Блага верующих. – Не нужно стремиться к тому, чтобы нас боялись люди. – Добродетель – великое благо. Том 9, книга 1, беседа 52

1. Смотри, какое общество собирается слушать Павла: "знатнейшими", говорит (писатель), "гражданами". Правитель и царь при- ходят со всеми оруженосцами, а с ними приходят и тысяче­начальники и первые люди города, которых он и называет "знатнейшими". Потом приводится и Павел, и смотри, как Фест говорит о нем: не только представляет его невинным, но и защищает. Что же говорит он? "И сказал Фест: царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! вы видите того, против которого всё множество Иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь и кричали, что ему не должно более жить. Но я нашел, что он не сделал ничего, достойного смерти; и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему. Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас, и особенно пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо, мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него" (ст. 24-27). Смотри, как тех (иудеев) он обвиняет, а его оправдывает. Какое обилие оправданий! После многократного исследования правитель не на­ходит, в чем обвинить его, а те говорили, что он достоин смерти. Потому он сказал: "я нашел", говорит, "что он не сделал ничего, достойного смерти"; и прибавляет: "я не имею ничего верного написать о нем государю". И это служит доказатель­ством невинности Павла, что судия не имеет ничего сказать о нем. "Посему", говорит, "привел его пред вас. Мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него". Смотри, в какое великое затруднение ставили иудеи своих пра­вителей. Что же Агриппа? Желая узнать что-нибудь о деле, он "сказал Павлу: позволяется тебе говорить за себя" (Деян.26: 1). Царь повелевает ему говорить, сильно желая послушать его. Затем Павел с дерзновением начинает говорить и называ­ет себя счастливым, не из лести, но потому, что говорит пред человеком, которому все известно; а что именно поэто­му, послушай, что он говорит далее. "Тогда Павел, простерши руку, стал говорить в свою защиту: царь Агриппа! почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения Иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно" (ст. 1-3). Если бы он сознавал что-нибудь за собою, то, конечно, пришел бы в страх, выходя на суд пред челове­ка, которому известно все; но совесть его чиста, – потому он и не отрекается явиться пред судию, хорошо знающего дело, а еще радуется и считает себя счастливым. Потом говорит: "прошу тебя выслушать меня великодушно". Так как он на­меревался сказать речь продолжительную и говорить о себе, то предварительно высказывает эту просьбу и затем говорит: "жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи; они издавна знают обо мне, если захотят свидетельствовать, что я жил фарисеем по строжайшему в нашем вероисповедании учению" (ст. 4, 5),  т.е. как я мог сделаться возмутителем, будучи еще так молод и пользуясь свидетельством от всех? Далее подтверждает слова свои, указывая на свою секту: "я жил фарисеем по строжайшему в нашем вероисповедании учению". И, так как опять иной мог бы сказать: хотя секта достойна уважения, но ты не хорош, – смот­ри, как он предупреждает такое возражение: призывает во свидетели всех иудеев, знающих его жизнь и обращение. "И ныне я стою перед судом", говорит, "за надежду на обетование, данное от Бога нашим отцам, которого исполнение надеются увидеть наши двенадцать колен, усердно служа Богу день и ночь. За сию-то надежду, царь Агриппа, обвиняют меня Иудеи. Что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?" (ст. 6-8). Он пред­лагает два доказательства воскресения: одно от пророков, хотя не приводит пророчества, а мнение об этом иудеев; другое, и сильнейшее, от дел. Какое же это? То, что с ним бесе­довал Христос, воскресший из мертвых. Последнее из до­казательств подтверждает, рассказывая подробно о своем преж­нем заблуждении; об иудеях же отзывается с похвалою: "усердно служа Богу день и ночь". Следовательно, (говорит), если бы я был и небезукоризненной жизни, то меня не сле­довало бы судить за это, царь Агриппа. Затем и еще доказа­тельство: "что же? Неужели вы невероятным почитаете, что Бог воскрешает мертвых?" Если бы (у иудеев) не было такого мнения, если бы они не были воспитаны в этих учениях и только теперь они были вводимы, то иной мог бы не принять этого учения. Далее говорит, как он гнал (христиан), – и это служит к подтверждению сказанного, – приводя во свидетели первосвящен­ников и чужие города, и как он слышал слова: "трудно тебе идти против рожна" (ст. 14). Потом показывает челове­колюбие Божие, как (Господь) явился ему, будучи гоним от него; и не меня только, говорит, облагодетельствовал, но по­слал меня учить и других.

2. Указывает и на пророчество, которое он слышал: "ибо Я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что Я открою тебе, избавляя тебя от народа Иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя " (ст. 16, 17). Указывая на все это, он сказал: "правда, и я думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея. Это я и делал в Иерусалиме: получив власть от первосвященников, я многих святых заключал в темницы, и, когда убивали их, я подавал на то голос; и по всем синагогам я многократно мучил их и принуждал хулить Иисуса и, в чрезмерной против них ярости, преследовал даже и в чужих городах. Для сего, идя в Дамаск со властью и поручением от первосвященников, среди дня на дороге я увидел, государь, с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня и шедших со мною. Все мы упали на землю, и я услышал голос, говоривший мне на еврейском языке: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? Трудно тебе идти против рожна. Я сказал: кто Ты, Господи? Он сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Но встань и стань на ноги твои; ибо Я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что Я открою тебе, избавляя тебя от народа Иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу, и верою в Меня получили прощение грехов и жребий с освященными" (ст. 9-18). Смотри, как кротко он беседует; Бог, говорит, сказал мне: "ибо Я для того и явился тебе, чтобы поставить тебя служителем и свидетелем того, что ты видел и что Я открою тебе, избавляя тебя от народа Иудейского и от язычников, к которым Я теперь посылаю тебя открыть глаза им, чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу, и верою в Меня получили прощение грехов". Как бы так гово­рит: этим я убедился, этим явлением. Он обратил меня и убедил так, что я не мог противиться. "Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению, но сперва жителям Дамаска и Иерусалима, потом всей земле Иудейской и язычникам проповедывал, чтобы они покаялись и обратились к Богу, делая дела, достойные покаяния" (ст. 19, 20). Если же я и других учу добродетельной жиз­ни, то как, говорит, сам могу быть виновником возмущения и смятения? "За это схватили меня Иудеи в храме и покушались растерзать. Но, получив помощь от Бога, я до сего дня стою, свидетельствуя малому и великому, ничего не говоря, кроме того, о чем пророки и Моисей говорили, что это будет, то есть что Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу (Иудейскому) и язычникам" (ст. 21-23). Смотри, как речь его чужда лести и как он все приписывает Богу; потом, сколько дерзновения: "я до сего дня стою", и твердости: "свидетельствуя" пророками, "что Христос имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу (Иудейскому) и язычникам". Как бы так ска­зал: "Христос, воскреснув из мертвых, уже не умирает" (Рим.6:9), как видно из того, что он всем пропо­ведует это и что они сами с готовностью внимают. Потом Фест, видя, с каким дерзновением он говорит царю, а не обращается к нему, как бы потерпев какую-нибудь обиду, сказал: "безумствуешь ты, Павел"? Что он, обидевшись, сказал это, послушай следующее: "когда он так защищался, Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия" (ст. 24).  Что же Павел? Он кротко отвечает: "нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла" (ст. 25). Потом объясняет причину, почему он обра­щал свою речь к царю. "Ибо знает об этом царь, перед которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь из сего скрыто; ибо это не в углу происходило. Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь" (ст. 26, 27). Этими словами он как бы укоряет (иудеев) и говорит им: знаю, что он все знает хорошо, между тем как вам первым следовало бы знать это, – что и выражает замечание: "ибо это не в углу происходило", – но вы не хотели. "Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь. Агриппа сказал Павлу: ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином. Павел сказал: молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз" (ст. 28, 29). Смотри, как он молится: "молил бы я Бога", говорит, "Бога" не "мало", т.е. чтобы не было этого "мало"; не просто мо­лится, но усильно: "не только ты", говорит, "но и все", не тебе толь­ко, но и всем, "сделались такими, как я". Потом прибавляет: "кроме этих уз"; сказал так не потому, что он тяготился узами или сты­дился их (напротив, он вменял их себе в славу не менее, чем что-либо другое), но применительно к их понятию; по­этому он прибавил: "кроме этих уз". Но обратимся к вышепро­читанному. "На другой день", говорит (писатель), "когда Агриппа и Вереника пришли с великою пышностью и вошли в судебную палату с тысяченачальниками и знатнейшими гражданами, по приказанию Феста приведен был Павел". Иудеи отступили от него, когда он перенес дело (на суд кесаря), и тогда представляется ему блистательное зрелище: царь с ве­ликою пышностью и множество иудеев присутствовали здесь, присутствовали и те и другие. "Всё множество Иудеев", говорил (Фест), "приступали ко мне в Иерусалиме и здесь и кричали, что ему не должно более жить".

3. Посмотри на их неистовство: они кричали, что ему долж­но умереть. Отсюда видно, что Павел справедливо перенес де­ло к кесарю. Если и тогда, как нельзя было сказать против него ничего предосудительного, иудеи неистовствовали, то сле­довало обратиться к нему. "Я не имею ничего верного написать о нем государю", говорит (Фест). Видишь ли, как много раз дело подвергается исследованию? Иудеи были виновниками этого оправдания, которое должно было сделаться известным и находящимся в Риме. "Царь Агриппа! почитаю себя счастливым", говорит (Павел), "что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня Иудеи". Смотри, как они делаются невольны­ми проповедниками и собственной злобы и Павловой добродетели, и притом пред самим царем. Теперь Павел отправ­лялся (в Рим) славнее, нежели если бы был свободен от уз. После того, как столько судей признали его невинным, он отправлялся уже не как обманщик и кудесник. Таким образом, раскрыв все, где он родился и как воспитан, он отправляется в Рим не просто, но уже чистым от всякого подозрения. Не говорил он: что это? – я уже перенес дело к кесарю, и меня столько раз судят; доколе это будет? Но что? Он опять был готов дать ответ и пред тем, кто наилуч­шим образом знал дела иудеев. Он защищается теперь с большим дерзновением, так как судьи его не были властны над ним; впрочем, хотя они не были властны над ним и прежнее решение: "к кесарю и отправишься" оставалось в своей силе, но он дает ответ и подробное объяснение на все, а не так, чтобы на одно отвечал, на другое же, нет. А в ответе сво­ем он как бы так говорит: меня обвиняют в возмущении, обвиняют в ереси и в том, будто я осквернил храм; я могу оправдаться во всем; мою жизнь от юности знают все иудеи; не в моих нравах – производить возмущения; свидете­ли этому – сами обвинители. Что прежде говорил он: "ревнителем отеческих моих преданий" (Деян.22:3; Гал.1:14), на тоже указывает и здесь словами: "от юности моей". Когда присутствовал весь народ, тогда он и призывает их в свидетели. Так он поступает не только на суде у Лисия, но и у Феста, и здесь, где находилось еще более народа; только там не было надобности в продолжительном оправдании, по­тому что послание Лисия освобождало его от этого. "Знают", го­ворит, "все Иудеи; они издавна знают обо мне". Не говорит, какова его жизнь, но предоставляет это их совести, и только указывает на секту, выражая, что он не избрал бы ее, если бы был пре­дан порокам и нечестию. Итак "жил фарисеем", говорит, "стою перед судом". Она уважается и у них, по ней они молятся и просят Бога, чтобы надежды на нее исполнились; эту надежду и я возве­щаю и за нее меня обвиняют. Не безумно ли всячески старать­ся, чтобы она исполнилась, и гнать того, кто в нее верует? Я и сам, говорит, "думал, что мне должно много действовать против имени Иисуса Назорея", т.е., думал поступать так потому, что был не из числа учеников Христовых, но из врагов Его. Тем достовернее этот свидетель, который употреблял тысячи средств против верующих, внушал зло­словить их, вооружал (против них) все, – и города и началь­ников, – и сам делая это, так внезапно переменился. Потом опять свидетели - спутники его. Далее он показывает себя справедливо уверовавшим, что доказывается и явлением све­та, и пророками, и событиями, и тем, что теперь происходит. "Среди дня на дороге я увидел", говорит, "с неба свет, превосходящий солнечное сияние, осиявший меня и шедших со мною". Видишь, как он убеждает их и пророками и самыми событиями. Не желал показаться нововводителем, и между тем имея сказать нечто великое, он опять обращается к пророкам и приводит их предсказания. Хотя события бы­ли достовернее, как ныне происходившие, но так как он один видел их, то опять ссылается на пророков. И смотри: он не одинаково говорит в собрании (иудеев) и в судили­ще; там он говорил: "вы убили" (Христа, Деян.13:28); а здесь ничего такого не говорит, чтобы еще более не воспламе­нить гнева их, но указывает на тоже самое словами: "Христос имел пострадать"; так он не касается вины их! То, что я возвещаю, говорит, т.е., что Христос первый восстал из мертвых, подтверждаю пророками: и пророки возвещают это. Потому примите это учение, как согласное с пророческим. Сказав о видении, он далее безбоязненно говорит и о делах, О каких? "Открыть глаза им", говорит, "чтобы они обратились от тьмы к свету и от власти сатаны к Богу". "Ибо Я для того и явился тебе", т.е. не для того, чтобы наказать тебя, но чтобы сделать апостолом.

Смотри, он указывает на то зло, которое обдержит не­верующих: на сатану и мрак, и на блага верующих, которые суть: свет, Бог, наследие святых. Увещевает не просто по­каяться, но и показать жизнь достойную удивления. И, смотри, везде в речи он упоминает о язычниках, потому что меж­ду присутствующими были язычники. "Свидетельствуя", говорит, "малому и великому", т.е. и знатному и незнатному. Это он сказал в отношении к воинам. Здесь оставив оправдание, он принимает на себя дело учителя. Потому Фест и сказал ему: "безумствуешь". Но, чтобы показать, что не он сам учит, указы­вает на пророков, на Моисея: "что Христос", говорит, "имел пострадать и, восстав первый из мертвых, возвестить свет народу (Иудейскому) и язычникам". На это "Фест громким голосом сказал". Так, это был голос негодования и гнева.

4. Что же Павел? "Нет", говорит, "ибо это не в углу происходило". Здесь он говорит о кресте, о воскресении, говорит, что это учение известно по всей вселенной. "Веришь ли, царь Агриппа", – не сказал: воскресению, но: "пророкам?" И предупреждая его, про­должает: "знаю, что веришь". Агриппа же отвечает ему: "ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином". По недоразумению, слово: скоро (ενολίψ) Павел принял за слово: "немного не" ("εζολίγου); потому отвечает и на это; так он был прямодушен! Он не сказал: я не хочу этого, но: "молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все", – так слова его чужды лести! – "молил бы я Бога, чтобы слушающие меня сегодня, сделались такими, как я, кроме этих уз". Смотри: тот, кто хвалился узами и выставлял их, как золотую цепь, теперь молится, чтобы не было их. Но не удивляйся этому: слу­шатели были еще весьма слабы, и речь его была применительна к ним. А что он ценил узы высоко, послушай, как он везде в посланиях ставит их выше всего прочего. Так он говорит: "я, Павел, сделался узником Иисуса Христа" (Еф.3:1); и еще: "обложен я этими узами, но для слова Божия нет уз" (Деян.28:20; 2Тим.2:9); и еще: "даже до уз, как злодей" (2Тим. 2:9). Смотри: не только "до уз", говорит, но и прибавляет: "как злодей", возвышая этим славу уз. Сугубое страдание, и оттого, что был связан, и оттого, что – как злодей! Если бы он был связан за доброе дело, то это доставляло бы некоторое утеше­ние; а теперь связан, как злодей и как уличенный в тяж­ких преступлениях; но, не смотря на то, он нисколько не за­ботился об этом. Такова душа, окрыленная небесною любовью! Если питающие в себе постыдную любовь не считают ничего важным и ценным, но у них признается славным и цен­ным только то, что служит к удовлетворению их страсти, и предмет их любви составляет для них все, то тем более объятые этою любовью ничего не считают ценнее. Не удиви­тельно, если мы не понимаем этих слов: мы так еще не­опытны в любомудрии! Подлинно, кто объят огнем Христо­вым, тот делается таким, каким был бы человек, если бы он жил один только на земле: так мало он заботится о славе и бесславии! Как человек, живущий один только на земле, не заботился бы ни о чем, так и он не заботится ни о чем. Искушения, наказания, узы он презирает так, как бы претерпевал их в чужом теле, или как бы имел тело адамантовое; а удовольствиям жизни посмевается и бывает так к ним нечувствителен, как мы к телам мертвых, или сами будучи мертвыми. Он так далек от того, чтобы предаться какой-нибудь страсти, как очищенное огнем золото бывает непричастно грязи: как мухи отлетают от огня, что­бы не попасть в него, так и к нему страсти не смеют даже и приблизиться. Хотел бы я привести на это примеры из среды нас самих; но так как мы не в состоянии предста­вить их, то необходимо обратиться к тому же Павлу. Смотри, каков он был в отношении ко всему миру. "Для меня мир распят", говорит он, "и я для мира" (Гал.6:14), т.е. я мертв для мира, и он мертв для меня. И еще: "и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал.2:20). Это мог сказать один только Павел; а мы, которые отстоим от него, как земля от неба, должны сокрыться, не смеем и открыть уст своих. Послушай, как он говорит, что он жил как бы в пустыне и так смот­рел на все настоящее: "мы смотрим не на видимое, но на невидимое" (2Кор.4:18). Что ты говоришь? Не бывает ли на деле противное тому, что ты говоришь? Ведь мы не видим невиди­мого, а видимое видим. Но у тебя были очи, даруемые Хри­стом. Как наши видят только видимое, а невидимого не ви­дят, так те напротив. Кто видит невидимое, тот не смо­трит на видимое; а кто смотрит на видимое, тот не видит невидимого. Не бывает ли нечто подобное и у нас? Так, когда мы, сосредоточив ум, размышляем о чем-нибудь не­видимом, тогда глаза наши бывают выше внешних впечат­лений. Будем же презирать славу; пожелаем лучше, чтобы над нами смеялись, нежели хвалили нас. Тот, над кем смеются, не терпит никакого зла; а кого хвалят, тот терпит великий вред. Не будем высоко думать о тех, которые наво­дят на людей страх, но будем поступать в данном слу­чае, как с детьми. Когда мы видим, что кто-нибудь стра­щает детей, мы нисколько не удивляемся ему. Он устрашаеттолько детей, а никакого мужа устрашить не может. И как устрашающие детей делают это, или поднимая вверх брови, или как-нибудь иначе извращая лицо, а сохраняя взгляд обы­кновенный и кроткий, не могли бы сделать этого, – так и те со­вершают свое действие, извращая мысленную часть души своей. Человека кроткого и доброго душою не страшится никто; на­против, все мы уважаем его, почитаем и любим. А кто на­водит на других страх, тот не видите ли, как бывает не­навистен и отвратителен для всех нас? Не отвращаемся ли мы всего, что только может устрашать нас, будут ли это звери, звуки, взгляды, места, воздух или тьма?

5. Не будем же превозноситься, если люди боятся нас. Во-первых, ни один муж бояться нас не будет; а во-вто­рых, не великое дело, если и боятся нас. Великое благо – доб­родетель; и смотри, насколько великое. Обстоятельства, среди ко­торых она приобретается, мы почитаем бедствиями, а ей самой удивляемся и ублажаем ее. И кто не будет ублажать человека любомудрого, хотя бедность и тому подобное почитаются бед­ствиями? Если же (добродетель) сияет, среди того, что почитается бедствием, то смотри на ее превосходство. Человек, ты пре­возносишься властью? Но какая власть, скажи мне, дана тебе? От людей ты получил власть; доставь же себе власть внутренне, в самом себе. Начальник не тот, кто так называется, а кто таков на самом деле. Как врачом или ритором не может сделать и царь, так и начальником, потому что не грамота и не название делают человека начальником. Пусть, если угодно, кто-нибудь построит лечебницу, соберет учеников, приобре­тет и инструменты и лекарства, и будет посещать больных: достаточно ли этого, чтоб быть врачом? Нет; нужно еще ис­кусство, а без него все это не только не приносит никакой пользы, но приносит даже вред. Кто сам не врач, тому лучше и не иметь у себя лекарств, так как кто не имеет их, тот не может ни излечить, ни повредить; а кто имеет, но не умеет пользоваться ими, тот может повредить. Лечение за­висит не только от свойства лекарств, но и от искусства, предписывающего их: когда нет его, тогда все извращено. Так и начальник; положим, что он имеет инструменты, т.е. го­лос, гнев, палачей, ссылки, почести, подарки, похвалы, имеет лекарства – законы, имеет больных – людей (слуг), имеет ма­стерскую – судилище, имеет учеников – воинов; но если он не знает науки врачевания, то все это не принесет никакой пользы. Судья есть врач душ, а не тел; если же врачевание тела требует такого попечения, то тем более врачевание души, потому что душа важнее тела. Таким образом, носить имя на­чальника еще не значит быть начальником. Некоторые назы­ваются великими именами, как-то: Павлом, Петром, Иаковом, Иоанном; но от этих имен они не делаются тем, чем на­зываются; например, я сам: я ношу одно имя с тем бла­женным (апостолом), но я не тоже, что он; я не Иоанн, а только называюсь так. Так и те – не начальники, а только на­зываются так. Бывают начальники и без этого названия, по­добно как врач, хотя бы и не прилагал к делу своего ис­кусства, а имел его в душе, есть врач. Начальники – те, ко­торые умеют управлять сами собою. К душе имеют отноше­ние следующие три предмета: дом, город и вселенная; во всем есть постепенность. Кто хочет быть начальником дома и хорошо управлять им, тот прежде всего должен устроить свою соб­ственную душу, потому что она – ближайший его дом. Если же он не в состоянии управлять самим собою, там, где одна душа, где сам он господин, где он всегда сам у себя, то как он будет управлять другими? Кто мог устроить свою душу и одно в ней сделать господствующим, а другое подчи­ненным, тот будет в состоянии управлять и домом; кто до­мом, тот и городом, а кто городом, тот и вселенной. Если же кто не в состоянии управлять своею душою, то как он мо­жет править вселенной? Все это сказано мною для того, чтобы мы не превозносились властью, чтобы знали, что такое власть. Иначе это не власть, а посмешище, рабство, и тысячами других подобных наименований можно бы назвать это. Скажи мне, в самом деле, что свойственно начальнику? Не приносит ли пользу и благодетельствовать подчиненным? Что же, если этого не будет? Как может принести другим пользу тот, кто не сделал добра самому себе? У кого в душе господствуют бесчисленные страсти, тот как обуздает их в других? Точно также и наслаждение не в том состоит (в чем обыкновенно полагают), но в другом. Как начальником оказывается не тот (кто так называется), а другой, так и наслаждающийся – не тот, кто предается наслаждениям, а некто другой. Думают, будто наслаждение состоит в том, чтобы предаваться удоволь­ствиям и угождать чреву; но не в этом оно состоит, а, напротив, в том, чтобы иметь удивительную душу и быть довольным. Пусть кто-нибудь ест, пьет, роскошествует, а по­том испытывает уныние и скорбь: можно ли сказать, что он наслаждается? Следовательно, наслаждение состоит не в том, чтобы есть и пить, но в том, чтобы чувствовать довольство. Пусть другой кто-нибудь не имеет ничего, кроме сухого хлеба, но питается им с радостью: не удовольствие ли это, и, следо­вательно, не наслаждение ли? Посмотрим же, кому оно доступно – богатым, или небогатым? Ни тем прямо, ни другим; но тем, которые так устроят свою душу, чтобы не иметь поводов к недовольству. Какая же это жизнь, может быть, спросит кто-нибудь? Вижу, как все вы обратили внимание и желаете услы­шать, что это за жизнь, свободная от неудовольствий? Пусть же прежде всего каждый из вас убедится, что в том состоит удовольствие, в том наслаждение, когда недовольство не возму­щает меня, когда оно не требует от меня ни мяса, ни вина, ни изысканных яств, ни шелковых одежд, ни роскошного стола. Но если я покажу таковую жизнь, чуждую всего этого, то возлюби это удовольствие, такую жизнь. Подлинно, множество скорбей происходит у нас оттого, что мы не рассуждаем об этом, как должно. Кто же более имеет скорбей – тот ли, кто не заботится ни о чем подобном, или кто заботится? Кто боится случайных перемен, или кто не боится? Кто в опасности от зависти, ненависти, клеветы, вражды, недоброжелательства, или кто свободен от всего этого? Кто нуждается во многом, или кто не нуждается ни в чем? Кто раболепствует тысячам, или кто – никому? Кто подчиняется тысячам, или кто независим? Кто боится одного господина, или кто – бесчисленного их множества? Итак, вот в чем состоит высшее удовольствие. Будем же стремиться к этому и не будем пристрастны к благам настоящим; будем презирать все суетное величие на­стоящей жизни и во всем соблюдать умеренность, чтобы нам беспечально провести эту жизнь и сподобиться обетованных благ, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.