По Евангелию от Иоанна, воскрешение Лазаря было ближайшим поводом к народному торжеству при входе Господа Иисуса Христа во Иерусалим (см.: Ин.12:18), а этот вход, в свою очередь, явился как бы предначатием страданий Господа и следующего за ними Воскресения.
В строгом соответствии с евангельским повествованием и Богослужебный устав нашей Православной Церкви указывает праздновать воскрешение Лазаря в субботу, накануне Входа Господня во Иерусалим, и устанавливает между этими праздниками самую тесную связь. Для них обоих назначен один тропарь ("Общее воскресение..."). Да и вообще в службе этих праздников оба воспоминания как бы переплетаются между собою. Вместе с тем службы этих двух праздников являются как бы прологом к службам Страстной седмицы и предвестниками Светозарной Пасхи.
Не останавливаясь на одной исторической связи воскрешения Лазаря с последними днями земной жизни Господа и с Его Воскресением, Церковь в своем богослужении раскрывает и идейную связь между этими событиями. Воздвижением Лазаря из мертвых Господь "прежде Своея страсти" хотел "уверить" (доказать, что непременно будет) общее воскресение. А так как "начатком" общего воскресения является Воскресение Христово, то Господь воскрешением Лазаря уверял и Свое Воскресение. Подобно тому как на Фаворе Господь "показал ученикам Своим славу Свою", чтобы они не соблазнились, когда "узрят Его распинаема", так и теперь, ввиду предстоящих страданий, Господь явил Себя "Победителем смерти", чтобы страдания и крестная смерть потом не могли затмить в учениках веры в Воскресение Христово и за ним в будущее общее воскресение. Воскрешение Лазаря, таким образом, есть доказательство Божества Христова и того, что Он есть "Господь живых и мертвых".
Тесная связь - и историческая, и идейная - Лазарева воскресения и Воскресения Христова не должна, однако, закрывать для нас существеннейшей разницы между этими двумя событиями, разницы, делающей их явлениями - каждое совершенно, почти до противоположности особого порядка.
Лазарь воскрешен был для здешнего мира, чтобы продолжать свою прежнюю земную, телесную жизнь в ее настоящих условиях. Поэтому он воскрес с прежним своим телом. В его теле только прекращен был начинавшийся процесс тления, но само тело не сделалось нетленным: Лазарь потом опять умер, и тело его в той или другой степени подверглось тлению. Как явление посюстороннего мира в его настоящем подклятвенном состоянии, тело Лазаря обладало всеми свойствами, присущими материальным вещам, и было доступно наблюдению внешними чувствами человека. Поэтому свидетелями воскресения Лазаря были все присутствующие независимо от их душевного настроения, желали ли они этого события или не желали, его видели и верующие во Христа, и враги Христовы (см.: Ин.11:45-46). Точно так же и удостовериться в воскресении Лазаря мог всякий: для этого нужно было только отправиться в Вифанию и видеть там самого воскрешенного (см.: Ин.12:9-11). Неудивительно, что у врагов Христовых являлась мысль убить Лазаря, чтобы устранить это в буквальном смысле доказательство совершенного Христом.
Принадлежность воскресения Лазаря к порядку явлений здешнего мира дала возможность и евангелисту описать воскресение Лазаря со всеми подробностями, как и всякое другое событие из земной жизни Господа Иисуса Христа. Из этого описания мы узнаем некоторые весьма характерные черты. Например, чтобы вызвать Лазаря из гроба, нужно было сначала отвалить камень, закрывавший вход во гроб: тело Лазаря по-прежнему подчинено было условиям материальной жизни. В ответ на творческое: "Лазаре, гряди вон!" - Лазарь, правда, вышел из гроба, хотя и был связан погребальными пеленами ("чудесем чудо уверяя"), но освободиться от пелен не мог без посторонней помощи.
Евангельское повествование о воскрешении Лазаря дало совершенно определенную историческую тему и для церковной поэзии и иконографии. Воображение поэта или художника может, конечно, расцветить эту тему какими-нибудь второстепенными деталями. Например, изобразить смятение ада и смерти, получивших повеление отпустить Лазаря и предчувствующих, что это поведет к необходимости потом отпустить и других мертвецов. Поэт может попытаться раскрыть внутренние переживания воскрешаемого Лазаря и подобное. Но все эти детали сводятся к основной теме и, в сущности, ничего к ней прибавить не могут. Тема же эта, в частности для иконографа, вполне конкретная: открытый гроб и спеленутый Лазарь, выходящий из гроба на глазах у предстоящего народа. Никаким колебаниям или домыслам в вопросе о том, как Лазарь вышел из гроба, нет места: евангельское повествование дает на этот вопрос совершенно определенный ответ.
Не то мы видим в отношении Воскресения Христова. Прежде всего, ни один евангелист не говорит, как воскрес Христос. Евангелисты повествуют лишь о явлениях уже Воскресшего Господа, само же событие Воскресения не описывают.
Как будто ближе всех подходит к самому моменту Воскресения Христова святой евангелист Матфей, повествующий о сошествии молниеносного Ангела, который отвалил камень от двери гроба и "седяще на нем... От страха же сего сотрясошася стрегущии и быша яко мертви" (Мф.28:2-4).
Этот евангельский рассказ дает позднейшим художникам тему для изображения Воскресения Христова. Согласно Евангелию, они изображают Ангела, сидящего на камне, отваленном от гроба, и стражей, в страхе поверженных или разбегающихся. И к этому подлинно евангельскому материалу делают весьма существенное добавление уже от себя, от своего домысла: изображают тут же и Самого Воскресшего исходящим из гроба со знамением победы. Получается впечатление, будто камень отвален от гроба для того, чтобы дать возможность Воскресшему выйти из гроба, подобно тому как это нужно было при воскрешении Лазаря, и будто неверующие воины-стражи были очевидцами Воскресения Христова и приведены были в ужас не столько видом Ангела, сколько Самого Воскресшего.
Нетрудно видеть, как глубоко искажается евангельский рассказ такой его художественной передачей или, точнее, произвольным перетолкованием. По Евангелию, Ангел отвалил камень от двери гроба не для того, чтобы дать выход Господу воскресшему, а, наоборот, чтобы показать, что Его уже нет во гробе: "несть зде: воста бо", и чтобы дать "ищущим Иисуса распятого" возможность своими глазами удостовериться в пустоте гроба, взглянув на место "идеже лежаше Господь". Значит, Воскресение уже совершилось раньше сошествия Ангела, раньше, чем отвален был камень, - совершилось не доступное никакому взору и непостижимое. Поэтому и воины не могли быть свидетелями Воскресения. Евангелист ясно дает понять, что пришедшие ко гробу мироносицы были свидетельницами не только землетрясения, сошествия Ангела и прочего, но и самого ужаса бегущих. Мироносицы были тут же. Ангел, как бы противополагая их устрашенным воинам, говорит: "Не бойтесь вы" - и потом только еще обещает мироносицам, что они увидят Господа в будущем. Если же мироносицы не видели Воскресения, то тем более не могли видеть его воины. Притом дальнейшее поведение воинов было бы мало понятно, если бы они были очевидцами Воскресения? Сотник, бывший свидетелем только кончины Распятого, пришел к сознанию: "Воистину Сын Божий бе сей". Могли ли бы остаться незатронутыми в своем равнодушии очевидцы Воскресения? Во всяком случае, после пережитого едва ли бы они так легко пошли на подкуп. Ведь нет оснований предполагать в воинах такой же ожесточенности, как в первосвященниках и книжниках. Воины, подобно сотнику, скорее исполняли только свою службу и не были лично заинтересованы, как были заинтересованы враги Христовы. Другое дело, если воины не видели Воскресшего, - тогда они твердо знали только одно, что тела Распятого не оказалось во гробе. Вопрос шел лишь о том, как объяснить исчезновение тела, кто и как унес его из гроба; и не так трудно уже было, особенно за сребреники, уговорить свою совесть склониться к басне книжников.
Таким образом, в противоположность воскресению Лазаря Евангелия не дают нам фактического материала для изображения или описания самого события Воскресения Христова: никто не видел, как Господь воскрес и как Он вышел из гроба. Позднейшие художники, изображающие Воскресшего выходящим из гроба, передают в лучшем случае лишь идею события, а не его фактическую сторону.
Православная наша Церковь в своей богослужебной поэзии и иконографии всегда остается верной евангельскому повествованию.
В пасхальном каноне мы поем: "Сохранив цела знамения (печати) Христе, воскрес еси от гроба" (Песнь 6:1). Не только не был отвален камень, но и печати, на нем лежавшие, не были тронуты, когда совершилось Воскресение Христово. И "жизнь из гроба воссияла", еще "запечатану гробу". Воскресший вышел из гроба так же и вошел к Апостолам "дверем заключенным", не открывая их; вышел из гроба без каких-либо внешних признаков, которые мог бы заметить посторонний наблюдатель. "Во гробе заключен описуемою (подчиненною обычным пространственным формам и прочим условиям посюсторонней жизни) плотию Твоею, неописуемый (свободный от посюсторонних форм и недоступный земному наблюдению) воскресл еси Христе" (Канон недели Фоминой. Песнь 3:2). В частности, "не чувствоваша, когда воскресл еси, стрегущии Тя воини". Подобно Рождеству от Девы, Воскресение Христово остается тайной, "запечатанной испытующим" (недоступной земному исследованию), и является, как чудо, лишь "верою кланяющимся таинству" Воскресения (стихира "на хвалитех" 5-го гласа). Обычный исследователь пустого гроба может открыть лишь то, что знали и воины: что Погребенного уже нет во гробе; а что Он воскрес, и как воскрес - это есть чудо, которое открывается лишь верующим.
Соответственно этому и подлинно церковная иконография, занимавшаяся, как мы видели, внешней, физической стороной воскресения Лазаря (выход Лазаря из гроба), почти забывает такую тему (выход из гроба), когда переходит к изображению Христова Воскресения, и любит изображать преимущественно духовную сторону Христова Воскресения, его потустороннюю сущность: сошествие Господа Победителя во ад, освобождение Адама и Евы и других узников ада и подобное.
Не говоря о том, как воскрес Господь, евангелисты повествуют о явлениях Воскресшего. Но и в этом отношении обнаруживается существеннейшее различие между воскресшим Господом и Лазарем. Лазаря по воскресении мог видеть всякий. Можно было даже нарочно сходить в Вифанию, чтобы посмотреть на него, тогда как о явлениях воскресшего Господа Апостол Петр прямо говорил, что "Бог даде Ему явлену быти не всем человеком, но (только) нам, свидетелем преднареченным от Бога" (Деян.10:40-41).
Господь Иисус Христос являлся только тем, кому хотел или кто пребыл с Ним в Его напастех (Лк.22:28) и этим пребыванием и общением с Ним во время Его земной уничиженной жизни приготовил себя и к созерцанию славы Христовой и Его Царства (одиннадцать Апостолов, Божия Матерь, мироносицы и другие ученики), или же тем, чье "упорное прание противу рожна" благодати Он хотел сломить и кого из гонителя решил превратить в свой сосуд избранный (Деян.9:5-15).
Притом, являясь кому Он хотел, Господь, если можно так выразиться, мог управлять Своею видимостью. С Лукою и Клеопой Он путешествовал, беседовал, возлег на вечерю и вдруг сделался невидим для Своих собеседников (см.: Лк.24:31). Иногда Господь являлся, но так, что Его сначала не узнавали даже очень близкие к Нему люди, постоянно видевшие Его до страданий, и не узнавали до тех пор, пока Он Сам не давал им знать каким-нибудь привычным для них действием. Например, Луке и Клеопе преломление хлеба напомнило былые встречи с Господом, и "онема отверзостеся очи и познаста Его" (Лк.24:31). Тивериадским рыболовам - чудесный лов рыб после повеления ввергнуть мрежу одесную страну корабля (см.: Ин.21:6, ср.: Лк.5:4-5). Марии Магдалине - привычное название по имени (см.:Ин.20:16).
Наряду с такой способностью быть по желанию невидимым или видимым не во всех привычных подробностях воскресшее тело Спасителя имело свободу проникать чрез всякие вещественные преграды, не разрушая их. Как вышел Спаситель невозбранно из запечатанного гроба, не тронув ни камня, ни печатей, так и к Апостолам вошел "дверем заключенным", не открывая их. Вообще прославленная плоть Сына Божия была с земной точки зрения настолько тонка материально, так свободна от обычных нам грубо-вещественных несовершенств и ограничений, что при первом явлении Господа Апостолы сначала "мняху дух видети" (Лк.24:37). Чтобы рассеять это мнение, им необходимо было не только "видеть руце и нозе Его", не только "осязать Его и видеть... имуща плоть и кости" - необходимо было, чтобы Явившийся данную самими Апостолами "рыбы печены часть и от пчел сот... взем пред ними яде" (Лк.24:39,42,43). Только после этого "возрадовашася ученицы (доподлинно убедившись), что видят своего прежнего Учителя Господа", распятого, погребенного и, значит, воскресшего (Ин.20:20).
Таким образом, Воскресший Господь хотя и возвратился на некоторое время к земной жизни, но уже не принадлежал, в сущности, этому посюстороннему миру даже по Своей телесной природе. Правда, прославленная плоть Богочеловека оставалась и по Воскресении прежней Его плотию, заимствованной у первого ветхого Адама, со всеми ее прежними индивидуальными признаками (внешний образ, голос и до "язв гвоздинных" на руках и ногах, и до прободенного ребра включительно); но это была плоть уже преображенная, одухотворенная, освобожденная от грубой вещественности посюстороннего мира и от других последствий прародительской клятвы - одним словом, это была плоть уже второго, нового Адама, перешедшая от тления в нетление, начавшая жизнь будущего века. Евангелисты, имевшие задачей прежде всего свидетельствовать об истине Воскресения, не говорят специально о таком преображенном состоянии телесной природы Воскресшего Богочеловека - они лишь заставляют своими повествованиями предполагать это состояние. Прямее и подробнее раскрывается этот вопрос у святого Апостола Павла в 15-й главе Первого послания к Коринфянам.
Апостол прежде всего устанавливает теснейшую или, лучше, неразрывную связь Воскресения Христова и будущего воскресения мертвых и взаимную зависимость веры в первое и веры во второе. "Аще мертвии не востают, то ни Христос воста" (1Кор.15:16). Без воскресения мертвых не будет ни цели, ни смысла для Христова Воскресения, как равно будут бесцельны и бессмысленны и проповедь апостольская, и вся вообще вера христианская, именно: Самому Христу не нужно было ни воплощение, ни Воскресение, и если "Христос воста от мертвых", то только для того, чтобы быть "начатком умерших" (ст.20), быть первым в бесконечном ряду умерших, воскресающих для Жизни Вечной. Как от Адама все получили смертную природу и умирают, так, соединившись со Христом, "вси оживут". Но непременно "кийждо во своем чину: начаток Христос (помимо Христа, нет воскресения), потом Христовы" (по-гречески: "οί του Χριστου"; в славянском тексте не совсем точно: "Христу веровавшии", ст.23), то есть свои Ему, всецело Ему принадлежащие, жизненно с ним слившиеся. Значит, "воскресение жизни" (Ин.5:29) не есть как бы некоторое объективное последствие воскресения, механически распространяющееся на весь род человеческий независимо от личного отношения людей ко Христу: воскресение жизни может быть уделом только "Христовых", объединившихся со Христом в новое, возрожденное человечество, воскресающее для жизни вечной, а далее - общее восстановление (апокатастасис), когда Сын "предаст царство Богу и Отцу... да будет Бог всяческая во всех" (1Кор.15:24,28).
В Евангелии от Иоанна Господь Иисус Христос более конкретно показывает, кто эти Христовы, как они такими становятся и почему они могут участвовать в воскресении. "Плоть Моя истинно есть брашно, и кровь Моя истинно есть пиво", вводящее в человека начало новой, вечной жизни. Именно: "Ядый Мою плоть и пияй Мою кровь во Мне пребывает, и Аз в нем" как полнота и источник жизни. Поэтому, "якоже посла Мя живый Отец, и Аз живу Отца ради; и ядый Мя, и той жив будет Мене ради". Значит, "ядый Мою плоть и пияй Мою кровь имать живот вечный", потому что имеет в себе Меня - Источник жизни, как ставший со Мною как бы органически единым. Именно, как такого, "Аз воскрешу его в последний день" (Ин.6:55-57,54).
"Но речет некто: како востанут мертвии? с каким же телом придут?" (1Кор.15:35). Апостол отвечает сравнением: "сеется голо зерно", ничтожное по величине и не имеющее ни вида, ни доброты; а "Бог дает ему тело... и каждому семени свое тело". Вышедшее из зерна растение, конечно, одно с зерном, даже едино с ним по существу, но несравнимо с ним по богатству форм, красоте, развитию; оно живет уже совсем другой жизнью. "Так и воскресение мертвых: сеется в тление, востает в нетлении; сеется не в честь, востает в славе; сеется в немощи, востает в силе; сеется тело душевное, востает тело духовное" (ст.37,38,42-43). Человек восстает, конечно, с прежней телесной своей природой, но природой преображенной, освобожденной от всех немощей и несовершенств (как последствий греха), а главное - нетленной, принадлежащей уже не душевному (плотскому, смертному) миру, а духовному.
Первый мир ведет свое начало от первого Адама, а второй - от второго. Первый Адам "бысть в душу живу", по своей телесной природе он принадлежал к животному миру и как (последствие греха) не поднявшийся над перстию, из которой был создан, подлежал смерти, возвращению в персть. Последний Адам, Воскресший, - Дух Животворящ. Он и по Своей человеческой природе совершенно свободен от всех несовершенств и ограничений животной или душевной жизни и не только не раб персти, но "Господь с небесе. Яков перстный, такови и перстнии; и яков небесный, таци же и небеснии" (ст.45,47-48). Рождаясь от первого Адама, люди вслед за ним служат персти и умирают; наоборот, следуя Воскресшему Христу, люди должны стать небесными и жить вечно.
Противоположность между этими двумя мирами, или царствами, настолько велика и непримирима, что нельзя, принадлежа к первому, стать участником или членом второго. "Плоть и кровь Царствия Божия наследити не могут, ниже тление нетления наследствует" (ст.50). Понимать ли это в смысле нравственном, в смысле жизни по началам плоти или в прямом физическом смысле, в смысле облечения перстной, смертной, телесной природой, - и в том и в другом случае человек в Царство Божие не войдет. Чтобы войти, "подобает тленному сему облещися в нетление, и мертвенному сему облещися в безсмертие", тогда и исполнится слово Писания: "...пожерта бысть смерть победою. Где ти смерти жало, где ти аде победа" (ст.53-55). Подлинная победа над смертию состоит не в том, чтобы умерший снова ожил и возвратился к прежней земной жизни, а в том, чтобы умершая плоть настолько преобразилась, одухотворилась, очистилась от всего перстного и смертного, что смерть не имела бы над ней власти, как не имеет она и над Воскресшим Христом. "Христос воста от мертвых, ктому уже не умирает, смерть им ктому не обладает" (Рим.6:9). Воскресшая плоть настолько преображена, что она перестала принадлежать к перстному миру, сделалась просто недостижимой для сил и законов, действующих в перстном мире (в том числе и для смерти).
Этим объясняется, почему Лазарь, воскресший в тленном теле, не мог выйти из гроба без предварительного отваливания камня; почему пелены, которыми было обвязано его тело при погребении, остались на теле и продолжали его связывать и по воскресении, нужно было их развязать, чтобы освободить Лазаря. В противоположность этому воскресшая плоть Жизнодавца свободно вышла из гроба и из пелен, даже не затрагивая их; все это осталось где-то далеко внизу и потеряло силу удерживать Воскресшего, принадлежащего уже другому миру. Нельзя представить себе, чтобы Воскресший Господь, восстав от смертного ложа, сбросил с себя погребальные пелены, как сбрасывают одежду или как Лазарь освобождался от пелен. Если допустима здесь какая аналогия, то скорее лучше представить себе лед, обвязанный пеленами. От тепла лед тает и вода уходит из пелен, оставляя их по-прежнему связанными; они уже не могут удержать воду. Так и пелены погребенного Христа оставались в гробу связанными в том виде, как они облекали тело Погребенного, но последнего в них уже не было. Не на это ли хочет указать евангельское повествование, когда упоминает, что "сударь лежал особь свит на едином месте". Не значит ли это, что сударь остался свитым в повязку, которая обвивала главу Христову. Тогда было бы вполне понятно, почему "другий ученик" с первого же взгляда на лежащие пелены "и виде, и верова" (Ин.20:8). Он сразу увидел, что здесь произошло совсем не то, что сначала подумала Мария Магдалина; отнюдь "не взяша Господа от гроба, и не вем, где положиша Его" (ст.2). В пределах земных возможностей нельзя было взять Погребенного из пелен (притом пропитанных клейкими веществами и, вероятно, слипшихся) без того, чтобы не развязать пелен (а может быть, разорвать их). Значит, Господь исшел из гроба "в воскресение жизни" (Ин.5:29) и погребальные пелены просто потеряли возможность держать в себе преображенную плоть Воскресшего, как уже перешедшую в другой мир.
Эта принадлежность воскресшей плоти к потустороннему миру объясняет и то, почему Господь был видим только теми, кому Он хотел явиться, и только тогда, когда этого хотел. Притом Он являлся лишь "преднареченным от Бога" (Деян.10:41), которые были уже "οί του Χριστου" - Христовы: хотя были еще в смертной плоти, но душою жили уже жизнью будущего века и потому были приготовлены к восприятию его откровений. Но опять-таки и эти люди видели Воскресшего лишь под особым каждый раз воздействием Его благодати, дававшим им способность к этому восприятию.
Вот почему Святая Церковь начинает свой пасхальный канон приглашением: "Очистим чувствия (от всего греховного, суетного, тленного, потому что только тогда) и узрим (хотя бы мысленно, духовно) Христа - Христа, блистающего неприступным (для плоти и крови) светом Воскресения", и услышим Его: "Радуйтеся". В таком духовном созерцании славы Воскресшего Господа и в преискреннем с Ним общении, собственно, и состоит блаженство Вечной жизни в Царстве Небесном. Поэтому в восьмой песни мы поем: "Приидите... в нарочитый день Воскресения Царствия Христова приобщимся". Но так как, пока мы облечены смертной плотию и принадлежим здешнему миру, всякие такие созерцания, всякое духовное наслаждение Царствием Христовым представляют собой только зарю будущего дня, только слабое предвкушение будущих благ, то пасхальный канон заканчивается молитвой: "О Пасха велия и священнейшая, Христе! О мудросте, и Слове Божий, и Сило! Подавай нам истее Тебе причащатися в невечернем дни Царствия Твоего".
14/27 апреля 1933 года, Москва
© Онлайн библиотека сайта Православие и мир, 2011–2024
