О новых временах, искушениях и "святой простоте"

Новые времена

 Давно уже доходили до меня слухи, что в родном моем городке церковь открыта. И много лестного об этой церкви говорят — что, мол, и красна, и удобна, и служба в ней благолепная. Я жил в этом городе, учился в школе, что рядом с церковью и хорошо помню ее, голубушку, когда в ней еще склад продуктовый размещался, да березка на колокольне росла. Нынешним Великим постом сподобил меня Господь побывать в моем городке — и я порадовал себя приобщением Святых Тайн в гостях у нашей "Казанской Богородицы".

Что вам скажу? Церковь хороша. Красавица. И снаружи, и внутри — хороша! Стройная, просторная и, как ни удивительно, с годами я стал это ощущать, — намеленная. Батюшка благообразен, хоть и молод, а служит с чувством. И хор — невелик, но чистенько поют, грамотно — молиться не мешают. Одно только смущало... И хор пел, и псаломщик вычитывал, и диакон призывал: “Миром Господу помолимся”, и священник возглашал: “Мир всем”... А всех-то мирян, можно сказать, был только я. Были, правда, старушки — одна у подсвечника, другая у кануна... Заходили несколько раз посетители, но по тому, как они озирались по сторонам и неловко ставили свечи, видно было, что не на службу они пришли, а что-нибудь выпросить у Боженьки.

Служба кончилась. Выслушал я благодарственные молитвы — так проникновенно прочел их псаломщик, как в городских соборах не слыхивал. Потянуло меня к старушке, что ухаживала за подсвечником, да поглядывала на меня…

— Здравствуй, матушка, — подошел к ней.

— Здравствуй, батюшка, — ковыряла она спицей в подсвечнике не глядя в мою сторону, видимо, уже изучила меня.

— Храм у вас хороший... И служба благолепная. — Да уж... — пожала плечами.

— И хор... И батюшка... Прихожан маловато...

— Сколько есть.

— Пятница Великопостная, а народу не очень... Жаль...

— Народ работает, — совсем отвернулась от меня.

— А бабушки?

— Бабушки в очередях и с внуками.

— Все, что ли? Городок-то не малый. Может, не знают, что церковь открыли?

— Эк, хватил! Третий год церковь работает — и не знают?! Знают!

— Так, что они, против церкви?

— Почему против церкви? Все за церковь. Когда хлопотали за нее, матушку (начальники собирались музей с танцами в ней сделать), все были за церковь. Людей никак тысячу подписалось. Первый год, как открыли, в день по сотни человек крещение принимали, и младенцы, и старики. Теперь поутихли... На праздники много приходит... Из поселков... По воскресеньям собираются... С санаториев отдыхающие...

— А свои что ж? Ну, та тысяча, что подписывалась за церковь?

— А чего? Пускай, говорят, стоит. Пригодится. Есть не просит.

— Так уж и не просит?.. Я вон смотрю и дверь бы вам входную поновей поставить... Да и пол бы подремонтировать...

— Да, дырок еще много. Алтари еще доделывать. Колокол бы несолиднее где достать. Да куда там с нашими! — даже тряпкой махнула в сердцах. — Не столько нищие, сколько жадные. До революции каждая семья десятину в церковь жертвовала. За то Господь и давал им все. А теперь с этой икономикой вон до чего докатились. Скоро друг дружку жрать будут.

Да, жизнь тяжелая пошла. Самое бы время вокруг Христа объединиться. Сейчас уж каждый, наверное, должен это понять.

— Оно-то верно, батюшка, только нашим-то невдомек, что это Господь им, баранам, ниспослал и пастуха и пастбище к самому их носу. Они думают, что своими бумажками с подписями отняли у коммунистов церковь. Писали двадцать лет, могли еще двести писать, если б Господь не соблаговолил ее дать. Так не для мебели же дал-то, а для дела. Это же промысел Его. Как в революцию отобрал для дела, так и сейчас дал для дела. Хотите без Бога жить и друг друга давить — не надо вам церковь. Хотите людьми быть и в любви жить — вот вам церковь. И что? Да ничего. За два года все наши бабки перегрызлись между собой вдребезги. Вот и ездят от собственной-то благодати кто в Шувалово, кто в Лисий нос, а самые ядовитые — аж в Питер. Век не забуду, как одна из наших богомолок в Прощеное воскресение... Это в такой день, когда самого беса положено прощать!.. Аж вся трясется стоит, красная... Того гляди, лопнет от злости. “Тебя не прощу, — кричит, — никогда не прощу!” Это нашей же прихожанке! Это в Прощеное воскресение! Господи! Уж какую такую обиду та ей нанесла?..

— Сказали бы батюшке, чтоб он ее просветил. 

— Да что им батюшка! Они и в батюшке такого наотыщут. Ведь им и батюшку каждой по ее вкусу подавай. Где им Христа в батюшке видеть. Для них он и на улице, и со Святыми дарами в руках — все соседский мальчишка. Батюшки-то у нас молодые. Ох! Горе мое, горе! — вздохнула мать и усердней стала тереть подсвечник. — Когда образумится народ? — помолчав, продолжала. — Самое обидное, когда выйдешь со службы вечером из пустого храма... На сердце тихо, благостно, а мысли-то одолевают... Думаешь: а где же люди-то?.. Вымерли, что ли, все? Идешь мимо наших девятиэтажных домов — во всех окнах свет, и за каждым окошком семьи, люди... И думаешь: за что же, милые, так вы себя скрадываете? Неужто в телевизор-то в этот не нагляделись? Неужто уж так и нету у вас часу времени два шага дойти и вздохнуть жизнью вечной? Как же убили людей-то наших! Горе, горе! А с этой голодовкой еще больше убьют. Ведь раньше как? Беда какая — все вместе соберутся в церковь, помолятся—и миловал Господь. Теперь-то беда, может, самая страшная — страна смердит, как Лазарь четверодневный, — не соберутся. Соберутся, только не на молитву. В очередь за маслом. А там что? Обида и злоба. На митинги... И там обида и злоба.

— Да, обидно за державу...

— Чего-то я разболталась... — сказала старушка и посмотрела на меня подозрительно. — А чего это ты все выведываешь у меня? Может, ты какой чекист? Не мешайся-ка ты, отец. Ступай себе с Богом. Ходят тут всякие с расспросами... — и пошла к другому подсвечнику, на котором свеча сгорела уже почти до конца.

Я вышел из церкви. День был по-весеннему теплый, хоть солнце и еле пробивалось сквозь серую пелену облаков. Выпавший за ночь снежок белизной слепил глаза. Дошел до автобусной остановки, сел на скамейку, вытянул уставшие ноги.

Автобус не спешил. Я отдыхал. Через дорогу ребятишки-школьники баловались снежками — весело расстреливали скульптуру Ленина с протянутой рукой. По тому, как они реагировали на результаты попаданий, видно было, что цель их была поразить две позиции: либо лицо, либо ниже пояса. Попробовали бы мы тогда, вот так среди бела дня... Вспомнил, что при нас тогда на этом постаменте сначала Сталин стоял. Тихо заменили, без шума. Сейчас, видимо, тоже не хотят шума. А может, уже всем все равно, кто тут стоит. А кого ставить? Пустой постамент — тоже глупо... Так хоть ребятишкам забава. Один проворный уже залез на постамент, стоит меж ног Ильича и ручкой так же, как он делает.

Подошел автобус, и я поехал. Народу полно. У магазина почти все вышли и снова набились битком — на следующей остановке тоже магазин. Я думал о матушке, о ее печали по отсутствию церковности у обитателей городка. Я был с нею солидарен. Но как сказать этому сообществу одиноких озабоченных людей, успокоившихся, привыкших жить без Бога: “Братья и сестры, найдите часочек так же тесно постоять в храме. Ведь ваши тогда заботы отступят”.

Нет, не о выгоде надо сейчас говорить, не бежать всем в церковь, для того, чтобы прибавили получку или повезло достать по дешевке килограмм сахарного песку?.. Сейчас самое время пойматься на этот древний крючок. Весь недавний всплеск “веры в Бога” на волне выгоды прокатился. Повальное крещение с разрешения коммунистической партии еще тогда меня в уныние приводило. Помню, сосед мой, большой “деятель” и редчайший проходимец, подкатился ко мне, сияя от радости и потирая ручки:

— Старик! Я тоже сходил и окрестился! К Николе. Двадцать пять рублей.

— Зачем? — вырвалось у меня.

— Что — зачем?! — буравил меня взглядом, не понимая моего скучного вида. — Что — зачем? Сам-то ты крещеный!

— Я-то дурак.

— Ну, ты даешь! — вроде как обиделся, отошел, так и не ответив “зачем”.

Собственно, я и не ждал ответа. И без ответа было ясно — по дешевке человек застраховал себе райскую жизнь — прекрасный вариант! А я еще спрашиваю, зачем. Чутье делового человека подсказало ему: нельзя упускать шанс — сейчас время такое.

Время, действительно, сейчас особое — свобода. Не ходишь ты в церковь — тебе не ставят на вид, как бывало в старину; посещаешь церковь — и не заводят на тебя досье, как было до недавнего времени. Хочешь — иди, не хочешь — не иди. Казалось бы, время благоприятное. Не надо опасаться, что у священника под рясой погоны. И после исповеди тебя уже не вызовут в отдел кадров. И при выходе из храма за тобой уже не пришлют “воронок” (говорю так по личному опыту).

Свободная, святая, стоит Церковь Православная. Двери открыты для всех — заходи, душу очищай, благодатью насыщайся, к жизни вечной приобщайся. Как говорят Господь: “Кто жаждет, иди ко Мне и пей”. А жаждущих жизни вечной чего-то и не ахти. Не до вечной, земную не устроить, концы с концами не связать. Времена такие, что того и гляди — с протянутой рукой пойдешь.

Да, ловко работает сатана! Мало того, что Россию довел до шока... Семьдесят лет лелеяла, кормила, любила, боготворила, все сокровища, все силы отдала, а кумир оказался негодяем — обманул, обобрал и исчез, как привидение. Выскочили какие-то спасители, и те оказались жуликами. И никому теперь уже народ не верит. Казалось бы, и бежать ему в Церковь родную, ведь убедился же на самом себе в истине слов святого псалмопевца — "Не надейтеся на князи и сыны человеческия, — в них же несть спасения". Так здесь же сатана развернул такую апостольскую деятельность! Выпустил на Русь такую тучу учителей, просветителей, проповедников и прочих лихих говорунов... И все за Бога, все за веру, только мимо Церкви, мимо Православия.

Не мне указывать, что делать церковным иерархам. Они пастыри, и их забота, как сохранить и приумножить стадо Христово. Я говорю, что на нас, простых христиан, время наложило ношу — святое бремя апостольства. Если Господь дал Церкви свободу, значит, пришла пора вылезать из катакомб, значит, пора посмотреть чуть повыше личного спасения, пора оглядеться по сторонам и увидеть, как говорит Христос, что нивы созрели, жатвы много, а делателей мало, и не только молиться Господину жатвы, чтобы выслал делателей на жатву свою, но и самому как-то расшевеливаться. И даже не от того, что “если кто обратит грешника от ложного пути, — как говорит апостол Иаков, — тот спасет душу свою от смерти, и покроет множество грехов”; и даже не от обиды, что сатана крадет из-под носа братьев и сестер. Его “апостольское” рвение для нас — звонок, показатель, что мы уже опаздываем. Бесы всегда быстрее нас узнают волю Божию. Как в Евангелии написано: народ еще только дивился учению Христа, а бес уже кричал: “Оставь, что Тебе до нас! Иисус Назарянин! Ты пришел погубить нас! Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий”.

Суть в том, что нет нам поодиночке спасения. Личное спасение для христианина — полдела, а может, и того меньше. Святые отцы говорят, что Божие назначение человека — всю вселенную привести к Богу, но как же мы приведем к Богу вселенную, если кто-то из наших братьев в лапах у беса останется? Вы задумывались, почему две тысячи лет Богородица, да и, собственно, все святые нянькаются с земным человечеством, а не сидят себе тихенько на Небе в покое и райском блаженстве? Скажете, что они — сама любовь и милосердие. Это все понятно. Я об их озабоченности. Не могут они спокойно блаженствовать, пока мы с вами в беде. Человечество — один вселенский организм, одно миллиардноклеточное животное, и разорванное на святую и грешную части, жить вечно не может.

Уезжал я из родного городка с невеселой думой. Хотя вроде бы и порадовался за городок, который церковью освятился, и себя порадовал принятием Христовой благодати.

В голове тяжело ворочался один и тот же евангельский вопрос: “Кто отвалит нам камень от дверей гроба?” (Мк. 16, 3), кто пробудит это заколдованное царство?

Искушения

— Ленечка! Куда пропал? — натолкнулся я у вокзала на одного из наших прихожан.

В год освобождения Церкви, когда все кинулись в Православие, он, уже великовозрастный, седовласый, принял таинство Крещения и особо усердно стал посещать церковь, даже пел в хоре.

— Да вот, зубы вставляю... — прошепелявил он, смущенно улыбаясь действительно редкими зубами.

— А чего храм-то забыл? — я мог себе позволить этот вопрос в лоб — в свое время он был откровенен со мною, делился мыслями о вере, брал у меня книги, выписывал интересные мысли в тетрадь.

— Да, нет... Зайду обязательно... Вот, справлюсь... А вообще-то, хочу тебе сказать... — он замялся и помрачнел. — Чего-то не получается у меня. Старый я петь в хоре.

— Да Бог с ним, с хором. Хоть причастился бы, постоял, подышал...

— Собственно, я про это... про стояние, причащение...

— Не понял.

— Не получается чего-то. Постоять-то можно, да потом у меня все как-то...

— То есть? — выжимал я из него.

— Я люблю в церкви... Хорошо. Настолько хорошо, что плакать хочется. Кажется, век бы стоял. А вот потом... Потом, какая-то... Ты знаешь, я не считаю себя за кого-то... Я нормальный человек. Но у меня все стало портиться. Вроде бы, после церкви все должно быть хорошо — все-таки к Богу сходил, прикоснулся чего-то такого чистого... А у меня все наоборот. Почему-то прихожу домой, и все не так. То есть, каждый раз плохо как-то. Жена стала замечать. Она у меня неверующая, но хорошая. Она говорит: “Ты как в церковь свою сходишь, пока скандал не устроишь — не успокоишься”. Да не только дома... Автобусы ломаются, пьяные пристают, начальство набрасывается... Однажды чуть током не убило. Сплошные несчастья...

— А как в церковь идти?

— Не понял.

— Это ты говоришь — когда из церкви домой приходишь. А я спрашиваю — когда, наоборот, из дома в церковь идешь?

— Здесь хорошо! — и даже расплылся блаженно, загорелся. — Знаешь? Тоже заметил. Если наметил — с утра в церковь — просыпаюсь без будильника, ровно в семь. Как кто-то сон с меня снимает — ни в одном гла-

зу. Будильник ставлю, но он мне не нужен. И все так ловко! Не знаю... — снова завял он. — Конечно, в церковь ходить надо... Я приду... Так, постоять... Конечно, петь я уже не буду. Куда мне. У вас там девочки хорошо поют. Вот зубы сделаю...

Подошла электричка, и Леня уехал. Это было летом. Потом была зима, и было еще лето, а Леню я так больше и не видел.

Простенькая история. Вроде бы и не стоило о ней вспоминать. То, что мода на Православие прошла и тысячи кинувшихся в Церковь в великий год “перестройки” давно уже вернулись на “пути своя”, меня уже не гнетет. От судьбы не уйдешь. Князь мира сего действительно крепко поработал над умерщвлением души Российской. И однако же — сказать, что добившись своего, он теперь спокойно почивает на лаврах — это здорово надо обмануться. Вот уж поистине вековечный враг человека. И как широка и многообразна его методика по содержанию и сбережению человека в своем лагере смерти. Если Леню он заставил бросить Церковь способом наказаний и угроз, то другого моего знакомого он обработал совершенно противоположным методом.

— Старик! — подошел ко мне на остановке Витюша, шофер продбазы. — Старик, у меня к тебе разговор. — Отошли мы с ним в сторонку от людей. — Ты понимаешь... Посоветуй, что мне делать. — Он оглянулся по сторонам. — Понимаешь, тут меня одолели. Как ложусь спать, они начинают по мне бегать. И такая гадость, чуть одеяло с меня не сбрасывают.

— Ты про кого? — по его встревоженному лицу я понял, что он не шутит.

— Хрен его знает... — попытался пожать плечами. — Черти, наверное... Каждую ночь. Я уже свет не выключаю, сплю с открытыми глазами. Да какое там сплю. Неделю уже не сплю. За рулем сплю. Того и гляди в аварию вляпаюсь. Что делать, блин?..

Он знал, что я служу в Церкви, и явно ждал от меня помощи, хотя и пытался делать какую-то улыбку.

— Плохо дело... — думал я. — Что ему сказать? — А может, ты перебрал? Знаешь, бывает, после хорошего возлияния...

— Да нет. Я вообще бросил. Ни грамма. Представляешь, если я после такой ночки выпью, я же вообще размажусь по дороге.

— Есть выход, — нашелся я. — Завтра у нас служба. Приходи, причастись. Я думаю, они отстанут.

— А это как?

— Ты крещеный?

— Крещеный.

— Не ешь ничего с утра. Крестик одень.

— Я ношу, — и он принялся расстегивать рубашку.

Я объяснил ему вкратце суть таинства Причастия, во сколько придти на исповедь. Витюша поблагодарил меня и, повеселевший, ушел, повторяя, “значит, завтра полдесятого”.

Утром я нет-нет да поглядывал на прихожан, пытаясь увидеть моего Витюшу, но не увидел. Потом несколько дней вспоминал о нем. Потом, разумеется, забыл. И вдруг, встречаемся, как говорится, носом к носу.

— Ну, что же ты, брат? Я тебя ждал, даже с батюшкой поговорил насчет твоей истории, а ты...

— А все.

— Что — все?

— Нету. Убежали. Я в ту лее ночь спал, как убитый. Ни одна зараза не явилась. И вообще, как рукой сняло! — сиял он счастливый, улыбаясь во весь рот. — Теперь все. Только лягу, сразу сплю, как убитый.

Так что “они” — большие мастера сделать человека счастливым. А ведь Витюша только собирался пойти в Церковь. Он только подумал, что надо бы, как тут же ему обеспечен был покой и прекрасный оздоровительный сон. “А то еще и вправду, балбес, в Церковь попрется”.

Трудно, братцы, трудно до Церкви дойти, даже если она через дорогу от вашего дома. Раз в неделю встать утром и без завтрака простоять столбом два бесконечно длинных часа, потерять драгоценное время из нашей наполненной великими делами жизни могут только люди особенные, не от мира сего. Но даже эти избранные, а точнее, именно эти-то избранные и находятся под особым надзором у комиссаров князя мира сего.

Тот, кто пытался приобщить себя к жизни Церкви, сталкивался с проблемой посещения служб и должен был заметить, что порой посещение храма не проходило для него даром. То есть, бывает, неделями ходит человек нормальный, в день же церковного праздника, случается, на него, как говорят в народе, “черти верхом садятся”. А если праздник двунадесятый или особо чтимого святого, да если при этом ты еще и причастился Тела и Крови Христовой, то уж здесь держи ухо востро...

Теоретически все здесь понятно. Человек, исполненный благодати, в изобилии изливавшейся на него во время церковной службы — слишком лакомый кусочек для духов злобы. Мало того, что они, поражают его ядом собственных его страстей, они, им, несчастным, издеваются над Христом, его Благодетелем; они ставят неопытного человека в положение соучастника их антихристова праздничного торжества, их бесовской вакханалии. Это теоретически.

А вот практика. Так сказать, личный опыт. Хотя, честно, рука писать не поднимается — настолько все скверно! Лучше бы все забыть, тем более, что Рождество уже прошло. События текущих дней припорошили Рождественскую драму... Но вот, Промысел своими откровениями нет-нет да и возвращает меня к этому дню — видимо, велит сделать зарубки на носу.

Рождество Христово! Что может быть светлее, радостнее этого праздника?! Так оно было и на этот раз. В храме, на службе. Но не дома, где ожидала меня супруга и праздничный стол. Что сказать? Застолье в наших домах у всех одинаковое. Слава Богу, есть пока, что поесть и что выпить. То ли от съеденного, то ли от выпитого, а может, от усталости. . . (замечаете, как автор пятится в кусты?). Одним словом, великое торжество окончилось величайшим скандалом. Спроси сейчас, кто начал и с чего начали — я и не вспомню, да и незачем. Короче: все, что и было во мне человеческого, не говоря уже о благодатном, — все было сведено до нуля. Утром, проснувшись, от стыда страшно было глаза открывать, на душе мрак, тоска, впору провалиться вместе с кроватью в подвал — трагедия. Но поскольку за время семейного жития трагедия эта была не первой, со скрипом и скрежетом жизнь тронулась и поехала по прежней колее, день за днем, раны залатались, замазались... Так мне казалось, пока не приехал на одну из своих работ.

- — Батеньки! — охнул я, увидев во дворе наш “пикапчик”. Вместо белого — коричневый, без стекол. Колеса спущены в лепешку... Одни номера новенькие. Сунул голову внутрь — воняет гарью, все ржаво-горелое, даже мотор сухой, прожаренный. Вот это фокус! Вошел к шоферам.

— Когда же вы успели “пикапчик” наш так ухайдакать, братцы?

Братцы серьезно смотрят на меня, молчат...

— Игорь сгорел, — сказал кто-то из них.

На ночь, слова худого не говоря, он выложил из карманов деньги, документы, права от машины, вышел из дома, взял канистру бензина, сел в “пикап”, отъехал недалече, лег в кузове на скамейку и поджегся — так рассказали мне ребята.

— А когда? — спросил я.

— В Рождество.

Почему-то я сразу стал примерять вину в его идиотской выходке на себя. Но вряд ли дело дошло бы у меня до бумаги и пера, не встреть я сегодня, через десять дней после Рождества, старого приятеля.

Человек он верующий, похаживает в храм, одинокий, хотя есть и жена и дети, но любит отшельничество, скорее, бродяжничество. Вечно попадает в дурацкие истории. Я скучно слушал его рассказ о недавних злоключениях, где его били несколько мужичков, особенно один, бросившийся на него как “тигра” за то, что наш герой встал на защиту Христа.

— Он мне говорит: “Хлюпик ваш Христос!” А я говорю: “Что-о-о?!” И он как тигра бросился на меня. Здоровый! Подмял меня под себя!..

Сильная косноязычность и перегар не позволяли мне понять, каким образом он защищал Христа, но чем-то желтым замазанный синяк под глазом и подсохшая ссадина на лице убеждали, что баталия имела место в реальности. Не знаю, зачем я спросил:

— А когда это происходило?

— Да в Рождество!..

Значит, и здесь бушевал бес. Значит, и здесь моя вина... Нет, не шизофрения меня мучает, а просто фраза: “вы соль земли... если соль потеряет силу”, отнимется и сила, удерживающая мир от катастрофы”.

Святая простота

Поистине, умом Россию не понять! Как наивно я ошибался, когда на воскресных службах, да и на иных церковных торжествах, глядя на редко стоявших знакомых прихожан нашей просторной церкви, вынашивал мрачную мысль — “вымерла Русь православная”!

Вот она! ЖИВАЯ! Заполнила церковь. Считай, весь город и прилегающие поселки. Стоит люд православный и даже в церковь не вмещается. Стоит на улице, культурно, в очереди, с авоськами, с банками, с бутылками из-под водки. Стоит за Святой Водой.

Кое-кто норовит занять еще одну очередь — из золоченой Чаши батюшка ложечкой подает Святое Причастие. Хорошо, что у нашего священника особое чутье.

— Вы исповедовались? — нет-нет да и спросит он у подходящих к Чаше.

— Да. Исповедалась.

— Когда?

— Недавно, — попадается дама пенсионного возраста.

Батюшка замирает:

— Сегодня священник исповедовал с полдесятого. Вы у него исповедовались?

— У него — нет, — ее неумело подкрашенное косметикой лицо сельского труженика благочестиво-вдохновенно. — Я с утра ничего не ела!

О, горе! И жалко тетеньку. В кои-то веки вырвалась на праздник, а батюшка капризничает! Священник сухо, кивком головы указывает ей в сторону:

— Отойдите и постойте. — И выпытывает признание в исповеди уже у следующей.

А тетенька, прихватив с полу свою торбу с посудой, отодвигается, в смущении стараясь сохранить елейность на лице, и замирает в ожидании. Похоже, ничего не поняла!

Но основную массу прихожан мало интересует и совершающаяся Литургия и золоченая Чаша с Телом и Кровью Христа — внимание народа сосредоточено на большом оцинкованном баке, что стоит в углу, отгороженный деревянными рейками от основной части церкви, народ ждет Великого освящения воды.

Совершено и водосвятие. Настоятель кропит близстоящий к нему народ святою водою и отходит от бака. Укладывая на стулья оградительную рейку, я слегка замешкался, и хорошо, что слегка, потому что стоило мне выскользнуть от налегавших на меня, как рейка уже грохочет по полу, подмяты и два здоровенных парня, нанятые настоятелем для соблюдения благопристойности — с оханьем и звяканием толпа прилипает к баку.

Да! Такому рвению в добыче благодати можно позавидовать, — пошел я собираться домой. Похоже, народ знает некую тайну о Крещенской воде, которая для нас, служителей, закрыта, — одеваясь, прислушивался я к голосу народа, гудевшего, как пчелы в потревоженном улье.

— Ну что, матушка, поздравить можно? — уже на автобусной остановке заговариваю я с одной из добытчиц. Она, распаренная и счастливая, поставив сумку с бутылками меж ног, приводила в порядок свой гардероб.

— Ой, слава Богу! — блаженно улыбается. — Я встала, еще церковь была закрыта.

— И что ты будешь делать с таким запасом? — киваю на ее солидную торбу.

— Соседи просили. Петровна ходить не может... Ей надо — болящая. Виктор Николаевич просил. Ему неудобно... Он в суде работает. Стесняется. — (Ишь ты! Оказывается, в наше время еще и тайные христиане есть.) — Так что мне самой немного и достанется.

— И что ты будешь со своей делать?

— Углы окроплю... А то нечистой силы сколько завелось... Сейчас вон она как разошлась. Заболит что или кто сглазит — пить надо, можно и примачивать...

— А грехи она снимает?

— А то как же! И грехи снимает, и освящает. Святая она. Иорданская, — втолковывала она мне, темному.

— Значит, не надо и в церковь на исповедь ходить... Глотнул пару глотков — и чист.

— А чего толкаться там целые дни — у батюшек время отнимать. И потом, какие теперь мои грехи? Так... Один мусор.

— Выходит, ты и не причащаешься. А ведь Христос сказал: кто не будет есть Моего Тела и пить Моей Крови, тот не наследует Царства Небесного.

— Да что бедного Христа мучить. Ему и так за нас досталось. И я еще Кровь Его пить буду. Я уж Святой водички...

!!! Такого рода смирения я и в "Житиях" не встречал. Однако остановиться уже не в силах:

— Значит, зря Христос на крест восходил. Окунулся бы в Иордане, да и полетел бы Себе преспокойно на Небо — коли для спасения нашего одной Святой Воды достаточно... Тогда и попов разогнать надо. Оставить одного. В Крещение водопровод освятит — ив очереди давиться не надо. Открыл на кухне крантик — пей, хоть залейся! Хочешь — ванну принимай!..

Женщина, тревожно метнув в меня недобрым взглядом, поднимает сумку и отходит, прикрываясь спиною старого демисезонного пальтишка.

И действительно, чего пристал к человеку?! Ну не хотят люди есть со стола — крошки с полу вкуснее.

Богородица

Прошло Успение, прошло Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, прошел и Покров, время, когда Церковь собирает своих чад под Покров Божией Матери для того, чтобы надвигающийся долгий холод Русской зимы не остудил их души. О праздниках этих священники рассказывали в проповедях с амвона, прочитать можно о них и в “Житиях Святых”, мы же поговорим об имени, которым наделила Православная Церковь Пресвятую Деву.

Богородица. Человек, родивший Бога. Что это? Безумие религиозного фанатизма или истина, непостижимая для человеческого сознания? Может ли человек, творение Божие, родить Самого Творца? Кто видел, чтобы подкова родила кузнеца, или горшок сотворил горшечника? Или в имени “Богородица” выразилось извечное угодничество человека пред великими мира сего, и Пресвятая Дева Мария есть очередной кумир в ряду “родителей”, “отцов” и прочих “благодетелей народов”, тем более, что Она действительно родила Иисуса, а Он в мире христианском признается Богом. Нет, не просто строился догмат о Пресвятой Владычице нашей и Приснодеве Марии. Да и по сей день в Церкви Христовой исповедание Пресвятой Девы не однозначно.

Несомненная близость к Сыну Божию, с одной стороны, и скудость письменных сведений о жизни Богородицы, с другой стороны (в Священном Писании Деве Марии уделено так мало внимания, что Ее роль в жизни Церкви действительно может показаться незначительной), явились почвой, породившей две крайности в исповедании Девы Марии.

Одна крайность, стараниями архиепископа Константинопольского Нестория признанная общецерковным учением (V век), низвела Пресвятую Деву в простую, обыкновенную женщину. Учение это исключало за Девой Марией имя Богородица, так как не Бога Она родила — утверждало несторианство, — а родила естественным путем нормального, как и все люди, человека со всеми человеческими страстями и недостатками, который аскетическими подвигами и своей праведностью удостоился со временем быть усыновленным Богом.

В другую крайность, противоположную несторианству, впал католицизм. Опять же, за отсутствием достаточной полноты биографических сведений о Деве Марии, наши братья католики досочинили недостающие анкетные данные. От сильного ли уважения к Богородице или от боязни оказаться в глазах Родительницы Бога недостаточно к Ней почтительными, а может быть, просто, чтобы стерилизовать, очистить для Бога лоно воплощения Его Сына в человечество, католики оказали Деве Марии честь быть непорочно зачатой. Праведная Анна, мать Девы, зачинает Марию таким же чудесным образом, каким впоследствии Мария зачинает Иисуса — от Духа Святого. Праведный Иоаким, отец Девы, низводится католиками в Ее отчима.

Но беда не в том, что благодетельствующие мудрецы Западной Церкви лишили Иоакима родительских обязанностей, а в том, что желая преосвятить Святыню и преобожить Божество, они и первое омрачили, и второе уничижили.

Преосвящая Деву Марию догматом о непорочности Ее зачатия, католики не только выразили недоверие Ее личной святости, они всему остальному человечеству отказали в надежде на соединение с Богом. Из догмата каждому становится ясно, что стяжание Духа Святого — привилегия лишь непорочно зачатых, так что прочему люду нечего особо и хлопотать о богообщении.

Но Бог с ним, с человеком — может быть, со временем и научится наш женский пол в деле продолжения рода обходиться без мужской помощи...

Стерилизуя непорочностью зачатия Родительницу Иисуса, католики не только лишили Бога присущего Ему всесилия, они уничтожили и Его замысел о спасении рода человеческого. По католической догме получается, что для спасения рода человеческого Отец Небесный не Сына своего воплощает в человека, а воплощает Свою Дочку. А потом, уже когда Дочка дорастает до способности родить, воплощает Сына. И здесь уже, видимо, всем надо забыть о Пресвятой Троице, которую исповедует Христова Церковь, и признать Пресвятую Четверицу — Отца, Сына, Дочь и Духа Святого. Тогда и всю Христианскую историю придется передвигать с Благовещения на несколько лет назад, к зачатию Самой Марии, а Богородицей уже надо называть ее мать — праведную Анну, как родительницу воплотившейся на земле для спасения рода нашего Богини Марии. Однако непонятно, почему католики до сих пор считают себя христианами? Ведь с принятием догмата о непорочном зачатии Девы Марии они должны были называться “правоверными марианами”. Но оставим в стороне ересь католическую и ересь несторианскую. Поговорим лучше о православном исповедании Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии.

"Можно задать вопрос, — говорит святитель Димитрий Ростовский (XVII век), — почему Сын Божий после грехопадения Адама так долго медлил сойти на Землю и воплотиться, чтобы спасти падшее человечество. Но до половины шестого тысячелетия после греха Адама не находилось на Земле Девы, чистой не только телом, но и духом. Была только Одна такая, единственная по Своей чистоте духовной и телесной достойная стать храмом Духа Святого". Все развитие Ветхого Завета с его последовательными избраниями — избранием Ноя, избранием Авраама, избранием народа Израильского, избранием дома Давидова; с его законом, охранявшим чистоту народа Божия, с благословением избранного потомства, вся эта священная история есть прежде всего предуготовление Той, Которая должна была “взаимодать” Свою человеческую природу, дабы осуществилась тайна воплощения. Святитель Григорий Палама объясняет чистоту Пресвятой Девы последовательными очищениями, имевшими место в естестве Ее предков, так же как и в Ее собственном естестве с момента Ее зачатия. В деле Бога по спасению человечества от смерти нужен был человек, и не какого-то особого, сверхъестественного происхождения, ни полу ангел, ни тем более полубог, а человек, как по материнской, так и по отцовской линии принадлежащий всему роду человеческому, человек, в котором заключалась бы полнота человечности. В лице Девы Марии все человечество должно было дать свое согласие на соработничество с Богом в деле своего освобождения от смерти. Ответ архангелу — “Се, раба Господня; да будет Мне по слову твоему”, — от дня Благовещения заложен в генофонде всякого человека любого пола.

Поэтому Православная Церковь свой календарный год и начинает праздником Рождества Пресвятой Богородицы, а заканчивает его Успением. Такая расстановка церковных торжеств знаменует идеал начала и конца земной жизни христианина. Всякий, от начала предавший себя на волю Божию, в конце жизни обретает не смерть, а успение и восхождение в Царство Божие. Обоснована при этом в Церкви и сохраняющаяся тайна земной жизни Богородицы. Неведомы миру Ее подвиги и характер борьбы с сатаной, дабы открытые всем не стали они предметом подражания, а с тем и помехой во взятии и несении каждым из нас своего собственного креста.

Высшая святость Богородицы (Пресвятая) открылась миру после Ее земного бытия. Так же, как и Христос, на третий день после успения Она является апостолам и произносит: “Радуйтесь! Я с вами во все дни”. И история Церкви вот уже два тысячелетия свидетельствует о неложности Ее заверения. Неизмерима Ее благодатная помощь, как отдельным людям, так и целым народам. Бессчетно Она являет Себя, и не только в Своем обоженном теле, но и в чудотворных иконах, в названии которых открывается и смысл пребывания Ее в Церкви. “Нечаянная радость”, “Всех скорбящих Радость”, “Скоропослушница” — иконы Божией Матери, глубоко чтимые в Русской Церкви.

Всякого, входящего в жизнь Русского Православия, удивляет множество икон, праздников и служб, посвященных Богородице. Может показаться, что у русских тоже происходит подмена Основателя религии Его Матерью. Богородица действительно ближе всех ко Христу. Она выше ангельских сил (“Честнейшая херувим и славнейшая без сравнения серафим”). Ее величают “Владычицей”. Но мы думаем, не в иерархическом Ее положении корень имени Богородица.

Христианская религия исповедует Бога единого в трех Лицах, Коими являются Отец, Сын и Дух Святой. Все Лица, как видим, выражают мужское начало. Отец — ревнитель, строг и суров. Он Сына Своего отдал в жертву за грехи людские. Святой Дух — Царь Небесный, “если кто скажет на Духа Святого (худое слово), не простится ему ни в сем веке, ни в будущем” (Мф. 12, 32). Сын — Учитель. Человеку, по природе его, не достает в Боге столь привычного в жизни материнского начала. “Будьте как дети”, — сказано нам Христом. Но ведь ребенку всегда роднее мать, нежели отец или учитель.

Богородица, как самое близкое к Богу Лицо, восполняет душевную жизнь верующего. Она — область нашего сердца. Без Богородицы тяжко человеку. В одном Христе душа сохнет. Во Христе человек выходит на уровень мысли, поле деятельности которой вечное сомнение, борьба “за” и “против”. А это война. И Церковь испытала на себе эту трагическую сторону своей жизни. Что греха таить — за утверждение Христологических догматов верующие немало пролили крови своих же братьев христиан. Богородица — сердце, болящее за всех, согревает любовью и тех, кто ничего не смыслит в вечных истинах.

И сугубое почитание Богородицы миром Православным — не обоготворение Пресвятой, не измена Христу. В обращении к Ней заключена вера в беспредельность человеческого. Христос, как бы ни был нам близок, но Он Богочеловек, Богородица же — человек. А следовательно, по самой природе Ей понятна вся наша человеческая немощь, наша психика со всеми ее вывертами и каверзами. В сонме Богов, среди лиц, пугающих своим Небесным Царственным величием, Она — “наш человек” в прямом смысле этого выражения. А русский человек по натуре своей не любит обращаться к царям. Он и в контору какую придет по делу судьбы своей и все равно не полезет, как некоторые, с ходу к начальству, а найдет какого-нибудь подобного себе замухрышку-чиновника или просто гардеробщика, и станет ему изъяснять суть беды своей. И, право, не от того, что он боится начальников или слишком горд своим нищим происхождением, а просто начальники для него — это не его мир, чуждый, как инопланетяне. Здесь душа русская.

Для россиянина, существа, взращенного на энергии сердца Земли (если уподобить нашу Землю живому существу то мы уверены, что Россия есть участок, подобный сердцу этого живого организма), ближе всех, роднее, ощутимее материнское сердце Богородицы. Заметим, что у западных народов, при всем их возвышении Богородицы в Богини, не поворачивается язык назвать Ее Богородицей. У них она все “Дева” да “Дева”. А русский нутром чует, что не только рождением Христа дорога ему Богородица... Потому-то так сладостно и звучит в устах православного россиянина “Богородица” , что Она Своей близостью к нему рождает в его душе Бога. 

Пасха Христова

Удивительные пришли дни! Вдруг все вспомнили о Церкви. Хотя, в теперешние времена, может быть, это и неудивительно — о Церкви нам стали говорить так же часто, как во времена прежние рассказывали о передовых рубежах развитого социализма. Так что у нас уже вырабатывается иммунитет, и прямой эфир с амвона мы воспринимаем с той же легкостью, что и репортаж с птицефермы или трансляцию очередного заседания Думы. Но в эти дни мы почему-то сами вспоминаем о Церкви. И даже в те времена, когда для наших властей Церкви как бы и не существовало, в булочных, например, появлялись куличи на прилавках, а в молочных пропадали на время творог и яйца. А в саму Великую ночь улицы близ соборов и церквей вдруг оживлялись, и даже не в лице старушек в белых платочках — старушки еще с вечера, сосредоточенные, прошмыгнув мимо строителей коммунизма, занимали свои позиции в храмах. Молодежь, которой, казалось бы, вообще нет никакого дела до Церкви, вдруг почему-то тянулась порезвиться под ее сводами и, преодолевая милицейские кордоны, компаниями вталкивалась в притвор, нарушая шумом и давкой благолепие службы и молитвенный настрой взрослых. А те, кто сидел дома, готовили праздничный стол. Нетерпеливые уже до полночи успевали разговеться, закусив под стопочку. Да и у властей вдруг пробуждалась особая забота о народе — ради Пасхи чуть ли не до утра запускали телеразвлечения. Какие дивные кинофильмы можно было посмотреть в эту ночь! Так что и во времена победного шествия атеизма в нашей стране этот религиозный праздник чтился.

А если говорить по существу, что же именно будоражит человека в ночь Воскресения Христова? Почему случившееся 2000 лет тому назад для всего мира до сих пор есть событие исключительное? Что произошло тогда в Иерусалиме? Власти приговорили Одного, как теперь называют, диссидента за Его инакомыслие к смерти, хотя и был Он Человек хороший — учил добру, лечил больных, исцелял увечных. Его казнили, пригвоздив ко Кресту, отчего Он и помер. После Его погребения тело Его исчезло из гроба. У Его современников по поводу сего происшествия сложилось два мнения: одни говорили, что Его ученики вытащили тело из гроба и куда-то спрятали, другие говорили, что Он ожил, воскрес.

Что же здесь такого сверхъестественного? То, что убили хорошего человека? Но это же не причина для торжества. Человечество уже столько уничтожило своих лучших представителей, что вспоминать об одном из них, да еще после такого срока давности, даже как-то несолидно по отношению к остальным. То, что Он ожил после смерти? Тоже не причина для всемирного ликования. Человечество знает уже такое количество оживших после реанимации... Прочитать хотя бы книгу доктора Моуди “Жизнь после жизни”, как станет ясно, что и самовоскрешение не повод для вечного ликования.

В чем же дело? Почему Воскресению Христову радуется христианин? Почему несведущего в богословии юнца и его ветреную подругу в Пасху влечет погулять в сторону Церкви? Почему в атеистическом государстве командующие идеологическим фронтом, спасая народ от “опиума”, вынуждены были применять “духовное” оружие из Голливуда? Да потому, что этим мгновенным событием жизни человечества открылось вековечное соединение человека с Богом.

Суть не в том, что когда-то убили человека и он воскрес, а в том, что в убиении Иисуса и Его Воскресении в корне изменилась судьба человека. В ту ночь человек, заложник смерти, стал, вдруг, наследником Жизни. На Голгофе 2000 лет назад распят был не просто человек, а Богочеловек, взявший на Себя во грехе смердящую природу обычного, смертного человека. Но не Бог был умерщвлен мучительной казнью. Убит был Человек, объятый Личностью Бога. Божественная Личность не только оживила человека, но соделала его бессмертным, открыв этим самым для всего рода человеческого дорогу в Жизнь вечную. До Воскресения Христа величайший из праведников, предчувствуя свою скорую кончину, понимал безысходность своего земного существования и обреченно вздыхал: “Сойду к сыну своему, сетуя, во ад”. Воскресение Христово разбойнику, покаявшемуся перед самой своей смертью, "в рай путесотворило еси вход".

Когда мы осознаем истину Христова благовествования, а именно, что при всей нашей людской разделенности, несовместимости, доходящей до враждебности и самоуничтожения, мы, в лице всего рода человеческого, являем собою единый организм, независимо от того, из миллиардов лиц состоит наше человечество или из двух, как некогда Адам и Ева, тогда понятным станет рассуждение святого апостола Павла: "Если преступлением одного (говорит он об Адаме и Еве как об одном человеке) подверглись смерти многие, то тем более благодать Божия и дар по благодати одного Человека, Иисуса Христа, преизбыточествует для многих" (Рим. 5, 15). В лице Христа воскресшего у мертвого организма-Всечеловека оживлена оказалась всего лишь одна Клетка. Остальная масса как была мертвой, так и осталась. Но суть воскресшей Клетки-Христа в том, что в Ней заключена объемлющая весь организм сила Божией благодати, приобщаясь к которой всякая мертвая клетка-человек способна ожить. “Христос Воскресе из мертвых, — песнословит Церковь в Пасхальную ночь, — смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав”. Сущим во гробех — это значит, всем нам, духовным мертвецам, Христос дарует Жизнь, а уж наша воля — принимать сей Дар или отвергать.

Главная особенность праздников Христовой Церкви не только в том, что они не покрываются пеплом времени, а в том, что суть они Богом установленные ступени жизни рода человеческого. Мир, не ведая того, живет по вечной спирали годичного круга церковных торжеств. И в какую бы цивилизацию человек ни закапывал свою душу — хоть обставься он весь компьютерами, обложись биороботами, летай на тарелках, устройся жить на Марсе, где и время другое и годичный круг не земной — все равно в ночь Пасхи на Земле осветится его душа светом Царства Божия, светом, который 2000 лет тому назад обозначил на Земле границу нашего истинного Отечества. В ощущении близости Родного Дома тянется душа человеческая в Пасхальную ночь к Церкви. И сколь бы ни мытарил человек душу свою мирскими заботами, чувствует она в эту ночь, что “любвеобилен Отец наш Небесный, принимает последнего, как и первого, успокаивает пришедшего в одиннадцатый час, как работавшего от часа первого; и последнего милует, и первому угождает, и одному дает, и другому дарует... — открывает нам истину в Огласительном Слове на праздник Воскресения Христова святой Иоанн Златоуст, — а посему войдемте все в радость Господа своего! Все насладимся пиром веры; все воспримем богатство благости — явилось общее Царство. Никто пусть не боится смерти — освободила нас от нее смерть Спасителя! Воскрес Христос, и ад низвергся! Воскрес Христос, а жизнь царствует! Воскрес Христос, и ни одного мертвого во гробе! Потому что Христос восстал из мертвых — Первенец из умерших! Ему слава и держава во веки веков! Аминь”.

Вознесение

Через сорок дней после Своего воскресения собрал Иисус апостолов на горе Елеон, что близ города Иерусалима, “и, подняв руки Свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо” (Лк. 24, 50—51). “И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо” (Деян. 1, 10—11).

Так повествует о Вознесении Христовом евангелист Лука.

Но прошло уже 2000 лет, а Иисус все так и не приходит. И встают пред нами вопросы. Почему ушел? Почему не приходит? Почему Церковь Вознесение Христово отмечает не постом, а как радостное событие? Чему здесь радоваться? Скрылся с глаз людских Бог во плоти человеческой, причем, во плоти обоженной — бессмертной, вековечной. Ведь после Своего Воскресения Христос стал абсолютно неуязвим от посягательства на Его жизнь: проходил сквозь стены, изменял Свой облик так, что и близкие не могли Его узнать; в мгновение мог стать невидимым для окружающих. И уж конечно, не пропали в Нем способности повелевать земными стихиями и насыщать тысячи голодных людей несколькими хлебцами да парой рыбок.

Разве меньше было бы смысла, если бы Христос воскресший не исчезал с человеческих глаз, а оставался бы на земле в Своем обновленном теле. Все бы видели Бога воочию, видели бы Бога царствующего, Бога, правящего народами. Он бы учил народы, помогал бы им в трудную минуту. На земле воцарился бы мир и порядок, всем было бы ясно, как жить, для чего жить...

Идея эта не только моя. Еще до Воскресения, стоило евреям насытиться благословленными Иисусом пятью хлебами и двумя рыбками, как некоторые мигом смекнули: какая для них будет выгода, произведи они Иисуса в главу своего государства. И предприимчивые умы уже готовились, как свидетельствует евангелист, “придти, нечаянно взять Его и сделать царем” (Ин. 6, 15).

Ближайшие ученики Иисуса постоянно болели идеей воцарения Его над страной. Более того, они даже не сомневались, что израильский престол — основная цель миссии их Учителя. Именно эта уверенность учеников и создавала возникавшую порой неконтактность их с Учителем. На подходе Иисуса к Иерусалиму, когда оставались уже считанные часы до Его крестного подвига, Он говорит ученикам: вот, мы восходим в Иерусалим, и Я буду предан. Меня осудят на смерть, будут бить, оплюют и убьют. В третий день Я воскресну. И тут же подходят к Нему ученики Иаков и Иоанн со своей матерью, и она, кланяясь, чего-то просит у Иисуса. Он говорит ей: чего ты хочешь? А она, все кланяясь: скажи, чтобы эти два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем. Не думаю, что эта толковая женщина имела в виду Царство Небесное. Одним словом, сцена неприятная. “Услышав сие, прочие десять учеников вознегодовали на двух братьев” (Мф. 20, 24).

И даже в самые последние минуты пребывания Иисуса на земле, когда уже, казалось бы, ученикам все было известно — и что Царство Иисуса не от мира сего, и что Он уже восходит к Отцу Небесному — они снова за свое: “Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?” (Деян. 1, 6).

Вникая в Евангельское повествование, начинаешь понимать — все беды учеников происходили от того, что они принимали Иисуса-Бога за претендента на Израильский престол. Побег учеников из Гефсиманского сада — следствие “несостоятельности” всемогущества Иисуса. Отречение Петра имеет ту же причину. Он был в шоке от открывшегося бессилия Иисуса перед властями. Избиение архиерейскими слугами Того, Кого он только что считал Богом, вызвало в нем страх!

У исследователей Библейского текста существует и такое мнение, что предательство Иуды коренится тоже в его желании видеть Иисуса царем Израильским. Оказывается, расчет Иуды был, как говорится, до гениальности прост. Излишняя скромность Учителя не позволяла Ему Самому пойти и свергнуть правительство. Государственный переворт Иуда берет в свои руки. Он выдает Учителя властям, и когда Иисуса хватают и приводят к первосвященникам, вот тут-то, по расчету Иуды, Иисус и разворачивается во всей Своей Божественной мощи и показывает им на что Он способен — свергает старый строй, становится Царем и управляет страной, а там и всеми народами — о чем и пророки предсказывали. Вот почему осуждение Иисуса к смертной казни Иуда воспринял трагичнее всех учеников — решил умереть вместе с любимым Учителем и повесился.

Так почему же Иисус воскресший не захотел остаться на земле вождем человечества? Чтобы решить этот вопрос, надо ответить и на другой, ему сопутствующий — а хотел ли человек, чтобы жизнь его проходила под недремлющим оком Божественного Властелина? А мы-то сами хотим иметь над собою Бога-Царя?

За что убили Иисуса? Ведь не за то, что Он был злодей. Злодея как раз выменяли на Иисуса. И люди, что кричали “распни, распни Его, а отдай нам Варавву” (Варавва сидел под стражей за убийство), были не менее разумны, чем наши современные манифестанты. Ведь в этом обмене злодейства на добродетель человек сам выбрал свою судьбу. “И когда повели Его (на Голгофу)... шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: ...не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. <...> Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?” (Лк. 23, 26—31). Но почему Сама Добродетель стояла у человека костью в горле? Да потому, что Его добродетель казнила, огнем легла нашу родную порочность. Весь человеческий грех, ставший уже для нас таким органичным, естественным, привычным, закономерным, защищенным постановлениями законов, во всем кошмаре своего уродства, оголялся под светом Его праведности, и требовал своего права на существование. “Если бы Я не сотворил между ними дел, каких никто другой не делал, то не имели бы греха; а теперь и видели, и возненавидели Меня...” — признается Иисус ученикам (Ин. 15, 24). “Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит...” (Ин. 11, 47). И те, кто ненависть умел прятать за маской святости и любви к отечеству, мудро решают: "Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом... лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб" (Ин. 11, 48—50). Трудно понять, какая связь между уверованием народа во Христа и нашествием на государство иноземцев, но для государственных постановлений, как мы знаем, логика — условие не столь существенное, главное, что решение было принято — Иисуса убить!

Нам могут заметить, что и Самого Иисуса не очень-то привлекала перспектива длительного пребывания среди людей. Достаточно вспомнить Его восклицание: "О, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас?" (Мф. 17, 17). Но это произнесено Тем, Кто под конец Своего общения с людьми открыл и причину этого горького признания: “Иерусалим, Иерусалим <...> ! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!” (Мф. 23, 37).

Так в чем же причина ухода Иисуса? Рассердился, что люди не захотели объединиться под Его владычеством? Но ведь некоторые, очень хотели видеть Его своим Правителем. Иисус из этих приверженцев мог бы создать отдельное государство. И, кстати, мысль эта очень близка к истине. Те, кто хотели быть подданными Владыки Господа Иисуса Христа, действительно составили свое государство, правда, государство особого рода. Оно, как и Глава его, “не от мира сего”. Территория его уходит не только за пределы Земли, но и за пределы видимого мира. “Церковь Христова” — название этому государству.

Чтобы человеку иметь полноправное гражданство в этом государстве, Христу необходимо было совершить дело Вознесения. “Да не смущается сердце ваше, — говорит Иисус ученикам незадолго до расставания. — ...Я иду приготовить место вам. И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, где Я” (Ин. 14, 1—3).

И какое же место в доме Отца, “где обителей много”, должен был приготовить этому, только что Кровью Своей отмытому от вечной смерти, лукавому ничтожеству — человеку — его Чудо-Благодетель? Говорит: "Чтобы и вы были там, где Я". Вот уж, поистине, “не мерою дает Бог Духа Своего”. “Трепещет душа”, — говорили в старину. А теперь у нас вообще нет в обиходе слов, чтобы хоть отдаленно выразить предощущение о пребывании в “радости Господа своего”. Ведь Евангелие прямо говорит: “Господь, после беседования с ними (с учениками), вознесся на небо и воссел одесную Бога” (Мк. 16, 19), то есть, на престоле рядом с Отцом, по правую от Него руку. Вот какое место Христос приготовил человеку для его вечного пребывания в доме Отца. Вот почему, прощаясь с учениками, Христос говорит: “Иду к Пославшему Меня... Но оттого, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы я пошел” (Ин. 16, 5 — 6). Вот почему Вознесение Христово для Церкви — радостный праздник.

День Святой Троицы

Воскресением Своим Христос освободил человека от смерти; Вознесением уготовил ему престол одесную Небесного Отца. Казалось бы, что еще надо? Смерти нет, в доме Отца ждет нас почетное место. Бросай эту земную каторгу — и на Небо. Но почему-то Христос говорит ученикам: “...как сказал Я иудеям, что, куда Я иду, вы не можете придти,

так

и вам говорю теперь” (Ин. 13, 33).

Заставляет задуматься и случай с Марией Магдалиной, когда уже после Воскресения она радостная бросилась ко Христу, а Он, вдруг, говорит: “не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему” (Ин. 20, 17). Прокаженных не боялся, а здесь — “не прикасайся” — будто она заразить Его чем-то может...

Не закончилось Божие дело спасения человека ни Воскресением, ни Вознесением. Христос еще должен был умолить Отца Небесного (Ин. 14, 16) низвести на учеников Своих Утешителя Духа Святого. “Я истину

говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо, если Я не пойду, Утешитель не приидет к вам; а если пойду, то пошлю Его к вам” (Ин. 16, 7). И перед уходом к Отцу Христос собрал учеников Своих и повелел им: “не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня, ибо Иоанн крестил водою, а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым” (Деян. 1, 4—5).

Оказывается, человека еще необходимо очистить, и не просто водою, а крещением Духом Святым. Потому-то Христос и Марию не допускал прикасаться к Своей чистоте, и ученикам говорил, что они не могут придти на уготованное им место — это ученикам, которые ходили с Ним и ловили каждое Его слово, которые, по Его же определению были “чисты” (Ин. 13, 10) — даже они представляли собою нечто чужеродное, противоестественное и неугодное Царству Небесному! Даже они нуждались в ходатайстве Христа перед Отцом. А не умоли Он Отца, то и эта горстка отчаянных людей осталась бы за воротами Царства, не говоря уже о прочих смертных.

Если ниспослание Духа Святого на учеников есть заключительный акт спасительной миссии Сына Божия, то (чисто по-человечески) возникает недоумение: уж больно скромен результат Божьего труда. Стоило ли Богу приносить такие жертвы из-за двенадцати человек. Даже если их и 120 было в день сошествия Духа Святого, как сообщает евангелист Лука (Деян. 1, 16), все равно капля в море. А что с остальными людьми, которых не было в том счастливом ковчеге, в той иерусалимской горнице, которую посетил Дух Святой? Опять чего-то Бог недодумал. Как тогда в раю (человека сделал, а про костюм забыл — листьями вынуждены были прикрываться).

Не будем горячиться, давайте поразмыслим. Почему Христос умолил Отца Своего низвести Духа Святого именно на этих людей? Да потому, что они все хорошо знали Христа. Все они — это Его друзья, ученики, почитатели, притом поверившие Ему, что Он не просто человек, а Сын Божий. Они старались исполнять Его заветы, действительно, ради Него отказались от своих прежних, как у всех прочих, условий жизни, мирских забот и проблем. Все прочие свидетели и очевидцы Христа, может, уже и забыли про Него, а эти сидели в горнице невылазно и молились, ждали обещанного Христом, памятуя сказанное Им, “кто имеет заповеди Мои и соблюдает их, тот любит Меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцем Моим; и Я возлюблю его, и явлюсь ему Сам” (Ин. 14, 21). Что, собственно говоря, и произошло — Бог к ним пришел.

Так что обижаться на Бога, похоже, рановато. Воскресением Он обеспечил человеку бессмертие, Вознесением приготовил ему место, а принять, вкусить, насытиться этими Божиими дарами предоставил ему на его личное усмотрение. Дал свободу, о которой мы так все печемся. Чисто Божественный жест. Вот тебе бессмертие, вот тебе жизнь вечная, вот тебе кресло рядом с Отцом, но... Решай сам, надо тебе это или не надо. На аркане никто тебя не тащит. Просто Отец Небесный хочет лично с каждым из нас познакомиться. Правда, у Него, и волосы на наших головах все сочтены (Мф. 10, 30). Это мы и малейшего понятия о Нем не имеем. В этом знакомстве недостает нашей инициативы. К проявившим эту инициативу, то есть к соблюдшим заветы Его, к желавшим общения с Ним, Он и явился.

В день Святой Троицы именно такое личное знакомство учеников Христа с Богом и состоялось. Бог открылся человеку во всей Своей триипостасной нераздельности. Отец низвел Духа Своего, Сын послал Того же Духа, Сам Дух нисшел на учеников, почему Церковь и называет это событие Днем Святой Троицы. Совершилось то, о чем и говорил Христос Своим ученикам: “В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас” (Ин. 14, 20).

Так что обвинение Христа в неисполнении обещанного Им скорого возвращения на Землю не имеет под собой основания. Христос явил Себя на десятый день от Своего Вознесения. Вот почему для всех нас лучше,

что Христос ушел к Отцу и прислал на Землю Утешителя. И не от того, что Утешитель чем-то лучше Христа, а от того, что в Утешителе приходит Сам Наставник и Учитель Христос. Тайну эту открыл Христос ученикам Своим еще на Тайной Вечери: “Теперь сказываю вам, прежде, нежели то сбылось, дабы, когда сбудется, вы поверили, что это Я. Истинно, истинно говорю вам: принимающий Того, Кого Я пошлю, Меня принимает” (Ин. 13, 19). Ниспосылая на людей Духа Святого, Христос снова и снова приходит на Землю. Можно сказать, Христос ушел, чтобы придти в миллионах человеческих личностей, соединенных в Нем в одно общечеловеческое тело. “Телом Христовым” называет апостол Павел Церковь Христову, выражая Ее основную сущность.

День Святой Троицы, день рождения Церкви Христовой, правильнее было бы считать началом Новой эры жизни рода человеческого, потому что суть Нового пребывания человека не в том, что на Земле воплотился Бог, и даже не в том, что в среде человеческой стали появляться рожденные от Бога люди, “новая тварь”, как говорит апостол Павел (2 Кор. 5, 17), а в том, что в этот день Бог положил начало воскрешения всего человеческого рода, воскрешения всечеловека. В этот день в массу рассеявшихся по планете народов, племен, и семей, отгородившихся друг от друга границами государственными, религиозными, социальными, спрятавшихся за стены, заборы и двери, закрывшихся на замки, засовы и крючки, и просто приспособившихся даже в толпе не видеть никого, кроме себя, — в это разложившееся на отдельные друг от друга органы и клетки тело всечеловека Бог в лице крещеных Духом Святым вселяет новое живое тело — Церковь Христову. Но главное, чтобы опять кто-то не подумал, что Бог чего-то недоделал (вселил живую клетку в мертвую массу, а та ее и уморила), Господь предоставляет и условия для благополучного развития этой новой жизни — устанавливает на Земле Свое единое безграничное государство, Царство Божие.

Посмотрим внимательно на то, что происходило в день Пятидесятницы, Повествует евангелист Лука: “При наступлении дня Пятидесятницы все они (ученики) были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать. В Иерусалиме же находились Иудеи, люди набожные, из всякого народа под небом. Когда сделался этот шум, собрался народ и пришел в смятение, ибо каждый слышал их говорящих его наречием. И все изумлялись и дивились, говоря между собою: сии говорящие не все ли Галилеяне? Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились? (Далее идет перечисление стран, из которых присутствовали при этом чуде свидетели.) Все “слышим их нашими языками говорящих о великих делах Божиих? И изумлялись все и, недоумевая, говорили друг другу: что это значит”? (Деян. 2, 1—12).

Спросим и мы: “Что это значит?” Признаться, до некоторого времени по прочтении этого места в Деяниях, у меня оставался тихий осадок разочарования. В первый день Своего сошествия Дух Святой, можно сказать, в такое космическое событие, не мог ничего посерьезнее, пофундаментальнее подарить ученикам. Я понимаю, если бы они стали воскрешать, кормить всю эту толпу одним куском хлеба, ну что-нибудь такое сверхъестественное подарил бы... А тут скромное знание языков. Даже и чудом назвать трудно... Сейчас у нас за неделю учат любому языку любого. При чем здесь языки? С одной стороны, понятно — они будущие апостолы, им надо будет ходить по разным странам и проповедовать Евангелие, так что знание языков — дело нужное. На этом я и успокаивался.

А ведь здесь, кроме подспорья в деле проповеди, открывшийся дар учеников имеет и другой смысл. Промысл Божий окружил апостолов людьми “из всякого народа под небесами”. И не для простого ожидания праздничных торжеств дня еврейской Пятидесятницы, а чтобы в лице учеников все народы услышали исходящее из уст родившейся только что Церкви ее главное кредо — Царство Божие сошло на Землю и родился всенародный единый Богочеловеческий организм. Удивительно символичен был этот день, начало Новой эры. Малая горсточка учеников Христовых проповедует окружившему их всякому народу под небесами о великих делах Божиих, и проповедует на их родном языке. Отныне снят языковый барьер, от Вавилонского столпотворения разделявший род человеческий. Отныне тело всечеловека восстанавливается в Царстве Божием, сошедшем на Землю! Дивны дела Твои, Господи! Поистине, им можно только удивляться. “Что это значит? — пишет святой Иоанн Златоуст. — То, что Христос тех и других, близких и далеких, сделал одним телом, так что живущий в Риме считает своими членами индийцев. Что может сравниться с таким собранием? А глава всех — Христос”.

Когда святые отцы называют Церковь Христову “телом”, то понятно, что они хотят сказать о таком единстве всех верных христиан, какое, действительно, сравнимо лишь с состоянием клеток и органов живого тела. Но реальность этого хранимого, оживотворяемого Духом Святым единства лежит за гранью нашего сознания. Тем более что эта Богом дарованная нераздельность нисколько не потревожила нашу личностную неслиянность. Проще говоря, хоть римлянин и индиец, как христиане, и есть со мною одно тело, но к сожалению, я этого не чувствую ни плотью своей, ни душою.

Посмотрим, однако, отразилось ли как-то это знакомство с собою как с “телом” Христовым на участниках Дня Пятидесятницы. Когда апостолы говорили различными наречиями, народ изумлялся и недоумевал. Иные же, насмехаясь, говорили, что они напились сладкого вина. Петр же, став с одиннадцатью, возвысил голос свой и в проповеди открыл народу правду об

Иисусе Христе. Выслушав Петра, люди “умилились сердцем и сказали Петру и прочим Апостолам: что нам делать, мужи братия? Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа. Ибо вам принадлежит обетование и детям вашим и всем дальним, кого ни призовет Господь Бог наш. И другими многими словами он свидетельствовал и увещевал, говоря: спасайтесь от рода сего развращенного. Итак охотно принявшие слово его крестились, и присоединилось в тот день душ около трех тысяч. И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах. Был же страх на всякой душе; и много чудес и знамений совершилось через Апостолов в Иерусалиме. Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого. И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви” (Деян. 2, 37—47).

Во-первых, как видим, не двенадцать, а около трех тысяч человек в этот день крестились во имя Иисуса Христа и получили дар Духа Святого. Во-вторых, не только знанием языков одарил Дух Святой Апостолов, а много чудес и знамений совершилось через них. А далее... Далее — как раз духа не хватает у нас, только что распрощавшихся навсегда с мечтою о всемирном коммунизме, снова возвращаться к этой кровоточащей теме.

Надо отдать должное хитрости и коварству “князя мира сего”, как называет Христос диавола. Тот фундамент, что положил Дух Святой в основание человеческого общежития Новой эры, диавол взялся восстановить через две тысячи лет собственными силами, и не где-нибудь, а в самом сердце тела Христова, на Святой Руси, и, разумеется, с одной лишь целью, чтобы никогда больше человеку и в голову не приходила мысль о возможности сего способа существования на Земле, чтобы от одного слова "коммуна" (в переводе с латинского “общий”) всех трясло от страха и бросало в обморок.

Однако факт остается фактом. Тело, голова которого — Христос, появилось на Земле в виде коммуны. В День Пятидесятницы не просто возникла некая новая общественно-экономическая формация в одном из государств, а возникло на Земле новое государство — Богомонархическая коммуна. На Земле явил Себя триипостасный Царь: Царь Небесный Утешитель Дух истины (молитва Духу Святому), Царь Христос (молитва: “Придите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареве и Богу нашему”), Царь Отец Небесный (молитва Господня: “Отче наш... да приидет Царствие Твое”), В этот день Бог-Царь воздвиг на Земле и Свой народ, как говорит апостол Петр: “народ Божий” (1 Пет. 2, 10). И далее “Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви” (Деян. 2, 47): заметьте, не сами, не своими силами, не своим умом, люди принимали Новое гражданство, а Сам Бог-Монарх прилагал их к Своей Державе. Свыше же, Духом Святым стала создаваться и государственная администрация: апостолы, диаконы, епископы, пресвитеры. Изволением Того же Духа утверждались государственные законы (Деян. 15, 28).

Прошло две тысячи лет. Не будем сейчас говорить, как за сей долгий срок расширялось по Земле Богочеловеческое государство. Не будем и поднимать вопрос, почему народ Божий отпал от Православного единства в католицизм, а с ним в протестантство, и в тысячи разнотолковых сект под вывеской “Христовы братья”. Не будем и печалиться, почему Христово тело, разрезанное государственными границами просвещенных христианством народов, не дышит единством, а скорее, смердит разложением.

Сегодня праздник. Сегодня Троица, и по закону годичного круга событий Христовой Церкви, вот уже в двухтысячный раз Дух Святой обновляет Своим веянием Землю и нисходит на жаждущих Христова утешения. Возникает ли у нас, у соучастников сего торжества, что-либо подобное тому первоначальному осознанию себя “общником корня и сока маслины” — Христа? (Рим. 11, 17). Влечет ли нас Дух Святой, хоть слабым дуновением, к единству Божиего народа? Или Дух Христов уже и не приходит в этот день, и напрасно православные поют в церквях: “величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим Всесвятаго Духа Твоего, Егоже от Отца послал еси Божественным учеником Твоим”, в тайной надежде быть в числе тех самых учеников? Или пришедый Царь Небесный просто не находит среди нас тех, кого бы можно было собрать воедино?

И здесь мне вспоминается Троица, когда в нашем городке еще храма не было, когда Хрущев на очередном Съезде клялся ко дню окончательной победы коммунизма в нашей отдельно взятой стране покончить окончательно и с Церковью Христовой. Тогда мне, как религиозному диссиденту, власти дозволили заканчивать свое земное поприще рабочим на кладбище, отчего сей праздник так ярко видится мне сквозь кладбищенскую призму.

За две недели до Троицы уже дергали кладбищенского смотрителя по телефону из Райкома:

— Как там у вас? Смотрите, чтобы к Троице был полный порядок!

— Стараемся, товарищ Сидорчук! Но сами знаете, снег только сошел. Грязь вся наружу! Не горит! Сыро, хоть бензином кучи поливай! Спецтранс машин не дает. Нам бы самосвальчик какой. Мы бы и сами грузили.

— Почему не дает?

— Талонов нету.

— Почему нету?

— Зимой за снег расплатились. Нам бы хоть на день самосвальчик, товарищ Сидорчук.

— Безобразие. Ладно, похлопочу.

И до самого дня Троицы кладбищенская братия, отложив в сторону халтуры, в дыму костров, потная, трезвая и алая, воевала с мусором, и старым, и новым, потому что в эти дни кладбище представляло собою сплошную строительную площадку. С утра до позднего вечера по погосту сновали озабоченные люди, тащили на себе доски, мешки, скамейки, волокли телеги со стройматериалами; не умолкал стук молотков и звон железа; запах краски и ацетона перешибал гарь еле тлевших костров — народ готовился к Троице.

И вот наступал этот Великий день. Любая погода: дождь ли, солнце, думаю, даже снег бы вдруг повалил, картина была бы все та же. От города до кладбища дорога в два километра, и по ней сплошная вереница людей. Нагруженные продуктами питания, с посудой и с цветами, праздничные, счастливые идут люди в одном направлении, к нам на погост. А на подходе к кладбищу (это в те-то времена!) не счесть машин вокруг кладбищенского забора. А что творится на самом кладбище! Даже не верится, что на Земле столько живого доброго народа. Все кухни и гостиные перекочевали из домов к нам на погост. В оградах, в обнимку с надмогильными крестами, за скатертями-самобранками, блаженные, расслабившиеся, год не видевшие друг друга, воркуют братья и сестры. По дорожкам встречи и объятия, приглашения к столу.

— Обидишь, если не зайдешь. Мама тебя уважала.

— Наконец-то! Мы уж думали: ты помер! До тебя не дозвониться.

— Я действительно чуть концы не отдал. Полгода в больнице провалялся, и никто из вас не зашел.

— Вы еще только идете? А мы уже у ваших были, цветочки им поставили. Приходите к нам. Мы будем ждать!

Иногда у женщин появляются слезы. Но это только вначале, когда входят к своим в ограду. Потом и они забывают, что на кладбище надо плакать. А в этом году даже приехал оркестр. Правда, музыканты постеснялись войти на территорию кладбища, стояли у кладбищенских врат и играли вальсы и песни военных лет. Кто-то из благоразумных пытался возмутиться, но так

и не вышел на музыкантов запрет — играли до самого расхода.

В те времена для меня этот праздник был особый. Глядя на кладбищенское столпотворение, во мне приятно шевелилось не совсем приличное чувство злорадства. Хотелось тихо так спросить у всех: "Ну, что? Попались, голубчики?" Для власти это торжество каждый год выплывало как таинственный и здоровенный кукиш. Запретить народу посещать родные могилы — абсурд. Запретить вход на кладбище только в Троицу — тоже глупо. Сделать в Троицу какой-нибудь санитарно-кладбищенский день — все равно полезут. Приходится делать лицо, будто ничего тут такого и нет. Просто обычный народный обычай. “Только, действительно, чего они, бараны, прутся на кладбище именно в эту самую поповскую Троицу? Могли ведь в любой другой день. Нет, подавай им Троицу! И ведь никто их не гонит, никто не агитирует — какая-то дикая стихия. Да. Упустили идеологи этот момент. С Церковью, можно сказать, расправились, а здесь — промашка. Делать нечего, коль собираются в кучу, надо брать под контроль, как обычное народное гуляние. Заодно и к своим покойникам надо бы зайти, тоже, считай, год не был”. И едет на кладбище начальник, и показывает себя, что он заодно с народом; и даже стопочку опрокинет. А другой, помельче рангом — и не одну. Смотришь, он уже и рассопливился, уже доказывает какому-то замухрышке, что он не такой, что он тоже несчастный, что кто-то его обманул. А в детстве он был герой! Но он себя еще покажет! Вот только терпение лопнет, то и покажет. Но терпение лопается у жены, которая и запихивает его в машину подальше с глаз народа.

Народу тоже от меня доставалось: “Ну, что, братья славяне, не можете затащить себя под кресты церковные, а вот как ловко Дух Святой взял вас и одним махом собрал меж крестов могильных”. Но была и чистая радость. Разве не радость, когда твоей замученной, задавленной, испепеленной вере вдруг открывают ее живую реальность? Разве не радость, когда видишь своими собственными глазами, как Бог вершит Свои дела? Разве не радость — оказаться свидетелем Божественной вечности, неизменности и осознавать, что Он Тот же, что и две тысячи лет назад, что даже в таком беспросветном отпадении от Него, мы не покинуты Им?

Ведь приведение Божиим Промыслом россиян на кладбище — чудо не менее значительное, чем приведение представителей всех народов в Иерусалим к святой горнице. Кладбище — вторая святыня после храма Божия. Кладбище — не дворец съездов, не стадион и не пивная. Это уже мы мастера из святыни делать кинозалы, склады и танцплощадки. Кладбище — место нашего упокоения под крестом Христовым, тем лишь и отличается от храма — места нашей работы под тем же крестом Христовым. А если учесть, что за семьдесят лет народ приучили в храмы собираться на подвиг, на мученичество, на войну, то для мирного соединения всех воедино кладбище оказывается самым подходящим местом. К тому же в те времена и храмов не было столько, чтобы поместиться в них всей России. Опять же, Первая Троица событие было горячее, животрепещущее. Кто-то видел Христа, кто-то слышал о Нем. И вот, с Его учениками происходит чудо — они, вдруг, стали пророчествовать на языках разных народов, Апостол Петр перед народом произносит речь, доказывая, что Иисус, Которого этот народ распял, есть Сын Божий, и зажигает огнем раскаяния сердца трех тысяч человек. А затем было много чудес. Был страх на всякой душе. А здесь, в полном мраке неведения, ослепшие от дыма советской идеологии, оглохшие от ежедневной атеистической канонады, без всяких знамений и чудес, без проповедей и наставлений миллионы россиян несут в кастрюлях свои имения, чтобы собраться воедино и не только с родней, друзьями и близкими, но, главное, с родными усопшими. Это всенародное шествие живых к месту упокоения усопших еще ярче раскрывает нам сущность Дня Пресвятой Троицы — начала воссоздания Богом всечеловека во всей полноте его личностей.

Проблема лишь в том” что начатое в этот день созидание всечеловеческого тела Христова у первохристиан продолжалось всю их земную жизнь, а у наших уже к вечеру заканчивается всеобщим разъездом по своим углам. Но главное, опять же в отличие от первохристиан, наши даже не ведают, что творят. Они с таким же самозабвением праздновали и день убиения Святой Руси, седьмого ноября, а восьмого марта, в день обретения главы Иоанна Крестителя, отрубленной палачом по женской прихоти, все так же международно чествуют "ее величество женщину", хотя и государство у нас уже не атеистическое, а почти что христианское.

Да, государство у нас уже новое, молодое, неопытное. Наши умнейшие мужи еще только сочиняют законы гражданского благоденствия. Народ кучкуется вокруг лидеров, выбирает своих властителей, спорит, мучается — кого бы поставить собою править: президента или царя? Нет, я не призываю к революции, просто хочется в этот знаменательный день, в День образования Царства Божия не Земле, напомнить братьям и сестрам христианам, что у нас давно уже есть и Царь, и Государство, и Законы благоденствия. Да хорошо бы каждому спросить у себя: “А есть ли народ в этом Государстве?” И не пора ли нам, православным, собираться воедино, и не на один день на кладбище, а на всю оставшуюся жизнь? 

О Российском флаге

Чем дольше перестраивается наша Родина, тем меньше мы понимаем, в каком государстве мы живем. Какая у нас власть, какая политика, какое устройство, какая цель? Куда несется наша “Птица-тройка” с пьяным ямщиком? Кто-то бьется над сочинениями для России новой спасительной идеи... Кто-то пророчествует о великом будущем России... А в воздухе пахнет гражданской войной. Летим куда-то, в разные страны — кто в миллиардеры, кто в нищие, кто в рэкетиры. И для всех завтрашний день под вопросом. Нет ничего определенного, ничего постоянного. Ухватиться не за что. Как на тонущем корабле — хоть за флаг цепляйся. Он пока еще у нас постоянный, трехцветный Государственный флаг России. Именно сей официально-административный символ и подвигнул меня выйти на общественный амвон и со всем диаконским пылом возгласить: “Миром сбережем честь Российского флага! Миром будем верны нашему государственному флагу! Братья и сестры, берегите наш флаг Российский!” Вы спросите: “Чего это диакон в политагитаторы полез?” 

Я прекрасно понимаю, что говорить сейчас о флаге, да еще представителю Церкви — со всех сторон моветон. Во-первых, не диаконского сословия это дело. Во-вторых, столько трепещущих, поистине насущных нерешенных проблем, что поднимать вопрос о некоем административно-символическом предмете, о государственно-распознавательном знаке, по меньшей мере, неэтично. А главное, какая, в сущности, разница, — под каким флагом народу зарплату не платят?

Я больше скажу — в России вообще никогда к этому флагу серьезно не относились. Если заглянуть в историю, толком никто не знает, как он вообще появился на Руси. Откуда-то с неба свалился. Есть скудные сведения о каком-то капитане Бутлере, внушившем царю Алексею Михайловичу, незадолго до воцарения Петра, выбрать сей флаг. Дальнейшая судьба флага зыбкая, даже какая-то ирреальная. Представители передовой общественности России просто не признавали его и ратовали за верховенство другого флага, бело-желто-черного, уличая красно-сине-белый в отсутствии в нем национальных цветов. Почему-то Византийская чернота с золотом принималась ими за выражение Русского духа. Короче, хоть и жила Россия под покровом красно-сине-белого знамени, но официально символика эта так и не была возведена в статус государственной. “В 1919 году красно-сине-белый флаг был поднят генералом Лавром Корниловым как знамя Добровольческой Армии, — пишет флаговед Н. Лысенко, — и вскоре, в боях за Екатеринодар, во время ледяного похода флаг сей, омытый русской кровью”, затопившей и лазурь и белизну, окончил свое существование. Лишенная и белого и голубого цвета, Россия осталась только с одним красным. Правда, еще “враг народа” генерал Власов пытался под этим флагом воевать, да тоже неудачно...

И вот опять над багряным горизонтом России просветились и голубизна, и белизна. И тоже непонятно, почему верховная команда теперешних демократов схватилась именно за этот царский флаг? Народ не спрашивали, референдум не созывали. Решили, постановили — и трехцветное полотнище заняло место красного. И никому дела нет — хорош теперешний флаг или ни к селу ни к городу. Почему именно эти три разноцветные полоски являются лицом нынешней России? И вообще, есть ли в этом наборе цветов какой-либо смысл? Разумеется, в перестроечной суматохе родившемуся наспех государству надо было что-то подобрать, и чтобы отличаться от прочих государств, и, в то же время, чтобы не очень вылезать яз мирового сообщества... А может, здесь политический ход конем? Взяли да и поднесли дулю всем шевелящимся за границей отпрыскам царских кровей — с дореволюционным флагом мы уже не какие-то самозванцы, а имеем исторические корни, преемственность, и — законные наследники Всея Руси... Во всяком случае, флаг висит у законодателей в Думе, да мелькает непривычно на рукавах солдат и милиционеров.

А вспомните, как усердно пеленали страну кумачом, как внимательно проштамповывали нас пятиконечной звездой все семьдесят лет подряд. Чуть ни грудным цепляли звездочки октябрят, подраставшим — красные галстуки пионеров, еще повзрослей — красные значки и книжечки комсомольцев, взрослым — красные книжечки коммунистов, всем прочим — красные паспортины. Даже в глухой деревне, куда и почтальону-то было не добраться, по праздникам вывешивались красные флаги. В государстве, где вытравливались и удушались малейшие тяготения к Божественному, флагу позволялось именоваться “святыней”. Флаг коленопреклоненно целовали, присягали на верность флагу, клялись не посрамить честь флага. И не для поддержания моральных и эстетических устоев общества внедрялся культ флага. И уж конечно, не для сохранения традиций совершались шествия с флагами и транспарантами, за отсутствием уничтоженных хоругвей и крестов, — страна Советов не нуждалась в традициях царской России. Сила, управлявшая властью Советов, зная истинную сущность флага, твердо осуществляла под ним свою программу, иначе бы не приходилось советским детишкам все их “счастливое” детство на линейках и слетах рапортовать заклинание: “На вынос флага, делу Ленина-Сталина верны!”

А какое дело Ленина-Сталина? Такое же, что и у носителей другого флага, с другим сатанинским символом — со свастикой. Фашистов тоже снедала жажда весь мир накрыть своим флагом. Их ритуальные действа под свастикой совершались откровеннее, помпезнее советских — с факелами, с публичными сжиганиями трудов идеологических врагов. Не будем говорить о братстве звезды со свастикой, об их нечаянной ссоре, окончившейся жертвоприношением в десятки миллионов человеческих жизней. Поражает другое — несмотря на то, что ленинско-сталинские идеологи с наивной наглостью признавались, что флаг их соткан из кровушки народной, а фашисты, пугая планету, постоянно размахивали своей свастикой, как палачи топором, те и другие не только приручили свои народы к этим флагам, но и заставили полюбить их, гордиться ими, считать себя народами счастливой судьбы и высокого предназначения.

Но оставим немцев. Беда в том, что наш простой россиянин все еще ностальгически сплетает красный флаг с национальным духом, государственным порядком и доброй продовольственной корзиной; и когда требует вернуть прежний советский рай, выходит на площади, потрясая кумачом. Для него теперешний полосатый флаг — такая же подозрительная химера, как и вся теперешняя власть. А я думаю — узнай сама наша теперешняя власть, что за флаг этакий они узаконили, непременно быстренько поменяли бы его на что-нибудь другое.

Однако, давайте все же разберемся, что выражает символ, представляющий собою красно-сине-белые горизонтальные полосы из легкой ткани, развевающиеся бойко на ветру, порой захлестывая вертикальное древко? Приблизительно такую картину должен представлять флаг в своем рабочем состоянии.

Академии цветоведения у нас нет, поэтому обратимся к общенародным знаниям, сложившимся на базе знакомства с иконографией, со спектральным анализом света, не будем исключать и аурическое свечение живых существ, то есть возьмем все, что открывает знание о цвете не только как о раздражителе зрения, но и как о явлении, несущем в себе некую энергетическую информацию.

О красном цвете говорить просто. Все знают, что за ним кроется опасность (порой смертельная), кровь, борьба до победного конца, борьба в самом широком смысле. Красная и Пасха Христова — победа над сатаной и смертью. Красное и знамя со звездой, печатью победы сатаны — изначального человекоубийцы.

С синим цветом посложнее, хотя старинное определение “лазурь” легко уводит в лазурные небеса, во вселенскую бесконечность, в чистоту, в духовность, в святую любовь...

С белым цветом нам поможет Евангельский текст. Единственно чистый белый цвет — это свет Преображения Христова, когда, сокрытый под завесой плоти, возсиял свет Его Божеского естества, когда, как сообщает евангелист Марк, “одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белилыцик не может выбелить” (Мк. 9, 3).

Что все это означает? Внизу — борьба, выше — вселенская любовь, и, наконец, выше всего — свет нетварный? А означает то, что должен знать всякий православный христианин — Божественную программу восхождения человека в Царство Небесное, программу запечатленную в знамени Православной Церкви, в восьмиконечном Кресте, в Распятии Христовом.

В Православном кресте нижняя (косая) перекладина, на которой находятся ступни Христа, попирающие ад и смерть (Адамову голову), означает, что человек должен в борьбе, попирая силы зла и ада, выйти на свободу в жизнь вечную — это красный цвет нижней полосы флага.

Средняя перекладина Креста, где распростерты пригвожденные руки Христа, означает, что человек, подобно Господу, должен в любви духовной объять весь мир — это синий цвет средней полосы флага. В голубые, синие тона облачается Церковь в дни праздничных торжеств Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, что вот уже две тысячи лет объемлет Своей спасительной любовью всю нашу планету.

И верхняя перекладина Креста, где над головой Христа надпись: “Иисус Назорей Царь Иудейский”, означает, что человек должен стремиться к вершине своего восхождения, в Царство Света Божественного — это белый цвет верхней полосы флага.

Древко — узкий и тесный путь восхождения.

В итоге наш красно-сине-белый флаг Российский есть ни что иное, как Православный Крест в цвете.

“Ну и что из того? — так обычно реагирует на этот факт человек здравомыслящий. — Крест так крест. Мне-то что? Мне с этого флага-креста, как говорится, ни воду пить, ни детей кормить”.

Человек любознательный меня поздравляет:

“Ловко все это у тебя получилось! Я бы до такого не додумался. Оригинально! Флаг — крест в цвете! И действительно, только наш Российский. У остальных креста не получается. Ни у голландцев, ни у французов. Цвета те же, а креста не получается. Бывают же совпадения... Думаю, ты не собираешься утверждать, будто эти цветные лоскутки имеют какое-то серьезное значение?”

А я думаю, знала бы дореволюционная Россия, отдавала бы себе отчет, под каким флагом она живет — не было бы Октябрьской трагедии. Еще печальнее то, что урок семидесятилетней беды России остался ею незамеченным. Наше всеобщее безразличие и слепота к своему флагу не только утвердили воровской беспредел в стране, не только разрешили кровавую бойню в Чечне, но уже узаконили советский красный флаг наравне с трехцветным. Кто мы теперь с двумя антифлагами? Христианские сатаниты или сатанинские христиане? Опять все равно? Опять не имеет никакого значения?

Уже эти два обстоятельства (бесчувствие масс и недомыслие властей), говорящие о пассивности человеческой воли в деле установления духовного знамени страны, являются достаточным основанием говорить об активном присутствии в этом деле воли иной, и уж конечно, не сатанинской, потому что Крест Христов и сатана — вещи несовместные. Как принадлежность сатаны, крест имеет одно-единственное значение — свидетельство о его смерти. Даровать кому бы то ни было Крест он может, если сам уже переродился в ангела света. Так что нет никакого сомнения: наш государственный флаг есть дело Божие, Его замысел и Его воля. Причем заметьте, возвращение флага России в 1993 году было произведено указом президента от 19 декабря, то есть, не раньше и не позже, как в день великого торжества Церкви Русской — в праздник воителя Христова, скорого заступника и избавителя от бед, святителя Николая Чудотворца. Кстати, и упразднение флага Советами тоже знаменательно. Для издания декрета об упразднении Российского флага у ВЦИКа за весь 1918 год тоже не нашлось иного дня, кроме 1-го апреля. Так что первоапрельский декрет оказался, по сути, пророческим — ВЦИК упразднил, а вы, россияне, не верьте. Этакая бесовская шутка, затянувшаяся на семьдесят пять лет.

Нельзя и невозможно упразднить Божие установление. Можно не знать о Божием замысле, можно не верить, можно восставать, противиться, докатиться до богоборчества, что и продемонстрировала миру Россия, но все это безумство, кроме горьких слез, не дает никаких результатов.

Да, Россия — тайна. Страна, не просто отличающаяся от прочих государств мира, а нечто, невмещающееся в цивилизованный мир. Не понимают ее. Что за страна эта Россия? Дикая или гениальная, нищая или богатейшая, страшная или спасительная, строит она или только все ломает и крушит?

Когда-то Ф.И. Тютчев коснулся этой тайны:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать.

В Россию можно только верить.

У России, действительно, свои особенные шаги по жизни, своя особенная дорога во времени. Россия не просто живет и борется за выживание, Россия Крест Христов несет. Таково Божие установление — России быть Церковью Христовой. И в это можно только верить. Почему Божий выбор являть в мире оплот Православия пал на людей, проживающих на этом Европейско-Азиатском участке Земли — не нам судить, да и никто этого сказать не может. И гордиться здесь нечем, и унывать бессмысленно. Плетью обуха не перешибешь, от Промысла Божия не уйдешь. Россия — земной храм Отца Небесного, и каждый, рождающийся в России — прихожанин этого храма, даже если он в этом храме только из кружек ворует да безобразничает. И крестит россиянин своих новорожденных, не дожидаясь их просвещения, оглашения — они у себя дома — в Церкви родились, в Церкви и помрут. И ностальгия наших эмигрантов — это потеря родного Дома Божиего, а не берез и озер. Березы и озера — это роспись стен России-Храма. И господин у россиянина всегда был один — Отец Небесный, хотя и кормил он и барина, и чиновника, и солдата, и попа, и царя. И называлась Россия Святой не от поголовной святости ее обитателей, и даже не от множества церквей, а от освящавшей Землю ее кровли Божией благодати, от ее назначения являть обитель спасения и освящения всего мира на Земле. Прочее же — лишь приложение, лишь вынужденная дань стихиям прогресса человеческого.

История России — это не смена царей, освоение недр и захват территорий, а житие государства-христианина. Судьба России — это земная судьба Господа нашего Иисуса Христа — спасать мир гибнущий, принимая на себя его грехи. И спасла Россия не только Европу от монголов и мир от фашистов, но и от коммунистов, испив до дна европейский яд марксизма и корчась в муках 75 лет. Она и сейчас, распинаемая бандитизмом, безумием капитала и секса, под насмешки соседей и хохот “приличных” стран, висит на Кресте и слушает “благоразумные” советы: “Сойди со Креста, стань как все, и муки твои прекратятся”. Не может Россия стать как все! Пробовала. Триста лет тужилась. Из Божьего дома умудрилась понаделать дома культуры, кинотеатры, товарно-продовольственные склады, а то и просто помойки. И все же Россия не стала как все. Стала государством-монстром, всемирным пугалом.

Как есть на Земле добро и зло, как есть Христос и антихрист, так есть и у России настоящий враг — не немец, не француз и не чеченец, а враг всего рода человеческого — сатана, дух злобы поднебесный. Невидимый враг, орудующий руками подпавших под его волю людей. Умный вор — крадет не по мелочам, не безделушки, а самое дорогое. Враг хитрый и коварный — бьет в самый жизненно важный орган.

Загляните в историю государства Российского. Что стремился уничтожить враг на Руси? Ливонские рыцари, поляки, литовцы, шведы... Кроме обычного захвата земель и порабощения народа что желали завоеватели? Уничтожить Православие. Скажете, это и естественно — всякий завоеватель старается разрушить духовные устои поверженного народа. Но и естественно было российским князьям ободряться силою молитв земляков-подвижников, российскому воинству — отражать непобедимых захватчиков благодатью икон православных, а всему народу русскому — сливаться верою в неодолимый для врат ада монолит Церкви Христовой. Неестественное началось, когда сатана изменил тактику нападения на Русь Святую, когда в неприступный для иноземного огня и меча оплот Православия вонзил он, руками российского царя, иноземное процветание. Тогда суетное стало заявлять о себе как о главном, внецерковное — неестественно возноситься в первостепенное.

Нам, потерявшим и понятие о такой области человеческого бытия, как Богообщение, трудно уяснить, что Господь никогда не оставляет Своих чад на произвол судьбы и никогда не позволяет сатане хватать их врасплох. Именно перед тем, как на богатырскую святость Руси был наброшен аркан западного прогресса, Господь Своим Отеческим промыслом являет чудо Российского флага. Красно-сине-белое полотнище — новое ^ изображение Креста Христова, яркое, информационно _;; более раскрытое, предназначенное свидетельствовать Православный дух государства и за пределами его церковных центров, то есть по всему простору жизнедеятельности страны, как святое пророчество, заявляло прежде всего о неотступности Божиего попечения о России, о неизменности Всевышнего установления — нести России миссию Храма Божия на Земле. Но главное, флаг сей, как новоявленный ковчег пред надвигающимся потоком соблазнов, ибо соблазны должны были придти (Мф. 18, 7), был ничем иным, как спасительным Божиим указанием,— везде и во всем стоять и храниться Россиянину под знаменем Креста Христова.

В начале своего царствования, в июле 1694-го года, Петр выехал в Архангельск для встречи купленного в Голландии 44-пушечного фрегата под названием “Святое пророчество”. На этом корабле, можно сказать, на элементарной частице государства Российского, впервые был поднят и пронесен по волнам международных вод Российский красно-сине-белый флаг. Не увидел Петр Креста во флаге. Не открылось ему в “Святом пророчестве” слово Божие —- “красота и мощь России под знаменем Креста Христова”. Вспомним наше изначальное грехопадение. “И открылись глаза у них обоих и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья и сделали себе опоясания” (Быт. 3, 7). Открылись глаза Петра на соблазны западного прогресса; и устыдился он всего родного российского, и прикрылся нововведениями на манер европейских, утешаясь нашептыванием змея: “будете, как боги”.

“Петр обрушился на свою родину, словно вихрь, — пишет Н.М. Карамзин, — безжалостно вырывая из отечественной почвы все, что в течение веков составляло веру и жизнь Святой Руси, все семена российской культуры, заменяя их без разбора клочками, собранными со всех четырех углов Европы, — обрывками ее речи, обносками ее одежды, осколками ее учреждений, урывками ее нравов, крошками с ее стола. Намереваясь цивилизовать свой народ кнутом, топором и вырыванием ноздрей, Петр только запугал и ошеломил всех и надолго приковал Россию на одном месте в оцепенении и страхе”. Н.М. Карамзин не знал, чем окончилось это народное оцепенение, хотя и сделал интересное замечание: “Угнетая своих подданных суровостью законов, навязчивостью регламентов, жесткостью наказаний, он (Петр) научил их лицемерию и низости; а полным пренебрежением и беспощадностью к традициям прошлого и народным убеждениям, он создал настроение, может быть, давшее начало современному нигилизму”. Н.М. Карамзин не дожил до созревания русских нигилистов в “народовольцев”, террористов и цареубийц. Дать точное определение прогрессировавшей болезни России выпало на долю Ф.М. Достоевского в его романе “Бесы”.

То, что начал Великий Петр, доделал Великий Ленин. “Я говорю — Ленин, подразумеваю — партия” во главе с восторжествовавшим сатаной. Россия кончила, как бесноватый самоубийца. Оторвав красный клочок ее флага, спеленали ее бесы, неумытую от крови гражданской войны, мученицу великих строек и лагерей, но, самое ужасное — грозящую кулаком в небо. Многие удивляются, как могло произойти, что Россия, страна церквей, земля святых обителей, держава Православия стала вдруг мировым очагом “научного” атеизма? Как народ-богоносец стал, вдруг, народом-богоборцем?

Не вдруг, господа, а за двести лет. Двести лет вползал древний змий в оцепеневшую душу России. Двести лет через прорубленное Петром окно в Европу сквозняк земного рая завораживал Россию. Двести лет чиновник от правительства доказывал народу, что глава Церкви не Христос, а он, уполномоченный высочайшим соизволением Петра. Недаром ходило по Руси поверие, что Петр вовсе и не царь, что настоящий Петр украден немцами и закован в темнице, а правит Россией немецкий шпион или даже антихрист. Беда даже не в том, что своими регламентами Петр положил начало, уже нашими органами государственной безопасности доведенное до совершенства — молодых в монахи не пущать, слишком горячих в вере попов выгонять, на подозрительных фискалить. Сей палач-любитель так распалился в своем реформаторстве, что, гнева Божия не убоясь, при всем честном народе отсек Церкви Православной ее земную голову, упразднив патриаршество, а саму Церковь, Невесту Христову, определил быть прислужницей царевой, под высоким надзором представителя от правительства.

Как одной из коллегий, Церкви предстояло, взявшись за руки с прочими коллегиями, строить цивилизованную Россию и двигать ее прогресс. Церкви вменялось в обязанность: ведать учетом рождаемости и смертности; освящать государственные затеи, начинания, достижения научно-технического прогресса; блюсти благонадежность и верноподданничество народа; защищать собственность и права слоев имущих (не исключая и защиты крепостного права); помазывать на престол царей; петь царю и всему царствующему дому “Многая лета...” — одним словом, быть оплотом Российского самодержавия и Божественным гарантом его вечности.

Петр фактически занял место патриарха и осуществил заветную мечту всех диктаторов — загнал-таки Церковь к себе на службу. Однако же, сказать, что он завладел всею Церковью, было бы неверно. Сотрудничество Церкви с правительством и власть имущими — это лишь одна из сторон жизни Церкви, притом малая доля ее отвлечения в мир внешний от полноты бытия в Боге. Когда архиерей томился на приеме у сановника, а иерей провозглашал здравицы у барина на обеде, сонм святых в трудах и бдениях окормлял и освящал всю землю Русскую. И все же сколь бы малым ни было сие отвлечение, сколь бы незначительным ни было это содружество, но двухсотлетнее служение Церкви при царском дворе наложило на нее тень собственности царевой. К величайшей беде России “Церковь” и “царизм” стали понятием единым и нераздельным. Именно это видимое единство Церкви и царизма в годину революционной перемены государственной власти в стране открыло, наконец, сатане простор и свободу красным террором душить Православие.

И не важно, что к Великому Октябрю Россия уже не была царской державой, так как еще в марте последний русский царь отрекся от престола. А важно то, что в самый день отречения царя Николая II России явлена была чудесным образом икона Божьей Матери “Державная”. На иконе Пресвятая Владычица наша изображена с державой и скипетром в руках — символами царской власти. И этот Божественный знак, яснее ясного указывающий, кто есть истинный Самодержец России, это Божие откровение, и по сей день не доходящее до нашего воспаленного от свобод ума, уж конечно, не оставлено было без должного внимания сатаны. Неужели вы думаете, что диавол заварил всю эту революционно кровавую кашу для того, чтобы кухарки стали управлять страной и в России воцарилась свобода, равенство и братство? Нет, только для одного — чтобы уничтожить земную державу Царицы Небесной. Почуял тогда налетевшую грозу народ православный. Грянул гром — мужик перекрестился, стряхнул с себя двухсотлетнюю тоску по утерянному патриарху собрались, наконец-таки, вкупе иерархи на Поместный Собор и по воле Всевышнего явили кормчего Церкви Русской, стратега от Бога, духовного ратника, святителя патриарха Тихона. В его воззваниях к народу, в его обращениях к Совнаркому зазвучало слово Церкви во всей чистоте и силе.

Вспыхнул молитвенный дух народа православного. Казалось бы, одних майских торжеств 1918 года было бы достаточно, чтобы понять новому властителю, каким народом он собирается править. Был первый советский первомай. Колонны красноармейцев и скромная толпа большевиков с пением “Интернационала” шли по Красной площади. И вдруг красная ткань, коей устроители торжеств закутали чуть ли не весь Кремль, порвалась на Никольских воротах, и в обрамлении провисшего кумача засиял образ Николы Чудотворца. Пришлось спешно ставить у ворот солдат, чтобы отгонять верующих. Но уже 9-го мая, в день праздника святителя Николая, крестным ходом из всех церквей Москвы народ двинулся на Красную площадь и, невзирая на угрозы чекистов и на засады в переулках латышских стрелков, возносил молитвы у чудотворной иконы святителя Николая. Окруженный китайцами-часовыми, Ленин, наблюдая за происходящим с Кремлевской стены, просил своих из свиты подсчитать, сколько собралось молящихся. Подсчитали. Приблизительно 400 тысяч человек. Но как показала история, можно и всю страну околпачить, если царь антихрист, а его придворные одержимы бесом.

От начала IV века до 1917-го года не было гонения на Церковь Христову. “Народные” комиссары доказали, что в ненависти к Церкви можно перещеголять и хитрого Диоклетиана, и полубезумного Нерона. Но Особенность советского гонения на Церковь — даже не 59 в лютости пролетарской ненависти. Особенность — в целенаправленности геноцида. “Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам расстрелять, тем лучше, — вдохновлял Ленин своих комиссаров письмом от 19.03.1922-го года. — Надо проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать”.

Если учесть, что открытые приверженцы царизма — настоящие реакционеры — к марту 1922 года были уже все перестреляны, то к “не смеющим думать о сопротивлении” в последующие десятки лет реакционерам из духовенства и буржуазии должны были относиться все верующие во Иисуса Христа россияне. Ленинские “последующие десятки лет” реализовались в семидесятилетнюю государственную программу по истреблению православного гражданина, сына и хозяина земли Русской. Семьдесят лет планомерно и последовательно уничтожался православный христианин, сначала как классовый враг, потом как пережиток царизма, потом как иностранный шпион, затем как опасный для общества душевнобольной.

Семьдесят лет для счастливой жизни в советском раю выращивался новый тип россиянина — человек-винтик, верующий в партию, поклонник восседавшего на престоле очередного “отца” народа. И выращивался он, как ни казалось бы странным, все на той же почве исключительности России, все на той же вере в ее мессианское предназначение, все на той же идее освобождения угнетенных и обездоленных. Сатана никогда не придумывал ничего своего. Потому что у него и нет ничего своего. Он вечно ворует у Бога. У него то же самое, что у Бога, только все переломано и поперек Божих дел. Как и его свастика, символ его деятельности, — крест Божиего творчества, но только все начинания сломаны. Так и россиян он выращивал: “Будете спасителями гибнущего мира, только без Самого Спасителя Христа. Мы за интернационал!” “За какой?” “Не за тот, где все люди братья, а за тот, где Ленин и пролетарии, а попы и буржуи — враги”. Чем закончилась эта сатанинская инкубация россиян, вы знаете — нищая страна, обманутый, одурманенный, потерявший себя народ.

Теперь задумайтесь, почему такой великий народ, по натуре своей не лентяй и не дурак, “способный рождать собственных Платонов и Ньютонов”, триста лет строил свой земной рай и в итоге оказался в такой глубокой пропасти упадка и разорения? Притом заметьте, ни одно государство в мире не затратило столько народной энергии, сил, крови, человеческих жертв для 'достижения своего процветания. В чем причина Российской трагедии? Тоже в исключительности по сравнению со всеми прочими государствами. Ни одно христианское государство не дерзнуло дойти до безумства восстать на войну со своею Церковью. С Россией вышло по слову Христа: упала на камень сей и разбилась (Мф. 21, 44).

Российский синдром — это не Божие проклятие и не голый произвол сатаны, это на уровне государств и народов живой пример Евангельской притчи о “блудном сыне”. Россия покинула отчий дом и ушла в страну далекую. Ведь петровский реформизм, как и бродивший по Европе призрак коммунизма, да и этот мафиозный федератизм, на который Россия батрачит теперь — все это хозяева-чужеземцы. То, что Россия, живя распутно, расточила все имение свое и теперь рада наполнить чрево рожками, коими кормят свиней, — это уж слишком очевидно. Весь хлам, весь брак, все негодное, изношенное, просроченное, все отходы, вплоть до атомных, а главное — вся грязь разврата вываливается иностранными господами в Российское корыто. И пирует Россия, пожирая свинячьи рожки, не оттого, что не способна прокормить сама себя, и не оттого, что, бросив клич “спасайся, кто может!”, власти кинули народ на произвол судьбы. Нет, братья и сестры. Это под чутким руководством “хозяина” своего, князя мира сего, Россия вступает в заключительный этап “прогресса”, в “становление” бывшего богатыря Христова в вечно голодную свинью.

Из сегодняшнего дня уже хорошо просматривается этот поэтапный план сатанинский. С почина собственного царя навязывалась россиянину, хранителю и возделывателю Христова сада, компания учителей и “благодетелей цивилизованного Запада”. Упиралась душа Православная, не сдавалась, да за двести лет замытарили бедолагу. И затащили Россию в проклятое болото, в тернии и в волчцы. И повязали детинушку по рукам и ногам, и били его и рвали железами, и жгли огнем — и все за грехи непутевых царей и чужой постылой компании. И за семьдесят лет так исхудили тело Христова ратника, Церковь Русскую, так заморочили мозги россиянину, что он уже и понять не может, кто он и что он. Вот и настал окончательный этап доведения его до абсолютного затмения ума, до совершенной потери человеческого облика.

И священников уже расстреливать не надо. И Церкви можно свободу дать. Все равно народ в нее не пойдет, так как поставлен в самое удачное положение — в нищету и голод. А между народом и Церковью сам сатана в обличий древнего искусителя маммоны с картинками западных благ и роскошеств пляшет и из телевизионного капища своего манит на всякие “Поля чудес”, в “Санта-Барбару”, на Канарские острова. И вождь голодных и рабов (хранимый бережно властями) мумией своей из склепа-мавзолея таинственно смердит на всю страну, и бронзовой рукою истукана на городских и сельских площадях гипнотизирует, чтоб всем мерещилось будто Россия — отродье октября 1917-го года. А на просторах русских порхает тучей саранча иеговистов, сатанистов, масонов и прочих духов, дожирают все подряд, что только к Церкви тянется.

Чем кончит Русь, забывшая свой дом родной? Ответ дает Священное Писание, но уже не в притче, где блудный сын все же опомнился, а на исторической судьбе человечества, где блудный сын не опомнился. Когда в раю, усомнившийся в любви Отца Небесного, человек сыновнюю миссию по сохранению и возделыванию Божественного сада сменил на жизнь свободного Божественного отпрыска, то оказался среди терний и волчцев на проклятой Земле. Он испытал все тяготы блудного сына, но так и не раскаялся в своем грехе богоотступничества, в измене своему призванию. Забыл, кто он и для чего сотворил его Бог. Жил в самозабвении, в омертвении к своему отечеству. И даже не маммоне он отдавал свою душу. Общался он с сынами Божими, и на земле рождались сильные, издревле славные люди. Однако Бог воззрел на Землю — и вот она растленна: не только человек, но всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Бог: земля наполнилась злодеяниями. И Я истреблю всякую плоть с земли (Бытие, глава 6). И был потоп.

Неужели нам остается ждать подобного конца? Во всяком случае, сатана на это и рассчитывает. А, может, хватит болеть умом? Какие еще нужны испытания и беды, чтобы наконец-то Россиянин опомнился и возопил: “Отче, согрешил я против неба и пред Тобою! И уже недостоин называться сыном Твоим; прими меня хоть в число наемников Твоих” (Лк. 15, 18—19). Ведь милосердный наш Отец уже наперед, не дожидаясь нашего пробуждения, вручил нам на руку Свой перстень-свидетельство, уже распростер над Россией знамя ее Божия сыновства. Ведь чтобы вернуться России в Отчий дом, всего-то и надо — понять нам, что флаг наш Российский — это Крест Христов, что Россия — никакая не федерация и не эсенге, а единственная в мире, избранная Богом держава Христова; что Россия, хоть и уронила свой флаг однажды, но теперь Отец снова дает ей возможность осуществить Его святое пророчество — плыть по житейскому морю от победы над злом сатанинским к любви святой, вселенской, и далее — к Божественному Свету Царства Отца Небесного.

Информация о первоисточнике

При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.
При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Романов-на-Мурмане" (romanov-murman.narod.ru).

Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир. Электронная библиотека" (lib.pravmir.ru).