О том, что не следует нам смущаться, видя, как добрые люди терпят несчастия, злые же имеют все в изобилии. Том 12, книга 2, слово 42

Никто из вас, возлюбленные, пусть не смущается, видя, что злые люди счастливы: здесь нет воздаяния ни неправде, ни добродетели. Если же как-либо это и случится с неправдой ли, или с добродетелью, то не по заслугам, а просто как предвкушение суда, чтобы не верящие воскресению пришли в разум хотя бы от того, что совершается здесь. Поэтому, когда увидим, что нечестивый роскошествует, не будем упадать духом; когда увидим, что добрый терпит худое, не будем смущаться, потому что там венцы, там наказания. И кроме того, не бывает, чтобы злой всецело был злым, но у него есть и кое-что доброе; также чтобы и добрый всецело был добрым, но есть у него кое-какие прегрешения. Потому, когда нечестивый благоденствует, то это во вред ему самому: получая здесь воздаяние за то немногое добро, он наслаждается за него здесь, а там понесет окончательное наказание. И блажен бывает в особенности тот, кто здесь наказывается с тем, чтобы ему, сложив все грехи, уйти прославленным, чистым и невинным. Научая нас этому, Павел говорит: "Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает", и опять: "предал такового сатане" (1 Кор. 11: 30; 5: 5). И пророк говорит: "от руки Господней принял вдвое за все грехи свои" (прият от руки Господни сугубы грехи) (Ис. 40: 2); опять же Давид: "Посмотри на врагов моих, как много их – более, нежели волос на голове моей, и какою лютою ненавистью они ненавидят меня" (Псал. 24: 19; 39: 13); и: "прости все грехи мои" (Псал. 24: 18); и еще другой: "Господи! Ты даруешь нам мир; ибо и все дела наши Ты устрояешь для нас" (Господи, мир даждь нам, вся бо воздал ecu нам) (Ис. 26: 12). Но это указывает на добрых, получающих здесь наказание за грехи; а где же говорится, что нечестивые, пользующиеся здесь благами, понесут там окончательное наказание? Послушай, что говорит Авраам к богачу: "ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь – злое" (восприял еси благая твоя, и Лазарь злая) (Лук. 16: 25). Говоря здесь: "восприял", а не "приял", показывает, что оба потерпели должное, когда именно один находился в благополучии, а другой в злополучии,  и продолжает: "потому тот здесь утешается – ведь, как видишь, он чист от грехов, – и ты страдаешь" (ст. 25). Не будем же огорчаться, когда увидим, что грешники живут здесь счастливо, но и сами, претерпевая бедствия, будем радоваться, потому что это – отплата за грехи. Не будем искать успокоения, потому что Христос обещал скорбь ученикам своим. И Павел говорит: "все, желающие жить благочестиво во Христе Иисусе, будут гонимы" (2 Тим. 3: 12). Ни один доблестный ратоборец не ищет на месте состязаний ванны и стола, наполненного кушаньями и вином; это дело не ратоборца, а неженки. Ратоборец сражается в пыли, в масле, в жарких солнечных лучах, в великом поту, утеснении и затруднении; это время борьбы и состязания; поэтому нужно даже принимать раны, обливаться кровью, терпеть боль. Послушай, что говорит блаженный Павел: "бьюсь не так, чтобы только бить воздух" (1 Кор. 9: 26). Будем всю жизнь считать поприщем, не будем никогда искать успокоения, отягощаемые – не будем досадовать: ведь и кулачный боец, находясь на поприще, не досадует. Есть иное время покоя; нам нужно совершенствовать себя посредством скорбей. Хотя и нет преследования, нет беспокойства, но есть иные каждодневно приключающиеся скорби; если мы последних не переносим, то едва ли бы перенесли и первые. "Искушение вас, – говорит апостол, – постигло не иное, как человеческое" (1 Кор. 10: 13). Будем же молиться Богу, чтобы нам не войти в искушение; если же войдем, будем переносить мужественно. Первое – не подвергаться опасностям – свойство людей благоразумных, а последнее – людей мужественных и философов. Не будем поэтому бросаться в опасность понапрасну, потому что это признак дерзости; и увлекаемые, когда и обстоятельства зовут, не будем поддаваться, потому что это признак трусости; но если призывает проповедь, не будем отказываться; без основания же, когда нет ни повода, ни обычая, ни надобности, призывающей к богопочтению, не будем сбегаться, потому что это хвастовство и излишнее тщеславие; если же случится что-нибудь, наносящее вред благочестию, то, хотя бы пришлось претерпеть тысячи смертей, ни от чего не будем уклоняться. Не накликай искушений, когда то, что касается благочестия, идет у тебя по желанию. Зачем без всякой пользы навлекать на себя излишние опасности? Говорю это из желания, чтобы вы соблюдали заповеди Христа, повелевающего молиться, да не войдем в искушение, а также повелевающего взявши крест, последовать Ему. В этом нет противоречия, а напротив – большое соответствие. Ты именно так поступай, как поступает мужественный, одетый в оружие воин, будь непрестанно трезвен, бодр, всегда ожидай неприятеля. Впрочем, войн не производи, потому что это дело не воина, а бунтовщика. Когда же призывает труба благочестия, тотчас выходи, пренебреги душой и с великой смелостью бросайся в бой: разрывай ряды противников, рассекай лицо диавола, воздвигай победный знак. Если же нет никакой опасности для благочестия, никто не повреждает наших догматов (говорю в отношении души) и не принуждает делать что-нибудь неугодное Богу – не усердствуй излишне. Жизнь христианина должна изобиловать кровью, не в смысле пролития чужой крови, но в смысле готовности пролить свою собственную. Итак, с такой же решимостью будем проливать собственную кровь, когда это – за Христа, с какой кто-нибудь пролил бы воду, ведь кровь – та же вода, протекающая по телу, и с такой же легкостью будем расставаться с телом, с какой расстались бы с одеждой. Это произойдет, когда мы не будем привязаны ни к деньгам, ни к домам, ни к пристрастиям, когда не будем от всего зависеть. Если проводящие эту жизнь в воинском звании от всего отрекаются, направляются и идут туда, куда зовет война, и все переносят с бодростью, то тем более нам, воинам Христовым, следует таким же образом снаряжаться и выстраиваться для войны со страстями. Теперь нет гонения – и пусть никогда его не будет! Но есть другая война, война жадности к деньгам, зависти, страстей. Описывая эту войну, Павел говорит: "Наша брань не против крови и плоти" (Еф. 6: 12). Всегда предстоит эта война; поэтому он желает, чтобы мы всегда стояли вооруженными. "Итак, – говорит он, – станьте, препоясавши чресла ваши" (ст. 14), указывая этим, что и время наступило, и что всегда нужно быть вооруженными. Велика в самом деле война из-за глаз, велика из-за языка, которые поэтому мы должны сдерживать, велика из-за похотений. Потому-то он начинает здесь вооружать воина Христова: "Итак, станьте, – говорит, – препоясавши чресла ваши",  и прибавляет: "истиною" (ст. 14). Почему истиной? Потому что похотение есть насмешка и ложь, вследствие чего и пророк говорит: "чресла мои полны воспалениями" (лядвия моя наполнишася поруганий) (Псал. 37: 8). Нет в этом деле удовольствия, а лишь тень удовольствия. "Препояшьте, – говорит, – чресла ваши истиною", т. е. истинным удовольствием, целомудрием, пристойностью. Он потому так увещевает, что знает гнусность греха и желает, чтобы все наши члены были ограждены: "ярость, – сказано, – неправедная не может оправдаться" (Сир. 1: 22); желает, чтобы мы надели и панцирь, и щит. Ярость – это зверь, легко нападающий, и нам нужны тысячи оград и стен, чтобы одолеть его и сдержать. Поэтому-то Бог и устроил для нас эту в особенности часть из костей, как бы из каких камней, расположив вокруг него преграду, чтобы он, разорвавши и рассекши, не нанес бы с легкостью повреждения всему живому существу. Это, говорят, огонь и буря – другой член не выдержал бы такой силы. Врачи говорят, что и легкие для того подпирают сердце, чтобы самое сердце, ударяясь о мягкий предмет, как о какую-нибудь губку, отдыхало, а не повреждалось стремительными ударами о лежащую насупротив его жесткую грудь. Нужен нам поэтому крепкий панцирь, чтобы постоянно держать в покое этого зверя; нужен нам и шлем. Так как там находится мыслительная сила и от нее возможно спасение, если все будет по надлежащему, а возможна и погибель, то поэтому говорит: "и шлем спасения" (Еф. 6: 17). Мозг по природе мягок; поэтому, как бы какой черепицей, он сверху прикрыт теменем; он для нас служит источником всего хорошего и дурного, смотря по тому, мыслит ли он по-надлежащему или наоборот. Ноги и руки у нас тоже нуждаются в оружии, не эти внешние руки и ноги, но руки и ноги души: первые, чтобы занимались, чем должно, последние, чтобы шествовали, куда следует. Итак, возлюбленные, все будем делать для той будущей жизни, все совершать, имея ее в виду. Порок есть мрак, возлюбленный; он есть смерть, есть ночь: ничего не видим из того, что надлежит, ничего не делаем из того, что приличествует. Как мертвецы безобразны и вонючи, так и души порочных исполнены великой нечистоты; глаза их смежены, уста сомкнуты, недвижимы остаются они на ложе порока, лучше же сказать — они даже жальче тех, которые терпят это. Те мертвы в том и другом отношении; а они бесчувственны относительно добродетели и живы относительно порока. Если кто ударит мертвеца, он не почувствует, не станет мстить, но будет точно сухое дерево; так и душа, утратившая жизнь, поистине засыхает: тысячи ран каждодневно она получает, и не чувствует, остается ко всему невосприимчивой. Не погрешил бы кто-нибудь, если бы сравнил таковых с исступленными, с пьяницами, с безумцами. Все это присуще пороку и всего он тяжелее. Исступленный встречает большое сострадание у зрителей, потому что болезнь его не от свободного желания, но единственно от природы; а кто живет в пороке, каким образом получит снисхождение? Откуда же порок, откуда множество порочных? Скажи мне прежде, откуда злые болезни, откуда сумасшествие, откуда тяжелый сон? Не от невнимательности ли? Если же естественные болезни берут начало в свободном настроении, то тем более – обусловленные волей. Откуда пьянство? Не от душевной ли невоздержности? Сумасшествие не от преизбытка ли горячности? А горячность не от излишних ли в нас элементов? Излишество же в нас элементов не от невнимательности ли? Когда именно допускаем в себе недостаточность или несоответственное излишество, то и зажигаем этот огонь. Опять же, когда пламя занялось, и мы остаемся небрежными, то устраиваем против себя костер, который не в состоянии потушить. Так бывает и с пороком: когда мы не помешаем ему вначале, не отсечем, то уже не в состоянии становимся воспрепятствовать его окончанию, он делается превышающим наши силы. Поэтому убеждаю – будем делать все, чтобы никогда не уснуть. Не видите ли, как поставленные на страже, из-за того, что часто предаются небольшому сну, не извлекают никакой пользы из большой стражи? А это оттого, что тем небольшим сном губят все и предоставляют большое удобство желающему украсть. И подобно тому как не столько мы наблюдаем за ворами, сколько они за нами, так в особенности диавол ко всем присматривается, подстерегает, скрежещет зубами. Не будем же спать; не будем говорить: "от этого ничего не сделается, и от того – ничего"; часто нас грабят там, где мы не ожидаем. Будем все тщательно осматривать. Не будем напиваться, и не уснем; не будем предаваться сластолюбию, и не задремлем; не будем безумствовать по отношению к внешним предметам, и мы пребудем в бодрственном состоянии; всячески будем себя упорядочивать. Подобно тому как ходящим по натянутому канату нельзя допускать ни малейшей небрежности, потому что малый промах производит великое бедствие – промахнувшийся тотчас обрушивается и погибает – так точно и для нас непозволительно нерадение. Мы идем по тесному пути, с обеих сторон охваченному пропастями, не допускающему даже возможности поставить обе ноги сразу. Не видишь ли, какая нужна нам тщательность? Не видишь ли, как ходящие по таким путям не только напрягают ноги, но и глаза? Ведь если обращено внимание в сторону, то хотя бы нога стояла твердо, но глаз, затуманенный глубиной, все ниспровергает. Следует наблюдать за собой и во время пути; поэтому, как говорится, ни направо, ни налево. Велика пропасть порока, велики стремнины, велик мрак внизу. Будем со страхом придерживаться тесного пути, с трепетом пойдем по нему. Никто, ходящий по такому пути, не взваливает на себя чего-нибудь лишнего, потому что желательно иметь возможность пройти хорошо подпоясанным. Никто не спутывает своих ног, но оставляет их свободными. А мы, связав себя бесчисленными заботами, нагрузив на себя бесчисленные житейские тяжести, задыхаясь и изнывая, каким образом надеемся пройти тесный путь. Не просто сказал, что тесен, но с оттенком удивления: "потому что тесны врата и узок путь" (Мф. 7: 14), т. е. весьма тесный. Это и мы делаем относительно того, чему сильно дивимся. "И узкий, – говорит, – путь, вводящий в жизнь". И хорошо сказал: "тесный", потому что если мы должны дать отчет в словах, мыслях и поступках, то действительно тесный. А мы делаем его еще теснее, распространяя себя, расширяя и расставляя ноги. Тесный путь тягостен каждому, в особенности разжиревшему; равно как наоборот, кто изнурил себя, тот и не почувствует тесноты; так что кто позаботился себя стеснить, тот не придет в отчаяние от стеснения. Итак, пусть никто не ждет при душевном расслаблении увидеть небо, потому что этого быть не может; никто при изнеженности пусть не надеется пройти тесным путем, потому что невозможно; никто, идущий по широкому пути, пусть не надеется на жизнь. Потому, когда ты увидишь, что кто-нибудь наслаждается ваннами, многоценной трапезой, или толпами телохранителей, не считай себя несчастным из-за того, что не пользуешься тем же, но его оплакивай, потому что он идет по гибельному пути. Какая в самом деле польза от такого пути, когда он оканчивается печально? Какой также вред от той тесноты, когда она приводит к покою? Скажи мне: если бы кто-нибудь, будучи позван в царский дворец, шел проходами узкими, тесными и утесистыми, а другого кого-нибудь, отводимого на смерть, тащили серединой площади – кого, скажи мне, мы считали бы блаженным и кого оплакивали бы? Не того ли оплакивали бы, который шел по пространному пути? Так и ныне мы называем блаженными не тех, которые предаются изнеженности, а тех, которые не предаются: последние спешат на небо, а первые в геенну. Быть может многие из них будут смеяться над сказанным нами, но я потому особенно их оплакиваю и горюю, что они не знают, над чем следует смеяться, по поводу чего особенно рыдать, но все смешивают, спутывают, расстраивают. Потому-то я их и оплакиваю. Что говоришь, человек? Имея восстать, дать отчет в своих делах и подвергнуться последнему суду, ты на это не обращаешь никакого внимания, предаешься чревоугодию и пьянству, а над тем смеешься? Но я оплакиваю тебя, потому что знаю о предстоящих тебе бедствиях и ожидающем тебя наказании; потому-то особенно и оплакиваю, что ты смеешься. Рыдай со мной, оплакивай со мной свои бедствия. Скажи мне: если бы кто из близких твоих отошел во Христе, то от смеющихся над кончиной не отвернулся ли бы ты и не счел ли бы врагами, а плачущих и соболезнующих не полюбил ли бы? Итак, когда жена лежит мертвая, ты отворачиваешься от смеющегося, а когда душа умерла, отворачиваешься от проливающего слезы, и сам смеешься? Видишь ли, как диавол нас настроил – что мы для самих себя сделались врагами и неприятелями? Проснемся же наконец, осмотримся, будем бодрственны, устремимся к вечной жизни, стряхнем великий сон. Предстоит суд, предстоит воскресение, исследование содеянного; Господь идет на облаках: "перед Ним огонь, и вокруг Его сильная буря" (Псал. 49: 3); река огненная течет впереди его, червь неумирающий, огонь неугасимый, тьма кромешная, скрежет зубовный. Хотя бы ты тысячу раз был этим недоволен, я говорю и не перестану. Если пророки не молчали, будучи даже побиваемы камнями, то тем более нам следует выносить неприязнь и не беседовать с вами для вашего удовольствия, чтобы, обманув вас, самим не рассечься на двое. Там наказание вечное, безутешное, и никакого заступника. "Кто", сказано, "пожалеет об ужаленном заклинателе змей" (Сир. 12: 13)? Если мы себя не пожалеем, кто, скажи, пожалеет нас? Если ты увидишь, что кто-нибудь вонзает меч в себя, в состоянии ли ты будешь его пощадить? Ни в каком случае. Тем более, когда от нас зависит правильно поступить и мы не поступим, кто нас пощадит? Никто. Сжалимся над собой. Если мы молимся Богу, говоря: "помилуй меня, Господи", то скажем это себе и смилуемся над собой. От нас зависит, чтобы Бог нас помиловал – Он нас одарил этим: если делаем достойное милости, если совершаем достойное Его человеколюбия, то Бог помилует нас; если же мы себя не жалеем, то кто нас пощадит? Жалей ближнего, и сжалится над тобой Бог. Сколько каждодневно приходят и говорят: "сжалься надо мной", а ты не обращаешь внимания? Сколько нагих, сколько увечных, а мы не склоняемся и отвергаем их просьбы? Как же ты просишь о помиловании, сам не делая ничего достойного милости? Будем сострадательны, будем милосердны, чтобы таким образом благоугодить Богу и достигнуть благ, обещанных любящим Его, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, честь, держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.