жестоких нравов тогдашних. И вот, оторванный от жены и детей, от удобств своего барского дома, князь Николай Петрович, безвинно обвиненный, томился в безмолвном уединении каземата, в безвестности равно о близких своих и о недругах, погубивших его, и в тревожном ожидании мучений и казни, но не искал утешения в забытой им, утраченной вере, опираясь лишь на горделивое сознание своей юридической невинности. Долго, оставленный всеми, без занятия, без книг, без сношений с людьми, упорно крепился он, как философ и стоик, против случайностей жизни и против коварства человеческого, гордо вооружаясь бесплодным терпением, безнадежным презрением к ударам слепой фортуны — классической богини, вычитанной им в виршах и прозе подражателей эллинским поэтам.
   Время шло тяжело и медленно, и никакой перемены не приносило за собой в положении мнимого государственного преступника. Однажды, после длинного, бесконечного дня, проведенного в размышлениях и догадках о вероятно роковой развязке своей судьбы, князь заснул. Уже давно перестали являться ему, даже во сне, прежние светлые картины и лица; уже давно самые сновидения его заключались в тесной рамке каземата; даже спящего воображение уже не имело силы унести его из плена, возвести от тли. Так и на этот раз во сне князь Николай Петрович увидел себя в своем тесном, сыром, тюремном жилье, но мрак темницы редел, как редеет темь в ночи перед рассветом, гораздо прежде чем займется заря, — и ему стало свободнее дышать. Смутное, тревожное предчувствие охватило его, он ожидал чего-то или кого-то, и волнение давно забытой надежды овладело им.
   Дверь отворилась без обычного скрипа, без раздражающего звука ключа и замков, и вместо единственного посетителя его — очередного караульного, предстал пред ним «некий древний, благолепный муж». Лицо его сияло такой чистотой, жалостливой любовью, такой тихий свет и такая атмосфера покоя окружали его, что спящий не мог себе дать отчета в подробностях явления; черты, одежда — все ускользало в неопределенности перед светозарным выражением любви, кротости, жалости на этом лице. В радостном изумлении смотрел на него князь и безмолвствовал; и вот послышался тихий, но сладко-внятный шепот: «Ты не спишь, князь Николай, — сказал гармонический голос, — ты не спишь, но очи твои держатся, и ты не видишь ни своего положения, ни ожидающей тебя судьбы. Судьба твоя в твоих руках. Ты напрасно ищешь причины твоего заточения в злобе или происках врагов. Люди здесь слепое орудие; твоя печаль не к смерти, а к славе Божией. Князь Николай, забыл ты Бога! Обратись, прибегни к молитве, и Тот, Кто разрешил узы святых апостолов и отверз темницу их, Тот выведет и тебя отсюда и возвратит тебя твоей сетующей, молящейся семье». Князь проснулся, вскочил с постели; все было темно, пусто и сыро в каземате по-прежнему. Не было следов видения, но что-то необычайное зашевелилось в его душе; смутные воспоминания детства и сладких минут доверчивого умиления, когда в первое число месяца служили дома всенощную, или когда освещали воду накануне Крещения Господня, или когда стоял он, полусонный, но радостный, подле матери в их приходе со свечою и вербою в руке... «Прочь это ребячество, — подумал он. — Неужели я так слаб и опустился в этой темноте и скорби, что стану верить снам и молиться на иконы святых? А порадовалась бы этому малодушию моя бедная княгиня, Анна Васильевна: она так часто уговаривала меня хоть «Отче наш» прочесть с нею, когда она усердно клала земные поклоны перед кивотом своим, со всею набожностью своего шереметевского рода».
   Так отшучивался от впечатлений сна князь Николай Петрович; но эти впечатления его преследовали весь день, и, вспоминая неземную красоту явившегося ему старца, он невольно искал сходства со знакомыми ликами, изображенными на иконах на стенах московских церквей. Однако гордость и упрямство взяли верх, и не прочел он ни одной молитвы, даже не сказал про себя: «Господи, помилуй!»
   Опять потянулись долгие дни, и ничего не случилось, что могло бы прервать однообразное томление тюремной жизни. Уже впечатление необыкновенного сна сглаживалось из памяти князя, вполне возвратившегося к своему безутешному стоицизму, как вдруг опять повторился тот же сон, во всех своих подробностях; только сияющий лик старца как бы подернулся грустью, и он с тихим упреком выговорил князю за его неверие.
   Князь Николай Петрович был потрясен. Так много времени прошло после первого сновидения, воспоминание и даже впечатление этого сна так изгладились из его памяти, что явление нельзя было приписать его собственному воображению. Неужели тут есть что-нибудь сверхъестественное? На этот раз он был вполне озабочен, и мысль его была беспрестанно занята видением; но покориться, смирить себя и свою гордость, заплакать и молиться он не хотел и упрямо крепился. Но он уже не знал душевного покоя и через несколько ночей опять увидел чудный сон. Лучезарный старец предстал по-прежнему пред ним, но строгость лица его поразила князя. «Очи твои держатся и сердце окаменело, князь Николай, — сказал он, — а время идет, срок близок: кайся и молись! Ты мне не веришь, ты не веришь в Пославшего меня; поверишь, может быть, вещественному доказательству истины моих слов. Когда поведут тебя на ежедневную прогулку в равелин, идя по коридору, взгляни на третью дверь от твоего каземата; над нею повешена икона. Попроси офицера снять ее и дать тебе, это образ Казанской Божией Матери. Возьми его, молись, проси заступления Пречистой Девы Богоматери. И опять говорю, веруй, проси, и просящему дастся; будешь освобожден и возвращен семейству, которое молится за тебя. Это мое последнее посещение; меня ты не увидишь более. В твоих руках твоя судьба; выбирай: позорная смерть или свобода и долгая, мирная жизнь!»
   Сновидение исчезло, и с пробуждением закипели мысли и чувства у князя Николая Петровича. Невольно, неодолимо вливалась вера в душу его; и как ни боролся с самим собою, надежда и молитва воскресали в его сердце, хотя гордость не допускала еще слов на его уста. День, другой он шел по коридору и только досчитывал до третьей двери, но крепился и не поднимал глаз вверх. Однако не утерпел, и один раз решился посмотреть. Какой-то маленький, темный четвероугольник точно чернел над дверью; но князь не погрешил против дисциплины: ничего не спросил у дежурного офицера, однако этот четвероугольник тянул и манил его к себе ежедневно, а по ночам догадки о том, точно ли это изображение святое, и именно Божией Матери, как было сказано ему во сне, мешали ему спать. Наконец, он решился попросить снять этот образ и позволить ему взять его к себе. Дежурный офицер позволил; и когда, оставшись один в своем каземате, он стал разбирать и чистить образок, вышло, что это точно изображение, называемое иконой Казанской Божией Матери. И это вещественное доказательство истины слов, слышанных во сне, или, скажем лучше, святое действие благодати неистощимой любви Бога к грешному человечеству, согрело сердце князя Николая Петровича и открыло ему глаза: уверовал он, как Фома, пал ниц, и со словами «Господь мой и Бог мой!» полилась из глубины пробужденной души его горячая мольба и благодарение; и мир, и покой, и свет разлились в упрямом, смущенном уме. Чрез несколько дней пришел приказ возвратить его на волю; так же без всяких объяснений последовало его освобождение, как прежде последовал его арест.
   Князь Николай Петрович взял с собой образ, сделал на него золотой оклад, и перед кивотом, куда поставил его, он читал со своею княгинею «Отче наш» с такою же верою и усердием, как сама Анна Васильевна, дочь благочестивого шереметевского дома.
   2. В Москве же был странный случай, который рассказывала мне (уже долго-долго после) Марья Алексеевна Хомякова, мать поэта, сама знавшая и лиц и происшествие и совершенно не способная ко лжи. Один из наших генералов, возвратясь из похода на турок, привез с собою турецкого ребенка, вероятно, спасенного им в какой-нибудь свалке, и подарил его своему другу Дурнову. Мальчик вышел умненький, ласковый, добронравный. Дурнов полюбил его и стал воспитывать, как сына, но не хотел его крестить, пока тот сам не понял бы и не изучил истин христианской веры. Мальчик подрастал, с любовью и жаром учился, делал быстрые успехи и радовал сердце приемного отца своего. Наконец, Дурнов стал заговаривать с ним о принятии христианства, о святом крещении. Молодой человек с жаром, даже с увлечением говорил об истинах веры, с убеждением о православной Церкви, ходил с домашними на церковные службы, молился, казалось, усердно, но все откладывал крещение и говорил Дурнову: «Погоди, батюшка, скажу тебе, когда будет пора». Так прошло еще несколько времени, ему уже минуло 16 лет, и в нем заметили какую-то перемену. Шумная веселость утихла в нем; живые, безбоязненные глаза подернулись грустью; звонкий смех замолк, и тихая улыбка казалась как-то преждевременною на цветущем ребяческом лице. «Теперь, — сказал он однажды, — я скоро попрошу тебя крестить меня, батюшка! Теперь скоро пора; но прежде есть у меня просьба к тебе: не откажи. Прикажи купить краски, палитру, кисти; дай мне заказать лестницу, как скажу, да позволь мне, на этот один месяц, не пускать никого в мою комнату и сам не ходи». Дурнов уже давно привык не отказывать ни в чем своему приемному сыну; как желал он, так и сделали. Молодой турок весь день просиживал в своей комнате, а как стемнеет, придет к Дурнову, по-прежнему — читает, занимается, разговаривает, но про занятия в своей комнате ни полслова; только стал он бледнеть, и черные глаза горели каким-то неземным тихим огнем, каким-то выражением блаженного спокойствия. В конце месяца он просил Дурнова приготовить все к крещению и повел его в свою комнату. Палитра, краски, кисти, лежали на окне; лестница, служившая ему вроде подмосток, была отодвинута от стены, которая завешена была простыней; юноша сдернул простыню, и Дурнов увидел большой, писанный во всю стену святой убрус, поддерживаемый двумя ангелами, а на убрусе лик Спасителя Нерукотворенный, колоссального размера, прекрасного письма. «Вот задача, которую я должен был исполнить, батюшка, теперь хочу креститься в веру Христову; я жажду соединиться с Ним». Обрадованный, растроганный Дурнов спешил все приготовить, и его воспитанник с благоговейной радостью крестился на другой день. Когда он причащался, все присутствующие были поражены неземною красотою, которою он преобразился. В тихой радости провел он весь этот день и беспрестанно благодарил Дурнова за все его благодеяния и за величайшее из всех — за познание истины и принятие христианства, за это неописанное блаженство, говоря, что он более, чем родной отец, для него, что он не преходящую даровал ему, а жизнь вечную. Вечером юноша нежно простился с своим названным отцом, обнимал, благодарил его опять, просил благословения; видели, что он долго молился в своей комнате перед написанным Нерукотворенным Спасом; потом тихо заснул — заснул непробудным сном. На другое утро его нашли мертвым в постели, с закрытыми глазами, с улыбкой на устах, со сложенными на груди руками.
   Кто вникнет в тайну молодой души? Какой неземной голос, ей одной внятный, сказал ему судьбу его и призвал его в урочный час к паки бытию купели? Кто объяснит это необъяснимое действие благодати, призывающей к Отцу Небесному неведомым, таинственным путем в глубине сердца избранников своих? Дурнов оплакивал с родительской любовью своего приемыша, хотя и упрекал себя за свое горе при такой святой, блаженной кончине. Комната, где скончался юноша, сделалась часовней, или молельней, где ежедневно молился Дурнов. В 1812 году дом сгорел, но стена с образом уцелела, только изображение было очень повреждено; его реставрировали, и от оригинала остались только один глаз и бровь. Однако набожные люди продолжали приезжать молиться тут, а впоследствии была основана богадельня на 40 престарелых вдов и девиц и комната молодого турка освящена в прекрасную домовую церковь, весь день открытую, куда со всех концов Москвы приходят и доныне служат молебны перед образом, писанным на стене. Богадельню зовут Барыковскою, по имени основателя; а церковь — Спаса на Стоженке («Русск. Арх.», 1889 г., кн. 1).
к) Сам Господь хранит детей
   В житии великого подвижника Божия, Саровского старца о. Серафима, мы находим поразительный случай Промысла Божия, охраняющего младенцев. Прохору, так звали о. Серафима в миру, было всего семь лет; его благочестивая мать, во исполнение завещания своего покойного мужа, усердно занималась построением приходской Сергиевской церкви, сама следила за работами и для осмотра постройки нередко поднималась на самый верх здания. Раз она взяла с собою и семилетнего отрока Прохора на самый верх строившейся тогда колокольни. Занятая осмотром работ, мать не заметила, как мальчик отошел от нее, оступился и с высоты упал на землю. Пораженная ужасом, мать сбежала с колокольни, воображая, что найдет сына своего разбитым до смерти, но какова же была ее радость, когда она увидела его целым и невредимым: дитя уже стояло на ногах! Нет нужды говорить, что все признали это спасение мальчика особенным чудом Божиим и прославили дивную силу Божию, охраняющую невинных детей в минуты смертной опасности. Кто благоговейно внимает путям Промысла Божия, тот нередко может видеть подобные проявления Божией милости к детям, коих ангелы-хранители, по слову Самого Господа, всегда видят лицо Отца Небесного и ограждают детей от опасности. Над юным Прохором сбылось слово Писания: «на руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою» (Пс. 90:12).
   Вот еще подобный рассказ из жизни известного нашего историка-писателя, Николая Михайловича Карамзина. Будучи десятилетним мальчиком, в один жаркий летний день читал он книгу под тенью старого дуба в лесу, а его дядька-старик сидел на траве неподалеку от него. Вдруг нашла грозная туча, блеснула молния, загремел гром и полил дождь. Старик звал мальчика домой. Мальчик неспешно пошел с ним к дому. Гроза усиливалась. Не прошел он нескольких шагов, как из лесной чащи выбежал медведь и прямо бросился на него. Мальчик шел в задумчивости и вовсе не видел опасности. Еще минута, и он был бы в лапах лютого зверя; но в это самое время грянул страшный гром, какого мальчик еще никогда не слыхивал; ему показалось, что небо над ним обрушилось, что молния как бы обвилась вокруг его головы... Он закрыл глаза, упал на колени и только мог сказать: «Господи!» — Прошло полминуты, он взглянул и — видит пред собою убитого молнией страшного медведя. Долго мальчик стоял на коленях, не скоро он мог придти в себя; наконец, он устремил глаза на небо, и, несмотря на черные, густые тучи, он как воочию видел, сердцем чувствовал присутствие там Бога Спасителя. Полились слезы из очей его -слезы глубокой, горячей благодарности Господу за спасение жизни. Он сам описал этот случай и в заключение своего рассказа говорит: «Читатель, верь или не верь, но этот случай — не выдумка!..»
   А вот дивное чудо милости Божией, которое благоугодно было Господу Богу явить в наши дни над одним погибавшим беспомощным ребенком. Это было в конце 1893 года, в окрестностях села Средне-Ахтубинского Царевского уезда Астраханской губернии. Тринадцатилетний мальчик Гриша, сын небогатого крестьянина этого села, был пастушком на хуторе у другого крестьянина. Хозяин послал его с овцами в село, находившееся от хутора в 10 верстах. Погода, по-видимому, стояла хорошая, и мальчик спокойно отправился в путь по знакомой дороге, не запасшись ни хлебом, ни лишней теплой одеждой. Медленно подвигался он со своими овечками вперед, а между тем, начал подниматься пронзительный, холодный ветер, который скоро превратился в сильнейший, почти небывалый ураган. Началась столь памятная всем жителям той местности, почти неслыханная дотоле метель, которая продолжалась целых трое суток. На первых порах у мальчика мелькнула мысль поторопиться добраться до села, но потом, когда ураган стал усиливаться, ветер бил прямо в лицо, снежные хлопья залепляли глаза, и овцы, подчиняясь направлению ветра, постоянно стали сбиваться с дороги, — мальчик понял, что всякая попытка сопротивляться силе ветра, чтобы достигнуть села, напрасна. В отчаянии он начал громко плакать и кричать, но звуки его голоса тотчас же замирали в воздухе, и беспомощный мальчик уже невольно шел за овцами по направлению ветра в сторону от дороги. Для несчастного ребенка не оставалось никакой надежды на спасение, и он, сбившись с пути, в своей плохой одежде должен был замерзнуть среди поля. Но Господу Богу угодно было спасти ребенка. Почти бессознательно, не зная куда, идет мальчик за овцами. От сильной метели образуется непроглядная мгла, так что с трудом может он разглядеть впереди идущих овец. Стараясь хоть что-нибудь разглядеть сквозь эту непроницаемую мглу, ребенок, наконец, замечает, что шагах в десяти от него что-то чернеет. Собрав последние силы, он бросается к этому месту и видит, что это небольшая кучка соломы, внизу которой сделано как будто нарочно углубление, и вот эта-то яма и приняла под свой кров полузамерзшего ребенка. Тут он отдохнул немного, прикрытый от резкого ветра, осмотрелся, вспомнил о своих овечках и немедленно скликнул их к себе поближе. Он надергал им соломы для корма и приласкал животных. Снег, между тем, несся со страшной силой и быстротой. Ветер так бушевал, что каждую минуту мальчику казалось, что вот-вот перевернется вся кучка соломы, под которой он укрылся, и ему придется умирать от мороза... Наступила ночь. Холод все усиливался. Он пронизывал ребенка насквозь. Но Господь нежданно посылает ему друзей-охранителей: неразумные животные на этот раз показывают необыкновенную смышленость. Как бы в благодарность за то, что ребенок кормит их, ласкает, они ложатся около него и своими теплыми шубами согревают мальчика. Некоторые из них лижут ему лицо и руки, другие, положив на него свои головы, теплым дыханием согревают его окоченевшие члены и, таким образом, поддерживают в нем жизнь. Согревшись так, мальчик заснул с надеждой, что завтра, может быть, — Бог даст, — снежная буря утихнет, и он дойдет до родного села. Но, увы, на другой день метель продолжала свирепствовать с прежнею силой...Что оставалось делать несчастному ребенку? Он был как бы обречен на смерть, зарыт заживо в могилу; он горько плакал о родителях, которых, казалось, больше не увидит, о родном доме, в котором теперь так тепло и хорошо... Изредка он выползал из своего убежища и давал корм овцам, а потом опять укрывался под солому. Наступила вторая мучительная ночь. Овцы как днем, так и ночью, когда наедались, ложились около своего пастушка и грели его по-прежнему. Мальчик не знал, как и благодарить своих бесценных друзей. Он целовал их, ласкал, разговаривал с ними. Ночь эту провел он менее спокойно. Заунывный звон колоколов из сел Среднего и Заплавного доносился до него и часто будил его. Ребенок просыпался: знакомый колокол напоминал ему мать и отца; болью сжималось его бедное сердце, и он начинал плакать, а вьюга вторила ему своим завываньем. Настал третий день. Ураган несколько утих. Но мальчик уже не смел и думать о том, как бы добраться до дома. Душевные страдания, холод, а главное — голод (ведь целых трое суток у него не было ни крохи во рту!) отнимали у него всякую надежду на спасение. Силы его все падали: он уже едва смог дать корму своим овечкам. От слабости он впадает в забытье, и чудится ему, будто бы для него топят печку, одевают его, хотят накормить... Вдруг он явственно видит старика и слышит, как тот говорит ему: «Гриша! Встань, иди на дорогу: там едут люди; они тебя возьмут...» Мальчик делает усилие, подымается на ноги и бредет на дорогу. Метель утихла, но сугробы снега, нанесенные ветром, не дают ему свободы. Он идет, вязнет, падает, встает и опять падает. А между тем, отец его уже другие сутки разыскивал его по степи. И вот, в это самое время отец увидел ребенка издали, бросился к нему и, не помня себя от радости, схватил его на руки. Мальчик узнал отца, но от волнения и слабости едва мог вымолвить: «Батинька!» и лишился сознания. Очнулся он, когда уже был дома; поболел недельку, потом выздоровел и теперь всем рассказывает, как милосердый Господь услышал горячую молитву его родителей и чудесно спас его жизнь. («Астр. Еп. Вед.», 1894 г., № 4.)
   Да, сильна молитва родительская, но кто сей дивный старичок, явившийся мальчику и повелевший ему идти на дорогу именно в то время, когда отец искал погибающего ребенка? Верующему сердцу думается: не был ли то великий милостивец, святитель Николай Чудотворец, скорый помощник в бедах и напастях? Ведь дело было во дни, близкие к его священной памяти... (См. Троиц. Лист., № 730.)

6. Пути Промысла Божия в обращении грешников

   1. Иногда Господь Бог останавливает грешника на пути беззакония какими-либо необыкновенными случаями в жизни, которые тем глубже проникают в душу, чем внезапнее и неожиданнее поражают ее. Грешница Мария, привлеченная любопытством в Иерусалим, вместе с другими идет в храм, где находилось животворящее древо креста Господня; но неизвестная сила возбраняет ей вход и удаляет ее от церковного порога. Несколько раз, всегда с новым усилием, она возобновляла свои попытки, и столько же раз неведомая сила отстраняла ее: церковные врата, при всем ее усилии, оставались для нее недоступными. Пораженная чудом, она невольно углубилась в саму себя, стараясь открыть причину странного явления. Благодать Божия, ожидавшая, так сказать, этой минуты, озарила ум ее: и она, увидев, с одной стороны, бездну греха, в которой находилась, с другой — бездну милосердия Божия, доселе щадившего ее и долготерпеливо ожидавшего ее обращения, — в слезах раскаяния пала пред иконою Богоматери, призывая Пресвятую Деву во свидетельство искренности своего покаяния (см. Жизн. Марии Египетск., 1 апр.).
   2. Всего чаще и обыкновеннее Бог вразумляет грешника различными явлениями во время сна. Сон отлучает на время душу человека от всего видимого; оттого душа самого рассеянного человека в состоянии сна бывает спокойнее, а потому способнее к приятию благих впечатлений. Примеры чудесных сновидений, кои служили побуждением к обращению грешников, многочисленны в истории. Когда Авимелех, царь Герарский, взял к себе Сарру, жену Авраама, то «прииде Бог к Авимелеху нощию во сне, и рече ему: се ты умираеши жены ради сея, юже поял еси» (Быт. 20:3). Патермуфий — язычник, разбойник и гробокопатель, чтобы обокрасть жившую уединенно девственницу, в начале ночи скрылся наверху дома ее и там, в ожидании благоприятного времени, нечаянно заснул. Во сне предстал ему некий световидный муж, облеченный в царскую одежду, и, строго обличая его злодеяния, требовал, чтобы он сделался христианином и пустынником, угрожая в противном случае жестокою казнью. Устрашенный грозным видением, Патерму-фий немедленно по пробуждении принял св. крещение и удалился в пустыню (Чет.-Мин., 9 июля).
   3. Иногда, наконец, как бы для опытного удостоверения грешника в том, что ожидает его по смерти, Бог переносит на время душу его в другой мир посредством обмороков и, подымая завесу, сокрывающую от нас состояние душ умерших братии наших, показывает грешнику, какие страшные истязания и муки ожидают его за гробом. Исихий Хоривит, живя среди пустынников, долго и упорно скрывал под одеждою иноческою сластолюбивое сердце. Ни увещания братии, ни пример строгой жизни не действовали на лицемера: от первых он ограждался личиною добродетели, тщательно утаивая свои слабости; к последнему одебелевшее сердце было совершенно равнодушно. Благодать Божия проникла, однако же, и сквозь эту кору лицемерия: после часового обморока во время болезни Исихий провел двенадцать лет в затворе в самых строгих подвигах покаяния (Прол., 3 октября).
   4. Обыкновенный и всегдашний образ действования Промысла Божия есть путь естественный; употреблять малые и обыкновенные средства к достижению великих и спасительных целей есть постоянный закон премудрости Божией.
   И человек в самом себе постоянно слышит неумолкающий глас Божий — это совесть, которая всегда напоминает ему о необходимости обратиться к Богу и оставить жизнь греховную. В Египте был разбойник Моисей; за чрезвычайную силу телесную и особенную наглость и жестокость товарищи избрали его начальником своей шайки. Половину жизни Моисей провел в постыдном ремесле своем. Казалось, что огрубевшее в злодеяниях сердце уже неспособно было приять когда-либо тихие внушения благодати Божией; но внезапно, во время уединения в одной пещере, пробудившаяся совесть своими терзаниями сокрушила сердце Моисея: он оставил прежних товарищей своих злодеяний, тайно от них ушел в монастырь и там подвигами покаяния удивил самых строгих подвижников (Чет.-Мин., 28 августа).
   Подобный Моисею разбойник в пустыне Ермопольской — Давид, почувствовав упреки совести и размыслив о своем гибельном состоянии, оставил все, почти насильно принудил игумена одного монастыря постричь себя в монашество и путем строжайшего воздержания и смирения восшел на такую высоту духовного совершенства, что сподобился чрез архангела получить от Господа прощение грехов своих и дар чудотворений (Чет.-Мин., 6 сентября).
   5. Другой неумолкающий глас Бога, зовущего грешников к покаянию, есть святое слово Его, преданное нам в Свящ. Писании. Сколь оно сильно было в устах самых богодухновенных мужей, показывает пример св. апостолов. Одна проповедь св. Петра обратила ко Христу и привела в раскаяние три тысячи слушателей (Деян. 2:14—41).
   Проповедь св. Павла побеждала строптивую мудрость эллинов, изнеженность и сластолюбие роскошных римлян, буйство и упорство жестоковыйных иудеев.
   6. Видимая природа, служа постоянно свидетельницею Его благости и премудрости, бывает нередко проповедницею покаяния для людей, забывающих о Творце своем.
   Жизнь св. великомученицы Варвары, из язычницы сделавшейся христианкой, достаточно показывает, как чрез рассмотрение видимой природы можно придти к признанию единого истинного Бога (Жит. Св. вмц. Варвары. Чет.-Мин., 4 декабря).
   Летописец Зонар рассказывает о Греческом императоре Анастасии (который восшел на престол ослепленного им Филиппика и принадлежал к числу иконоборцев), что он всякий раз при ударах грома содрогался до исступления.
   Подобное действие оказывают на душу произведения искусств, в коих изображаются или предметы веры, или какие-либо трогательные события из священной истории. Долго философ греческий убеждал князя Владимира к принятию христианской веры; слова его не оказывали заметного действия на сердце язычника, но один взгляд на картину страшного суда довершил победу над его сердцем.
   Один германский ученый, закоренелый в неверии, зайдя в дом к простому крестьянину, увидел картину, изображавшую распятие Иисуса Христа, на которой находилась следующая надпись: «Вот что Я для тебя сделал! Что же сделал ты для Меня?» Трогательное изображение Распятого и слова: «что сделал ты для Меня?» — так потрясли сердце ученого, что он не мог удержать слез, ушел поспешно в дом свой и оплакал свои заблуждения («Христ. чт.», 1821 г. ч. 4. Стр. 88 и проч.).
   7. Несправедливые притеснения от людей и так называемые неудачи, обращая внимание людей на самих себя, нередко побуждают обращаться к Богу с искренним раскаянием. «Вместе с положенным на меня крестом, пишет некто о самом себе, началась новая жизнь моя. Я все сделал, что от меня зависело, по внушению человеческого благоразумия, чтобы обнаружить терпимую мною несправедливость; писал, объяснял, просил суда, рассмотрения. Оставленный людьми без внимания и без ответа, я прибегнул к Богу и начал в глубине души моей предаваться Его святой воле. Вот как вечнодействующая Любовь рассудила за благо привлечь меня к Себе, по ожесточению моего сердца и мерою жестокою. Входя в себя и рассматривая отношения мои к Творцу моему, видел я с удивлением, что я не Богу поклонялся, но тварям и миру, наполнявшим все пространство моего сердца, так что для Бога и места не было; познал оскорбительное для Бога мое самолюбие и ужаснулся. Одним словом, я увидел мое окаянство и ухватился за Спасителя, взывая: «Благо ми, Господи, яко смирил мя еси! Обрати мя и обращуся, спаси мя и спасуся!»
   Военачальник Петр (после названный Афонским) взят был в плен сарацинами и заключен в темницу. Там, рассматривая жизнь свою, он вспомнил, что не раз давал обет посвятить себя Богу, но не исполнил его по нерадению, и начал со слезами молиться Богу. Освобожденный чудесно из темницы, не возвращаясь уже в дом свой, ушел в гору Афонскую (Чет.-Мин., 12 июня).
   8. Нечаянные встречи с людьми благочестивыми нередко приводят в раскаяние упорных грешников. Одна дурной жизни, развратная женщина встретилась нечаянно с другой, неизвестной ей женщиною, несшею на руках умершего своего сына. Несчастная мать в отчаянии и скорби, не зная, что делать, повергает мертвого младенца в объятия грешницы и, припав к стопам ее, просит воскресить умершего. Пораженная этою встречею, грешница невольно признается в грехах своих, почитает себя недостойною не только чуда, но и того, чтобы воззреть на небо и отверсть уста свои на молитву к Богу; но безутешная мать, думая, что она отрекается по смирению, удваивает свою просьбу. Тогда грешница, пав на землю, в слезах исповедала грехи свои и, сознавая себя недостойною милости Божией, молилась, чтобы Бог умилосердился над печальною матерью: младенец ожил в руках ее, и обе женщины прославили Бога, приемлющего покаяние грешников (Чет. Мин., 9 июля).
   9. Искра Божия в грешной душе. Смиренный, кающийся грешник в очах Божиих несравненно выше праведника, который много думает о своей праведности; смирение, по слову св. Иоанна Лествичника, может и из бесов сделать ангелов (сл. 25. 63). Из тысячи примеров такого обращения погибших грешников на сей раз приведем одну поучительную и трогательную повесть, сохранившуюся от времен грозного царя Иоанна Васильевича и святителя Христова Филиппа-митрополита.
   Был тогда во Владимире молодой священник по имени Тимофей. По действию вражию впал он в такой тяжкий грех, за который, по тогдашним законам, его следовало казнить смертью. В ужасе от собственного злодеяния, он скрылся от жены и детей, переоделся воином, сел на коня и бежал в землю татарскую, в тогдашнюю столицу их, город Казань. Там, в отчаянии, он отрекся от Христа, принял веру басурманскую и взял себе двух жен-татарок. И вот, бывший служитель алтаря Божия стал скверным татарином, бывший православный русский человек стал лютым врагом своей родины: царь Казанский сделал его своим воеводою и часто посылал делать набеги на землю русскую. Тридцать лет прожил в Казани Тимофей и стал богатым и знатным татарским вельможею. Но не мог он заглушить в душе своей голоса совести: куда бы он ни пошел, что бы он ни делал, она томила его тоскою безысходной: ничто не утешало его, ни в чем не находил он себе отрады: «Отступник, изменник, лучше бы тебе было понести казнь за грех твой, чем отрекаться от Христа», — так звучал голос совести в его несчастной душе. И кто знает? Может быть, он и плакал горько, как апостол Петр после отречения от Господа, когда оставался один наедине с самим собою; может быть, и воздыхал с покаянием, робко возводя взоры душевные к милосердию Отца Небесного... И Отец Небесный смиловался над этим несчастным грешником. Раз возвращался он в Казань после удачного набега на русскую землю. Отпустив войско свое вперед, ехал он один на своем коне. Вспомнился ему тяжкий грех его, жаль стало родной страны, и грусть сдавила его сердце. Не видя около себя никого, он запел с сердечным умилением свой когда-то любимый стих: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь...» Вдруг ему навстречу выбегает из соседней рощицы русский юноша. Вздрогнул от такой неожиданности Тимофей и по привычке схватился за меч, но юноша с горькими слезами упал пред ним на землю и просил пощады. «Кто ты такой?» — спросил его Тимофей. — «Я русский пленник, бегу из Казани на Русь; я тут укрывался, пока пройдут воины, а когда ты запел, то подумал, что ты тоже русский: ведь этот стих у нас на Руси любимый, у нас все его поют, славят нашу Заступницу Богородицу. Вот я и вышел к тебе, думая, что ты русский человек...» Тронулось тут жестокое сердце отступника: он горько заплакал, сошел с коня и стал неутешно рыдать, бросившись на землю. С удивлением и жалостью смотрел на него юноша. Уже стало вечереть, когда Тимофей пришел в себя; тогда юноша спросил его, о чем он так горько плачет. И кающийся грешник, облегчив страждущее сердце слезами покаяния, рассказал юноше, кто он и как стал изменником своей вере и родной земле. Юноша был грамотный, начитанный; он утешал его, как мог, надеждою на бесконечное милосердие Божие, никакого кающегося грешника не отвергающее. Тимофей сказал ему: «Заклинаю тебя Богом вышним, Иисусом Христом, Который пришел в мир грешников спасти: сотвори любовь, иди скорее в Москву, расскажи все, что знаешь о мне, грешном, митрополиту Филиппу и спроси его: есть ли для таких грешников прощение? Пусть он будет за меня печальником и пред великим князем, дабы простил мне князь все зло, какое я делал русской земле, опустошая ее столько лет. И пусть бы оба они прислали мне с тобою на это самое место прощальную грамоту за двумя печатями: митрополичьей и великокняжеской; я буду ждать тебя тут чрез три месяца. Потрудись же для меня, милый брат мой, ради Господа: тогда я с радостью вернусь в Москву и поселюсь в какой-нибудь обители, чтобы оплакивать тяжкие грехи мои. А тебя Бог не оставит за это Своею милостью». Юноша обещал все исполнить; они переночевали на том месте и рано утром расстались. Тимофей отправился в Казань, а юноша — в Москву. Здесь он явился к митрополиту Филиппу и все рассказал ему о Тимофее. Святитель Христов обо всем доложил великому князю Иоанну Васильевичу, который пожелал выслушать рассказ от самого юноши, возвратившегося из плена. Юноша повторил и великому князю историю отступника Тимофея. Помня слово Христово: грядущаго ко Мне не иждену вон, митрополит и великий князь написали прощальную грамоту, запечатали двумя печатями и послали с юношей к Тимофею. Юноша поспел к сроку на условленное место. Два для ждал он тут Тимофея; на третий влез на высокое дерево, чтобы лучше видеть: не едет ли он из Казани? И вот он видит: быстро скачет к нему по полю от Казани человек на двух конях. Юноша узнал в этом всаднике Тимофея; но, желая узнать, к нему ли он выехал навстречу, спрятался в кустарнике. Прискакав на место, Тимофей осмотрелся кругом; не видя юноши, он спрыгнул с коня и стал горько плакать. Тогда юноша показался из кустов; увидев его, Тимофей издалека узнал его, бросился к нему навстречу, стал обнимать и целовать его, говоря: «О милый мой, дорогой мой друже! Чем я отплачу тебе, верный мой, за великие труды твои, за то, что ты оказал такую истинно христианскую любовь мне, басурманину?» Тут юноша подал ему грамоту за двумя печатями. Басурманин Тимофей быстро сорвал печати и стал читать грамоту. Слезы радости текли по его лицу; он прерывал чтение глубокими вздохами и молитвенными восклицаниями: «Боже, милостив буди мне грешнику! Боже, очисти грехи мои и помилуй меня!» Окончив чтение, он упал на землю и сказал: «Благодарю Тебя, Человеколюбец, милостивый к грешникам, что сподобил Ты, меня окаянного, получить прощение в грехах моих тяжких от самого первосвятителя русского!» И с этими словами кающийся грешник испустил дух... Долго стоял юноша в ужасе над бездыханным телом Тимофея; ему не верилось, чтобы тот мог так скоро умереть. Однако же ему пришлось копать могилу и хоронить своего друга. Усталый, он лег ночевать около свежей могилы. И вот, он видит во сне усопшего Тимофея, который благодарит его за все его услуги и говорит ему: «Ради тебя Бог помиловал меня. Возьми себе коней моих и все, что осталось после меня, ступай с Богом домой; поминай меня, пока ты жив, милостынею и приношением в церкви Божий». Встал на утро юноша, помолился у гроба своего недавнего друга, взял коней его, на которых оказалось много золота и дорогих каменьев, — видно, Тимофей совсем собрался было в путь, чтоб возвратиться на родную землю, — и отправился юноша в Москву. Тут он подробно рассказал митрополиту и великому князю все, что случилось. Он показал им все, что привез из имущества Тимофеева. И прославили Бога великий князь и митрополит, и рассудили, что, видно, принял Господь покаяние грешника и спасена душа его от муки вечной слезным покаянием его, и записано было сказание о сем на пользу читающих, чтоб никто из самых отчаянных грешников не отчаивался в милости Божией, приемлющей кающихся истинным покаянием... (См. «Троицк, листа.», № 709.)

7. Промысл Божий в наказании преступников

   1. Мучение совести за совершенное человекоубийство. Прп. Зосима проводил безмолвную жизнь в синайской пустыне. Однажды пришел к нему разбойник и, исповедав свои тяжкие преступления, просил преподобного принять его в иночество, чтобы слезами покаяния омыть свои грехи. Прп. Зосима, по испытании искренности кающегося, облек его в иноческий чин. Вскоре после того он сказал новопоступившему иноку, что ему в этом месте трудно будет укрыться, потому что многие сюда приходят и его, как бывшего разбойника, могут узнать, потому советовал из монастыря удалиться и сам препроводил его в уединенный скит аввы Дорофея.
   Девять лет прожил в этом скиту кающийся разбойник, изучил все псалмы и неизменно исполнял все скитские послушания. После столь продолжительного иночества он неожиданно оставляет скит и возвращается к прп. Зосиме, прося его взять от него иноческие одежды и возвратить мирские. Зосима в недоумении спросил, что заставляет его отречься от иноческого жития. Бывший разбойник поведал старцу следующее: «Вот уже девять лет, как ты сам знаешь, я, отче, пробыл в скиту и сколько возможно постился, пребывал в воздержании и трудах, повинуясь всем с кротостью, молчанием и страхом Божиим, надеясь на милосердие Божие о прощении тяжких грехов моих, но не нашел себе мира и отрады. Представляется мне ежеминутно дитя, убитое мною и спрашивающее: за что ты убил меня?.. Это представляется мне не только во сне, но и наяву, когда в церкви стою на молитве, когда к Божественным Тайнам приступаю, когда в трапезе с братией пищу вкушаю, когда иду куда-нибудь, непрестанно предо мною дитя, одно и то же говорящее: за что ты убил меня?.. Потому хочу, отче, — продолжал бывший разбойник, — идти туда, где я разбойничал, чтобы меня взяли и предали казни». Прп. Зосима, не предвидя другого исхода к умиротворению души разбойника, отпустил его, и он, сам отдавшись в руки правосудия, был усечен мечом и, таким образом, только своею кровью мог омыть свое преступление, мучительного воспоминания о котором никакие слезы и сокрушения покаянные не в силах были изгладить из его совести и сердца («Дост. сказ, о подв. св. и блаж. отцов»).
   2. Иногда бывает так, что смущение совести производит у человекоубийцы некоторое помешательство, так что проливший кровь человеческую сам выдает себя убийцею и признает над собой непосредственный суд Божий.
   Вот один из таких примеров, записанных историей. Феодерик, царь варваров остготфов, когда овладел Италией, по клевете и неосновательному подозрению, вопреки убеждениям своей совести, папу Иоанна уморил в темнице, знаменитого сенатора Боэция замучил в страшных пытках, а тестю его Симмаху отсек голову. Хотя он давно привык к убийству и крови, но все же не мог не чувствовать угрызения совести в пролитии крови неповинной; он хотел, однако же, заглушить суд совести и не хотел признаться и покаяться в злодеянии. Между тем, суд Божий судом совести сделал свое: Феодерик от душевного смущения и душевной борьбы впал в мрачное и томительное расположение духа, а потом и совсем помешался в уме. Раз за обедом слуги подали Феодерику на стол голову большой рыбы. Ему показалось, что это голова недавно убитого Симмаха и что она, прикусив зубами нижнюю губу и смотря на него глазами, выражающими дикость и бешенство, страшно грозит ему... Испуганный необыкновенным явлением и дрожа как бы в лихорадке, он бегом бросился к постели. Он оплакивал свой грех против Симмаха и Боэция, изъявляя сожаление об этом несчастии, и тут же скончался.
   3. Суд Божий действует иногда в обличении человекоубийцы посредством бессловесных животных и даже вещей неодушевленных. В царстве Греческом, при императоре Константине Погонате, случилось вот что: пустынной дорогой шел путник, сопровождаемый домашнею собакою. На путника напал разбойник, убил его и скрылся. Животное — свидетель человекоубийства, осталось при трупе убитого хозяина неотлучно. Другой прохожий предал труп мертвеца земле; животное последовало за благодетелем своего хозяина и осталось при нем. Новый хозяин был содержателем гостиницы. Прошло много времени, и вот в гостиницу входит тот скрывшийся убийца; собака, ласкавшаяся по обычаю ко всем постояльцам, вдруг, к изумлению всех, с лаем и с озлоблением бросается на пришельца и кидается ему в лицо; ей запрещают, она не слушается и повторяет свое нападение несколько раз. Видевшие это заподозрили незнакомца во враждебных отношениях к прежнему хозяину животного и объявили об этом суду. На суде злодей признался в человекоубийстве.
   Или вот еще замечательный случай: шли вместе два товарища, один решился лишить жизни другого, чтобы завладеть его сокровищем. Беззащитный страдалец в руках злодея умолял взять его сокровище, только бы не убивал его, и клятвенно обещался сохранить в тайне злодейское покушение его; но злодей не внимал мольбам страдальца. И вот, когда он наносил последний, смертельный удар своей жертве, до них долетел звук церковного колокола; умирающий призывал во имя всевидящего Бога этот священный звук во свидетели убийства и обличителя убийцы. Со злой насмешкою над бессилием умирающего и над несбыточностью надежд его злодей довершил свое ужасное дело. И что же? Человекоубийца с того времени не мог спокойно слышать звука церковного колокола: всякий раз, когда только слышал его, злодей приходил в смущение и трепет. Мучимый сознанием суда Божия над собою, преступник убедился в необходимости признаться в человекоубийстве и признался.
   4. Промысл Божий часто наказывает убийцу тем родом смерти, какой он употреблял по отношению к своим жертвам.
   Спустя несколько лет после убийства св. Иоанна Предтечи царь Иудейский Ирод как за это бесчеловечное злодеяние, так и за посмеяние над Искупителем в день Его страдания (Лк. 23:11) подвергся праведному гневу Божию. Он обнаружился так: быв оклеветан пред Римским императором Калигулою своим же племянником — братом Иродиады — Иродом Агриппою в изменнических, будто бы, замыслах против римлян, Ирод лишен был всей своей власти и богатств и сослан в заточение сначала в Лион (Лугдун) галльский, а потом в Лериду — испанскую крепость. Иродиада с дочерью (Саломиею) разделили с ним его изгнание, в котором бедственно окончили они и жизнь свою. Саломия погибла прежде их. Предание говорит, что однажды, в зимнее время переходила она по льду небольшую реку Сикорис; среди реки лед под нею подломился, и она погрузилась в воду так, что лед стиснул ее шею, и она повисла на нем своею головою, между тем как туловище ее, не доставая дна речного, колебалось из стороны в сторону до тех пор, пока лед не перерезал шеи. Труп погрузился на дно реки, а Ироду и Иродиаде принесена была голова погибшей. Так правосудие Божие наказало плясунью, ради которой усекнута была честная глава Предтечи Господня! (Воскр. чт.)
    «Вси приемшии нож ножем погибнут» (Мф. 26:52). Эту истину оправдал на себе прп. Моисей Мурин: быв до принятия христианства разбойником, он после был и сам убит одним из напавших на него разбойников (Чет.-Мин.).
   Если бы мы были внимательнее к самим себе, то увидели бы множество опытов этой истины в собственной нашей жизни — увидели бы не только то, что за каждым преступлением следует наказание, но что самое орудие и образ нашего преступления бывают очень часто орудием и образом нашего наказания. Да возблагоговеет же каждый из нас пред неисповедимым правосудием Божиим и по увещанию Спасителя да бросит поспешно свой нож, дабы ему ножом не погибнуть.
   5. Примеры правосудия Божия, открывшего тайные человекоубийства.
   а) Обличение убийцы по молитве святого. Много столетий тому назад совершилось следующее событие: один молодой купец, продав в городе свой товар и собрав золото, хотел ночью отправиться домой. Увидав собранное золото, один разбойник объят был безумной завистью и, не смыкая глаз, подстерегал отправление этого человека. Тот действительно после пения петухов, отправился, ничего не подозревая; а разбойник, предупредив его и заняв место, удобное для засады, внезапно бросился на него, нанес удар и совершил убийство, присоединив к одному постыдному делу другое злодейство: золото у него взял, а мертвое тело бросил к дверям великого подвижника Палладия. (См. о нем историю Феодор. Кн. IV, гл. 26; Никиф. Кн. XI, гл. 41.)
   Когда наступил день и разнеслась об этом молва, все бывшие на торгу взволновались и, собравшись, разломали дверь у блж. Палладия с намерением наказать его за убийство. Между ними был и тот самый, который совершил убийство. Блаженный муж, окруженный столь великим множеством, воззрев на небо и устремив мысль к Богу, умолял Его открыть истину. Помолившись и взяв лежащего за правую руку, он сказал: «Скажи, юноша, кто нанес тебе удар, покажи виновника злодеяния и освободи невинного от такой нечестивой клеветы!» За этим словом последовало необычайное дело: умерший сел и, осмотрев присутствующих, рукою указал убийцу (см.: Никиф. Кн. VIII, гл. 42). Тут поднялся крик, все изумились чуду и поражены были клеветою. Раздев того злодея, нашли у него нож, обагренный кровью, и золото, бывшее виною убийства. Блаженный Палладий, бывший предметом удивления и прежде, после этого, по справедливости, казался еще более достойным удивления. Одно это чудо достаточно свидетельствует о дерзновении этого мужа пред Богом. (Из кн.: блж. Феодорит, еп. Киррский. Истор. боголюбцев. Стр. 92—93.)
   б) Обличение убийцы убитым. Новозыбковского уезда, Черниговской губернии, села Деменок крестьянин Павел Янков, пасший с мальчиками в поле скот, ударил одного из них, Андрея Пенеженка за ослушание кулаком по голове так сильно, что мальчик повалился без чувств на землю. Янков испугался последствий и, думая величиною преступления избавиться от подозрения в нем, схватил нож и перерезал ошеломленному мальчику горло до кости... Мертвое тело нашли на другой день под кустом, близ дороги, куда снес его преступник.
   Но так как место это находилось на том же поле, где пасли скот, то Янков по подозрению взят был под стражу и подвергнут следствию. Однако на допросе он не сознавался; улик не открывалось.
   Между тем, по освидетельствовании врачом родители убитого приступили к его погребению. При последнем прощании с телом подвели к нему и подозреваемого. Посмотрев покойнику в лицо, Янков только поцеловал его, как у мертвого изо рта и носа полилась кровь. Ужаснувшиеся присутствующие приняли это за открытие свыше убийцы. Дрогнуло сердце и в преступнике: он перекрестился, подошел к своему помещику, упал ему в ноги и сознался в злодеянии.
   Так убитый торжественно обличил убийцу! Событие поистине дивное и поразительное: мертвец, по мановению воли вседействующего Господа, безмолвно, но красноречиво свидетельствует о том, кто убил его... Преклонимся пред непостижимыми судьбами Того, Кто изрек братоубийце: «глас крови брата твоего вопиет ко Мне» (Быт. 4:10). (Из «Москвитянина», 1852 г.)
   в) Журавли открывают убийство. В Германии разбойники, ограбив одного путешественника, вознамерились убить его. Несчастный, тщетно умолявший их о пощаде жизни, увидел в самую минуту своей смерти стаю летящих журавлей и заклинал их быть свидетелями этого злодейства и открыть его. Совершив убийство, злодеи поехали в ближний постоялый двор для раздела добычи. Вскоре по прибытии их туда стая журавлей села на кровлю дома и производила необыкновенный крик. Тогда один из разбойников сказал другому в шутку: «Вот, кажется, те самые журавли, которым поручено обличить нас в убийстве: но они, право, потеряют труд свой; и я смело бьюсь об заклад, что их речей никто не поймет». Однако, по устроению промысла Божия, случилось так, что служитель дома услышал эти слова; он тотчас донес властям, которые немедленно отдали приказ схватить всех разбойников. Повеление было исполнено; у них нашли множество дорогих вещей; стали делать им допрос, причем они запинались и давали сбивчивые показания. Между тем, труп убитого был найден, и при нем одна его пряжка, а другую нашли у разбойников. Против этого обличения не могли они защищаться, почему и были осуждены на виселицу. Перед казнью они повинились и еще во многих преступлениях и смертоубийствах. (Извлеч. из кн. «Правосудие Божие, чудесно открывающее тайные смертоубийства». Москва, изд. 1829 года.)
   г) Двукратное явление тени убитой открывает убийцу. В 1690 году некто Вильям Барвик, живший близ английского города Йорка, утопив жену свою в пруду, тело ее зарыл под забором; соседей же своих он уверил, будто бы она отправилась за несколько миль оттуда гостить к своему дяде. По прошествии месяца муж сестры покойницы, Джон Лофтос, строя забор, видит женщину, с невероятною поспешностью идущую, похожую на жену Барвика; но так как он знал о ее отсутствии, то и не мог подумать, что это была она. В следующий день, на том же самом месте увидел он опять прежний образ с бледным лицом и тогда уже уверился, что это действительно сестра жены его. Со страхом он убежал домой и рассказал этот случай своей жене, которая присоветовала ему объявить об этом приходскому священнику, что он и сделал. Священник велел ему молчать до тех пор, пока он принятием некоторых мер не откроет тайны. Между тем, он послал к дяде покойницы осведомиться, там ли она, и получил ответ, что она давно уже у него не была. Барвика схватили, и когда он узнал, каким образом открылось его преступление, то этот необыкновенный случай столь сильно поразил его, что он признался в своем преступлении и, вследствие того, понес заслуженное наказание. (Оттуда же.)
   д) Вдохновение открывает убийцу. В Англии был некто убит, и в продолжение четырех лет не могли отыскать виновника этого злодеяния. Однажды несколько человек сошлись в трактир обедать, и один из них, увидев здесь купца, торгующего скотом, вскричал: «Вот тот, который убил такого-то!» — и назвал покойника по имени. Купец побледнел и так затрясся, что принужден был сесть. Его окружили и начали спрашивать, справедливо ли это обвинение. Он упал на колени и со слезами признался пред всеми в своем преступлении. Донесено было о том властям, и убийца, вследствие судебного приговора, был повешен. Когда же спросили обвинителя, на чем он основывал свое обвинение, он отвечал, что вдруг почувствовал в себе какое-то невольное побуждение, которому не мог противиться, несмотря на то, что имел причину опасаться наказания, в случае если бы обвинение его оказалось ложным. (Оттуда же.)
   е) Неумышленное убийство служит поводом к наказанию злонамеренного убийцы. В 1611 году случилось, что когда служители Гловера, английского посла в Константинополе, играли между собою, то один из них нечаянно ушиб до смерти одного янычара. Начальник янычар пожаловался на то визирю, который и требовал у посла наказания убийце. Гловер представлял, что убийство сделано неумышленно и что он не знает, какой именно из его служителей был в том виноват; однако же все было напрасно, и он наконец, опасаясь, как бы не произошло возмущения, обещал выдать преступника, почему приказал всем своим людям собраться, чтобы отыскать его. Тогда пятеро янычар бросились на одного служителя, именем Симона Дибинса, а прочие единогласно утверждали, что этот самый человек был убийцею, хотя Дибинс даже и не был в том месте, где убили янычара.
   Посол, уверенный в невинности Дибинса, неотступно ходатайствовал о нем и даже давал значительную сумму за его освобождение; однако ж, видя, что все его усилия безуспешны, принужден был отступиться от него.
   В день казни Дибинс признался присланному к нему от посла доверенному лицу, что он некогда в Англии сделал убийство и удалился в Кандию; что в постигшем его ныне несчастии признает он руку Божию, наказующую прежнее его злодеяние, и без ропота принимает казнь.
   Его повесили на воротах у посла, который, узнав о злодействе Дибинса, был весьма доволен тем, что, по премудрому Божию промыслу, наказан злонамеренный преступник вместо неумышленного убийцы, которого и не стали более разыскивать. (Оттуда же.)
   ж) Платье убитого обличает убийцу. Одна женщина, по имени Катерина Ге, была осуждена на сожжение за убийство своего мужа. В этом преступлении изобличил ее следующий случай: во время допроса при свидетелях был представлен кафтан убитого, который она подарила своему соседу; это платье представилось ей обезглавленным человеком, отчего она столь сильно поражена была, что упала в обморок; и, придя в чувство, не могла уже более запираться в злодеянии, хотя прежде этого весьма смело защищала свою невиновность. Удивленные зрители должны были признать этот случай за действие Божьего правосудия. (Оттуда же.)
   6. Наказанное кощунство. А) Недавно жандармской полицией станции Завидово Николаевской железной дороги, производившей дознание о причине смерти крестьянина Тверской губернии Ильи Андреева Лебедева, 18 лет, скоропостижно умершего 2 августа на станции Завидово, обнаружено следующее: при расспросах о причине смерти Ильи Лебедева брат покойного, Василий Лебедев, объяснил, что он, вместе с покойным и другими товарищами 23 июля ходил за покупкою харчей в село Завидово. Невдалеке от села они заметили стоящий в поле деревянный крест, подойдя к которому, все они, за исключением Ильи Лебедева, обнажили головы и набожно перекрестились, чего не сделал только один Илья, обругавший их всех и позволивший при этом произнести кощунственные слова. Едва они успели сделать несколько шагов, как Илья Лебедев внезапно почувствовал сильную боль в ногах. Кое-как он вместе с другими дошел до села, а затем едва мог добраться домой в железнодорожную казарму на 502 версте от Петербурга. Здесь Илья Лебедев продолжал жаловаться на боль в ногах и руках, так что с трудом мог выйти на работу. На третий день боль настолько усилилась, что он уже на работу не мог выйти и пролежал, не вставая, 4 дня. 31 июля дорожный смотритель телеграммой вызвал из Клина фельдшера, но медицинская помощь не дала Лебедеву желанного результата. Видя тяжкий недуг, постигший Илью, и полное бессилие медицины помочь ему, брат его, Василий Лебедев, надумал сходить снова к больным в село Завидово и отслужить у кощунственно поруганного им креста молебен. Железнодорожный смотритель достал подводу, и все трое поехали на богомолье, но священника в селе не застали, вследствие чего ограничились только своими молитвами. Помолившись, они решились больного отправить на родину, но едва лишь они прибыли на станцию Завидово и, сняв Илью Лебедева с подводы, перенесли его на платформу, как он тут же умер.
   Случай этот вполне подтверждается свидетельскими показаниями, записанными в официальный протокол дознания о смерти Ильи Лебедева («Москов. листок», 1899 г., № 216).
   б) На днях петербургская сыскная полиция задержала вора-рецидивиста Александра Павлова, совершившего 16 дерзких краж. На вопрос, не он ли похитил ризу из одной квартиры, задержанный заявил, что он более кражи риз не совершает после бывшего с ним случая: забравшись однажды в одну квартиру и прельстившись ценною ризой на большой иконе, помещенной в углу зала, он, подставив стул, открыл киот и только поддел ризу стамеской, как вдруг во всей квартире раздался сильный звон колокольчика. Он поспешил оставить работу и бросился к двери, но оказалось, что в квартире никого нет. Затем он снова несколько раз пытался взять ризу, но всякий раз при этом начинал раздаваться страшный звон. Тогда на него напала робость, и он с ужасом удалился из квартиры, решив никогда больше риз с икон не красть. Аналогичный с этим рассказ выслушали в сыскной полиции и от другого отчаянного вора. Забравшись в запертую квартиру и набрав в узлы массу вещей, он стал снимать ризу с иконы; в этот момент вор увидал, что мимо него прошел в другую комнату какой-то офицер. Видение это было настолько реально, что на вора напал столбняк. В комнатах никого быть не могло, так как оба выхода из квартиры были заперты на крючки. Вор в ужасе бежал из квартиры, оставив в ней и узлы с вещами. («Моск. лист.», 1900 г., № 147.)

8. Дивные пути Промысла Божия в обращении язычников к христианству

   Под этим заглавием в мартовской книжке «Душеполезного чтения» за 1884 год напечатана статья бывшего члена Алтайской духовной миссии протоиерея М. Н-ва, в которой он сообщает несколько весьма замечательных и назидательных случаев обращения к христианству алтайских язычников. Читая описание этих случаев, нельзя не проникаться глубоким благоговением пред теми разнообразными и дивными путями, которыми всеблагий Господь, «не хотящий смерти человека, но еже обратитися... и живу быти ему» , привлекает его ко спасению (Иез.33:11).
   Приводим из упомянутой статьи нижеследующие рассказы.
   1. В окрестностях Телецкого озера жил весьма известный в том краю ком, или шаман, по имени Казак. Это был человек от природы очень неглупый и в своем народе уважаемый. Он чаще других своих собратьев по профессии приглашаем был для камланья во всей той стране. Часто слышал, да и сам видел наблюдательный Казак, что многие его соотечественники-алтайцы, даже дети, несмотря на все опасности, препятствия, угрозы и жестокие иногда побои со стороны родственников-язычников, все-таки самоотверженно, неудержимо стремятся к крещению, а крестившись, делаются хорошими, трудолюбивыми, честными людьми и почти все живут, сравнительно с некрещеными, в довольстве и достатке. Зная все это, Казак нередко задавал себе вопросы: что же это значит? Что это за вера христианская? Не есть ли она, в самом деле, настоящая, истинная вера? Подобным же образом рассуждал вдумчивый кам и проезжая однажды верхом по пустынной долине. И вот, внезапно необычайный свет облистал всю окрестность. В этом свете кам увидел какое-то светлое, огненное и как бы шестикрылатое существо, вид которого поразил Казака до глубины души и духа. Кам упал с коня на землю и по неудержимому, невольному побуждению начал громко исповедовать все обстоятельства своей жизни с самого раннего детства: как он ребенком остался сиротою, как его научили камлать, как он с летами все глубже и глубже входил в это бесовское дело и как, наконец, демонская сила до того овладела им, что он уже не в состоянии ей противиться. В это время Казак слышит, что неведомое, чудное, явившееся в огненном свете существо говорит ему: «Если хочешь быть счастливым на земле и спастись по смерти, то веруй в Иисуса Христа и крестись; христианская вера есть одна истинная вера; то же скажи жене твоей и всем своим родственникам». Затем то же необычайное существо поведало ему все главнейшие основания веры христианской, и, как после рассказывал Казак, слышанные им слова как бы огнем врезались внутри его сердца. При этом внутренним, духовным очам кама указано было обширное пространство Алтая с назнаменованием мест, на которых будут построены христианские церкви. В заключение таинственное огневидное существо сказало: «Когда будут косить сено, проедет тут великий архиерей освятить воды Телецкого озера и укажет места, где воздвигнутся храмы единого Бога». Этим видение кончилось. Казак пришел в себя и ничего из виденного и слышанного им не забыл: оно глубоко врезалось, как бы вожглось в его сердце и памяти. Он тотчас же отправился на указанные ему в видении места и обозначил их на деревьях кольцами из конского волоса, а потом уже поехал домой. Там он рассказал о своем видении жене, которая с полным доверием и благоговейным ужасом приняла его рассказ. По прошествии трех дней, и также в пути, Казак видит новое видение: в разверзшемся небе является ему блистающее лицо как бы священника, в светлой ризе, омофоре, сияющей шапке (митре) и в поднятыми благословляющими руками. Возвратившись домой, кам опять передает о виденном своей жене и на этот раз, зарезав скотину для угощения обедом, сзывает к себе всех своих родственников, друзей и знакомых. Угостив собравшихся гостей, Казак, несмотря на свое звание кама, т.е. представителя в некоторой степени языческого культа, обращается к ним с увещанием веровать в Господа Иисуса Христа и креститься. Нечего говорить, как изумлены и поражены были слушавшие эту проповедь язычники: одни с гневом, другие с насмешками оставили юрту своего шамана. Казак, между тем, приказывает своим семейным изменить одежду на русскую, мужчинам обрезать косы и всем молиться христианскому Богу. Мысль о принятии крещения неотступно преследует Казака; убеждение в истине христианской религии становится в нем все крепче и яснее, и он вполне сознает, что иначе и быть никак не может, что он, во что бы то ни стало, должен креститься. Через неделю после описанного собрания гостей в юрте Казака его посещает новое видение: ему представляется широкая дорога от земли в самую глубину неба, и вся она в длину составлена из цветов радуги. Тогда Казаку почему-то приходит мысль строить так же дорогу. «Потружусь, — говорит кам, — Бог Сам сделает ее радужною и доведет до неба». Тотчас же он принялся за работу, копал, выворачивал камни, работал почти полтора месяца и устроил гать на довольно большом протяжении. Язычники смеются над Казаком и, наконец, приходят к убеждению, что он помешался, что в нем сидит бес, которого надо умолить, задарить, чтобы вышел. Начинается над ним обычное камланье, для которого заботливые родственники пригласили несколько известных камов и так поусердствовали, что перерезали на камланье весь скот у несчастного Казака, тогда как он вовсе не был помешан и с сожалением смотрел на действия своих родичей, противиться которым он не мог, по русской пословице: сила солому ломит. Он терпеливо ждал часа, который, по его твердому убеждению, должен был настать и положить конец его испытаниям, открыв путь и способы к достижению заветной его цели — крещения. Наконец, Казак слышит, что архиерей, о котором ему возвещено было в видении, действительно едет. Тогда он смело объявляет своим родным непременное намерение свое креститься. Но родственники, признавая его сумасшедшим, схватывают его, связывают и увозят верст за 300, в пустынное и редко кем посещаемое место. Между тем, преосвященный — это был епископ Томский Парфений — объезжает Алтай, освящает воды Телецкого озера, едет мимо конских волос, которыми Казак наметил указанные ему в видении места будущих церквей. Архипастырю передают событие с Казаком; посылают за последним, но нигде не могут найти: зорко и крепко сторожат его родственники. Но так как вести у кочевников переносятся с быстротою молнии, то и Казак узнал, что проезжавший архиерей искал его. Горько плакал и рыдал несчастный и наконец опасно занемог. А его все-таки продолжали сторожить и считать сумасшедшим. Так прошло с первого его видения два года. Один из миссионеров, путешествуя с евангельскою проповедью в окрестностях Телецкого озера, вспомнил, что тут где-то недалеко живет шаман Казак; но так как время было зимнее, то до юрты шамана трудно добраться, на пути находилась высокая гора и непроходимые пропасти снега, да при виде миссионера Казака непременно бы упрятали подальше. Нашелся, наконец, человек, согласившийся подать Казаку весть. С ним миссионер послал Казаку в подарок и удостоверение калач вместе с приглашением самому прийти креститься, если не изменил своему прежнему намерению. Посланный добрался до Казака и передал ему все — только калач съел, ибо это составляет соблазнительное лакомство для калмыка, никогда не видящего хлеба. Казак, выслушав посланца, ловко устроил все так, что, несмотря на строгий надзор за ним, явился к миссионеру не только сам, но привел еще с собою двенадцатилетнего своего сына. Обрадованный миссионер говорит ему: «Ну вот, теперь Господь посылает тебе случай к исполнению твоего давнишнего намерения: ведь ты хотел креститься». — «Э, монах, монах, — ответил Казак, — очень и очень хотел я креститься два года назад, и какая тогда была у меня великая радость на сердце, а теперь уж нет этой радости — злой шайтан украл ее у меня». — «Верь, — говорил иеромонах, — верь, получишь ты эту радость, и еще большую! Благ наш Господь, всесилен Он: воскрешает и мертвых; Ему ли не воскресить твоей радости? Против всемогущей силы креста Христова не устоять шайтану со всеми его адскими силами!» При этих словах Казак внезапно падает в исступление: мечется, рвет на себе одежду, мычит, свистит, неистово хохочет, валяется по полу, кружится, обливаясь пеной. Миссионер в ужасе накрывает его иконой, с молитвой окропляет св. водой и осеняет крестом. Казак успокаивается, затихает. Через некоторое время он, как бы очнувшись от тяжелого, болезненного сна, быстро встает, смело и решительно объявляет иеромонаху: «Крести меня, крести; во что бы то ни стало, хочу креститься!» Вошли в церковь. Там на иконе Спасителя Казак узнал явившееся ему некогда благословляющее лицо; только, по его словам, здесь оно не в той одежде, без шапки и не обе руки благословляют. Упав перед образом Спасителя на колени, Казак, обращаясь к миссионеру, воскликнул: «Молись, монах!» — «Молись и ты усердно, как умеешь», — ответил иеромонах. Оба прилежно молились. Миссионер взял елея из теплившейся пред иконами лампады и крестообразно помазал им чело и перси рыдающего шамана. «Монах! Монах! — вдруг воскликнул в каком-то необычайном восторге Казак, — радость-то моя, моя прежняя радость входит мне опять в сердце!» Казак был оглашен, оставлен в квартире иеромонаха, научен молитвам и вскоре крещен с наречением имени Григорий. Вслед за тем мальчик, сын бывшего кама, а теперь новокрещенного Григория, изъявил желание креститься. Но лишь только он высказал свое желание, как с ним мгновенно сделался такой же припадок бешенства, какой пред крещением был и у его отца. Молитва и сила честного креста опять уврачевали и этого ребенка, и он был оглашен и просвещен св. крещением. Девица, племянница Григория, приходит навестить своего дядю. Ей предлагают креститься, и она изъявляет согласие. Но лишь только девица произнесла свое согласие, как и ею овладевает беснование: она плачет, воет, бранится, потом бежит, начинает кружиться около дерева, наконец, падает в изнеможении и через несколько минут, придя в себя, рассказывает, что какой-то верховой, проезжая мимо, строго приказал ей непременно креститься. Девица была крещена. Через несколько дней является брат Григория, за ним еще родственники, и также принимают св. крещение, так что в самое короткое время из родных бывшего шамана Казака крестятся пятнадцать человек.
   2. Стодесятилетний калмык Кочоев, со стопятилетнею женой своей Азлей, убегал сношений с миссионерами и, боясь быть обращенным в христианство, нарочно скочевал с семейством из Улалы в Кузнецкий округ. Но милосердие Божие нашло их и там. Обстоятельства так располагались для Кочоева, что он поневоле кидался с места на место и нехотя должен был опять поселиться близ той же Улалы, от которой бежал. Там все младшие члены его семьи приняли крещение, но сам он со старухой женой еще оставались непреклонными, отвергая убеждения миссионеров и просьбы детей и внуков, уже окрестившихся. Но вот однажды престарелому Кочоеву представился во сне новокрещенный внук его Константин читающим Евангелие. Книга сияла необыкновенным светом. Какой-то архиерей (старик ранее имел случай видеть православного епископа в Улале) в белой блестящей одежде, подойдя к Кочоеву, сказал ему: «Крестись, ты будешь читать лучше его». Кочоев будто бы согласился и тут же был окрещен архиереем этим, только без погружения в воду, причем архиерей надел на него круглый, как солнце сияющий, золотой крест, дал ему из рук внука книгу, которую Кочоев сам стал легко читать, а книга сияла светлыми лучами, и на сердце старика было так отрадно и сладко, как он не мог бы никогда и вообразить. Проснувшись, Кочоев в минуту порешил свое многолетнее упорство: он и жена его вскоре были крещены в Улале с особенною торжественностью, при общем ликовании собравшегося на торжество всего улалинского крещеного населения («Вологодские Епарх. Ведом.», 1884 г., №№ 7—8).

9. Таинственные вразумления и обращения к вере неверующих

   1. «Знакомство мое с отставным штаб-лекарем Даниловым, — сообщает о. протоиерей Н. Соколов, — относится к первым годам моей службы в г. Херсоне (1832—1834 гг.). Священник Павловский при составлении исповедной росписи требовал, чтобы штаб-лекарь Данилов был не только отмечен не бывшим у исповеди и святого причастия по неизвестной причине, но был представлен, как отвергающий таинства. Я не согласился, потому что вовсе не знал его, а это было в первый год моего служения при херсонском соборе. Не ревность, а более любопытство побудило меня познакомиться с отщепенцем. Мне указали его на одних крестинах. Здесь я разговорился с ним об ученых предметах и нашел его очень начитанным и хорошо знакомым с философией XVIII века. Я просил его знакомства; он не отказал и предупредил меня визитом. Между разговором об ученых предметах я напомнил ему, какие последствия угрожают тому, кто отмечается не говевшим по нежеланию. «Вы об этом беспокоитесь? Напрасно. Меня не раз тягали в губ. правление — и ничего не сделали, — говорил он. — По закону я только лишаюсь права свидетеля. Я всем говорил и вам говорю: что же мне делать, когда нет у меня ни веры во Христа, ни упования жизни за гробом, даже не нахожу, кому молиться? Я вижу только природу, и то глухую, немую и мертвую». Я отвечал на это тем, что знал из академического курса. Заметив, что он незнаком с историей философии, я познакомил его с историей философских систем. Насколько мог, я развил пред ним картину сменявшихся заблуждений и взглядов на природу, на невозможность знать ее. Он остановил внимание на том, как Кант смотрел на видимый мир как на явление и как невидимый мир признан им вечно искомою величиною, неразрешимым иксом; обратил я внимание его на вопросы о пространстве и времени, выставляя их азбукой философии. Петр Федорович Данилов привязался ко мне, и я находил удовольствие видеть милых его племянниц Языковых: Пашу десятилетнюю и восьмилетнюю Дуню. Жена моя нашла приятное знакомство с женой Данилова. Дома наши были на одной улице.
   Данилов, по рассказам его, был из сословия духовного. На последнем курсе медицинской академии стал во главе противников власти и до окончания курса выслан был в Восточную Сибирь для борьбы с оспой, губившей алеутов. В Камчатке принят был лекарем на корабль, наполненный цинготными. С ними он пришел в Грецию и в лимонной роще вылечил всех. Ему последовали чины и награды. Женился в Николаеве; имел хорошую практику в Херсоне. Но при постройке дома подрядчика, забравшего деньги и не исполнившего работ, среди улицы высек плетьми. За это был судим и уволен от должностей, какие занимал тогда.
   Детей у Данилова не было; но у свояка его, интенданта Языкова, их было до 9. Жена Языкова, Надежда Петровна, любила проводить время в обществе и детей оставляла на нянек. Одна из дочерей, трехлетняя девочка недостатком правильного ухода доведена была до английской болезни. У нее живот был большой, ноги тоненькие; она не могла ходить — и ее выкинули в кухню. Приезжает в Николаев Данилов. Наутро идет умываться в кухню. Там ползает хорошенькая девочка в английской болезни. Он осмотрел ее и, узнав, что это племянница, поласкал ее. Когда стал умываться, девочка подползла к нему и поцеловала его ногу. Он ухватил ее на руки и, потребовав теплой воды, вымыл ее. Глядит: девочка с прекрасным окладом лица, красивым правильным носиком, большими глазами, длинными ресницами, кожею белою, светящейся насквозь, и волосами черными, как смоль. Он не утерпел, чтобы не поцеловать. Взяв на руки, он принес ее к родителям и стал просить, чтобы они подарили ему больное дитя. Те с охотою отдали негожее им. Данилов привез ее в Херсон и, сажая на разогретый солнечным зноем песок, питал ее хорошими бульонами и хорошим молоком и, каждый день моя ее в теплой ванне, скоро довел дитя до того, что живот уменьшился, ножки окрепли, и оно стало ходить. Это была Пашенька. Чтобы не скучно было ей расти, Данилов взял к себе и меньшую сестру ее, Дунечку, курносенькую, но миловидную девочку.
   От употребления горячих пуншей в большом количестве у Данилова в сильной степени развилась водяная болезнь. После нескольких месяцев болезни он стал кончаться. В агонии подбородок отвис, он не в состоянии был говорить и двигать членами. В этой предсмертной агонии он заснул. Минул через 10 больной просыпается, начинает владеть всеми членами и говорить. Обратясь ко мне, он сказал: «Я видел Господа, Он отсрочил исход мой, открыв мне лекарство, и велел то же лекарство послать Лаврентию, страдающему в больнице тюремного замка. Дайте бумаги». Подана была бумага, он написал какой-то рецепт и послал в аптеку. «Милосердый, Он отсрочил мой исход, — продолжал Данилов, — я хочу принести покаяние в церкви при всем народе: пусть все знают, какой я изверг; буду просить, чтобы все молились за меня». Когда он был в предсмертной агонии, я ходил из комнаты в комнату, и когда заглянул в детскую, Пашенька и Дунечка стояли на коленях и молились. Видно, эти ангелы упросили Господа дать грешнику время на покаяние. Больной стал даже на ноги и стал молиться. Жена ободрилась, позвала детей. Дети, увидев умирающего на ногах, тоже стали радоваться. Когда принесли из аптеки порошок, больной всыпал его в гоголь-моголь (сырой желток яйца, разведенный ромом) и выпил. Приготовив другой стакан гоголь-моголя с порошком, послал в острог. Там действительно оказался больной Лаврентий. Смотритель, с разрешения доктора, на другой день дал лекарство арестанту Лаврентию, и тот скоро после того выздоровел.
   С трудом я мог отклонить больного от публичной исповеди и с немалым трудом сумел уговорить его, чтобы не я, а старик Базилевич исповедовал и причастил его. По предварительной моей записке, Базилевич со Св. Тайнами был уже в зале. Когда духовник приступил к исповеди, больной потребовал, чтобы все находящиеся в доме явились. Мы думали, он хочет попросить прощения у всех, а он стал со слезами и рыданиями выкрикивать свои грехи и говорил такие противоестественные мерзости, что я удалил детей и дал издали знак, чтобы все удалились. Базилевич поспешил закончить исповедь разрешением от имени Господа и начал говорить молитвы ко причастию. Больной повторял за ним молитвы, не вставая с колен, принял Св. Тайны благоговейно, бросился на постель и крепко заснул.
   На утро я нашел его слабым, но спокойным. Он сидел на кровати и читал газету. Я было хотел отвлечь его от газеты на другое, более приличное его состоянию, хотел было вести разговор о предметах душеспасительных. Но он просил прекратить все разговоры об этих предметах. «Я видел Господа, — говорил он, — и мне теперь ничего не нужно». Я хотел было знать, в каком виде являлся ему Господь и что говорил ему. «Не спрашивайте, — прерывал меня каждый раз больной, — мне трудно изобразить видение, трудно выразить те чувства, каких тогда исполнился дух мой; но я видел Господа и убедился, что Он бесконечно милосерд, особенно ко мне, извергу». Говоря эти слова, он несколько раз крестился.
   Через несколько недель больной вдруг ослабел и тихо скончался. Слух о чудном обращении заведомого безбожника разнесся по всему городу. При погребении было множество народа. Вместо проповеди я рассказал только, какими обстоятельствами сопровождалось обращение. В заключение просил народ не чуждаться и не осуждать тех, кто впадает в неверие, ища истины путем науки; Господь просвещает их при исходе души из этого мира, и как Сам истина, не оставляет любителей истины в том мире («Волынск. Епарх. Ведом.», 1891 г., № 27).
   2. В сороковых годах века нашего, во время настоятельства в Глинской Рождество-Богородицкой общежительной пустыни, Курской епархии, игумена Филарета, старца строго подвижнической жизни, духовно обновившего эту пустынь и насадившего в ней высокое подвижничество, проживал в ней отставной гвардейский полковник Милонов. Жил он просто послушником, иночества не принимал; был, говорят, тайно пострижен, явно же пребывал в прежнем своем звании и отличался строго подвижнической жизнью, был постник и молитвенник, каких мало. По собственному его признанию, в молодости был он вполне неверующим человеком и, служа в гвардии в Петербурге, отличался в кругу товарищей разнузданностью нравов: все святое было ему нипочем: он кощунствовал над святыней, смеялся над всяким выражением благочестия христианского, отрицал саму веру в Бога и вечную будущность человека. По обычаю молодежи того времени, любил кутежи и разврат, и напрасно старалась вразумить его старушка мать, просила его остепениться и сделаться христианином не по одному только имени. Не слушал он матери, а та молилась за него усердно, ибо была женщина глубоко верующая и благочестивая. И вот, молитва ее, верно, дошла к Богу: дивный Промысл Божий коснулся закоснелого сердца удалого полковника Милонова, коснулся тогда, когда он этого времени не ждал и нужды в том не сознавал. Однажды после попойки в кругу товарищей Милонов с тяжелой головой вернулся к себе на квартиру, прилег отдохнуть, но не успел еще закрыть глаза, как слышит в своей комнате голос из-за печки: «Милонов! Возьми пистолет и застрелись!» Это его очень изумило; он думал, что кто-либо над ним шутит, осмотрел комнату и никого не нашел, поэтому решил, что это лишь игра воображения, последствие винных паров вчерашней попойки. Но голос опять ясно слышался в прежнем месте, и на сей раз весьма настоятельно требовал от него, чтобы взял он пистолет и застрелился. Встревоженный, кликнул он денщика своего — солдата и рассказал ему, что он слышит другой раз неведомый ему голос из-за печи, приказывающий ему взять пистолет и застрелиться. Денщик — верующий человек — стал советовать своему барину перекреститься и помолиться Богу, говоря, что это ему явно бесовское наваждение. Милонов, давно не крестившийся и не молившийся, выбранил за такое предложение своего денщика и только посмеялся над его суеверием. «Ни Бога, ни беса нет», — отрезал он денщику и не хотел далее его слушать. Но денщик умолял его послушать его совета и, когда послышится ему опять голос с советом застрелиться, осенить себя крестным знамением. «Тогда увидите, барин, что и Бог и бес существуют: голос сейчас прекратится, ибо, ясно, бесовского он происхождения и хочет привлечь вас к самоубийству, чтобы навеки погубить вашу душу». Отпустив денщика и несколько успокоившись, Милонов опять услышал прежний голос из-за печки, и решился перекреститься. Голос мгновенно замолк. Это произвело на него разительное впечатление: он стал задумываться, стал вспоминать прежнюю свою жизнь; невольный ужас напал на него, и он решился навсегда с нею расстаться и остальные дни жизни своей посвятить покаянию во грехах. Нимало не медля, подал он в отставку, снял блестящий гвардейский мундир, надел простой овчинный тулуп и в нем пешком пошел в Киев с намерением поступить для покаяния в Киево-Печерскую лавру. Начальство лаврское, увидя полковника гвардии в простом тулупе, затруднилось его принять в число своей братии и вынудило Милонова лично явиться к Киевскому митрополиту с просьбой об этом принятии. Митрополит очень удивился, увидя пред собой полковника в нищенской одежде; но когда Милонов откровенно поведал ему все случившееся с ним и всю свою жизнь, митрополит посоветовал ему не оставаться в Киево-Печерской лавре, обители шумной и городской, которая не удовлетворит его стремления духовного, а лучше отправиться в пустынную обитель Глинскую, к старцу игумену Филарету, и под опытным его руководством подвизаться там в спасении своей души. Милонов так и сделал, пришел в Глинскую пустынь, открылся игумену Филарету, почему и зачем пришел; был принят им в число братии, но так как старушка мать его была еще жива, и он отдал ей свой полковничий пенсион, то, чтобы не потерять его и не оставить мать свою нуждаться, он и не поступал официально в монашество, но жизнь проводил строго монашескую. Он пережил игумена Филарета и уже при преемнике его, игумене Евстратии, блаженно почил о Господе в той же Глинской пустыни, оставив по себе во всех знавших его добрую память истинного подвижника и верного раба Христова. Таким образом, блестящий гвардейский полковник переселился в вечность смиренным иноком, и нужно надеяться, что поведение полковника искуплено им подвигами инока, по милости Бога, не хотящего «смерти грешника» (Иез.33:11), но всех приводящего к покаянию». (См.: Маврицкий. Добрый путь.)
   3. «186... года, летом, приехал к нам в село один молодой человек лет 25 и поселился в чистеньком домике, — рассказывает один священник. — Этот господин, или, как называли его крестьяне, «барин», сначала никуда не выходил, потом недели через две я увидел его в церкви. Физиономия его была одна из тех, какие с первого же раза бросаются в глаза и возбуждают любопытство во всяком, кто только успел взглянуть на нее. Несмотря на его молодые годы, лицо его было помято, морщины кое-где легли целыми складками и невольно говорили, что не без потрясений и бурь прошло его юношество. Он стал часто посещать нашу церковь, и не только в праздник, даже и в будни можно было видеть его молящимся где-нибудь в углу, при слабом мерцании лампадки. Он всегда приходил рано, уходил поздно и каждый раз с каким-то особенным благоговением целовал крест и брал у меня антидор. Появление такого господина, приехавшего не знаю откуда, не знаю зачем и, как слышно, рассчитывавшего остаться жить у нас навсегда, его нелюдимость и особенно набожность — все это заинтересовало меня, и я решился познакомиться с ним каким бы то ни было образом; но познакомиться с ним было довольно трудно.
   Прошло лето, вот уж и зима на исходе... Животворные лучи февральского солнца начали уже тревожить ледяную кору земли. Наступила св. четыредесятница; уныло и редко гудел церковный колокол, призывая на покаяние грешные души, жаждущие очищения, и как-то особенно хорошо отзывались эти удары в душе истинного христианина. Вот уже наступил и пяток первой недели, а я, значительно устав за исповедью прихожан, возвращаюсь домой и узнаю, что мне прислана записка от барина: «Прошу вас, незнакомый, но уважаемый батюшка, пожаловать ко мне в квартиру сегодня вечером». Меня очень заинтересовала эта коротенькая записка, и я спешил отправиться к незнакомому господину.
   На мой легкий стук дверь уединенного домика растворилась, и я встретил на пороге барина с улыбающимся лицом.
   — Пожалуйте вот сюда, батюшка, в эту комнату, а я сейчас приду к вам, — сказал он мне и удалился в противоположную комнату.
   Комната, в которую я вошел, была маленькая. Стены, обитые фиолетовыми обоями, потемнели от времени; шторы, опущенные на окна и не пропускавшие света в комнату, делали эту маленькую каморку какой-то мрачной. Впереди стояло резное Распятие, а пред ним лежал разложенный молитвенник. На столе пред диваном лежало Евангелие в русском переводе, несколько духовных журналов, огромный искусственный череп и кой-какие бумажки. Я походил некоторое время по комнате и уселся в кресло в ожидании хозяина.
   — Здравствуйте, батюшка, — сказал наконец он, входя в комнату и подходя ко мне под благословление.
   — Здравствуйте, — отвечал я, благословляя его.
   — Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас в такую пору — теперь уж 11 час и вы, быть может, уже скоро хотели ложиться спать...
   — Помилуйте... к чему такие извинения, — отозвался я. — Мне, как человеку, будет очень интересно познакомиться с вами, потому что здесь нет никого, с кем бы можно поговорить о чем-нибудь серьезном; потом, как пастырь, я должен по своей обязанности прийти к вам, потому что, быть может, вам нужен я как пастырь, как врач духовный.
   — Именно так: вы мне нужны как врач... Мне нужно ваше поучение, ваше теплое, сочувственное, наставительное слово.
   — Очень, очень рад, что могу послужить вам! Прошу говорить все, что есть у вас на душе; мое дело разделять все нужды моих пасомых, врачевать их раны и приводить к Отцу Небесному...
   — Благодарю, благодарю вас, батюшка... так позвольте попросить у вас внимания и терпения для слушания рассказа моей короткой, но дурной жизни. Когда вы узнаете ее, то лучше вам будет предписывать то или другое средство для моего уврачевания.
   — Я слушаю.
   «Отец мой, — начал он, — был мелкопоместный помещик; в Я... губернии, Д... уезда принадлежала ему одна деревенька. В этой-то деревне мой батюшка имел большой дом, в котором он постоянно жил и в котором я получил первоначальное воспитание. Мой батюшка постоянно почти был дома и вместе с матушкой старался вложить в меня начала всякого добра и христианского благочестия. Оба они любили рассказывать мне разные священные истории, и часто, бывало, слушая эти рассказы в продолжение долгого зимнего вечера, я так и засыпал, где сидел. И, Боже мой, какие сладкие сны тогда грезились мне! Все, что я слышал в этот вечер, отражалось у меня во сне, и в моем истинно невинном воображении, как бы в тумане, проносились дорогие, священные образы из рассказов родителей. Вот как теперь вижу — Спаситель в терновом венце, обагренный кровью, висит на дереве, Его глаза полны любви, и Он просит Бога Отца отпустить мучителям: «Не ведают бо, что творят!» И Божия Матерь — как теперь вижу — стоит при кресте, с бледным лицом, полная беспредельной любви к страдающему Сыну, — и сколько муки и страдания выражается в Ее очах! Все эти сны наполняли мою душу неизъяснимым блаженством, я переживал много такого, что недоступно иногда другому человеку, и на моем лице показывалась какая-то неземная улыбка, как говорила моя добрая мать. И сколько радости было у них, когда они любовались мной у моей кроватки: «С ангелами беседует», — говорили они. Тихо, плавно текла жизнь моя, и я был примерный ребенок. Я молился, и моя детская молитва была искренна, усердна и тепла — хорошо жилось тогда, и нельзя без радостного замирания сердца вспоминать теперь об этой детской жизни. Но не всегда же должна была продолжаться эта блаженная жизнь: мне исполнилось 10 лет, и я поступил в одно из средних учебных светских заведений.
   Тяжело мне было привыкать к новой жизни; в заведении, в которое я поступил, я уже не слышал более того теплого, истинно религиозного наставления, какое мне давалось дома на каждом шагу. Сначала я был религиозен и часто молился. Молился я.., но эта молитва была часто причиной насмешек моих глупых и дурных товарищей. Все воспитанники этого заведения, без надзора богобоязненных родителей, были страшными кощунниками, и их язвительные насмешки сыпались градом на мою голову за мою набожность. Время шло, поддержки у меня не было, и моя охота к молитве постепенно начала ослабевать и наконец совсем пропала, сначала потому, что я боялся товарищей, потом уж это обратилось в привычку; я пристал к моим товарищам, и молитва более уже никогда мне не приходила на ум. Беседы и разговоры наши были самые грязные, богопротивные: насмешки над Священным Писанием, над богослужением, над усердием и религиозностью некоторых священников и простого народа — вот что было постоянным предметом наших разговоров. Сначала меня коробило от всего этого, потом время и общество притупили во мне и это последнее проявление доброго — остаток домашнего воспитания. Но все-таки, как я ни опошлился в этой среде, во мне было сознание того, что я грешу этим пред Богом, но я продолжал делать заодно с товарищами... Иногда — это бывало очень нередко — я чувствовал потребность молиться и даже начинал молиться, это была скорее механическая работа, не согретая сердцем, и я чувствовал, что чего-то не достает во мне... Время шло, я перешел в последний класс, и тут-то окончательно совершилось мое падение, и прежние насмешки над обрядами и религиозностью людей перешли в полное осмеяние всей божественной религии.
   Время летело, и я сделался отъявленным неверующим безумцем. Бытие Бога, бытие души, будущая загробная жизнь — все это я считал порождением фантазии и зло смеялся надо всем. Крест — это орудие нашего спасения, я сбросил с себя и с каким-то презрением посмотрел на него. Когда стоял в церкви, по приказанию начальства, как издевался я, как смеялся над отправлением божественной службы! Когда наступали постные дни, я нарочно старался покушать скоромного, чтобы показать полное презрение к церковным постановлениям. Св. иконы, жития святых были главными предметами моих насмешек. Одним словом, в это время я был каким-то извергом, а не человеком. Но вот наступило время моего выхода из заведения, и тут-то со всей силой я ринулся в бездну погибели, и много я увлек за собой чистых и невинных душ...
   Да, за эти падшие души мне придется отдать страшный отчет Господу! Я их соблазнил, а в Писании сказано: «Горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит!»
   Окруженный безбожными и развращенными товарищами и потерявшими стыд и совесть женщинами, я проводил целые ночи за бутылками вина, и чего не бывало в этих шумных бесовских оргиях!.. Время шло, я еще больше развратился и окончательно погряз в бездне порока. Казалось — чего больше: человек окончательно погиб, и никакая сторонняя рука не могла меня вытащить из этого омута; но, знать, нет греха, побеждающего милосердие Божие, знать, Господь не хочет «смерти грешника, но еже обратитися... и живу быти ему» (Иез.33:11) ; если мне не мог помочь человек, то помог всесильный Господь, Которого я отвергал; особенное действие Промысла Его обратило меня на путь истинный и воззвало к нравственному возрождению.
   В один год померли холерой мои добрые родители, и их-то теплая молитва пред престолом Всевышнего, должно быть, повела к исправлению заблудшего сына. По получении о смерти их известия я отправился в село к их могиле. Странно: как я ни опошлел, как ни смеялся над всеми святыми чувствами человека, все-таки эта привязанность к родителям осталась, и холодный, развратный ум уступил голосу сердца — желанию побывать на могиле, и не осмеял его. Это я приписываю особенному действию Промысла Божия, потому что эта поездка на родину была началом или поводом к моему исправлению.
   Приехав в родное село, я спросил церковного сторожа, где могила таких-то, и, не думая перекреститься на церковь, отправился к указанному месту... Вот уже могила от меня шагах в 10, вот уже я вижу свежую насыпь, но... вдруг потемнело у меня в глазах, дыхание захватило, голова закружилась, и я упал без памяти на землю. Не знаю, что со мною тут было, только я в сознание пришел уже в квартире, нанятой моим служителем у одного крестьянина. Из рассказов его я узнал, что все окружающие меня думали, что со мною удар, потому что я был без памяти, с багровым лицом и пеной у рта. На другой день я встал совершенно здоровый и, как ни ломал голову, не мог объяснить себе, отчего со мною сделался такой припадок. Потом я опять в те же часы дня отправился на могилу, но каково было мое удивление, когда и в этот раз случилось со мной то же, что вчера! Думая, что меня постигла падучая болезнь, периодически возвращающаяся в известные часы дня, я на третий день остался дома, и припадка не было. Но когда я пошел на четвертый день, лишь только стал приближаться к могиле, прежний припадок снова повторился. Встав утром на другой день, я встретил своего слугу каким-то испуганным, боящимся меня. После я узнал, что он тут же порешил, что в этих припадках что-нибудь недоброе и что я должен быть слишком грешен, коли Господь не допускает меня до могилы родителей. Счастливее меня он был тогда: у него была вера в Промысл, вера в Бога, а я был жалкий человек и не хотел признавать во всем этом действий перста Божия. Впрочем, меня довольно озадачили эти странные припадки, и я послал за доктором. Доктор обещался прибыть на другой день, и, в ожидании его, я уснул часов в 12 ночи. Утром я проснулся рано и — Боже мой — страшно вспомнить: я не мог пошевелиться, язык не повиновался, я лежал весь расслабленный, тело мое было все в огне, губы высохли, я чувствовал страшную жажду и окончательно упал духом. Явился доктор, осмотрел меня и дал лекарство. Началось леченье... Сначала доктор прописывал мне лекарство без затруднения, но потом долго иногда простаивал над моей постелью, кусая губы, и вот однажды, после шестинедельного леченья, написал мне на бумаге: «Имея дело с мужчиной, я открыто всегда говорю о его болезни, как бы она ни была опасна: ваша болезнь необъяснима, несмотря на усилия открыть ее; поэтому, не предвидя успеха от трудов моих, я оставляю вас ждать, когда она сама собой откроется». Каков был мой ужас, когда меня оставляла человеческая помощь, на которую я только и надеялся! У другого есть надежда на высшую помощь, но ее отверг мой развратный ум. Время шло, болезнь моя еще больше усилилась, на теле появились пупырышки, которые перешли в гнойные раны, от которых несся смрадный запах; и я не знал, что и делать. Целые ночи я не спал и не находил себе покоя. И какие страшные картины рисовались тогда в моем воображении! Вот, как теперь помню, однажды мне представилось: мрачное, сырое, душное подземелье... смрад не дает дохнуть, кругом тьма... отовсюду несутся стоны, крики и какое-то дикое рычанье... Страшно стало мне, мороз по коже пробежал, я вздрогнул и раскрыл глаза... Свеча горела тускло... в комнате было темно, и я насилу забылся. Как только я стал засыпать, вдруг почувствовал в своей руке другую руку. Я вздрогнул, раскрыл глаза и — Боже мой — что я увидел? Передо мной стояла моя мать. Я не мог вообразить, как и каким образом она очутилась передо мною. Да ведь она умерла, подумал я, как же она может существовать? А между тем сердце билось при виде дорогой матери. Она была вся в белом и только в одном месте было черное пятно; ее лицо было сумрачно, и она была вся в каком-то полумраке. «Я — твоя мать, — начала она, — твои беззакония и твоя распутная жизнь, полная неверия и безбожия, дошли до Господа, и Он хотел истребить тебя, стереть с лица земли. Ты не только погубил себя, но даже запятнал и нас, и это черное пятно на моей одежде — твои тяжкие грехи. Господь, говорю, хотел поразить тебя, но отец твой и я молились пред престолом Всевышнего о тебе, и Он захотел обратить тебя к Себе не милостью, потому что ты этого не мог понять, а строгостью. Он знал, что одна могила наша для тебя дорога здесь, и потому не допустил тебя к ней, поражая сверхъестественной болезнью, дабы ты признал над собой высшую силу, тобой отвергаемую, но ты не обратился! Потом Господь послал меня к тебе — это последнее средство для твоего исправления. Ты не признавал Бога, будущей жизни, бессмертия души, вот же тебе доказательство загробной жизни: я умерла, но явилась и говорю с тобой. Уверуй в отрицаемого тобой Бога. Вспомни твою мать, которая жизни не жалея, старалась сделать из тебя истинного христианина». С этими словами лицо ее еще больше помрачилось, глухие могильные рыдания раздались в комнате и потрясли мою душу. «Еще раз заклинаю тебя, — продолжала мать, — обратись к Богу. Ты не веришь и, может быть, думаешь объяснить мое явление расстройством твоего воображения, но познай, что твои объяснения ложны, и я своим духовным существом предстою пред тобой. И, в доказательство этого, вот тебе крест, отвергнутый тобой, — прими его, иначе погибнешь. Уверуй — и твоя болезнь исцелится чудесным образом. Погибель и вечный ад тебе, если ты отвергнешь меня!» Так сказала мать — и скрылась. Я опомнился и увидал в руке своей маленький крестик, во всей комнате пахло чем-то невыразимо хорошим. Сверхъестественное явление матери, ее просьбы и проклятья потрясли до самой сокровенной глубины мою душу; никогда, кажется, не бывало со мной такого переворота, совесть поднялась со всей силой, прежние убеждения рушились — и я в минуту, кажется, весь переродился. Какое сладостное, непонятное чувство у меня явилось в груди, и я хотел уже поблагодарить Бога за Его милость, за Его благодатное обращение меня, но вот услышал, что кто-то идет ко мне... я прислушался, и в комнату мою вошел лакей, держа у себя чайную чашку с водою. «Искушай-ко, батюшка, может, и полегче будет; это святая водица с животворящего креста», — проговорил мой лакей, подавая чашку. Я с радостью принял его предложение и, приподнятый им, выпил воды. Господи! Не могу вспомнить без слез этой чудесной минуты: я тут же почувствовал себя здоровым, члены стали повиноваться, язык стал свободно говорить, на месте струпов остались одни только пятна, и в этом-то подтвердились слова матери. Я встал и первым моим делом было помолиться перед образом, который принес лакей, у меня же своего не было, потому что я считал это суеверием! После этого я пошел в церковь и там молился... И сколько было искренности в этой непритворной молитве, когда душа могла свободно высказаться пред Господом после долговременного рабства в оковах греха и служения сатане! Тут же я отправился на дорогую могилку... целовал я ее, плакал, и эти слезы омывали прежнюю мою жизнь и были раскаянием блудного сына. День моего исцеления — и духовного и телесного — был 15 число месяца июля, и я всегда праздную его как день своего избавления. Пробыв еще несколько дней там, я решился уехать оттуда сюда, потому что в судебные следователи поступил один товарищ моей буйной жизни, а видеться с ним мне не хочется. В свет же я не поеду, потому что он мне опротивел. Я здесь хочу потрудиться, загладить свою прежнюю жизнь. Завтра будут у вас причастники, и вы, может быть, позволите мне после исповеди приобщиться Св. страшных и животворящих Христовых Тайн, потому что я лет десять не был удостоен этого, — вы же мне посоветуете, что мне делать для заглаждения прежней моей жизни».
   Долго, долго я говорил с этим господином, долго и много я давал ему советов и наконец пошел домой. Слава Тебе, Боже милосердный, показавшему свет этому человеку, — думал я, идя дорогой и сердечно радуясь обращению грешной души на путь истины. (Из № 24 «Ниж. Еп. Вед.», 1865 г., сн. «Душ. чт.», 1866 г.)
   5. «Возвращаясь в Москву из Нижнего Новгорода по железной дороге, я, — рассказывает граф М. Толстой, — заметил в уголке вокзала Владимирской станции монаха, внимательно читавшего книжку, по-видимому, молитвенник. Вид старца показался мне замечательным: седые волосы и белая, как снег, борода как будто противоречили глубокому, весьма оживленному юношескому взгляду больших черных глаз. Когда он окончил чтение и закрыл книгу, я подсел к нему и из разговора узнал, что он иеромонах Г., строитель одной общежительной пустыни, едет в Петербург по делам своей обители, что он монашествует уже более 30 лет, а в прежней мирской жизни был офицером лейб-гвардии... полка.
   — Как это случилось, — спросил я его, — что вы из гвардии офицеров решились сделаться монахом? Верно, в нашей жизни случилось что-нибудь необыкновенное?
   — Охотно передал бы я вам, — отвечал о. Г., — повесть о моей жизни, или, лучше сказать, о милости Божией, посетившей меня грешного, но рассказ мой длинен. Скоро прозвонит звонок — и нам придется расстаться. Мы ведь в разных вагонах.
   Я пересел к моему собеседнику в вагон. По счастью, там не было никого, кроме нас, и он рассказал мне следующее.
   — Грустно и стыдно вспомнить мне прошлое, — так начал о. Г., — Я родился в знатном и богатом семействе; отец мой был генерал, а мать урожденная княжна. Мне было семь лет, когда отец мой умер от раны, полученной в Лейпцигском сражении; мать умерла еще прежде. Круглым сиротой поступил я на воспитание к моей бабушке, княгине. Там приискали мне наставника-француза, бежавшего в Россию от смертной казни. Этот самозваный учитель не имел ни малейшего понятия о Боге, о бессмертии души, о нравственных обязанностях человека. Чему я мог научиться у такого наставника? Говорить по-французски с парижским произношением, мастерски танцевать, хорошо держать себя в обществе, обо все прочем — страшно теперь и подумать!.. Бабушка, старинная дама высшего круга, и другие родные любовались ловким мальчиком, и никто из них не подозревал, сколько гнусного разврата и всякой преждевременной мерзости скрывалось под красивой наружной оболочкой. Когда минуло мне 18 лет, я был уже юнкером в гвардейском полку и помещиком 2000 душ под попечительством дяди, который был мастер мотать деньги и меня обучил этому нетрудному искусству. Скоро я сделался корнетом в том же полку. Года через два я был помолвлен на княжне... , одной из первых красавиц того времени. Приближался день, назначенный для свадьбы. Но Промысл Божий готовил мне другую участь, видно, что над бедной душой моей сжалился Господь!
   За несколько дней до предполагаемого брака, 15 сентября, я возвращался домой из дворцового караула. День был прекрасный; я отпустил своего рысака и пошел пешком по Невскому проспекту. Мне было скучно, какая-то необъяснимая тоска стесняла грудь, какое-то мрачное предчувствие тяготило душу... Проходя мимо Казанского собора, я зашел туда: впервые от роду мне захотелось помолиться в церкви! Сам не знаю, как это случилось, но я молился усердно пред чудотворной иконой Божией Матери, молился об удалении какой-то неведомой опасности, о брачном счастье. При выходе из собора остановила меня женщина в рубище, с грудным ребенком на руках и просила подаяния. До тех пор я был безжалостен к нищим, но на этот раз мне стало жаль бедной женщины, я дал ей денег и промолвил: «Помолись обо мне!» Идучи далее, я стал чувствовать себя дурно, меня бросало то в жар, то в озноб, мысли мутились. Едва дойдя до квартиры, я упал без памяти, к ужасу моего верного Степана, который находился при мне с детства и часто (но, увы! — безуспешно) предостерегал меня от многих дурных поступков. Что было после — не помню, только представляется, как будто во сне, что около меня толпились врачи и еще какие-то люди, что у меня страшно болела голова, и все как будто кружилось вокруг меня. Наконец, я совсем обеспамятел. Беспамятство продолжалось (как я узнал после) — двенадцать суток, и я как будто проснулся. Сознаю себя в полной памяти, но не имею сил открыть глаза и взглянуть, не могу открыть рта и испустить какой-нибудь звук, не могу обнаружить ни малейшего признака жизни, не могу шевельнуть ни одним членом. Прислушиваюсь — надо мной раздается тихий голос.
   «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя. Душу мою обрати, настави мя на стези правды имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси» (Пс. 22).
   А из угла комнаты слышу разговор двух моих сослуживцев; я узнал их по голосу. «Жаль бедного В.., — говорит один, — еще рано бы ему... Какое состояние, связи, невеста красавица».
   — Ну, насчет невесты жалеть много нечего, — отвечал другой. — Я уверен, что она шла за него по расчету. А В... точно жаль, теперь и занять не у кого, а у него всегда можно было перехватить сколько нужно и надолго...
   — Надолго! Иные и совсем не отдавали. А кстати, вероятно, лошадей его продадут дешево, хорошо бы купить парадера (лучшего верхового коня).
   — Что же это? — думал я, — неужели я умер? Неужели душа моя слышит, что делается и говорится подле меня, подле мертвого моего тела? Значит — есть во мне душа, отдельная от тела, бессмертная душа? (Бедный грешник! Еще в первый раз встретился я с этой мыслью.) Нет, не может быть, чтоб я умер. Я чувствую, что мне жестко лежать, чувствую, что мундир жмет мне грудь — значит, я жив! Полежу, отдохну, соберусь с силами, открою глаза, как все перепугаются и удивятся!
   Прошло несколько часов (я мог счислять время по бою стенных часов, висевших в соседней комнате). Чтение псалтири продолжалось. На вечернюю панихиду собралось множество родных и знакомых. Прежде всех приехала моя невеста, с отцом своим, старым князем. «Тебе нужно иметь печальный вид, постарайся заплакать, если можно», — говорил отец. «Не беспокойтесь, папа, — отвечала дочь, — кажется, я умею держать себя, но, извините, заставить себя плакать не могу. Вы знаете, я не любила В., я согласилась выйти за него только по вашему желанию; я жертвовала собой для семейства...»
   — Знаю, знаю, мой друг, — продолжал старик, — но что скажут, если увидят тебя равнодушной? Эта потеря для нас большое горе: твое замужество поправило бы наши дела. А теперь где найдешь такую выгодную партию?
   Разумеется, этот разговор происходил на французском языке, чтобы псаломщик и слуги не могли понять. Я один слышал и понимал...
   После панихиды подошла проститься со мной моя бывшая невеста. Она крепко прильнула губами к моей похолодевшей руке и долго, долго как будто не могла оторваться. Ее отвели насильно, уговаривая не убивать себя горестью. Вокруг меня слышались слова: «Как это трогательно, как она любила его!»
   О связи мирские, как вы непрочны и обманчивы! Вот дружба товарищей, вот и любовь невесты! А я, жалкий безумец, любил ее страстно и в ней одной полагал свое счастье!..
   Когда все разъехались после панихиды, я услышал над собой плач доброго старика Степана; слезы его капали на мое лицо. «На кого ты нас покинул, голубчик мой, — причитал старик, — что теперь с нами будет! Умолял я тебя — побереги себя, барин! А ты не хотел и слушать. Погубили тебя приятели и вином и всяким развратом. А теперь им до тебя и горя нет; только мы, слуги твои, над тобой плачем!» Вместе со Степаном плакали и крестьяне мои, жившие в Петербурге по паспортам. Они любили меня искренно, потому что я не притеснял их и не увеличивал оброка. По совести признаюсь, что я поступал так единственно из беспечности: денег доставало мне с избытком не только на мои потребности, но и на все безобразия, какие приходили мне в голову.
   Итак, вот где нашел я следы искренней любви: в сердцах простых людей, рабов!
   Наступила длинная, бесконечная ночь. Я стал вслушиваться в чтение Псалтири, для меня вовсе незнакомой; никогда прежде не раскрывал я этой божественной, сладостной книги.
   «К Тебе, Господи, воззову, Боже мой, да не премолчиши от мене... и уподоблюся нисходящим в ров. Услыши, Господи, глас моления моего, внегда молитимися к Тебе, внегда воздети ми руце мои ко храму святому Твоему. Не привлецы мене со грешники, и с делающими неправду не погуби мене... Господь помощник мой, и защититель мой, на Него упова сердце мое и поможе ми, и процвете плоть моя: и волею моею исповемся Ему» (Пс. 27:1—3, 7). «Господи, да не яростию Твоею обличиши мене, ниже гневом Твоим накажеши мене. Яко стрелы Твоя унзоша во мне, и утвердил еси на мне руку Твою. Несть исцеления в плоти моей от лица гнева Твоего, несть мира в костех моих от лица грех моих... Господи, пред Тобою все желание мое, и воздыхание мое от Тебе не утаися. Сердце мое смятеся, остави мя сила моя, и свет очию моею, и той несть со мною» (Пс. 37:1—4,10—11).
   Глубоко врезались мне в сердце псаломские слова, я повторял их мысленно и горячо, горячо молился. Вся прошедшая жизнь расстилалась предо мною, как будто холст, покрытый разными нечистотами. Что-то неведомое, святое, чистое влекло меня к себе; я дал обет исправления и покаяния, обет посвятить жизнь на служение милосердному Богу, если только Он помилует меня. А что, если не суждено мне возвратиться к жизни? Что, если эта живая смерть не прекратится, если меня — живого мертвеца — заживо зароют в землю? Не могу теперь высказать всего, что перечувствовал я в эту ужасную, незабвенную для меня ночь. Скажу вам только, на другой день Степан заметил на голове моей, между юношескими русыми кудрями, целый клок седых волос. Даже и после, когда воображение представляло мне во сне эту ночь, проведенную во гробе, я вскакивал, как безумный, с раздирающими криками, покрытый холодным потом.
   Наступило утро, и душевные страдания еще более усилились. Мне суждено было выслушать свой смертный приговор. Подле меня говорили: «Сегодня вечером вынос, завтра похороны в Невской лавре!»
   Во время утренней панихиды кто-то заметил капли пота на моем лице и указал на то доктору. «Нет, — сказал доктор, — это холодное испарение от комнатного жара». Он взял меня за пульс и промолвил: «Пульса нет, нет сомнения, что он умер!»
   Невыразимая пытка — считаться мертвецом, ждать той минуты, когда заколотят крышку гроба, в котором я лежу, когда земля на нее посыплется, и не иметь силы проявить жизнь свою ни взглядом, ни звуком, ни движением! А между тем, я чувствовал, что силы мои были еще слабее, нежели вчера... Нет надежды! Ужасное отчаяние овладело мною, кровь била в голову, мне казалось, что внутренности мои сжимаются и содрогаются, из сердца вырывались потоки злобы, проклятий... Но, видно, ангел-хранитель мой хранил меня: какое-то внутреннее чувство подсказывало мне молитву из священных слов, которые я слышал, лежа в гробу.
   «Боже мой, помилуй мя, пощади меня, я гибну... Скверен я, нечист, велики, бесчисленны грехи мои, но милость Твоя безмерна. «Помилуй мя, Господи..., яко смятошася кости мои!» (Пс.6:3) Дай мне время очистить совесть, загладить прежнюю жизнь мою! Твой есмь аз — спаси мя!» Так взывал я из глубины души, обуреваемый предсмертной тоской.
   Прошло еще несколько мучительных, безотрадных часов — и я не молился уже о возвращении к жизни: я просил себе тихой смерти как избавления от предстоящих мне страшных мук. Мало-помалу успокоилась душа моя в крепкой молитве: ужасы медленной смерти в могиле представлялись мне казнью заслуженной. Я всецело предал себя в волю Божью и желал только одного — отпущения грехов моих.
   В таких чувствах находился я при вечерней панихиде, когда певчие пели надо мной: «Образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений; ущедри Твое создание, Владыко, и очисти Твоим благоутробием, и вожделенное отечество подаждь ми, рая паки жителя мя сотворяя». Панихида кончилась, и какие-то люди подняли меня вместе с гробом. При этом они как-то встряхнули меня, и вдруг из груди моей бессознательно вырвался вздох. Один из них сказал другому: «Покойник как будто вздохнул?» — «Нет, — отвечал тот, — тебе так показалось». Но грудь моя освободилась от стеснявших ее спазмов — я громко застонал. Все бросились ко мне, доктор быстро расстегнул мундир, положил руку мне на сердце и с удивлением сказал: «Сердце бьется, он дышит, он жив! Удивительный случай!» Живо перенесли меня в спальню, раздели, положили в постель, стали тереть каким-то спиртом. Скоро открыл я глаза, и первый взгляд упал на икону Спасителя, ту самую икону, которая (как я узнал после) лежала на аналое у изголовья моего гроба. Потоки слез пролились из глаз моих и облегчили сердце. В ногах кровати стоял Степан и плакал от радости. Подле меня сидел доктор и уговаривал быть спокойным. Он не понимал моего положения.
   Помощь доктора была мне вовсе не нужна, молодые силы возобновились быстро. Впрочем, я благодарен ему за то, что он, по просьбе моей, запретил пускать ко мне посторонних, чтобы не беспокоить больного.
   В совершенном одиночестве провел я несколько дней, не видя ни одного чужого лица: отрадою и пищей души были мне божественные песни Давида; из них учился я познавать Бога, любить Его и служить Ему.
   Много знакомых толкались ко мне в двери из любопытства видеть ожившего мертвеца. Каждый день заезжал мой нареченный тесть. Он видимо старался не упустить выгодной партии. Но я никого не принимал.
   Первым делом моим по выздоровлении было приготовление к Св. таинству Причащения Тела и Крови Христовой. Опытный в духовной жизни священник о. М-й был духовником моим. Он укрепил меня в решимости отречься от мира и от всех мирских привязанностей.
   Но не скоро мог я избавиться от житейских дел. Прежде всего, я поспешил отказаться от чести быть зятем знатного князя и мужем прекрасной княжны. Потом вышел в отставку, отпустил крестьян моих в звание свободных хлебопашцев, распродал всю свою движимость и нашел доброе употребление деньгам; прочие имения передал законным наследникам. В таких заботах прошел целый год. Наконец, свободный от земных попечений, я мог искать тихого пристанища и избрал себе благую часть.
   В нескольких монастырях побывал я и поселился в той пустыни, где теперь доживаю век свой. Верного своего Степана отпустил я на волю и предлагал ему денежное вознаграждение, достаточное для обеспечения его старости, но он не принял денег и со слезами просил не отсылать его. Он хотел умереть при мне, провел остаток жизни в нашей обители и умер, не приняв пострижения. «Куда мне, грешнику недостойному, быть монахом! — говорил он. — Довольно с меня и того, что сподобился жить с рабами Божьими».
   Почтенный о. Г. заключил рассказ свой следующими словами: «На мне вы видите дивный опыт милосердия Божия. Чтоб исхитить душу мою из мрачного сна греховного, Благой Человеколюбец допустил меня пройти юдоль сени смертной и на гробовом ложе просветил очи мои, да не усну В смерть вечную!» (Из кн.: Гр. Дьяченко, прот. Доброе слово, г. 3.)
   6. В «Московских Ведомостях» помещена статья г. Сергея Нилуса, под несколько странным заглавием: «О том, как православный был обращен в православную веру». Статья содержит в себе исповедь светского интеллигента, как он от неверия и разных заблуждений пришел к свету истины. Весьма живо и, как говорится, тепло написанная, подписанная полным именем, посвященная известному лицу (В. М. Васнецову), она имеет признаки не вымышленной какой-либо истории, а действительной были и, во всяком случае, правдиво и хорошо рисует умственное и нравственное состояние большинства современных интеллигентов, указуя им и путь исхода из этого жалкого и погибельного положения.
   «Родился я в 1862 году, — пишет г. Нилус, — в семье, которая, со стороны матери моей, считала в своей среде немало людей передовых, в том духе, каким вообще отличались шестидесятые годы. Прирожденные дворяне-землевладельцы, и притом крупные, они, благодаря этой своей связи с землей и крестьянином, избегли крайних проявлений и увлечений годов семидесятых, но общего, так сказать, платонически-революционного духа избежать не могли, так велико было тогда обаяние идей, свободы мысли, свободы слова, свободы... да, пожалуй, свободы и действий. Конечно, твердая пища разговоров политической окраски мало способствовала развитию во мне религиозных, как тогда говорили, мечтаний, и я рос в совершенном отчуждении от Церкви, соединяя ее, в своем детском представлении, только со старушкой няней своей, которую я любил до безумия, да с величавым звоном московских «сорока сороков», когда, особенно с первой выставленной рамой, в мягком, жизнерадостном весеннем воздухе он вливался широкою, могучею волной в освеженные после долгой зимы тесные городские комнаты и манил за собой на простор деревни, полей, шумливых ручейков среди зеленеющей травки, — словом, на мир Божий из каменных стен современной городской лжи и условности.
   Молитв я не знал, в церковь заходил случайно, закону Божьему у учителей, равнодушных, а то и прямо враждебно настроенных к слову Божьему, я обучался как неизбежности неумолимой программы гимназии и во весь гимназический курс изучал его скверно. Ведь и предметом он был «не главным». Так в богопознании шел я, православный юноша, до университета, где уж, конечно, было не до такого «пустяка», как православие.
   Но под всей духовной мерзостью, накопившейся годами свободы религиозного воспитания в жизни домашней, школьной и, наконец, общественной, — молчаливые, но любвеобильные уроки Москвы, деревни и няни, христианская, до известной степени приближения к истинному христианству, бесконечная доброта моей матери, непрестанно творившей благое ближнему со скромностью, свойственной только христианам, — все это не давало погаснуть в моей душе искре, правда, еле мерцавшей в душевной моей темноте, искре неясно сознаваемой любви к Богу и Его православию.
   Я намеренно подчеркиваю слово православие, потому что, в редкие минуты молитвенного подъема, я только к нему одному и стремился душой. Ни величественность католического богослужения с духовной мощью знаменитых органов, красотой голосов оперных певцов, со всей театральностью обстановки кардинальского служения, уже не говоря о жалких намеках на богослужение в церквах протестантских, — ничто не влекло к себе моего молитвенного внимания.
   Тянуло меня тогда в бедную сельскую церковь нашего черноземного захолустья, с ее не мудрствующим лукаво, простым «батюшкой-земледельцем», с таким же, если еще не более простым «дьячком-хозяином». Чудилось мне как-то невольно, именно против воли всегда склонного к гордости разума, что в их-то иной раз и «немощи» сила Божия невидимо совершается. Но редки бывали у меня эти смутно-радостные минуты, скорее мгновения духовного общения, беседы с вечно Сущим, пока не совершилось дивного...
   Когда я еще был в IV классе Московской 1 прогимназии (теперь 7 гимназия), перед наступлением выпускных экзаменов (тогда V класса при ней еще не было и мы считались «выпускными», чем немало гордились), в тревоге за успех их окончания, я дал обет, в присутствии товарища, с которым тогда был особенно дружен, пойти, как я тогда выражался, к «Троице-Сергию». Конечно, условием для выполнения этого обещания я ставил успех на экзаменах. Экзамены сошли чуть что не блистательно, прошли и другие, и третьи, и гимназия, наконец, была окончена, и университет был пройден, а об обете не только ни разу не подумал, но, кажется, в глаза бы рассмеялся тому, кто бы мне о нем напомнил.
   Так прошло времени немало. Как оно прошло или, лучше сказать, проведено было — сказать страшно! Конечно, страшно христианину. Жилось, словом, весело! Не случись тут со мной истории, проведшей глубокую, на всю жизнь не изгладимую борозду в моей черствевшей душе и заставившей меня соблюсти в себе «человека», я бы, конечно, погиб безвозвратно.
   По окончании курса в московском университете я был заброшен, — добровольно, правда, но все-таки заброшен, — в качестве кандидата на судебные должности при прокуроре эриванского окружного суда, в местечко Банг-Норашен, Шаруро-Дара-Лагезского уезда.
   Раз как-то, на какую-то спешную выемку или обыск, мне пришлось мчаться чуть не марш-маршем.
   Дорога, или подобие дороги, шла по каменистому берегу Арпачая, сплошь усеянному острыми камнями всевозможных форм и величин. За мной скакал целый конвой: переводчик, два казака, два или три чапара (земские стражи — они же разбойничьи покровители) и сельский старшина. Захотелось ли мне помолодечествовать, или уж такая «вышла линия», только я приударил нагайкой свою лошадь, гикнул и, пригнувшись, помчался с такой быстротой, что сразу на несколько десятков сажен бросил назади свою команду.
   И тут случилось нечто невообразимое... Помню только, да и то смутно, что я куда-то взлетел вверх, помню — не то лошадиные ноги над своей головой, не то что-то бесформенное, но ужасное; пыль... опять словно лечу куда-то в пропасть... Когда я опомнился, огляделся, — я ничего не мог сообразить.
   Оказалось, что на всем бешеном скаку лошадь моя споткнулась и перевернулась через голову. То же сделал и я, полетев через голову под лошадь. Казаки уже потом говорили, что только чудо могло спасти меня. Как бы то ни было, но после всей этой головоломни у меня поныла два-три дня правая рука, и тем бы все и ограничилось, если б... я тут же вскоре не вспомнил о невыполненном обете.
   Почему пришел мне на память давно забытый ребяческий обет — предоставлю догадываться людям, изучающим человеческую душу с точки зрения современной науки. Найдутся, конечно, охотники и скажут: сотрясение мозга от падения — и человек из нормального стал ненормальным, но найдутся и такие, кому дано и кто задумается.
   Опять прошли годы, и опять, как бы в доказательство моей «нормальности», нимало не изменившейся от падения, я по-прежнему все не исполнял обещанного угоднику Божию, но сердце уже не было по-прежнему покойно. Все чаще и чаще, словно огненными буквами, внезапно загорающимися на темноте моей души, стало вырисовываться страшное слово «клятвопреступник».
   Со службы я уже давно ушел и засел хозяйничать в деревне. На одной из страстных седмиц я, лет семь или более не говевший, не без чувства ложного стыда пред моей «интеллигентностью», больше, пожалуй, из снисхождения пред «предрассудками» меньшей братии, удостоившей меня избрания в церковные старосты нашей сельской церкви, поговел, что называется — через пень в колоду, причастился, не без некоторого, впрочем, странного в то время для меня, непонятного, тайного трепета, в котором я долго-долго не хотел сам себе признаваться, и после причастия почувствовал себя точно обновленным, каким-то более жизнерадостным; душа что-то испытала давно знакомое, родное; более того, что-то такое необъяснимое — сладкое и вместе торжественное...
   Мне кажется: так сокол, затомившийся в долговременной неволе, сперва лениво, нехотя, расправляет свои отяжелевшие крылья. Один неуверенный взмах, другой, третий... и вдруг! Дивная радость полузабытого свободного полета и в глубь, и в ширь лазурного поднебесья, в бесконечной волне эфирного моря!
   Тогда мне был дарован только первый, неуверенный взмах моих духовных крыльев. Но тайная, неведомая сила, раз данная крылу, уже не могла остаться инертной. Что-то зрело в моей душе: чаще стала посещать жажда молитвы, неясно сознаваемая, даже иной раз насильственно заглушаемая повседневными заботами, собственным недоверием к своему душевному настроению, отчасти даже какой-то глухой злобой, откуда-то, точно извне, прокрадывавшейся в мою мятущуюся душу.
   Но не исполненный обет все неотступнее восставал предо мной, скорбный, негодующий.
   И я его исполнил.
   Никогда не забуду я того священного трепета, той духовной жажды, с которой я подъезжал из Москвы с поездом Ярославской дороги к духовному оплоту престола и родины. Вся многострадальная, смиренномудрая история русской земли, казалось, невидимой рукой развертывала свои пожелтевшие, ветхие деньми страницы.
   По святыням лавры водил меня монашек из простеньких, первый встреченный мною у врат обители, благоговейный, тихий и смиренный; он же привел меня и к раке, где покоятся нетленные мощи преподобного Сергия. Молящихся было довольно много. Служил очередной иеромонах общий для всех молебен.
   Я стал на колени и в первый раз в своей жизни отдался дивному чувству молитвы без мудрствования лукавого. Я просил преподобного простить мою духовную слабость, мое неверие, мое отступничество. Невольные, благодатные слезы закипели в душе моей; я чувствовал, как будто я уходил куда-то из себя, но... вдруг, подняв голову и взглянув по направлению к раке преподобного, я увидел на стене, за стеклом, охраняющим его схиму, под схимой лик старца с грозно устремленным на меня суровым, гневным взглядом. Не веря своим глазам, я отвел их в сторону, продолжая еще усерднее молиться, но точно какая-то незримая сила опять заставила меня взглянуть на то же место — и вновь, но уже яснее и как будто еще суровее, блеснули на меня суровые очи схимника.
   Меня объял ужас, но я стоял пред этим суровым ликом, уже не отводя от него глаз и не переставая еще усиленнее молиться, и видел, — я утверждаю, что не галлюцинировал, а видел, именно видел, — как постепенно смягчался суровый взор, как благостнее становился лик дивного старца, как все легче и отраднее делалось моей потрясенной душе и как постепенно под схимой туманилось, исчезало и, наконец, исчезло чудесное изображение...
   Когда кончился молебен, все пошли прикладываться к мощам чудотворца; пошел и я, уже спокойный и радостный и как-то по-особенному легкий. Я никогда такой легкости, чисто физической, до этих пор не испытывал.
   Точно тяжелый, давнишний гнет, долго-долго давивший мои плечи, был снят с меня всесильной, власть имеющей рукой. С особым благоговением поцеловал я святые мощи, поцеловал стекло, оберегающее схиму...
   Эти несколько часов, проведенных по кровом святой обители, этот исполненный, наконец, обет дней зеленой юности, это дивное молитвенное настроение, свыше ниспосланное, по молитве, верую, преподобного, чудесное видение, мне дарованное, — совершили такой перелом в моей духовной жизни, что уже сам по себе перелом этот не что иное, как чудо, въяве надо мной совершившееся. Я уверовал.
   Да, я уверовал и, видит Бог, чувство, с которым я возвращался из Троице-Сергиевой лавры, было исполнено такой неземной теплоты, такого полного душевного смирения, такой любви к Богу, такой покорности Его святой воле, так я в те минуты познавал Христа, моего Искупителя. Казалось, моя земная душа стала небожительницей. Сладость неизъяснимая! Я жаждал подвига.
   Но Господь судил другое. И, Боже мой! Как было жалко и как недостойно было это другое! И как быстро оно совершилось! Как оно, это другое, чуждо и прямо враждебно было уносимому из лавры великому чувству! До неба вознесшийся, я прямо был низринут в преисподнюю.
   Как это случилось? Ответ на это может быть дан только один: я был отдан в руки лукавого. Бес овладел моей душой по Божьему попущению.
   В Петербург я приехал полный той же дивной настроенности. Но не прошло несколько дней, как я уже был в руках лукавого.
   В городе малознакомом нашлась малознакомая, но интимная компания людей не менее моего в то время досужих... И что тут произошло! За всю мою жизнь я не видал и не предавался такому мрачному разгулу, именно мрачному, потому что даже в самый разгар неудержимых оргий, в редкие минуты, когда оставался наедине сам с собой, я буквально купался в собственных слезах. Я видел бездну, раскрытую под моими ногами, видел зловещий мрак ее бездонной пасти и ни секунды не терял сознания, что, подчиняясь какой-то грозной, зловещей силе, я неудержимым полетом лечу стремглав туда, откуда не бывает возврата. Такого ужаса нравственной смерти, охватившей мою душу, я не испытывал во всю мою жизнь никогда.
   К счастью, искушение продолжалось недолго. Не прошло недели, я вновь получил дар молитвы, и с ним вернулось ко мне, хотя далеко не в прежней, испытанной в лавре степени, чувство веры и христианского счастья общения с Господом.
   Душевное мое состояние было как точно после тяжкой, смертельной болезни: болезнь прошла, осталась слабость, гнетущая, удручающая. Я не был уже прежним человеком, но и новым не сделался. Мир и его утехи потеряли для меня значение — я как-то отстал от людей, но пустота, оставленная ими в моей душе, не находила себе восполнения.
   Такое состояние продолжалось около года. Опять обстоятельства против моей воли потянули меня в Петербург. Стояли февральские дни, и февраль был в том году лютый, с метелями. Наступила вторая или третья неделя Великого поста. За несколько дней до своего отъезда я почувствовал какую-то странную, никогда прежде мною не испытанную сухость в горле. Помню, еще в вечер отъезда я жаловался на это своему товарищу доктору. Он поглядел горло, сказал, что ничего в горле нет, и я с легким сердцем отправился в Петербург.
   После второго звонка вошел в купе батюшка и занял свое место. Невольно я поклонился вошедшему — такое славное впечатление произвело на меня его открытое, моложавое и милое лицо. Батюшка оказался монахом-казначеем одного из монастырей центральной России. Он поведал мне кое-что из своего прошлого. Последние пять лет жизни отца Амвросия Оптинского он был его келейником. Полились несмолкаемые рассказы о житии этого дивного светоча русского православия. Под Петербургом, когда вся душа моя точно растворилась пред моим дорогим собеседником, я выразил желание съездить в Кронштадт, но вместе и высказал сомнение в возможности видеть великого кронштадтского пастыря. «Молю вас, мой дорогой, поезжайте к отцу Иоанну, остановитесь в его Доме Трудолюбия, скажите псаломщику батюшки, под заведованием которого этот дом находится, что вас прислал в нему отец Амвросий из Лютиковского монастыря. Он меня знает и наверно будет вам полезен. Поезжайте, поезжайте, не медлите!» Тут поезд наш подошел к платформе петербургского вокзала, и мы почти со слезами обнялись и простились. Да будет благословенна наша встреча!
   День моего приезда в Петербург, пятница, был вместе и приемным днем министра. От двенадцати часов дня до часа приема, то есть до четырех часов, у меня было времени ровно столько, сколько нужно для того, чтобы найти номер, умыться, привести себя в надлежащий порядок и быть готовым ехать по делу. К великому моему ужасу, чем ближе подходил час приема, тем все хуже и хуже становился мой голос. Хрипота, только отчасти заметная при разговоре с отцом Амвросием, становилась все неприличнее и неприличнее: голос мой с каждой минутой падал. Легкий озноб начал предательски пробегать по моей спине, голова стала дурна — чувствовалось недомоганье, неуклонно все усиливавшееся. К четырем часам я уже чувствовал себя настолько скверно, что с великим трудом, все перемогаясь, сел на извозчика и поехал в министерство.
   Домой я вернулся уже совсем больной, с потрясающим ознобом и аром, от которого голова, казалось, кололась надвое. По самой заурядной человеческой логике, надо было лечь в таком состоянии в постель и послать за доктором, что, вероятно, я бы сделал, но какая-то сила выше недуга, выше всякой логики, в лютый мороз увлекла меня в тот вечер в Кронштадт.
   В вагоне ораниенбаумского поезда, сидя у раскаленной чуть не докрасна печки, я дрожал в своем пальто с поднятым воротником, точно на лютом морозе, на сквозном ветру, но уверенность, что со мной не приключится ничего дурного, что я, вопреки кажущемуся безумию моего путешествия, буду здоров, не покидала меня ни на минуту. Однако мне становилось все хуже и хуже.
   Кое как, скорее при помощи мимики, чем слов, нанял я на Ораниенбаумском вокзале кибитку в одну лошадь и, как был в легком пальто, пустился в 12-верстный путь, в 18-градусный мороз, по открытому всем ветрам ледяному взморью в Кронштадт, мигавший издали в ночной темноте ярким электрическим светом своего маяка. Везти я себя велел в Дом Трудолюбия.
   Пустынны были улицы Кронштадта, когда по их ухабам колотилось мое больное, бедное тело, но чем ближе я подъезжал к Андреевскому собору, тем оживленнее становился город, а уже у самого собора нас встретила людская волна не в одну тысячу человек, молчаливо и торжественно разливавшаяся по всем смежным собору улицам и переулкам. «От исповеди, от батюшки все идут», — проговорил мой возница, снимая шапку и истово троекратно крестясь на открытые двери храма.
   Добрый помощник отвел мне приготовленную у него комнату «для почетных посетителей», велел мне подать самовар и чаю и, пожелав здоровья, оставил меня одного.
   Я попросил женщину, принесшую самовар, разбудить меня к заутрени не позже 3 часов утра, заперся на ключ и стал молиться. Откуда снизошло на меня это молитвенное настроение? Казалось, вся долго-долго скрываемая сила покаяния вырвалась наружу и пролилась в бессвязных словах горячей, прямо жгучей молитвы, в потоке невыплаканных, накопившихся слез старого, наболевшего, неизжитого горя.
   Все забыл я в эти чудные минуты: время, пространство, сломавший меня недуг — весь я пылал той любовью, тем жгучим и вместе сладостным покаянием, которое никакие духовные силы человека дать сами по себе не могут и которое посылается только свыше, путем незримым и для неверующего непонятным.
   Болезнь, как бы отступившая от меня во время молитвы, напала на меня с особенной яростью, когда, часов в двенадцать ночи, я прилег отдохнуть до заутрени. Точно неведомая враждебная сила рвала все мои члены и метала меня по кровати, опаляя невыносимым жаром и душу леденящим ознобом. Я чувствовал, что у меня начинается бред, как у тяжко больного.
   Так я прометался в полузабытье до трех часов. Ровно в три часа утра мне в дверь постучали:
   — Уже почти все ушли к заутрене — вставайте!
   Я встал, надел пальто и вышел. В белом, морозном сумраке зимней ночи клубами вилась метель. Утопая в нанесенных за ночь сугробах, я еле доплелся до собора.
   Народу уже стояло у запертых дверей много. Стал и я в толпе и стоял долго, а народ все подходил, все росла и росла человеческая волна жаждущих Христова утешения. Простоял я так до половины пятого и... не достоял до открытия собора. В полуобморочном состоянии довез меня до Дома Трудолюбия встреченный на пути извозчик. Еле добрался я до своего номера — он оказался запертым. Ни прислуги, ни квартирантов — весь дом точно вымер. В изнеможении я лег на каменную лестницу и лежал, пока чья-то милосердная душа, проходившая мимо меня, не свела меня в незапертую общую комнату, где я и забылся болезненным сном на чьей-то неубранной кровати. Проснулся я, когда уже рассвело. Было часов около девяти. Вскоре стали собираться богомольцы из собора. Кратковременный сон подбодрил меня насколько, что я без посторонней помощи добрался до квартиры псаломщика. Добрая жена его с участием приняла меня, обласкала, напоила чаем и все соболезновала, как же это я так расхворался в чужом городе и как же я буду говорить с батюшкой, если с ним увижусь, с такой полной потерей голоса.
   Пришел часов в десять псаломщик. Тепло и ласково погоревал о моем здоровье и огорчил меня сообщением, что батюшка так себя плохо чувствует, так разболелась у него рука, что на вопрос, приедет ли он в Дом Трудолюбия, он ответил: «Когда приеду, тогда увидишь».
   Не прошло и часа с прихода из собора псаломщика, снизу прибежала, запыхавшись, одна из служащих: «Батюшка приехал!»
   Как меня свел вниз псаломщик, как он меня там устроил в номере, соседнем с тем, куда вошел батюшка, я не помню. Помню только чувство ожидания, что вот-вот должно совершиться со мной что-то великое, что откроет мои духовные очи, что сделает меня другим человеком. И это великое, действительно, совершилось.
   Быстрой, энергичной походкой вошел в мой номер батюшка. За ним шел псаломщик. Одним взглядом он окинул меня... и что же это был за взгляд! Пронзительный, прозревший, пронизавший, как молния, и все мое прошедшее, и язвы моего настоящего, проникавший, казалось, даже в самое мое будущее. Таким я себе показался обнаженным, так мне стало за себя, за свою наготу стыдно... Как я выстоял молебен, не помню. Подошел ко кресту, а псаломщик и говорит:
   — Вот, батюшка, господин из Орловской губернии (тут он назвал мою фамилию) приехал к вам посоветоваться, да захворал и потерял голос.
   — Знакомая фамилия! Как же это ты голос потерял? Простудился, что ли?
   С этими словами батюшка дал мне поцеловать крест, положил его на аналой, а сам двумя пальцами правой руки провел три раза по горлу, и... совершилось со мной чудо. Лихорадка меня в ту же минуту покинула, и мой голос вернулся ко мне сразу, свежее и чище даже обыкновенного. Более получаса, стоя на коленях, я, припав к ногам желанного утешителя, говорил ему о своих скорбях, открывал ему всю свою грешную душу и приносил ему покаяние во всем, что томило мое сердце.
   Это было мое первое за всю мою жизнь истинное покаяние, покаяние не перед самим собой, но пред Богом поставленным отцом духовным. Впервые я узнал, постиг своим существом сладость этого покаяния и впервые всем сердцем принял, что Бог, именно Сам Бог, устами пастыря, Им облагодатствованного, ниспослал мне Свое прощение, когда мне сказал о. Иоанн:
   — У Бога милости для тебя много — Бог простит.
   Тут только, около о. Иоанна, по той радости несказанной, по тому священному трепету, который испытала неложно моя душа, я постиг всю тайну исповеди. Не умом я это понял, а воспринял эту тайну всем существом своим, всем своим духовным обновлением. Та вера, которая так упорно не давалась моей душе, несмотря на видимое мое обращение у мощей святого Сергия, только после этой моей сердечной исповеди занялась во мне ярким пламенем. Я сознал себя верующим и православным.
   Для меня стало ясно все великое значение исповеди у духовника, прежде всего как отрешение от своей гордости, смиренного и благоговейного покаяния не перед лицом человека только, а перед Самим Богом.
   С этого времени я сознал себя обращенным в православную веру, и только с этого времени я понял, что вне Церкви и ею установленных, по завету Христову, таинств нет христианства, нет и спасения. Жизнь, такая смешная и жалкая, такая бесцельная, как труд белки в колесе, получила для меня и смысл, и глубочайшее значение. (См. «Церк. Вед.», изд. При Св. Синоде, 1900 г., № 15—16.)
Приложение
А. Промысл Божий о человеке и особенно о людях благочестивых
    «Не пять ли малых птиц продаются за два ассария? И ни одна из них не забыта у Бога. А у вас и волосы на голове все сочтены. Итак, не бойтесь: вы дороже многих малых птиц» (Лк. 12:6—7).
   Так напоминанием о промысле Божием утешал учеников Своих Иисус Христос.
   Особенное Божие промышление о человеке вообще ясно раскрывается в Священном Писании.
   Бог дает бытие и жизнь каждому человеку: «Нем бо живем и движемся и есмы» (Деян. 17:28). «Руце Твои сотвористе мя и создасте мя», — говорит праведник Богу (Пс. 118:73).
   Бог дает душу человекам, как говорит премудрый: «...дух возвратится к Богу, Иже и даде его» (Еккл. 12:7). «Бог... дает дыхание людем, иже на ней (на земле), — говорит пророк, — и дух ходящим на ней» (Ис. 42:5).
   Бог промышляет о всех обстоятельствах человеческой жизни. «Той бо зритель есть дел человеческих,» — говорит Иов (Иов. 34:21). «В руку бо Его и мы и словеса наша, и всякий разум, и дел художество» (Прем. 7:16).
   Бог промышляет и о свободных делах человека. Премудрый учит: «от Господа исправляются стопы мужу: смертный же како уразумеет пути своя» (Притч. 20:24). «Всяк муж является себе праведен, управляет же сердца Господь» (Притч. 21:2). «Господь разоряет советы языков, отметает же мысли людей, и отметает советы князей» (Пс. 32:10). «Иже аще совещаете совет, разорит Господь, и слово, еже аще возглаголете, не пребудет в вас, яко с нами Бог» (Ис. 8:10).
   Бог промышляет о всех людях: «...яко солнце Свое сияет на злыя и благия, — учит Христос Спаситель,— и дождит на праведныя и на неправедныя» (Мф. 5:45).
   Бог особенно промышляет о человеческих обществах: Он дает народам и племенам царей и вождей. «Той... поставляет цари и преставляет» , — говорит пророк (Дан. 2:21). «Каждому языку дает своего вождя» (Сир. 17:14). Премудрый говорит: «Слышите убо царие и разумейте, научитеся судии концев земли:... яко дана есть от Господа держава вам, и сила от Вышняго, Иже истяжет дела ваша, и помышления испытает» (Прем. 6:1—3).
   Бог управляет царями и руководствует их по Своим намерениям: «Мною царие царствуют, — говорит Бог, — и сильнии пишут правду» (Притч. 8:15). «Яко же устремление воды, тако сердце царево в руце Божией: аможе аще восхощет обратити, тамо уклонит е» (Притч. 21:1). И все подчиненные власти также от Бога, по учению апостола: «несть власти аще не от Бога: сущия же власти от Бога учинены суть» (Рим. 13:1).
   Все Священное Писание, как Божественное откровение, и все строительство спасения рода человеческого, как в Ветхом Завете, т.е. до пришествия в мир Иисуса Христа, так и в Новом Завете, т.е. по пришествии в мир Иисуса Христа, Спасителя мира, — суть великие дела особенного Божеского промышления о человеке.
   Но как в этом видимом мире свет и теплота солнца проливают свою благотворную силу особенно на предметы, открытые пред солнцем и ничем от него не застеняемые, — так и в мире нравственном, между человеками, свет и теплота благоволения Божия и дары спасительной благодати особенно изливаются на тех, кои умом и сердцем всегда обращаются к незаходимому, вечному солнцу — Господу Богу, коих души всегда открыты для принятия благодати Божией.
   Священное Писание ясно раскрывает преимущественное Божие попечение о людях благочестивых и добродетельных.
   В псалмах читаем: «Ополчится ангел Господень окрест боящихся Его, и избавит их. Воззваша праведнии, и Господь услыша их, и от всех скорбей их избави их. Близ Господь сокрушенных сердцем, и смиренныя духом спасет. Многи скорби праведным, и от всех их избавит я Господь. Хранит Господь вся кости их, и ни едина от них сокрушится » (Пс. 33:8,18—21).
   Иисус Христос, внушая ученикам Своим надежду и упование на особенное Божие попечение о них, учит: «не пецытеся душею вашею, что ясте, ни телом, во что облечетеся. — Всех бо сих языцы мира сего ищут: ваш же Отец весть, яко требуете сих. Обаче ищите царствия Божия, и сия вся приложатся вам. Не бойся, малое стадо: яко благоизволи Отец ваш дать вам царство » (Лк. 12:22,30—32).
   Апостол Петр учит: «весть Господь благочестивыя от напасти избавляти» (2 Пет. 2:9). Апостол Павел пишет: «Вемы, яко любящим Бога вся поспешествуют во благое» (Рим. 8:28). В другом послании: «На сие бо труждаемся и поношаемы есмы, яко уповахом на Бога жива, Иже есть Спаситель всем человекам, паче же верным» (1 Тим. 4:10). Священное Писание предлагает нам множество примеров особенного Божеского попечения о благочестивых и святых людях. Для объяснения истины укажем на некоторые примеры.
   Слышали вы, как Бог праведного Ноя спас от погибели во время всемирного потопа. В то время как все современники его за свои грехи погибли в водах потопа, Ной со своим семейством плавал по водам в ковчеге, по повелению Божию заблаговременно устроенном (Быт. 7).
   Великое попечение Свое показал Бог над праведным Авраамом. Чтобы воспитать Авраама в отца верующих, Бог вызвал его из своего отечества в землю неизвестную, водил его посреди иноплеменных народов, многократно открывал ему Свою волю и подкреплял его Своими великими обетованиями. Так Бог милостив был к Аврааму, потому что Авраам во всем повиновался Ему и боялся в чем-либо нарушить волю Божию (Быт. 12—22).
   Слышали вы о целомудренном Иосифе? Как дивно Бог промышлял о нем! Братья, по зависти, продали юного Иосифа иноплеменникам. Иосиф сделался рабом царедворца египетского и, за добродетель целомудрия оклеветанный, заключен в темницу. По видимости Иосиф погиб. Но Бог не оставлял его, и Иосиф из темницы возвышается на второе место по царе; Иосиф спасает от голодной смерти Египет и род свой. Сам Иосиф, утешая братьев своих, раскрыл им чудное Божеское попечение о нем так: «не скорбите, ниже жестоко вам да явится, яко продаете мя семо: на жизнь бо посла мя Бог пред вамим» (Быт. 45:5). « Вы совещасте на мя злая: Бог же совеща о мне во благая, дабы было якоже днесь, и пропиталися бы людие мнози » (Быт. 50:20). Повествования о святых апостолах и мужах апостольских, мучениках, исповедниках, святых отцах, пастырях и учителях, подвижниках и множестве святых мужей и жен ясно свидетельствуют о дивных путях Божеского попечения о святых Его. Читайте Священное Писание, читайте жития святых, и вы будете видеть многоразличные пути премудрого и всеблагого Божеского попечения об избранных Божиих. (См.: Евсевий, архиеп. Могилевский. Поучен, о правосл. вере. Кн. 1, изд. 1877 г.)
Б. Справедливо ли мнение, будто чему быть, того не минуешь?
    «Мнози суть звани, мало же избранных» (Мф. 22:14), — такими словами Господь заключает притчу о браке сына царева. Все мы призываемся в Царство Христово: рабы, сказано в притче, собрали всех, и злых, и добрых (ст. 10). Разделение между добрыми и злыми предоставлено сделать после самому царю. Суд над недостойными будет после. Бог желает всем спастись, а спасение или вечная погибель зависят от нашей воли.
   Когда говорят о человеке, умершем без покаяния, погибшем от пьянства или лишившем себя жизни с отчаяния, нередко приходится слышать такие суждения: «чему быть, того не миновать», «так на роду написано», «так ему суждено» или даже: «видно, так Богу угодно...» Но ужели милосердый Господь Сам вперед определяет кому-либо погибель вечную? Ужели Ему приятно, чтобы люди умирали скотскою смертью? Нет! Это ложь; это богохульное суждение, и думать так — тяжкий грех. Послушайте, что Сам Бог свидетельствует о Себе, говоря чрез пророка: «не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему» (Иез. 33:11); Он хощет «всем человеком... спастися, и в разум истины прийти» (1 Тим. 2:4), и нет воли Божией на то, чтобы хотя один человек погиб (Мф. 18:14), — значит, и благодать Свою Господь подает всем грешникам.
   Бог не отнимает у нас свободы в деле нашего спасения: это правда. Он никого силой не спасает. Но погибает человек сам от себя. Пред тобою жизнь и смерть, спасение и погибель: избирай, что хочешь. «Аще хощете и послушаете Мене, говорит Господь, благая земли снесте. Аще же не хощете, ниже послушаете Мене, меч вы пояст» (Ис. 1:19—20). Всем даны средства ко спасению. Всем Господь предлагает благодать Свою, и если кто отвергает ее, конечно, погибает, но в погибели его никто, кроме его самого, не виновен.
   Бог предвидит, каким путем пойдешь ты, путем ли заповедей Его или путем греховным, и потому все конечно знает Он и будущую судьбу твою. Вот как поучает нас о сем св. Церковь: «Поелику Бог предвидел, что одни хорошо будут пользоваться своею свободною волею, а другие худо, то посему Он одних предопределил к славе, а других осудил. Чьи заслуги и добродетели, чье расположение Бог предвидел, тем и награды предопределил». Когда ты болен, то не правда ли, что Бог предвидит, исцелишься ты или умрешь? Но ужели ты по сей причине не будешь призывать к себе врача, не станешь принимать лекарств, ничего не будешь делать для своего исцеления и сложа руки будешь ожидать или выздоровления или смерти своей? В таком случае ты поступил бы очень неразумно. Иное дело — провидеть Богу твое выздоровление или смерть, — это, конечно, верно; а другое дело — думать, будто это самое предведение Божие производит, или здоровье или смерть, — это ложь. Так и в деле спасения. Конечно, Бог предвидит тебя или в раю, или в муке вечной, но что же отсюда следует? Когда мы смотримся в зеркало, то каковы мы на самом деле, такими и видим себя там: если хороши, то и в зеркале хороши же, а ежели дурны, то и в зеркале дурны же. Так-то и в совершеннейшем предведении Своем Бог видит нас такими, каковы мы на деле и каковы будем при конце жизни нашей: ежели мы праведны, то записаны в книге жизни с праведниками, а если грешны, то имена наши в книге смерти с грешниками.
   Итак, праведен ли ты — берегись, чтобы тебе в грех не впасть: тогда ты будешь изглажден из книги жизни, и определение спасения твоего заменено будет определением мучения твоего. Грешен ли ты — спеши принести во грехах покаяние: тогда имя твое впишется в книгу жизни. И то и другое в твоих руках, и определение Божие согласуется с твоими делами и произволением. Божие-то хотение всегда готово, дело стоит только за твоим хотением. Бог хощет тебе спастися, желай и ты, и, таким образом, будешь и ты предопределен к вечной жизни. (См.: Г. Д-ко, прот. Ежедн. поуч. в слове Божием.)
В. Условия, при коих можно замечать следы божественного Промысла
   Пути Божии таинственны: «отстоят они от путей наших, как небо от земли» (Ис. 55:9); но особенно непостижимы пути Промысла о роде человеческом. Поэтому от тех, кои желают видеть в своей жизни следы Промысла, требуется, во-первых, постоянное и строгое внимание к своей жизни и Промыслу Божию; во-вторых, верный и чистый взгляд на жизнь и на Промысл.
   В самом деле, сколько людей, кои совершенно невнимательны к своей жизни! Подобно беспечным плавателям, они довольны, что корабль их жизни плывет по бурному потоку времени, не принимая труда знать, как он переменяет свое направление, какими пользуется ветрами, в какие должен заходить пристани, не угрожает ли ему опасность, нет ли где повреждения? Можно было бы подумать, что эти люди во всем положились на Промысл, как плаватели полагаются на опытного кормчего, и оттого так беспечны. Нет, они нимало не думают даже и о самих себе: механическое исполнение известных дел, увеселения, связи, игры — вот их занятие! Пример, привычка, пристрастие, своенравие — вот их правила! Знание понаслышке некоторых истин веры, присутствие, по случаю или необходимости, при совершении небольшого числа священных обрядов — вот их религия! Судите сами, можно ли ожидать, чтобы такие люди находили в своей жизни следы Промысла? В некоторых людях происходит по видимости, противное, но в самом деле то же: то есть, в них примечается великая внимательность к своей жизни, но зато недостает внимания к Промыслу. Для таких людей размышление о собственной жизни служит любимым предметом занятия, они не оставляют без внимания ни одного случая; вникают в начала и последствия всех перемен, с ними происходящих, из всего извлекают правила для своего поведения, знают искусство жить во всех его тайнах, могут рассказать и изъяснить историю свою от самого младенчества: это их совершенства! Но вот и недостатки: они никогда не рассматривали этой истории в отношении к Промыслу Божию и удивились бы, услышав, что без него столь же мало можно изъяснить жизнь каждого человека, как и бытие мира... По мнение таких людей, все происходящее с ними, есть или плод их благоразумия, или игра страстей, или дело внезапности и случая; признание невозможности изъяснить что-либо этими причинами для них кажется постыдною слабостью ума. Судите сами, можно ли ожидать, чтобы и эти люди, недоверчивые и боящиеся Промысла, находили его в своей жизни?
   Нет, не так поступали святые Божии человеки! Мы удивляемся, как они на всех путях жизни своей видели Господа, и думаем изъяснить это тем, что Промысл Божий особенным образом участвовал в приключениях их жизни. Не отвергая и сего, — ибо Сам Господь называет их Своими присными и другами (Ин. 15:14—15; Иак. 2:23), — должно сказать, что святые человеки все были чрезвычайно внимательны к путям Божиим. Посмотрим на одного Давида. Как у царя, сколько у него забот, предприятий, трудов, огорчений? Однако же о чем размышляет он на царственном ложе своем в ту пору, когда весь Израиль и вся природа безмолвствует и покоится? Он размышляет о судьбах правды Божией, о том, как Господь вознес его от стада на престол израильский. В «полунощи востах , — говорит он к Богу, — исповедатися... о судьбах правды Твоея» (Пс. 118:62). И восстает в полунощи тогда, когда, по его же словам, уже «седмерщею днем хвалил» Господа (Пс. 118:164)! Вот пример, коему подражать, вот правило, коему последовать должно! Надо возлюбить пути Господни, и они соделаются для нас приметными. «Дай любящего, -говорит блаженный Августин, — и откроется любимый». Если бы мы постоянно наблюдали за своей жизнью, имели детское доверие к той спасительной истине, что без воли Божией, действительно, не падает с головы нашей ни одного волоса, то сколько раз, при размышлении о нашей судьбе, тот же самый рассудок наш, который теперь недоразумевает, теряется в догадках, не знает, что делать, — сколько бы раз он сам остановил наше внимание, говоря: «Смотри, это — рука Божия! Это — она, всемогущая, отклонила от тебя то или другое бедствие, низложила пред тобою ту или другую преграду, — спасла от тех зол, кои отяготели над тысячами подобных тебе! Это она, премудрая, провела тебя невредимым сквозь столько опасностей и затруднений, поставила в таком месте, где можешь не только сам быть покоен и счастлив, но и назидать счастье других! Это она, всеблагая, ниспослала тебе столько неожиданных радостей, столько незаслуженных даров, вознаградила столько, по-видимому, невознаградимых потерь, согревала и питала твое младенчество, обуздывала и исправляла юность, благословляла и осеняла мужество».
   «Но есть, — скажет кто-либо, — люди весьма внимательные, кои со всем усердием детей желали бы видеть и лобызать отеческую десницу Промысла, однако же лишены сего счастья». Действительно, есть такие люди; но в отношении к ним существуют и другие причины: можно сказать утвердительно, что в таких людях недостает благовременного, верного и чистого взгляда на Провидение.
   И, во-первых, когда большею частью обращаются к путям Промысла и ищут в них утешения? Когда поражены каким-либо бедствием, когда ни в ком и ни в чем на земле не находят отрады, когда ум смущен, чувства помрачены, сердце подавлено скорбью, то есть те минуты, в которые нередко забывают самих себя, которые почитаются неспособными к размышлению о вещах обыкновенных, те самые минуты избирают для размышления о путях Промысла. Справедливо, что во время скорби для нас нужнее, нежели когда-либо, утешительная уверенность в Провидение; но столь же несомненно и то, что мы тогда бываем менее всего способны идти по следам Провидения. Много ли Давидов, кои, находясь среди огня искушений, сохранили бы всю веру, могли бы оставаться спокойными созерцателями отеческой любви Божией и тогда, когда она сокрывается под видом гнева и вражды? Святое искусство сие есть плод долговременной опытности; мы не имеем его и, между тем, отваживаемся на то, что возможно и полезно для одних опытных.
   Нет! Заблаговременно должно приучить себя находить утешение в Промысле. Когда ум светел, чувства легки, сердце мирно: тогда надо размышлять о своей жизни и научаться из нее судьбам правды Божией. Такие минуты большей частью следуют за усердной молитвой: посему молитва должна служить, так сказать, приступом к этим размышлениям. Кто приобретет в сем святом деле навык, тот, подобно Давиду, не падет и среди искушений. А без этого во время бедствий лучше искать утешения от других, нежели полагаться на собственное размышление о Боге и Его Промысле.
   Каким еще желают видеть действие Промысла в своей жизни? Обыкновенно более или менее чудесным: все естественное, простое, всеобщее предварительно исключают из круга сих действий. Как будто бы область Провидения небесного состояла из одних чудес и чрезвычайностей! Как будто бы то, что для нас кажется необыкновенным и редким, было таким же и для Самого Бога! В этом случае мы не походим сами на себя: обыкновенно мы любим все изъяснять, а затем хотим видеть неизъяснимое; мы огорчаемся, если не видим причины чего-нибудь, а здесь недовольны, что видим ее! И что за нужда, каким образом оказана нам помощь: послан ли с неба ангел или благотворительный человек? — довольно, если мы спасены. Израильтяне, умиравшие от жажды, ужели бы не должны были благодарить Бога, если бы Он, не изводя из камени воду, указал им ее среди ка-мений? В птицах небесных, в лилиях полевых все естественно, однако же Спаситель представляет их разительным примером отеческого попечения Божия о тварях и человеке (Мф. 6:26—30).
   Нет, желая видеть в жизни своей следы сего попечения, мы должны предварительно освободить себя от пристрастия к чудесному; иначе и о нас может быть сказано: «род лукав... знамения ищет, и знамение не дастся ему» (Мф. 12:39). Будем довольны, если нам дано будет увидеть в приключениях нашей жизни хотя малые следы Бога, нам благодеющего, а беседовать с Ним лицом к лицу предоставим Моисеям и Давидам. Господь и так сотворил для всех нас много чудес: извлек нас из ничтожества, искупил кровью Сына Своего, освятил Духом Святым, и за эти чудеса мы еще ничем не заплатили. Одно только чудо, коего мы должны ожидать в жизни от Господа и коего Он ожидает, может быть, от нас, — это исправление нашего сердца, обновление нашей жизни, духовное воскресение. Вот этого чуда если не найдет кто в своей жизни, — то горе ему, горе!
   Каким еще недостаткам подвергаются ищущие в своей жизни следов Промысла? Большей частью ограничивают действия его одними собою, а в себе — временными выгодами, телесной жизнью. Какая нужда, что известное бедствие наше было весьма поучительно для других и некоторые, воспользовавшись нашим опытом, обратились на путь правый? Если мы сами не ощутили от него значительной пользы, то неужели сего достаточно уже, чтобы в нем не усматривать Промысла? Какое дело, что некоторые горестные случаи были для души нашей истинным врачевством, раздрали пред очами нашими завесу, за которой скрывалась наша душевная погибель, возвратили нам добродетель, давно потерянную? Если от них расстроилось наше внешнее состояние; если урок, ими преподанный, сопряжен с ущербом нашего здоровья или чести: то случаи эти не от Бога, они постигли нас без промысла. Таковы правила суждения у нашего самолюбия, у нашего невнимания ко благу ближних и к собственному благу души нашей! Ужели и Промысл Божий должен сообразоваться с ними? Ужели потому, что «око наше лукаво» (Мф. 20:15), и Ему надо перестать быть благим? Нет, любовь Божия выше всех нас и потому объемлет собой всех братии наших, чрез бедствия одного научает других, счастьем некоторых назидает всех, дабы, таким образом, снова соединить всех нас, кои непрестанно разрываем союз единства.
   При столь многих причинах, препятствующих нам видеть в своей жизни следы Промысла Божия, удивительно ли, что многие не видят его? Не видят, ибо не знают хорошо своей жизни, не внимательны к самим себе; не видят, ибо останавливаются на поверхности событий, не проникают до основания их, где сокрыта рука Промысла; не видят, ибо хотят видеть тогда, когда взор помрачен, не там, где должно, не в том виде, в каком Промысл являет себя; не видят, наконец, ибо суждением о путях Промысла управляют самолюбие и страсти. Освободим себя от этих недостатков, будем в суждении о путях Божиих неуклонно следовать правилам противоположным, и мы вскоре опытно узнаем, что Господь не далек (Деян. 17:27) от каждого из нас (из проп. Иннокентия, архиеп. Херсонского).

Б. Промысл Божий во всемирной истории рода человеческого

1. Следы промысла Божия в древней истории народов

   Обратимся прежде всего к библейской истории. Возьмем пример братьев Иосифа. Лично они одушевлены были одной целью — отделаться от своего брата Иосифа, любовь к которому со стороны их престарелого отца возбуждала в них неукротимую зависть. И они действительно достигли своей цели, когда продали бедного юношу измаильтянам, в свою очередь, измаильтяне выгодно перепродали купленного ими юношу на берегах Нила и, следовательно, тоже достигли своей цели. Ни те, ни другие не сознавали, что они достижением своих целей содействовали какой-то высшей цели, а в частности, для братьев эта высшая цель была даже и нежелательна, если бы даже они и сознавали ее. Проявив крайнее бесчеловечие к своему брату, они более всего, конечно, желали, чтобы уже никогда не встречаться с ним, а тем менее в таких условиях, при которых они оказались бы в зависимости от него. А между тем, все так именно и случилось. Продавая Иосифа измаильтянам, они несознательно исполняли высшую волю Промысла, который направлял свой избранный род в Египет, чтобы там он, воспитавшись в недрах самого цивилизованного народа в мире (притом без опасения слиться с ним, потому что египтяне сильно чуждались всех других народов, как нечистых), мог возрасти в целый народ, чтобы затем занять свое всемирно-историческое положение в человечестве в качестве света для него. Конечно, Бог, как всемогущий распорядитель судеб лиц и народов, мог достигнуть этой цели и прямо — повелев, например, Иакову переселиться в Египет. Но тогда всемогущество Божие действовало бы прямо подавляющим образом, и исторический процесс был бы просто механическим. Между тем, в действительности событие совершилось так, что в нем частные человеческие цели, достигаемые собственным самоопределением человека, привели к высшей цели совершенно свободно, и потому исторический процесс в данном случае получает характер нравственный. А такой только процесс и может быть назван вполне историческим, в отличие от процесса механического — в неодушевленном или одушевленном, но не разумном мире. Превосходство нравственного процесса над механическим заключается в том, что он именно представляет из себя систему воспитания. Ведь сущность и задача воспитания в том и состоит, чтобы, предоставляя человеку уклоняться от высшей цели, тем самым предоставлять ему возможность опытом познавать результаты своих действий, а в конце концов, приводя человека к определенной цели, давать ему полную возможность оценить свои предшествовавшие действия с высшей, нравственной точки зрения и таким образом подвергнуть их беспристрастному суду и собственной совести, и истории. Можно себе представить, какой великий урок вынесли братья Иосифа из всех перипетий их встречи со своим некогда проданным братом, когда он явился пред ними в качестве великого властелина могущественной монархии, как громко говорила в них совесть, воспроизводя пред ними некогда содеянное ими злодеяние: недаром они и после опасались, как бы Иосиф не вздумал отомстить им (Быт. 50:15) за причиненное ему некогда зло. Но Иосиф в своем ответе им торжественно выразил принцип исторического процесса с высшей провиденциальной точки зрения, когда сказал им: «Не бойтесь: ибо я боюсь Бога. Вот, вы умышляли против меня зло; но Бог обратил это зло в добро, чтобы сделать то, что теперь есть: сохранить жизнь великому числу людей» (Быт. 50:19—20). Последнее выражение имеет особенно знаменательный смысл: продавая Иосифа, братья тем самым совершали нечто вроде убиения его — по крайней мере, для себя и отца; а между тем, это бескровное убийство, в конце концов, привело к тому, что через него спасена была жизнь не только самих братьев во время голода, но и жизнь целого народа в Египте — во время знаменитого семилетнего голода.
   Конечно, чтобы мог быть достигнут этот великий результат, должен был совершиться целый ряд промежуточных событий, которые с известной точки зрения кажутся совершенно случайными. В самом деле, может показаться случайным, что, когда братья раздумывали, как им отделаться от Иосифа, на горизонте показался караван измаильтянских купцов, который и навел братьев на мысль воспользоваться этим случаем. Случайно, по-видимому, измальильтяне продали Иосифа придворному сановнику Потифару, в доме которого ему пришлось встретиться с сомнительной нравственности госпожой, которая притом, после известной неудачи в достижении своей цели, оклеветала невинного юношу и конечно, с бессердечной злобой, обманувшейся в своих низких расчетах женщины, настояла на том, чтобы Потифар подверг его беспощадному наказанию, лишив свободы через заключение в тюрьму. Все это по видимости случайно, и с простой человеческой точки зрения тут нет ничего провиденциального. Но, как говорит Боссюэт, то, что в наших глазах есть случай, в действительности есть преднамерение высшего Разума. И действительно, если мы возьмем этот факт во всем его объеме, то увидим, как все эти случайности составили из себя поразительную цепь фактов, необходимо приведших к той конечной цели, которая имелась в виду. Ведь не покажись в этот самый день измаильтянский караван, озлобление братьев могло бы привести и прямо к убийству Иосифа. Затем, продай измаильтяне Иосифа не Потифару, а какому-нибудь заурядному египтянину, весь последующий ряд событий не совершился бы: Иосиф не встретился бы со сластолюбивой госпожой, не ввергнут был бы в привилегированную темницу, не встретился бы там с подвергшимися немилости сановниками фараона, не истолковал бы им снов, о нем не доведено было бы до сведения фараона, он не сделался бы министром Египта, не сделал бы хлебных запасов во время урожаев и погиб бы сам во время наступившего голода, а вместе с ним погибли бы его братья, его престарелый отец и масса египетского народа. Если же все это случилось как раз наоборот, то все эти случайности ясно свидетельствуют, что в основе их действовала высшая Разумная сила, сумевшая примирить то, что на простой взгляд кажется случаем, с тем, что даже и на простой взгляд уже оказывается разумной необходимостью. И эта сила, конечно, есть не что иное, как промыслительная воля Божия, все направившая к предопределенной цели таким путем, который нисколько не затрагивал личного самоопределения действовавших в этом сложном событии людей. Утверждать после этого, что здесь совершилась простая игра случайностей (как должна утверждать всякая теория, не признающая идеи Промысла), значило бы утверждать, что из случайно взятой и брошенной на воздух глины может когда-нибудь «случайно» образоваться какое-нибудь художественное скульптурное произведение.
   При посредстве совершенно такого же ряда «случайностей» состоялось и освобождение выросшего на берегах Нила избранного народа от рабства египетского. В самом деле, народ, который предназначался быть носителем великой истины искупления для распространения ее в человечестве, видимо погибал в Египте: жестокий деспотизм фараонов изобретал все новые и новые тягости, чтобы подорвать силы молодого народа, сокрушить его жизненность и превратить в своего вечного дарового раба. Издан был даже кровожадный закон об умерщвлении всех новорожденных мальчиков, и конечно только безнадежное отчаяние Амрама и Иохаведы подсказало им мысль — положить своего новорожденного сына в корзинку и спустить ее в реку в чащу папирусного камыша, чтобы он, если уже погибать ему, лучше погиб неведомой для них смертью, чем быть убитым на глазах своих родителей. И конечно этот бедный мальчик мог погибнуть от многих смертей: он мог быть залит водой, задохнуться в пеленках, мог быть, наконец, пожран первым случившимся поблизости крокодилом; но ничего этого не случилось, а случилось то, что бедный мальчик найден был царской дочерью, которая сжалилась над ним, усыновила его и дала ему блистательное образование, «посвятив его во всю мудрость египетскую» (Деян. 7:22). А так как этот мальчик был не кто иной, как Моисей, великий освободитель и законодатель народа, которому для совершения своего великого дела нужно было лично сталкиваться с фараоном и вести борьбу с ученейшими жрецами и мудрецами Египта, то весь этот ряд случайностей ясно обнаруживает лежащую в их основе разумную волю, направлявшую все к определенной разумной цели. Эта разумность воли особенно ясно обнаруживается еще в том, что чудесное совпадение этих случайностей произошло не в жизни кого-либо другого, а именно Моисея. И другие родители наверно прибегали ко всевозможным способам для спасения жизни своих новорожденных малюток, но ни один из них не был усыновлен дочерью фараона; да если бы даже кто-нибудь из них и был усыновлен или вообще каким-нибудь образом принят при дворе, то все-таки, не обладая несокрушимой самобытностью гениальной натуры Моисея, он легко превратился бы в честолюбивого царедворца, для которого личные интересы были бы выше всего на свете, стал бы стыдиться своего происхождения от жалкого и презираемого всеми народа, вполне отрекся бы от него, и, конечно, из него вышел бы придворный льстец или великосветский нуль, а не великий избавитель народа и мудрейший законодатель в мире. Если и здесь действовал простой случай, а не премудрый Разум, умеющий из случайного калейдоскопа фактов создавать стройный план мироправления, — предполагать это значит предполагать, что от случайного вулканического сотрясения гранитных гор может случайно образоваться Исаакиевский собор...
   Мы берем эти примеры из библейской истории, потому что эта история ярче изображает пути Промысла Божия в судьбах человека, чем история всякого другого народа. Но параллельные факты можно указать и из истории других народов. При этом прежде всего нужно заметить, что действие Промысла отнюдь не ограничивается только избранным народом. Оно простирается и на все человечество, хотя и не в одинаковой степени. Как солнце, освещая всю землю, однако же на одни страны изливает всю свою согревающую и озаряющую силу, а другим предоставляет пользоваться только отражением слабых и косвенных лучей, так и Промысл Божий распространяет свое руководящее действие не одинаково, а по мере того, насколько известный народ стоит ближе к центру духовной истины, к солнцу религиозной правды, не оставляя однако же без высшей помощи в деле достижения высшего блага ни один народ в истории человечества. Здравая богословская мысль никогда не отрицала того положения, что и языческие народы, отпавшие от истинного Бога и служившие в своей слепоте идолам, не были окончательно оставлены Богом и Промысл вел также и их, хотя и иными путями, путями заблуждения, к общей цели человечества. Различие между ними и избранным народом состояло лишь в том, что языческие народы, как самовольно отпавшие от Бога, были более предоставлены самим себе, чтобы до конца обнаружить то, к чему может привести богоотступничество, чтобы до дна испить горькую чашу своих греховных страстей, опытом познать всю беспомощность человека в состоянии его богооставленности и вследствие этого сознательно и с чувством глубокого нравственного раскаяния опять прийти к исканию собственным разумом того Бога, Который некогда был отвергнут им. И вся история древнего языческого мира представляет поразительное доказательство этого.
   Вся история народов должна бы представлять лишь картину разрозненных целей, постоянно сталкивающихся между собой и взаимно подавляемых — в чисто эгоистических расчетах. Но в действительности эта история вовсе не представляет такого безотрадного хаоса. Напротив, мы видим, что хотя отдельные народы преследовали исключительно свои национальные интересы, однако в то же время каждый из них несознательно трудился и для другой, высшей цели. Какая-то высшая воля незримо направляла их так, что они, работая по своему сознанию только для себя и достигая только своих целей, в то же время работали для всего человечества и достигали его высшей идеальной задачи. Теперь уже не может подлежать серьезному оспариванию тот факт, что вся история древнего мира представляла подготовление к христианству и к этой именно цели несознательно направлялись усилия народов. Ассирияне, например, ведя свои кровожадные войны, конечно имели в виду только удовлетворение своей алчности и хищничества; но вместе с тем, они же впервые силой оружия начали сближать и объединять между собой дотоле совершенно разрозненные народы, и в этом отношении уже работали в интересах человечества. Египтяне также вырабатывали материальную культуру и развивали свою мудрость конечно только для себя, вследствие чего даже всячески сторонились от всего окружающего мира. Но эта культура однако сделалась общечеловеческим достоянием, так как окружающие народы из алчности или зависти стремились воспользоваться ее плодами: грозные воители грабили Египет и увозили с собой громадные массы сокровищ, которые ложились в основу материального развития их собственных стран. Финикияне вели торговлю из своих национальных интересов, а между тем, служа торговыми посредниками между отдаленными и отчужденными народами, они пролагали пути к единению между ними, сближали их между собой, возбуждали соревнование в производительности и содействовали общему умственному развитию. Какое громадное значение для общечеловеческой цели имели эти алчные и в общем крайне недобросовестные торгаши (такой именно худой славой они пользовались у всех древних народов), показывает тот факт, что эти именно торгаши впервые выработали (из египетских или вавилонских знаков, это еще нерешенный в науке вопрос) алфавит, который лег в основу алфавитов всего цивилизованного мира. Сближение народов, начатое завоевателями и продолженное торгашами, нуждалось в более прочной основе, соответствующей более благородным стремлениям народов, и эта основа была выработана греками, которые, обладая высоким художественным чутьем и силой философского мышления, выработали выразительный, гармоничный и точный язык, способный выражать глубочайшие оттенки мысли и чувства, и создали глубочайшую философию, способную обнимать самые возвышенные истины. Свои умственные сокровища они вырабатывали только для себя, видя в них гордость и славу своего национального гения и считая другие народы неспособными к ним. Но этот национальный эгоизм разрушен был Александром Великим, который, опять руководясь чисто национальной задачей — отмстить персам, предпринял великий поход в Азию, и этот поход имел громадное значение для распространения эллинизма во всех его формах среди народов этого обширного материка. Греческий язык и греческая литература сделались модными во всем образованном мире, и всякая мысль, воплощенная в греческую форму, могла быстро становиться достоянием всего образованного, читающего человечества по всему Востоку. Оставался в стороне еще Запад, но и он скоро введен был в общечеловеческую семью народов. Там явился и с чудесной быстротой развил необычайное могущество римский народ — народ, который выше всего на свете ставил внешний правовой порядок. А в таком именно внешнем правовом порядке теперь более всего нуждался мир, который достиг высокой степени культуры, но не выработал общечеловеческого права и, поделенный на неравные политические группы, вел страшную самоистребительную войну. И вот римский орел, взмахнув своими могучими крылами, двинулся на завоевание мира, и через несколько столетий разбойничий притон на берегу Тибра разросся в мировую столицу. Все народы, как цивилизованного Востока, так и варварского еще Запада, склонились перед этим орлом и подчинились введенному им повсюду правовому порядку, в силу которого прекратились все взаимоистребительные войны и повсюду водворился мир. Введя в пределы своего завоевания Грецию, подчинив ее своему оружию, Рим сам пленился ее культурой и, таким образом, приобщился к общечеловеческой культуре. И вот таким именно изложенным путем древний мир пришел к тому, что он весь объединен был и духовно, и политически: все прежде разделявшие мир грани, служившие препятствием к взаимообщению народов, теперь были устранены; всякое слово на греческом языке могло разноситься по всему миру, и всякий проповедник, пользуясь правами римского гражданства, мог беспрепятственно разъезжать по всем странам, пользуясь при этом великолепными военными дорогами на суше и правильными рейсами кораблей на море. Ясное дело, что только сознательная воля могла из хаоса международных эгоистических отношений создать столь чудесные условия для распространения истины, и когда ложь собственно языческого миросозерцания была раскрыта философами, подорвавшими веру в богов и произведшими в народах духовную пустоту, которую они и жаждали заполнить истиной, — тогда-то именно в отдаленном уголке презираемой Иудеи родился Тот, Кто был истиной и светом миру, и подготовленные народы с благоговением преклонились пред Ним.
   Таким образом, мы видим, как чисто национальные, эгоистические цели отдельных языческих народов древности послужили в руках высшей воли средством приготовления древнего мира к христианству как цели общечеловеческой. Для осуществления этой цели требовалось конечно множество всяких средств, и эти средства всегда оказывались в высшей степени целесообразными, даже в тех случаях, когда они, по-видимому, должны были иметь как раз обратное значение. В самом деле, что по видимости общего между войной, предпринимаемой из чисто национального чувства мщения, и объединением народов на почве общей высокоразвитой культуры? А между тем, такой именно результат имел поход греческого героя в глубь Азии — против персов. Римляне, прежде всего, конечно руководились в своей завоевательной деятельности жаждой властолюбия и алчностью — мотивами, совсем не пригодными для водворения мира на земле; а между тем, их завоевания привели к объединению всех народов под одним правовым порядком, который действительно водворил мир на земле. Таких примеров можно бы указать множество, и они показывают, как высшая воля умеет обращать на достижение своей цели даже совершенно противоречащие ей средства. Затем, в самом процессе этого громадного подготовительного труда встречаются моменты, когда вся судьба мира, так сказать, висела на волоске, и случись что-нибудь иначе, весь дальнейший ход истории мог бы, а по человеческому рассуждению и должен бы, получить совершенно иное направление. В самом деле — поход Александра Великого в Азию имел решающее значение для торжества греческой культуры в мире; а между тем, этот поход мог бы и не осуществиться, если бы не произошло одной ничтожной случайности, именно, если бы в 337 году, во время своего брачного пиршества, Филипп Македонский не поскользнулся и не упал. Во время этого пиршества, как известно, Филипп, раздраженный на своего уже взрослого тогда сына Александра, бросился на него с обнаженным мечом и несомненно заколол бы его, но от порывистого движения поскользнулся и упал, и этот случай спас жизнь величайшему герою в мире. Но если эта ничтожная случайность спасла для мира величайшего гения, бывшего столь необходимым для достижения великой мировой цели, то другая случайность преждевременно отняла его у истории. Эта случайность была преждевременная смерть, скосившая его, как известно, в 32-летнем возрасте, когда он, только что закончив свое завоевание мира, стал строить план основания всемирной монархии. Смерть его не раз оплакивалась и древними, и новыми историкам, которые справедливо указывали на этого ужасного врага, весьма часто своей косой сражающего людей в тот именно момент, когда они, достигнув цели своей жизни, думают воспользоваться плодами своих страшных усилий. Не умри Александр в столь раннем возрасте, он конечно закончил бы предпринятое им дело, основал бы могущественную монархию, которую в целости передал бы своему преемнику. Вся последующая история могла бы получить совершенно иное направление. Но смерть одним ударом разрушила все возможности — и если внимательно всмотреться в ход исторических событий, то это было во всех отношениях к лучшему для человечества. В самом деле, если бы Александр действительно основал всемирную монархию, то эта монархия, как состоящая, главным образом, из стран Востока, по необходимости сделалась бы деспотической — с ее обычным произволом и недостатком справедливости; даже если бы в ней восторжествовал греческий элемент, то и в таком случае в ней во всей силе проявилась бы греческая неспособность к политической организации и началась бы бесконечная путаница политических страстей, интриг и соперничества между ее отдельными областями. Наконец, объединенный политически эллинизм по необходимости встретился бы с Римом, Восток столкнулся бы с западом, и от этого столкновения двух великих завоевателей потряслись бы основы мира, и во время исполинской борьбы погибли бы многие города и целые народы. Все эти бедствия были устранены одной случайностью — смертью Александра, и вследствие этого все случилось именно так, как и должно было случиться по плану исторического движения: грандиозный план восточной всемирной монархии рушился, преемники Александра поделили между собой великую добычу гениального завоевателя, крайне ослабили себя и, чувствуя свое политическое и военное ничтожество, не задавались уже никакими завоевательными замыслами, а полагали свою честь в том, что и было несознательной, но главной задачей Александра, именно сделались страстными поклонниками и распространителями греческой культуры, которую и водворяли повсюду. Когда же они, таким образом, закончили дело эллинизма, то Рим мог без всякого труда, часто одним страхом своего имени, ввести их в сферу своей всемирной монархии с ее правовым порядком, долженствовавшим водворить на земле человеческую справедливость как подготовление к явлению правды Божественной. Наконец, в этом процессе был еще один великий момент, когда судьба мира висела на волоске. Это было в 216 г., когда происходила борьба на жизнь и смерть между Римом и Карфагеном. Карфаген в лице своего военного гения Ганнибала видимо брал перевес, и Рим стоял на краю гибели. Сделай он еще один шаг, и Рим погиб бы, а вместе с ним погибла бы и вся римская цивилизация; с всемирно-исторического поприща сметен был бы народ-цивилизатор, водворивший по всей западной Европе начала своего права, которыми она в значительной степени живет и доселе; полудикие народы ее сделались бы рабами Карфагена, который внес бы в них разрушительный яд своей торговой эксплуатации, своей бесчестной политики и своего безнравственного, развращающего культа. Одним словом, вся судьба западного мира изменилась бы в корне. Но этого не случилось — и просто потому, что сами же карфагеняне, в своем непостижимом ослеплении, из-за своих партийных счетов не дали вовремя надлежащего подкрепления своему герою-победителю и тем самым спасли великого западного цивилизатора, а себе вырыли историческую могилу. Поистине, можно сказать с Боссюэтом, что «Бог с высоты небес держит в Своих руках бразды всех царств», и когда Он хочет ниспровергнуть царство, то ослепляет мудрость человеческую и спутывает советы ее, так что народы сами неудержимо стремятся К своей погибели. (Извлеч. в сокращ. из брош.: А. Лопухин. Промысл Божий в истории человечества.)

2. Следы Промысла Божия в судьбах новейшего человечества

   Прежде всего, мы можем указать на тот самоочевидный факт, что новейший христианский мир, как более зрелый, пользуется в своей жизнедеятельности гораздо большей свободой самоопределения, чем древний избранный народ, который в сущности находился под игом закона, определявшего всю его жизнь — до мельчайших подробностей. Это, очевидно, высшая ступень воспитательного процесса. Сообразно с этой ступенью зрелости, воспитываемому предоставляется больше возможности извлекать собственными силами уроки для себя из собственных житейских испытаний, так как это именно воспитание глубже захватывает все существо человека, чем внешние наставления и правила. И вся христианская история есть именно непрерывный ряд подобных воспитательных испытаний человечества, заканчивавшихся обыкновенно глубоким и плодотворным уроком для него. Так, уже с первых веков христианства мы встречаемся с тем фактом, что, злоупотребляя свободой, массы христиан уклонялись от истины Евангелия и впадали во всевозможные сектантские бредни, неизбежно сопровождавшиеся крайней распущенностью и упадком нравственности. Но этот печальный опыт немедленно вызывал реакцию, и плодотворным результатом его было то, что сущность христианского вероучения была точно и подробно определена на Вселенских соборах.
   Когда, однако, и Вселенские соборы не в состоянии были обуздать церковного и умозрительного своеволия еще недостаточно проникшихся духом Евангелия народов, и по всему Востоку продолжалось пагубное религиозно-нравственное брожение, проявлявшееся во множестве возникавших и исчезавших сект, которые дерзко разрывали Церковь и злоупотребляли свободой, то оказалось необходимой более сильная мера. Для очищения Церкви от накопившейся в ней сектантской и нравственной скверны нужен был бич, который в лице лжепророка и совершил свою очистительную работу. Как буря очищает застоявшуюся атмосферу, так и ислам, подобно буре пронесшись по всему Востоку, очистил христианский мир от накопившихся в нем миазмов, поглотив в себя все негодные для Церкви элементы. Вместе с тем ислам, представляя собой новую форму подзаконного ига, как бы нарочито создан был для того, чтобы самим своим существованием представлять глубочайший контраст христианству, наглядно показывая все преимущество его, как царства свободы. Понятным с этой воспитательно-промыслительной точки зрения становится и распадение христианства на враждебные между собой общины. Происхождение различных вероисповедных форм с достаточностью объясняются отчасти неспособностью человеческого ума, в отчуждении его от авторитета веры, обнять истину христианства во всей ее полноте и отчасти злоупотреблением христианской свободой — в предпочтении национально-культурных интересов интересу вселенской истины. С этой стороны, разделение христианства, таким образом, есть зло или, поменьшей мере, выражение духовной немощи. Но с высшей точки зрения, и оно не лишено глубокого значения и есть один из существенных элементов в деле воспитания христианского самосознания. В каждом из главных вероисповеданий выразилась особенно какая-либо одна из сторон христианства, и вследствие этого могла получить такое развитие, какого она не могла бы иметь при отсутствии разделения. В самом деле, в римском католицизме с необычайной силой развилась внешняя юридическая сторона христианства до такой степени, что Римская Церковь в период ее высшего развития могла чисто внешним авторитетом сдерживать и подавлять самые грубые страсти диких и цивилизованных варваров и тем несомненно оказала громадную услугу новейшей культуре, единогласно признаваемую историками. С другой стороны, протестантизм, являясь необходимым противовесом чрезмерному развитию папства, имел свое особое воспитательное значение. В нем особенно развилась внутренняя, умозрительная сторона христианства, и в те периоды, когда православный Восток застыл в своей умственной жизни под страшным гнетом ислама, а римско-католический Запад под всеподавляющим авторитетом папства, в протестантском мире свободно развивалось христианское умозрение, и хотя оно и уклонялось от строгих начал вселенского христианства, однако, несмотря на это, дало богатейшую пищу для духовной христианской жизни, и плодами протестантского богословия пользовались и не перестают пользоваться даже православные народы, особенно в борьбе с римским католицизмом. Вместе с тем, оба западные вероисповедания, представляя собой две крайние противоположности в понимании христианства и, следовательно, две односторонности, по необходимости должны вести постоянную борьбу, и из этой полемической борьбы логически выясняется односторонность их обеих, является необходимость найти для них всеобъемлющий синтез, и этим синтезом для всякого серьезного и беспристрастного ума оказывается воззрение, тождественное с православием, как это и сказалось во многих новейших сочинениях и даже в целых движениях, как старокатолическое. Отсюда западные вероисповедания, содействуя каждое со своей стороны развитию христианского самосознания, составляют воспитательные ступени к уяснению несравненного сокровища вселенского православия, для которого они вместе с тем служат часто возбуждающими жизнедеятельность мотивами. И не раз на опыте оказывалось, что сами православные тогда только начинали понимать и ценить православие, когда они знакомились с западными вероисповеданиями и получали возможность для сравнения. Да и в народах православных деятельность православной мысли и жизни всегда особенно возвышалась в те периоды, когда им приходилось близко сталкиваться с народами инославными и защищаться от их нападения с оружием ли в руках, или пером и чернилами, на поприще духовного состязания.
   В разделении христианского мира затем сказалась еще одна самая важная сторона промыслительного воспитания человечества. Хотя весь христианский мир есть избранный, свет для мира языческого, однако как в древнем избранном народе были особые избранники, более соответствовавшие идее избрания, чем остальной народ, для которого они служили примером и обличением, так и среди христианских народов сама идея воспитания требует особого избранника, который бы служил светом и воплощением вселенской истины христианства во всей ее полноте. Западные народы хотя и оставались в сущности христианами, однако в значительной степени позволили себе увлечься своими земными идеалами, в жертву которым они принесли вселенскую истину. Вследствие этого, они стали больше преуспевать в материальной земной культуре, и образ Христа для них слишком часто стал затеняться идолом национальных интересов. Сам план воспитания требовал выставить противовес им — в лице народа, который больше всего в мире ценил бы Христа, хотя бы это временно и ставило его ниже других народов в успехах земной культуры. Какой это именно народ, на это может ответить только история. Но, конечно, это народ, который воплощает в себе не одностороннюю, а вселенскую истину христианства, именно народ православный. И благо тому народу, который вовремя поймет свое высшее назначение в истории и своей свободной самодеятельностью будет содействовать целям своего избрания, а не отрекаться от возложенного на него высшего призвания — во имя туманного космополитизма.
   Настоящий мир находится в процессе воспитания, и никто не может сказать, что ожидает его в будущем. Но одно, несомненно, бросается в глаза наблюдателю исторических судеб, именно, что если православие есть свет христианскому миру, то носящим его народам приходилось и приходится более всего испытывать на себе жезл наказующей любви и правды. В самом деле, православный Восток с его народами более всего испытал исторических невзгод, и в то время как западные народы могли свободно жить и развиваться, православные народы томились под тяжким игом азиатских варваров, всей своей тяжестью обрушившихся на них как на передовых стражей христианского мира. Целые века православная Россия томилась под игом монгольским, и целые века православная Греция изнывала, да еще и теперь в главной своей части находится под игом турецким, тяготевшим и над балканскими славянами. Никакая человеческая логика не в состоянии вполне объяснить себе этой тайны промыслительного домостроительства во всей ее полноте, и в этом отношении пути Божии неисповедимы. Но в полном неведении мы однако же не оставлены, и уже теперь один край тайны явно приподнят историей. И тут, прежде всего, открывается великая истина, что Бог наказует его же любит. Избранники Его подвергаются самым тяжким на человеческий взгляд испытаниям, составляющим, однако же, благо и для них, и для всего мира. То же самое сказалось и в этом факте. Православная Византийская империя подверглась тяжкому игу Магомета, водрузившего полумесяц на самых величавых храмах христианства и наложившего тяжелое иго на православные народы на целые века. Но если всмотреться ближе, то оно не лишено было и весьма благих результатов. Так, после завоевания Константинополя, избегая жестокого ига варваров, массы греческих православных ученых переселились на запад и там своей православной ученостью оплодотворили мертвую схоластику латинства и несомненно содействовали тому великому возрождению наук и искусств, которое привело к порыву западного мира сбросить с себя иго латинства и восстановить более чистое, более близкое к вселенской истине христианство. Это было чистое благо для западного мира. Но бедствие не лишено было своей доброй, и при том глубоко важной, стороны и для самого православного Востока. Под тяжелым игом он прекратил свое духовное развитие и тем с большей преданностью стал хранить вверенные ему сокровища православия. Отчужденный от сношения с Западом, он остался в стороне от его пагубного во многих отношениях влияния, сделался недоступным для посягательств папства и в полной неприкосновенности, подобно тому как египетская древность во всей ее неприкосновенности сохранилась в каменных гробницах, сохранил древнее православие до настоящего времени, когда ему суждено вновь выступить на поприще всемирно-исторической жизни. Вместе с православием сохранили свою историческую жизненность и православные народы греко-славянского мира, и конечно не случайно то поразительное явление, что те из славянских народов, которые в течение целых веков томились под тяжким турецким игом, теперь опять выступают на поприще всемирно-исторической жизни — свободные и в политическом и духовном отношении, между тем как их западные братья, не находившиеся под этим игом, теперь находятся и в политическом и духовном рабстве, во всяком случае не имеют ни политической, ни религиозной самостоятельности, будучи поглощены инославным Западом.
   Еще с большей поразительностью та же сторона промыслительного воспитания выступает в судьбе православного русского народа. Во многих отношениях это народ в полном смысле многострадальный, и жезл высшей любви и правды часто карал его в истории с необычайной суровостью. В самый расцвет его юношеской силы, когда все, по-видимому, обещало ему великую и светлую будущность, он был задавлен и сокрушен дикой азиатской ордой, которая наложила на него свое тяжкое иго на целые века. Вопль отчаяния разнесся по всей русской земле, и мудрейшие сыны ее терялись в догадках о тайне неисповедимых путей Промысла, да и доселе многие историки не видят в монгольском иге ничего, кроме великого зла, продолжающего сказываться в жизни и теперь. А между тем, стоит только взглянуть на это бедствие с другой, высшей точки зрения, и все представится в ином свете: тяжкое бедствие окажется любящим наказанием, принесшим чудесно добрые и великие плоды. В самом деле, монгольское нашествие застало русский народ в тот самый момент, когда славянская рознь довела его до наиболее пагубного политического разъединения, когда княжества истощали друг друга в нескончаемых междоусобицах и когда начались уже опасные попытки вмешивать иноземцев в свои внутренние дела. Ясно, к чему могло бы привести это. Инославный Запад не преминул бы наложить свою коварную руку на эти обессиленные взаимной враждой княжества, и за этим неминуемо последовало бы духовное рабство, которому и подверглись западные славяне. Тогда, несомненно, гораздо лучше было отдать в рабство свое тело, чтобы спасти душу, и в такое-то физическое рабство русский народ повергнут был монголами. Конечно, тяжки были страдания православного русского народа, и вопль летописцев, оплакивавших дымящиеся развалины городов и весей, не может не трогать сердца даже в настоящее время. И, однако, из этого великого бедствия вышло великое благо. Под тяжким испытанием рознь прекратилась, Русь начала собираться, нашла себе устойчивый центр тяжести в Москве, и, все более и более стягивая к этому центру свои народные силы, она выросла в могучее государство, пред которым в изумлении остановились западные народы и затрепетал ислам. Россия стала именно тем, что она теперь есть, т. е. могущественной хранительницей вселенской правды христианства, русский же народ, являясь в своей церковной жизни носителем вселенской истины, начинает пред лицом мира обнаруживать силу и мощь, возбуждающие невольное удивление изживающегося в своей односторонности инославного Запада. (См. брош.: А.П. Лопухин. «Промысл Божий в истории человечества».)
Приложение
А. Промысл Божий и наука
   Христианское учение о Промысле Божием не только не противоречит здравым естественно-научным понятиям о мире, но и требуется ими. Это должно сказать не только: а) о естественном, но и об б) сверхъестественном Промысле.
   а) Сущностью первого вида Промысла, или естественного Промысла, предполагается неизменность и неразрушимость естественного порядка в природе или ее законов, данных Творцом, их полная неприкосновенность. Прекрасное разъяснение этого вида Промысла находим у проф. В.Д. Кудрявцева: «Если законодателем мира мы должны признавать Существо высочайше разумное, то не естественно ли предположить, что и законы, Им данные, как наиболее разумные, будут постоянными и неизменными и что Он будет править миром при помощи тех же законов, которые Им даны, а не нарушая и постоянно изменяя их. Божественное мироправление при совершенстве Божества иначе и не может быть мыслимо, как при возможно точном сохранении тех законов и сил, которые существуют в природе, при осуществлении идеи и цели мира при тех условиях, какими определяется нормальный порядок вещей. Итак, естественная законосообразность мира, неизменное господство законов физических, самостоятельность действий существ разумных — все это не может колебать мысли о Промысле. Промысл мы должны представлять не в виде только вторжений сверхъестественной силы в естественное течение вещей, но как постепенное и гармоническое осуществление разумной цели мира при самостоятельности его сил и законов. Следов Божественного мироправления мы должны искать не в одних только сверхъестественных событиях, но прежде всего и главным образом в обыкновенном законосообразном порядке природы физической и духовной» (Начальные основания философии. Изд. 2-е. Москва, 1891. Стр. 187—188). Все эти мысли находят себе полное признание и в среде лучших представителей точной науки.
   б) Неправильными изъяснениями второго вида Промысла, сверхъестественного, или чуда, в богословии науке давали повод бояться нарушения порядка в природе при сверхъестественном воздействии на нее Бога. Но эта боязнь становится неосновательной ввиду установленного теперь понятия о чуде, исключающего всякую мысль о его противоположности природе; напротив — предполагающего природу в качестве одного из необходимых своих составных элементов. В частности, неприкосновенность данного порядка природы при сверхъестественном Промысле настолько обстоятельно демонстрирована в апологетике и христианской философии, что здесь достаточно указать лишь кратко на добытые результаты. Она может быть выяснена а) аналогией с человеческой деятельностью в природе... «Что (чудеса) своим существованием не нарушают законосообразность (природы), самое ясное доказательство тому — произвольные действия человека на природу. По отношению к естественному течению природы и они суть также нечто неестественное, т.е. неусловленное самой природой и по отношению к ней внешнее и случайное, однако же они не нарушают жизни и гармонии природы. Человек, например, срубил дерево; гибель дерева в данный момент вовсе не есть что-либо предопределенное естественным ходом законов природы; она есть явление случайное — факт, насильственно, так сказать, введенный в законосообразный ход мира; но нарушился ли этим сколько-нибудь порядок природы? Остановилась ли она в своем течении? Произвело ли это новое явление новый ряд изменений в природе, прерывающих ее гармоническое движение? Срублено ли дерево, останется ли на месте, — мир остается цельным и невредимым. То же самое, очевидно, будет и тогда, если предположим, например, что дерево срублено не рукой человека, но внезапно упало и погибло действием какой-либо сверхъестественной силы; никакого изменения и беспорядка в природе не произойдет» (В.Д. Кудрявцев. Начальные основания философии. Стр. 190). — «Вы утверждаете, что природа непреложна и что я своей молитвой не могу ни изменить, ни задержать течения событий. Верно ли это? Почему же вы, рассуждающие таким образом, совершаете, например, движения? Почему вы ищете пропитания? Почему сеете? Для чего строите? Каждое из ваших действий есть очевидное противоречие вашей системе. Вы утверждаете, что не можете изменить природы и ее законов, а сами каждую минуту изменяете. Вы поднимаете, например, камень и уже этим одним нарушаете закон тяготения, который удерживал его на земле. Вы сообщаете больному и почти разложившемуся члену новую жизнь, которая его должна преобразить; вы прививаете дереву ветвь, которую природа сама по себе не воспроизвела бы никогда; вы превращаете в орудие труда и жизни те грубые силы, которые, будучи предоставлены самим себе, внесли бы всюду разрушение; вы извлекаете из самого яда элемент, который отдаляет смерть: все это вы делаете. Вы постоянно и беспрестанно действуете на мир и на людей. Скажу более: вы иногда противитесь даже Самому Богу вашим своеволием и произволом, а между тем, когда я хочу молиться, вы останавливаете мои порывы, противопоставляя моей молитве неизменность природы» (Берсье. Беседы, изд. 2-е. СПб., 1890 г. Стр. 198—199). — б) Отношение чуда к естественному порядку природы разъясняется аналогией и из самой природы. Чудом, или воздействием высшей Божественной силы на природу, не уничтожаются силы природы, но только препобеждаются и, как низшие, подчиняются высшей и большей силе. Подобное явление мы постоянно наблюдаем в самой природе под формой так называемой нейтрализации сил, явления постоянного, не влекущего за собой никакого нарушения порядка в природе. Оно состоит в том, что при встрече двух разнородных сил одна уступает место другой, парализуется ею; так, химические силы нейтрализуют до известной степени силу тяжести; жизненные, или органические, силы — низшие химические (чем и обусловливается жизнь организма); обыкновенно сила химического сродства найтрализуется силами электричества, теплоты и света; так, проведением электрического тока через воду вода разлагается на составные свои элементы, кислород и водород (т.е. связывающая их сила химического сродства перестает действовать), что достигается нагреванием также воды в ее газообразном состоянии, т.е. пара; углекислота разлагается действием теплоты на окись углерода и кислород (Карпентер, стр. 75); так, общеизвестны также примеры разложения сложных тел действием света в фотографии и в растительном царстве — разложение углекислоты растениями под влиянием света, когда при этом кислород освобождается, а углерод входит в состав растения (Карпентер, стр. 75).
   Согласие учения о сверхъестественном Промысле с воззрением научным на неизменность данного порядка в природе, таким образом, неоспоримо. Но должно сказать и нечто большее этого. Идея о Промысле Божественном вообще, в обоих его видах, не только не отрицается, но предполагается данными научной космологии в качестве основы, на которую она опирается в конце концов, если хочет иметь вид определенного, цельного миросозерцания. Центр тяжести ее лежит в учении о материи и силе, и, кратко, в существенных своих чертах естественнонаучная космология может быть представлена в следующем схематическом виде. Материя есть «нечто» (х) протяженное, сложное, или делимое, непроницаемое, доступное в известной мере внешним чувствам. Движение и покой (относительные) — состояния материи. Главные роды первого состояния материи, т.е. движения, суть движения молярное (движ. массы) и молекулярное (частиц тела). Причина перемен в материи, или, лучше, ее движений, — сила. Сил столько, сколько родов перемен (явлений), или форм движения, в материи. Все перемены, или состояния, материи сводятся к движению, а потому — основная сила есть сила движения. Сущность основной этой силы есть «Неведомое» для науки, но близкое вере Абсолютное Начало всего сущего, Первосила или Верховная сила, т.е. Божество (Перводвижитель, по прекрасному выражению Аристотеля). Только в действии этой силы наука может указать последний источник действий конечных сил природы. Да она и должна сделать это, если не хочет противоречить одному из основных своих законов, гласящему, что каждая сила приводится в действие или обнаруживается под воздействием на нее внешней, или другой, силы (закон перехода потенциальной энергии в кинетическую). Если так, то, без предположения абсолютной и самодействующей силы, мысль наша в конечном объяснении деятельности сил в природе (ее жизни) была бы поставлена в невозможное логически положение: пришлось бы предположить бесконечный ряд конечных сил, взаимно друг друга обусловливающих, — что нелепо. Впрочем, и независимо от указанного научного закона, объяснение господствующего в природе и истории порядка одной механической причинностью, т.е. действием крайне разнородных, часто друг другу враждебных сил и стихий, во всяком случае, ничем не согласуемых в цельное единство и действующих друг от друга независимо, для научной мысли невозможно без предположения верховного и высочайшего разума, всем управляющего. Наконец, нельзя не обратить внимания в заключение и на то, что наука не может и не в праве без противоречия своим началам собственными средствами отрицать (как и утверждать, впрочем) учение о Промысле: ей доступно лишь наблюдение фактов в их внешней причинной связи, а не последнее, или внутреннее, их основание, с точки зрения учения о Промысле, лежащее за пределами области механической причинности в неведомой для нас области высшей теологической причинности. (См.: Светлов, свящ., проф. богословия Киевского университета. Опыт апол. излож. правосл. христ. вероуч. Т. I. Изд. 1896 г.)
Б. Промысл Божий и человеческая свобода
   Образ Божественного Промышления видоизменяется в зависимости от его предметов: иной он в отношении к неодушевленной и неразумной твари, другой — в отношении к разумной твари земли, т.е. человеку (и ангелам). Правда, и в том, и в другом случае — и в области нравственно-разумной, и в области неразумной природы — Промысл Божий не уничтожает действия естественных сил и законов той и другой области явлений, ибо все здесь совершается или создается совокупным действием промыслительной воли Божией и естественных сил твари; но иначе подчиняется воле Божественной тварь неразумная, иначе тварь разумно-свободная. Неразумная тварь безусловно подчиняется намерениям Божественного Промысла; подчинение же человека условное, оно обусловлено его свободой; в первом случае остается во всей силе закон физической необходимости, во втором господствует закон нравственной необходимости, где существо не принуждается, но побуждается к исполнению планов Божественного Промысла, — таким образом, что его свобода остается неприкосновенной.
   Однако при более глубоком исследовании вопроса об отношении Божественного Промысла к человеческой свободе весьма естественно возникают трудности к признанию неприкосновенности человеческой свободы перед Божественным Промыслом. Из учения о предметах Божественного Промышления или из его всеобъемлемости и из всеведения Божия необходимо следует вывод, что Бог от вечности предопределил как в целом, так и в малейших подробностях течение вещей в истории и природе; а из могущества Божия («не изнеможет у Бога всяк глагол» (Лк. 1:37)) следует и тот вывод, что план Божественный, которому подчинено все течение событий в мире, непременно осуществится и осуществляется, т.е. что все должно подчиняться ему с безусловной необходимостью, не исключая человека. С другой стороны, целостность человеческой свободы представляется, по-видимому, невозможной, в связи с безусловностью Божественных определений, ввиду того что разумно-свободная тварь может с сознательным упорством противопоставлять свою немощную волю абсолютной воле Божества (особенно в царстве злых духов). Из сопоставления этих двух сторон вопроса возникает дилемма, по-видимому, разрешимая не иначе, как отрицанием или Промысла для сохранения свободы, или свободы для сохранения Промысла; дилемма эта гласит, что признанием Промысла уничтожается свобода, а признанием свободы уничтожается Промысл.
   Естественный исход из этой дилеммы дается правильным понятием о свободе вообще и о человеческой свободе в частности (настолько, что самой дилеммы при правильном понятии об этом не существует). Трудность значительно уменьшается, когда свободу отчетливо отличают от произвола и разумеют под ней способность воли избирать для деятельности определения или мотивы, какие в бесчисленном множестве отовсюду предоставляются ей (в природе духа, тела, в обществе, внешней природе и т.д.). Если свобода наша состоит лишь в независимом по нашему выбору подчинении тем или иным действующим на нее импульсам (возбуждениям), то, очевидно, что добровольное ее подчинение высочайшему и единственно ценному импульсу — воле Божественной, не есть отрицание свободы; напротив, только подчинением абсолютной истинно ценной воле Божества наша воля восходит на ту ступень, где она становится истинно свободной и возвышается над рабством перед тварью. В глубоком и ясном познании истины жизни, т.е. воли Божественной, действующей в истории и в природе, и во всецелом, добровольном, радостном подчинении ей по любви к ее воплощению во Христе заключается единственное средство освобождения человеческой воли из состояния рабства твари в состояние разума и свободы. «Если пребудете в слове Моем, — сказал Иисус Христос, — то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:31—32). «Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15:15). Итак, Промысл Божий не может сопровождаться отрицанием свободы воли тех, которые стремятся к свободе истинной; что касается других, то они все равно ее не имеют — не имеют истинной и полной свободы. Однако и они (т.е. люди, не стремящиеся достигнуть свободы согласованием своей воли с волей Божественной и не умеющие молиться: да будет воля Твоя!) — и они не совсем лишены свободы в низшем, чисто психологическом значении слова. Если Промысл ограничивает свободу их действий, то свобода желания всегда остается при них. «Свобода созданного существа, — справедливо замечает один богослов, — состоит не столько в совершении действий, сколько в желании действий, возможных по обстоятельствам. Итак, когда Бог отказывает в средствах для выполнения воли, то Он не ограничивает свободы желания и только удерживает последствия желания». В этом, в настоящих земных условиях, полагает сущность свободы (свобода желать) и христианская религия, по учению которой Бог вменяет человеку не столько действия, сколько настроения и побуждения, или намерения, при совершении их; к этому свобода сводится и на практике, или в опыте, что хорошо известно каждому и что прекрасно выражено в одном месте у Шекспира: «Наша воля с волей судьбы расходится так сильно, что нам редко свои намерения исполнить удается. Мысль — наша собственность; ее же исполнение зависит не от нас» (Гамлет, действие 3-е, сцена 2-я).
   Все сказанное об отношении между Божественным Промыслом и человеческой свободой основано на слове Божием. В нем высказываются раздельно две мысли: во-первых, что действия и события и вся жизнь отдельных лиц и народов совершаются по плану, от вечности предопределенному Божественным Промыслом, так что в конце концов и в области нравственно-разумного (истории) «из Того, и Тем, и в Нем всяческая» (Рим. 11:36); во-вторых, планосообразный ход исторических и частно-индивидуальных событий по предопределению вечному не исключает некоторого места и для человеческой свободы; предведением абсолютно ясновидящего ума Божия отведено место в плане мироправления человеческой свободе — таким образом, что он и в подробностях согласован с ней и рассчитан на сохранение ее без ущерба окончательному результату, или цели, плана. Свобода сохраняется, кроме того, вышеуказанным путем «познания истины» и другими неведомыми и непостижимыми для нас путями.
   а) Первая мысль, что окончательное направление событий в жизни — от Господа, выражается различно, например: «в полу бросается жребий, но все решение его от Господа» (Притч. 16:33). «Как Я помыслил, так и будет; как Я определил, так и состоится» (Ис. 14:24). — «Знаю, Господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим» (Иер. 10:23; см. также: Еф. 1:11; Ис. 22:11). Она выражается также образно или сравнениями, так, жизнь человеческая, весь человек сравниваются, например, с тем, чем бывает глина в руках горшечника, а Промысл — с руками горшечника, который может делать из нее, что хочет, — и это весьма употребительное сравнение (Рим. 9:18—21; Ис. 45:9—11; Иер. 18:1—10; Сир. 333:13); они сравниваются также с секирой, пилой, жезлом в руках Промысла (Ис. 10:15).
   б) Вторая мысль, что план Божественного мироправления составлен не безусловно независимо от факта человеческой свободы, — напротив, принимает ее в соображение и с ней согласуется, высказывается так же разнообразно, — в идее, например, об условности предопределения Божия вообще (Рим. 8:22—29; 1 Пет. 1:2; Сир. 23:27—29; 39, 31; Иер. 26:13). Если Бог предопределяет участь людей (спасение одних и погибель других) по предведению того, как они будут жить, т. е. характера их свободы, то это значит, что Он располагает план промыслительный применительно к этой свободе людей. (См.: Светлов, свящ., проф. богословия Киевского университета. Опыт апол. излож. правосл. христ. вероуч.)
   «Историко-статистическое описание Харьковской епархии». Отделение III, Москва, 1857 г., стр. 12—15. Фельдмаршал, граф З.Г. Чернышев † 29 августа 1784 г. Граф П.И. Панин † 15 апреля 1789 г.
   Архимандрит Мельхиседек получил эти сведения в 1818 г. от самой графини А.Р. Чернышевой.
   «Историко-статистическое описание Харьковской епархии», отд. III, стр. 16 — 17. Сн.: Арх. Григории. Сборник для любит. дух. чтения.
   Пpeocв. Парфений управлял Томскою епархиею с 1854 по 1860 год. Он весьма много заботился об Алтайской миссии. Скончался в 1873 году в сане архиепископа Иркутского.
   Милонова лично знал настоятель Святогорской пустыни архимандрит Герман, полагавший начало иноческой жизни своей в I линской пустыни при игумене Филарете. Он пользовался доверием Милонова, и со слов о. Германа сообщаются здесь о нем верные сведения.
   С этой же точки зрения нетрудно понять и значение того факта, что такие старые культурные страны, как Китай и Индия, остались вне христианства. В них христианскому миру как бы нарочито сохранен наглядный пример того духовного и вообще культурного состояния, к которому мог прийти языческий мир собственными силами и дальше которого он оказался не в состоянии идти, и это состояние его по сравнению с состоянием христианского мира лучше всего показывает, какое великое значение имеет христианство для человечества.
   Ввиду такого значения протестантизма в системе религиозного воспитания христианского мира становится вероятным объяснение, по-видимому, случайной гибели непобедимой армады, долженствовавшей подавить протестантские народы севера, вмешательством высшей воли. В сознании самих протестантов это объяснение не подлежит никакому сомнению.
   См.: д-р Гельмгольц. Закон сохранения силы. Харьков, 1865 г., стр. 20 — 21. Явление это известно под именем электролиза, см.: Карпентер. Энергия в природе. Публ. лекции. Пер. с англ. СПб., 1885 г. Стр. 100 и далее.
   Арх. Филарет Черниговский. Православное догматическое богословие. Чернигов, 1864. Т. 1, стр. 244.
   Блж. Августин хорошо выражает эту мысль, когда говорит: «Ты (Господи) воздаешь людям не потому, что Ты чрез них делаешь, а по тому, чего они домогались» (Исповедь. Кн. 9, гл. 8).
   И это, строго говоря, уже не наши намерения, а намерения Промысла.

Глава четвертая. Бог в исторических судьбах христианской Цер...

А. Божество Иисуса Христа
Сверхъестественные свидетельства о Божестве Иисуса Христа

   Самый главный и самый видный в житиях святых образ доказательств истинности веры в Иисуса Христа, как истинного Бога, Сына Божия, суть чудеса, совершенные ими силою Христовой. Вера св. угодников проявляется здесь не в слове, но именно в силе и славе Божией. Чудес, совершенных св. угодниками пред язычниками, множество. Страдания св. мучеников обыкновенно сопровождались чудесами, которыми так ясно и торжественно доказывалось всемогущество истинного Бога в обличение ложных богов, исповедуемых язычниками.
   1. По молитве к Господу Иисусу Христу яд терял свою смертоносную силу. Одному волхву приказано было языческим мучителем отравой уморить св. Виктора. Чародей сварил мясо со смертоносным ядом и подал святому. Св. Виктор помолился Господу Иисусу Христу и съел мясо без вреда. Волхв приготовил мясо с сильнейшим ядом и, подавая его святому, говорил: «Если съешь это и останешься жив, тогда я оставлю свое волшебство и уверую в Бога твоего». Св. Виктор съел и это безвредно. Тогда волхв открыто перед всеми исповедал веру в Господа Иисуса Христа, пошел в свой дом, сжег все волшебные книги и сделался совершенным христианином (Чет.-Мин., и ноября).
   2. И кипящая смола претворялась в холодную воду, и раскаленное железо охлаждалось. Св. мученики Павел и Юлиания, будучи ввержены в кипящую смолу, воззвали к Господу Иисусу Христу об избавлении от болезненной муки — клокочущая смола превратилась в хладную воду. Чудо это, впрочем, не вразумило мучителя. Он повелел положить их на двух железных раскаленных кроватях и поливать тела их маслом. Св. мученики и здесь остались невредимыми. Тогда исполнители мук воскликнули: «Нет иного Бога, кроме небесного Бога, Который помогает Павлу и Юлиании (Чет.-Мин., 4 марта).
   3. Даже одно призывание имени Иисуса Христа исцеляет болезни. «Какого ты рода, — спросил мучитель св. Папилу, — где твое отечество и какое занятие?» — «Род и отечество мое, — отвечал святой, — ты уже знаешь; занятие же мое врачевание; но не то, что бывает от растущих на земле трав, но то, которое подается от Бога». — «Но разве можно лечить без знания врачебных правил, которые преподаны Галеном и Иппократом и даны им от наших богов?» — «Гален и Иппократ и ученики их только тогда могут уврачевать, когда Христос мой восхочет подать им врачевство. Испытай это на самом деле: вот сидит с тобой слепой на один глаз — пусть ваши боги дадут ему прозрение, и я после того ничего не скажу в опровержение их». — «Может ли кто это сделать?» — «Не только это, но все, даже неисцелимые болезни исцелит тот, кто призовет Христа». — «Сделай же это, если ты силен». — «Пусть прежде ваши врачи призовут на помощь своих богов, а потом и я покажу силу Христа, Бога моего». Призваны были врачи. Весь день они молили своих богов о исцелении слепого, приносили им жертвы, но просимого не получили. Тогда св. мученик помолился Господу Иисусу Христу, коснулся рукой ослепленного глаза, сотворил на нем крестное знамение, и слепой прозрел (Чет.-Мин., 13 октября). «Какая сила во Христе?» — спрашивал полководец-язычник св. Аполлинария. Святой отвечал: «Созови всех воинов и увидишь силу Его». Язычник, созвав воинов, предложил святому: «Вот, жена моя больна много лет, и никакие лекарства не помогают ей; яви врачебную силу над больной». Святой, приступив к больной, взял ее за руку и сказал: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа встань и веруй в Него!» Больная встала и сделалась здоровой (Чет.-Мин., 23 июля).
   4. Имя Иисуса Христа и мертвецов воскрешало. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, — взывал св. мученик Юлиан над мертвецом, — призри ныне с высоты небесной, воздвигни мертвеца сего, да постыдятся врази Твои, а верующие в Тебя да укрепятся!» После сего обратился к мертвому с такими словами: «Земля сухая! Во имя Того, Который воскресил четверодневного Лазаря, говорю тебе: восстань и стань на ноги твои», — и мертвец воскрес (Чет.-Мин., 8 января).
   5. При св. Григории Омиритском (IV в.) было сильное прение у христиан с евреями о достоинстве лица Иисуса Христа и Моисея. От лица евреев говорил мудрец их Ерван, а от лица христиан — св. Григорий. После многих неудачных возражений против Божества во Иисусе Христе и Его закона, Ерван в одну ночь видел чудное видение, которое рассказал своим собратьям евреям. «Видел я Моисея пророка нашего и Иисуса: стояли они на некоем святилище и беседовали. Моисей с согбенными к персям руками со страхом и трепетом предстоял Иисусу и поклонялся Ему как Господу и Богу своему. Я удивился сему явлению и сказал: «Моисее! Хорошо ли ты это делаешь?» Тогда он обратился ко мне и сказал: «Умолкни! Я не согрешаю, поклоняясь Владыке моему, ибо признаю Его Творцом моим и Господом. Зачем ты утруждаешь праведного епископа, противясь истине?» Видение это, впрочем, не вразумило Ервана. На следующий день он опять стал спорить со святителем. Пораженный св. Григорием во всех своих возражениях, Ерван в окончание спора предложил ему показать Христа видимым образом. Святитель Христов, несомненно веруя в силу Христову, обратился к молитве. После молитвы сделалось великое землетрясение, загремел от востока страшный гром, отверзлось небо, и светлое облако с огненным пламенем и солнечными лучами нисходило с неба на землю. В середине облака виден был Муж, краснейший добротою паче всех человек, Господь наш Иисус Христос. Он стал на воздухе против св. Григория. Объятые ужасом евреи пали на землю. Тогда святитель сказал Ервану: «Вот Тот, о Котором ты так много слышал от меня; смотри на Него и уверься, что един свят, един Господь Иисус Христос в славу Бога Отца. Аминь». «Господи Иисусе Христе, Сыне Бога живаго, — взывал Ерван со слезами, — прости мои согрешения, которыми я согрешал против Тебя по своему неведению». После сего Божественного явления все бывшие тут евреи, начиная с Ервана, уверовали в Господа Иисуса Христа и крестились (Чет.-Мин., 19 декабря).
   При св. Феодоре Едесском был также спор у христиан с евреями о Божестве Господа Иисуса Христа. От евреев спорил один их законоучитель. Много хульного говорил он на Христа, Бога нашего. Христиане молчали, а евреи громкими криками выражали свою победу над ними. Тогда святитель Феодор дал знак рукой, чтобы все замолчали; потом, обратившись к жидовину, сказал ему: «Если бы ты предложил нам на обсуждение что-либо из книг Моисеевых, мы тогда стали бы отвечать тебе; но как ты говорил хульное сам от себя, говорил не то, о чем возвестили пророки, а то, что внушает тебе отец твой сатана, посему против всего твоего хульного многоглаголания скажу тебе одно вещание св. пророка Давида: «немы да будут устны льстпивыя, глаголющия на праведного беззаконие гордынею и уничижением» (Пс. 30:19). И тотчас велеречивый законоучитель сделался безгласен; хульный язык его перестал говорить и связался немотою. После трех дней он написал к св. Феодору письмо, в котором просил у него милости соделать его христианином. Святитель, по оглашении, ввел его в купель св. крещения и крестил его во имя Пресвятой Троицы; и разрешился язык безгласного: он прославил имя Отца, и Сына, и Святого Духа и исповедал Христа Сыном Бога живого (Чет.-Мин., 9 июля).
   6. С IV века православным пастырям и учителям надо было вести упорную борьбу с арианством. Ересь эта произошла от александрийского пресвитера Ария, который богохульно учил о Сыне Божием Иисусе Христе, что Он Бог только по имени, а не по существу, и создан Отцом из ничего, как творение, и потому не единосущен и не соприсносущен Богу Отцу. В житиях святых нет таких исследований и глубокого богословствования, какие можно находить в опровержение этой ереси в творениях св. отцов; но можно находить примеры того, как Господь давал и простым, неученым такую премудрость, которой не могли противостоять и ученые противники истины Божественной, и особенно утверждал ее чудесными знамениями в посрамление ариан.
   На Первом Вселенском соборе, бывшем против Ария, в числе собравшихся на собор святых был Спиридон, пастырь Тримифунтской церкви. Ария поддерживал один философ, очень искусный и хитрый в слове. С этим философом св. Спиридон и пожелал вступить в спор. Бывшие тут отцы отклоняли его от этого, боясь, что философ возьмет верх над ним, потому что святитель был не из ученых. Несмотря на это, св. Спиридон смело выступил на середину собора и стал говорить арианскому мудрецу: «Во имя Иисуса Христа, о философе, внимательно слушай, что я намерен сказать тебе». — «Говори», — был ответ философа. Святитель поучал: един есть Бог, Который сотворил небо и землю, создал человека из земли и устроил все видимое и невидимое Словом Своим и Духом. Веруем, что сие Слово есть Сын Божий и Бог, Который, сжалившись над нашим заблуждением, родился от Девы, жил с человеками... Веруем, что Он есть единого естества с Отцом и равночестен Ему. Так мы веруем, и ты не дерзай испытывать, как это. Потому что эти истины превосходят твой разум и превышают всякое познание. Потом святитель, немного помолчав, спросил его: «Не так ли и по-твоему?» — Мудрец ничего не мог сказать против сего и ответил только: «Точно так!» — «Поди же за мной и прими знамение веры». Философ, обратившись к своим друзьям, сказал им: «Когда спор был со мной на словах, я отвечал на все вопросы и мог удобно хитрить словами. Теперь же, когда вместо слов некая сила вышла из уст сего старца, — слова мои оказались бессильными против нее. Не может человек стать против Бога. Если кто из вас хочет последовать мне, тот да верует во Христа и последует учению сего старца» (Чет.-Мин., 12 декабря).
   7. У императора Валента, зараженного ересью Ария, сделался сын смертельно болен. Мать его пришла к царю-отцу и выговаривала, что он неправо верует и напрасно оскорбляет православного архиерея (св. Василия Великого). Валент, призвав св. Василия, сказал ему: «Если догматы твоей веры угодны Богу, то умоли Бога о здравии сына моего». — «Если ты, царь, — сказал святитель, — сам обратишься к православной вере и дашь мир церквам (православным), то сын твой жив будет и здоров». Царь обещался. Св. Василий помолился за сына царя, и он выздоровел. Ариане, услышав об этом, сильно возмутились и озлобились. Пришедши к царю, они говорили ему, что и они то же самое сделали бы, и так разубедили царя льстивыми речами, что он позволил им даже крестить своего сына; но лишь только ариане взяли его, как он умер на руках их (Чет.-Мин., 1 января).
   На империю царя Валента напали варвары. Валент собрался в поход. Три раза прп. Исаакий Далматский встречался с царем в пути и каждый раз убеждал его, говоря: «Царь! Отверзи церкви православным, и предстоящая война будет благополучна; ты победишь врага и возвратишься с миром». Валент не только не вразумился предсказанием святого, но каждый раз с бесчестьем и побоями отгонял его от себя и, наконец, приказал бросить его в одно глубокое болотистое место. Освободившись отсюда чудесным образом, святой снова повторил свою просьбу к царю. Когда же Валент с гордостью и самонадеянностью грозил казнить его по возвращении из похода, тогда преподобный твердо сказал ему: «Если ты возвратишься в мире, то знай, что Господь не говорил через меня. Истинно говорю тебе: поедешь ты на войну, но врагов не одолеешь, обратишься в бегство, будешь пойман и живым сгоришь в огне». Предсказание сбылось в точности. Варвары одолели войско царя; сам он, раненый, обратился в бегство и скрылся в одном сарае. Враги узнали это и сожгли сарай вместе с царем (Чет.-Мин., 30 мая).
   8. Казнь Божия настигает самого Ария. Арий за свою ересь был осужден на Первом Вселенском соборе и предан отцами собора отлучению от Церкви. Добиваясь занять кафедру Александрийского архиепископа и не желая расстаться со своим еретическим учением, он для вступления снова в общение с Церковью употребил следующую наглую хитрость: положив за одежду написанное им еретическое исповедание, он пришел к царю с прошением о принятии его в общение с Церковью. Царь спросил его, так ли он верует, как постановили отцы на соборе? Тогда Арий, ударяя себя в грудь, сказал: верую так, как написал я своею рукою и как положил в сердце (показывая тем вид, что верует согласно с соборным исповеданием веры, в самом же деле разумея еретическое исповедание, скрываемое под одеждой). После сего царь повелел Александру, архиепископу Константинопольскому, принять Ария в церковное общение. Назначен был для сего воскресный день. Св. Александр всю ночь на то воскресенье со слезами молился Богу об отвращении такого поругания храма. Господь услышал молитву святителя. Наступил назначенный день. Арий в сопровождении царских сановников и оруженосцев с торжеством шел из палат царских в православный храм. На середине пути внезапно напал на него страх; сожженная совесть его проснулась и стала угрызать его за обман и ложь. В тревоге душевной и смятении он уклонился от народа в одно сокровенное место... и был поражен лютой болезнью чрева: у него выпали внутренности, и он в страшных мучениях изверг свою богохульную душу. Когда весть о его смерти разнеслась по городу, тогда православные торжественно прославили святую истину веры, что Иисус Христос есть истинный Бог и отмститель Своему врагу и хульнику (Чет.-Мин., 30 августа). (См. подробно, в кн.: А. Свирелин, прот. Правосл. исповед. христ. веры в Чет.-Мин. св. Димитрия Ростовского.)
Приложение
А. Есть ли теперь чудеса?
   Подобного вопроса истинный христианин, истинно верующий и предложить не посмеет; если же он слышится — то разве из уст маловера или невера. Чудо есть такое событие, которое не может быть совершено никакой силой человеческой, а только силой Божией, значит, пока не оскудела эта сила Божия, — а когда она оскудеть может? — до тех пор должны быть и чудеса. Чудеса служат средством к распространению и утверждению веры Христовой; но везде ли распространена, везде ли утверждена вера Христова? Нет, еще целые миллионы не ведают истинного Бога, целые миллионы хоть и ведают истинного Бога, но не знают истинной Церкви Его. Значит, чудеса и теперь должны быть как средство к распространению и утверждению веры Христовой. Но не эта только цель чудес. Зачем, например, Иисус Христос воскресил сына вдовы наинской? Затем, что Он сжалился над бедной вдовой (Лк. 7:13). Зачем исцелил отрока, о котором говорится в евангельской истории (Мф. 17:14—18)? По тем же самым побуждениям. Зачем по слову Григория, Неокесарийского чудотворца, гора сдвинулась с места своего? Затем, что она мешала ему устроить тут церковь для верующих (Чет.-Мин., 17 нояб.). Зачем для праведной Елизаветы гора разверзлась по молитве ее? Затем, чтобы укрыть в своих недрах мать с младенцем Иоанном от преследования кровожадного Ирода (Чет.-Мин., 24 июня). Значит, чудеса бывают не для того только, чтобы распространять и утверждать веру Христову, а совершаются и вообще для блага и спасения людей, совершаются благостью всемогущего Бога для того, чтобы избавлять людей от разных бед и горестей по мере веры их и молитвы. Значит, пока благость Божия существует, — а когда она перестанет существовать? — пока бедствия людей не прекратятся, — а когда они прекратятся? — пока будет еще оставаться на земле и вера и молитва, — а когда их не будет? — до тех пор должны быть и чудеса на земле.
   Но отчего же чудеса теперь не так видны между нами? — Солнце для всех светит одинаково; но слепые не видят света его потому только, что слепы. Теперь не видно чудес... А посмотрите на наши явленные и чудотворные иконы. Не чудо ли это? Зачем стекаются туда целые тысячи, зачем целые сотни больных и увечных теснятся вокруг тех мест, которые ознаменованы чудотворными иконами? Не затем ли, что оттуда струятся токи исцелений для веры и молитвы. Посмотрите на св. нетленные мощи наших угодников Божиих... Ужели это не чудо? А все наши св. таинства — например, крещение, в котором человек, погружаясь с телом в воду, омывается от грехов; таинство причащения, в котором хлеб и вино прелагаются в истинное Тело и в истинную Кровь Христову; таинство елеосвящения, в котором человек исцеляется не только от недугов духовных, но нередко и от болезней телесных?.. Ужели и это не чудо? Но вы хотели бы, кроме этих постоянных чудес, видеть все чудеса, о которых древность нам повествует; хотели бы, например, чтобы больные ваши исцелялись от одного слова какого-нибудь чудотворца; хотели бы, чтоб пред вашими глазами горы двигались, как сказал Спаситель и как, по слову прп. Марка, гора действительно сдвинулась с места своего и двигалась дотоле, пока он не остановил ее... И чего бы вы не захотели от чудес? Но искать чудес без нужды — значит искушать Господа, искушать так, как, например, искушал Его диавол, предлагавший Ему превратить камни в хлебы. И если бы мы действительно имели веру, как зерно горушно, как сказал Господь, — Господь, без сомнения, творил бы для нас чудеса, когда была бы в них нужда, творил бы для нашего блага, а не для любопытства, как не переставал Он творить для истинно верующих. Истинно верующие и видят чудеса и пользуются чудесами; а для неверующих или нет чудес, потому что они не достойны их, или если и есть, то они не видят их. Как так, скажете, чудеса есть, а их не видно? — Очень просто. Пересмотрите историю земной жизни Иисуса Христа: тут ли чудес не было? А все ли видели тогда чудеса? Если бы все видели, то, конечно, и не распяли бы Господа славы. А история христианских мучеников?.. Каких и тут не совершалось чудес! А все ли видели эти чудеса? Ах, если бы все видели, то кровь мученическая не проливалась бы так долго! Вспомните, например, Юлиана богоотступника. Решившись осмеять пророчество Спасителя о разрушении храма иерусалимского, он приказывает восстановить разрушенный храм, и тысячи чад Авраамовых с радостью спешат исполнить его приказание, но бури, громы, землетрясения разбрасывают материалы, а огонь с неба и из-под земли опаляет самих тружеников, и опаляет так, что на телах их делает кресты, которых и смыть было нельзя. Не чудо ли тут?.. Но Юлиан и подобные ему не видят тут чуда. Есть, конечно, немало есть и теперь подобных людей, и где верующие видят чудо, там они только глумятся над ними. Иной, например, с верой помазывает больного елеем от св. иконы, и вера низводит на него благодать Божью; больной выздоравливает и в слезах благодарности изливает душу свою пред Богом, а неверующий смеется над его простотой, почитая исцеление делом естественным. Вообще, случаев в жизни, где проявляется дивная, всемогущая сила Божия, очень, очень много, и теперь верующий, представив себе все подобные случаи, невольно изумится величию Божию, невольно скажет вместе с св. Давидом: «кто Бог велий, яко Бог наш? Ты еси Бог, творяй чудеса» (Пс. 76:14—15). (См. кн.: Герман, епископ. Минуты пастырского досуга. Т. 1, стр. 69—75.)
Б. Благотворное влияние христианства на человечество
   Господь наш Иисус Христос сказал — «всякое древо доброе приносит и плоды добрые а худое древо приносит и плоды худые» (Мф. 7 17) Прилагая этот признак к Библии, мы замечаем, что оно, как истинное слово Божие принесло неисчислимые благотворные плоды человеческому миру. Не будем говорить о том, что ветхозаветное откровение было светом и жизнью для еврейского народа и поставило его на недосягаемую высоту в религиозно-нравственном отношении среди язычества, погрязшего во мраке грубого идолопоклонства и безнравственности. Скажем только несколько слов о благотворном влиянии христианства на жизнь государственную, семейную и личную. Лишь только Евангелие стало распространяться в мире, оно принесло этому миру, его не понявшему и вначале со всем ожесточением его преследовавшему, неисчислимые благодеяния.
    Влияние христианства на государственную жизнь. Когда при Константине Великом христианство утвердилось в Римской империи, то государственными законами запрещены были гладиаторские битвы, эти убийства, совершавшиеся для удовольствия потерявшей человеческое достоинство публики, равно как и исполнение в театрах безнравственных представлений; до известной степени ограничены были брачные разводы, которые прежде совершались по самым незначительным поводам; уменьшена была также прежде неограниченная власть отцов над своими детьми (по которой они могли подвергать их смерти и продавать в рабство); стали по-человечески обращаться с пленными; отменены были ужасные роды смертной казни; всем известные, до тех пор открыто терпимые ужасы, как-то: принесение в жертву людей, кровавая месть, убийство, публичная безнравственность и бесстыдства — повсеместно теперь запрещены были законом под страхом казни; образование — эта высшая потребность человеческого духа, это благороднейшее его стремление к духовному свету в древнем Греко-римском мире было преимуществом высших, богатых классов. Только в редких и счастливых случаях его получали немногие отдельные лица из низших классов. Христианство, имевшее в виду всего человека без различия его происхождения и положения, проповедовавшее и проповедующее возможность и необходимость бесконечного усовершенствования человеческого духа во всех доступных ему областях, в особенности же в области духовно-нравственной, открыло всем широкую дверь к умственному свету и истинному просвещению.
    Влияние евангельского учения на семейную жизнь. Учение евангельское положило для нашей домашней и семейной жизни истинное основание и распространило на нее самый благотворный свет. Христианство освятило брак: союз между мужем и женой получил свое истинное значение только тогда, когда сделался образом союза между Христом и Его Церковью. Тогда как у язычников господствовало многоженство, так же как оно и теперь существует у магометан, христианство осудило его навсегда. Этой мерой оно освятило неразрывность брака, потому что союз между Христом и Его Церковью неразрывен. Муж и жена составляют одну плоть, и «что Бог сочетал, то человек да не разлучает» (Мф. 19:6). Нападение на неразрывность брака есть вместе с тем, как это в наше время всем известно, нападение на христианскую Церковь. Христианству обязана женщина тем положением, которое она теперь занимает по праву. Жены даже самых образованных язычников жили в состоянии рабства и угнетения; сидя взаперти среди своего дома-тюрьмы, они влачили бедственную жизнь одичалости и отупения. Только Иисус Христос разорвал тяготевшие на женщинах оковы и снял лежащее на них проклятие. Не стыдясь называть одну из них Своей матерью, Он возвысил весь род их. Как мужчинам, так равно и женщинам Он возвестил спасение и избавление от грехов. Он допускал их в Свое общение и равно оказывал им Свою любвеобильную и чудодейственную помощь. Женщины провожали Его тело, когда Его ученики разбежались. Женщины до самого конца стояли у Его креста и потом первые услышали у гроба весть о Его воскресении. С христианством женщина стала радостью и украшением своего мужа, верной матерью его детей, перлом и сокровищем всего дома. С христианством девицы стали слугами обществу, сестрами милосердия во всех несчастьях, так что язычник даже в удивлении должен был воскликнуть: «Что за жены у этих Христиан!» (Слова Ливания, наставника св. Иоанна Златоуста.)
   В какие же отношения поставило христианство мужа и жену друг к другу? Муж глава своей жены, ее повелитель, но не в смысле тирана, а в смысле терпеливой, кроткой любви, как Христос возлюбил Свою Церковь и предал Себя за нее. Жена подвластна своему мужу, но не со страхом и трепетом, а по добровольной и радостной любви, так же точно, как Церковь Иисуса Христа ищет чести и радости в том, что она может служить и повиноваться своему любимому Жениху. В какие отношения друг к другу поставило христианство родителей и детей? Древние язычники воспитывали своих детей, как будущих граждан и государственных людей; христиане же воспитывают их, как людей Божиих и как граждан неба. Основанием всего христианского воспитания служит и остается навсегда слово великого Друга детей: «пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное (Мф. 19:14), и вся христианская педагогика заключается именно в послушании этому слову, чтобы и словом и делом, примером и увещанием воспитывать детей в наказании и учении Господнем. К семейству принадлежат и слуги дома: язычество знало только рабов. С рабами обращались не как с людьми, а как с какой-либо вещью, которой можно было располагать по своему произволу. Языческий господин имел неограниченную власть над жизнью и смертью своего раба. Один расточительный римлянин, Лукулл, велел их откармливать для того, чтобы кормить ими морских рыб. Не было жестокости, которая не позволялась бы над ними; в старости или в тяжкой болезни их или изгоняли, или даже убивали. Христианству принадлежит честь уничтожения рабства миллионов наших братьев без войны и восстания. И если ему до сих пор не удалось окончить это дело, то придет время, когда Богочеловек, делающий нас истинно свободными, разрывающий все цепи греха, и в Своей Церкви окончательно разобьет все оковы рабства.
   Таким образом, христианство поставило на истинное основание государственную и семейную жизнь.
    Влияние евангельской проповеди на личную жизнь человека. Евангелие есть источник умственного и нравственного света для каждого христианина; оно есть тайна довольства нынешнею жизнью при всех ее бедствиях, указывая всем и каждому на вечное блаженство. За крестом всюду следуют плуг, торговля и ремесла, искусства и науки. Если взять в руки карту и обозреть все страны света, то нельзя не сознаться, что самые образованные народы — народы христианские.
   Не христианская ли вера возвестила и осуществила учение о благороднейшей любви человека к человеку? Христианство напоминает богатым всю их бедность перед Богом и увещевает их к смиренной любви и к милосердию. Вся языческая древность отличается грубо животным эгоизмом и бессердечной холодностью в отношении к бедным и слабым. Даже великий греческий философ Платон советует не кормить больных, так как они уже не могут быть ни к чему полезными. Евреи ограничивали закон любви к ближнему, как показывает притча о милосердом самарянине, лишь своими соотечественниками и единоверцами. Под крестом христиане братски простирали друг другу руки. Под крестом Христа забыли они различие званий, состояний и образования. Дела милосердия и самоотверженной любви — лучшее и драгоценнейшее украшение христианской веры. Богадельни и больницы, сиротские, вдовьи и странноприимные дома были основаны христианами. Ведь это был не кто другой, как Сам Иисус Христос, Которого они кормили в голодном, поили в жаждущем, одевали в нагом, посещали в бедном и заключенном. С удивлением замечали язычники: «Смотрите, как любят друг друга христиане!» — и даже самый ненавистный враг христиан, император Юлиан-богоотступник, должен был сознаться, что «эти галилеяне кормят не только своих больных, но и наших». И эта милосердная любовь оставляет свои благие плоды по всей истории христианской Церкви. Эта любовь озаряет своим светом жизнь многих угодников Божиих. Эта любовь встречается нами и теперь в домах и приютах, призревающих бедного и больного, беспомощного и заблудшего, покинутого и бесприютного, эта любовь и теперь побуждает вестников евангельского мира оставлять отечество и родительский кров и странствовать по сушам и морям, презирая все труды и опасности, для того, чтоб и беднейшим из бедных, несчастным язычникам, погибающим во мраке невежества и греха, принести луч евангельского света.
   Но все исчисленные блага, дарованные человеку вследствие воплощения Сына Божия, ничто в сравнении с величайшим, безмерно великим благом, которое состоит в отпущении грехов и вечной блаженной жизни за гробом под условием веры, добрых дел и повиновения Церкви. Все земные блага меркнут перед этим безмерным сокровищем, как меркнут свечи днем в комнате перед ярким солнцем. Да, во Христе Иисусе мы имеем прощение грехов, спасение, жизнь и вечное блаженство.
   Не должны мы забывать при этом, что закваска, проникающая весь мир, еще свежа и действует только несколько столетий в жизни и истории народов. Не должны мы забывать также, что благодатная сила христианства задерживается грехами его друзей и врагов, невежеством и злобой, упрямством и глупостью. Все это облака, облегающие солнце и заграждающие его свет. Пусть это солнце по временам омрачается тучами и бурями; пусть лучи его скрываются по временам густыми затмениями и зимними ночами: но, будет ли оно заслонено мглою или ночью, свет его не погаснет вовеки и, прорвавшись вновь, с отдаленнейшего края небес достигает до другого, так что никто не скроется от теплоты его. (Сост. по соч. Цитте. Истина и величие христианства; Эбрард. Апологетика.)
В. Сущность евангельского учения (Содержание свидетельства Христова)
   Попытки ученых объяснить происхождение учения Христова из философии греческой или восточной, а также из тайных преданий, встречают большие затруднения, так как в этом случае нужно было бы сделать из назаретского Плотника ученого или члена какого-либо мистического общества, что совершенно невозможно. Впрочем, какое бы мнение мы ни усвоили по этому предмету, оно не изменит характера проповеди Христовой. Его авторитет остается одинаковым, будем ли мы думать, что Он проповедовал учение, Им Самим созданное, в абсолютном смысле этого слова, или что Он, в качестве человека, имеющего достоверное непосредственное познание, только подтверждал мысли, которые до некоторой степени были результатом предшествовавшей деятельности разума человеческого.
   Каково содержание свидетельства Христова? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно резюмировать Его учение, выделив из него основные его данные. Но при этом возникает другой вопрос: какое мы имеем право судить о том, что в религии существенно и что второстепенно? В этом отношении существует одно недоразумение, которое следует предварительно устранить. Оно состоит в том, что тому, кто хочет отличить истины существенные от второстепенных, приписывают притязание на авторитет, подобный тому, который все христиане кафолического исповедания усвояют Вселенским соборам, а римско-католики — папе. Дело здесь не в этом. Никакой историк философии не затруднится разграничить в учении Платона, Аристотеля, Декарта или Канта доктрины большей и меньшей важности. Почему подобная работа не применима к учению Иисуса Христа? Можно опасаться, что влияние личных идей того, кто взял бы на себя такую задачу, т.е. субъективный элемент, уронит цену подобной работы; но есть средства дать этой работе строго объективное значение. Я могу указать два таких средства.
   Первое состоит в том, что нужно обращать внимание на те идеи в учении Иисуса Христа, которые чаще других Им повторяются; обыкновенно мы чаще всего возвращаемся к тем мыслям, которым придаем наибольшую важность. Легко убедиться, например, что Иисус Христос усвояет религиозное значение лишь таким действиям, которые исходят от сердца и совести и устраняют все то, что обязано своим происхождением личному интересу или тщеславию; это один из тех пунктов Его учения, на которых Он особенно настаивает. Второе средство — это принимать в соображение обстоятельства, при которых были произнесены известные слова. Когда Иисус проповедует пред слушателями, собравшимися на горе, или когда Он обращается с последним словом назидания к Своим ученикам, то естественно думать, что Его слова имели тогда для Него особенную важность. При помощи этих двух средств, которые в случае надобности могут исправить наши суждения об учении Христовом, если бы они приняли не в меру субъективный характер, можно, не претендуя на особенный авторитет, взять на себя труд резюмировать учение Христово, изложить в существенных чертах содержание Его свидетельства. Я хочу попытаться сделать это и указать те великие религиозные мысли, какие Св. Писание Нового Завета влагает в Его уста.
   Когда Господь наш Иисус Христос готовился оставить Своих учеников, Он сказал им: «В доме Отца Моего обителей много» (Ин. 14:2). Эти слова, по Его мысли, имели особенную важность, потому что ими Он хотел утешить Своих учеников в предстоящей разлуке с их Учителем. В них утверждается действительное бытие того, что Христос называет домом Своего Отца, который, по Его словам, Он знает. Смысл этих слов объясняется и в связи с другими заявлениями Спасителя; в них содержатся основания религии универсальной. Универсальная религия, с точки зрения веры, есть признание того, что существует нечто выше земной жизни и вне земной жизни. Эти два понятия о том, что выше этого мира и что за этим миром, находятся повсюду, где есть религия; но весьма часто они являются неполно и неясно выраженными или сильно искаженными. Христос, в противоположность идолопоклонству, учит, что то, что выше мира, есть единый Бог, Которого называет Своим Отцом. Он указывает на благость как на одно из Его существенных свойств. Грубым и даже нечистым представлениям, какие люди себе составили о том, что существует за пределами настоящей жизни, Он противопоставляет идею святого общества, в которое не войдет ничто нечистое или скверное. В этом обществе высшим законом служит взаимная любовь, которая побуждает каждого из его членов желать блага других и отказаться от эгоизма; это есть Царство Небесного Отца, Который желает блага всем Своим детям. Это духовное общество должно начаться на земле, чтобы достигнуть полного расцвета на небе. Цель религии состоит в том, чтобы приготовить души к их будущему назначению путем развития, в условиях земной жизни, зачатков жизни божественной. Элементы христианской веры сводятся к единству посредством следующей всеобнимающей мысли: человек в условиях времени должен готовиться к жизни вечной.
   Бог есть любовь — вот основание всего учения. Сотворение мира не есть результат необходимого развития его начала, но акт свободной воли Творца, призывающего свободные существа к участию в Своей блаженной жизни путем исполнения Его воли. Сотворение мира имеет целью блаженство духовного сообщества людей. Оно открывает славу Божию; но эта слава есть обнаружение и отблеск верховной благости.
   Любовь, т.е. посвящение себя каждым отдельным лицом на служение благу общему, в котором заключается и личное счастье каждого, есть благо по самому своему существу, есть высший закон Царства Божия, потому что есть исполнение предначертаний вечной Любви. Если это так, то легко понять, что человечество доселе не находится еще на должной высоте нравственного состояния. В естественном состоянии воля людей направлена не в сторону общего блага. Эгоизм некоторых отдельных личностей принимает ужасные размеры, и хотя есть сердца по природе сострадательные и добрые, но, с точки зрения абсолютного закона, можно сказать, что эгоизм по природе свойствен человеческому сердцу. Так как эгоизм стоит в противоречии с законом Царства Небесного, то приготовление к вечной жизни требует изменения направления человеческой воли, требует обращения, которое Иисус Христос в Своей беседе с Никодимом называет новым рождением (Ин. 3).
   Ввиду такого условия вступления в Царство Божие человек может впасть в уныние, с одной стороны, от сознания своих грехов, с другой — от чувства своей слабости; он чувствует себя виновным, бессильным, нравственно-больным. Иисус Христос проповедует о Себе как о враче, посланном от Бога для исцеления болезни греха (Мф. 9:12—13). Унынию, рождающемуся от сознания грехов, Он противопоставляет обещание прощения, которое дается через Него. Он отдал Свою жизнь «за друзей Своих» (Ин. 15:13); Его кровь пролита «во оставление грехов»; и Он желал, чтобы во время того торжественного священнодействия, которое должно совершаться в Его воспоминание учениками, вспоминали именно Его добровольную смерть для спасения мира как существенную часть Его дела (Мф. 26:26—28; Мк. 14:22—24; Лк. 22:19—20; 1 Кор. 11:23—26). Уныние, происходящее от чувства слабости, Иисус врачует обещанием благодатной Своей помощи -обещанием Духа Святого, источника утешения и силы (Мф. 7:7—11; Ин. 7:38—39; Ин.15:26). Пройдя путь покаяния, символом которого является водное крещение, грешный человек должен принять крещение духовное, плодом которого является освящение. Естественная эгоистическая жизнь заменяется жизнью Христовой, жизнью любви. Так открываются врата Царства Небесного, которые, по-видимому, закрыло для нас зло, существующее в природе.
   Творение, искупление, освящение — вот три великие идеи, к которым сводится учение Евангелия. Такое понимание его не произвольно. Иисус Сам дал нам формулу крещения: имя Отца возбуждает идею об акте творения, руководимом любовью; имя Сына обращает нашу мысль к искуплению; имя Святого Духа напоминает об освящении, которое есть цель дела искупления. Эти три доктрины находятся в очевидной связи со следующей мыслью: человек в условиях времени должен готовиться к вечной жизни. Эта жизнь есть жизнь той духовной обители, которую, выражаясь образно, Иисус называет домом Своего Отца. Действительное бытие этой святой обители есть основной пункт Его учения, и Он говорит о таком бытии этой обители в силу того внутреннего единения с Богом, путем которого Он обладает непосредственным познанием мира божественного.
   Сравним положение людей, принимающих это свидетельство, с положением — не скажу материалистов и атеистов (контраст столь резок, что на него достаточно лишь указать), но с положением наиболее просвещенных представителей античного мира. Перенесемся в темницу Сократа. Афинский мудрец находится в ожидании скорой смерти. Он раскрывает пред своими друзьями доказательства бытия загробной жизни и будущего блаженства праведных, из которых многие сохраняют всю свою силу до настоящего времени. Относясь с уважением, хотя и не без критики, к религиозному преданию своей страны, он заимствует из него некоторые идеи и заключает свою речь, говоря «о надежде, которою нам нужно как бы очаровать самих себя». В последнем выводе он, очевидно, приходит к тому, что на философском языке должно назвать вероятностью будущей жизни. Эта вероятность оставляет широкое место сомнению, так что в своей апологии Сократ, сказав своим судьям, что он «умирает с полной надеждой», заканчивает, однако, следующими словами: «Нам время расстаться: я умру, а вы останетесь жить. Чья доля лучше, этого никто не знает, кроме Бога».
   Хотя Сократа и нельзя вполне извинить в грехе горделивого самодовольства, однако он, насколько мы можем судить о нем, без сомнения, является одним из лучших представителей человеческой природы. Его надежды относительно будущей жизни находят себе подкрепление в данных опыта. Душа человеческая имеет такие стремления, которые показывают, что она создана для участи другой и лучшей, чем какую она находит здесь на земле: вот общий источник аргументов в пользу действительного существования загробной жизни. Но душа весьма тесно связана с телом, и наука все яснее доказывает близость и прочность этой связи. Когда распадается тело, дух не уничтожается ли, как исчезает пламя лампы, когда догорает масло? Смерть не есть ли всеобщий закон природы и не под влиянием ли тайной гордости человек считает себя исключением из этого закона? Вот главные основания сомнения. Это сомнение сильно обнаружилось в греческой мысли. Свет, просвещавший Сократа и некоторых из его первых учеников, в последующем развитии философии не только не усилился, а, скорее, поблек. Современные исторические исследования, посвящая нас в мысли античного Востока, открывают нам доктрины, которые представляют небытие или, по крайней мере, уничтожение личности как состояние самое желательное. В наше время скептицизм распространяет тьму, и материализм покрывает своим мраком надежды относительно будущего. Для многих из наших современников этот мрак гуще, чем он был для Сократа и Платона. Существование будущей жизни и будущего суда, в формах более или менее чистых или грубых, ясно признается большинством религиозных преданий, но там, где является сознательное размышление, мы весьма часто встречаем или отрицание, или надежду, смешанную с сомнением.
   Кто принимает свидетельство Христово, тот находится в другом положении. В этом отношении можно сделать знаменательное сопоставление. Апостол Павел пишет филиппинцам, что он не знает, чего ему желать: жизни или смерти, и эта его мысль может показаться одинаковой с мыслью Сократа, которой он заканчивает свою апологию. Но это сходство лишь кажущееся. При сходстве выражений, мысли и чувства этих двух людей глубоко различны. Павел имеет полную уверенность в существовании небесного жилища, доступ к которому может открыть смерть. Он пишет: «...мы смотрим не на видимое, а на невидимое, ибо видимое временно, а невидимое вечно... Мы знаем, что, когда земной наш дом... разрушится, мы имеем... жилище на небесах, дом нерукотворный, вечный» (2 Кор. 4:18 и 2 Кор.5:1). Он знает, что если иметь в виду только самого себя и свое личное счастье, то ему лучше умереть; но он знает также, что ему нужно исполнить некоторые обязанности по отношению к настоящему миру; отсюда является у него колебание. Это колебание прекращается, когда он понял, что время его отшествия настало и долг, удерживавший его на земле, исполнен, тогда он всецело предается вечным надеждам и воспевает победную песнь (Тим. 4:6—8), ибо с верой принял слова Того, Кто сказал: «В доме Отца Моего обителей много,... Я иду приготовить вам место» (Ин.14:2). Таково, по отношению к будущей жизни, различие межу уверенностью, проистекающей от принятия свидетельства Христова, и робкими надеждами, до каких дошла мудрость древних. Было бы легко отметить еще более резкое различие между верой в прощение грехов, основанной лишь на мысли о божественной благости, и уверенностью, основанной на вере в Христа как Искупителя.
   Главные элементы свидетельства Христова входят в состав преданий, которые открыты для нападений критики и представляют такие трудности, которые может не замечать одно лишь предубеждение. Но ради частностей известного здания мы не должны забывать о его главных линиях. Критики, для которых трудности, касающиеся второстепенных пунктов, колеблют основания веры, на мой взгляд, похожи на человека, который, рассматривая какой-нибудь прекрасный храм, подходил бы к каждому камню и, везде находя какие-нибудь недочеты, пришел бы к отрицанию красоты здания в его целом. Есть хорошее средство для избежания этой опасности: нужно различить, какие доктрины служат духовной пищей христиан. Нельзя думать, чтобы благочестивые души питались одинаково всеми частностями догматики и культа своей Церкви — всеми одинаково отделами Священного Писания. Не трудно различить основные верования, на которых утверждаются их надежды, — доктрины, которые, выражаясь школьным языком, можно назвать постулатами религиозной жизни. Умы, измученные сомнением, сердца, сокрушенные скорбью вследствие смерти дорогих лиц или с беспокойством взирающие на неверность будущего, знают, что слово вечной жизни для души есть то же, что солнце для глаз телесных. Совесть, которую тревожит сознание грехов, знает, что слово прощения есть источник надежды и мира. Спасительность голгофского креста есть предмет простой, непосредственной веры, которая весьма отличается от богословских определений относительно способа заглаждения грехов. Людям, которые вследствие своей слабости готовы были впасть в отчаяние, небезызвестно, какое ободряющее и возвышающее средство представляет обетование божественной помощи и опыт благодеяний молитвы. Поэтому, изучая духовную жизнь отдельных лиц, можно распознать важнейшие черты свидетельства Христова и изъять их из сферы тех трудных вопросов, которые сопряжены с частностями и могут набросить на них тень. Любовь Божия, предназначающая к вечной жизни свои творения; прощение, возвещенное Богом, приобретенное Иисусом Христом и обещанное всем имеющим чувства истинного раскаяния; Дух Божий, источник силы среди слабости, даруемый искренно ищущим Его, — вот к чему всегда нужно возвращаться. За пределами времени — вечность; над хаосом страстей и бедствий человеческих — Царство Божие, от которого отделяет нас грех и в которое вводит милосердие Божие; Царство святости, радости и мира, которое должно начаться на земле, чтобы достигнуть полного развития на небе, — таков предмет веры и надежды христианской. Это Царство существует, об этом свидетельствует Христос. Мы должны, по мере наших сил, стараться о его осуществлении, это есть наша главная обязанность, в которой объединяются все другие наши обязанности.
   При настоящих обстоятельствах особенно полезно держаться простых элементов свидетельства Христова, выделив их из окружающих их второстепенных элементов. В этом отношении усилия отрицательной критики могут быть рассматриваемы как относительное благо. Развитие современных наук у очень многих людей колеблет доверие к религиозному преданию, взятому в его целом. Много сомнений возникает относительно богословско-догматических определений и относительно значения и смысла всех отделов Св. Писания. Печальна участь тех людей, которые не умеют отличать оснований веры от построений, сделанных на этих основаниях. Сомнение, касающееся окружности веры, легко может поколебать ее центр и даже иногда (можно привести по этому случаю замечательные и печальные примеры) ниспровергнуть основы всего нравственного порядка. Вот почему весьма важно отметить, что, в своих существенных элементах, христианская вера существовала ранее не только богословских исследований, но и редакции Св. Писания Нового Завета. Новый Завет не был еще редактирован, когда св. Стефан, умирая, предавал душу свою Спасителю и возносил за своих палачей молитву души, возрожденной силой Евангелия. До соборов, до образования канона Церковь поклонялась Отцу Небесному, почитала Христа Искупителя и взывала о содействии Духа Святого. Когда чувствуются приступы сомнения касательно некоторых второстепенных вопросов, благодетельно прибегать к той простой и крепкой вере, которая с самого начала была источником надежд верующих. (Извлечено в сокращ. из кн.: Навиль Э. Свидетельство Христа и единство христианского мира. М., 1898.)
Г. Доказательства божественности учения Христова
   Спаситель однажды представил все доказательства истинности Своего учения в их взаимной связи. Это было после исцеления расслабленного при купели Овчей, когда иудеи восстали против Него и искали даже убить Его за то, что Он нарушал субботу и Отцом Своим называл Бога. Поражая их неверие, Он указал им на Свои дела: «дела, которые Отец дал Мне совершить, самыя дела сии, Мною творимыя, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» (Ин.5:36); — указал им на Писания: «исследуйте Писания, ибо вы думаете чрез них иметь жизнь вечную: а они свидетельствуют о Мне» (Ин.5:39); — указал им на внутреннее свидетельство совести каждого: «как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете» (Ин.5:44)?
   Вникнем глубже в значение и взаимное отношение трех этих доказательств.
   1) Господь Иисус Христос доказывал божественное происхождение Своего учения свидетельством Св. Писания. Естественно, это доказательство не может быть одинаково приложено к иудеям и язычникам. Одни думали чрез Писания иметь жизнь вечную, и им достаточно было указать на исполнение обетовании Божиих, чтобы они поверили. Другие не верили в божественное происхождение этих Писаний, и им следовало доказать подлинность свидетельства. Рассмотрим сначала, как Иисус Христос предложил это свидетельство иудеям. Писания свидетельствуют о Мне, — сказал Он. — Если вы думаете чрез них иметь жизнь вечную, то их свидетельство должно прекратить все споры. Если это свидетельство благоприятствует Мне, — то оно яснейшим, неопровержимым образом доказывает Мое Божественное посланничество. Исследуйте писания от первой до последней строки, — и вы увидите, что они постоянно говорят о Мне. Не найдете вы обетования, которое не относилось бы ко Мне; не найдете откровения, которое не касалось бы Меня. Писание говорит: «Господом будет оправдано и прославлено все племя Израилево» (Ис. 45:25). Кто до Меня осуществил эту всеобщую надежду оправдания? «Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли, нет в Нем ни вида, ни величия» (Ис. 53:2). Неужели не узнаете вы в этом пророчестве Меня, вами презираемого? Бесславие, которым вы покрываете Меня, бесславие, возвещенное пророками, не есть ли печать Моего Божественного посланничества? «Вот Отрок Мой, Которого Я держу за руку, избранный Мой, к Которому благоволит душа Моя;... не возопиет, и не возвысит голоса своего, и не даст услышать его на улицах; трости надломленной не преломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине» (Ис. 42:1—3). В ком другом, кроме Меня, можете вы усмотреть это соединение милости и правды, смирения и суда? «Дух Господа Бога на Мне, ибо Господь помазал Меня благовествовать нищим, послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и узникам открытие темницы» (Ис. 61:1). Около кого теснятся бедные, несчастные, скорбящие? От кого ждут они научения и утешения? «Исследуйте писания;... они свидетельствуют о Мне» (Ин.5:39).
   И однако же, несмотря на очевидность свидетельства, иудеи не поверили Христу. Где же причина этого? Свидетельство Св. Писания могло быть убедительным только в таком случае, если бы исследователи проникли во внутренний смысл его, достигли духовной глубины откровения. Иначе из него можно было сделать все что угодно — перетолковать его в смысле своих предвзятых идей. Это и случилось с иудеями. Читая и перечитывая буквы закона, они позабыли дух его и потому, читая Библию откровенную, находили в ней свои предрассудки, свои страсти, видели там Мессию временного и славу земную, читали в откровении то, что совершенно противно откровению. Правда, и буква Св. Писания драгоценна, потому что в ней выражена мысль божественная, но кто не схватит этой мысли, для того она останется звуком пустым, иногда даже вредным. И сатана умеет употреблять ее в свою пользу; он также приводит места из Писания, когда это ему необходимо. Если же доказательство из Св. Писания может иметь силу только тогда, когда понята истина, в нем заключающаяся, а понять истину можно только тогда, когда в сердце есть стремление к истине: то ясно, сила этого доказательства опирается на известном отношении между душой человека и откровением — на искренности и правоте души. Без последнего это доказательство будет бессильно. На это указал и Спаситель, когда сказал: «ищете убить Меня, потому что слово Мое не вмещается в вас» (Ин. 8:37).
   Для людей, не верующих в божественное происхождение Св. Писания, оно есть не более, как простое человеческое свидетельство, и потому к нему должны быть приложены те же признаки достоверности, по которым судят о достоверности других человеческих свидетельств. Свидетели истины Евангелия были ли очевидцами описываемых ими событий? Историческая критика неоспоримо доказала эту истину, и человек, хотя немного знакомый с ее выводами, согласится, что отвергнуть подлинность Евангелия с этой стороны несравненно труднее, чем думают. Достоверны ли эти свидетели? Не были ли они обманщиками? Но каждый обманщик имеет корыстное побуждение нас обманывать. Где же найдете такое побуждение у апостолов? Говорили ли они лесть людям? Поблажали ли гордости человеческой? Странные льстецы — говорящие о своих современниках: «все совратились с пути, до одного негодны; нет делающаго добро, нет ни одного» (Рим. 3:12). Или они льстили сами себе — хотели выставить себя религиозными героями? Припомните, с каким чистосердечием рассказывают они о своей робости, косности в вере и понимании, неоднократных отречениях и падениях. Наконец, за достоверность этих свидетелей ручается то, что они смертью запечатлели истину своего свидетельства. Пусть после этого кто может или кто хочет — смотрит на них как на обманщиков! Что касается до нас, то нам кажется нелепостью не верить им. — Или свидетели слова Божия не были в здравом уме? Проповедовали то, чего не понимали? По нашему убеждению, быть понимающим в деле откровения значит то же, что быть вдохновенным, иметь помазание от Духа Святого. Ибо только «Дух все проницает, и глубины Божии» (1 Кор. 2:10). И следовательно, вопрос: свидетели откровения понимали ли то, что проповедовали? — может быть выражен так: были ли они боговдохновенны? Для того чтобы увериться в этом, не теряйтесь в длинных рассуждениях. Припомните, что эти свидетели обладали даром пророчества, которое ясно обнаруживает в них присутствие Духа Божия. Обратите внимание на полное согласие их между собой, несмотря на то, что они жили в различные времена. Наконец, откройте ту или другую книгу божественного откровения, прочитайте несколько страниц, прочитайте от души, с полным желанием узнать истину, и если вы не почувствуете в них дыхания Божия, то это будет явным знаком, что вы не хотите ни видеть, ни слышать, что вы добровольно отказываетесь от света. Так, по отношению к людям, не верующим в божественное происхождение Св. Писания, значение его, как свидетеля истины, зависит от внутреннего расположения.
   2) Господь Иисус Христос в доказательство Своего Божественного посланничества указывал на дела Свои: дела, которые Отец дал Мне совершить, самыя дела сии, Мною творимыя, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня (Ин. 5:36). Нет нужды доказывать возможность и действительность чудес Христовых. Не может не верить в возможность их тот, кто верит в Бога свободного и всемогущего. Не может отвергнуть действительности их тот, кто научными исследованиями убедился в достоверности свидетелей. Наше дело определить значение чуда в ряду других доказательств истины Евангелия.
   Чудо есть действие необыкновенное, которое никакою естественною причиною не может быть изъяснено и потому должно быть приписано причине сверхъестественной. Это есть действие верховной воли Бога, Который изменяет закон естественный. Так как Бог управляет миром через законы, Им однажды установленные, и употребляет особенные средства только для спасения человека, то, естественно, чудо и существует только в области искупления. Помилование человека есть первое обнаружение этого чуда. По естественному порядку вещей, грехопадение влекло за собой совершенное, всеобщее осуждение; помилование прервало этот естественный порядок. Явилась любовь Божия, и произошло событие неслыханное, с человеческой точки зрения невозможное; вместо того чтобы наказать виновного, Бог оказывает ему милость. Из этого первого чуда проистекают все другие чудеса, которые служат как бы его лучами. Так, каждое чудо стоит в тесной связи с делом искупления. Величайшее из чудес, как яснейшее обнаружение Божественной любви, есть самое лицо Христа Спасителя. Это лицо, чудное само по себе, должно было и явиться в делах чудных, в чудесах силы и любви Божественной. Отсюда можно вывести значение чудес в земной жизни Христа Спасителя. Как проявления великого дела искупления, чудеса должны были привести к Искупителю; они доказывали, что Он облечен силой Божественной; они открывали совершенства Его природы, были блестящим их отражением. Следовательно, чудеса приводили к вере во Христа не потому только, что поражали своей необычайностью, а потому, что открывали совершенства природы Христовой. Всякое чудо, рассматриваемое просто как чудесное событие, без отношения к лицу Спасителя, не имело бы никакого значения по отношению к вере во Христа, потому что чудо, как необъяснимое явление, могло быть действием ада, и следовательно, если верить на основании такого чуда, то настолько же можно верить в посланника сатаны, насколько и в посланника Божия. Так чудо само по себе не производит веры. Оно даже может задержать веру, потому что оно говорит только глазами; а верование, основанное только на зрении, противно вере, которая есть «уверенность в невидимом» (Евр. 11:1), точно так же, как противно ей верование, основанное исключительно на рассуждении. Потому-то Господь Иисус Христос всегда отказывался совершать чудо, когда от Него требовали чудесного «род лукавый и прелюбодейный ищет знамения, и знамение не дастся ему кроме знамения Ионы пророка» (Мф. 12:39). Итак, чудеса Иисуса Христа не дивные дела только, но отблеск Его природы. Его лица; это — проявление Его милосердия, Его сострадательности, проявления чудные, как и само милосердие Его чудно.
   В каком же отношении стоит чудо к другим признакам Божественного посланничества Господа Иисуса? Доказывает ли оно непререкаемым образом это посланничество или предполагает еще что-либо необходимым для полной своей убедительности? Как отблески славной природы Христовой, чудеса могли привести ко Христу, указать на Него, но не могли возбудить полной веры в Него; иначе Христос не отказывался бы совершать их, иначе не было бы и не верующих во Христа. При каком же условии они были действительны? Иисус Христос действительность их связывает с верой. Веруешь ли ты? — таков был почти всегдашний Его вопрос, когда готовился Он совершить чудесное исцеление. И где было более веры, там больше чудес совершалось; где не было веры, там не совершалось и чудо: «и не совершил там... чудес, по неверию их» (Мф.13:58). Однажды Он прямо высказал, что чудо пред неверующими не потому не совершается, что неверующие недостойны чуда, а потому, что чудо не принесет им никакой пользы: «если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят » (Лк. 16:31). Почему же? Потому что чудо производит только удивление, а от удивления до убеждения целая бездна. Доказательство — в современниках Христа. Они были очевидцами поразительнейших из Его чудес. Они видели воскресшего Лазаря, были поражены этим, но не вникли в смысл чуда и остались неверующими. Они знали, что Христос вышел из гроба на третий день, и продолжали не веровать. Так, чтобы чудо было действительно, нужно иметь очи, чтобы видеть, — уши, чтобы слышать; нужно иметь известную религиозную восприимчивость, известное нравственное расположение, нужно иметь веру. Следовательно, и чудо, подобно свидетельству Св. Писания, сильно только при внутреннем свидетельстве.
   3) В чем же состоит внутреннее свидетельство как основа всех внешних доказательств Божественного посланничества Христова, как основа веры во Христа? «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете» (Ин. 5:44)? Так, по учению Господа, сильнейшее препятствие для веры иудеев, имевших Моисея и пророков, видевших великие знамения, лежало в их сердце, в их гордости и эгоизме. Оставление самолюбивых стремлений, искание славы от единого Бога привело бы их к познанию истины. «Кто хочет творить волю Божию, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю» (Ин. 7:17). Так, вернейший путь к принятию истины Божией — в искании Бога, в желании творить волю Его. Ясно, такой способ доказательства истины основывается на существовании сродства между душой человека и Богом, на существовании в душе образа Божия. Если бы было иначе, то какую важность имело бы повиновение или неповиновение предписаниям совести по отношению к религиозному убеждению? Если искажение совести, обнаруживающееся в эгоистическом искании славы человеческой, задерживает нашу веру в Спасителя, то ясно, между совестью и Христом находится тесная связь. Итак, если хочешь верить Евангелию, обратись к свидетельству своей совести, и она укажет на Христа, Который один может удовлетворить всем стремлениям души. Другие доказательства в состоянии только уяснить, подтвердить это свидетельство. Не внешними доказательствами, не логическими доводами и историческими исследованиями распространяется вера во Христа, а живым представлением самой личности Спасителя, которая поражает душу и возбуждает в ней полное стремление к совершеннейшему образцу. Но если совесть молчит, если живое представление святости Христа не находит отголоска в сердце, то ясно, что наше внутреннее око помрачено и не может видеть света. Тогда нужно очистить его, просветить его. Этим путем внутреннего очищения распространялась вера во Христа во время земной Его жизни. Предтеча Иоанн, долженствовавший приготовить людей к принятию Спасителя, был проповедником покаяния. Призывом к покаянию начал Свою проповедь и Сам Спаситель. Возбуждением покаяния и Сам Он действовал на сердца людей. Сказав несколько слов с самарянкой, Он вдруг заставляет ее обратить внимание на нравственное свое состояние: «пойди, позови мужа твоего и приди сюда... У меня нет мужа, — отвечала женщина и услышала в ответ слова, которые заставили ее одуматься, сознать свою греховность: правду ты сказала, что у тебя нет мужа; ибо у тебя было пять мужей, и тот, которого ныне имеешь, не муж тебе» (Ин. 4:16—18). И что же? Лишь только возбудил в ней раскаяние, как она сделалась уже верующей. И вот, кающиеся грешники и мытари приходили ко Христу, а гордые своей праведностью фарисеи, при знании закона-пестуна во Христа, более и более удалялись от Него. Так, не недостаточность доказательств истины Евангелия, не трудность уразумения самой истины, а развращение сердца — причина неверия. «Вы не хотите прийти ко Мне, чтобы иметь жизнь; не имеете в себе любви к Богу. И потому как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете» (Ин. 5:40, Ин.5:42, Ин.5:44)? (Измеч. в сокращ. из кн.: Соколов Д., прот. Искупл. рода человеческ. Господом Иисусом Христом. Изд. 2. Спб„ 1896 г.)
Д. Опровержение ложных взглядов на христианскую религию:
а) будто она повинна в фанатической братоубийственной войне в Средние века и б) будто она отжила свой век и должна уступить место науке
   По своему характеру современная европейская цивилизация официально признается христианской: учение Иисуса Христа провозглашается высшей нравственной истиной, основным законом духовного развития человека; евангельской религии приписывается первенствующее значение в устроении личной, семейной и общественной жизни. Словом, внешняя, показная сторона дела заставляет предполагать, что нами управляют, главным образом, ясно понятые и живо воспринятые евангельские заповеди любви и правды, что мы в своей деятельности руководимся по преимуществу религиозно-нравственными мотивами; но действительность далеко не соответствует такому ожиданию. Холодное, безучастное, иногда даже пренебрежительное отношение ко всему, что напоминает о религии, в современном обществе явление обычное и широко распространенное; постановка и решение вопросов высшего порядка, вопросов нравственности зачастую обнаруживают смутное, сбивчивое понимание самых элементарных сторон христианского мировоззрения: извращаются, грубо перетолковываются основные заповеди Евангелия; высшие требования христианской морали отвергаются как утопия, как несбыточная и не приложимая к жизни мечта; целому ряду понятий, которые по своему содержанию должны бы были будить нравственную энергию в людях, украшать их духовный облик, приписывают несоответствующий им, более или менее низменный смысл. Возьмите, например, слово «величие»; произнесите его в любом собрании; спросите присутствующих, какой смысл они соединяют с этим понятием, к кому, по их мнению, наиболее оно может быть применимо. Вам много наговорят о громкой славе победителя народов, о блеске гения поэта, о лаврах виртуоза, о пышности, могуществе монарха и едва ли вспомнят о нравственной силе и красоте героев духа, мучеников святых идей: об апостолах любви, о братьях и сестрах милосердия, о самоотверженных глашатаях истины. Вам назовут Цезаря, Наполеона; может быть, вспомнят Шекспира, Бисмарка, Сальвини и, наверное, забудут Эпиктета, Сократа, Симона-Петра, апостола Павла. А великие по обаянию самоотверженной деятельности имена Гааза, Дамиана Вестера, Дюнана или наших родных Евфросинии Полоцкой, преподобного Сергия Радонежского, Феодосия Печерского, Нила Сорского и многих других — кому они известны?
   Наряду с этим выдвигается обширный круг явлений первостепенной общественной важности, вырабатывается целый новый строй жизни, который чужд всякого прямого влияния религии и который тем не менее признается естественным, разумным. Сторонники его категорически утверждают даже, что будто бы религия Иисуса Христа уже отжила свой век, сказала свое последнее слово, что евангельская мораль была пригодна лишь для простодушных рыбаков Галилеи, а современному просвещенному европейцу нужны иные руководящие начала. Эти начала ему может дать и дает одна наука. Наука, говорят они, зажгла маяк, перед ярким блеском которого свет религии тускнеет и должен совсем померкнуть. Религиозный свет часто омрачался тучей суеверий, вспыхивал зловещим пламенем фанатизма, был причиной ожесточенной братоубийственной войны. Достаточно вспомнить Варфоломеевские ночи, драгонады, пытки и костры инквизиции, чтобы благословлять науку, которая освободила человечество от подобных ужасов.
   1. Разберем, прежде всего, обвинение на христианскую религию, которая будто бы повинна в Варфоломеевских ночах, пытках и кострах инквизиции. Что ответить на это? Во-первых, при критической оценке какой бы ни было религии вообще, а христианской особенно, со стороны их высоты и значения следует всегда отличать основную религиозную идею от наличной действительности, не смешивать того, что есть, с тем, что должно быть. Люди, по своему узкомыслию и изуверству, могут извратить и унизить самую высокую идею, облечь ее в уродливую форму; но это не значит, что идея низменна, уродлива сама по себе. Идея чистой свободы неповинна, конечно, в безумных преступлениях анархизма; так и христианство не может быть обвиняемо в мрачных деяниях Лойол и Торквемад. Роу в интересной книге «Очевидные истины христианства» говорит: «Среди верующих, принадлежавших к церкви, часто царило огромное суеверие; Церковь освящала дела, ясно запрещенные ей ее Основателем; она — страшно сказать! — обнажала даже меч, который Он ясно повелел ей вложить в ножны. Все это несомненно, но несомненность эта делает еще более удивительным факт, что Церковь находила в лице своего Основателя вечный принцип для своего возрождения. В личности и учении Иисуса Христа есть некоторый глубокий смысл, который был, так сказать, выше действительного (наличного) христианства всех веков. Простое изображение личности Основателя христианской Церкви в том именно виде, в каком Он был изображен евангелистами, без примеси ложных очертаний, какие присоединялись к Его образу людской глупостью или злой волей, всегда было и всегда будет причиной обновления церковной жизни. Это характерная и исключительная особенность христианства». Религиозные войны, массовые избиения еретиков и костры инквизиции не есть естественное порождение религии Спасителя; это грубое, преступное извращение ее, тяжкое оскорбление, поругание всепрощающей любви Распятого за мир Сына Божия. Христианству, как религии, проникнутой духом евангельской кротости, любви и милосердия, органически ненавистно всякое насилие, тем более насилие во имя Бога, Который, по словам евангелиста Иоанна, есть Сама Любовь (1 Ин. 4:16). Когда пылкие и усердные не по разуму Иаков и Иоанн, оскорбленные непочтением самарян к их Учителю сказали: «Господи, хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сошел с неба и истребил их, как и Илия сделал? Иисус Христос, обратившись к ним, запретил им и сказал: не знаете, какого вы духа, ибо Сын человеческий пришел не губить души..., а спасать. И пошли в другое селение» (Лк.9:54—56) . В притче о плевелах мы читаем: «Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем. Когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень, и показался плод, тогда явились и плевелы. Пришедши же рабы домовладыки сказали ему: Господин! Не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? Откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человек сделал это. А рабы сказали...: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы; оставьте расти вместе то и другое до жатвы» (Мф. 13:24—30).
   После приведенных мест Евангелия, полагаю, излишне пояснять, что христианская религия, как таковая, не должна быть осуждаема за те преступления и безумства, которые совершались и совершаются ее ложными, самозваными друзьями, ожесточенными изуверами. Тупое недомыслие и угрюмая злоба могут набросить на светлый лик Спасителя мрачное покрывало фанатизма и суеверия, но от этого Божественная красота Его ни мало не утратит своего блеска; надо осторожно снять неуместный покров, очистить лик от наносной копоти и пыли, но никак не вытравлять сам образ, чарующий сердца лучших людей небесной благостью, кротостью и чистотой.
   2. Посмотрим теперь, справедливо ли утверждение, будто не Евангелие, а наука должна руководить нравственной жизнью людей. Взвесьте беспристрастно роль евангельской религии в истории минувших девятнадцати веков, и вы поразитесь, как много она сделала для человечества. Какой неизгладимый след она оставила на всей нашей цивилизации, на наших нравах, обычаях, законодательстве, науках, искусстве. Как сильно она изменила нравственно к лучшему, облагородила человечество; сколько внесла в жизнь сердечной теплоты! Миллионы людей в ней черпали силы жить во имя добра и правды, на алтарь ей несли свои лучшие чувства и думы и в служении ей нашли высшую отраду. Неужели ж теперь иссякла ее живительная сила: вдруг пересох родник, утолявший духовную жажду сотен сменившихся поколений, и место Евангелия заступит энциклопедия наук? В силах ли наука заменить религию как руководительницу человека в светлую даль грядущего? Это вопрос серьезный; с легким сердцем решать его преступно: ошибка может повести к печальной катастрофе.
   Внимание древности приковано было преимущественно к внешнему миру, высокое значение личности еще не было опознано, и верховные идеалы древних культурных народов по отношению к человеку носили внешний характер. Наиболее яркими выразителями культуры древности были Греция и Рим, так называемый мир античный, и мы видим, что обширная область разнообразных духовных интересов для этого мира почти не существует: вопросы о достоинстве человека, о правах личности, о братстве народов и многом другом тому подобном если случайно когда и затрагиваются, то всегда вскользь и никогда не выдвигаются на первый план.
   Конечной целью стремлений античного мира был культ физической красоты и грубой мускульной силы. Эстетик грек свои силы отдал первому, гордый владыка мира римлянин служил второму. Грек благоговел пред красотой тела, чтил и поклонялся ей одной. Удивительный по разностороннему блеску гений грека рельефней всего выразился в скульптуре. Резец Фидия, Праксителя, Поликлета и других достигает кульминационной точки красоты, оставаясь вековечным, недосягаемым образцом для потомков. Дальше идти нельзя.
   Римлянин не был художник, на искусство смотрел как на прикрасу обыденной жизни. Крепкий, могучий, он силу ставил выше красоты. Пред его мощью склонялись самые отдаленные народы, и Рим рос, богател, украшался за счет покоренных стран. Рим — столица мира; его величие, сила — вот идеал, которым жил и которому всем жертвовал древний римлянин. Но оба эти идеала: и совершенство телесной красоты, и торжество грубой, мускульной силы — были, наконец, достигнуты. Акрополь сиял небывалой, чудесной красотой; слово Рима было законом для отдаленных окраин земли. Во имя чего было жить теперь античному миру? Новой идеи, которая бы властно захватила общество, не являлось, а старая отжила свой век. Без воодушевляющего же идеала, хотя бы и низкой пробы, человек не может жить, народная доблесть гибнет, общество разлагается. Не мог продолжать свое существование и античный греко-римский мир. Настало время, когда расшатанные устои Рима рухнули, и Римская империя перестала существовать. Она пала, должна была пасть, потому что идеалы, которые ее воодушевляли, были временны и, когда сила их была исчерпана, ей нечем стало жить. Для возрождения одряхлевшего организма требовалось вдохнуть в него новые силы. Необходимо было для духовной жизни человечества найти новые начала. На развалинах античного мира могла зародиться и расцвести новая цивилизация, но для этого нужна была новая идея, и мы видим, что в основу нарождающейся цивилизации полагаются новые идеалы. Древний мир искал красоты телесной, преклонялся пред физической силой; люди новой эпохи ищут красоты духовной, преклоняются пред нравственной мощью. Теперь центр тяжести извне переносится внутрь человека. Дух человека признается источником общественной, политической и всякой исторической жизни. Возвышение человеческого сердца, нравственное усовершенствование, духовный рост личности становятся главной задачей общества, все остальное имеет второстепенное значение. «Ищите прежде всего Царства Божия и правды Его, а все прочее приложится вам, придет к вам само собой», говорит Евангелие. Под «царством Божиим» разумеется совершенная жизнь на земле — жизнь, основанная не на господстве насилия, грубого эгоизма, а на началах всеобщей любви, полной справедливости, признания всех законных прав личности. Наступление этого «царства» обусловлено нравственным перерождением человека, обновлением всего его внутреннего существа. «Истинно говорю тебе, — сказал Иисус Христос Никодиму, — если кто не родится свыше, не может увидеть Царства Божия» (Ин. 3:3). В другом месте Иисус Христос говорил: «Царство Божие не придет приметным образом и не скажут: вот, оно здесь, или, вот, там. Ибо вот Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:20—21). Это новый идеал; идеал не временный, а вечный. Идеалы Древней Греции и Рима можно было перерасти, потому античный мир и пал. Новый идеал, указанный христианством, не имеет границ; его нельзя достигнуть. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48), — вот завет Спасителя людям. Этот завет является залогом бесконечной будущности нашей цивилизации. Новая культура в самом духе христианина, в его неиссякаемой способности совершенствоваться всегда найдет источник своего дальнейшего обновления и развития.
   Перед нашими глазами развертывается теперь почти двухтысячелетняя история христианства; наш взор в состоянии теперь обнять и измерить внутренний, последовательный процесс его развития, степень его могущественного влияния на совесть и жизнь человечества, и мы видим, что христианство далеко еще не выразило всего содержания своей мысли, не сказало своего последнего слова. Для осуществления Царства Божия на земле человечеству предстоит еще долгая, упорная работа над собой, над улучшением, нравственным воспитанием сердца. Евангелие пробудило много добрых чувств; затронуло в сердце человека неведомые ему самому струны, извлекло из них звуки чарующей красоты и неотразимой силы, но эти звуки не слились еще в могучий аккорд, в гимн торжествующей любви и правды.
   Если наука хочет заменить религию, она должна взять на себя ее обязательства и, требуя предпочтения себе, вынуждается дать человечеству более могущественные средства, указать скорейший путь к осуществлению конечных целей в жизни, чем это делает религия. И наука самоуверенно признает себя способной к этому. Она торжественно провозглашает, что только знание может привести человечество к лучшему будущему. «Если мы хотим привести в известность условия, от которых зависят успехи новейшей цивилизации, — говорит Бокль, — то должны искать их в истории накопления и распространения умственного знания. Физические явления и нравственные начала производят, конечно, по временам значительное расстройство в общем ходе дел, но с течением времени они приходят в порядок и равновесие и оставляют, таким образом, умственным законам свободу действовать независимо от этих низших, второстепенных деятелей». Такое решительное утверждение опирается на мнение, будто огромное развитие, совершающееся в нашей цивилизации, представляет, главным образом, умственное движение и будто нравственный прогресс общества стоит в прямой зависимости от роста знаний. Но рассуждать так, значит, не знать сердца человека, не понимать, к чему призвана наука, что она может дать. Область науки обширна, если хотите, бесконечна; задачи ее велики; она так много сделала и еще более сделает для человечества, что само имя ее должно быть священно для мыслящих людей; но двигательная сила культурного прогресса все же не интеллект, и образование одно не улучшает нравы. Наука расширяет умственный горизонт человека, развивает его интеллектуальные силы, увеличивает нашу власть над природой, но возродить духовно человека, нравственно его возвысить она без содействия религии не может. Оставив путь длинных рассуждений, припомните хотя бы французских панамистов: сенаторы, члены парламента, редакторы влиятельных газет — все люди обширных знаний, крупных способностей, а в общем шайка мошенников. Прискорбно, но естественно. Сердце человека волнуется одними и теми же страстями, будет ли это сердце передового мыслителя или последнего поденщика. Простой галилейский неграмотный рыбак нравственно может быть выше десятка философов, светил науки: образование может изменить формы зла, сделать их более утонченными, но уничтожить зло, облагородить нравы — этого образованию не дано. Не науке путем обновления сердца вести людей к осуществлению Царства Божия на земле.
   Впрочем, наука, может быть, сильна иными средствами создать человечеству светлую будущность? Уясняя законы, по которым существует вселенная, открывая средства воздействия на силы, заложенные в материю, наука дает нам громадную власть над природой. Было время, когда человек трепетал пред каждым грозным явлением природы; теперь он властелин ее. Наука превратила солнце в печатный станок, оседлала волну, скрутила буйный ветер, запрягла пар в работу, надела на молнию сумку почтальона; алмазные сверла проходят сквозь недра скал, добывают воду в знойной пустыне; гиганты молоты, шутя, сплющивают глыбы металла; телеграф, телефон, телескоп уничтожили пространство; спектральный анализ определил состав планет; тысячи фабрик с ничтожной, сравнительно, затратой мускульной силы выполняют работы, которые не снились мифологическим титанам. Если бы люди древнего мира, созерцая будущее, могли представить, что делает теперь наука, они решили бы, что наступил тот золотой век, о котором всегда мечтали их поэты. Но при всех этих завоеваниях ума обетованная земля по-прежнему бежит перед нами, подобно миражу. Глубокое невежество народных масс, чрезмерное труженичество, вопиющая нищета рядом с праздностью и расточительностью чувствуется не менее болезненно и в век электричества и пара, чем в века грубого варварства. «Богадельни и тюрьмы такие же обычные спутники научного прогресса, — говорит Генри Джордж, — как и роскошные дворцы и великолепные магазины. В шумных столицах, на улицах, залитых асфальтом и озаренных электрическими солнцами, мы, как и везде, встречаем истомленные, хмурые, злобные лица. Среди наибольшего скопления богатства люди умирают с голода и болезненные дети сосут иссохшие груди своих матерей. Всюду жажда наживы и поклонение богатству указывают на силу страха перед нуждой. Трагизм евангельской притчи о богатом и Лазаре не утратил своей жгучести и доселе».
   «Этот союз бедности с прогрессом, — замечает Генри Джордж, — есть великая загадка нашего времени. Это центральный факт, из которого вытекают те промышленные, общественные и политические затруднения, которые спутывают мир и с которыми тщетно борются государственные люди, филантропы и педагоги. От него подымаются те тучи, которые застилают собой будущее самых прогрессивных и независимых наций. Это загадка, которую сфинкс судьбы задал нашей цивилизации, и не разгадать которой значит погибнуть. До тех пор, пока весь рост богатства, который называется материальным прогрессом, будет уходить лишь на образование огромных состояний, на увеличение роскоши и на усиление контраста между домом Изобилия и домом Нужды, до тех пор прогресс не может считаться действительным и прочным». Реакция должна наступить. Необходимо обновить движущие силы цивилизации, вести в жизнь новые факторы, помимо знания. Наука, обещавшаяся самостоятельно воссоздать на земле царство высшей правды и равноправности, с этой стороны должна быть признана банкротом. Вместо того чтобы, объединившись под начальством неба, вести борьбу против общего врага — царства тьмы и неправды, люди со знаменем науки в руках борются из-за добычи. Основным девизом жизни стало: «кто кого может, тот того и гложет». Как сказано в Библии об Измаиле: «руки одного на всех и всех на одного» (Быт. 16:12). Каждый за себя и для себя, т.е. всеобщая вражда, взаимное недоверие, раздражение, озлобление и нигде покоя, справедливости, жалости, любви. Противник падает, тем лучше: в борьбе улучшается людская порода. Пощада — преступление, потому что приносит сильных в жертву слабым, а богатых духом и телом — ленивым и хилым. Миром движет, говорит наука, и над миром господствует суровый, неумолимый закон борьбы за существование. Логическим последствием подобного воззрения на жизнь, на факторы цивилизации является ницшеанство. Ницше — оригинальный, блестящий немецкий мыслитель, человек крупных, разносторонних дарований. Он критик, поэт, филолог и, наконец, философ. Основною темой его литературной и философской деятельности служит ожесточенная, открытая борьба против христианства. Ницше думает, что зло современной жизни, все бедствия нашей цивилизации проистекают, оттого что мы подчинились евангельским требованиям любви, кротости, милосердия. Перед человечеством, по его мнению, тогда только развернется блестящая перспектива, когда оно освободится от нравственных пут, наложенных на него Иисусом Христом. «Предоставьте человеку полный простор,— говорит Ницше, — освободите его от пустых призраков совести, чести, стыда; признайте законность всех его страстей, и вы поразитесь мощью проявленных им сил. Десятки, сотни, может быть, тысячи слабых людей погибнут, будут раздавлены в борьбе, но зато победитель, упившийся их потом и кровью, по трупам, как по ступеням, подымется вверх и положит начало новой породе существ. Это будет уже не просто «человек», а «Vebermensh», «сверхчеловек"".
   Философия Ницше есть завершение теории Дарвина. По Дарвину, вся длинная лестница живых существ, начиная от низшего организма и кончая высшим — человеком, представляет из себя непрерывную цепь перехода одного вида к другому. Путем борьбы за существование, так как ртов всегда более, нежели пищи, организмы неустанно совершенствуются: выживают экземпляры только более сильные, наиболее приспособленные к борьбе, а остальные истребляются или сами вымирают за недостатком пищи. Всякое же случайное преимущество законом наследственности закрепляется за организмом. Веками накопляются у того или другого вида животных столько отличительных признаков, что образуется новый, более совершенный тип. С ним повторяется та же история. Естественный отбор более приспособленных к борьбе за жизнь и закон наследственности ни на минуту не прерывают свою работу. Совершенствуясь так, органический мир выработал, наконец, тип человека. Подобная теория (если даже оставить в стороне вопрос о справедливости или ошибочности основных ее положений) является недосказанной. Ницше взял не себя труд договорить ее, поставить точку над «i». Если человек длинною цепью вымерших видов соединяется непосредственно с обезьяной, произошел от нее, а обезьяна в свою очередь от других низших организмов, то почему мы останавливаемся на человеке? Не сейчас, не завтра, не через сто лет, но когда-нибудь должно явиться существо еще более приспособленное к жизни, еще более совершенное, нежели человек. Провести человечество по этому пути, где в конце видятся титаны, полубоги, — это такая великая задача, думает Ницше, ради которой не стоит смущаться требованиями религии, морали, совести, долга. Чем больше совершится зла, тем более проявится сил, энергии, — тем скорее явится «сверхчеловек»... «Будьте тверды, — завещает Ницше своим ученикам, — не поддавайтесь жалости, состраданию, любви: давите слабых, подымайтесь по их трупам выше: вы дети высшей породы; ваш идеал — «сверхчеловек"".
   Ужасная теория! Торжествуют не лучшие, а наиболее сильные и хищные. Добро, любовь и истина должны расступиться и дать дорогу насилию, бесстыдству и пороку. Дионисий — тиран Сиракузский, Ирод Великий, Нерон, Цезарь Борджия — вот выразители идей ницшеанства. Где же тут обещанное наукой счастье всех членов человеческой семьи, где торжество высших начал любви и правды? Почему наука с прогрессом материальным не несет улучшения нравов; почему не вырвет с корнем зло? Увы, это не ее дело. Причины зла — нравственного свойства, а наука бессильна против нравственного зла. Она может раздробить скалу, сплющить глыбу металла, но смягчить жестокое, черствое сердце ей не дано. Одно научное просвещение само по себе дает лишь дрессировку разума, и если человек по своей природе хищная личность, то образование только изощряет ему зубы, оттачивает когти. Разум служит для подготовки и обработки почвы, завоеванной другими силами. Разум сила исполнительная, а власть законодательная, сила руководящая принадлежит сердцу. Евангелие 19 веков тому назад провозгласило: «из сердца исходят помышления злыя и благая». Божественный сердцеведец Христос Спаситель первый указал миру, что единственный источник общественной, политической и всякой исторической жизни есть дух человека и что чем он совершеннее, тем совершеннее будет и все им созданное. «Если вы хотите, чтобы изменилась окружающая вас жизнь, — говорит христианство, — изменитесь сами, воспитайте ваше сердце». Братская, любовная жизнь, царство Божие на земле возможны; только их надо искать не где-нибудь вокруг, не в чем-нибудь внешнем, а внутри себя, в своем сердце. Сердце же не область влияния науки, а царство религии. Внешним механическим путем нельзя вдохнуть силы в нравственную природу человека. Наука не может заставить человека изменить свою волю. Страхом или принуждением можно заставить его отказаться от дурного действия, но не от дурной воли, которая есть движение внутреннее, не подчиненное внешней силе. Нравственное обновление человека обусловливается добровольным подчинением силе, обладающей такой привлекательностью, которая обязывает совесть, глубоко волнует чувствования и склонности, вызывает к деятельности все, что есть доброго в них, и дает возможность высшим сторонам человеческой природы торжествовать над низшими. Такой силой для человечества может быть только евангельская религия. Евангелие, говоря нам о Боге как о совершенной Любви и абсолютной Правде, о Его отношении к миру и о наших обязанностях к Нему, наполняет нашу душу благоговейным поклонением Высшему Существу, будит в нас стремление стать достойными Его любви, вызывает покорность Его заповедям как непреложному нравственному закону. Христианство, и оно одно только, во имя Высшей Святости, которая есть Сам Бог, неустанно побуждает человека идти все вперед и вперед в нравственном росте.
   Отсюда вывод такой: высший, универсальный идеал всего человечества — идеал, указанный Евангелием: царство Божие. Путь к осуществлению его — нравственное обновление всей духовной природы человека, выработка им христианского мировоззрения, воспитание воли в духе евангельской любви и правды. Движущей силой на этом пути служит религия. Подобный вывод никоим образом не может считаться унизительным для науки, и ей нет оснований оспаривать его. У науки своя специальная сфера деятельности, также весьма почтенная, каждый успех в которой является в своем роде также крупным благодеянием для человечества. Эти обе области: и область влияния религии, и область влияния науки, при надлежащем понимании дела, отнюдь не оказываются между собой в противоречии: они дополняют одна другую. И если между представителями религий и представителями науки бывают столкновения, то это объясняется печальным недоразумением: неумением разобраться в границах своей компетентности, желанием вторгнуться в чужие пределы.
   Наука определяет вечные, незыблемые законы, по которым идет жизнь вселенной; открывает и подчиняет человеческому разуму все новые и новые силы природы, устанавливает степень внешней, физической зависимости человека от окружающей его среды; говоря короче, наука задается целью дать возможно полный ответ на вопрос: как мир живет? У религии иная задача; она отвечает на вопрос: как человеку в мире жить? В какие отношения он должен стать к миру и к Тому, Кто выше мира? Законник спрашивает Иисуса Христа: «Учитель! Что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» С этим же вопросом и каждый христианин обращается к религии, установленной Спасителем, твердо веруя, что он не только найдет нужный ему ответ в евангельском учении, но и приобретет в тесном, братском общении с членами Церкви, в живом молитвенном единении с Богом нравственные силы, необходимые для того, чтобы в каждом отдельном поступке, чувстве и слове таился вечный смысл, дающий право жить. При таком понимании задач религии и науки и разграничении сфер их деятельности может ли быть речь о противоречиях между религией и наукой и о необходимости замены одной другою?
   Сам путь к жизни, имеющий вечный смысл, человечеством еще далеко не пройден, и потому более тем странно говорить, что религия отжила свой век и что путеводной звездой и движущей силой дальнейшей цивилизации должна быть наука. На это, может быть, возразят, что существует значительное число людей с высшими мотивами поведения и чистой, как кристалл, жизнью, которые тем не менее вполне открыто выражают свое неверие в религиозные учения, в корне отрицают их влияние на свою жизнь и на поведение. Типичным представителем таковых может служить знаменитый французский ученый Литтре «этот святой, не верующий в Бога», как его охарактеризовал другой французский писатель, Каро. Каким же образом, спросят, примирить эти факты с нашим представлением о религии, как центре всех жизненных сил, двигающих и перестраивающих современный общественный мир?
   Объяснение весьма несложно. Христианская религия за 19 веков своего существования наложила на длинный ряд поколений, на их законы и учреждения, на их умственное и нравственное воспитание, на их образ мысли вообще сильный и неизгладимый след. Мы все, каковы бы ни были наши религиозные взгляды, мы все бессознательно находимся под ее влиянием на каждом шагу, в каждую минуту нашей жизни. Значительная часть идей, впервые возвещенных миру христианством, стала теперь общим достоянием, и противники христианства всем, чем они по справедливости гордятся, обязаны целиком Евангелию, хотя и не сознаются в этом. Но пусть тучи закрывают солнце, дневной свет, окружающий нас, все же не самобытен, а только результат сокрытого от нас светила. Когда же тучи рассеются, тогда небо просветлеет, засияет во всей красоте, солнце будет лить потоки тепла и света, настанет ясный, ликующий день.
   Но когда все это будет? Ответа дать никто не может. Иисус Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов хозяин, стерегущий дом, как должны быть готовы девы со светильниками, встречающие жениха, но и должны работать изо всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были работать работники на данные им таланты. На вопрос, когда наступит этот час, Великий Учитель увещает людей всеми своими силами работать для скорейшего наступления его. И другого ответа не может быть. Сказать людям, когда наступит день и час Царства Божия, никто не может, потому что наступление этого часа ни от кого другого не зависит, как от них самих.
   Все, что мы можем знать, это то, что мы, составляющие человечество, должны делать и чего должны не делать для того, чтобы наступило это царство Божие, а это мы все знаем: Евангелие ясно говорит об этом. И стоит перестать делать то, что мы не должны делать; каждому начать делать только то, что мы должны делать; стоит только каждому из нас жить всем тем светом, который есть в нас, для того, чтобы тотчас же настало то обещанное царство Божие, к которому влечется сердце каждого человека.
   Не в нашей власти спасти человечество и переродить природу мира; но в нашей власти исправлять собственную духовную природу, совершенствовать характер, христиански воспитывать волю. Это в нашей власти и это — наша обязанность, личная обязанность каждого из нас. (Извлеч. в сокращ. из брош.: Петров О., свящ. Евангелие как основа жизни. Изд. 4. Стр. 1—30.)

Б. Значение факта воскресения Иисуса Христа в деле доказательства божественности христианской религии

   Церковь христианская основана посредством проповеди о воскресении ее Главы. Хотя против этой мысли нет и не может быть серьезных возражений, однако, ввиду важности факта, полезно выставить его в полном свете.
   В день пятидесятницы апостол Петр произнес первую из апостольских проповедей. О чем же он говорил? «Бог воскресил Иисуса, расторгнув узы смерти... Бог воскресил Иисуса, чему все мы свидетели» (Деян. 2:24—32). Толпа собирается вокруг Петра и Иоанна в Иерусалимском храме. Петр повторяет свое утверждение. «Бог воскресил Начальника жизни, чему мы свидетели» (Деян. 3:15). Образуется церковь. В ее собраниях «апостолы с великой силой свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса» (Деян. 4:33). Свидетельствовать об этом воскресении они считают главным делом своей миссии. Начальники народа запрещали им учить об имени их Учителя; они отвечали: «Богу нужно повиноваться больше, чем людям», — и тут же, чтобы объяснить причину своего неповиновения приказаниям человеческим, прибавили: «Бог отцов наших воскресил Иисуса, Которого вы убили, повесив на древе» (Деян. 5:30). Петр — в Кесарии у сотника Корнилия; он проповедует ему о воскресении Того, Кто был повешен на древе (Деян. 10:40). Он пишет соборное послание некоторым церквам и начинает его прославлением Бога, за что же? «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому» (1 Пет. 1:3). И дальше тот же апостол указывает на это воскресение как на основание веры и надежды христиан: «Бог воскресил Иисуса из мертвых... чтобы вы имели веру и упование на Бога» (Пет. 1:21). Начальники синагоги в Антиохии Писидийской приглашают ап. Павла говорить к народу: он проповедует, что его Учитель был распят, снят с древа и положен во гроб, но что «Бог воскресил Его из мертвых» (Деян. 13:30). Чем тот же Павел вызвал насмешки афинян, слушавших его спокойно до тех пор, пока он говорил только о бытии Бога? Проповедью о воскресении Христовом (Деян. 17:31—32). Чем он дал повод римскому правителю Фесту считать себя сумасшедшим? Тем, что он говорил царю Агриппе о воскресении Христа (Деян. 26:23—24). И когда он пишет церквам, то нет почти ни одного послания, в котором он не упоминал бы об этом факте. В послании к римлянам он утверждает, что Иисус открылся Сыном Божиим именно чрез Свое воскресение. Три обстоятельства особенно достойны внимания в послании к коринфянам: во-первых, то, что смерть и воскресение Христа указываются как существенная часть проповеди евангельской; во-вторых, то, что апостол не учит о воскресении, но напоминает своим читателям, что это воскресение есть основной пункт веры, который им был проповедан и который они приняли раньше составления его послания; в-третьих, то, что св. Павел усвояет особенную важность этому пункту, так что прямо заявляет, что если Христос не воскрес, то проповедь его тщетна и вера учеников напрасна. Эту важность христиане так живо чувствовали, что не только посвятили воспоминанию воскресения самый торжественный из своих праздников, но и пожелали, чтобы день седмичного покоя каждую неделю возбуждал это великое воспоминание. Воскресение заменило субботу, и каждое воскресение должно было возбуждать те же самые чувства, как и праздник Пасхи.
   Итак, внушительной совокупностью текстов и фактов установлено, что проповедь о воскресении Христовом была одним из существенных элементов апостольской проповеди.
   Воскресение Христово для христианина есть наиболее предмет веры, одно из главных оснований его религиозной жизни. Люди, обращающие внимание исключительно на внутреннее состояние души, т. е. на субъективную сторону религии, спрашивают, каким образом вера, во всей полноте глубокого смысла этого слова, может иметь предметом факт чисто внешнего характера? Им должно сделать следующую уступку: верование в то, что Иисус из Назарета воскрес из гроба, само по себе, как простое принятие известного повествования, не имеет еще религиозного значения. Но останавливаться на таком понимании дела значило бы держаться слишком поверхностного взгляда на предмет. От чего зависела сила апостольской проповеди? Не от того, что они возвещали простой исторический факт, а от того, что они проповедовали победу над смертью, одержанную Начальником жизни (Деян. 3:15). У тех, кто внимал их речам, при этом рассеивались облака сомнения и неверия, для них открывались небесные горизонты, и они, несмотря на свою смертность, составляющую свойство всех земных вещей, предвкушали обетования жизни загробной. Для христианина воскресение Христово не есть воскресение одного известного человека, но воскресение человека вообще — воскресение человечества в лице его Главы, восхотевшего претерпеть крест, чтобы открыть врата Царства Небесного тем, которые входят с Ним в общение. Воскресение Христово для верующего есть залог его собственного воскресения. Он знает, что «Бог, воскресивший Господа, воскресит и его силой Своей» (Кор. 6:14. См. также: Рим. 8:11; 2 Кор. 4:14; Кол. 2:12; 1 Фес. 4:14). Он находит прощение своих грехов в голгофском кресте, жизнь вечную в гробе Распятого и может восклицать вместе с апостолом: «Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа» (1 Кор. 15:55)?
   Итак, воскресение Христово, несомненно, есть преимущественный предмет веры, один из существенных факторов религиозной жизни. Впрочем, как могут все заметить, бесспорный и несомненный факт состоит в том, что Церковь христианская основана на вере в воскресение ее Главы, а не на реальности этого воскресения. Какие аргументы можно представить для доказательства этой реальности?
   Чтобы подкрепить свое учение относительно воскресения Господа, ап. Павел ссылается на свидетельства тех, которые видели Распятого живым, после того как Он оставил гроб. Он особенно настаивает на этом свидетельстве и указывает на более чем пятьсот братии, видевших оное, большинство которых были еще живы в то время, когда он писал свое послание (1 Кор. 15:4—8). Это доказательство нельзя считать маловажным, хотя оно и не может иметь абсолютного значения, потому что оно основывается на таких памятниках, достоверность которых отрицательная критика может оспаривать; но мы имеем доказательство и другого характера — те результаты, какие имело дело Иисуса Христа в мировой истории.
   Влияние Его на человечество не есть лишь прошедший факт, признание которого зависит от изысканий критики и подвержено сомнениям, какие могут явиться как следствие этих изысканий; это есть реальность, которая продолжает еще существовать в настоящем. Мы имеем дело не только с фактами, совершившимися назад тому 19 столетий, но с фактами, которые совершались в продолжение 19 столетий и совершаются еще и в наши дни.
   Чтобы дать справедливую оценку влиянию, какое оказало христианство на мир, нужно, при свете истории, перенестись в те обстоятельства, среди которых действовали первые проповедники Евангелия. Как, с точки зрения мира, было мало, ничтожно то семя, из которого выросло громадное дерево, ветви которого продолжают расширяться на наших глазах! Иисус Христос дал Своим апостолам повеление учить все народы (Мф. 28:19). Ап. Павел пишет, что имя Иисуса выше всякого имени, и что оно пройдет по всему миру (Флп:2, 9—11). Чье имя должно было достигнуть такой славы? Имя одного молодого человека, который в одной безвестной и презренной области Римской империи был недавно предан позорной казни. Повеление Христа продолжает исполняться: Его учение проповедуется во всех странах Земного шара. Исполняется и пророчество св. Павла: имя Иисуса, чем дальше, тем больше, становится величайшим из имен, произносимых устами человеческими.
   В истории воздействия христианства на развитие цивилизации нужно в особенности остановить внимание на нравственном его влиянии, потому что нравственное развитие людей есть цель всякой истинной религии. По этому предмету существует одно заблуждение, которое следует опровергнуть или предотвратить. Некоторые апологеты несправедливо игнорируют и иногда даже злословят мудрецов языческого мира. Между тем, в сочинениях мудрецов древнего Востока, Греции и Рима можно найти возвышенные нравственные и религиозные воззрения. Иногда из этого факта заключают, что Евангелие было лишь естественным развитием чувств и мыслей, существовавших в человечестве раньше. Винэ высказал по этому вопросу здравые и основательные соображения. — «Евангелие не изобрело нравственности; некоторые из его прекрасных правил давно уже были в обращении среди людей; Евангелие не столько открыло их, сколько дало им новое обоснование и оживило их новым духом. Превосходство Евангелия не столько в том, что оно возвестило новую нравственность, сколько в том, что оно дает силу исполнять старую. Познание нравственности не есть нравственность, и знание долга не есть исполнение долга».
   Нравственная сила — вот что составляет специальную характеристику дела Христова. Много, по-видимому, существует оснований оспаривать размеры и действенность этой силы. Сколько миллионов людей, несмотря на обширную деятельность миссий, еще не слыхали евангельской проповеди! Да и там, где Евангелие возвещено, как много людей открыто враждебных или чуждых его влиянию! И у тех, которые, по их словам, принимают это влияние, весьма часто какая существует разница между исповедуемой верой и действительной жизнью. Как много места занимают в жизни именующих себя учениками Христовыми чувственность, корыстолюбие, тщеславие, пристрастие к миру! Если посмотрим на общественную жизнь народов, называющих себя христианскими, то окажется, что это название часто имеет характер жестокой иронии. Не видим ли мы, как эти народы отдают в жертву политическим интересам ту веру, которой они клянутся в торжественных трактатах? Не видим ли мы, как в интересах торговли и промышленности попираются самые священные права человечества. Не христианские ли нации навязывают отраву опиума китайцам и отраву крепких напитков несчастным островитянам Океании? Не военные ли бюджеты поглощают громадную часть доходов европейских государств? Как часто религия бывала причиной жестоких преследований, кровавых столкновений? Итак, в чем же проявляется нравственная сила Христа?
   Все сказанное, к прискорбию, верно, но здесь лишь половина истины.
   Нельзя не видеть, что, хотя Евангелие было поводом и предлогом и для дурных поступков, оно никогда не было их причиной. Злоупотребление в этом случае не только отличается от законного употребления, но оно прямо ему противоположно. В сфере инертной материи действие силы пропорционально ее энергии. Не так в том мире, где в событиях имеет место свобода. Евангелие есть закваска, а человечество есть тесто, которое эта закваска должна мало-помалу проникнуть, и это тесто не есть лишь пассивная масса: она представляет активно сопротивление. Несмотря на это сопротивление, дело Божие совершается. С самого начала существования Церкви в ней существовало немало недостатков; но первобытная Церковь была собранием душ, проникнутых святой любовью к долгу; она сохраняла этот характер во все время гонений. Когда христианская вера была принята гражданской властью и стала официальной религией, нечистые потоки глубоко возмутили ее воды. Однако можно проследить ее благодетельное влияние на постепенное преобразование общественных учреждений, на строй семьи, на взаимные отношения общественных классов. История современной цивилизации, без сомнения, должна отметить много воспринятых ею различных влияний; но из всех их влияние духа Христова, бесспорно, есть самое сильное. В наши дни, несмотря на все недостатки и позорные пороки наций, именуемых христианскими, легко заметить, что влияние Евангелия резко отличает их от народов, чуждых этому влиянию. Попечение о бедных и больных, попечение об обездоленных судьбой классах общества развито здесь в такой степени, какая неизвестна у язычников, занимающих еще громадную часть земного шара. Исследуйте все дела милосердия, облегчения бедствий, общественной благотворительности, человеколюбия: везде, где мы встретим энергичные, настойчивые и успешные усилия, самыми самоотверженными сотрудниками всяких благих предприятий были люди, одушевленные духом Христовым. Нам скажут, что в наши дни благотворительность принимает светский характер, что официальная деятельность правительств и деятельность чисто филантропических обществ начинает заменять непосредственно религиозную деятельность прошедшего времени. Это до некоторой степени верно; но какой вывод можно извлечь из этого факта? Из какого источника проистекает это движение? Почему филантропия не развита в Китае, Персии или в Индии так, как в Европе? Общество Красного креста, например, которое задумало столь смелое предприятие — облагородить войну, насчитывает в числе своих членов иудеев, магометан, язычников; но религиозный нейтралитет, характеризующий деятельность этого общества в настоящее время, не существовал на первых порах ее. Нехристианские правительства, согласившиеся несколько смягчить обычаи того варварства, высшим выражением которого остается война, уступили веяниям христианской цивилизации. Эти веяния не могли родиться у них самих и под влиянием их собственных религиозных идей. Почему нравственная культура магометан, наряду с благородными чертами, представляет такие темные пятна, каких нет у нас? Какой мало-мальски внимательный человек не заметит, что альтруизм последователей Опоста Конта не более, как контрафакция христианской любви? Современное сознание (страны, остающиеся еще в язычестве, суть продолжение древнего мира) образовалось под влиянием Евангелия Христова и сохраняет некоторые черты этого зиждительного влияния даже у многих из тех людей, которые чужды вере в собственном смысле слова.
   Повторим вкратце вышеизложенные соображения, чтобы сделать из них выводы. Вера в воскресение Христово была основанием евангельской проповеди; эта истина стоит вне ударов критики. Христианство оказало на человечество самое значительное и самое спасительное духовное влияние, о каком только знает история, этот факт признается серьезными историками, даже такими, которые лично не имеют веры. Выставлять против этой истины то зло, поводом или предлогом к которому была религия, — это аргумент, не имеющий никакой силы. В самом деле, добро, произведенное христианством, есть плод христианского духа, а зло, как, например, гонения, религиозные войны и прочее, есть продукт человеческих страстей, находящийся в прямом противоречии с этим духом.
   Фома Аквинат спрашивает, какие у нас есть доказательства реальности тех сверхъестественных фактов, которые усвояются Христу, и отвечает: «Удивительное обращение мира к вере христианской есть самое верное доказательство этих минувших знамений, и нет надобности в их воспроизведении, потому что они ясно видны в своих действиях. Было бы удивительнее всех чудес, если бы мир без особенных знамений людьми неучеными и низкого происхождения был приведен к верованиям столь высоким, к делам столь трудным и к надеждам таким возвышенным».
   Данте воспроизвел эту мысль своего учителя в XXIV песни своего Рая. «Если бы мир обратился в христианство без чудес, то это одно было бы таким чудом, что все другие не составляли бы и сотой его части». Ту же самую мысль выразил недавно один современный ученый, стяжавший репутацию человека весьма либерального, обладающего притом громадной эрудицией, страсбургский профессор Рэйс. «Если бы в делах Иисуса Христа, — говорит он, — не было ничего такого, что превышает вседневный опыт, то Его жизнь стала бы лишь еще более непонятною».
   Такова была мысль профессора Рэйса. Отметив те трудные вопросы, какие возбуждает критика по поводу повествований о воскресении, он написал следующие строки, которые, в силу положения, занимаемого автором в области богословия, имеют особенную важность. «Остается, — говорит он, — бесспорным тот факт, что на этом фундаменте (факте воскресения Иисуса Христа) построена существующая 18 веков Церковь, для которой Он есть, так сказать, ясное свидетельство, и поистине следует сказать, что вместе с Христом из Его гроба воскресла и Церковь, которая иначе, по всей вероятности, навсегда осталась бы погребенной».
   Если Христос воскрес, то мы имеем сверхъестественное доказательство сверхъестественного характера Его посланничества. Свидетельства людей сообщают нам познания о земных предметах; свидетельство Христово открывает нам реальности мира невидимого. В таком случае религиозная жизнь утверждается на прочном основании. Люди могут сомневаться относительно посланничества Христа, как и относительно всякой мысли, но то, что утверждает веру в это посланничество, утверждает вместе с тем и всю совокупность верований, тогда как без этой веры (в посланничество Христа) для каждой взятой отдельно истины пришлось бы представлять особенное доказательство. Доверие к божественному свидетельству есть фундамент духовного здания, и укрепить фундамент здания — значит укрепить все его части. Таково благодетельное значение авторитета Христова. (Извлеч. в сокращ. из кн.: Навиль Э. Свидетельство Христа и единство христ. мира. М., 1898 г.)
Приложение
Разбор возражений против факта воскресения Иисуса Христа, заимствующих свою мнимо-научную опору от телепатии
   Ни рационалисты своей теорией мнимой смерти Христа, ни визионеры (Штраус, Ренан и др.) со своей гипотезой призрачного видения не объясняют нам достаточно происхождения веры в воскресение нашего Господа без самого факта воскресения.
   В настоящее время гипотеза объективных видений все более и более вытесняет собой другие. Согласно этой теории, явления Воскресшего не были вполне реальными, так как само телесное воскресение Его не допускается; они не были также и субъективными явлениями или галлюцинациями. Здесь явления Воскресшего отождествляются с загробными призраками или явлениями душ умерших людей живым; они плод сверхъестественного невидимого воздействия прославленного Христа на души учеников, воплощавшегося в зрительные галлюцинации или видения. Таким образом, в основании их лежит нечто объективное, именно благодатное соприкосновение духа Христова с душами учеников, сообщение с неба ученикам, необходимое для их ободрения и утешения, о том, что Христос хотя умер телом, но жив духом; они, по выражению Кейма, «необходимая человечеству телеграмма с неба»... Субъективное в этих видениях относится к их образу, т.е. самой проекции наружу этого внутреннего, сверхчувственного, небесного воздействия Христа на души учеников.
   По-видимому, всего легче было бы отделаться от гипотезы объективных видений отрицанием допускаемых ею фактов и отнесением их в разряд созданий суеверной фантазии: но в настоящее время опору свою гипотеза находит в науке, введшей в Лондонском обществе психических исследований факты этого рода под именем телепатии в круг научного исследования и на первый раз давшей твердое удостоверение фактов этого рода, касающихся явлений прижизненных призраков одного лица, находящегося в опасности или в момент смерти, другому на значительных расстояниях. Таким образом, по гипотезе, явления Воскресшего относятся к неисследованным пока, но однородным фактам посмертной телепатии, а потому с гипотезой приходится считаться не только на а) богословской почве, но и б) научно-психологической.
   а) Гипотеза объективных видений не может найти себе оснований в евангельских текстах; напротив — опровергается ими.
   Весть о воскресении и сами явления Воскресшего встречаются учениками сомнением и неверием, что невозможно было бы при их несомненной вере в явления духов из сверхчувственного мира (Лк. 24. 37; Деян. 12:25—16), вообще широко распространенной в то время и в их среде; след., сомнения их относились к возможности воскресения Распятого.
   Явления духа умершего Иисуса не могут объяснить происшедшей в учениках перемены, их радости, ободрения, даже веры в Иисуса Христа как Мессию, Искупителя; ими не устраняется впечатление, произведенное на учеников позорной крестной смертью, разрушившею веру их в могущество Иисуса, Его власть над врагами Царства Божия, над смертью, злом, духовное же бессмертие Иисуса не возвышало бы Его в глазах учеников над людьми при их вере в бессмертие души. Если же и признаем явления духа Христова утешением для учеников, то это утешение придется признать несколько запоздалым, и явления с третьего дня по смерти нецелесообразными: промедлением этим дано было время для образования в душе учеников настроения, которое не сразу было побеждено даже явлениями Воскресшего и которым затруднено было признание последних действительными.
   Теория не объясняет также несомненной уверенности учеников и первого христианского общества в телесном воскресении Иисуса Христа: уверенность эта никак не могла возникнуть из духовных Его явлений. Этот главный недостаток свой теория поэтому вынуждена устранять произвольным предположением о позднейшем происхождении веры в телесное восстание Христа из гроба после открытия пустого гроба Христова или даже позже, после обращения в христианство Савла и явления ему Воскресшего. Первым мнением допускается предположение, с религиозной точки зрения недопустимое, что, по допущению Божию, мир с его верой в воскресение Христово введен в обман духовными явлениями Христа и что промысл Божий в данном случае не достиг своей цели (дать удостоверение о посмертной славной жизни Иисуса духом). Второе мнение посягает на историческую достоверность Евангелий, считая в них рассказы о чувственно-материальном характере явлений позднейшей тенденциозной переделкой иудейско-христианской партии в христианском обществе с целью возвысить в нем авторитет двенадцати апостолов перед новоявленным апостолом Павлом, которого избрал явившийся ему Христос только духовным образом. Предположение это связано с неверным утверждением о духовном характере явления Савлу и вообще возможно лишь на шаткой и теперь провалившейся почве новолюбингенской школы. Вера в телесное воскресение Христово несомненно должна быть признана изначально, чему свидетельство дают послания ап. Павла, признаваемые и в отрицательной критике: телесное воскресение мертвых ап. Павел ставит в причинную связь с воскресением Христа и первообраз его указывает в воскресении Христовом (1 Кор. 11; Рим. 8:11); в посл. Флп. 3:21 он прямо говорит, что в воскресении наши тела будут подобны прославленному телу Христову. Общий недостаток гипотезы объективных видений, ввиду сказанного, заключается в грубом нарушении исторического метода, требующего точного воспроизведения подлинных мыслей авторов исторических документов, а не искажения смысла их, и притом — явного смысла: Евангелия говорят не о духовных, а о телесных явлениях Христа в новом славном (а не прежнем земном) теле.
   б) Так как гипотезой объективных видений явления Воскресшего отождествляются с телепатическими посмертными призраками, то полная оценка ее может быть дана на почве учения о телепатии — сравнением явлений ученикам с телепатическими фактами. Правда, научное изучение фактов телепатии, или сверхчувственного воздействия на расстоянии одной души (агента) на другую (перципиент), далеко не закончено и только еще начато, однако уже и собранный (в труде Лондонского общества психических исследований) обширный материал дозволяет сделать некоторые обобщения относительно условий и законов рассматриваемой группы явлений, хотя бы, может быть, и условного значения. В этом отношении необходимо следует отметить в фактах телепатии две стороны, из которых одной дается, по-видимому, удовлетворительное объяснение явлений Воскресшего ученикам и оправдание гипотезы объективных видений, а другой стороной явления ученикам ввиду существенного отличия во многом от телепатических призраков ставятся в разряд фактов, ничего общего не имеющих с последними. Телепатией, по-видимому, легче и лучше, чем субъективными галлюцинациями, объясняются и коллективный характер явлений, возникающих от внешнего воздействия А на субъектов В, С, D..., независимо от последних, и внезапное одновременное прекращение явлений ученикам — по той же причине. Отождествлением явлений Воскресшего ученикам устраняется еще один (третий) крупный недостаток гипотезы субъективных видений — неосновательное предположение о нервном темпераменте учеников, их склонности к галлюцинациям, экстазам и т.п. неврозам: телепатические галлюцинации переживают как раз большей частью никогда не подвергавшиеся галлюцинациям субъекты, совсем не из разряда нервных, истеричных лиц. Устраняется также и четвертый, неизбежный в теории субъективных видений недостаток: неосновательное отрицание исторической достоверности евангельских сообщений о чувственно-телесной форме явления Воскресшего с признанием достоверности лишь за сообщениями о духовном характере явлений в невещественном, тонком, духообразном теле, быстро являющемся и исчезающем, поднимающемся на воздух, проходящем сквозь непроницаемые тела и т.п., что, по-видимому, позволяет видеть в явлениях ученикам галлюцинации. И не только устраняется этот недостаток, но разрешается вообще трудная проблема в богословской науке — объяснения двойственного характера явлений ученикам то чувственно-материального в теле осязаемом, сохранившем раны, принимающем пищу, то — духовных видений, в духе созерцаемых, в образе невещественного духовидного тела. Телепатическим призракам свойствен именно этот двойственный характер явлений чувственно-материальных и духовных (при этом последних более, чем первых). Фигуры являющихся привидений (знакомых, родных, друзей) проникают сквозь двери, прозрачны, так что через них видны другие предметы, что производит такое впечатление, что тут имеешь дело с духами, и сами проницаемы, так что перципиенты проходят сквозь них, как сквозь облако или туман. Весьма часто фигуры являются в туманной или облакообразной форме, в неопределенных очертаниях фосфорического тумана, иногда постепенно переходящего в определенный человеческий образ. Наконец, гипотеза телепатических видений в применении в явлениям Воскресшего хорошо объясняет еще одну особенность их, так плохо объясненную в гипотезе субъективных видений, — то, что Воскресший являлся исключительно Своим, а не чужим или не видевшим Его. Ученые авторы книги о телепатии, вообще весьма осторожные в выводах и скупые на обобщения, находят, однако, возможным на основании опыта выставить положение, что «фантасмы бывают воспринимаемы их друзьями и родственниками настолько часто, что это не может объясняться простой случайностью», и что необходимым условием телепатического воздействия следует признать близость между воспринимающим (перципиентом) и воздействующим субъектом (агентом).
   Было бы, однако, большой поспешностью на основании всего сказанного о сходстве телепатических явлений с явлениями ученикам в некоторых весьма важных чертах признать удовлетворительной гипотезу объективных видений: отождествление явлений ученикам с телепатическими явлениями невозможно вследствие глубокого различия между ними, наблюдаемого даже в сходных чертах, не говоря о другом. В обеих группах явлений наблюдается участие осязательных ощущений: являющиеся родным и близким призраки целуют их, гладят по голове, трогают за плечи; ученики с Фомой осязают раны Воскресшего руками своими для удостоверения в реальности (телесности) Его явления (Ин. 20:25—28; Лк. 24:30—40), жены мироносицы в благоговейной радости припадают к стопам явившегося им Господа и хватаются за ноги Его (Мф. 28:9; Ин. 20:17)... Но тут же скрывается и глубокое различие: в явлениях Воскресшего осязают «воспринимающие» (ученики), а в телепатических явлениях всегда осязают сами являющиеся. В явлениях Воскресшего осязательные ощущения, как активные или произвольные, служат к удостоверению в реальности явлений Его и ясно доказывают последнюю, в телепатических же явлениях осязательные ощущения, как непроизвольные и пассивные, не имеют такого значения и нисколько не говорят о реальности (телесности) фантасм; напротив, призраки исчезают или устраняются всякий раз осязанием воспринимающих субъектов, т.е., говоря точнее, попытками осязать их. Явный знак, что в телепатических образах мы имеем дело с галлюцинациями, а не с реальными предметами. Точно так же при ближайшем рассмотрении мнимыми оказываются удобства, доставляемые телепатической теорией для объяснения коллективного характера явлений ученикам, не удавшегося совершенно гипотезе субъективных видений. Теория телепатическая точно так же, как и последняя, бессильна объяснить нам в коллективных явлениях ученикам черту, не встречающуюся ни в субъективных, ни в телепатических коллективных галлюцинациях, обыкновенно простых и несложных: явления Воскресшего воспринимаются тремя чувствами учеников (зрением, слухом и осязанием); следовательно, по теории, они принадлежат к коллективным, сложным телепатическим галлюцинациям, обыкновенно не встречающимся. Вероятность таких сложных, коллективных галлюцинаций (телепатических) так мала, что равна нулю. Правда, сложные галлюцинации чаще наблюдаются среди телепатических, чем субъективных; однако, на 800 телепатических фактов приходится только 4 случая полной галлюцинации, обнимающей сразу три чувства, 8 — два чувства (слух и осязание). Объясняется это крайней редкостью осязательных телепатических галлюцинаций; указано всего 68 случаев на 800 с лишком. Если столь редки сложные галлюцинации в отдельных явлениях, то тем более невероятны и невозможны коллективные галлюцинации этого рода сразу для 11 или даже 500 воспринимающих субъектов. Вообще, невероятно в данном случае появление одного и того же телепатического призрака в одной форме многим. Невероятность эту признали и сами ученые исследователи телепатии: «Не следует забывать, — пишут они, — что телепатическое впечатление является только стимулом для ума воспринимающего субъекта; в сущности, галлюцинация создается им самим, и ни кем более. Наконец, галлюцинации этого рода часто происходят в течение слишком длинного промежутка времени. Ввиду всего этого в высшей степени невероятно, чтобы два или несколько лиц выразили свои телепатические впечатления в один и тот же момент в одной и той же форме галлюцинации. Наверное случится, что одно из этих лиц услышит звук, другое лицо чрез полчаса или через час увидит образ своего знакомого, третье, наконец, испытает болезненное впечатление, вовсе не выраженное в какой-нибудь внешней, чувственной форме. Такие случаи крайне редки, но не беспримерны».
   Новую замечательную особенность сравнительно с явлениями Воскресшего в телепатических явлениях представляют необыкновенно малая продолжительность, кратковременность их и быстрое исчезновение призраков. Видение продолжается всего несколько секунд, и продолжительность его в минуту или даже полминуты считается значительной. А Христос по воскресении являлся ученикам и беседовал с ними целые часы. Вообще, по одному удачному выражению, привидение здесь исчезает, как улетучивается облако дыма при прикосновении холодного воздуха.
   В связи, может быть, с указанной особенностью, непродолжительностью телепатических видений, стоит другая общая их особенность, отличающая их от явлений ученикам: отсутствие уверенности в реальности явлений. Если и возникает у воспринимающих субъектов уверенность в реальности телепатических видений, то не надолго, не прочно, лишь под первым впечатлением. Самое появление этого чувства реальности видения, обыкновенно, не сопутствующего телепатическим видениям, в значительной степени обусловливается случайными обстоятельствами. Так, случай уверенности одного перципиента возник из исчезновения призрака не в присутствии, а в отсутствии перципиента, подумавшего, что явившийся ему ушел. Обыкновенно, чувство реальности видения быстро улетучивается под влиянием его быстрого исчезновения, что видно, например, из прямых заявлений вроде следующего: «Я думала, что в самом деле вижу брата, и только когда он исчез, я поняла, что видела один призрак». Обычно прочное впечатление от телепатических видений, остающееся в душе перципиента, заключается в убеждении, что с явившимся случилось что-либо важное, какое-либо несчастье, большей частью — смерть: «видение сильно поразило меня, и я был убежден, что в это время умерла сестра» — вот типичная формула, выражающая обычное впечатление от телепатических видений. Ясно из сказанного, что телепатическая гипотеза так же мало способна объяснить нам твердую уверенность апостолов в действительности явлений им Воскресшего, как и гипотеза субъективных видений.
   Укажем еще одну трудность к принятию телепатической гипотезы. Ученые исследователи телепатии объясняют редкость телепатических галлюцинаций существованием особых индивидуальных предрасположений к телепатии или существованием телепатической способности как необходимого условия телепатических явлений, создается невозможность признать явления ученикам за телепатические: это значило бы утверждать, что все ученики Христовы и даже 500 последователей Его обязательно обладали этой редкой способностью...
   Явления Воскресшего ученикам не были телепатическими посмертными видениями, а гипотеза объективных видений одинаково с гипотезою субъективных видений оказывается недостаточной. Кроме специальных недостатков, рассмотренных отдельно здесь, обе эти гипотезы имеют общие им недостатки, из которых отметим два самых важных: 1) обе гипотезы не объясняют нам пустого гроба, 2) обе гипотезы, со своей точки зрения и своими средствами, не в силах объяснить явление Христа Савлу с последовавшим за ним обращением: здесь гипотезы имеют дело с явлением Воскресшего не своему, даже ожесточенному врагу христианства, конечно, не желавшему и не ожидавшему воскресения Распятого, чем устраняется психологическая возможность галлюцинации (субъективной); здесь устраняется возможность и объективной телепатической галлюцинации отсутствием близости перципиента к агенту или близким последнему лицам, в данном случае к ученикам Христовым.
   Скептицизм бессилен поколебать христианскую веру в воскресение Христово и вытекающую отсюда надежду в наше всеобщее воскресение перед славным пришествием Господа. Мы веруем, что Христос восстал, следовательно, и мы, по апостолу, воскреснем, (см. журн. «Странник» за 1899 г.; сн. соч. прот. И. Петропавловского «В защиту веры», а также исследование проф. Чистовича «Древнегреческий мир и христианство по вопросу о бессмертии».)

В. Чудесные знамения истинности церкви Христовой

1. Церковно-исторические примеры, доказывающие, что церковь православная есть единая истинная Церковь
   1. Однажды св. Ефрем, патриарх Антиохийский, узнал, что один находившийся в Иерапольской стране столпник вдался в ересь. Случай этот имел большое значение. Столпник, как человек, пользовавшийся за свои подвиги уважением, мог очень многих совратить в ересь. И вот, сознавая это, святитель сам отправился к нему и всеми силами старался убедить его отступиться от ереси и обратиться в православие. Столпник, видя решительность патриарха во что бы то ни стало обратить его в православие, хотел запугать его. Он предложил Ефрему разжечь костер и пройти сквозь огонь. «Кто выйдет из огня невредимым, — говорил столпник, — того и есть правая вера». Святитель, глубоко убежденный в истине православия, велел принести дров, и по его повелению был разложен громадный костер. Но столпник не согласился идти сквозь огонь вместе со св. Ефремом. Тогда святитель снял с себя омофор, помолился Господу и бросил его в огонь. Три часа горел огонь, в пепел обратились все дрова — но омофор остался целым и невредимым. Ввиду такого чуда, столпник всенародно отступился от своей ереси, присоединился к святой, соборной, апостольской Церкви и из рук самого патриарха принял св. причастие. Много и других совершил чудес св. Ефрем, на пользу Церкви трудясь в сане патриарха в продолжение восемнадцати лет, и в 545 году скончался (Чет.-Мин. 8 июня).
   2. Однажды к прп. Кириаку, спасавшемуся в тесной келье близ Иордана, пришел инок Феофан, державшийся несторианской ереси. Узнав об этом, прп. Кириак убеждал и молил его оставить свои заблуждения и обратиться к святой, соборной и апостольской церкви. «Един путь к нашему спасению, — говорил преподобный, — есть тот, чтобы мыслить и веровать так, как мыслили и веровали святые отцы». Феофан отвечал: «Все ереси тоже говорят, что, если с ними не будешь иметь общения, не спасешься. Что же мне делать? Мой разум так слаб, что не может постигнуть истины и различить ее от заблуждения. Помолись о мне Богу, чтобы Он каким-либо откровением свыше вразумил меня!» Прп. Кириак возрадовался о готовности брата принять вразумление и сказал ему: «Останься в моей келье, и я надеюсь на Бога, что Его благость откроет истину». Потом удалился в уединение и начал молиться Богу за брата. И вот, около девятого часа следующего дня несторианец видит, что кто-то грозно говорит ему: «Поди, и познай истину». Затем неизвестный проводил его в темное и смрадное место и показал ему в огне Нестория, Ария, Евтихия, Диоскора и других еретиков, испускавших стенание и скрежет зубов от нестерпимого мучения. «Вот обиталище тех, которые нечестиво умствуют, и тех, которые им последуют. Итак, — сказал неизвестный, — если тебе нравится это место, оставайся при своем лжеучении; если же не хочешь подвергнуться подобному же наказанию, обратись к святой соборной и апостольской Церкви, к которой принадлежит прп. Кириак. Я говорю тебе, что, если человек сотворил все добродетели, но не будет православно веровать, придет в это место мучения». После сего явившийся вестник божественной воли сделался невидим, и несторианец, познав свое заблуждение, столь гибельное, присоединился к православной Церкви («Дост. сказ, о подв. свв. отцов»).
   3. В пятнадцатом столетии Греческая империя находилась в великой опасности со стороны турок. Греческий император Мануил Палеолог, думая получить чрез папу помощь от западных народов, употребил все меры к тому, чтобы войти в унию (т. е. в единение) с папою. Избранные греческие епископы, посланные на Флорентийский собор в Италию, стесненные обстоятельствами, подписались в 1438 году под определениями этого собора об унии, признав папу главой своей. Исидор, родом болгарин, поставленный в Константинополе в митрополита России, также был на этом соборе и согласился на унию; но из греческих епископов не подписался под определениями собора ученейший муж Марк, митрополит Ефесский, победоносно обличавший заблуждения латинян в спорах на соборе. Когда папе Евгению донесли, что Марк не подписался под определениями собора, то папа сказал: «В таком случае, мы ничего не сделали». И действительно, Марк, возвратившись, с торжеством принят греческим народом, который и слышать не хотел об унии.
   С Исидором из русских были на соборе Фома, епископ Тверской, и пресвитер Симеон. Так как они не соглашались во Флоренции на унию, то Исидор стал их преследовать, и они решились бежать в Россию. Они пристали к путешествующим купцам, но купцы не приняли их, опасаясь терпеть за людей неизвестных. На одной горе, не зная что делать с собой, Симеон и Фома легли и задремали. Пресвитер в дремоте видит старца, который взял его за правую руку и сказал: «Благословился ли ты у последовавшего стопам апостольским Марка, епископа Ефесского?» Симеон отвечал: благословился. Явившийся говорит: «Благословен Богом человек сей: никто из суетных латинян не преклонил его ни имением, ни ласкательством, ни страхом мук. Проповедуй же заповеданное тебе святым Марком учение всем православным, куда ни придешь. О пути вашем не скорбите: я с вами и проведу вас через город; немного пройдя, увидите две палаты и подле них жену Евгению; она примет вас в свой дом и успокоит; потом и через город пройдете свободно». Пресвитер спросил старца, кто он. — «Я Сергий маковский, — отвечал он (то есть Радонежский, ибо его обитель на маковке горы). Ты обещался прийти в мою обитель, но не пришел и теперь не исполнишь обещания, но поневоле там будешь». Пробудясь, пресвитер рассказал свое видение Фоме, и они пошли с радостью. Все случилось по предсказанию. Евгения пригласила их для успокоения; через город прошли они среди вооруженных людей и не были задержаны. Достигнув России, пресвитер почему-то не поспешил в обитель преподобного Сергия. Прибывший в Россию Исидор заключил беглецов в оковы; потом освобожденный Симеон отдан игумену Сергиева монастыря. Сам же Исидор стал поминать имя папы во время служения, и изгнан из России, а на место его поставлен митрополитом св. Иона, прославленный впоследствии нетлением мощей и чудесами. (Из кн.: Сергий, архиеп. Владимирский. Беседы об основа истин, св. прав. веры. М., 1893 г. Стр. 242—245.)
   Приведем еще несколько замечательных примеров в доказательство вышеприведенной истины, заимствуя их из исторической жизни нашей русской православной Церкви и молдо-влахийской, записанных святителем Киевским Петром Могилой.
   4. Житель деревни Зарубинец Виленской губ., именем Иван, часто подвергался припадкам беснования. Желая избавиться от этой страшной болезни, он обходил много мест и святынь, которые находились в руках латинян и униатов (напр., Сокал, Лежанск, Кальварию, Ченстохов, Жировичи и др.), и, склоняясь к их вере, часто исповедовался и причащался у их священников; однако не получал исцеления, а, напротив, недуг его еще более усилился. Наконец, в 1627 г., в праздник Успения Пресвятой Богородицы он посетил Киево-Печерскую лавру и с благоговением слушал литургию. Когда священнослужащий возгласил известные слова — «изрядно о Пресвятей, Пречистей и Преблагословенней...», вдруг мучивший больного бес возопил громко устами его: «Марие! Не мучь меня, ибо я уже исхожу из него», — и тотчас же вышел. Все присутствующие были поражены случившимся, а больной пал на землю, как мертвый. Но по окончании богородичной песни он встал совершенно здоровым и с того времени навсегда исцелился от своего страшного недуга. (Заимствовано из собственноручных записок П. Могилы, напечатан. В «Архиве юго-западн. России»; сн. Воскр. чтение 1888 г., № 21.)
   5. Когда отступник от православия, униатский епископ (Брестский) Ипатий Поцей совершал соборно с другими униатскими епископами литургию в монастыре св. Николая, то влитое в потир вино превратилось в воду. Отступники от православной веры старались объяснить это явление недосмотром священника, совершавшего проскомидию, и поспешили опять влить в потир вино; но Бог и на этот раз изобличил нечестивых изменников св. веры: после вторичного влития вина потир распался и вино пролилось на землю, к великому ужасу всех присутствующих при богослужении, которые ясно увидели, что епископы их (т.е. униатские и римско-католические) — еретики, и вследствие этого чуда снова возвратились в лоно православной Церкви (оттуда же).
   6. Но особенно поразительный случай, ясно доказывающий превосходство православной веры пред латинской, имел место в Молдо-Влахии. Когда воевода Михаил, после изгнания своего брата, принял власть в Молдо-Влахии, он первым делом отправился в столицу Молдо-Влахийской земли Белград и решился построить там православную церковь. Но латинские ксендзы, равно как граждане и бояре латинской веры, воспротивились этому желанию воеводы, говоря, что вера их самая правая и что они не желают иметь в своем городе церкви чуждой веры; при этом они предложили открыть прение для доказательства превосходства их веры пред православной. Но воевода сказал им: «Словопрение может быть бесконечно; но, если Богу будет угодно, мы и другим способом убедимся, чья вера более правая; идем посреди города, и пусть принесут чистой воды; мой архиерей со своими иереями освятит ее, и ваш пусть сделает то же; затем сосуды с освященной водой, запечатав моей и вашими печатями, вы храните в вашей великой церкви в продолжение 40 дней, запечатав и церковные двери. И чья вода, по прошествии означенного срока, окажется неиспорченной и свежей, как будто она сейчас же взята из источника, это будет служить знаком, что и вера тех более правая». Латиняне охотно согласились на такое предложение воеводы, и на другой же день обе спорящие стороны торжественно освятили воду и поступили с ней так, как предлагал воевода. После этого как православные, так и латиняне ежедневно в церквах совершали усердные молитвы и несли строгий пост. По прошествии 25 дней православный епископ, по внушению Божию, пришел к воеводе и сказал ему: «Призови латинян и их иереев и не жди назначенного сорокадневного срока; идем в церковь, и ты узришь благодать Божию и будешь свидетелем, что верные рабы Божий, уповающие на Него, не будут постыжены». Совет был принят, и многие из православных и католиков последовали к церкви, с дверей которой были сняты печати, и все вошли в нее. Тут православный епископ, прежде всего, благоговейно опустился на колена и громко произнес следующую молитву: «Боже, единый, в Троице Святей славимый и поклоняемый! Яко же древле праведного Твоего Илии во извещении Твоея истины услышал еси огнем и посрамил еси злочестивых, тако и ныне услыши мя, недостойного раба Твоего, и всех предстоящих верных раб Твоих, не ради достоинства нашего, его же не имамы, но славы ради имени Твоего святаго и утверждения ради истинныя, яже в Тя, веры нашея; яви неотъемлемую благодать Святого Духа от воды сея неистлением ея, да увидят вси предстоящие, яко в единой точию восточной греческой Твоей соборной Церкви истинная есть вера и действительная благодать Св. Духа: Ты бо един еси благословляяй и освящаяй всяческая, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Св. Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь». После этой молитвы епископ при пении — «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся» — открыл сосуд с освященной водой и, посмотрев на воду, нашел ее еще более чистой и светлой, чем она была в первый день, когда ее принесли из источника: кроме того, от нее исходил весьма приятный и благовонный запах. Возблагодарив Бога, прославившего святую Церковь православную, епископ обратился ко всем присутствовавшим с такими словами: «Подойдите и посмотрите, как после стольких дней вода сия, благодатью Св. Духа, осталась совершенно неиспорченной, и убеждайтесь, что православная наша вера есть свята и истинна». Открыли свой сосуд и латиняне; но оказалось, что вода в нем до того испортилась, что смрад от нее распространялся по всей церкви. С ужасом и удивлением сказали латиняне: «Истинна есть вера православная, которую исповедует воевода; пусть строит церковь своей веры в нашем городе, так как за сопротивление наше этому его желанию Бог разгневался на нас и чудесно показал нашу неправоту». — Так посрамлены были латиняне с их священниками, из которых многие после этого чуда обратились в православие. Воевода же с своим епископом, священниками, боярами и войском, исполненные великой радостью и веселием, возвратились в дворец воеводский, славя и благодаря Бога за бывшее чудо на утверждение истинной православной веры, и тут же решено было приступить тотчас же к устройству предположенной церкви (оттуда же).
   7. Передадим здесь рассказ о том, как пчелы вразумили одного сектанта присоединиться к св. Церкви. Собрались в православную церковь христиане на молитву и для приобщения Святых Тайн; с ними подошел причаститься и сектант из молокан, коего совершитель Тайн Христовых и удостоил принятия их. Нужно заметить, что сектант тот был чрезвычайный пчеловод, который слыхал о чудодействии святых даров для всех и во всем. Поэтому он возжелал прийти в православную церковь и приобщиться Св. Тайн, что и сделал без всякого к ним приготовления, задавшись совсем другой целью. Приобщившись же св. тайн, сектант-пчеловод не употребил их, а спрятал частицу Св. Даров из уст в платок и, придя домой, положил ее в улей пчелам. Как только пчелы заметили в храмине своего улья частицу Св. Даров, тотчас же оставили свою обычную работу, перестали строить соты и начали с поспешностью приготовлять приличное помещение для святого тела Господня. Они устроили престол, потом дискос и на него положили святую частицу и оградили ее сводом — устроили как бы храм и алтарь; затем собрались вокруг и жужжали, будто воссылали хвалу Богу и молились. Хозяин, заметив, что пчелы перестали вылетать из услья, подошел к нему, открыл и изумился, увидав, что пчелы воздают благоговейное чествование телу Господа, которое пчеловод, можно сказать, презрел. Придя в себя, сектант раскаялся во грехе своем, явился к священнослужителю той церкви, в коей недостойно принял Св. Дары, объявил ему о злосодеянном поступке и просил его принять в Церковь. Желание пчеловода было удовлетворено; он оставил свое заблуждение — сектантство и со всем семейством своим сделался благоговейным последователем и исполнителем таинств и обрядов православной Церкви. (Из писем «О покаянии» преосв. Феофана; сн. «Воскр. чт.» за 1884 г. Стр. 413—414.)
2. Небесные казни гонителей церкви Божией
   1. Первый гонитель христиан — император Римский Нерон был свергнут с престола, и исчез безвестно.
   2. Домициан, по жестокости подобный Нерону, попал в плен неприятелей и ими был умерщвлен.
   3. Декий был убит на войне, и тело его съедено хищными зверями и расклевано птицами.
   4. Валериан был взят в плен персами, и там ему назначено было исправлять самую унизительную должность: он обязан был изгибать свою спину и подставлять ее вместо ступени Персидскому царю всякий раз, когда тот садился на коня. А когда умер Валериан, то с него содрали кожу и повесили на позор римлянам.
   5. Диоклетиан впал в жестокую болезнь, которая еще более усилилась от огорчения и своеволия народа, ниспровергшего его статуи, наконец, он лишился разума и уморил себя голодом.
   6. Максимин Геркулий, отказавшись от престола, отравился ядом.
   7. Главный виновник десятого и последнего гонения, Галерий, был поражен неисцельной болезнью, которая, несмотря на все старания и все искусство врачей, усиливалась все более и более, так что, наконец, и врачи не могли близко подходить к нему — от нестерпимого смрада, выходившего из его ран. Среди таких ужасных мучений он познал могущество Бога христианского, вспомнил все свои жестокости против христиан и издал указ о прекращении гонения. Но так как обращение гонителя было не глубокое, то смерть прекратила его мучения.
   8. Споспешник и преемник жестокостей Галерия Максимиан имел смерть не менее мучительную. Оставленный всеми своими приближенными, он решился на самоубийство — принял яд и четыре дня терпел ужаснейшие мучения, не только в теле, но и в душе: ибо ему представлялся в болезни Сам Судия Небесный и грозил ему Своим правосудием: наконец, с жесточайшими мучениями, как бы среди пытки, нечестивый Максимиан изверг свою душу.
   Таким образом, почти все ожесточенные гонители христиан испытали на себе заслуженный ими гнев правосудного, нелицеприятного Бога, тогда как Констанций Хлор, покровительствовавший христианам, мирно и благополучно управлял своей страной и мирно скончался. В лице его сына, Константина Великого, Господь готовил Своего избранника, который должен был даровать мир Церкви Христовой.
3. Наказания за хулы на св. православную Церковь
   1. Лет двадцать тому назад близ деревни Мишнева (Калужского уезда) среди белого дня, при множестве народа случилось событие, переполнившее ужасом местных жителей, а в особенности тех, которые были невольными зрителями случившегося. И теперь многие помнят это ужасное событие: они могут подтвердить справедливость этого рассказа.
   Это было в июле месяце, в самую жаркую пору полевых работ. Крестьянки деревни Мишнева рано утром отправились жать поспевшую рожь на ближайшее поле. Мужики были на сенокосе; потом, придя домой и позавтракав, некоторые пошли проведать жниц, посмотреть на работу и наведаться: хорош ли ужин. В числе других отправился в поле Мартин Степанов Деев. Придя на сжатую полосу, Деев увидал часто лежащие снопы, обрадовался хорошему ужину и стал выкладывать из снопов крестцы. Кончив работу на одной полосе, он перешел на другую и т.д. На одной полосе Деев увидел много зеленой травы и, не желая, чтобы она пропала даром, отправился в деревню, взял свою молодую серую лошадь, привел на эту полосу и привязал на длинную веревку, а сам отправился продолжать работу на другие полосы.
   Время подошло к полудню; солнце пекло невыносимо; жницам невмоготу уже становилась работа; они стали, одна за другой, собираться около сложенных снопов, стараясь чем-нибудь прикрыться от палящих лучей, чтобы пообедать и отдохнуть немного. Деев, кончив работу, пошел к лошади и, увидя, что она уже вдоволь наелась, стоит на одном месте, качая головой и махая хвостом, чтобы отогнать докучливых мух, отвязал от кола веревку и хотел развязать аркан на шее лошади: но узел так крепко затянулся, что не было возможности развязать. Не долго думая, Деев свернул веревку кольцом и, чтобы удобнее было править поводьями, надел на себя, потом сел на лошадь и преспокойно поехал полосами по направлению к деревне. На одной полосе в это самое время неожиданно поднялась из-за снопов какая-то жница, закутанная зипуном: лошадь испугалась, шарахнулась в сторону, и Деев, как сноп, слетел на землю, путаясь в веревке. Баба ахнула, закричала не своим голосом. Лошадь испугалась еще больше и понесла вскачь, а Деев, как чурбак, волокся за нею по сжатым, колючим полям. На неистовый крик женщины встрепенулся весь народ, бывший на полях; многие погнались за лошадью, крича во все горло: «лови — лови, держи — держи!» Лошадь, как бешеная, носилась по полю, оставляя за собою кровавый след... Наконец, выбившись из сил, она остановилась, как вкопанная, на одном месте, шатаясь во все стороны. Когда взяли ее под уздцы и взглянули на несчастного Деева, то все содрогнулись от ужаса: он весь был истерзан и не походил на человека, а на какую-то окровавленную и грязную массу: кольца веревки врезались в тело до самых костей... Он еще дышал, но не двигался ни одним членом. Его положили на кафтан и отнесли домой, где чрез несколько минут он и умер, в цвете сил, — ему было только 30 лет.
   Все жалели так ужасно погибшего молодого человека, а родные его плакали неутешно. Но больше всех убита была горем родная тетка Деева, престарелая девица. Соседи знали, что покойный не любил эту тетку, часто оскорблял ее бранными словами, и немало удивлялись, почему она всех больше убивается.
   Несчастная смерть Деева породила много толков среди местных жителей: одни обвиняли женщину, которая, поднявшись, испугала лошадь; другие говорили: «покойный сам виноват — зачем было надевать на себя веревку! Сам своими руками запутал себя!» И все вообще приписывали смерть Деева несчастному случаю. Но был один человек, который приписывал это несчастье не слепому случаю, а видел в нем явное наказание Божие за хулы и ругательства на православную Церковь и за угрозы, безрассудно произнесенные незадолго пред смертью. Так смотрела на событие именно та родная тетка Деева, престарелая девица, которая плакала о нем больше всех. — Вот что сообщила она: «Когда появились в деревне Фролове (ныне село) у раскольников австрийские попы — Горох и Дрыман, то много православных отпало от св. Церкви и приложились к расколу; в числе других отпал и покойный племянник наш, Мартин. Он стал и нас туда же тянуть. Брат мой, невестка (т.е. отец и мать Деева) и жена его согласились и были во Фролове «перемазаны». Но мы с сестрой (другая тетка Деева — девица) не хотели оставить св. Церкви, как племянник ни старался уговаривать нас перейти в раскол. Бывало, станет говорить: «Посмотрите: весь хороший народ к нам переходит, а вы что за выскочки такие!» — Какое нам дело до других, — отвечала я, — пусть себе переходят в вашу веру; а мы как были церковными (православными), так и останемся. Зачем нам, на старости лет, менять нашу святую веру? Нам и в Церкви хорошо! — «Да разве ваша вера-то святая? — продолжал он. — Ведь вашу веру-то Никон патриарх всю как есть испортил, ни одной капли святости-то в ней не оставил, все заразил ересями! Ведь Никон-то настоящий крест (двуперстие) похулил и предал проклятию и повелел солиться щепотью (троеперстно), значит — антихристовой печатью! Вот вы все теперь этой печатью и запечатались! Вы думаете, куда души-то ваши по смерти пойдут? Прямо к сатане, на самое дно адово, в бездну преисподнюю!» — Куда Господь определит, туда и пойдем, — отвечала я, — да будет Его святая воля! А мы не расстанемся со св. Церковью; в ней родились, в ней и умереть желаем!
   Однажды, когда уже очень приставал ко мне Мартин, требуя, чтобы мы шли к их попу, я сказала ему: к какому ты попу посылаешь нас? К Ивашке Дрыману? Да ведь он два года тому назад пастухом был, деревенских свиней пас! Племянник рассердился на меня и так стал хулить и порицать св. Церковь и наших пастырей, что даже страшно слушать было. Только, бывало, когда уйдет он на сторону в заработки, мы с сестрой и жили спокойно, не слыша хулы и ругательств на Церковь. А как возвратится, так и принимается опять за свое. Не раз грозил нам и хлеба-то не дать, и из дома-то выгнать — по миру побираться. Мы все переносили, уповая на Бога. Вот и на этот раз, как беде-то случиться, пришел Мартин к сенокосу и давай нападать на нас с сестрой. А дня за два до несчастья почему-то особенно привязался ко мне и стал требовать, чтобы непременно переходила я в старую веру. «Ведь ты только одна не соглашаешься! — говорил он. Тетка (другая сестра — девица) давно бы перешла. Это ты ее удерживаешь!» — Ни я, ни сестра не перейдем в вашу веру, — сказала я, — не отступим от св. Церкви! Если тебе нравится твоя вера, ты и оставайся в ней; а мы останемся православными. Тут покойный племянник так озлился на меня, что стал ругать самыми неподобными словами. Потом и говорит: «Помни же ты, окаянная еретица! Когда ты издохнешь, то хоронить тебя не буду, а, как собаку, привяжу к хвосту моего серого коня, выволоку вон из деревни, хлестну кнутом изо всей силы — пусть серый размечет твои старые кости по чистому полю! Непременно так сделаю!»
   Я заплакала и сказала племяннику: напрасно ты, Мартинушка, на меня ругаешься и говоришь такие слова! Не прогневи, друг мой, Бога! Что ты угрожаешь мне — размыкать по чистому полю мои старые кости? Над мертвой что угодно можно сделать, лишь бы душа не погибла... Вот я чего боюсь! А слыхала я от старых людей и такие слова: не рой людям ямы: сам попадешь! Не накличь и ты, Мартинушка, на свою голову беды... И вот, что же случилось, спустя каких-нибудь два — три дня после этого? Не явно ли Господь наказал хулителя святой Своей Церкви? Племянник грозил привязать меня мертвую к хвосту своей лошади в поругание святой Церкви, в которой я желаю скончать жизнь мою, а сам живого себя привязал к той же лошади и погиб такой ужасной смертью!..»
   Да послужит рассказанное здесь ужасное событие назидательным уроком для тех неразумных ревнителей мнимой старины, которые нередко свою ревность доводят до непростительной дерзости, «хуляще в нихже неразумеют» (2 Пет. 2:12), и всеми мерами стараются совращать православных в свой душепагубный раскол. (Из «Братск, слова», 1886 г., № 16.)
   2. Высокопр. Филарет, митр. Киевский, в бытность архиепископом Казанским, во время одной из поездок по обозрению епархии, пред самым возвращением в Казань, остановился в Услоне — селе, находящемся как раз против самой Казани, на другой (правой по течению Волги) стороне. Остановка продолжалась весьма значительное время, оттого что, по случаю сильного ветра, никак нельзя было переезжать через Волгу. Во время этой остановки, когда собралось большое множество народа из православных ради принятия благословения от владыки, оказались тут же и многие из раскольников, явившихся собственно из любопытства. — Владыка пожелал воспользоваться этим случаем для личной беседы с ними. Они стояли в своей толпе поодаль, но владыка, преподавая каждому из православных благословение, постепенно приближался к раскольникам и, наконец, громко обратился к ним с словами: «А что же вы, людие, стоите зряще, отступивши от своих же односельчан?! Ведь все они русские, а не татары и черемисы, — как и вы сами, — что видно по всему...» Ответа не было никакого — а только говор между собой во всей толпе... Владыка, сделав несколько шагов, еще заговорил с ними: «Что ж вы, впрямь сказать, как бы дичитесь и своих-то... или, быть может, дичитесь более всего меня?.. Но напрасно; видите, я сам подхожу к вам и не дичусь по-вашему...» — «Да что нам до тебя, — был ответ, — и мы-то тебе на что нужны... Ступай куда едешь..., а мы так сами себе...» — «Да зачем же вы так не ласковы, что и слова-то перемолвить не хочете — разве вам я враг какой?..» — «Нечего толковать-то нам с тобой, так и заводить речи непочто...» Сколько владыка ни говорил с ними словами христианской любви, раскольники оставались непочтительны и дерзки к архипастырю. Наконец, один из впереди стоявших особенно грубым и дерзким тоном проговорил прямо владыке: «Вот что... отец, отваливай-ка ты на ту сторону, а мы еще посмотрим, как-то по добру — по здорову переправишься... А пробудешь еще подольше здесь, так мы, пожалуй, и паром не дадим; — вишь какая непогодь разыгрывается!..» Священник села Услона, находившийся близ владыки, сказал ему вполголоса, что лучше удалиться, потому что он знает по опыту, до чего может простираться дерзость некоторых известных ему лично коноводов в среде местных раскольников, из коих один и произнес сказанные дерзкие слова... Владыка, как бы задумавшись на минуту и заметно произнося с глубоким вздохом какие-то молитвенные слова и высказав свое сожаление о нелюдимости предстоявших, — помолившись на церковь, стоящую на виду, на склоне горы, отправился к перевозу. Ветер заметно стал утихать, и переезд через Волгу был спокойный.
   Но что ж, каков был результат этой грустной до глубины души сцены, представившей такую крайнюю очерствелость сердец в толпе заблуждающихся, о которой справедливо сказать словами пророка Исайи: «ослепил очи их и окаменил... сердца их..»(Ин.12:40) Результат был следующий. Владыка с перевоза отправился в свой загородный дом. Стало вечереть; он вышел на балкон и, видя, что ветер снова стал усиленно дуть, а с западной стороны из-за Волги надвигалась уже черная туча, сказал стоявшему вместе с ним келейному, о. Назарию: «Вот видишь, как Господь милостив к нам; ветер-то, как видно, теперь сильно разыграется, да и туча идет страшная, грозовая, и как раз надвигается она на Услон; мужики-то угадали, когда нас стращали, что мы и не переправимся через Волгу; а вот теперь кого захватит на пароме, то спаси Бог от несчастья; особливо в такую пору, когда почти совершенно темнеет». Постояв немного, владыка пошел ночевать на свою половину. Ветер, между тем, тут же превратился в чистую бурю.., послышались тотчас же и раскаты грома, и молния так и блещет ежеминутно... «Чтобы не тревожиться от ее блеска, я стал спускать на окне в моей комнате занавеску, — говорил о. Назарий, — и тут-то я увидел, что Услон весь почти в зареве... так я и ахнул... Вбежал ко мне в эту же минуту и послушник, ездивший с нами по епархии, и чуть не кричит... — Батюшка, батюшка, смотрите, что с Услоном стало?.. — Услыхал наш говор и владыка, позвонил и спрашивает: что такое? В ту же минуту вышел он к балкону, и лишь только увидел страшное зарево, тут же пал на колени и взмолился про себя... Я услышал только слова: «Господи, да не яростию обличиши нас, ниже гневом Твоим накажеши нас... О Господи! Не постави им в грех.., но пощади и помилуй...» Привстав же, снова сделал земной поклон прямо на город с молитвенными словами: «Заступнице усердная, всех нас заступи! Святителие Христовы, молите Бога о нас!..» Затем безмолвно ушел на свою половину... Этот пожар на другой же день стал известен, хотя сам случай посещения владыкой Услона не был еще известен... Но вскоре же это стало предметом общих разговоров, когда оказалось, что погорели почти исключительно раскольничьи дома и сам удар был прямо на дом того дерзкого, который сказал владыке последние угрожающие слова... Когда об этом пожаре стало известно казанским раскольникам, именно купцам, к которым сами погорельцы, как к своим радельцам-благодетелям, обратились с просьбой о помощи, и когда последним, волей-неволей, должны были передать о том, что было у них со владыкой незадолго пред пожаром, тогда и все уразумели, что должно... и с той поры, сколько было известно, стали относиться не так презорливо ко владыке, а иные, не слишком закоренелые или отчасти, потаенно только державшиеся раскола, начали, по возможности, сближаться с ним, и некоторые постепенно оставляли раскол и присоединялись или к единоверию или даже к православной Церкви». (Жизнеоп. Филарета, митрополита Киевского. Сост. архим. Сергий. Т. II. Стр. 140—144.)
   3. Пророческий сон младенца. «Воля ваша, а эта набожность, которой хвастают нынче люди, больше ничего, как предрассудок. Смешны для меня эти люди, смешны и предметы, к которым они питают такое безусловное благоговение».
   Так говорил молодой, статный, красивый офицер, лаская на руках своих пятилетнего ребенка, миловидную Лидочку. Речь его обращена была к девице, воспитанной под руководством добрых и благочестивых родителей. Не чуждаясь света, не обрекая себя заранее на вечное одиночество в монастырской келье, девица эта далека была от тех мыслей, которыми щеголяли в первое двадцатилетие настоящего века тогдашние умники. Чудное было это время! Не уразумев как следует возвышенных правил христианской религии, обратив в посмех прадедовские обычаи доброй старины, молодежь старалась друг перед другом отличаться вольностью мыслей насчет самых священных предметов. Напрасно стали бы вы искать в этих отступнических рассуждениях какой-нибудь основательности: тогдашние умники, отжив свой век в окалеченной Франции, перетащились к нам в Россию с Вольтером, Дидро и д'Аламбертом; а известно, как основательны были эти оракулы XVIII века. Ядовитые сарказмы, убийственная ирония, жгучие эпиграммы, вечная, непримиримая вражда ко всему, что выше их понимания, насмешки и поругание, часто площадное, но всегда резкое — вот ужасное оружие, которым они разгромили царства, ниспровергли престолы, стремились разрушить религию и Церковь, которой, по обетованию Спасителя, не одолеют и врата адовы. Никто не состязался с ними, потому что это было напрасно: общий поток мнений в пользу их отбивал в сторону праведный голос немногих поборников истины; стоя на другом берегу, они дразнили языком защитников святыни и, как титаны, бросали камни злословия в долготерпеливое небо.
   Начитавшись бессмысленной галиматьи философов XVIII столетия, П-в (фамилия того офицера) с жаром восставал против всего в деле религии, что было несогласно с его образом мыслей. Кстати и некстати он проповедовал всюду свои безбожные правила. Любимым предметом пошлых его острот и насмешек был собственный его покровитель, св. Николай Угодник. Называя его «русским мужицким богом», П-в острил свой язык насчет бесчисленных его чудес и благодеяний — и это было особенно тогда, когда он сходился с А. В-ной М-ою, девицею, как я сказал, полной страха Божия и глубокого уважения к преданиям Церкви православной. Бог знает, какая у него была тут цель и что хотелось сделать ему этим, но только все усилия его поколебать благочестивые верования своей знакомки оставались тщетны.
   Однажды, играя волнистыми кудрями малютки Лидочки, беспечно забавлявшейся адъютантскими аксельбантами своего фаворита, П-в увидел у нее на шее кипарисный крест, висевший на шелковом шнурке.
   — Что это такое? — спросил он А. В-ну.
   — Разве вы не видите, крест!
   — Что это вам вздумалось навязать на шею дитяти кусок дерева?
   — Мсье П-ов! — вдруг сказала Лидочка, устремив на него блестящие глазенки. — Сказать ли вам, что я сегодня видела во сне?
   — Скажи, Лидочка.
   — Привиделось мне, — заговорила малютка, покраснев, как маков цвет, — что будто я сижу у вас на коленях вот так, как теперь. Вы меня целуете и обнимаете, а между тем показываете противное вашими пальцами. Вдруг — гляжу, подходит какой-то старичок в золотой шапке и так сердито стал смотреть на вас, что мне сделалось страшно. Я прижалась к вам. Старичок быстро подошел и, вырвав меня из рук ваших, сказал, погрозив вам пальцем: «Недолго тебе быть тут!» Вы побледнели, как платок; а мне стало так жаль вас, так жаль...
   И малютка, опустив глазки, начала опять играть аксельбантами своего любимца. П-ов заметно сконфузился, он старался принять вид беззаботный, хотя и лицо, и все движения изменяли ему в этом. Посидев еще немного, он раскланялся и уехал.
   Проходит день, два; проходит, наконец, неделя; нет П-ова. Что бы это такое значило? — спрашивали друг друга М-овы, которые уже привыкли ко вседневным его визитам. Дней через восемь является П-ов, расстроенный, бледный, как будто после тяжкой болезни.
   Посыпались упреки, расспросы; П-ов на все это отвечал угрюмым молчанием. Заметно было, что какая-то мучительная дума тяготила его душу. Обрадованная Лидочка хотела, по обычаю, вскочить на колени к своему фавориту, но П-ов с принужденной улыбкой отклонил ее от себя и начал рассказывать так:
   — Помните ли вы тот день, А. В-на, когда я, разговаривая с вами, вдруг был остановлен наивным рассказом моей любимицы? Не знаю отчего, но мне сделалось так грустно, что я с трудом мог скрыть от вас мою внутреннюю борьбу. Возвратясь на квартиру, я закурил трубку и, в ожидании доброго Морфея, взял какую-то книгу, чтобы заснуть поскорее. Трубка погасла, книга выпала из рук моих, и я задремал какой-то тяжелой дремой. Вспомнив, однако ж, что свеча не потушена, я приподнялся с кровати, погасил свечу и, завернувшись в одеяло, отворотился к стене. Через две-три минуты я нечаянно открыл глаза — что это? У меня в комнате свет. Оборачиваюсь — вижу: на полу стоит зажженная свеча, а подле нее гроб. Вы знаете, я не трусливого десятка, а тут я так испугался, что чуял, как на голове моей поднимались волосы. Стараясь, впрочем, приписать все это беспорядочной игре расстроенного воображения, я отворотился и снова закрыл глаза. Но нетерпение мучило меня; холод ужаса леденил все мои члены. «Дай, — подумал я, — взгляну еще раз!» Взглянул, на полу свечка, а подле нее гроб. Обезумев от ужаса, я схватил со стола колокольчик и зазвонил что есть мочи. Мой малый бросился ко мне опрометью. Я хочу показать ему на представившиеся предметы, но их уже нет. Пробормотав что-то изумленному моим смущением человеку, я отпустил его — и снова предо мной тот же гроб. Делать нечего, я приказал моему слуге ночевать вместе со мной — и целые три ночи все виделся гроб и близ него свечка. Не думаю, чтоб это был бред воображения; я все это видел не один раз, и притом так ясно, как вижу теперь всех вас».
   П-ов замолчал. Никто не смел начинать разговора после такого таинственного рассказа; одна лишь Лидочка ласкалась и увивалась около своего фаворита. Он нагнулся, поцеловал ее в голову и, сказав: «Прости, Лидочка!» — вышел из давно знакомого ему дома.
   На другой же день получен был приказ отправиться немедленно в действующую армию. Это было в 1828 году. Через месяц прочли в газетах: «Поручик такого-то полка П-ов убит осколком ядра». («Домашн. беседа», 1862 г.)
4. Чудеса от св. икон как свидетельства истинности иконопочитания
   Самое важное, имеющее неотразимую силу доказательство в защиту св. икон — это чудеса, совершаемые Самим Богом через св. иконы. Если бы иконы были богопротивные идолы, как говорят иконоборцы, то Господь не стал бы совершать через них знамения и чудеса, напротив, Он чудесами многократно и многообразно показал, что почитание св. икон Ему приятно.
   1. Нередко святые Божий являлись живущим на земле в том виде, в каком они изображались на св. иконах. Из этого ясно видно, что почитание их через св. иконы благоугодно не только им, но и Самому Богу, хотя бы изображения ликов и различествовали между собой, как это видим по многим различным чудотворным иконам Богоматери. Так, св. Амвросий Медиоланский сам свидетельствует в своем письме (55), что пред открытием мощей мучеников Гервасия и Протасия, в 396 году, явился ему св. ап. Павел в том виде, как изображался на св. иконах. В V столетии образованный инок синайский, бывший префект (градоначальник) константинопольский, описал следующее чудо св. мч. Платона, память которого празднуется 18 ноября. На синайских подвижников напали сарацины и с другими иноками увели в плен сына одного инока, родом из Галатии. «Старец, скрывшись в это время в потаенную пещеру, истекал слезами, не вынося утраты боголюбивого сына, и умолял Христа преклониться на милость по ходатайству отечественного мученика Платона. В то же время и сын, связанный в плену, просил Бога по молитве того же св. мученика умилостивиться над ним и совершить чудо. Молитвы того и другого — и отца в пещере горы, и сына в плену — были услышаны, и вот, Платон (мученик), представ внезапно сидящим на коне и ведущим другого коня, является бодрствующему отроку, который узнает его потому, что часто видал изображение святого на иконах, немедленно приказывает ему, встав из среды всех, взять коня и сесть на него. И когда, подобно паутине, разрешились на отроке узы, он, освободившись по молитве и встав по мановению Божию, едет на коне смело и, радуясь, следует за путеводствующим св. мучеником. Вскоре оба — и св. Платон и юный монах, как бы окрыленные, достигают жилища, в котором молится и плачет старец, и победоносный мученик, спасший скорбящему сердцем отцу любимого сына, делается невидимым». (Твор. прп. Нила, русск. пер. Ч. III. Стр. 436. Деян. Всел. соб. VII, 257.)
   Это место прочитано из творений прп. Нила на VII Вселенском соборе. Само чудесное событие совершилось в IV или в начале V столетия.
   2. В конце V века христианская девица Мария, проводившая в продолжение 17 лет греховную жизнь в египетском городе Александрии, прибыла в Иерусалим на праздник Воздвижения креста Господня; в сам праздник, желая войти в храм среди толпы народа, она долго отреваема была невидимой силой, не допускавшей ее в храм. Увидев в притворе храма икону Богоматери и обратившись к Ней, она стала со слезами умолять Пресвятую Владычицу допустить ее до поклонения кресту Господа Иисуса. Молитва ее была услышана — и она беспрепятственно вошла в храм и облобызала животворящее древо креста Господня. Возвратившись в притвор, она опять стала молиться пред иконой Богоматери и услышала от нее голос: «За Иорданом найдешь себе покой». Переправившись за Иордан, она 47 лет провела в пустыне среди тяжких подвигов покаяния и удостоилась от Бога дара знамения и чудес. По прочтении о вышеупомянутом чуде от иконы Богоматери на VII Вселенском соборе, Иоанн, пресвитер и представитель восточных архиереев, сказал: «Эту икону мы видели во святом городе Христа Бога нашего и часто лобызали ее». (Деян. Всел. собор. VII. 312.)
   3. Из жития прп. Феодора Сикеота читано на VII Вселенском соборе следующее: «Когда ему было 12 лет, на его родине явилась смертоносная язва, так что и он занемог и был близок к смерти. Его отправили в молитвенный дом св. Иоанна Крестителя, находившийся недалеко от деревни, и положили при входе в алтарь, вверху которого над местом, где помещался крест, стояла икона Спасителя нашего Иисуса Христа. Когда он страдал от болезни, вдруг с иконы стали падать на него капли росы, и он тотчас, по благодати Божией, получил облегчение от недуга, стал здоров и отправился в свой дом». Это было во второй половине VI столетия по Рождестве Христове. (Деян. Вселен, собор. VII. 316.)
   4. В Египте, в городе Теннесе, был мирянин Феодор, принадлежавший к одной еретической секте. Он в юности подвергся страшной болезни — подагре; велики были мучения его; пальцы рук его походили на камни, а голени ног на глыбы земли. Не получив помощи от врачей, он молился мученикам Киру и Иоанну, мощи которых находились в Абукире (авва-Кире), в 18 верстах от Александрии. Мученики сперва обратили его чудесами к православной вере. «Наконец, они явились ему во сне и повелели следовать за ними. Придя, говорит он, к одному составляющему верх совершенства храму, по виду страшному и величественному, а по высоте достигающему до самых небес, и войдя внутрь его, мы увидели величайшую и удивительную икону, на которой в средине был изображен красками Христос, а Матерь Христова, Владычица наша Богородица и Приснодева Мария, по левую сторону Его, по правую же Иоанн Креститель и Предтеча Того же Спасителя, тут же были изображены и некоторые из преславного лика апостолов и пророков и из сонма мучеников: в том числе находились и эти мученики — Кир и Иоанн. Они молились Богу, преклонив колена и склонив головы на помост, ходатайствовали об исцелении юноши. Но Иисус Христос не ответил им, они снова стали молиться и опять не получили ответа, наконец в 3 раз они молились долго и, лежа ниц, восклицали только: «Господи, повели!» Господь Иисус Христос, как поистине милостивый, сделал мановение и от иконы провещал: «Дайте ему!» Тогда мученики восстали от земли, принесли сперва благодарение Христу Богу нашему за то, что Он услышал молитву их, а потом с радостью и восторгом говорят: «Вот, ради нас Господь даровал тебе благодать. Итак, иди в Александрию, побудь там постяся в великом тетрапиле, потом возьми немного в пузырек масла из лампады, горящей пред образом Спасителя, и опять, не вкушая пищи, приди сюда, помажь им ноги, и получишь исцеление». После этого видения во сне он пошел в Александрию, взял елея из лампады, возвратился в храм св. мучеников, здесь помазал им руки и ноги — и болезнь исчезла, и он удостоился исцеления и обещанных ему дарований и, за все это благодаря со тщанием, служит мученикам. По выздоровлении он был сделан иподиаконом. Это чудо описано в числе других 70 чудес мучеников Софронием, который был в Египте в начале VII столетия с Иоанном Мосхом, принял здесь монашество и после сделан патриархом Иерусалимским. Описание чуда, бывшего с Феодором, читано было на VII Вселенск. соборе, и Фома, почтеннейший инок и пресвитер и представитель епископов Востока, сказал: «Эта икона, досточтимые отцы, и доныне стоит в Александрии в тетрапиле и исцеляет всякие болезни» (Деян. Всел. собора. VII, 285—286). Исцеление Феодора совершилось в конце VI или в начале VII столетия, а Вселенский собор был в 787 г., следовательно, этой иконе Спасителя было более 180 лет.
   5. В житии св. великомученика Георгия передается следующий рассказ о чудесном наказании за оскорбление св. иконы: «Когда сарацины овладели сирийским городом Рамеллиею, несколько этих варваров из любопытства вошли в церковь святого великомученика Георгия. Один из них, видя священника, на коленях молящегося пред образом св. Георгия, с насмешкой сказал товарищам: «Вот безумец, поклоняющийся доске!» и, вынув из колчана стрелу, пустил в икону, но стрела, вопреки данному ей направлению, устремилась вверх и, стремительно оттуда низвергшись, пронзила руку варвара. Почувствовав нестерпимую боль, он поспешно ушел домой; болезнь ежеминутно усиливалась, и вскоре вся рука распухла. К счастью, у него в услугах жила христианка. Узнав, что случилось в церкви, она сказала ему: «Я человек простой, о святости и чудесах веры говорить не умею, но знаю, что поступок твой заслуживает смерти; если хочешь быть здрав, то призови священника и спроси у него, что делать должно». Как ни был сарацин ожесточен против христиан, но, видя опасность, с радостью согласился на предложение служанки — и пригласил священника. «Какую силу имеет образ, которому ты, в бытность нашу в церкви, столь усердно поклонялся?» — спросил у него сарацин. — «Всю силу имеет один только Бог, — отвечал священник, — Ему я поклонялся; а святого великомученика Георгия, тут изображенного, молил о том, да будет о мне ходатаем к Богу». — «Итак, Георгий не Бог ваш; кто же он?» — опять спросил варвар. — «Он возлюбленный слуга Божий, — сказал священник, — был человек, нам подобострастный, но, за славу имени Иисуса Христа претерпев мучение и смерть, получил от Него благодать чудодействовать; любя угодника Божия, мы почитаем его икону и, взирая как бы на него самого, поклоняемся, объемлем и лобызаем св. его изображение. Дерзость твоя столь очевидно наказанная, свидетельствует, что христиане с умилением припадают не к простому дереву». — «Что ж мне посоветуешь делать? — спросил поколебавшийся в неверии варвар. — Посмотри на мою руку; я мучусь и, без сомнения, умру». — «Если хочешь быть жив, — отвечал священник, — то вели принести в дом твой образ святого Георгия, поставь над твоим ложем и возжги лампаду елея, пусть она горит во всю ночь; а завтра помажь елеем руку твою и веруй, что исцелеешь». Немедленно св. икона была принесена. Сарацин поступил так, как говорил священник, и увидел, что опухоль спала и рана закрылась. В удивлении и восхищении он хотел выслушать повесть о св. великомученике, и пока священник читал его житие и страдания, сарацин, обнимая икону, сквозь слезы говорил: «О, святой Георгий, ты был юн, но премудр — а я стар, но безумен; ты млад, но Богу любезен — а я долголетен, но гнусен пред Богом: моли о мне Господа Бога, да учинит меня рабом Своим!» Потом припал к ногам священнослужителя и умолял даровать ему св. крещение. В тот же вечер варвар сделался христианином, а на другой день, безбоязненно проповедуя имя Христово, от рук прежних своих единоверцев скончался смертью мученика». (Сост. по «Учил, благоч.». Т. I. Стр. 329.)
   6. Св. Афанасий, архиепископ Александрийский, повествует, что в городе Вирите, где много было евреев, в бедной хижине жил один христианин; у него в переднем углу висела икона Спасителя. Спустя некоторое время христианин этот купил себе новый дом и покинул хижину, забыв в ней, по усмотрению Божию, икону Спасителя.
   В этой хижине поселился еврей; он иконы не заметил. Однажды приходит к нему в гости один друг его, еврей же. Этот, сидя за столом, заметил икону и спросил хозяина, как он, будучи еврей, держит в своем доме христианскую икону. Хотя хозяин и уверял, что он не замечал доселе иконы, но гость этим не успокоился и пошел к своему архиерею и старцам и объявил им об этом.
   Поутру все евреи города собрались в хижину, где была икона Спасителя, сняли ее со стены, начали ругаться над нею, а потом, подобно отцам своим, пригвоздили ее к дереву, и один из евреев ударил копьем в ребро образа Господня; но, о чудо! Тотчас из иконы потекла кровь и вода и наполнила целый сосуд. Великий страх объял всех бывших тут евреев. Они составили совет и на нем положили, что если от этой крови увидят какое-нибудь чудо, то все уверуют в Распятого. Сначала принесен был хромой от рождения; ему помазали ноги кровью — и он тотчас стал здоров. Слух об этом чуде разнесся по всему городу; приводили слепых, бесноватых, расслабленных и прокаженных — и все получили исцеление.
   Все евреи того города уверовали во Христа, рассказали об этом тамошнему епископу, и приняли от него крещение со всеми своими семействами, и построили в этом городе церковь во имя Господа нашего Иисуса Христа.
   Всякий христианин должен поклоняться святым иконам с верой и любовью, почитать их честно и с благоговением. (Из твор. св. Афанасия Александрийского.)
   7. Один христолюбец поручил блаженному Алипию, иконописцу киево-печерскому, написать икону, которая должна была быть готова к храмовому празднику Успения Богоматери. Алипий разболелся, а икона была еще не написана; боголюбец стал докучать ему, а преподобный Алипий сказал: «Сын мой, не приходи ко мне, но возложи печаль свою на Господа, и Он сделает, как Ему угодно: икона твоя в этот праздник будет на своем месте».
   Поверив слову блаженного, тот человек с радостью пошел в дом свой. Накануне праздника Успения пришел он опять, чтобы взять икону. Видя же, что она не написана, а блаженный сильно болен, он стал досаждать ему, говоря: «Что ты мне не дал знать о своей немощи? Я дал бы другому писать икону, чтобы праздник был светел и честен, — а теперь, удержав икону, ты посрамил меня».
   Блаженный кротко отвечал ему: «Сын мой, разве я по лености сделал это? Да неужели же Богу нельзя словом написать икону Своей Матери? Я, как открыл мне Господь, отхожу из этого света, а Бог утешит тебя». Но с печалью отошел от него христолюбец.
   После ухода его явился светлый юноша и, взяв краски, стал писать икону. Алипий подумал, что владелец разгневался на него и прислал другого писца; сначала пришедший был как человек, но скорость дела показала в нем бесплотного. То он выкладывал икону золотом, то растирал краски и ими писал. В три часа кончил он икону и сказал: «Отче, не нужно ли еще что-нибудь сделать? Не ошибся ли я?» Преподобный сказал: «Ты хорошо сделал: Бог помог тебе искусно написать эту икону; Он Сам чрез тебя сделал ее».
   Настал вечер, и юноша стал невидим вместе с иконой. Владелец же иконы всю ночь провел без сна от печали, что нет иконы на праздник; называл себя грешным и недостойным такой благодати. Он встал и пошел в церковь, чтобы там оплакать свои согрешения. И, отворив двери церкви, вдруг увидел икону, сияющую на своем месте, и упал от страха, думая, что это какое-нибудь видение явилось ему. Но, оправившись от испуга, он понял, что это была действительно та икона, которую он заказал написал прп. Алипию. В великом ужасе и тревоге вспомнил он слова преподобного и пошел разбудить домашних своих. Они с радостью пошли в церковь со свечами и кадилами и, видя икону, сияющую светлее солнца, пали ниц на землю, и поклонились иконе, и в веселии душевном целовали ее. Христолюбец же тот пришел к игумену и рассказал о сотворившемся с иконой чуде. И все вместе пошли к преподобному Алипию и увидели, что он уже отходит от этого света. И спросил его игумен: «Отче, как и кем написана была икона?»
   Он рассказал им все, что было, и прибавил: «Ангел написал ее. И вот, он стоит возле меня и хочет меня взять». И, сказав это, предал дух.
   Тело его приготовили к погребению, вынесли в церковь, сотворили над ним обычное пение и положили в пещере с преподобными отцами о Христе, Господе нашем. (Киево-печ. пат.)
   8. О Почаевской иконе Божией Матери известно следующее. В 1559 году путешествовавший в России Греческий митрополит Неофит, в благодарность за оказанное ему гостеприимство в доме Анны Гойской, благословил ее иконой Пресвятой Богородицы. Богу было угодно прославить сию икону. Лучезарный свет от нее привлек внимание многих; мало-помалу стали притекать к ней с молитвой, и многим недужным подавалось исцеление, наконец, когда брат Гойской, слепой от рождения, получил зрение, — сестра его, по соглашению с местной властью, препроводила эту чудотворную икону в Почаевский монастырь. На поклонение к этой иконе приходили не только русские, но и католики, и лютеране, и евреи, получали исцеление от нее и обращались в христианскую веру. (Матер, для статист. Рос. Импер. — Волынская губерния.)
   9. Во время занятия в 1812 году Москвы французами, по плану Наполеона, весь Кремль должен был взлететь на воздух. От пяти ужасных взрывов дрожали стены зданий, трескались стекла, падали двери; железо, камни, бревна Никольской башни, арсенала и стены кремлевской, как перья, летели на воздух. Но на стене той же Никольской башни образ святителя Николая остался невредим — даже не оборвалась веревка, на которой висел фонарь со свечой. Хрупкое стекло киота погнулось, НО не разбилось. (Снегирев. «Памят. московск. древности», 1, 100—102. 2, 339—340; Сн. Ист. русск. церкв. Ф. Гумилевского, период 5, стр. 200.)
   10. Приводим следующий весьма интересный рассказ, заимствуемый нами из книги «Необъяснимое или необъясненное» В. Желиховской. «В моей дворне была одна молоденькая, бойкая девушка Ольга. Я считала ее очень доброй и честной девушкой, никак не предполагая, чтобы она была виновницей в часто повторявшихся у меня пропажах мелких вещей. Наконец, пропало что-то довольно ценное, на что нельзя было не обратить внимания, и оказалось, по всем уликам, что вещь украдена Ольгой. Я позвала ее и долго уговаривала, вначале с глазу на глаз, признаться мне, повиниться... Видя, что никакие просьбы и вещания на нее не действуют, я призвала тех, кто ее обвинял. Их было три: гувернантка, ключница и другая горничная, Маша. Вошла вместе с ними и сестра. Все доказывали с уверенностью, что вещь взята и спрятана Ольгой. Она божилась и клялась, что нет... Происходило это ярким, тихим весенним утром, в моем угловом просторном кабинете, во втором этаже дома, выстроенного 50 лет тому назад чуть ли не из мачтового леса. Окно в сад было открыто, в него лились потоки света и веселое щебетанье птиц. Возле окна, в углу, высоко висел образ св. Николы Вешнего, в окладе, но без киота. В пылу своих уверений девушка вдруг взглянула на образ и, как исступленная, начала креститься и клясться.
   — Да если я это взяла, — неистово кричала она, — да накажи меня св. Николай Чудотворец!.. Да не сойти мне с этого места! Да разрази меня Никола Угодник! Лопни глаза мои! Издохни я сейчас, как...
   Она не докончила...
   В углу, в самой иконе или под ней, раздался удар, подобный выстрелу.
   Рука Ольги, поднятая для крестного знамения, упала. Она отскочила и, вся позеленев, косилась со страхом на образ. Мы все вздрогнули и испугались. Прошла минута тяжелого молчания... Все смотрели на икону, чего-то ожидая, но ничего не случилось, кроме того, что Ольга повалилась мне в ноги, шепча:
   — Я взяла! Я украла!.. Я! Я! Я!..
   — Я это знала! — сказала я, — твои сундуки обыскали еще сегодня утром, как и сундуки всех девушек. Они сами об этом просили... Только ты одна не знала, что пропажа уже найдена в твоих вещах. Не мне кланяйся, а Господу Богу! Молись, чтобы Николай Чудотворец не наказал тебя за такую ложь и великий грех!
   Ольгу пришлось чуть не вынести на руках: у нее тряслись ноги так, что она еле доплелась до девичьей.
   Но этим удивительным стуком дело не кончилось. Вечером Ольга не пришла в комнаты для обычных приготовлений в моей спальне. Я спросила, что с ней.
   — Больна, — отвечали мне. — Жар сильный.
   Я подумала, что это вследствие испуга и волнения, но оказалось не то. Можно себе представить, как глубоко все были поражены, когда на другое утро у Ольги вместо глаз оказались два сплошных, красных пузыря... Она, кроме того, была без памяти.
   Послали в Новоржев за доктором. Он объявил, что у больной на глазах рожа, болезнь очень редкая и опасная тем, что легко переходит на мозг. В продолжение шести недель несчастная девушка была между жизнью и смертью, а в течение нескольких месяцев жила под страхом ослепнуть.
   Мы все за нее измучились!.. Жаль было глупую девчонку!.. Наконец, она поправилась. Опасность миновала, но зрение ее вряд ли совершенно окрепло. По крайней мере, еще через несколько лет я слышала, что глаза у нее очень слабы.
   Надо думать, что она всю уже свою жизнь не давала лживых показаний или, по меньшей мере, не кричала при этом: лопни глаза мои!.. (См.: В. Желиховская. Необъяснимое или необъясненное. Спб., 1885 г. Стр. 47—50.)
   11. Чудесное исцеление от иконы Иверской Божией Матери, находящейся в Москве, в Иверской часовне. «Подчиняясь строгому требованию совести, — пишет случайный корреспондент в газету «Соврем. Известия», — хотелось бы предать гласности весьма замечательный случай, происшедший со мной 23 июня 1880 г. в 11 часов утра, — случай, превративший меня из отрицателя Бога в человека верующего. Всякое сомнение, могущее возникнуть у читателя в правдивости всего со мною случившегося, я в состоянии уничтожить показанием достоверных свидетелей. (Адрес мой приложен при письме.) Дело, о котором я считаю долгом сообщить всем и каждому, заключается в следующем: 5 лет тому назад меня уволили из военной службы, в которую я попал по ошибке молодости. Так как еще до поступления на службу я был учителем музыки, то и в отставке в течение 3 лет я продолжал заниматься преподаванием, чем и добывал себе средства к жизни. Труд мой оплачивался очень хорошо, и я жил не нуждаясь. В это время я, принадлежа к лютеранскому вероисповеданию, был христианином только на бумаге, но в душе не верил ни во что. Живя вышеупомянутым образом 3 года, я вдруг по совершенно непонятной мне причине лишился слуха, и в такой сильной степени, что должен был прекратить мои занятия, а вместе с тем лишиться всех средств к существованию. Не пользуясь, таким образом, никаким доходом, я понемногу прожил все и сделался в полном смысле нищим. В последнее время положение мое стало до такой степени тягостно, что я в каком-то умоисступлении решился избавиться от всех моих невзгод самоубийством... С таким убеждением я и вышел из дома в тот день, когда положил совершить над собой задуманное дело: я решился утопиться. Это было 23 июля. Проходя мимо Иверских ворот, я увидел толпу народа, собравшегося вокруг кареты, в которой привезли в часовню икону Божией Матери. Все молились и прикладывались к образу. Тут случилось со мной нечто, чего никогда не случалось с тех пор, как я начал жить сознательно. Во мне явилось неудержимое желание помолиться вместе с народом и приложиться к иконе. И вот, я, дожив до 37 лет, в первый раз искренно перекрестился и упал на колена перед образом — и что же случилось? Случилось несомненное, поразительное чудо: я, не слышав до той минуты почти ничего в течение года и 3 месяцев, — я, считавшийся врачами неизлечимо глухим, приложившись к иконе, в тот же момент снова получил способность слуха, получил до такой степени полно, что не только резкие звуки, но и тихий говор стал слышать совершенно явственно. И все это совершилось вдруг, моментально, безболезненно, без всякого потрясения в организме. А между тем, какой-нибудь час тому назад все родные и знающие меня люди считали меня, как и сам я, неизлечимо глухим! Лишенный слуха, я до сих пор был жалким существом, теперь же я снова стал полноценным человеком. Кроме того, вместе со слухом для меня возвратилась возможность добывать себе средства к жизни трудом, к которому я способен. Одним словом, я возвращен к жизни, от которой был готов самовольно уйти, и возвращен таким неожиданным, знаменательным и чудесным образом! Нечего и говорить о том, что я уверовал, что душа моя озарилась тем светом, который с этих пор будет руководителем моей жизни. Тут же, перед образом Божией Матери, я дал себе клятву чистосердечно признаться перед всеми и каждым в том, что произошло со мной. («Соврем, изв.», № 213,1880 г.)
   12. Поучительный факт. «Южный Край» сообщает о следующем случае, имевшем место на одной из харьковских окраин — Лысой горе. Некто К-ов, человек весьма состоятельный, явился для описи имущества по исполнительному листу в квартиру некоего О-ского. Последний не выражал протеста против этого. Таким образом, было описано почти все имущество должника, и, несмотря на это, ценность его далеко еще не достигала суммы долга, значившегося в исполнительном листе. Взыскатель собрался уже удалиться из квартиры должника, когда увидел висевшую в одном из углов комнаты икону, перед которой, несмотря на всю убогость квартиры О-ского, теплилась лампада. Риза иконы была, по-видимому, серебряная.
   Взыскатель обратился к судебному приставу с просьбой внести в опись и эту икону. На это последовал ответ, что по закону иконы не подлежат описи по денежным взысканиям, за исключением, конечно, только тех украшений, которые на них имеются.
   — А вот мы сейчас увидим, насколько ценна риза этой иконы, — хладнокровно произнес взыскатель и, став на стул, полез было снимать икону.
   Увидев это, должник побледнел как полотно, бросился к взыскателю и начал его умолять не прикасаться к иконе, говоря, что этой иконой его благословила умирающая мать.
   — Какое мне до всего этого дело, — насмешливо произнес неумолимый взыскатель, — заплатите мне мои деньги, и я ничего у вас не трону.
   С этими словами он протянул руку и уже взялся за икону, чтобы снять ее. Но вдруг лицо его покрылось смертельной бледностью, и рука безжизненно опустилась вниз. Если бы не окружающие, то К-ов упал бы на пол: с ним сделался припадок. Его тотчас же замертво отвезли домой, где он проболел более недели. В течение всего этого времени К-ов почти ничего не ел и беспрестанно повторял: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
   Когда, наконец, он пришел в себя, то первым его делом было послать за О-ским. Последний явился и был поражен той переменой, которая произошла в наружности его кредитора: он был худ и бледен, как мертвец, волосы на голове, вместо прежних черных, сделались почти белыми.
   К-ов заявил О-скому, что он свой долг с него взыскивать никогда не будет. Вместе с этим он упросил своего должника согласиться принимать от него ежемесячно известную сумму денег на покупку деревянного масла для неугасимой лампады пред его иконой. К-ов никому не сказал, что именно он видел или почувствовал в то мгновение, когда хотел снять икону. Твердит он только одно: «Надо быть всегда человеком и иметь сердце; чуть было меня Господь не наказал за это». («Южн. Край», сн. «Ребус», 1898 г., № 36.)
5. Рассказы о чудесной помощи Богоматери и святых
1. Чудо исцеления Богоматерью отсеченной руки св. Иоанна Дамаскина
   Св. Иоанн Дамаскин, сильно поражавший — и письменно, и устно — иконоборную ересь, за свою ревность в этом святом деле был оклеветан греческим императором Львом Исаврянином (в VIII в.) перед эмиром Дамаска, где св. Иоанн занимал важную должность. Эмир, не разобрав дела и поверив клевете, велел отсечь у него руку, будто бы писавшую к Льву изменнические письма. Отсеченная рука, в страх всем, была вывешена на торжище. Под вечер, когда утих гнев князя Дамасского, св. Иоанн ходатайствовал пред ним через друзей своих, чтоб позволено было взять ему вывешенную на позор кисть его усеченной руки. Князь склонился на ходатайство своих придворных, друзей Иоанновых, и кисть руки была возвращена страдальцу. Когда наступила ночь, св. Иоанн затворился в горнице, назначенной для молитвы, и, приложив мертвую кисть руки к составу ее, пал перед иконой Богоматери, горько зарыдал и всей силой сердечной веры и любви просил у Нее исцеления руки своей, в защиту православия и на поражение усиливающейся иконоборной ереси. По долгой молитве св. Иоанн задремал и в тонком сне увидел Богоматерь, светлыми и милостивыми очами взиравшую на него. «Вот, твоя рука теперь здорова, — сказала Богоматерь Иоанну, — не скорби более!» Иоанн проснулся, ощупывает свою руку и едва верит собственным чувствам: рука, как и прежде, цела; ни следа болезни, и только, как бы во свидетельство события, там, где она была отсечена, наподобие нити, остался красный шрам. Тронутый чувством невыразимой признательности к Богоматери за Ее милость, в память дивного события, св. Иоанн вычеканил из серебра кисть руки и приложил ее к иконе, отчего она впоследствии и получила название «Троеручица». Скоро после того Иоанн вступил в обитель св. Саввы, близ Иерусалима. Строгий старец, которому он был отдан в духовное руководство, запретил ему составлять духовные песни. И Богоматерь вскоре явилась старцу во сне и внушила ему, чтобы он отнюдь не запрещал Иоанну писать церковные песни, и при этом назвала Иоанна Своим источником: не заграждай источника Моего. (Из кн. «Сказ, о земн. жизни Пресв. Богородицы». Изд. 5. Стр. 229.)
2. Спасение от неминуемой смерти заступлением Богоматери
   Преподобный Палладий Александрийский однажды рассказал своим посетителям следующую повесть. Один известный ему благочестивый человек имел супругу, женщину кроткую и благочестивую, и шестилетнюю дочь, которую воспитывал в благочестии и страхе Божием. Раз по торговым делам должен был он отправиться в Царь-град. Жена, провожая его на корабль, между прочим, спросила: «Кому на руки оставляешь меня и дочь твою?» — «Госпоже нашей Богородице», — отвечал отец семейства и, распростившись, отплыл.
   Вскоре после того произошло покушение одного злодея на жизнь жены и дочери. Дело было так: диавол внушил слуге того благочестивого дома поднять руку на голову своей госпожи и, убив ее, похитить лучшие вещи и бежать. Злодей взял из поварни нож и пошел в горницу; но едва коснулся порога, вдруг поражен был слепотой и не мог двинуться ни взад, ни вперед. Долго усиливался он войти, но невидимая сила удерживала его. Безумец не познал здесь руку Промысла, пекущегося о всем мире и особенно о человеке. Он хотел, во что бы то ни стало, осуществить мысль, внушенную ему диаволом. И вот, он начинает кликать госпожу свою, приглашая ее подойти к нему. Удивилась госпожа та поступку слуги и не пошла на его зов, а приказала самому подойти. Слуга просил ее, чтобы приблизилась к нему или по крайней мере послала дочь свою; но она, хотя и не подозревала никакого злоумышления на жизнь свою и дочери, однако почему-то решила не идти и на его просьбу ответила отказом. И тогда злодей не образумился, но в отчаянии от того, что не мог исполнить своего злодейского поступка, поразил себя ножом... На крик госпожи немедленно собрались соседи и, застав злодея еще в живых, узнали, что и как произошло. Все познали тогда в этом случае неисповедимые пути Промысла, прославили Бога и Заступницу верных, Богородицу и Приснодеву Марию. (Лавсаик.)
3. Богоматерь как охранительница истинного учения Церкви
   В 3 веке, когда христианство, находясь в борьбе с язычеством, должно было бороться вместе и с разными лжеучениями, св. Григорий чудотворец, епископ Неокесарийский, желая точнее познать таинство веры, молил Бога об откровении ему Божественной истины; и в одну ночь, когда он бодрствовал, размышляя о вере, ему явился старец, в величественной одеянии, обнаруживавший в себе великую добродетель. Познав в нем мужа божественного, посланного к нему от Бога для разрешения его недоумений, св. Григорий с восхищением и радостью смотрел на него; но старец дал ему знак обратить взор на другую сторону, и св. Григорий, по указанию его, увидел дивное явление в образе благолепной Жены, превосходящей всякий человеческий образ, на который, при разливающемся необыкновенном свете, от изумления и страха, он не мог смотреть. Явившиеся были — Матерь Божия и св. евангелист Иоанн. Матерь Божия просила Иоанна открыть св. Григорию тайну благочестия, и св. Иоанн, преподав ему в кратких и определенных словах нужное наставление, скрылся от очей его. Святой же Григорий, немедленно записав слышанное, согласно с ним стал проповедовать в церкви, и Божественное наставление, как великое некое наследие, оставил своим преемникам в рукописи.
   Жизнеописатель св. Григория чудотворца, св. Григорий Нисский, свидетельствует, что живущий в той стране народ постоянно научался согласно с сим наставлением и не был заражен никакой ересью и заблуждением. Наставление это есть то самое, которое постоянно исповедует православная Церковь и которое лежит в основании всего христианского вероучения. Это — учение о таинстве Св. Троицы. (См. повествование о сем в конце прав, испов. Ц. В. Пер. с греч. Изд. 4,1831 г.)
4. Свидетельство русской истории о силе молитвы к Богоматери
   В 1395 году Тамерлан вступил в пределы России, привел все в смятение и распространил везде ужас. Направляя путь свой к Москве, он вошел в княжество Рязанское и приближался к берегам Дона. При всеобщем унынии русских, ожидавших возвращения времен Батыя, великий князь Василий Димитриевич повел свои войска для отражения сильного неприятеля и остановился за Коломной, на берегу Оки. Между тем москвитяне, устрашенные слухом о несметных силах и свирепости Тамерлана, молились усердно об избавлении их от нашествия иноплеменников, проливали слезы пред алтарями и постились. В храмах непрестанно совершались молитвы о князе и воинстве; митрополит почти не выходил из церкви: то поучал оставшихся в Москве, то молебствовал за идущих пролить кровь свою за веру и отечество. И великий князь, не надеясь на свои силы, прибег к всесильной помощи Пресвятой Богородицы и писал из Коломны к митрополиту Киприану, чтобы он послал во Владимир за иконой Богоматери, принесенной туда из Киева Андреем Боголюбским. Отправленное митрополитом во Владимир духовенство 15 августа приняло в свои руки драгоценную святыню. Перенесение этой чудотворной иконы из Владимира в Москву было зрелищем умилительным. Народ в бесчисленном множестве по обеим сторонам дороги, преклоняя колена, с воплем и слезами взывал: «Матерь Божия! Спаси землю русскую!» В этом бесчисленном множестве народа нельзя было видеть человека, — говорит летописец, — который бы не плакал и не воссылал с упованием молений к Пресвятой Владычице. Митрополит, епископы и все духовенство в ризах, с крестами и кадильницами, в сопровождении великокняжеского семейства и бояр, торжественно встретили святыню вне города и, поставив в соборном храме Успения Пресвятой Богородицы, в радостном предчувствии благодарили Бога, даровавшего им в святой иконе залог мира и утверждения. И Матерь Божия спасла землю русскую: современники говорят, что в тот самый день и час, когда жители Москвы встретили икону Богоматери, Тамерлан оставил свое намерение идти в Москву: он увидел во сне, — пишут летописцы, — великую гору, и с вершины ее идущих многих святителей со златыми жезлами, и над ними в воздухе величественную и благолепную Жену, с тьмами молниеобразных воинов, которые все устремились на Тамерлана. Завоеватель затрепетал, проснулся и, созвав вельмож, спрашивал их о смысле своего сновидения. «Величественная Жена, — отвечали мудрейшие из них, — есть Матерь Иисуса Христа, Заступница христиан». «Итак, мы не одолеем их», — сказал монгольский хан и велел полкам своим идти из пределов России. С невыразимой радостью приняли в Москве известие об удалении Тамерлана. Исповедуя милость Божию, все восклицали: «Не воеводы наши прогнали его, не воинства наши устрашили его; но сила невидимая послала на него страх и трепет. Гневом Божиим гонимый, он удалился из земли русской». В память чудесного заступления Богоматери сооружен каменный храм в честь Ее и монастырь Сретенский, и учреждено празднество 26 августа, с крестным ходом из Успенского собора, через Спасские ворота, в Сретенский монастырь.
5. Взбранная Воевода
   В № 46 «Церковных Ведомостей» за 1892 г. помещена следующая замечательная выписка из письма преосвященного Исидора, экзарха Грузинского, впоследствии митрополита Новгородского и С.-Петербургского, от 24 декабря 1853 г., к митрополиту Филарету Московскому:
   «Генерал-майор, князь Багратион Мухранский, отличившийся в последнем сражении против турок, сообщил мне весьма занимательное сведение, о котором я с радостью сообщаю вашему высокопреосвященству.
   Пленные турки объявили нам открыто, что, когда сражение под Александрополем сильно разгорелось и весь русский отряд был введен в дело, турки увидели сходящую с неба светлую Жену, держащую знамя в руке и сопровождаемую двумя воинами. Свет от Нее был столь ярок, что подобен был солнечному сиянию, и никакой глаз не мог выдержать его. Это явление навело ужас в рядах сражающихся и было причиной того, что турки, видя явное заступление Бога за Русь, обратились все в бегство и проиграли сражение.
   Русские этого явления не видали. Божиим Промыслом о том свидетельствовали иноплеменные враги наши. Турки уверяют, что в армии их все это видели с ужасом и все о том знают, но начальство их, под опасением смертной казни, запретило о том говорить и старалось затмить это событие.
   Русские военачальники, поздравляя с победой, столь блистательной, главного начальника, воздали славу Богу, Который один мог дать нам победу над врагом, ожесточенным мусульманским фанатизмом, в силах, много превосходящих наши, так что, по человеческим соображениям, трудно было ожидать столь блистательного успеха.
   Из некоторых частных писем из армии узнали мы радостное для христиан событие, что многие турки после того громогласно исповедали Христа, просили крещения и запечатлели мученической кровью признание всепросвещающего света — Христа.
   Прискорбно бы было, если бы мы, православные, умолчали о столь дивном событии страха ради европейского. Надо желать, чтобы все листки, все ведомости в России разносили по православному народу радостную весть о великом заступлении Царицы Небесной в начале войны, подъятой за веру христианскую. Да всяк узрит, что, аще Бог за ны, никто же — на ны! А кто постыдится исповедовать пред человеками, того Бог постыдит пред ангелами Своими». (Церк. Вед. изд. при Св. Синоде, 1892 г., № 46.)
6. Заступление Пресвятой Богородицы за обижаемую мужем жену
   В древних книгах между многими чудесами, бывшими от Пресвятой Девы Богородицы, рассказывается и о том, как Божия Матерь однажды оказала чудесную помощь женщине, пренебрегаемой и ненавидимой своим мужем.
   Жили некогда двое супругов, еще довольно молодых. Они были из благородного сословия и имели немалое состояние. Сначала супружеская жизнь их была очень счастлива, но потом стала несчастна. Сначала муж любил свою жену. Она и достойна была любви, так как была не только прекрасна видом, но и кротка, послушна и отменно благочестива. Каждый день, утром и вечером, она усердно молилась Богу как о своем собственном спасении, так и о спасении своего мужа, и всячески старалась, чтобы их жизнь шла по святым заповедям Божиим. Но врагу рода человеческого — диаволу ненавистно было такое благочестивое направление их жизни, и ему удалось произвести в муже охлаждение и нелюбовь к благочестивой жене.
   Он стал скучать в обществе своей кроткой и тихой супруги; ему стали нравиться другие женщины, которые не походили на нее и отличались живым, непокорным характером и разгульным нравом. Все чаще и чаще он оставлял жену одиночествовать в доме, а сам искал развлечений и удовольствий на стороне; когда же приходил домой, то капризничал, старался отыскать у жены непорядок и опущения в хозяйстве, осыпал ее упреками и бранными словами.
   На беду случилось, что богатство супругов, сначала очень большое, стало уменьшаться; неудача в разных денежных оборотах, неурожай хлеба в имениях и другие несчастья произвели то, что, прежде очень богатые, эти люди пришли потом в полное разорение. Но это горе не сблизило мужа с женой, а послужило для него поводом еще больше ненавидеть ее. Он стал говорить теперь, что жена, выходя за него замуж, не принесла ему достаточного приданого, которым он мог бы теперь поправиться, что она принесла с собой одно несчастье и неурядливостью своей помогла его разорению.
   Свое несчасье они переносили не одинаково; муж ходил по городу, вертелся около знакомых богачей, ожидая от них помощи, выпрашивал в долг денег у людей, которые не успели узнать о его разорении; жена же в отсутствии мужа все время проводила в молитве. Она молилась о возвращении к ним не прежнего богатства, но прежнего согласия и прежней любви. Тысячи раз падала она перед иконой Богоматери, умоляя Ее возвратить ей сердце мужа и устроить их семейную жизнь по-прежнему. Но некоторое время злоба диавола имела как будто перевес над молитвами благочестивой женщины.
   Однажды муж сидел в каком-то трактире и бесцельно глядел, как люди входят, пьют, едят и уходят. Нужно бы ему идти домой, но ему противно и вспомнить о доме: опостылела ему жена и семья. Тут подошел к нему какой-то человек с хитрым взглядом и начал вкрадчиво говорить ему:
   «Ты раньше был богат, а теперь разорился. Но не сетуй о потерянном богатстве: у тебя есть средство снова обогатиться. Если ты сделаешь для меня то, чего я от тебя желаю, то ты через короткое время будешь богаче прежнего». Эти слова имели такое действие, что разорившийся богач отложил всякое недоверие к незнакомцу и пообещал сделать для него все возможное, лишь бы он указал ему средство к обогащению.
   «Пожертвуй мне свою жену, — отвечал незнакомец, — это для тебя ничего не стоит, потому что ты ее не любишь. Между тем, я хочу приобрести ее в свою собственность».
   «Для чего она нужна тебе и что ты будешь с ней делать?» — спросил муж.
   «Что тебе за дело до этого, — отвечал незнакомец. — Если бы даже я умертвил ее, не все ли тебе равно? По скольку раз в день ты, бранясь, посылаешь ее к самому диаволу или в ад кромешный? Итак, не все ли тебе равно, что я стану делать с ней, когда она будет моей рабой!»
   Когда муж выразил сомнение в том, может ли он обогатиться через продажу своей жены, то незнакомец предложил ему немедленно написать условие, по которому муж сначала получит от незнакомца обещанные сокровища, а потом представит в его распоряжение свою жену.
   Муж не вдруг решился; дело было слишком необычно, да и жены стало как будто жалко. Но потом он подумал, что еще, может быть, незнакомец не в силах будет исполнить своего обещания; подумал он и то, что от денег можно и после отказаться, а все же приятно хоть руками коснуться их, хоть глазами на них полюбоваться. Подумав все это, муж подписал условие. Незнакомец сказал, что деньги его закопаны в загородном месте, что муж должен идти с ним туда не дальше, как завтра, что, получив там деньги, муж обязан передать на том же месте свою жену, но не вдруг, не ближе, как через два месяца.
   На следующий день незнакомец и муж отправились за город, долго шли, зашли в лесную чащу; здесь незнакомец указал место, велел мужу копать землю и сам помогал ему. Скоро докопались они до колодца, в котором было великое множество золота и дорогих каменьев. Все это тут же и вручено было мужу, с тем чтобы через два месяца он на этом самом месте в ночное время передал незнакомцу свою жену.
   Прошло два месяца, в продолжение которых муж из доставшихся ему сокровищ заплатил свои долги, выкупил свои прежние дома и имения и снова зажил в богатстве и почете. Но вот наступил день, когда муж должен был передать свою жену незнакомцу, от которого он получил богатство. С наступлением сумерек он приказал ей одеться и идти с ним. Она, не ожидая ничего хорошего, стала умолять, чтобы он оставил ее дома. Но он намеренно придал своему голосу жестокость и повелительность, и она покорилась.
   Они молча шли по городским улицам, направляясь к выходу из города. По дороге пришлось им проходить мимо храма. Двери его были еще открыты: жена обратилась к мужу с просьбой зайти в храм, чтобы там помолиться перед иконой Божьей Матери. Мужу очень не понравилась эта просьба: ему стыдно было, идя на такое дело, заходить в церковь; однако и совсем отказать жене у него не хватило духа, так как он подумал, что в последний раз можно сделать ей угодное. «Иди в церковь, а я подожду тебя на улице; да смотри, возвращайся скорее, не заставляй долго ждать тебя: мы должны спешить», — сказал муж жене.
   Жена, войдя в храм, упала пред иконой Божией Матери и стала просить Заступницу рода христианского, чтобы Она защитила от восстающих на нее зол. Она с таким усердием молилась, что и забыла, что на улице ожидает ее муж. Молитва принесла ей успокоение и радость; тело, истомленное душевной скорбью, требовало отдыха и — по Божию устроению — бедная женщина пред иконой Пресвятой Богородицы, на церковном полу заснула спокойным и отрадным сном.
   Между тем муж с нетерпением и досадой ждал ее на улице. Он собирался сделать ей суровый и обидный упрек, лишь только она выйдет. И вот, он видит, что по ступеням храма к нему сходит жена, покрыв лицо покровом, как бы от ночного холода или от нескромных взоров. «Не буду я браниться с ней за ее промедление; недолго ей быть со мной; скоро мы разлучимся навсегда». Так думал муж и молча пошел вперед, а жена за ним.
   При выходе из города он думал, что его спутница станет тревожиться и спрашивать, куда он ведет ее. Но она шла спокойной поступью, как будто знала все, что будет. Снова мужу сделалось жалко жены, которая никогда ни в чем не прекословила ему и которую он готовился передать человеку, не имеющему никаких хороших намерений.
   Наконец, они пришли на место. Была полночь. Незнакомца еще не было, но скоро по лесу заслышались шаги его — и он показался при месячном свете. Муж пошел к нему навстречу и сказал, что жена — здесь и что теперь требуется уничтожить их условие, так как оно исполнено с обеих сторон. Незнакомец охотно передал мужу условие, а сам направился к жене, которую он считал своей собственностью.
   «А, усердная молитвенница! — сказал он, злобствуя и радуясь. — Теперь ты в моей власти». Говоря это, он приблизился и дерзко схватил ее за руку. Но в то же мгновение, как будто прикоснувшись к огню и опалившись, он метнулся в сторону и страшно вскрикнул. Тут покрывало, бывшее на голове у Жены, распахнулось, и Она взглянула на незнакомца взором, полным царственного величия и гнева.
   Незнакомец, стараясь защититься руками от этого взора, заговорил в ужасе: «Матерь Иисуса! Кто призвал Ее, зачем Она здесь? Разве Она может быть под моей властью? Я сторговал жену этого негодяя, которая досаждает мне своим благочестием и которую погубить все-таки есть надежда. Мог ли я думать, что вместо нее придет сюда Матерь Христа? Проклятый обманщик, ты обещал мне свою жену, а Кого привел вместо нее?» При этих словах он бросился было на трепещущего мужа и разорвал бы его на части, но взгляд Богоматери лишал его силы: он упал на землю и исчез на месте. В то же время стала невидима и Пресвятая Дева. Муж остался один и долго не мог придти в себя от страха, долго не мог собраться в обратный путь. Наконец, страх его стал проходить, и вместо того на него напал нестерпимый стыд и горькое раскаяние. Так вот кому хотел он продать свою жену и вот в Ком нашла она помощь и заступление! Он очутился в содружестве с диаволом, а жена его под покровом Царицы Небесной. Таков плод его злобы и таков плод ее кротости и благочестия. О, как он недостоин и низок пред своей женой, которую спасти от него явилась Сама Матерь Божия! С такими мыслями и чувствами возвращался он в город и приблизился к тому храму, где осталась его жена. Между тем наступило время утренней службы. Когда церковный сторож отпер означенный храм и вошел в него, то скоро заметил молодую женщину на церковном полу пред иконой Божией Матери. На ее лице были следы обильных слез и вместе тихая, радостная улыбка. Она, очевидно, пробыла тут целую ночь. Когда церковник разбудил ее, то она, как будто вспомнив что-то, ничего не говоря, бросилась бежать вон из храма. И вот, когда преступный муж проходил мимо, то из храма выбежала к нему жена; она трепетала теперь от робости пред мужем; она не смела взглянуть ему в лицо, она не знала, какими бы словами вымолить У него прощение.
   «Прости, прости меня, дорогой мой! Я не знаю, как это все случилось. Я молилась, и какое-то забытье нашло на меня, я уснула.., меня заперли в церкви, и я пробыла тут целую ночь».
   Так говорила она, не надеясь на прощение мужа, ожидая от него бранных слов и ударов. Но муж ее был уже другой человек, не тот, что вчера и третьего дня.
   «Нет, не ты предо мной виновна, а я без конца виновен пред тобой». И сказав это, муж с горькими слезами поведал жене все свои преступления, свое гнусное намерение продать ее и, наконец, чудное явление Богоматери в прошедшую ночь, устрашившее диавола и образумившее мужа.
   Через несколько минут супруги, примиренные и счастливые взаимной любовью, приносили в том же храме благодарную молитву Божией Матери, Которая избавила их от сатанинской крамолы и теперь устроила между ними прежнее согласие. Вскоре после этого, не желая владеть богатством, которое досталось им от диавола, они разделили нищим свое имение. И стали жить трудами рук своих, угождая Богу молитвой и добрыми делами. («Кормч.», 1897 г., № 39.)
   7. О действительности ходатайства перед Богом св. ангелов Божиих мы имеем положительные удостоверения в слове Божием и в писаниях св. отцов Церкви. Так, в книге св. пророка Захарии мы видим даже, как молятся св. ангелы о людях перед Богом. «Веждь, — говорит св. Нил, ученик св. Иоанна Златоуста, — яко св. ангелы увещевают нас к молитве и сопредстоят нам, радующеся вкупе и моляшеся о нас» (Добротолюбие. Ч. IV. Гл. 81).
   8. Некогда Сам Бог говорил св. пророку Иеремии: «аще станут Моисей и Самуил пред лицеи Моим, несть душа Моя к людем сим:... кто умилосердится к тебе, Иерусалиме; и кто поскорбит о тебе, или кто пойдет молить о мире тебе!» (Иер. 15:1—5.) Этими словами ясно Господь показал, что Моисей и Самуил, давно уже умершие, могли ходатайствовать пред Ним за иудеев.
   9. Св. Иоанн Богослов удостоился даже видеть в откровении на небеси, «как двадесять и четыре старца падоша пред Агнцем, имуще кийждо гусли и фиалы златы полны фимиама, иже суть молитвы святых» (Апок. 5:8).
   10. В житии прп. Петра Афонского повествуется, что он, будучи в мирском звании воеводой, попал в плен к сарацинам и содержался в темнице. В темничном заключении он усердно молился святителю Николаю, которого почитал своим особенным покровителем. Святитель явился узнику в сонном видении и сказал, что Бог не хочет скоро разрешить его от уз, потому что он согрешил тяжко, не исполнив данного Богу обета. Петр вспомнил, что обещал некогда принять монашество, но, увлеченный мирской суетой и почестями воинского звания, забыл про свой обет. Дав решительное обещание исполнить этот обет, как только освободится от плена, Петр еще пламеннее стал молить угодника Божия о помощи. Св. Николай в другой раз явился Петру и сказал, чтобы он особенно молился св. Симеону Богоприимцу, который, вместе с Пресвятой Богородицей и св. Иоанном Предтечей, находится ближе всех к престолу Божию и имеет великое дерзновение пред Богом. Пламенная молитва узника, действительно, привлекла к нему благоволение Божие по ходатайству сих небесных предстателей. Петр уже не в сонном видении, но наяву видит, как предстали пред ним св. Симеон Богоприимец и святитель Николай, освободили его от уз и вывели не только из темницы, но и из земли неприятельской. Возблагодарив Бога и Его великих угодников, Петр немедленно исполнил прежде данный им обет отречения от мира. По особому указанию Божию, он поселился на Афоне и так долго не видал лица человеческого, скрываясь в уединенных пещерах, что, подобно Марии Египетской, достиг равноангельского совершенства в подвижническом житии, — вся одежда на нем истлела, и он только волосами своими мог прикрывать наготу, — а от враждебного действия стихий — холода и жара защищала его благодать Божия, данная ему за необычайное терпение. Во время своей многотрудной подвижнической жизни св. Петр неоднократно испытывал особенную чудодейственную помощь небесных предстателей в своей борьбе со вражьими искушениями (см.: Афонский патерик).
   11. Около 60 годов нынешнего столетия особенное изумление пред величием силы Божией возбудило даже в обильной чудесами Сергиевой лавре исцеление сухорукого — одного из лаврских сторожей, после бывшего ему ночного явления преподобного, при мощах его, в день его святой памяти (см. брош.: П. Смирнов, прот. Чудеса в прежнее и наше время).
   12. В это же время в Москве, при мощах святителя Алексия, почти уже совсем лишившийся зрения, прозрел домашний или народный учитель, признанный врачами неизлечимым (оттуда же).
   13. Затем все края России до самых пределов Китая наполнила слава чудес Пантелеймона. Многим Господь Бог привел быть довольно близкими свидетелями чудного исцеления бывшей в течение одиннадцати лет скорченной и могшей только ползать при помощи особо устроенных катков Дарий Ивановны Колоколовой, которая в благодарность за дивную помощь Божию восприняла затем пострижение в иночество, с наименованием в честь угодника Божия Пантелеимоною (оттуда же).
   14. Нельзя, далее, не рассказать о чудесной помощи трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого мальчику при страшной опасности для жизни. Дело было так. В селе Саблукове Арзамасского уезда Нижегородской губ. проживает семейство доброго, смиренного и правдивого мельника, крестьянина Кочеткова. Кочетков, старик, по своей честности и рассудительности был по выбору старшиной, а сын его Кодрат состоит в должности сельского старосты.
   Семейство Кочеткова многолюдное, состоит из 13 человек: отца-старика 57 л., его жены, двух сыновей женатых с детьми и 15-летнего сына Петра. Кроткие и правдивые Кочетковы отличаются нищелюбием и преданностью св. Церкви. Они имеют христианский обычай, унаследованный от предков, каждый день класть три земных поклона пред иконой св. трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, призывая их на помощь и прося у них милости и успеха в делах. Отправляясь на мельницу, они молятся дома пред почитаемой иконой и там, в стенах мельницы, воздают поклонение тем же трем святителям и потом пускают мельницу в ход. 28 января 1889 г., в самый полдень, бушевала страшная буря. Старшие братья Петра были заняты уборкой с тока соломы и хлеба, и отец, за недосугом старших сыновей, посылал молоть младшего сына Петра. Петр, не сообразив того, что была буря, пустил мельницу в ход и, по примеру братьев, сошел под пол осмотреть пяту вала: не требуется ли подмазать; но когда он близко подошел к валу и оглядывал его вокруг, как-то нечаянно движением шестерни привернуло полы его полушубка и забрало его рубаху; еще одно мгновение, и Петр мог погибнуть. В минуту грозящей опасности он так взмолился святым от всего детского верующего сердца: «Угодники Божиии, свв. трие святителие! Спасите меня, помогите мне: погибаю я. Святые Божий! Защитите меня, не дайте умереть без покаяния. Верую, что вы все можете сделать, можете меня спасти!» Вдруг мельница сама собой останавливается, стоит неподвижно, несмотря на то, что буря продолжается. Через полчаса или немного меньше на мельницу приходит один крестьянин узнать, смолота ли его рожь, и видит: мельница стоит, а мальчик скручен и привернут шестерней. Крестьянин немедленно взял бывший там топор, перерубил полы полушубка, рубашку и прочую одежду и освободил страдальца. Через час принесен он был домой, но был еще без сознания. По осмотре его тела нашли, что одна нога сильно ранена, но кость не повреждена. Когда пострадавший пришел в себя, то, перекрестившись, стал рассказывать окружавшим о своем несчастии на мельнице и в конце своего рассказа прибавил, что он своим спасением обязан единственно ходатайству угодников Божиих свв. трех святителей, им призванных на помощь. (Из «Церк. Ведомостей», изд. при Св. Синоде, 1889 г., № 27, стр. 805—806.)
   15. Не можем не упомянуть еще о следующем чуде. Дня за 4 до праздника Рождества Христова 1887 г. пришел в Николо-Бабаевский монастырь крестьянин Костромской губернии, Буйского уезда, отставной рядовой Филимон Васильев Отвагин, страдавший расслаблением всей правой стороны тела, причем вовсе не мог владеть правой рукой и волочил правую ногу, не имея никакой возможности двигаться свободно и совершая путешествие при помощи постороннего лица. В свидетельстве, выданном ему из вологодской земской больницы от 31 мая 1887 г., за № 145, за подписью ординатора Сняткова, удостоверенном старшим врачом Ульрихом, значится, что он, Отвагин, «с 1 февр. по 1 июня 1887 г. находился на излечении в означенной больнице от неполного полупаралича правой половины тела (paresis), происшедшего от эмболии головно-мозговых сосудов (embolia cerebri), болезни совершенно неизлечимой и препятствующей ему заниматься личным физическим трудом».
   В ночь с 25 на 26 декабря, передает Отвагин, в сонном видении видел он стоящих у изголовья его свт. Николая Чудотворца, а поправее Царицу Небесную, Пресвятую Богородицу. Святитель сказал ему: «Потрудись и помолись у меня, тебе Господь дарует исцеление». — Царица Небесная, стоявшая тут же у изголовья больного, сказала ему то же самое. Когда он, Отвагин, проснулся, то стал чувствовать силу в неподвижных членах, и правую руку он донес до своей головы, чего прежде совершенно не мог делать и крестное знамение изображал левой рукой. Придя 26 числа к ранней литургии, он мог уже свободно осенять себя крестным знамением правой рукой. Теперь он уже чувствует себя совершенно исцеленным и пожелал окончить дни своей жизни в Бабаевском монастыре. («Церк. Вед.», изд. при Св. Синоде, 1889 г., № 11.)
   16. В «Русском Паломнике» рассказан следующий случай необычайной помощи святителя Николая. Полковница Ранцова имела постоянное местожительство на Волге, в десяти верстах от посада Рубовки. Занималась она сельским хозяйством и все, что получала от своего имения, употребляла на пользу ближних, в чем и находила единственное удовольствие в жизни; ее знали все окрестные жители и почитали как благочестивую и добродетельную женщину.
   «В одну из тяжелых зим, — рассказывала она, — я получила с нарочным письмо от своей матери, которая, извещая о болезни отца, просила меня поспешить к ним приездом. Недолго думая, я в тот же день отправилась в путь. Переезд с Волги на речку Иловлу, где жили мои родители, простирался на шестьдесят верст степью, но на полпути есть село Иваново, в котором я намерена была заночевать, чтобы на другой день пораньше приехать к своим. При выезде моем со двора в путь погода была неблагоприятная — шла мокрая метелица, а когда мы выбрались в степь, к вечеру того дня подул холодный западный ветер, и, к ужасу моему, в ночь закурила страшная снежная вьюга, так что в двух-трех шагах не видно было ничего. Сильный холодный ветер не давал ходу лошадям. Хотя я сама была защищена от непогоды, но несчастный кучер мой боролся с ней открыто и выбивался уже из сил. Нас захватила ночь в степи, а села не видно.
   — Что, не видать ли Ивановки? — спрашивала я кучера сквозь маленькое окошечко возка, желая по возможности развлекать его.
   — Нет, барыня, ничего не видно; глаза мне залепило вьюгой, да и сам я зябну!..
   — Что ж мы будем делать, Иван? — спросила снова я кучера,
   — Не знаю, — отвечал он нерешительно. — Не пойти ли поискать дорогу? — сказал он, помолчав немного.
   — Да разве мы сбились с дороги?
   — Кажись, что так.
   С этим словом кучер соскочил с козел и пошел отыскивать дорогу.
   Оставшись одна, я поручила себя великому угоднику Божию святителю Николаю, образ которого имела на груди, и стала внутренне молиться ему. Спустя немного времени кучер мой с трудом возвратился к возку и радостно объявил мне, что завидел вдалеке огонь.
   — Держи же и не теряй его — это, верно, Ивановка.
   — В правой стороне от нас огонь, а мы сбились далеко влево; вишь, теперь выезжаем к красному кусту, а от него до села рукой подать.
   Кучер, ободренный появлением внезапно огня, весело погнал усталых лошадей. Я поминутно предупреждала его, чтобы он, по возможности, не спускал глаз с путеводного огня. Наконец, он сообщил мне, что слышит лай собак, ясно свидетельствующий о приближении нашем к селению. Еще через несколько минут кучер положительно сказал, что подъезжаем к Ивановке.
   — Барыня, — вскричал в восторге мой Иван, — ведь мы доехали. Слава Тебе, Господи! Да нас здесь, верно, ждали, — добавил он, делая крутой поворот.
   Действительно, пред нами раскрыты были ворота, и два зажженных фонаря висели на высоких шестах. Мы благополучно въехали на довольно просторный двор, за нами затворил ворота дюжий парень, старший сын хозяйки дома.
   Он подошел к возку с низким поклоном и громко проговорил: «Здравствуйте, барыня, — небось озябли; идите скорей в хату, а мама заждалась вас». И парень помог мне выйти из возка. На пороге встретила меня хозяйка дома, старуха лет шестидесяти, ласково приветствуя меня.
   — Здорово, Фоминишна, ждала ли ты гостей в такую пору?
   — А когда б-с я не ждала тебя, моя кормилица, то не вывесила бы и фонарей, — говорила радушно старуха, кланяясь мне почти до земли. — Как тебя Господь Бог милует, — продолжала она, хлопотливо осматривая меня с головы до ног, — не обморозилась ли, моя болезная, дай-ка я тебя раздену. Бабы, скорей самовар, озябла барыня, наша кормилица... — Восторгам старухи не было бы конца, если бы я не прервала ее моим вопросом.
   — Как же, Фоминишна, ты сказала, что ждала меня; почему же ты, моя голубушка, знала о моем приезде?
   — Ах, моя кормилица, поди, нарочитый-то твой, больше уже часу прошло как прискакал под окно, разбудил нас и говорит под окном на улице: «Прикажи-ка, Фоминишна, поскорей Сергею зажечь два больших фонаря и повесить повыше, чтобы виднее было, — барыня-мол сейчас будет», — да и был таков, распорядился и ускакал. Я и говорю Сергею: поди-ка, поскорей сделай, как требуют, да узнай-ка, далеко ли барыня. Вот и ждем тебя, дорогая наша, уже давненько; я хотела было посылать к тебе навстречу Сергея — ан глядь, и ты подъехала к воротам.
   — Нет, дорогая моя старушенька, нарочного никакого от меня послано не было.
   — А кто же это такой разбудил нас и говорил за окном?
   Я открыла грудь мою и указала ей икону святителя Николая, сказав, верно он, великий угодник Божий, путеводил меня, потому что я, видя неизбежную гибель в степи, молилась ему горячо.
   Старуха пристально посмотрела на меня; невольный вздох вырвался из груди ее, и глаза заискрились слезой.
   Я принесла благодарственную молитву Богу за чудесное избавление меня от угрожающей опасности в степи заступничеством скорого помощника и защитника от всех бед и напастей святителя Николая». (Русск. паломн.; сн. «Кормчий», 1894 г., № 49.)
6. Рассказы о чудотворениях от мощей и других останков святых
   1. Тело одного мертвеца, едва только коснулось костей св. пророка Елисея во гробе его, тотчас ожило — и мертвый восстал (4 Цар. 13:21; Сир. 48:14—15). Об этом чудесном событии так рассуждает св. Кирилл Иерусалимский: «Он (Елисей), будучи в живых, совершил чудо воскресения своей душой. Впрочем, чтоб не только были почитаемы души праведных, а верили бы, что и тела праведных имеют таковую силу: мертвый, упавший во гроб Елисеев, коснувшись мертвого тела пророка, ожил. Мертвое тело пророка совершило дело вместо души. Тогда как оно было мертво и лежало во гробе, даровало жизнь мертвецу; и даровавши жизнь, само по-прежнему осталось мертвым. Для чего? Для того, чтоб не приписано было дело сие одной душе, когда бы воскрес Елисей, а чтоб показать, что и тогда, как не находится в теле душа, заключается в теле святых некоторая чудодейственная сила, так как в продолжение многих лет обитала в оном праведная душа, которой оно было Ппокорно» (св. Кирилл Иерусалимский. Поучение огласительное, XVIII).
   2. Самая милоть пророка Илии, оставленная им Елисею при вознесении его на небо, разделила прикосновением своим воды Иордана, чтобы Елисею можно было перейти через него (4 Цар. 11:14).
   3. Даже платки и полотенца св. апостола Павла, возлагавшиеся на недужных и одержимых бесами, в отсутствие его, исцеляли болезни и прогоняли нечистых духов (Деян. 19:12).
   Из церковно-исторических рассказов о чудесах, бываемых при мощах св. угодников, весьма многие дают твердые основания в пользу почитания святых мощей. Замечательнейшие из этих повествований следующие.
   4. Св. Василий Великий в слове на мученика Маманта говорит: «Всем явственны чудеса, которыми св. мученик одним здравие дал, другим жизнь»; а в слове о св. мученице Иулитте рассказывает, что когда мощи ее святые были принесены на одно безводное место, то тотчас же вышел из земли источник сладкой воды, так что все обитатели того места назвали святую Иулитту своей кормилицей.
   5. О перенесении мощей св. мученика Вавилы рассказывается следующее: «Сошлись от мала до велика мужеский пол и женский, юноши и девы и старцы с юношами и с торжеством, пением и ликованием понесли мощи св. мученика Вавилы от места, называемого Дафны, и внесли в Антиохию. В Антиохии же был идол бога Аполлона, в котором жил бес и давал спрашивавшим его людям различные ответы. Когда же внесли мощи святого, бес и идол сейчас умолкли, и ложь обличена была истиной» (Чет.-Мин., 4 сентября).
   6. «Близ Александрии было место, называемое Мануфины, на котором было древнее капище и жилище бесовское. Место это было страшно, потому что там много жило нечистых духов. Когда же св. Кирилл, патриарх Александрийский, принес на то место св. мощи мучеников Кира и Иоанна, то тотчас же ушла оттуда вся бесовская сила» (Чет.-Мин., 28 июня).
   7. Когда из Иерусалима в Царьград переносимы были мощи первомученика Стефана, то над мощами его в воздухе слышен был глас ангелов, певших славословие Богу, и исходило великое благоухание от раки. Слышны были также и бесовские голоса, взывавшие издали: «Горе нам! Стефан идет и побивает нас!» Ночью же являлся свет над мощами святого (Чет.-Мин., 2 августа).
   8. При гробе св. Петра, митрополита Московского, сама собой возжглась свеча на виду у всех, молившихся при гробе.
   9. При обретении св. мощей Феодосия Печерского в полночь видна была заря над пещерой и множество горящих свечей. (Чет.-Мин., 12 февр., патер. Печ.) (Стефан Яворский. Камень веры. Сн. «Воскр. чт.» за 1884 г., № 24).
   10. Св. мученица Агафия после истязаний и перенесенных мучений за имя Христово была отведена в темницу в городе Катании, где и скончалась (III в.). Граждане катанские предали погребению тело ее и бедную одежду, которую она обыкновенно носила, положили на ее гроб в память о ее смирении. В годовщину кончины св. мученицы, когда последовало извержение огнедышащей горы Этны, близ города Катании, устрашенные жители города, верующие и язычники, взяли одежду св. Агафии с гроба ее и держали ее против огненного потока... и бедствие миновало город (см.: Филарет Гумилевский, архиеп. Жития святых, 5 февр., стр. 42—43).
   11. При перенесении мощей св. Филиппа, митрополита Московского, из Соловецкой обители в город Москву, великий государь Алексий Михайлович с Никоном, митрополитом Новгородским, со всем священным собором, с боярами и со всеми православными, встретили его у Напрудного в Москве, и лишь только приняли его на свои главы, подал он исцеление бесноватой немой: она стала говорить и выздоровела. Когда принесли на пожарище к Лобному месту, еще исцелил девушку при посланниках Литвы, которые стояли у Лобного места. Когда поставили св. мощи его на Лобном месте, все пролили слезы умиления... На площади у Грановитой палаты исцелел слепой.
   Не менее, как два, три человека в сутки, а то пять, шесть и семь человек получали исцеление. Исцелена жена Стефана Вельяминова. Она уже сказала, чтобы читали ей отходную, как забылась, и ей явился чудотворец и сказал: «Вели нести себя к гробу моему». Она была слепа и глуха восемь лет и лежала больной. Когда же принесли ее, то прозрела, стала слышать И пошла здоровой. (А. Э. 4, 491. Собр. пис. царя Алексия Михайловича. Москва, 1856 г.; сн. Жития святых, Филарет Гумилевский, архиеп. 9 янв., стр. 113—114.)
   12. Св. Никита, епископ Новгородский, скончался 1108 г. января 30; св. мощи его открыты были в 1553 году. Лицо святителя, как увидели тогда, сохранило на себе отпечаток небесного покоя, с каким он заснул навеки. Облачение его, пребывавшее в земле 450 лет, осталось цело, во всей древней красоте; его составляли: фелонь, епитрахиль, поручи и палица штофные, кофейного цвета, пояс гарусный тканый, омофор белого люстрина с крестами из штофа, митра (шапочка) гродетуровая с горностаевой опушкой... По словам очевидца, в день торжественного открытия мощей до десяти больных получили исцеление. Замечательная особенность в чудесах святителя: преимущественно больные глазами, слепые, с испорченным зрением получают исцеление от него. (Из кн.: Филарет Гумилевский, архиеп. Жития святых, янв. 30, стр. 313.)
   13. В 1630 году посетил однажды Киево-Печерского архимандрита Петра Могилу некто Александр Музеля, по происхождению грек, по занятиям же — врач, известный в то время во всем киевском и волынском воеводствах. В разговоре, между прочим, он заметил архимандриту, что ему очень часто приходилось слышать от многих, будто Киево-Печерские монахи обманывают богомольцев, выдавая простые, обыкновенные черепа за святые мироточивые главы, тогда как на самом деле они каким-то хитрым образом изливают в эти черепа обыкновенный елей и помазуют им богомольцев, называя его миром, истекающим из св. глав. При этом Музеля откровенно сознался архимандриту, что, наслушавшись таких рассказов, он вполне верил им; но, однако, желая своими собственными глазами убедиться в истине, он в 1621 году во время Великого поста посетил лавру и, по благословению бывшего тогда печерским архимандритом Елисея Плетенецкого, вошел в пещеру прп. Антония Печерского, где в церкви Введения Пресвятой Богородицы выслушал божественную литургию. По окончании литургии Музеля, мучимый сомнением, обратился к пещероначальнику иеромонаху Исайи (впоследствии бывшему архиепископом Смоленским) с просьбой показать мироточивые главы. Исайя указал ему на две сухие главы, положенные на стеклянных блюдах. И вот, когда сомневающийся врач взял в руки одно из блюд с главой, чтобы получше рассмотреть ее, вдруг он увидел, как из верхней части главы, до того совершенно сухой и не имевшей там никакого отверстия, стало истекать св. миро и с необыкновенной быстротой наполнило весь сосуд, так что не только Музеля, но и все присутствовавшие были сильно поражены и удивлены. После этого миро стало истекать небольшими каплями, наподобие росы. Теперь Музеля уже более не сомневался и, возблагодарив Бога, сподобившего его быть свидетелем великого чуда, он наполнил св. миром три сосудца и отправился в обратный путь, сказав на прощание пещероначальнику и братии: «Простите мне, отцы святые, что я, пока не увидел сам этого чуда, не верил в его истинность и даже возможность; я думал, что все это делается хитростью вашей, в чем обличают вас ваши противники; но ныне вижу и исповедую, что это не хитрость человеческая, но сверхъестественное дарование Бога, прославляющего святых Своих, и прославляю Его, меня уверившего и изобличившего несправедливо оскорбляющего святых Его». Взяв сосуды с миром, Музеля возвратился домой.
   Случилось ему в том же году быть в городе Хоищах у одного богатого помещика хойского. После нескольких дней пребывания в Хоищах Музеля тяжко заболел и, чувствуя приближение смерти, пригласил соседних священников, чтобы они совершили над ним помазание елеем; но вместо елея он положил в сосуд св. миро, принесенное из Киева, и когда было совершено над ним помазание этим миром, к удивлению всех присутствовавших при этом, Музеля встал с одра своего совершенно здоровым.
   14. Сам Господь иногда указывал нуждающимся в помощи искать ее у св. мощей угодников Божиих и подавал просимое чтущим оные.
   Св. Иоанн Многострадальный молился Господу о избавлении его от восстания телесной похоти. Тогда глас с неба повелел ему молиться находящемуся против него мертвецу: «Сей может помогать боримым этой страстью». Мертвец этот был св. Моисей Угрин. Иоанн помолился пред мощами его — и страсть укротилась.
   В другой раз сам св. Иоанн, взяв кость от мощей св. Моисея, приложил ее к телу одного страждущего блудной страстью брата, и угасло разжжение, и омертвела страсть в плоти его. (Чет.-Мин., 18 июля.)
   Во время страдания св. Епимаха одна жена, имевшая слепое око, плакала, взирая на страдания его. В это время от строгания св. тела железом излилась кровь, капля которой попала на слепое око, — и оно прозрело. (Чет.-Мин., 31 октября.)
   15. Не только сами св. мощи служили источником исцелений, но и другие вещи, соприкасавшиеся с ними и взятые от них, производили благодатные целебные действия на верующих. Один брат, боримый блудной страстью, пришел к прп. Даниилу Скитскому просить у него благодатной помощи в борьбе с ней. Преподобный послал его в монастырь, где лежало тело св. мученицы Фомаиды, пострадавшей за свое целомудрие от свекра, и повелел ему там просить Бога о помощи молитвами мученицы. Брат, исполнив совет преподобного, — помолился у гроба ее, помазался елеем от лампады, которая горела над гробом, положил главу на гроб ее — и совершенно освободился от беспокоившей его страсти. (Чет.-Мин., 13 апреля.)
   Персть, взятая от гроба св. ап. Фомы и возложенная на выю сына царева, изгнала из него беса, и больной сделался совершенно здоровым. (Чет.-Мин., 6 октября.)
   Св. Амвросий свидетельствует, что некий слепец, именем Севир, только коснулся края риз, бывших на мощах свв. Гервасия и Протасия, и прозрел (Чет.-Мин., 14 октября.)
   Так цельбоносны мощи святых угодников Божиих!
   16. Чудесные исцеления у раки святителя Феодосия (Углицкого) в торжественные дни открытия мощей его. В богохранимом граде Чернигове, 6—9 сентября 1896 года, Божией милостью, совершилось великое торжество открытия честных, нетленных мощей святителя Феодосия, архиепископа Черниговского, скончавшегося назад тому 200 лет — 5 февраля 1696 г. Дни этого чудного торжества были поистине пресветлыми днями благодатного посещения Божия. Всемогущий Господь, прославляя Своего угодника, преизобильно излил токи Своей живоносной, спасительной благодати на множество страждущих, с верою притекших со всех сторон к раке св. мощей Черниговского чудотворца, прося у него святой помощи и молитвенного заступления пред престолом Всевышнего. Черниговская соборная пещера, где 200 лет нетленно почивали мощи святителя Феодосия, поистине уподобилась в сии дни иерусалимской Вифезде, а ограда и паперти здешних храмов — тем пяти притворам, где «слежаше множество болящих, слепых, хромых, сухих, чающих движения воды» (Ин. 5:3)... Днем и ночью здесь оглашали воздух неистовые крики беснующихся кликуш, безумные глаголы потерявших разум, молитвенные возгласы глухих, жалобные стоны расслабленных, крепкие вопли безутешных детей, отцов, жен, матерей тех сотен страдальцев, которые теперь здесь чаяли от многоцелебных мощей новопрославленного угодника Божия движения благодатной силы исцелений. «Святителю Христов Феодосие, исцели, исцели! Отче Феодосие, вразуми, просвети! О, Феодосии, Феодосии, подними меня (или его) с одра болезни, Феодосии, возврати мне сына или дочь, или отца или мать!» Так вопили страждущие и их присные, проливая горькие слезы, ломая руки, бия себя в перси... О, какая это была сердце надрывающая картина человеческих зол и болезней, громко вопиющих и безмолвствующих! Истинно слово Владыки и Господа: «дерзай..., вера твоя спасла тебя» (Мф. 9:22); «по вере вашей да будет вам» (Мф. 9:29), «просите и дастся» (Мф. 7:7). По молитвам новопрославляемого угодника Божия в дни торжества у раки честных мощей его произошли воочию всех поразительные случаи внезапного чудесного исцеления многих больных, которых «очима нашима видехом, рукама осязахом, — о которых от верных свидетелей и самовидцев слышахом». Вот какие имеются официально установленные сведения о чудесных исцелениях, удостоверенных самими исцеленными, их родными или ближайшими свидетелями и голосом народа.
   Орловской губ., Севского у., с. Княжнина крест. Дионисий Иванов Иванин, 32 лет, около 15 л. был расслабленным и лежал недвижимо на одре болезни, в Чернигов с большим трудом был доставлен родными, в храм внесен на носилках при помощи четырех человек. «Во время молебного пения у гробницы нетленных мощей святителя Феодосия, — рассказывает исцеленный Дионисий, — я молитвенно воззвал к преподобному от всей души о своем исцелении и почувствовал внезапно, как будто кто обдал теплою водой омертвевшие оконечности моего тела или теплота эта как бы исходила из чрева моего и оживила всего меня; я почувствовал приток сил и впервые мог пошевельнуть много лет недвижимыми членами. В сердце огнем возгорелась радость и любовь к святителю. При помощи родных я мог приложиться к мощам, находясь не в лежачем, а прямом положении». В тот же день Дионисий исповедался и приобщился Св. Таин. Восстановление сил и здоровья у него шло видимо для всех: в следующие дни он мог стоять около стены, в высохших ногах есть теплота, в бледном, мертвенном лице — жизнь, в глазах священный огонь веры и упования. Исцеленный не уходил из-под сени храма, боясь потерять благодать исцеления и ожидая полного восстановления своего здоровья, и потому этого исцеленного во все дни торжества можно было всякому видеть. Допрашивали и искушали Иванина и раскольники, прося его встать, сесть, осязали его ноги и проч., а он, подобно исцеленному Христом слепорожденному, славил Господа, дивного во святых Своих.
   Другой не менее поразительный случай исцеления совершился накануне открытия мощей. Уроженец Брянска Орловской губ. Иван Павлов Федоров разбит был параличом и совершенно не мог ходить. 5 сентября он был на руках внесен в пещеру, где покоились мощи святителя, там был отслужен молебен, и Федоров приложился к мощам, после чего почувствовал значительное облегчение. На второй день Федоров в сопровождении сестры сам уже пришел ко входу в пещеру, в которую внесен был опять на руках. Здесь он мог петь молебен святителю в пещере, стоя на ногах и обливаясь слезами радости. Выходя из пещеры, исцеляемый Федоров сам, без посторонней помощи, поднялся на три ступени лестницы, а далее был вынесен на руках сопровождавшими. На следующий день исцеленный уже сам вошел в пещеру приложиться к мощам святого целителя и сам вышел из пещеры без посторонней помощи. В прочие дни торжеств Федоров был здесь же в ограде церковной как живое свидетельство славы новоявленного чудотворца. Тысячи торжествовавших богомольцев видели исцеленного ходившим по церковной ограде со своей сестрой.
   Купчиха из Тамбова Александра Рыбушина 15 лет подвергалась беснованию; 6 сентября она с трудом была подведена к раке святителя; здесь произошло с ней сильное сотрясение, после которого она перекрестилась, стала плакать и просить святителя об исцелении и получила его. На второй день она сама уже пришла в пещеру. Встретившись с человеком, который в первый раз подвел ее к раке, она благодарила его и заявила, что чувствует теперь себя здоровой.
   Области войска Донского, Ростовского уезда, села Круглого крестьянка Параскева Петрова Остапенкова, 17 лет от роду, более 4 месяцев бесновалась и ругала своих родных, которые принуждены были держать ее в доме на цепи, так как несчастная бросалась на людей, рвала на себе одежду и рвала у матери волосы. Будучи привезена в Чернигов к мощам святителя Феодосия, больная сделалась тихой и затем получила исцеление от страшного недуга; а на память и во свидетельство исцеления оставила в кафедральном соборе железную цепь, которой ее сковывали еще и дорогой.
   Многие свидетели были очевидцами чудесного исцеления слепого мальчика 8—9 л., который был приведен в пещеру, ничего не видел, свечку брал из рук родных ощупью. Усердно молился отрок у раки св. мощей; по щекам его капали детские слезы, и о, чудо! Мальчик здесь, после лобзания нетленных мощей, прозрел. Нужно было видеть радость родителей, которые огласили мрачные своды пещеры воплями, слезами оросили пол. Поставив свечи, обрадованные родители взяли своего прозревшего сына на руки и веселыми ногами устремились из пещеры, хваляще и воспевающе дивные дела милости Божией. Как бы боясь, чтобы не быть опаленными около этой страшной купины, — вновь не прогневать Бога, родители исцеленного так быстро отбыли из Чернигова, что не могли отыскать их для формального удостоверения и снятия показаний для записи о сем чуде, а потому фамилия исцеленного осталась неизвестной. Но о чуде этом, как и о другом случае исцеления глухонемого отрока, свидетельствуют многие очевидцы и весь народ.
   Рассказывают об исцелении от падучей болезни некоего черниговского еврея, о чем сообщено было и в газете «Сын Отечества». Несомненно, что многие случаи остались не заявленными и не записанными в официальной соборной книге чудес новопрославленного великого чудотворца. Воистину, жив Господь Вседержитель, чудотворяй иногда! Свята, истинна наша православная вера! Счастлива св. Русь, имея целый облак мощных ходатаев, заступников и молитвенников.
   Дивное событие открытия мощей — церковное и небесное прославление Черниговского чудотворца всколыхнуло чувства веры не только в православном народе, но и в мире раскола и сектантства. Черниговское торжество привлекло к себе пытливые взоры и тоскующие сердца раскольников-старообрядцев: множество их явилось в Чернигов соглядатаи, подлинно ли мощи святителя Феодосия нетленны или это только выдумка православного духовенства и обман народа. Нужно припомнить, что святитель Феодосии жил и святительствовал гораздо позже патриарха Никона и был ставленником последнего в русской церкви патриарха Адриана, т.е. когда, по мнению раскольников, Церковь православная уже утратила спасительную благодать и впала в ересь. Как же епископ еретической Церкви, где царствует антихрист, мог благоугодить Богу и получить великую благодать нетления и дар чудотворений? Вопрос этот во многих местах глубоко смутил и взволновал раскольников. Одно из двух: или Церковь православная истинная, благодатная, спасительная, а раскол — заблуждение и пагуба, или же святитель Феодосии не святой и мощи его тленны.
   Насколько событие черниговское поразило раскольничий мир, указывает отправление в Чернигов ко дню торжества на общественный счет, с официально-удостоверенными полномочиями нескольких депутаций из начетчиков раскольничьих общин, из которых заявили о себе раскольничьи начетчики — крестьяне д. Борковой, Меленковского у. и д. Песочной Владимирской губернии, наставники и уставщики поморской и беглопоповской сект, казаки ст. Прочноокопской Кубанской области, начетчики австрийского согласия во главе со лжесвященником (Гаршенин), который дорогой заболел и не мог прибыть в Чернигов, и два начетчика — казаки из земли Войска Донского. Все они — соль раскольничьего мира, своеобразные типы. Вот черный, угрюмый, молчаливый, с потупленным взором, наставник изуверной поморской секты: он и стоит к вам во время беседы, и слушает, и говорит — все как-то боком, — полный сомнения и недоверия, а вместе и глубокой пытливости. Вот другой — беглопоповец, рослый, дюжий мужчина: он более разговорчив и общителен, охотнее возражает, все ему хочется увидеть, осязать и испытать не осязанием только верующего сердца, но руками и глазами. Он усерднее всех обследовал состояние исцеленного Дионисия, успел подсмотреть разные сучки в глазу у сослужащего православного духовенства относительно исполнения устава. Кубанские казаки — люди более мягкого характера и искреннего чувства, более всех других соглядатаев алчущие и жаждущие правды веры и спасения. Долго бродили эти и прочие представители, и соглядатаи раскольничьих общин, как овцы, не имущие ни пастырей, ни пажити церковной, среди многочисленных тысяч православного народа. Детская, горячая вера, не поддающийся описанию религиозный энтузиазм (возбуждение), величие богослужений, наконец, народные рассказы и явные уверения в чудотворениях постепенно преклоняли их сомнение в веру. При посредстве православных миссионеров депутации раскольничьи обратились к преосвященному Антонию, епископу Черниговскому, и высокопреосвященному митрополиту Киевскому Иоанникию с просьбой открыть им мощи св. Феодосия для удостоверения в подлинности их нетления. Если Господь не возгнушался и Фоме неверному показать Свои язвы гвоздные и дозволил вложить в них персты усомнившегося, то, ради душевных немощей просителей и дабы стоящие за ними тысячи их братьев познали истину, владыка благословил удовлетворить просьбу на другой день открытия мощей угодника Божия. Настал этот вожделенный для мучившихся своим неверием и сомнением раскольничьих соглядатаев, но страшный час. 10 сентября после совершения литургии и молебного пения на площадку у подножия раки св. мощей стали упомянутые депутаты раскольничьи вместе с миссионерами. Толпа православных богомольцев была временно отстранена и едва сдерживалась. В полном облачении вошел епископ Питирим на возвышение, где установлена св. рака, и начал снимать покровы и разоблачать руки великого угодника Божия. Воцарилась мертвая тишина: страх и трепет прииде на присутствующих и на раскольников. По очереди, по одному и по два, подходили эти страждущие тяжким недугом неверия и сомнения: внимательно, долго каждый всматривался в нетленное тело святителя, почивающего во гробе новом, как живой, — на обнаженные святые руки. О, чудо! Не только кисти, но и пальцы и ногти — все цело и невредимо, как будто святитель опочил не 200 лет назад, а 2—3 дня, осязали неверующие и ноги угодника Божия; поразительным было объяснение архипастыря, что при нетлении всего тела и одежды — лишь пята на одной ноге святителя обратилась в прах и пепел во исполнение божественной заповеди: «земля еси и в землю отыдеши».
   И простые смыслом раскольники уразумели, какое величайшее удостоверение истины в сем явлении чуда нетления останков почивающего святого: в одном гробе, в одном воздухе и в одно время, при тех же условиях все тело благодатью Божией сохраняется нетленным, а некая часть служит исполнением общего, предуставленного для всего человечества закона тления. Коснулась сердца раскольников призывающая благодать. Ни один из них не удержался от волнения и слез раскаяния и радости: все благоговейно приложились к св. мощам, чего ранее не делали. Особенно трогательно было обращение от неверия и сомнения к полной горячей вере в святость и нетление новопрославленного угодника со стороны раскольников Кубанской области: со слезами и молитвенными стонами: «теперь верую, угодниче Божий, прости моему неверию», — они лобзали св. мощи и долго не могли оторваться от св. гробницы, вперив свои взоры. После сего тотчас дали телеграмму своим и вызывали лжепопа своего сюда в Чернигов.
   В 2 часа дня того же 10 числа все раскольничьи депутаты приглашены были миссионерами в Троицкое архиерейское подворье для беседы (за исключением, впрочем, донских, за неимением адресов их квартир) с ними о великой милости Божией, даровавшей им узреть телесными очами св. прославленные мощи великого угодника Божия и чудотворца. И здесь-то, в присутствии православных миссионеров, многих сторонних лиц, умягченные силой чудес огрубелые сердца раскольничьих представителей умилились, прежде хульные уста их отверзлись для прославления имени Божия и святых Его: в присутствии многих свидетелей раскольники единогласно и непринужденно исповедовали и свидетельствовали о своей вере в истину нетления, святость и чудотворения святителя Феодосия. (Извлеч. в сокр. из брош.: Новые чудеса святителя Феодосия Углицкого. Изд. «Мис. обозр.».)
7. Чудеса, бывшие при совершении св. таинств
1. Неповторяемость крещения
   Церковный историк Сократ повествует об одном необыкновенном случае, которым Промысл Божий чудесно засвидетельствовал неповторяемость таинства святого крещения. Один из иудеев, обратившись по наружности в христианскую веру, сподоблен был благодати св. крещения. Переселившись потом в другой город, он совершенно оставил христианство и жил по иудейскому обычаю. Но, желая ли посмеяться над верою Христовою или, может быть, прельщенный выгодами, которые христианские императоры усвояли иудеям, обращавшимся ко Христу, он вторично дерзнул просить себе крещения у одного епископа. Епископ, не ведая ничего о лукавстве иудея, по наставлении его в догматах Христовой веры, приступил к преподанию ему таинства св. крещения и велел наполнить крещальню водой. Но в то время, как он, совершив над купелью предварительные молитвы, готов был уже погрузить иудея в ней, вода в крещальне мгновенно исчезла... Тогда иудей, обличенный самим небом в святотатственном намерении своем, в страхе простерся пред епископом и сознал пред ним и всею церковью свое лукавство и свою вину. (Из «Воскр. чт.», 1851 г.)
2. Рассказы о чудной перемене, производимой в людях возрождающей силой св. крещения
   а) Разительный пример перерождающей силы веры представляет ап. Павел. «Прежде он был горяч и вспыльчив — теперь он только мужествен и решителен; прежде был склонен к насилию — ныне могуч и предприимчив; некогда без удержу ратовал против всего, что заслоняло ему дорогу, — ныне он только стоек; некогда был дик и мрачен — ныне только серьезен; некогда жестокосерд — теперь только строг; некогда жестокий ревнитель — ныне только богобоязнен; некогда был замкнут, недоступен для сочувствия и сострадания, — ныне знаком со слезами; прежде он не знал друзей — теперь собрат людей, доброжелателен, обязателен, сострадателен, но не слаб — всегда представляет собой величие, среди грусти и скорби, мужествен и благороден. Таким образом, не только его дух получил другое направление и его всегдашняя стремительность новую цель, но и все наклонности и страсти приведены в состояние равномерности, так что великие силы гармонически сочетались в новое настроение духа, и в своем единстве образуют возвышенный характер». (См.: Геттингер. Апология христианства. 1875 г. Ч. I. Стр. 29—30.)
   б) Возрождающую силу веры изображает по собственному опыту св. Киприан в письме к Донату следующим образом:
   «Когда я находился во тьме и среди мрачной ночи, когда плавал по морю настоящей жизни, туда и сюда, без надежды и опоры, не зная пути, лишенный всякой истины и всякого света, тогда я считал чрезвычайно трудным и несбыточным обетование божественного милосердия, что можно снова родиться и, получив во святой купели новую душу и жизнь, оставить все прежнее и, еще живя в этом теле, сделаться новым человеком по духу и по сердцу. «Как возможно, — говорил я, — чтобы человек так скоро и вполне оставил то, с чем он родился и что от долговременной привычки стало его второй природой? Как научиться воздержанию тому, кто привык к шумным пиршествам и изысканным яствам? Как помириться со скромным и простым платьем тому, кто блистает роскошными одеждами, сверкающими золотом и пурпуром? Кто утешался чинами и почестями, тот не может жить без них в неизвестности; тому, кто был окружен толпой почитателей, был сопровождаем многочисленными, всегда готовыми к услугам почитателями, было бы мучительно быть наедине».
   Так думал я про себя, потому что тогда сам был пленен заблуждениями своей прежней жизни, от которых не видел возможности освободиться, — был предан порокам и, отчаявшись в лучшем, представлял для себя гибель естественной и необходимой. Но, после того как я омылся в бане возрождения от нечистого прошедшего и в очищенную душу излился новый чистый свет, — после того, как я воспринял свыше Духа и стал новым человеком, непостижимым образом сомнительное стало для меня верным, закрытое открытым, темное ясным; я получил силу к тому, что прежде считал трудным и неисполнимым».
   в) Когда св. Пелагея сподобилась крещения, она совершенно изменилась. Просвещенная св. верой и крещением, новая дщерь Церкви Христовой не хотела надевать на себя украшения и драгоценности и вручила их крестившему ее епископу, с тем чтобы он продал их и вырученные деньги раздал бедным, сама же осталась в простой, убогой одежде. Прежде Пелагея была горделива, а теперь смиренна и кротка; прежде любила много говорить, теперь была молчалива; прежде любила сладкие кушанья, праздность и веселье, а теперь была воздержна, большую часть дня и даже ночи проводила в молитве (Чет.-Мин., 4 мая).
   г) Такое же чудное действие таинства крещения испытал на себе наш русский равноапостольный князь Владимир, который, выходя из купели, воскликнул: «Теперь-то я увидел Бога истинного!» — и из язычника жестокого, мстительного и преданного чувственному сделался кротким, милостивым, воздержным, исполненным святой, чистой любви к Богу и ближним, за что и причислен к лику святых.
   Эти примеры святого действия в таинстве крещения убедительнее всяких слов говорят за благодатную силу крещения.
3. Чудесные знамения, совершившиеся при таинстве крещения
   а) В Риме в царствование Диоклетиана, в 324 г. по Р. Хр., на сцене театра во время кощунственного изображения христианского таинства крещения совершилось следующее чудо. Дело было так. Диоклетиан прибыл в Рим торжествовать двадцатилетие Максимианова царствования. В числе удовольствий, устроенных по этому случаю, были театральные зрелища. На сцене играл комедиант Генез. Играя в театре пред императорами и всем народом, он показал вид, что болен, и вскричал: «Ах, друзья мои! Мне тяжело; желал бы облегчения». Другие ответили: «Как бы нам помочь тебе? Не построгать ли тебя, чтобы сделать более легким?» — «Несмысленные, — сказал Генез, — я хочу умереть христианином». «Для чего?» — спросили те. — «Для того, чтоб в этот великий день Бог принял меня, как беглеца». После того он позвал к себе священника и заклинателя, то есть комедиантов, представлявших их. Приблизившись к его ложу, священник сказал: «Чадо, для чего ты позвал нас?» Тогда Генез, как бы по вдохновению свыше, отвечал им с твердостью: «Хочу принять благодать Иисуса Христа и возродиться, чтоб получить отпущение во грехах». Они совершили над ним обряд крещения, и когда он был облечен в белые одежды, солдаты (комедианты) схватили его и представили императору для допроса, как исповедника. Тогда он, не ожидая вопросов, воскликнул: «Внимайте, император и весь двор, мудрые и жители сего города! Всякий раз, как только называли мне христианина, я чувствовал отвращение и оскорблял твердых в исповедании этой веры. Я отрекся самых родителей и родства потому только, что они были христиане, презирал я эту веру до того, что для вашего удовольствия копировал их таинства. Но когда вода коснулась меня, обнаженного, и на вопрос: веруешь ли, я дал ответ, что верую, я увидел руку, сходящую с небес, и светоносных ангелов надо мной, читавших в книге все грехи, от юности мною содеянные; они омыли потом книгу в воде крещения и показали мне ее чистой и белой, как снег. Посему и вы, император и народ, смеявшиеся над таинством, веруйте со мною, что Иисус Христос есть истинный Господь, Свет и Истина, что Он есть Тот, чрез Которого и вы можете получить избавление».
   Раздраженный император Диоклетиан велел жестоко бить его палками и поручил префекту принудить его к отречению. Генез, вытерпев самые страшные муки, не отрекся и был, наконец, усечен 25 августа того года. (См.: Архим. Арсений. Летопись церковн. событий и гражд. поясняющих церк. Вып. 1. Стр. 89.)
   б) В ином роде совершилось чудесное знамение во время совершения таинства крещения над равноапостольным князем Владимиром. После совещания о вере Владимир, как известно из достоверных летописных сказаний, в 987 г., пошел с войском к Корсуню и, взяв его, требовал руки царевны у двора константинопольского. Ему отвечали: «Пусть примет св. веру». — «Я давно испытал и полюбил ее», — говорил Владимир. Между тем, на деле не столько он был готов к великой перемене, сколько казалось ему самому: еще нужно было для него особенное посещение Божие. Прежде чем Анна, сестра императоров, прибыла в Корсунь с духовенством и свящ. вещами, с князем языческим случилось то же самое, что было с Савлом, впоследствии апостолом Павлом: он ослеп. Прибывшая царевна предложила ему не медлить крещением как средством ко здравию. Он согласился. Епископ Корсунский возложил руку на выходящего из купели князя. И вдруг Владимир, в крещении Василий, прозрел и душевно и телесно и в восторге воскликнул: «Теперь я увидел Бога истинного!» Некоторые из дружины Владимира, пораженные чудом, крестились тогда же вслед за князем. Владимир возвратился в Киев новым, с памятниками боевой и христианской славы своей. (См. кн.: Филарет, архиеп. Черниговский. Русские святые, чтимые всею Церковью или местно. 1882 г. Ч. II. Стр. 385.)
   в) Явление необычайного света при крещении языческого семейства — рассказ старого алтайца. 89-летний старец, из новокрещенных алтайцев, поведал о необычайном явлении, которое он удостоился видеть во время совершения таинства святого крещения над его семейством.
   Сам он крещен был ранее своей жены и детей, наставленный в вере миссионерским катехизатором, а семейство крещено год тому назад, в его присутствии. Во время совершения таинства крещения внимание этого старца обратило на себя появление вверху храма необычайного света. День был пасмурный. Свет был подобен пламени многих горящих свечей. Спустившись на купель, он здесь как бы рассыпался, озарив всю внутренность ее. Старец подошел поближе, чтобы рассмотреть необычайное явление, и увидел, что свет, собравшись в одно место, в виде яйца или шара, спустился на дно купели и исчез. О видении своем новокрещенный тогда же рассказал сперва крестной матери, прося ее объяснения, а потом — миссионерскому катехизатору. Это явление света младенцу веры, только что вышедшему из тьмы язычества, в очевидное соответствие сказанному в одной церковной песни: где бо им свет Твой возсияти, токмо на седящия во тьме, — не было ли видимым знамением того благодатного света, который даруется крещаемому? Недаром таинство крещения именуется просвещением, а новокрещенные — новопросвещенными святым крещением. («Церк. Вед.», 1892 г., № 50.)
4. Рассказы из жизни святых, доказывающие, что в таинстве причащения (евхаристии) под видом хлеба преподается истинное Тело Христово и под видом вина истинная Кровь Господня
   а) В житии святителя Григория Двоеслова, папы Римского, рассказывается о знаменательном чуде, которое совершилось в Пречистых Тайнах по молитве сего святителя.
   «Одна знатная римская женщина принесла просфоры для совершения таинства причащения; литургию в этот день совершал сам святитель Григорий. Когда настало время подавать людям св. причащение, то приступила и та женщина причаститься Св. Тайн. При словах святителя: «преподается животворящее Тело Господа нашего Иисуса Христа», — упомянутая женщина усмехнулась. Видя смех ее, святитель удержал свою руку и спросил женщину: «Почто ты рассмеялась?» — «Удивительно для меня, владыко, что ты тот хлеб называешь Телом Христовым, который я испекла моими руками». Святитель Григорий, видя ее неверие, помолился Богу, и тотчас вид хлеба преложился в вид самого истинного тела человеческого. Это чудо увидала не только та женщина, но и все прочие, бывшие в храме, прославили Христа Бога и утвердились в вере относительно Пречистых Таин, что под видом хлеба преподается истинное Тело Христово и под видом вина — истинная Кровь Господня. Святитель снова помолился — и вид тела человеческого претворился в вид хлеба. Со страхом и верою несомненно приняла женщина хлеб как Тело Христово, также и вино — как Кровь Христову» (Чет.-Мин., 12 марта).
   б) Один живший в скиту старец был великий подвижник, но прост в вере и от простоты погрешал. Он говорил: хлеб, который мы принимаем, не есть существенно Тело Христово, а только вместообразное. Несмотря на все убеждения, старец отвечал: «Если не уверюсь самым делом, не могу вполне убедиться». Св. подвижники сказали ему: «Помолимся Богу эту неделю о таинстве сем, и Бог откроет нам». Старец с радостью согласился на это предложение и молился Богу так: «Господи! Ты знаешь, что я не верю не по злобе, но чтобы не заблуждаться по неведению; открой мне, Господи Иисусе!» Так молились и другие старцы-подвижники. Бог услышал их. По прошествии недели они пришли в воскресение в церковь — и отверзлись им очи. Когда хлеб положен был на святой престол, он представлялся в виде младенца; когда же священник простер руку для преломления хлеба, ангел Господень сошел с неба с ножом, заклал младенца, кровь его вылил в чашу; когда же священник раздроблял хлеб на малые части, тогда и ангел отсекал от младенца малые части; когда они приступили к принятию таинства, старцу одному подана была плоть с кровью. Увидев сие, он ужаснулся и воскликнул: «Верую, Господи, что хлеб сей есть Тело Твое и чаша сия есть Кровь Твоя!» И тотчас плоть в руке его стала хлебом, как бывает в таинстве, и он приобщился, благодаря Бога. После сего старцы говорят ему: «Бог знает, что человек по природе своей не может есть сырой плоти, а потому и преподает Тело Свое под видом хлеба и Кровь Свою под видом вина — принимающим с верою». Св. подвижники возблагодарили Бога за то, что Он не попустил недоумевающему старцу погубить трудов своих, и все с радостью возвратились в свои кельи. (Достоп. сказ, о подв. св. и блж. отец. Стр. 65, 57.)
   в) Пришел однажды прп. Нифонт с учеником своим на обычную молитву в церковь (в Царьграде), где уже епископ начал божественную службу. И вот, отверзлись у прп. Нифонта духовные очи, и он увидел огонь, сшедший с неба и покрывший алтарь и архиерея; во время же пения трисвятого явились четыре ангела и пели с поющими. А во время чтения «апостола» увидел св. ап. Павла, который стоял сзади читающего и наблюдал за ним. Во время Евангелия слова, как светильники, восходили на небо, а при перенесении Св. Даров раскрылся свод церковный, разверзлись небеса и при необыкновенном благоухании сходили ангелы с пением: «Слава Христу Богу!» — и несли прекрасного Отрока и, поставив его на дискос, сами окружили престол. Когда же настало время освящения Даров и совершения таинства, приступил один из светлейших ангелов и, взяв нож, заклал Отрока и излил св. кровь в чашу; затем, положив Отрока на дискосе, сам стал опять наряду с другими с благоговением. Потом, во время причащения, блаженный видел, что у одних из приобщающихся лица были светлы, как солнце, а у других темны и мрачны, как у эфиопов. Предстоящие же ангелы наблюдали: как кто приступает, и достойно причащающихся венчали, а от недостойных отвращались и гнушались ими. По окончании сей службы он видел Отрока опять целым в руках ангельских и вознесшимся на небо. Сам преподобный поведал это ученику своему, который и предал писанию на пользу другим (Чет.-Мин., 23 декабря).
   г) Один магометанин, житель Аравии, быв в церкви христианской, увидел, что священник во время литургии заколол младенца, кровь его источил в чашу, а тело раздробил на блюде. Потом христиане, предстоявшие тут, тело младенца ели, а кровь пили. Неверному сарацину показалось это дело жестоким, так что он сильно стал поносить священника. Но когда священник со смирением объяснил тайну неверу, то магометанин, пораженный величием этой тайны, сделался последователем Евангелия и мучеником за Христа. (Пролог, 26 ноября.)
   Ты, читатель, быть может, спросишь: почему же Бог скрывает от нас вид тела и крови в тайне св. причащения? Богоносные отцы Церкви отвечают на это так (как это мы уже и знаем из вышеприведенного сказания): «Естество человеческое отвращается от употребления сырого мяса и крови не может без отвращения пить. Посему Бог в тайне причащения прикрывает тело видом хлеба, а кровь — видом вина». (Прол., 25 декабр., «Поуч. о преч. тайнах».) Положим, скажешь, это верно; но нельзя ли нам ныне для удостоверения видеть в тайне причащения вместо хлеба Тело Господне, а вместо вина — Кровь Христову? О, без сомнения, можно! Но мы должны рассудить, чего нам хочется. Такое видение попускает Бог большей частью для неверующих, а нам, верующим в несомненную святость тайны причащения желание подобного видения излишне и грешно. Правила Церкви повелевают, что «если бы кому из священников литургисающих хлеб представился в виде тела, а вино в виде крови, то такой священник не должен приобщаться, но должен повергнуться в смирении духа пред вездесущим Богом, винить себя в маловерии и просить Господа, да явит ему таинство причащения в обыкновенном виде, в каком оно преподается истинно верующим христианам». (См. кн.: Гр. Дьяченко, прот. Уроки и примеры христ. веры. Изд. Училищн. Совета при Св. Синоде, 1900 г.)
5. Чудеса, бывшие при таинстве тела и крови Христовой
   а) Историк Созомен повествует: «Когда св. Златоуст литургисал и раздавал верующим Св. Тайны, приступила к сему некоторая женщина, зараженная ересью македониевой. И как только приняла божественное причащение с неверием, мгновенно часть (тела Христова) обратилась в устах ее в камень. Женщина, пришедшая в ужас от сего предивного чуда, пред всем народом рассказала случившееся с нею, показывая сам камень, и от неверия обратилась к истинной вере». (Истор. Созом. Кн. 8, гл. 5.)
   б) В Лимонаре пишется: «В Селевкии у некоторого купца-еретика был православный раб, который, взяв св. причащение, хранил его в ковчежце. Спустя несколько времени узнал о сем господин его и хотел сжечь Св. Тайны; но вдруг все частицы пречистого тела Христова, соблюдаемые в ковчежце под видом хлеба, произрастили колосья» (Лимонарь, гл. 79).
   в) Во время Мины, патриарха Цареградского, некто из еврейских отроков присоединился к христианским отрокам и принял с ними вместе св. причащение; но, возвратившись в дом, рассказал отцу своему все случившееся. Отец его воспламенился гневом и тотчас схватил сына и бросил его в печь, в которой расплавлялось стекло (ибо отец его был мастером литья стекол). Мать, ничего не зная, что случилось с ее сыном, долго искала его и не могла найти. В третий день с плачем и рыданием пришла к своему мужу — стекольному мастеру и вдруг из среды раскаленной печи услышала голос своего сына. Испугавшись и вместе обрадовавшись, мать с поспешностью приступила к плавильной печи и увидела сына среди горящих углей. Вынув его из огня, спросила, каким образом он не сгорел в печи. Он отвечал: «Какая-то Жена в светлой одежде часто приходила к нему, подавая ему воду для погашения горящего угля; и когда хотел он есть, Она давала ему пищу». Это чудесное происшествие пронеслось по всему городу. Сам император Иустин (который в это время царствовал в Греческой империи) узнал о сем и повелел крестить сына и мать, а отца, который не захотел принять крещение, приказал бросить в раскаленную печь. Это чудо было известно всему миру. О нем пишут церковные историки: Евагрий в кн. 4, гл. 24; Евсевий кн. 4, в гл. 36; Никифор в кн. 17, гл. 25.
   г) Соединяясь с искренним раскаянием в грехах и непостыдною верою в Спасителя, причащение Св. Тайн Христовых избавляет нас от вечной смерти и еще здесь, на земле, примиряет грешника с оскорбленным правосудием Божиим. Один палестинский начальник, по имени Гивимер, вступив в должность, захотел прежде всего поклониться гробу Господню. Подойдя к церкви, он увидел барана, который шел на него и хотел поразить его своими рогами. Военачальник испугался видения и хотел идти назад, но стоявший здесь хранитель св. креста по имени Азарий, заметив его нерешительность, спросил его: «Почему ты не идешь, господин?» Тот ответил: «Зачем вы пустили сюда этого страшного барана?» Азарий успокоил его и сказал: «Иди, здесь ничего нет». Но когда военачальник хотел идти в церковь, ему снова представилось то же видение, между тем как другие ничего не замечали и входили свободно. Тогда хранитель св. креста сказал Гивимеру: «Господин! У тебя есть что-нибудь на душе, за что тебе не дозволяется поклониться св. гробу Спасителя нашего. Принеси покаяние Господу: Он человеколюбив и многомилостив». Начальник со слезами отвечал: «Точно, я виновен пред Богом во многих и важных грехах». С этими словами, упав на землю, он долгое время плакал и исповедал Господу грехи свои. Потом, когда встал, снова хотел войти в церковь, но ему опять загородил вход страшный баран. Тогда хранитель св. креста сказал ему: «Видно, есть какое-нибудь другое препятствие». Начальник в раздумье отвечал: «Разве то, что я не православный». И после этого присоединился к православной Церкви, а потом, когда хранитель св. креста приобщил его Св. Таин, то начальник свободно вошел в пещеру гроба Господня, и пред ним исчезло прежнее видение. (Иоанн Мосх. Луг духовный. Гл. 48.)
   д) Случилось, что от причащения Святых Таин выздоравливали больные, которых никакое лекарство не могло поправить. Григорий Богослов говорит, что сестра его, будучи больна и не получив никакой пользы от лекарства, приняла с особенной верой святые тайны — и сделалась здоровой». (См.: Стефан Яворский, митр. Рязанский. Камень веры.)
   е) Кто причащается тела и крови Христовой, тому и злые духи не могут причинить никакого вреда. В одной из книг церковных упоминается, что один святой спрашивал у злых духов, чего они более всего боятся в христианах. — «Того, что вы едите, то есть святого причастия. О, если бы христиане честно соблюдали то, что они вкушают в причастии, то они были бы неприступны для козней наших». Вот какова сила Святых Таин! (Кормчая. Ч. II. Гл. 68.)
   ж) Вот замечательный случай из жизни преподобного Сергия, игумена Радонежского, чудотворца.
   Раз прп. Сергий совершал литургию. Молчальник Исаакий стоял в церкви и видел в алтаре какого-то сослужащего Сергию и в одеждах светлых. На входе с Евангелием чудный посетитель шел вслед за Сергием, и лицо его сияло таким сильным светом, что Исаакий не мог смотреть на него. Чудо разрешило ему уста, и он спросил благоговейного Макария: кто это? — «Не знаю, — отвечал Макарий, — и меня пронимает ужас; я думал сперва, что это пресвитер, пришедший с князем Владимиром, но бояре сказали, что нет; без сомнения, это ангел, сослужащий Сергию». По окончании литургии оба ученика умоляли учителя сказать им, кто служил с ним. И Сергий открыл, что это — точно — ангел, который служит с ним всегда. (См. кн.: Филарет, архиеп. Черниговский. Русские святые, чтимые всею церковью, или местно. Спб. 1882 г. Ч. II. Стр. 150.)
   А) Один священник рассказал следующий чудесный случай. Он был приглашен в соседнее село, по случаю отсутствия приходского священника, для напутствия больного. Во время преподавания больному Св. Таин запасная частица каким-то образом упала у него со лжицы, и сколько ни искали ее священник и хозяева, не могли найти. Больной был слепой старец и все время, пока продолжали искать частицу, лежал на своем одре, с беспокойством по временам спрашивая, не нашли ли. Наконец, через силу привстал с постели и, наклонив голову под лавку, произнес: «Это что, батюшка, под лавкой-то светится?» — и при этом указал пальцем. Благодатный свет никто, кроме старца-слепца, не мог видеть; но по указанию его священник нашел св. частицу и причастил ею чудного слепца. (Душ. чт., 1877 г.)
6. Примеры наказания Божия за недостойное причащение Св. Таин или кощунственное обращение с ними
   Св. ап. Павел повествует, что в церкви коринфской многие из недостойных причастников подвергались за свою вину тяжким болезням и самой смерти (1 Кор. 2:30).
   В церкви карфагенской, по свидетельству св. Киприана, один недостойный причастник вдруг после причащения сделался немым, а у другого расторгся надвое язык (из кн. о падших).
   Во времена св. Златоуста, по словам его, недостойные причастники подвергались иногда видимо мучениям от злых духов («Перв. нед. Велик, поста», Киев, стр. 259).
   Св. Киприан рассказывает, что когда одна женщина, отпавшая от веры из страха мук во время гонения, хотела было, по обыкновению своему, открыть ковчег, в котором хранились Дары, дабы приобщиться их, то из ковчега исшел огонь, так что вероотступница не смела даже прикоснуться к ним (из кн. о падших).
   Когда преподобномученица Евдокия была схвачена воинами и приведена на суд, то, снимая с нее одежды, воины заметили, что выпала на землю частица пречистого и животворящего тела Христова, которую взяла с собой мученица Евдокия, выходя из монастыря своего. Слуги, подняв упавшую часть Божественного тела Христова и не зная, что это такое, принесли ее правителю. Лишь только он протянул руку свою и хотел взять принесенную ему святыню — тотчас частица тела Христова претворилась в огонь, и образовался от нее великий пламень, которым попалены были слуги игемоновы и у самого его повредило пламенем левое плечо (Чет.-Мин., 1 марта).
   «Хотя ясти, человече, Тело Владычне, со страхом приступи, да не опалишися: огонь бо есть». (Молитва пред причащением.)
   На о. Кипре есть пристань Таде. Недалеко от нее есть монастырь, именуемый Филоксеновым. В монастыре этом жил один монах, родом из Милета, по имени Исидор, который непрестанно о чем-то горько плакал. Когда же все стали убеждать его, чтобы он утешился сколько-нибудь, то он не соглашался и говорил всем: «Я великий грешник, какого не было от Адама до сего дня». Когда же ему сказали: «Святой отец, кто без греха, кроме Бога?» — он отвечал: «Поверьте, братия, я не нашел ни в Писании, ни в Предании такого грешника, каков я, и такого греха, как мой. Если вы думаете, что я только обвиняю себя, выслушайте о моем преступлении и помолитесь обо мне. Я, — продолжал он, — когда был в миру, имел жену, мы оба держались учения Севера. Итак, придя в один день домой, я не нашел жены своей, но слышу, что она отошла к соседке, чтобы приобщиться. Соседка принадлежала к св. соборной Церкви. Я тотчас побежал, чтобы остановить ее. Придя в дом соседа, я нашел, что жена моя приняла уже св. часть и приобщилась. Схватив ее за горло, я принудил ее, — о злодеяние! — извергнуть из уст св. часть и, взяв сию последнюю, в бешенстве бросал ее туда и сюда, и, наконец, она упала в грязь. Но тотчас молния восхитила св. приобщение с того места. Спустя два дня является мне эфиоплянин, одетый в рубище, и говорит: «Я и ты осуждены на одинаковое наказание». — «А кто ты таков?» — спросил я его. Эфиоплянин отвечал: «Я тот, который страдавшего за всех Господа Иисуса Христа ударил по ланите». Потому-то я, — заключил монах, — и не могу перестать плакать». Последователь Севера совершил ужасное преступление, повергнув святыню в грязь; но столь же ужасно согрешают и те, которые приемлют ее с сердцем, не очищенным от греховных скверн (И. Мосх. Луг духовный. Гл. 29).
   Прп. Макарий Александрийский за свои подвижнические труды получил от Бога дар распознавания достойных причастников Св. Таин от недостойных. Вот что он сообщает нам относительно этого. «Когда братия подходили к алтарю, чтобы принять из рук иерейских Тело Христово, то можно было видеть, — говорит св. подвижник, — как некоторым из них эфиопы влагают в руки угли огненные, а Тело Христово, подаваемое рукой иерейской, возвращалось опять к алтарю. Между тем, от достойных причастников бесы отбегали прочь. Сами Тайны божественные раздавал ангел Господень, стоявший с иереем в алтаре» (Чет.-Мин., 19 января).
7. Рассказы о врачующей силе Св. Христовых Таин
   Матерь св. Григория Назианзина, находясь в тяжких болезнях, как скоро приняла божественное причащение из рук своего сына, тотчас исцелела. (См. в слов. св. Григория на погр. отца своего.)
   К преподобномученику Епиктету, пресвитеру, один знатный вельможа привез дочь свою, пятнадцатилетнюю отроковицу, бывшую три года в расслаблении, и просил его исцелить болящую. Св. Епиктет помолился Богу, помазал освященным елеем расслабленную отроковицу — и она тотчас встала здоровою. При сем преподобный сказал сановнику: «Если желаешь, чтобы никакой болезни не было в твоем доме, то в каждый воскресный день приобщайся с домашними твоими божественных Тайн тела и крови Христовой чистым сердцем». (Чет.-Мин. 7 июля.)
   Чрез Св. Тайны Господь подает немым глаголание. Св. Андрей, архиепископ Критский, во младенчестве до семи лет был нем, но по приобщении с родителями Св. Тайн он начал говорить: такова сила в Св. тайнах! (Чет.-Мин. 4 июля.)
   Чрез Св. Тайны Господь подавал прозрение слепым. Св. Иоанн Постник, архиепископ Константиноградский, положил на очи одному слепому часть тела Христова и сказал: «Исцеливый слепого от рождения, Той да исцелит и тя», — и он прозрел. Такова чудная сила Св. Христовых Тайн! (Чет.-Мин. 2 сентября.)
   «Дивлюсь величию и животворности божественных тайн пишет кронштадтский пастырь о. Иоанн Сергиев. — Старушка, харкавшая кровью и обессилевшая совершенно, ничего не евшая, от причастия Св. Таин в тот же день начала поправляться». (См. кн.: «Уроки благодатной жизни» по руководству кронштадтского прот. о. И. Сергиева, стр. 33.)
   «Девушка, совсем умиравшая, после Св. Тайн в тот же день начала поправляться, кушать, пить и говорить, между тем как она была почти в беспамятстве, металась сильно и ничего не ела, не пила. Слава животворящим и страшным Твоим Тайнам, Господи!» (Оттуда же.)
   «Некто, будучи смертельно болен воспалением желудка девять дней и не получив ни малейшего облегчения от медицинских пособий, лишь только причастился в девятый день поутру животворящих Тайн, к вечеру стал здоров и встал с одра болезненного. Причастился он с твердой верою. Слава всемогуществу, благости и благопослушеству Твоему, Господи!» (Оттуда же.)
   Один из известнейших русскому обществу писателей подвергся тяжкой болезни. «Врач пришел, — пишет он, — довольно рано, пощупал пульс, посмотрел на язык и ни слова не сказал. Я спросил его, отчего по всей коже моей показавшиеся сперва красные пятна превратились в фиолетовые, а тут сделались черными. — «Да у вас и язык уже весь почернел», — отвечал он. Кажется, довольно бы сего приговора; он, выходя, остановился у дверей и вслух сказал слуге моему и случившемуся тут одному из инженерных офицеров: «Не мучьте его понапрасну, не давайте ему более лекарств; я думаю, он и суток не проживет».
   О здравии больного отслужен был молебен. Затем он удостоился св. причащения в день воздвижения Креста.
   «По совершении сего вдруг так быстро стали приходить ко мне силы, без помощи лекарств, даже подкрепительных, о коих давно уже я слышать не хотел, что брат мой, не находя более присутствие свое для меня необходимым, через два дня, 16 числа (сентября) отправился...» «Надо мной совершилось чудо, точно чудо!.. Когда висел я над могилой и не упал в нее, на то была та же самая воля, без которой волос не спадет с головы человеческой. Многим ли удавалось быть одною узкою чертой отделенными от вечности и круто поворотить от нее вспять?.. Я могу сказать, что я отведал смерти...» (Русский архив, 1892 г., ноябрь. Записки Филиппа Филипповича Вигеля. 192—195.)
   Приведем, наконец, замечательный рассказ из автобиографии И.В. Лопухина. «Неожиданный перелом болезни к совершенному выздоровлению стоит того, чтобы описать его. — Все знающие, как действие силы милосердия Божия через веру и растворение сердца любовью разливается и на физическую натуру, с удовольствием, конечно, прочтут сие описание.
   От простуды сделалась у меня, при беспрестанном почти кашле, боль в груди и боку, и несколько недель продолжалась уже изнурительная лихорадка, верная предвестница чахотки, которую медики, и в числе их один искренний мой приятель, мне и объявили решительно, успокаивая меня только тем, что в рассуждении лет моих, уже не самых молодых, могу и еще несколько лет прокашлять.
   Занемог я в Великий пост. На Страстной неделе семейство наше всегда имело обычай говеть. Отец мой, в расслабленном его состоянии, не мог ездить в церковь и причащался дома. По болезни своей и я также дома должен был тогда причаститься после обедни.
   В день причастия долго утром пролежал я от болезни в постели, насилу встал. Между тем, торопили меня идти к отцу моему в спальню — слушать правило. Все это тревожило нетерпение, больному еще больше свойственное. Отслушав правило, пришел я в свои комнаты одеваться. Я спешу, а камердинер мой еще и умываться мне не приготовил. Рассердился я до исступления, ругал его, не бил только от говорившего еще несколько во мне чувства долговременной любви к нему и внимания по отлично хорошему его поведению. Но брань моя была такими язвительными словами, что побои легче бы ему, конечно, были. Он дрожал, бледнел, синие пятна показывались на лице его. Увидев это, почувствовал я вдруг всю мерзость моего поступка и, залившись слезами, бросился в ноги к моему камердинеру. Можно себе представить, какая это была сцена!
   Тут мне сказали, что священник пришел с Дарами. Я пошел, в слезах же и рыдая причащался и причастился подлинно.
   Проводя священника, лег я отдохнуть. Уснул с час и, проснувшись, почувствовал в теле моем такую теплоту здоровья, какой медики уже для меня в натуре не предполагали. Словом, я проснулся здоров.
   Скоро после того приехал ординарный дома нашего доктор. Посмотрел у меня пульс, удивился: «Вы совсем здоровы, — говорил он мне, — в пульсе вашем не только уже нет нисколько лихорадки, да он такой чистый и свежий, как бы у самого здорового человека. Ну, рад я, — прибавил он, — что порошки мои так вам помогли; однако, скорость перемены необыкновенная».
   Надо приметить, что он мне лекарства выписывал, а я их не принимал и все уже тогда давно оставил. За несколько дней пред тем принял было я один именно из тех, по его мнению, целительнейших порошков его, но у меня пошла кровь горлом, и один медик, который по приязни меня всякий день посещал, советовал их не принимать, как могущих ускорить разрушительные следствия моей болезни.
   Таким образом, я совершенно выздоровел от болезни смертельной; только слабость некоторая продолжалась почти все лето.
   Поют: дивен Бог во святых Своих; но ежели можно осмелиться сказать, то Он еще дивнее в грешниках». (Этот рассказ помещен в «Чтениях Общества истории и древностей», кн. 2-я за 1860 г.)
8. Рассказы о силе и значении таинства покаяния
   1. Один инок безмолвствовал в некотором монастыре, и молитва его постоянно состояла в следующем: «Господи! Нет во мне страха Твоего: пошли мне или тяжкий недуг, или напасть, чтоб хотя таким образом пришла окаянная душа моя в страх Твой; знаю, что грехи мои сами по себе непростительны; много согрешил я пред Тобою, Владыко, согрешил много и тяжко, но ради милости Твоей, по святой воле Твоей прости мне грех мой. Если же и этого не может быть, то помучь меня здесь, чтоб здешними муками была несколько ослаблена мука будущая. Начни казнить меня отселе, Владыко, казнить не в гневе Твоем, а в человеколюбии». Брат провел целый год, молясь, таким образом, в сокрушении и смирении сердца, в строгом посте. Между тем, постоянно соприсутствовала ему мысль: какое значение имеют слова Господа: «блажени плачущий, яко тии утешатся» (Мф.5:4) ? Однажды, когда брат, объятый печалью, по обычаю сидел на земле и плакал, напал на него тонкий сон. Явился к нему Христос Спаситель, воззрел на него милостиво и сказал тихим голосом: «Что с тобою? О чем ты плачешь?» Брат отвечал Господу: «Господи! Я пал». Явившийся сказал на это: «Восстань!» Брат отвечал, сидя на земле: «Не могу встать, если Ты не прострешь руки Твоей и не восставишь меня». Господь простер руку и воздвиг его. Явившийся опять сказал тихо: «Что ты плачешь, о чем скорбишь?» Брат отвечал: «Господи! Как мне не плакать и не скорбеть, когда я столько прогневал Тебя?» Тогда Явившийся простер руку Свою, приложил ладонь к сердцу брата и, погладив его сердце, сказал ему: «Не скорби: Бог поможет тебе, Я уже не буду карать тебя, потому что ты сам наказал себя. Ради тебя Я пролил кровь Мою: пролью и человеколюбие Мое на всякую душу, приносящую покаяние». Брат, придя в себя по окончании видения, ощутил сердце свое исполненным радости и приял извещение, что Бог сотворил милость с ним. Прочее время жизни своей он провел в великом смирении, славословя Бога, и отошел к Богу в этом настроении исповедания. (Игнатий, еп. Отечник. Стр. 436.)
   2. «Жил некто Викторин, — пишет св. Григорий Двоеслов, — который назывался и другим именем, Эмилиан, достаточный человек; но так как при богатстве вещей преобладает греховность плоти, то он впал в некоторое преступление. Проникнутый размышлением о своей виновности, он сам восстал против себя самого, оставил в этом мире все и поступил монастырь. В этом монастыре он показал такое смирение и такие подвиги покаяния, что все братья, которые там возрастали любовью к Богу, принуждены были презирать свою жизнь, когда видели его покаяние, ибо он со всем усердием души старался распять плоть, переломить собственную волю, потаенно молиться, омывать себя ежедневными слезами, желать себе презрения и страшиться почтения от братии. Он привык вставать ранее всех братьев на ночные бдения, и так как гора, на которой стоял монастырь, с одной стороны выдавалась, то он имел обыкновение выходить туда прежде бдений для того, чтобы тем свободнее ежедневно изнурять себя плачем покаяния, чем потаеннее было место. Но в одну ночь бодрствующий настоятель монастыря, увидев его тайно выходящего, тихо пошел за ним издали. Увидев его в горной пещере простершегося на молитву, он хотел дождаться, когда тот встанет, чтоб узнать самую терпеливость его молитвы, как вдруг пролился с неба свет на того, кто лежал простертым на молитве, и такая ясность распространилась в том месте, что вся часть той стороны побелела от того света. Увидев это, настоятель испугался и ушел. И когда, по продолжительном времени, тот брат возвратился в монастырь, авва его (т. е. настоятель монастыря), чтоб узнать, сознавал ли он над собою пролияние такого света, старался выведать от него, говоря: «Где ты, брате, был?» Но он, думая, что может скрыться, отвечал, что он был в монастыре. Авва вынужден был сказать, что он видел. Но тот, видя, что открыт, сказал и то, что было тайною для аввы, присовокупляя: «Когда ты видел свет, нисходящий на меня с неба, тогда вместе приходил и глас, глаголющий: грех твой отпущен». И хотя всемогущий Бог мог и молча очистить грех его, однако же, издавая глас, осиявая светом, Он хотел примером Своего милосердия потрясти наши сердца К покаянию». (Из расск. св. Григория Двоеслова.)
   3. При императоре Маврикии, на границах Фракии, появился страшный разбойник, который грабежами и убийствами своими навел ужас на все соседние места, так что никто не отважился и проходить там, где он производил разбои. Правительство не раз посылало отряды солдат, чтобы схватить его; принимали все меры предосторожности и хитрости, чтобы нечаянно застигнуть его, но ничто не удавалось. Наконец, император решился послать к нему от себя лично свои повеления с одним молодым человеком, который взялся доставить их разбойнику и исполнил поручение с точностью. Едва только увидел разбойник указ царский, как весь изменился, будто пораженный некоторою божественною силою, тотчас оставил гнусное занятие свое и поспешил повергнуться к ногам императора, рассказал пред ним все преступления свои и предал себя его милости.
   Император простил разбойника. Но угрызения совести так мучили бывшего преступника, что он скоро заболел и был отправлен в общую врачебницу, где болезнь его усилилась до последней степени. Чувствуя себя близким к смерти и припоминая грехи жизни своей, он сильно сокрушался о них, и одно только упование на милосердие Божие удерживало его от отчаяния. Уста его невольно, вслед за сердцем, произнесли такую молитву к Иисусу Христу: «О, преблагий Спаситель, будь милосерд ко мне, как Ты милосерд был к разбойнику, распятому одесную Тебя, прими слезы мои, источаемые мною при дверях смерти! Ты милостиво принял пришедших на делание и во единонадесятый час, хотя они уже ничего не могли сделать достойного милости: ради сей же благости Твоей воззри благоутробно и на мои слезы и сделай их для меня второю купелью крещения, да очищуся и получу прощение всех грехов моих».
   Молитву эту слышали многие, окружающие одр умирающего. При этом из очей кающегося в таком обилии источались слезы, что ими пропитан был весь платок его. Наконец, он умер с теми же чувствами сердечного сокрушения.
   Все это время врач, посещавший больницу, человек весьма даровитый и известный по своим знаниям и опытности, видел сон, или, лучше, видение, в котором представилось ему, что около постели больного разбойника было множество эфиопов, из коих каждый имел в руках лист, исписанный преступлениями умирающего; тут же были и два лица, блиставшие светом, которые исследовали, не совершил ли умирающий каких-либо добрых дел. Принесены были весы, и когда эфиопы положили на одну сторону их все листы свои, то эта сторона быстро спустилась, а другая поднялась высоко; два же ангела, присутствовавшие при этом, говорили: «А нам неужели нечего положить на другую сторону весов, чтобы склонить их сюда?.. Так было ли и время сделать ему какое-нибудь доброе дело, когда он недавно оставил свои злодеяния?..» Они, однако ж, приступили к одру его и, найдя платок, которым он отирал слезы, сказали: «Положим его на весы, и если Бог приложит тяжесть милосердия Своего, то желания наши исполнятся». Едва они успели сделать это, как весы склонились на их сторону, а листы, бывшие на другой стороне, исчезли. «Милосердие Божие, — воскликнули ангелы, — препобедило неправды этого грешника». Они тотчас же прияли к себе его душу, а эфиопы со стыдом бежали.
   Врач проснулся после этого видения и тотчас отправился в больницу, желая проверить истину своего видения. Больной только что скончался, и платок, промоченный слезами, еще лежал на глазах его.
   Присутствовавшие при его кончине свидетельствовали о его покаянии, и врач, взяв платок, пошел с ним прямо к императору, рассказал ему свое видение и то, что узнал от других, потом присовокупил следующее: «Ты знаешь, благочестивейший император, что говорит Евангелие о разбойнике, получившем при смерти своей прощение грехов от Иисуса Христа; вот человек, которому Спаситель дарует ныне ту же благодать под державою твоею». («Воскр. чт.» XVII, 459.)
   4. Преподобный Павел Препростый, смотря однажды на входящих в церковь, как прозорливец, увидел вместе с другими пришедшего человека, имевшего лицо совершенно потемневшее, окруженного демонами, а вдали за ним идущего ангела-хранителя — унылого и сетующего. Что же? Этот самый человек, бывший в плену демонов и уподобившийся им как сынам тьмы по самому виду своему, когда возвращался из церкви, представился преподобному совершенно изменившимся. Вместо черноты видна была светоносная белизна на лице его; ангел-хранитель шел с ним рядом и блистал радостью небесною, а демоны шли уже вдалеке от бывшего раба своего и не смели приблизиться к нему.
   Как произошла эта перемена? Грешник, вступив во храм, поражен был гласом Божиим в пророчестве Исайи: «измыйтеся, и чисты будете, отымите лукавство от душ ваших,... престаните от лукавств ваших, научитеся добро творити», и проч. (Ис. 1:16—17), вдруг почувствовал опасность своего греховного состояния, обратился со слезным раскаянием к милосердному Спасителю и тут же положил решительное намерение исправить жизнь свою. Так рассказывал он сам преподобному Павлу, который открыл и это чудо благодати Божией братьям. «Вот, — говорит св. старец, — какую любовь имеет Бог к грешникам кающимся! Так учит Он нас не предаваться отчаянию, сколько бы ни были мы грешны, а прибегать с покаянием к его человеколюбию и милосердию». (Чет.-Мин., 7 марта.)
   5. Однажды прп. Нифонт увидал двух ангелов, которые несли душу человека на небо, не допуская истязать ее на воздушных мытарствах. Бесы — воздушные мытари — начали вопиять: «Зачем вы эту душу не отдаете нам? Ведь она наша». Ангелы сказали: «А чем вы докажете, что она ваша?» — «Да она, — отвечали бесы, — до смерти только одно зло делала, и нет греха, которого бы она не сотворила; она была порабощена страстям и без покаяния разлучилась с телом; а кто умер рабом греху, тот наш». Один из ангелов ответствовал им: «Так как вы всегда лжете, то вам не верим, пусть будет призван ангел-хранитель этой души, ему и дадим веру, ибо он лжи не скажет». Ангел-хранитель явился, и ангелы спросили его: «Душа эта покаялась или в грехах оставила тело?» — «Подлинно, человек этот грешник был, — отвечал ангел, — но когда стал болеть, тогда со слезами исповедал Богу грехи свои и с воздетыми на небо руками усердно просил Бога о помиловании». Тогда ангелы удержали у себя душу, и бесы были посрамлены. Но они не успокоились и снова возопили: «Уж если этот человек мог быть помилован, то, значит, спасется, и весь мир и всуе мы трудимся?» — «Да, — отвечали ангелы, — все грешники, исповедующие грехи свои смиренно и со слезами, от Бога получат прощение, а те, которые умирают без покаяния, будут судимы Богом». И с этими словами «отыдоша, — сказано, — ко вратам небесным, и спасена бысть душа та». (Пролог, декабрь.)
9. Примеры чудесного избрания и призвания на епископство
   1. В городе Комане Неокесарийской области умер епископ. Граждане упросили Григория Чудотворца прийти к ним, избрать и рукоположить в их осиротевшей церкви епископа. Многие указывали Григорию на людей ученых, образованных и просвещенных, но Григорий ни одного из них не признал достойным этого великого сана. Один из предстоявших с насмешкою сказал: «Не избрать ли уже нам во епископы Александра?» Все засмеялись от этой шутки. «А кто такой Александр?» — спросил Григорий. Ему отвечали, что Александр жжет уголья и продает их на рынке. «Приведите его сюда», — сказал св. Григорий. Когда привели Александра на собор, некоторые из предстоявших, взглянув на него, громко засмеялись: от угольев он был черен и притом в рубище. Когда Александр приблизился к Григорию, тот тотчас извещен был Духом Божиим, что этот Александр да будет епископом. Григорий приказал Александру сходить умыться, одеться в приличную одежду и явиться на собор. Когда возвратился Александр, Григорий Чудотворец в присутствии всех начал испытывать его в знании Св. Писания; изумил всех Александр своим умом и красноречием. Он был человек в высокой степени просвещенный, но из любви к Богу избрал такую смиренную жизнь. И святитель Григорий рукоположил Александра во епископа Команского. Первое поучение его к народу привело в умиление сердца всех. Все благодарили Бога, даровавшего им такого пастыря. Благодать Св. Духа исходила из уст его, и св. Церковь причла его к лику святых. (Чет.-Мин,)
   2. Св. Епифаний, посетив спасавшегося на острове Кипре прп. Илариона Великого, хотел отплыть оттуда в город Аскалон. Но корабль, на котором отплыл в Аскалон Епифаний, был принесен бурею снова к берегам Кипрским и именно пристал близ кипрского города Саламина, или иначе — Констанции кипрской. В это время в Саламине был собор епископов для избрания нового архиепископа на место умершего. Несколько дней епископы возносили молитвы к Богу, дабы Он Сам явил им мужа, достойного этого сана. Между ними был один епископ старейший, уже пятьдесят лет прослуживший в сане епископа, по имени Паппий — муж святой и прозорливый, который сподобился и пострадать за Христа: будучи схвачен нечестивыми вместе с архиепископом Саламинским Геласием, он после многих мук был отпущен живым. Все епископы кипрские имели его себе вместо отца и почитали, как исповедника и мученика Христова. Сему-то старцу-епископу было открыто от Бога о пришедшем в город Саламин иноке Епифаний и повелено было, взяв его, посвятить во архиепископа тому городу. В ту пору было время осеннее и происходило снятие винограда. И вот, Епифаний сказал ученикам своим (Иоанну и Полувию, с которыми путешествовал): «Пойдемте, чада, в город и купим себе винограду на дорогу» (ибо намерен был вскоре отплыть оттуда). И пошли на торжище. Подойдя к продавцу винограда и взяв в руки две большие виноградные кисти, Епифаний спросил: «Что стоит это?» Вдруг сказали, что идут епископы. Оглянувшись, Епифаний увидел идущего старого епископа Паппия, поддерживаемого двумя диаконами, и с ним — трех других епископов. Епифаний, забывшись, держал в руках виноград и, смотря на епископов, удивлялся тому, что они так просто идут к нему. Блаженный Паппий, увидев преподобного Епифания, познал его Духом Святым и сказал: «Авва (отче) Епифание, оставь виноград и иди с нами во святую церковь». Епифаний вспомнил слова Давида: «возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем» (Пс. 121:1), — оставив виноград, пошел с епископами. Войдя в церковь, он увидел собор епископов, которые сказали ему: «Бог послал к нам тебя, авва, дабы ты был архиепископом сему граду и всему Кипрскому острову». Но Епифаний отказывался, называя себя грешным и недостойным столь высокого сана. Епископы же, не слушая его извинений, начали посвящать его в сан священнический. И плакал преподобный, почитая тяжелым для себя то посвящение, а бремя святительства неудобоносимым. Тогда святой епископ Паппий сказал ему: «Нам следовало молчать, чадо, о бывшем нам о тебе откровении, но так как я вижу тебя скорбящим и плачущим, то мне уже необходимо возвестить тебе то, что Бог благоволил открыть нам. Эти собравшиеся здесь святые отцы-епископы возложили на мое недостоинство избрание архиепископа, сказав мне грешному: «Прилежно помолись ты Богу, и веруем, что Он явит тебе мужа, достойного архиепископства!» Затворившись в своей келье, я молил о том Владыку Спасителя, и вдруг, подобно молнии, облистал меня свет, и я услышал голос, говоривший ко мне, грешному: «Паппий, Паппий, слушай!» А я, испугавшись, спросил: «Что велишь, Господи мой?» Тогда голос отвечал мне: «Встань и иди на торг, там ты увидишь инока, покупающего виноградные кисти, лицом и головой похожего на пророка Елисея и имеющего при себе двух учеников. Взяв его, посвятите в сан архиепископа, а имя тому иноку — Епифаний». И я, встав, исполнил то, что мне было повелено, посему ты, чадо, не противься изволению Божию, но внимай стаду, в котором Дух Святый поставляет тебя епископом». После сего Епифаний, пав, поклонился святому епископу Паппию, повиновался воле Господней и принял посвящение в сан архиепископа Саламинского. (Чет.-Мин.)
   3. На 12-м году отроку Елевферию (впоследствии св. Алексию, митрополиту Московскому) уже открыто было высокое назначение его. Раз раскинул он сети на птичек и, долго сторожа их, от утомления задремал. Неожиданно слышит он голос: «Алексий! К чему такой труд твой? Тебе надо быть ловцом людей». Пробужденный тем, отрок изумился необыкновенному голосу и имени Алексия. Это видение глубоко запало в душу его; он стал молчалив, оставил игры и много стал думать о жизни и ее назначении. Родители изумились перемене жизни его, спрашивали у слуг о причинах перемены, но те могли сказать только то, что Елевферий часто уходил в места уединенные. Спрашивали самого отрока, отчего он уклоняется от людей и занимается только книгами. К чему изнуряет себя постом? «Не печальтесь о мне, добрые родители, — отвечал отрок, — не делаю я худого, а желаю успевать в благом; пусть исполнится надо мною воля Господня». На 15 году Елевферий уже решился посвятить себя монашеской жизни. На 20 году (в 1320 г.) вступил в московский Богоявленский монастырь и тогда же пострижен с именем Алексия, с тем самым, которое он слышал в сонном видении, за семь лет пред тем. Хотя Богоявленский монастырь был на шумной торговой улице, но Алексий нашел покой здесь, предавшись подвигам. Он проводил время то в храме, то в молитвах келейных; читал книги и усердно изучал Священное Писание Ветхого и Нового Заветов; бдением ночным иссушал плоть и очищал сердце. (Из: Филарет, архиеп. Черниговский. Русские святые, чтимые всею Церковью или место. Спб. 1882 г. Ч. I. Стр. 225—226.)
10. Рассказы о наказании Божием за оскорбление служителей алтаря Господня
   1. К концу второго года управления воронежскою паствою св. Тихона относится случай, описанный его келейником.
   Осенью святитель Тихон, проезжая московским трактом на погребение помещика, остановился в селе Хлевном для перемены лошадей. Крестьяне не давали ему лошадей и дерзко говорили: «Ты ведь не губернатор наш, чтобы скоро собрали мы лошадей». Когда архипастырь сказал, что надо почитать и архипастыря, они оскорбили его новою грубостью: «Ты, говорили, пастырь над попами да над дьячками». В этих словах, очевидно, звучал голос века, отзыв представителей времени. Пастырь говорил: «Побойтесь Бога, не мучьте меня». И едва послушали его. Впоследствии, уже в Задонске, виновные приходили просить прошения святителя. «Он, говорили, проклял, и у нас падают все хорошие лошади». Святитель был болен тогда и чрез келейника отвечал, что он не проклинал, а Сам Бог наказывает их за оскорбление пастыря, чтобы они пришли в себя; он же с любовью разрешил их кающихся. (Из: Филарет Гумилевский, архиеп. Жития святых. Авг. 13. Стр. 96.)
   2. В приходе одного священника (из малороссийских казаков) был некто казак Максим, человек характера строптивого, а особенно когда был нетрезв, что случалось с ним, к несчастию, нередко. Священник по обязанности пастыря при всех удобных случаях увещевал его исправиться и бросить пить. В одно время, видя этого Максима опять бесчинствующего в пьяном виде, он сделал ему замечание: «Как ты, Максим, нехорошо делаешь, как грешишь!» Но Максим, вместо того чтобы послушаться наставлений, наговорил священнику много грубостей и бранных слов и на замечание его: «да я же твой духовник», сказал: «Да щоб я тебе не бачив, як и умирать буду». Тем дело это и кончилось тогда.
   Прошло с того времени несколько лет, и случилось, что этот Максим заболел. Домашние его просят священника напутствовать больного, и он пошел к нему со Святыми Дарами; но лишь только вошел он в избу, больной, бывший в сознании и разговаривавший, вдруг в присутствии духовника онемел, обеспамятел и в исступлении смотрел, ничего не видя. Сколько ни заговаривал с ним священник и домашние его, он оставался в онемении. Делать было нечего, священник вышел из избы и хотел идти домой, как вдруг домашние говорят, что больной очувствовался и просит духовного отца воротиться. Он воротился, но как только вошел в избу, больной опять обеспамятел и сделался неспособным принять напутствование.
   На другой день родные больного опять просят священника исповедать и приобщить его, докладывая, что он уже «в чувстве». Священник, полагая, что больной, может быть, от него только не может и получить напутствование, сам не пошел к нему, а пригласил другого священника; но что ж? И с этим происходит то же самое: до прихода его больной говорил и был в сознании, а как скоро священник вошел к нему в избу — он пришел в бессознательное состояние и онемел; священник вышел из избы — и больной опять пришел в чувство; священника снова просят возвратиться, но когда он входил в избу — больной снова терял сознание.
   Так этот бедный и умер без напутствования Св. Тайнами.
   Да простит и помилует его Господь Бог! («Странник» за 1861 г.)
   3. С одним священником Тобольской епархии был следующий случай. Он был определен в село, где не было еще церкви. Нужно было вновь строить ее. Но прежде церкви общество возымело желание наскоро выстроить молитвенный дом и купить в него церковные принадлежности для службы Божией — крест, Евангелие, облачение, кадило, колокола и другие вещи. Для рассуждения об этом собралась крестьянская сходка. На сходке отвели лес для молитвенного дома, и по предложению священника каждый крестьянин стал жертвовать на покупку церковных вещей, кто сколько мог. Все жертвовали по своему достатку, только один самый богатый крестьянин не хотел ничего дать, как ни уговаривали его священник и соседи. Наконец, после долгих усовещеваний он согласился пожертвовать 20 рублей. Не с охотою дал он эти деньги, да и то с условием употребить их на колокол весом не менее пяти пудов.
   Вскоре с собранными деньгами ктитор поехал в ближайший уездный город покупать церковные вещи. Все купил он, как следует, только пятипудового колокола в городе не нашлось. Пришлось ему купить самый большой колокол в 2 пуда. Богач сильно оскорбился этим и при других назвал священника лжецом и обманщиком. На другой день после этого священник пошел посмотреть, как шли работы по постройке часовни, и там встретился с богачом. Богач грубо стал бранить священника. Тот старался втолковать ему, что никто в этом деле не виноват, но богач нисколько не унимался. На третий день еще раз пришлось священнику встретиться с ругателем, и в третий раз он выслушал от него брань. Обиженный священник ушел домой и в душе сильно был встревожен. Но не успел он, как следует успокоиться, входит к нему в дом сын богача и просит поехать с ним исповедать его больного отца.
   Священник сначала не поверил словам приехавшего и думал, что его обманом хотят заманить в дом, чтобы еще более обругать там. Поэтому ехать отказался. Сын богача отправился домой, но скоро опять вернулся и, кланяясь в ноги, убедительно просил к себе священника. При этом он говорил, что отец его терпит сильные мучения. Священник более не стал отказываться и поспешил к больному. Только что он вошел в дом, как больной повалился ему в ноги и сказал: «Батюшка! Согрешил я, прости меня. Мне свернуло рот на сторону и тело режет, как ножами. Чувствую, смерть приходит. Прости меня, не дай мне совсем погибнуть».
   Незлобивый пастырь простил его и, исповедав, причастил Св. Дарами. Еще не уезжал он, а страдания больного немного поутихли. Через три месяца больной без всякого лечения выздоровел. Так Господь наказывает за оскорбление Своих служителей. («Душепол. разм.», 1887 г.)
11. Рассказы обуслышании молитв, почерпнутые из церковной истории и житий святых
   1. Жители одного села пришли к прп. Феодору, именуемому Сикеоту, и со слезами молили его придти к ним и прогнать саранчу, которая, подобно облаку, спустилась на нивы их и виноградники и производила ужасные опустошения. Преподобный внял просьбе сих несчастных земледельцев, пришел в их село и целую ночь провел в их церкви, молясь о них Богу. На другой день, утром, он вышел на нивы и здесь, взяв в руку несколько насекомых, еще совершил молитву о спасении несчастных земледельцев. И так как во время молитвы саранча в руке его умерла, то возблагодарил Господа и с уверенностью сказал окружающему его народу: «Возвратимся в церковь, дети, Господь не замедлит явить нам милость Свою!» И действительно, на другой день земледельцы увидели, что вся саранча погибла на нивах их. (Из «Метафраста». Пам. прп. Феодора совершается 22 апр.)
   2. Однажды подвижник Аммон пошел посетить авву Антония и сбился с пути. Присев, он немного соснул; потом, вставши от сна, молился Богу так: «Молю Тебя, Господи Боже мой, не погуби создания Твоего!» И явилась ему как бы человеческая рука, висящая с неба, которая показывала ему путь до тех пор, пока он пришел и стал у пещеры аввы Антония. (Из «Скитского патерика».)
   3. Преподобный Лука, уроженец елладский, от юных лет возлюбив иноческие подвиги, ушел тайно от своей матери и в одном из афонских монастырей постригся в новоначалие. Евфросиния (имя его матери), зная благочестие сына, хотя и догадывалась о святом его подвиге, но, будучи вдовою, не могла переносить разлуки и беспрестанно молилась Богу: «Господи! Ты свидетель вдовства моего и всех огорчений, с ним соединенных, не забудь меня до конца; не отними у меня единственную отраду жизни, любезного сына! Я не запрещала ему жить по Твоему закону; я была ему матерью не только по плоти, но и по душе, хотела видеть его совершенным в добродетелях. Господи! Не презри слез моих, возврати мне сына, да прославлю имя Твое святое!» — Так молилась осиротевшая мать — и Господь услышал молитву ее: в одно время игумен обители, в которой подвизался св. Лука, узрел в сонном видении плачущую мать. — «Зачем меня, бедную вдову, так жестоко обижаешь? — вопияла она к настоятелю. — Зачем отнял у меня единственного сына, утеху моей старости? Возврати мне сына, или не престану жаловаться на тебя Богу». — Устрашенный игумен пробудился, долго размышлял о сновидении и, наконец, почел за пустое мечтание. Но в следующую ночь увидел то же; в третью ночь услышал вопль сетующей матери. Тогда, наконец, он познал, что это не есть действие духа-искусителя, но явление, Богом устрояемое, долго размышлял он о каждом иноке порознь, и так как св. Лука всегда скрывал от него и всей братии свой род и отечество, пришел к мысли, что сновидение относится к нему. На следующий день он призывает к себе Луку и говорит с гневом: «Как осмелился ты обмануть нас, уверив, что не имеешь родителей? Как дерзнул жить с нами, имея ложь в сердце своем? Знаешь ли, кто начальник лжи? Уйди от нас; уйди даже из пределов афонских и возвратись к твоей родительнице: уже третью ночь она укоряет и смущает меня. Горе тебе, если меня ослушаешься!» Пораженный Лука стоял неподвижно и, потупив глаза свои, не смел выговорить ни одного слова: он плакал, не желая оставить святую дружину. Тогда настоятель сжалился над ним и сказал с кротостью: «Сын мой! Теперь непременно возвратись к своей матери, а после Сам Господь поможет тебе в добром намерении. Послушайся: я вижу, что ее молитва имеет великую силу у Бога и может уничтожить все твои молитвы; иди с миром и помни, что без благословения родительского ничего предпринимать не должно». Выслушав это, св. Лука в молчании поклонился настоятелю, простился с братиею и отправился в путь свой.
   Кто может описать удивление и радость Евфросинии при виде сына! Она бросилась обнять его, но вдруг остановилась, возвела очи и руки на небо и воздала благодарение Богу. — «Благословляю Тебя, Господи, — сказала она, — что не оставил молитвы моей». Потом облобызала сына своего. Святой Лука пробыл у своей матери четыре месяца, но, стремясь сердцем и душою к Богу и к житию безмолвному, начал у нее просить позволения удалиться в пустыню. Богобоязненная Евфросиния благословила его, ибо знала она, что Бога должно почитать и любить более, нежели родителей, и ее молитвы были вторым вождем на пути спасения сына. (Чет.-Мин., февраль.)
   4. Св. Феодор, бывший епископом Едесской церкви, в отроческих летах часто терпел насмешки от товарищей и строгие выговоры от учителей за то, что плохо учился грамоте.
   Но для отрока всего горестнее была печаль отца и матери, которые, казалось, не ожидали от него ничего доброго. Но не леность и нерадение были причиною его безуспешности, а неимение природных дарований.
   Когда ни родители, ни наставники не могли содействовать успехам его образования, он сам нашел силу, которая одна в состоянии была, если можно так выразиться, пересоздать его душу. Эта сила была молитва. Он рано пришел в церковь и скрылся под св. престолом. Тут, никем не замеченный, молясь Богу о просвещении разума, Феодор уснул. Между тем, собрались священнослужители, пришел архиерей, и началась божественная служба.
   Во время богослужения спящий Феодор увидел ангелоподобного отрока, который питал его медом. Обрадованный и вместе устрашенный, Феодор проснулся и, не успев опомниться, вдруг вышел из-под престола. Архиерей и все бывшие тут удивились внезапному явлению мальчика и начали спрашивать, кто он и что его побудило тут спрятаться. Феодор рассказал все подробно и открыл свое сновидение. С того времени св. Феодор начал преуспевать в учении, и вскоре своими успехами превзошел всех сверстников. (Чет.-Мин.)
   5. Татарский хан Амурат, слыша о чудесах св. Алексия, совершаемых им молитвою, прислал в Москву требование, чтобы угодник Божий прибыл в Орду и исцелил его ослепшую жену Тайдулу. По смирению своему, считая это выше своих сил, св. Алексий отказывался ехать — однако, по усильной просьбе князя, для блага отечества решился исполнить требование хана. Что же делает святитель? Он пред отъездом совершает в Успенском соборе пред мощами св. Петра молебен, во время которого свеча зажигается сама собою и служит знамением Божия благоволения. С этою свечою приехав в столицу татарскую, святитель опять совершает молебен с водосвятием, причем зажигает свечу, усердно молится и окропляет больную водою. Чудодейственная помощь не замедлила явиться. Царица внезапно прозрела, и святитель, одаренный ханом, приносит его благоволение для всего нашего отечества чрез исходатайствование от него облегчения тяжкой доли. (Из жития свт. Алексия, митр. Московского.)
   6. В ряду рассказов об услышанных Богом людских молитвах передадим высоконазидательный и вместе трогательный рассказ об одном афонском иноке, который слезно и долго молился Богу о том, чтобы Он лучше здесь его наказал, но помиловал бы его после смерти. «Здесь, Спаситель мой, накажи меня, как чадолюбивый и сердобольный Отец, а там прости, как единый безгрешный и многомилостивый Бог, ибо если здесь не вразумишь несчастного и не дашь ему сердечного озарения, чтобы ежедневно без стыда приносил он покаяние во грехах своих: что там делать ему, не имеющему оправдания? Итак, здесь, Спаситель мой, здесь, где наслаждался я прелестью греха, вразуми меня, как благосердый и чадолюбивый Отец, а там прости мне, как милостивый Бог, единый безгрешный!» (Слова св. Ефрема Сирина.)
   Непрестанный молитвенный вопль старца, наконец, проник небеса и дошел до Господа Бога. Однажды, по обычной молитве, старец прилег отдохнуть и погрузился в тихий сон. В первые мгновения сна он был поражен ослепительным сиянием, разлившимся по келье. Старец боязненно осмотрелся, и его взоры остановились на кресте, к которому пригвожден был Божественный Страдалец, Господь наш Иисус Христос; терновый венец лежал на израненной главе Его; из рук, из ног и из ребра Его кровь струилась потоком; от лица Искупителева, от Его кротких взоров исходило удивительное сияние. Старец затрепетал от радости, пал пред Господом на колени и залился слезами... «Что ты так горько и беспрестанно плачешь? Чего ты хочешь от Меня?» — спросил кротко с креста Спаситель плачущего старца. — «Господи! — Воскликнул старец, умиленно скрестив на груди руки. — Ты знаешь, как я огорчил Тебя; Ты видишь, как много у меня грехов: покарай меня за них в настоящей жизни, как Тебе угодно, и помилуй меня по смерти. Более ничего я не хочу, более ничего я не прошу от Тебя». — «Хорошо, — отвечал Господь — будет по твоему желанию». — Видение кончилось. Старец, сильно потрясенный чувствами неизъяснимой радости от лицезрения и сладкой беседы Господа, не пробуждаясь еще, ощутил, что его внутренность вся как будто подорвалась; он пробудился, и действительно увидел, что у него появилась огромная грыжа; она и осталась таковою навсегда.
   Если б знали мы, если б дано было видеть нам преждевременно, что нас ждет за гробом и в последние минуты жизни, конечно, как говаривал один св. отец, мы целый век согласились бы с удовольствием просидеть в келье, переполненной язвительными червями, чем пробыть несколько времени в аду. (Извлеч. из № 135 «Тр. лист.»)
   7. Прп. Иулиан Пустынник, по словам блж. Феодорита, живя в Парфянской стране при реке Евфрате в пещерах пустыни с сонмом иноков, избравших его на пути спасения в руководители, имел постоянное в устах своих псалмопение св. пророка Давида, непрерывное в уме размышление и молитвенную беседу с Богом. Не довольствуясь этим, он часто удалялся на время из своей пещерной кельи в дальнейшую глубь пустыни, верст за 50, для уединенной молитвы и брал с собою кого-нибудь из братии, по желанию их, для соучастия в молитве. В одно время ему сопутствовал юноша Астерий, который по прошествии трех дней пути стал изнемогать от нестерпимого зноя в пустыне; мучимый жаждою, он однако же стыдился сказать старцу о своих страданиях, о которых тот предупреждал. Наконец, обессилев совершенно, Астерий умолял старца сжалиться над ним. Так как предстояло еще много пути, то Иулианий предложил юноше возвратиться назад. Но Астерий не знал пути к пещере, к тому же и не мог идти, потому что силы его истощились от жажды, томившей его. Тогда человек Божий, тронутый страданием своего спутника, снисходя к слабости его, преклонив колена, усердно воззвал к Богу, оросив землю горячими слезами, о спасении юноши. И молитву праведника услышал Бог: капли слез, упавших на землю, превратил в водный источник. «Этот источник, — повествует Феодорит, — сохранился и доныне, как памятник молитвы благочестивого старца, подобной молитве Моисея. Ибо как Моисей, ударив жезлом по сухому камню, извел потоки вод, чтобы напоить многие тысячи людей, изнемогавших от жажды, так и этот богоугодный старец, оросив слезами сухой песок, произвел воду, чтобы утолить жажду одного юноши». Этот юноша, известный впоследствии подвижник Астерий, был основателем обители в окрестностях Тиндара (селение близ Антиохии) и воспитал многих знаменитых добродетелями учеников. (Из: Филарет Черниговский, архиеп. Жития святых. Окт. 18. Стр. 184—186; 360.)
   8. Во время одного морского плавания св. Григорий Богослов едва не погиб. Только его усердная молитва в соединении с молитвами родителей спасла его от угрожавшего потопления.
   Об этом опасном плавании сам Григорий рассказывает так: «Время было самое неудобное для плавания; но меня влекла страсть к наукам, особенно же меня ободряло то, что корабельщики были как бы свои. Но едва мы совершили несколько пути — поднялась страшная буря, какой, по словам плывших со мной, и не было дотоле на их памяти. Двадцать дней и ночей лежал я на корме корабельной, призывая в молитвах царящего в горних Бога; пенистая волна, подобная горам и утесам, то с той, то с другой стороны ударяла в корабль и нередко низвергалась в него; от порывистого ветра, свистящего в канатах, потрясались все паруса; облака спустились, воздух омрачился, освещаясь на мгновение ослепительным светом молнии; оглушительные раскаты грома, сотрясая воздух, приводили в трепет все живое. Все пришли в страх при виде общей смерти; но я, бедный, боялся более всех за свою душу, ибо подвергался опасности умереть некрещеным, и среди губительных вод желал воды духовной. Посему вопил, просил и молил себе хотя малой отсрочки. Так страдал я; но со мною страдали родители, в ночном видении разделяя со мною бедствие. Они с суши подавали помощь, своею молитвою как бы заговаривали волны, о чем узнал я, когда впоследствии, по возвращении домой, высчитал время... А некто из плывших со мною, оказавший ко мне особое благорасположение и любовь и весьма беспокоившийся обо мне, видел, что во время опасности мать моя вошла в море и, взяв корабль, без большого труда извлекла его на сушу. И видение оправдалось: ибо море стало укрощаться, и мы вскоре, по непродолжительном бедствовании на море, пристали к Родосу. Во время этой-то опасности я принес себя в дар, дав обет, если спасусь, посвятить себя Богу, и, посвятив, спасся». (Из: Агапит, архим. «Жизнь св. Григория Богослова». Стр. 14.)
   9. Однажды в одном месте св. Парфений (пам. его 7 февр.) нашел прекрасный камень, удобный для престола. Он велел обделать его и приготовить. Камень положили на колесницу, запряженную волами, для перевозки в церковь. Но вдруг дорогою волы взбесились, так что никому нельзя было удержать их, и они опрокинули под колеса правившего ими человека Евтихиона. Колесница с тяжелым камнем проехала по нему и раздавила его. Евтихион умер. Узнав о случившемся несчастии, прп. Парфений взял с собою благочестивых мужей, пошел на то место и, увидев тело мертвого, преклонил колена свои на землю и со слезами помолился Господу. Вдруг, при всем народе, мертвый Евтихион ожил и сказал: «Слава Тебе, Христе Боже, воздвигающий мертвых!» Он встал с земли и, управляя волами, довез камень до храма. Все, видевшие чудо воскресения, прославили Господа. (Чет.-Мин., 7 февраля.)
   10. Одна женщина с ослепшими глазами пришла из Никомидии к прп. Авксентию (пам. его 14 февр.), прося исцелить ее. Преподобный муж усердно помолился о ней Богу, прикоснулся к глазам ее и сказал: «Исцеляет тебя Иисус Христос, Свет истинный», — и женщина прозрела. (Чет.-Мин., 14 февраля.)
   11. Однажды некоторый старец пришел в Синайскую гору. Когда он уходил оттуда, встретился с ним на пути брат и, воздыхая, жаловался ему: «Мы в скорби по причине засухи: дождя нет у нас». Старец сказал ему: «Отчего вы не молились и не просили дождя у Бога?» Брат ответил: «И молились, и прилежно просили Бога, но дождя нет». Старец сказал: «Полагаю, не усердно молились. Хочешь ли знать, что это так? Станем вместе на молитву». С этими словами он простер руки к небу и помолился. Дождь пошел тотчас. Брат, увидев это, испугался и поклонился в ноги старцу, а старец немедленно бежал оттуда. (Игнатий, еп. Отечник. Стр. 507.)
   12. Случай исцеления от сикоза молитвою. Весной 1894 года один из приват-доцентов московского университета, юридического факультета Д. по окончании занятий в университете, с целью отдыха, в котором сильно нуждался его переутомленный организм, задумал совершить поездку на Кавказ и затем в Крым. На Кавказе он заметил на своем лице какие-то прыщики. В Симферополе Д. обратился за врачебной помощью; врач определил болезнь: сикоз, то есть воспаление волосяных мешков, являющееся преимущественно на бороде и усах. Болезнь эта появляется вследствие развития специфических микроорганизмов, длится чрезвычайно долго, иногда лет 30—40, и весьма туго поддается лечению. Д. немедленно начал систематически лечиться. За границей он объездил почти всех знаменитостей по кожным болезням. В то же время он стал лечиться всем, чем только ему советовали. Однако ничто не помогало. Больной лечился в течение 9 месяцев. Болезнь то ослаблялась, то развивалась с новою силой и, наконец, дошла до того, что больной принужден был оставить занятия, сидеть дома, а если куда и выезжал, то на короткое время, с обвязанной щекой. Несмотря на толстый слой повязки, выделяющиеся в обилии гной и кровь быстро проникали через последнюю. Положение больного становилось ужасным. Г. Д. в Москве лечился у профессора Поспелова и др., и все они сходились в определении болезни. Больной лечился также в Киеве.
   На прошлой Пасхе Д. вернулся в Москву совершенно убитый нравственно. Случайно, когда он был дома и без повязки, его увидала стиравшая на семью прачка, которая посоветовала ему обратиться к какому-нибудь русскому знахарю, при этом добавила, что у ее одной знакомой была та же болезнь, причем, ее вылечила одна «бабушка» в несколько дней. Г. Д. немедленно попросил разыскать ему какого-нибудь русского знахаря. Вскоре к нему была приведена женщина лет 50, служащая при банях и лечащая кое-кого народными средствами. Она осмотрела больного и заявила, что в его болезни поможет только одна молитва. Ввиду этого она велела ему часов в 5 утра прийти в храм Христа Спасителя. Д. послушался этого совета и в назначенное время застал там эту женщину. Женщина поставила его с собой рядом и молилась несколько минут. На другой и на третий день было повторено то же самое. Болезнь начала чрезвычайно быстро проходить: на второй день лицо г. Д. уже не имело того ужасного вида, при котором он не мог показываться иначе, как с повязкой, и он мог явиться в храм уже без нее. Через несколько дней г. Д. уже мог бриться, и следов болезни почти не было. Теперь г. Д. совершенно здоров.
   Случай этот, совершившийся у многих на глазах, является поразительным и в то же время несомненным.
   Профессор А.Я. Кожевников, как представитель науки, объяснял это исцеление сильным психическим воздействием на больного, при условии, что корень развития болезни у больного крылся в расстройстве нервной системы; такое расстройство нередко вызывает воспаление кожи, причем, в волосяные сосуды могли попасть специфические микроорганизмы, нашедшие для своего развития благоприятную почву. В этом случае обычные средства против сикоза не могли повлиять, так как необходимо было уничтожить благоприятствующие болезни условия: успокоить нервную систему. Со стороны некоторых врачей уже и были попытки в этом отношении: больному давался бром и т.д. Но, очевидно, нужно было что-нибудь более сильное. Простая женщина пришла, посмотрела больного, просто сказала, что она вылечит, перед тем другая уверяла его в том же, наконец — он в храме, в уединенном месте; издали слышно пение, рядом с больным стоит женщина, благоговейно за него молящаяся, — вся эта обстановка произвела на психическую сторону сольного сильное воздействие, успокоила нервную систему, уничтожила главную причину появления болезни; благоприятствующие условия для жизни микроорганизмов исчезли, и болезнь стала быстро проходить.
   — Как бы то ни было, — говорил профессор, — но случай этот является поразительным, и врачам надо признать его как факт сильного воздействия на психическую сторону человека. — Изучая прошлое больного, профессор нашел г. Д. вообще нервным, впечатлительным и констатировал у него случаи болезненных явлений на коже исключительно на почве нервного расстройства.
   В «Моск. Вед.» напечатано по этому случаю нижеследующее «письмо к издателю» самого исцеленного:
   «В некоторых газетных статьях появилось извлечение из сообщения, сделанного профессором Кожевниковым в закрытом заседании московского общества невропатологов относительно случая моего исцеления от сикоза, и описание самого факта происшествия.
   Не касаясь объяснений, сделанных врачами, я считаю себя обязанным восстановить самый факт в том его виде, в каком он действительно произошел.
   Врачи, пользовавшие меня в России, и авторитеты медицинской науки в западной Европе, к которым я обращался со своею болезнью, тянувшейся почти год, нашли, что болезнь моя может продолжаться 18 лет, что она ни в каком случае не может пройти вдруг, даже при самом настойчивом лечении. Последний раз подобный приговор я выслушал от профессора Капози в Вене, в субботу на Страстной неделе текущего (1895) года.
   Вернувшись в Москву в среду вечером, на Святой неделе, я, по указанию моей прислуги, познакомился с одной простой женщиной, по совету которой отправился на другой день утром, вместе с нею, в храм Христа Спасителя. Она прочла возле меня краткую молитву, первые слова которой были обращением к Пресвятой Богородице. Могу сказать одно: в эту минуту я был решительно чужд всякого экстаза и не находился ни под каким воздействием со стороны этой женщины на меня. В тот же день все раны мои зажили, все опухоли исчезли, и я вышел из дому уже без повязки, которую носил, не снимая, в течение девяти месяцев. Меня увидели в том виде, в каком я был до болезни своей, и поздравляли меня; я же не переставал благодарить Бога за милость Его».
   Приват-доцент Императорского московского университета Николай Константинович Доробец. Москва, 11 октября 1895.
Приложение
Чудеса и природа
   Чем, могут спросить, чудо отличается от событий, происходящих в обыкновенном порядке вещей? Природа равным образом чудесна; и если постоянное возвращение явлений может охладить личное к ним удивление, тем не менее природа остается чудесной.
   На этот вопрос некоторые отвечали, что если все чудесно, если растущий злак, прозябающее семя, восход солнечный суть действия сил, которые мы ни объяснить, ни постигнуть не можем, как и претворение воды в вино, как исцеление расслабленного одним словом и возвращение слепому зрения одним прикосновением, то, следовательно, нет ничего заслуживающего по преимуществу названия чуда. Мы, могут сказать, не имеем права в великом и всеобъемлющем чуде природы, отовсюду нас окружающей, разграничивать некоторые факты произвольно и утверждать, что то или другое чудесно, а все прочее подчинено естественному порядку; нам должно, напротив, условиться в определенном значении слов и считать все или ничего не считать чудом. Но положение это, с первого взгляда кажущееся глубокомысленным и истинным, в самом деле поверхностно и ложно. В каждом явлении и его целях есть признаки, по которым можно отличать собственно называемое нами чудом от прочих явлений, с которыми его стараются смешивать и уничтожить. Различие, по которому в чудесах Бог представляется непосредственно действующим, а в других явлениях все совершается по представленным от Него законам, не может быть допущено, ибо оно утверждается на мертвом, механическом, несогласном с истиною взгляде на вселенную. Часовщик делает часы и оставляет их, корабль из рук своего строителя переходит в распоряжение плавателей; но мир не есть любопытное произведение механизма, великий Зодчий мира есть его Вседержитель и не по временам лишь его обозревает и починивает, но, по изречению Господа, «Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (Ин. 5:17); Он все держит словом силы Своей. Выражения «законы Бога», «законы природы» кажутся нам обманчивыми и закрывающими от глаз наших более глубокую действительность. Божеские законы существуют только для нас; это воля Самого Бога. В самом деле, эта воля, воля высшей премудрости и любви исключает всякий произвол; эта воля вполне нас обеспечивает: из прошедших ее проявлений мы можем заключать о будущих, и, таким образом, мы справедливо называем ее законом. Но во всякое время это есть воля; всякий так называемый нами закон природы есть то самое, что мы изучили относительно Его воли в особенной сфере деятельности. Итак, мы выразились бы неточно, говоря, что в каком-либо чуде сильнее, чем в другом, действует Божия воля.
   Но, отрицая заключение, что если все чудесно, то и чудо, обыкновенно так называемое, лишь в таком же смысле, как и обыкновенные процессы природы, есть проявление присутствия власти и могущества Божия, мы не должны отрицать истину, содержащуюся в этом положении. Все чудесно: сотворить человека есть, по меньшей мере, столь же дивное дело, как и воскресить умершего. Семя, плодящееся в земле, столь же дивно, как и хлеб, умножающийся в руках Господа. Чудо не более проявляет могущество Божие, как и другие, обыкновенные и постоянные процессы; но оно отличается по способу проявления. Те суть глагол Божий всех времен, всему миру великие, непрерывные его откровения. «Ибо невидимое его, вечная сила Его и Божество от создания мира через рассматривание творений видимы» (Рим. 1:20). Но из того самого обстоятельства, что природа гласит во все времена людям всех веков, всех стран, следует, что эта самая общность, это непрестанное повторение ее перестает быть внятным для нашего слуха. Нельзя сказать, чтобы голос ее относился ближе к одному человеку, чем к другому, подтверждал слово одного больше других, возбуждал сознание в одних сильнее, чем во всяком другом человеке; но при всем том, будучи внятен для одних, он теряет свою силу и значение для других. Чудо, напротив, произведенное перед некоторыми лицами, призывающее их к усиленному вниманию, есть глагол, обращенный к ним в особенности. Следовательно, тогда в природе слышится голос, говорящий непосредственно некоторым среди множества. Очевидно, что Бог, таким образом, вразумляет их особенным словом и посольством. Особенные таинственные причины, а не те, которые мы признаем действующими всюду и всегда, принадлежат к существенным свойствам чуда: чудеса — это суть силы Божий иные, а не действующие постоянно, силы, редко или еще никогда прежде не являвшиеся. Непрерывная божественная деятельность, по временам таящаяся под покровом так называемых божественных законов, открывается в чудесах, выступает пред нами, и действующая рука разоблачается. Сверх обыкновенных естественных явлений мы видим силы высшие (высшие не по своему происхождению из какого-либо высшего источника, но по стремлению к высшим целям), которые останавливают на себе наше внимание, делаются ощутительными при непосредственном исхождении от своего источника.
   Если по самой своей сущности чудо должно быть «новая вещь», то чрез это не отрицается, что естественные предметы становятся для нас чудесными по своей благовременности и целесообразности.
   Правда, все вполне объяснимое естественными и историческими причинами, конечно, не есть чудо в собственном смысле слова; но в то же время перст Божий так ясно может быть в них видим, так явно совпадают в них разнородные причины для единой цели, такие происходят кризисы в жизни людей и в домостроительстве Царства Божия, такое разительное соотношение с великим делом искупления, что и при совершенном объяснении действия естественными причинами мы имеем полное право признавать его чудесным и приписывать особенному Промыслу, не считая, однако, абсолютным чудом; говорим: абсолютным, так как были известны причины, совершенно способные его произвести, а при таких условиях было бы суеверно прибегать к другим причинам или искать разъединения между причинами и фактами. Естественное, таким образом, может возвышаться до чудесного по времени, в которое совершается, по целям, достижению которых способствует. Это есть чудо субъективное, чудо для нас, а не объективное, не само по себе чудесное.
   Многие египетские казни были естественными бедствиями страны, — бедствия эти только возникали ускореннее, разрушительнее обыкновенного действовали. Само по себе не было чудесно, что роями мух наполнились дома египтян, что саранча опустошила их поля, села, что эпизоотия истребила их стада. Ни одно из этих посещений не было не известно жителям страны. Но сила этих всех бедствий вместе, страшное последование одних за другими, их совпадение с предварительными угрозами Моисея, с искушением, постигнувшим фараона, с избавлением Израиля, которое они ускоряли, порядок их приближения и удаления — все это дает нам право назвать их египетскими чудесами и знамениями, согласно и с языком Писаний (Втор. 4:34; Пс. 77:43; Деян. 7:36).
   Нет абсолютного чуда в том, что статир найден был во рту рыбы (Мф. 17:27), или что лев растерзал встретившегося ему человека (3 Цар. 13:24), или что случилась гроза в необыкновенное время года (1 Цар. 12:16—19). При всем том обстоятельства эти так приспособлялись к утверждению веры, к наказанию непокорности, к пробуждению раскаяния; так могли служить к высшим целям нравственного богоправления, что мы решительно вносим их в список чудес, не стараясь прибегать к разграничению между абсолютным и провиденциальным чудом. В особенности принадлежит им это право, когда в каждом из вышеприведенных примеров конечный исход запечатлевает собою предшествовавшие божественные глаголы; ибо, таким образом, как пророчества, как чудеса предведенья, они достойны так называться, не будучи чудесами его всемогущества. О них поистине можно более, чем о других, сказать, что они существуют лишь для религиозного настроения человека, верящего богоправлению, соединенному не только со всемогуществом, но и с мудрым промышлением, праведностью и любовью; для такого человека это суть высокие знамения делания и присутствия Божия. В случае более абсолютного чуда возможно иногда вынудить у нечестивца, как некогда у египетских волхвов, невольное признание: «это перст Божий» (Исх. 8:19); но это в знамениях почти невозможно, так как легко прибегнуть к естественному объяснению, далее которого, несмотря ни на какие доводы, его рассуждение не простирается.
   Но если, таким образом, чудо не в природе вещей, то оно в то же время не есть противоестественно. Нельзя допустить общепринятого способа выражения, что чудеса нарушают законы природы. Они вне природы, они выше ее законов, но они ей не противоречат. Нельзя утверждать, что это различие напрасно; все нападки Спинозы на чудеса основываются на выгоде, которою он умел воспользоваться при ошибочной постановке истины: при правильной же ее постановке они не имеют значения. Чудо не есть и не может быть нечто неестественное, ибо неестественное, противное порядку, само по себе — антирелигиозно и никак неприложимо к деланию Божию, составляющему предмет настоящего рассуждения. Истинная идея мира, как о том свидетельствует не одно только имя, ему присвоенное, есть идея порядка, и то, что служит к осуществление этой идеи, им утраченной, едва ли может быть беспорядком. Напротив того, истинное чудо есть высшая и чистейшая природа; оно нисходит из мира невозмутимого, совершеннейшего согласия в наш дольний мир, разъединяемый и возмущаемый столь многими противоречиями, и возвращает оный хотя на один пророческий таинственный момент к гармонии мира высшего. Исцеление расслабленного никак не может считаться противным природе, ввиду того что болезнь, от которой он излечился, противоречила истинной природе человека, ввиду того что нормальна не болезнь, а здоровье. Исцеление есть восстановление первоначального порядка. Чудо являет нам не нарушение закона, а нейтрализацию низшего закона, прекращение его власти, хотя и временное, сильнейшим законом. Отсюда обильные аналогические примеры открываются во все времена пред нашими глазами. В мире, окрест себя, непрестанно видим ограничение низших законов — высшими: механических — динамическими; химических — жизненными; физических — нравственными; но где низший закон уступает высшему, там мы не имеем права говорить, что произошло нарушение закона или что совершилось нечто противное природе; скорее мы признаем, что закон большей свободы поглощает закон меньшей. Когда Спиноза утверждает, что в природе ничего не может случиться противодействующего ее всемирным законам, он ясно видел, что даже этим он не исключал и чуда, и дабы усилить исключение, прибавил: «или что не следовало бы из этих законов». Но опыт нас научает, что эти мировые силы, нами наблюдаемые, не могут произвести таких действий. Откуда же мы осмеливаемся заключать, что поелику все нам известное их не производит, то и не существует ничего, что бы их производило? Они выступают за пределы нашего естества, но из того не следует, что они вне законов всего естества. Если бы животные обладали рефлексией, то человек показался бы для них чудом, каким кажутся для нас ангелы, и таким же сверхъестественным явлением оказались бы самые животные для низших существ органической жизни. Комета представляется чудом в нашей Солнечной системе, т.е. она не подчиняется законам нашей системы и на основании их необъяснима, но есть высший и обширнейший закон небес, вполне или не вполне открытый, по которому движение комет так же точно определено, как и движение планет, находящихся в непосредственном соотношении к нашему Солнцу. Когда я подымаю свою руку, тогда закон тяготения относительно моей руки не отрицается и не уничтожается; он по-прежнему силен, но его задерживает высший закон моей воли. Химический закон, действующий вследствие смерти на животные части, не уничтожается, когда помощью других веществ, напр., соли, задерживается разложение. Закон греха в возрожденном человеке непрестанно ограничивается законом духа; между тем, хотя он и не действует постоянно в его членах, так как сильнейший закон проник его и ограничил, но он им присущ, и готов проявить свое влияние, лишь только тот высокий закон останавливается в своем действии. То, что совершается в каждом из этих случаев, может противоречить частному, так сказать, изолированному закону, отрешенному от совокупности законов, коих он составляет только одну часть.
   Но никакой закон не действует одиночно, не состоит в борьбе, а скорее в совершенной гармонии с системою законов; ибо есть закон для этих законов — тот, что где две силы сталкиваются, там слабейшая уступает место сильнейшей, низшая — высшей. В чудесах наш мир приводится в систему высшего порядка вещей; в нем действуют тогда не законы его падшего состояния, а законы сильнейшего порядка и высшего совершенства; и они-то дают себя чувствовать, проявляют свое господство, по праву им принадлежащее. Простое объяснение, заимствованное из церковного устава, может служить к большей очевидности. По церковным правилам, пост отменяется в некоторые праздничные дни; это не только нельзя считать нарушением установленного порядка, а скорее разумною предусмотрительностью, с которою отцы Церкви дали предпочтение дню общественного торжества пред днем сокрушения.
   В таком же отношении к физическим законам мира находятся и бывшие чудеса, и те, которые имеют быть с нашим смертным телом и материальным миром. О могущих произойти переменах в том и другом мы не должны говорить как о нарушении законов. В воскресении мертвых нельзя видеть ничего противного природе, ничего неестественного, хотя ни одна из сил, ныне действующих на наши тела, не способна произвести в нас такого действия; это возможно лишь для силы, еще не проявившейся, для силы, пребывающей во власти Бога. Так, будущее великое преставление видимого мира, из которого произойдет новое небо и новая земля (возрождение), далеко превзойдет все мировые силы, ныне действующие (хотя и теперь можно допустить некоторое к тому предрасположение и необычайные признаки), но это так связано с истинною идеей о мире, теперь столь несовершенно осуществленною, что, когда это произойдет, тогда только наступит истиннейший порядок вещей, тогда только совершеннейшая природа будет торжествовать свое рождение. По выражению Жана Поля, чудеса земли суть законы неба.
   Итак, чудеса не противоречат природе, хотя и не заключаются в ее пределах; это не суть нарушения ее обыкновенной и вседневной деятельности, а скорее, с точки зрения более правильной, они внушают к ней уважение, они свидетельствуют о том же источнике ее начального происхождения. Христос, словом Своим исцеляющий больного человека, фактически является властителем целительных сил, когда-либо простиравших свое благотворное влияние на тела человеческие, как бы говорящим: «Я вам указываю на факт, который вы всегда теряете из виду, что во Мне источник силы, изливающийся в тысяче постепенных исцелений. Теперь одно Мое слово возвращает человеку совершенное здоровье». Этими словами Он не отрешает от Себя прочие более постепенные врачевания, но связывает эти последние с первыми. Так, умножая хлебы, претворяя воду в вино, не говорит ли Он: «не иной кто, но Я, в сиянии солнечном и дожде, в сеянии и жатве, даю пищу человеку; и вы узнаете то, что вы неблагодарно предаете забвению, вы должны узнать, будучи раз или два свидетелями; если же не прямыми свидетелями, то непрестанно внимая слухом своим, что сущность вещей в Моей власти: хлеб растет в Моих руках; вода, всасываемая виноградною лозою, постепенно претворяясь в сок виноградного плода, не извлекаемая из него давлением, а непосредственно по слову Моему превращается в вино. Я, мгновенно дающий вам улов рыбы, для которого вы долго напрасно трудились, напоминаю о Том, Кто указывает путь в океане, Кто допускает вас долго и напрасно трудиться или венчает труды ваши богатою и неожиданною морскою жатвою». Даже единственное носящее на себе отпечаток суровости чудо над иссохшею смоковницею, имеет то же значение, ибо в нем милосердый Господь говорит: «Бич, которым Я наказую ваши грехи и вызываю вас к покаянию, или не достигает своей цели совсем, или неоднократно должен быть повторяем, главным образом потому, что вы видите в них лишь несчастные случаи слепой природы; но Я покажу вам, что лишь Я посылаю на землю проклятия и удары, карающие грехи человеческие».
   И мы ясно понимаем, как это все необходимо. Ибо, с одной стороны, обыкновенный порядок вещей поведает славу Божию (Пс. 18:1—6), с другой стороны, он может сокрыть эту славу от глаз наших; если он должен постоянно напоминать нам о Нем, то есть опасность, что он приведет нас к забвению Его, и тогда окружающий мир будет — не как прозрачная среда, чрез которую мы Его созерцаем, а как густая, непроницаемая завеса, скрывающая Его от наших глаз. «В каждом чуде, — говорит Донн, — слышится глухой упрек природы, молчаливое порицание тем, кто ищет или требует чудес». Если б они имели одну только цель — свидетельствовать о свободе Бога и проявлять Его волю, хотя зримую в природе, но простирающуюся далее ее пределов, если бы чрез это порывалось одно звено цепи, связующей причины и следствия, которую бы мы в противном случае принимали за Самого Бога, за железную цепь неумолимой необходимости, равно сковывающую небо так же, как и землю, и тогда они служили бы к великой цели и не происходили бы напрасно. Но они служат для других целей, еще более близких к спасению человека. (См.: Тренч, архиеп. Дублинский. «Чудеса Господа нашего И. Христа». Изд. 1883 г.)
   По этому вопросу можно обратиться к труду пастора Франсуа Навиля: Unite des doctrines du cliristianisme, посмертное издание, включенное в книгу Etrennes religieuses, Женева, 1888.
   Иисус восхотел идти в Иерусалим и послал вестников перед лицем Своим, и они пошли, и вошли в селение самарянское, чтобы приготовить для Него, но там не приняли Его (Лк. 9:51—53).
   Ницше, насколько мы знаем, кончил жизнь в доме для сумасшедших. Прот. Г. Д-ко.
   В книге Э. Гернея, Ф. Майерса и Подмора «Прижизненные призраки». Спб., 1893 г., изданной «Лондонским обществом психичких исследований», собрано и обследовано более 800 случаев прижизненной телепатии.
   Филарет Черниговский. Русск. святые. Ч. 3. Стр. 153.
   Из брош. «Руно орошенное». Изд. 1882 г.
   Из собственноручных записок П. Могилы, напечатанных на юго-западном наречии в «Арх. юго-зап. России». Сн. «В. чт.» за 1888 г.
   Событие происходило в 1890 г. в Улале.
   Примеч. Св. причащение называется «Благодарением», по-гречески евхаристией (Ευχαριστια), как жертва не только умилостивительная за грехи мира, но и благодарственная Богу за Его несказанные милости к роду человеческому.
   Чтобы я тебя не видел, когда и умирать буду.

Глава пятая. Бог в откровениях

    «Многочастне и многообразие древле Бог, глаголавый отцем во пророцех, в последок дний сих глагола нам в Сыне» (Евр. 1:1—2).
   Природа и душа человеческая громко говорят не только о бытии Божием, но и о свойствах Божиих, и были и есть образованные люди, которые довольствуются только этими доказательствами бытия Божия и познаниями о Боге, которые дает им созданный мир. Эти доказательства бытия Божия, в строго научной форме изложенные, называются философскими.
   Но если бы человек через рассмотрение природы и свойств своего духа и твердо уверен был в бытии Божием, если бы совесть его и говорила ему в общих чертах о любви к Богу и ближним, то при всем этом он не был бы твердо и решительно уверен в том, правильно ли он угождает Богу и относится к другим людям и даже к животным, а между тем, он должен отвечать за свои дела. Поэтому необходимы непосредственные откровения Божества. И неестественно думать, чтобы Бог, создавший человека способным познавать Его и стремиться к Нему всею душою, Сам не открыл ему Своей воли. — Оставит ли земная мать дитя свое без помощи и ответа, когда оно ищет ее?
   Поистине справедливо говорится в древнейшей из всех книг на земле, в первой Моисеевой книге Бытия мира и рода человеческого, что Господь Бог, как только создал человека, явился ему Сам и дал ему ясную и определенную заповедь, как благо угождать повиновением Ему, и потом, по падении прародителей, многократно являлся людям. Этого рода доказательства бытия Божия от откровений Самого Божества называются богословскими в отличие от философских, извлекаемых умом от познаний о природе и духе человеческом.
   Те философы, которые довольствуются одними умственными доказательствами бытия Божия, от кого первоначально узнали о бытии Божием, и о свойствах Божиих, и о воле Божией? Они узнали о Боге в самых юных летах от своих родителей и воспитателей. Так всегда было, насколько запомнит история рода человеческого, так и теперь есть: познания о Боге передаются путем откровенным чрез посредство родителей и воспитателей. Конечно, при этом доказательства бытия Божия и познания о Боге, заимствуемые от видимой природы и от свойств души человеческой, также необходимы, потому что они служат постоянным подтверждением того, что родители говорят детям о Боге. Господь Бог, являясь прародителем нашим еще в раю и утвердив веру их в Свое бытие, дал чрез это, так сказать, первый толчок вере в Него и для потомков. Затем Он являлся патриархам и лучшим из людей в последующие времена, обновляя веру в последующих поколениях. Когда же после потопа народы, омраченные грехами, прельстились откровениями злых духов и отступили от истинного Бога, Господь сосредоточил откровения Свои в еврейском народе, не оставляя без Своего промышления и прочие народы. Явился Господь целому еврейскому народу на горе Синай и изрек ему закон Свой. Явление Господа Бога при громах и молниях, в густом облаке, в огне, восходящем до небес, при сильном трубном звуке и колебаниях горы было столь поразительно, что евреи в страхе отступили от горы. Бог Отец являлся в Ветхом Завете в виде Ветхого деньми, Сын Божий являлся в виде Ангела Господня, Дух Святой двигал устами пророков, так что они сами иногда не понимали того, что Он говорил устами их, часто Он показывал им будущее в видениях и образах. По временам Господь Бог посылал святых ангелов возвещать волю Его людям. Вообще многоразлично открывался Бог людям в Ветхом Завете, полнее и полнее сообщая им познания о Себе и Своей воле. Наконец, в совершенной полноте открылся Бог людям чрез Единородного Сына Своего, воплотившегося на земле. Сей Сын Божий дал людям такой высокий нравственный закон, что к нему уже ничего невозможно прибавить. Во время земной жизни Его ясно открыта людям великая тайна Троичного Божества, особенно на Иордане, даже для внешних чувств человека. Бог Отец открылся во гласе с небес, Сын Божий во плоти на земле, Дух Святой в виде голубя, сходящего с неба на Сына.
   Единородным Сыном Божиим и апостолами Его закончены общие откровения о Боге и святой воле Его для всего рода человеческого; сказано все, что потребно на земле к богопознанию и спасению человека. — Но частные откровения Божий для обновления веры в Бога и в закон Христов продолжались и в последующих поколениях, продолжаются и доныне, главным образом, в пророчествах и вразумлениях Святого Духа чрез избранных людей, в чудесах от святых икон и мощей и вообще по вере и молитве христиан.
   Есть люди, которые утверждают, что чудес от Бога нет и быть не может, что Бог при создании мира даровал ему навсегда законы, которые в нем и исполняются, а чудеса, напротив, служили бы к нарушению тех законов. — Другие же, не верующие в Господа Бога, говорят, что в мире все совершается по непреложным законам необходимости.
   Но мы не можем представить законов без законодателя разумного, и не подлежит сомнению, что людей и духов Бог создал существами свободными, а свободные существа могут повредить себе и подчиненным им неразумным тварям, злоупотребляя своею свободою. Так случилось и случается с людьми. Сколько ими совершается грехов и беззаконий — дел противоестественных! Если человек может нарушать законы природы или Творца, то ужели Бог исправлять поврежденное не может? Нет! Господь Бог, по милосердию Своему, восстанавливает и исправляет то, что расстроено и расстраивается людьми ко вреду своему. Большая часть чудес, т.е. непосредственных действий Божества на земле, именно и состоит в этом. Естественно здоровье, благополучие, а неестественны для человека болезни, страдания, скорби — последствия грехов, и вот большая часть чудес состоит в исцелении болезней, в утешении скорбных сердец. В древности в языческом мире были часты случаи насильственного овладения злых духов телами людей; изредка бывает это и в христианском мире; изгнания этих духов именем и силою Божества что иное есть, как не восстановление нарушенного порядка в духовном мире? Человек поставлен царем природы, а грех ослабил власть его над нею, но святые Божьи дивно владычествуют над дикими зверями и ядовитыми змеями — это опять восстановление того, что потеряно грехом человека. Бывают и такие чудеса, которые состоят в наказании грешников для вразумления их или других и в пресечении зла. Не исправляет ли и мастер испортившуюся устроенную им машину и не направляет ли ее по своему желанию?
   Во-вторых, есть и такие чудеса, которые состоят не в восстановлении только нарушенных законов и в пресечении зла, а в управлении или направлении сил природы силою Божественною для высших целей, например, человек переносится высшею силою с места на место, ходит по водам, освобождается невидимою рукою от оков и темниц, остается цел среди огня и т.п. Но превозможение или владычество одной силы над другою, как мы видели, есть и в природе; например, земля притягивает предметы к себе, а растение превозмогает эту силу и стремится вверх, растениями же пользуются животные, так — на земле высшие силы владычествуют над низшими, и, конечно, над всеми силами должна царствовать сила Божественная, и Господь Бог являет по временам, где это находит потребным, Свою непосредственную силу над природою и человеком. Это не нарушение законов природы, а управление ими, подчинение их высшим законам и целям мира духовного. Одно уже то имеет великое значение, что чудесами показывается бытие Божие, показывается, что Господь Бог не только создал мир, но и доселе управляет им. Если в доме, созданном руками людей, нет движения, то мы говорим, что хозяин не живет в нем. Если, по мудрованию некоторых людей, Бог, создавший мир с законами, уже не касается его, то Богу и молиться излишне об избавлении от бед и даровании благ, ибо все течет по неизменным законам природы; а мы молимся Богу и о дожде и бездождии, об избавлении от губительных болезней и обо всем, относящемся к нашему благополучию, веруя, что Он Сам непосредственно направляет силы природы, и молитвы людей бывают не тщетны и сопровождаются по временам разительными чудесами.
   Некоторые дерзают утверждать, что чудеса не суть непосредственные действия Божественной силы, а действия сил и законов природы, нам неизвестных; но многие чудеса совершаются силою Божественною не иначе, как по предварительному откровению; например, неисцелимо больному в видении показывается, что он может исцелиться при известной иконе или при святых мощах в таком месте, о котором он и не слыхал, и эти откровения повторяются не однажды. И вот, по расспросам он узнает о том месте, отправляется туда и, по молитве, действительно исцеляется. Чудеса совершаются по особым, высшим законам силою не неведомою, силою духовною. Это сила веры в Бога и молитвы к Нему, вызывающие силу Божию к совершению чудес.
   Есть такие, которые говорят: «Я не поверю чудесам, если сам своими глазами не увижу чудо или не испытаю его на себе». — Чудес совершается немало и в наши времена. Если бы собрать достовернейшие описания чудес, которые совершились только в настоящем столетии и в одной России, то составились бы целые книги, а гораздо более чудес не описанных. Итак, кто желает увериться в чудесах, пусть разыщет тех лиц, которые живы, над которыми чудеса совершились и описаны, а таких немало, и пусть сам расспросит этих лиц и окружающих их. Впрочем, если бы кто стал усердно просить Бога об утверждении слабой веры его чудом, то Бог, если то для него необходимо или полезно, явил бы ему знамение Своей силы, как и были тому примеры. Но только такой человек подвергнется большой ответственности, если и после явного откровения Божества будет продолжать греховную жизнь. Господь Иисус Христос совершил много чудес пред жителями городов Капернаума, Вифсаиды и Хоразина, но так как они не уверовали в Него и не исправились, то Он сказал, что Содому и Гоморре отраднее будет на суде, нежели жителям этих городов; теперь уже самого места этих городов найти не могут.
   Итак, мы представили целый ряд доказательств бытия Божия по источникам их: во-первых, доказательства от видимой природы, во-вторых, от духа человеческого и, в-третьих, от непосредственных откровений Божества и от знамений и чудес. Первые два рода доказательств действуют на всех людей постоянно, ибо всегда находятся в нас самих и пред нашими глазами, и одни они сами по себе настолько сильны, что на основании их одних неверующий в Бога явится безответным на суде, как говорит слово Божие (Рим. 1:20). Это показывают и примеры тех образованных людей, которые довольствуются одними этими доказательствами.
   Непосредственные же откровения божественные, и знамения, и чудеса бывают не пред всеми, по планам мудрости божественной, но сказания о весьма многих из них имеют признаки полной достоверности, так что безответны будут и те, которые не верят этим сказаниям, ибо книги, в которых говорится о божественных откровениях и чудесах, написаны очевидцами или со слов очевидцев. Многие из чудес совершились пред многими свидетелями, обследованы целыми комиссиями; многие исцеления совершились над людьми образованными, которые сами подробно описали их и утверждают, что эти исцеления совершились только волею божественною; о многих исцелениях засвидетельствовано опытными врачами, что они не могли иначе произойти, как по сверхъестественной силе Божией.
   Доказательства бытия Божия от непосредственных божественных откровений отличаются большею определенностью, силою и решительностью, нежели доказательства от видимой природы и духа человеческого; они говорят ясно не только о том, что Бог есть, но и о том, что Он Сам непосредственно управляет вселенною и чего Он именно желает от нас для угождения Ему. Все же вообще доказательства бытия Божия, взаимно восполняя друг друга, сообщают друг другу неотразимую силу и несомненность.
   Итак, есть Бог, есть существо высочайшее, всеведущее, премудрое, всемогущее, всесвятое, всеблагое и правосудное, создавшее мир и управляющее им, и мы всегда находимся пред очами Его и ходим пред Ним. В древности ходить пред Богом означало то же, что жить благочестиво, помня всегда вездеприсутствие и всеведение Божие. Энох ходил пред Богом и взят дивно на небеса.
   Будем молить Господа, да утвердит Он в нас постоянное памятование о Себе и дарует нам силу исполнять святую волю Его во все дни нашей жизни на земле, как она исполняется на небесах. Аминь.
    (Сергий, архиеп. Владимирский и Суздальский, доктор богосл. Бесед, об основн. истин, св. правосл. веры. Изд. 1893 г.)

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).