Благодать Духа оставила нам описание жизни святых и их поведения, чтобы, научаясь, как люди, имеющие одинаковую с нами природу, выполнили все, относящееся к добродетели, мы и сами возбуждались к упражнению в ней, возгревая в себе горячее стремление любви к ним. Но как же это случится? Если мы постоянно будем прилепляться к тем мужам и будем держать их в своей памяти, мы усвоим и их образ жизни. И в этом Бог имеет быть прославлен больше, чем во всем остальном. Если небеса поведают славу Божию, сами не издавая звука и только располагая других к этому своим видом, то тем более будут прославлять Бога, хотя бы и молчали, те, кто ведет достойную удивления жизнь, потому что другие прославляют чрез них Бога. Небо, которое видят столько времени, недостаточно убеждало удивляться пред их Творцом; блаженные же апостолы, проповедуя немного времени, покорили весь мир. Небо пребывает, сохраняя свой закон и уставы. Высота души их стала выше всех небес, красота же была так велика, что сам Бог засвидетельствовал это. Ангелы удивлялись звездам, когда они были сотворены. Красоту же души их восхвалил сам Бог, говоря: "вы - свет мира" (Мф. 5:14). Это небо часто закрывается облаками; душа же их не затемняется никаким искушением, но сияет от этого еще ярче. Поэтому и Павел говорил: "благодушествую в немощах, в обидах, в нуждах, в гонениях, в притеснениях за Христа" (2 Кор. 12:10), а затем филиппийцам: "потому что я имею вас в сердце в узах моих" (Флп. 1:7), и в другом месте: чтобы вы слышали, я в узах, всюду предан узам. Я настойчиво буду говорить о них, потому что они возбуждают мое сердце и поселяют во мне желание поставить Павла пред лицом всех, - Павла, который потрудился более всех остальных, о котором сам Христос говорит: "он есть Мой избранный сосуд" (Деян. 9:15). Когда началась проповедь, он опустошал церковь, врываясь в домы, влача мужей и жен. Но в то время как он приближался к Дамаску, его внезапно осенил свет, и он ослеп. Но ослепление его сделалось просвещением вселенной. Так как видимое представлялось ему дурным, Бог, чтобы он мог видеть это в правильном виде, ко благу ослепил его, являя вместе и собственное Свое могущество, и предуказывая способ проповеди, - именно, что следует везде следовать за Ним, оставив все свое и закрыв глаза. Указывая именно на это, Павел и воскликнул: "Если кто из вас думает быть мудрым (…), тот будь безумным, чтобы быть мудрым" (1 Кор. 3:18). Не может кто-либо смотреть правильно, если он не ослеплен прежде к своему благу, если не отбросил смущающие его мысли и не доверился во всем своей вере. Но пусть никто, слыша это, не подумает, что это призвание было вынужденным. Он снова мог вернуться туда, откуда пришел. Многие, видя другие, большие чудеса, опять возвращались в прежнее состояние, в ветхом и новом заветах, например Иуда, Навуходоносор, Елима маг, Симон, Анания, Сапфира, весь иудейский народ. Но не Павел: он, получивши зрение, устремился к нетленному свету и был возвышен до самого неба. Если же станешь спрашивать, ради чего он был ослеплен, то выслушай его слова: "Вы слышали о моем прежнем образе жизни в Иудействе, что я жестоко гнал Церковь Божию, и опустошал ее, и преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий" (Гал. 1:13-14). Так как он был так стремителен и необуздан, то тем тверже нужна была для него узда, чтобы увлекаемый потоком своей ревности он не оттолкнул того, что ему сказано. Поэтому, укрощая его безумие, Бог сначала чрез ослепление успокаивает волны его бурной стремительности, и уже тогда начинает говорить с ним, показывая недоступность своей мудрости и превосходство ведения, чтобы он научился, что он не в состоянии вынести Того, с кем борется, не только тогда, когда Он наказывает, по даже когда благодетельствует. Не мрак причинил ему вред, но преизбыток света ослепил его, вместе с тем подняв его на такую высоту, что даже одежды его внушали страх демонам. Но я не удивляюсь этому, как не удивляюсь тому, что болезни изгонялись тенью Петра. Удивительно то, что он являлся творящим великое даже прежде получения благодати, с самого начала, с самых первых своих путей. Не имея той силы и не приняв рукоположения, он был так воспламенен ревностью ко Христу, что возбудил против себя весь иудейский народ. Видя себя в такой опасности, что даже город был в осаде, он спустился чрез окно по стене. Избежавши опасности, он не впал при этом в нерешительность, в боязнь, в страх, но обнаружил большую ревность, пошел своим путем, снова взяв крест, уклоняясь от опасностей ради домостроительства, но никому не уступая в учительстве. Пошел, имея пред глазами близкий еще пример Стефана, видя, как иудеи дышат против него более всех убийством, как они жаждут насладиться (гибелью) его тела. Но как же он не впал в опасности, оставаясь без всяких предосторожностей, и, избегая их, не потерял решительности? Без сомнения, он ценил настоящую жизнь за приобретение, которое можно получить от нее; но конечно он и презирал ее по своей философии, которая приводила его к презрению, - иными словами: потому что он стремился уйти к Иисусу. Что я всегда говорю о нем и не перестану никогда говорить, - это то, что никто так не умел, встречаясь с противоположными вещами, с тщательностью удовлетворить той и другой; никто так не умел ни любить настоящей жизни (никто даже из тех, кто горячо привязан к жизни), ни презирать ее (никто даже из тех, кто умирает с восторгом): так он был чист от всякого желания и не увлекался ничем из настоящего, но всюду следовал в своем желании воле Божией! Он то говорил, что жизнь для него нужнее даже, чем быть со Христом и беседовать с Ним, то - что она так тяжка и несносна, что он воздыхает о разрешении и стремится к нему. Он желал только того, что дает ему приобретение, согласное с волей Божией, - желал, хотя бы и случалось, что это противоречит совершившемуся ранее. Он отличался разнообразием и разнокачественностью, не притворяясь - да не будет! - но будучи всем вся, что было необходимо для проповеди и спасения людей, подражая этим своему Господу. Так и Бог являлся в образе человека, когда следовало в нем явиться; являлся некогда и в огне, когда этого требовали обстоятельства; являлся то в виде облеченного в доспехи воина, то в виде старца, то в тихом воздухе, то как путник, то даже как истинный человек - и таковым Он не отказался принять даже смерть. Когда же я говорю: следовало явиться, пусть никто не подумает, что это - необходимость событий; нет, необходимость одного только милосердия. Он восседает то на троне, то на херувимах. Но все это Он делал сообразно целям домостроительства. Поэтому и чрез пророка Он сказал: Я умножил видения и в руках пророческих я уподобился. Так и Павел, подражая своему Господу, не считал для себя бесчестием быть то иудеем, то как бы вне закона. Он то соблюдал закон, то нерадел о нем; то прилеплялся к настоящей жизни, то презирал ее; то требовал имущества, то и от данного отказывался; приносил жертвы, остригал волосы и снова анафематствовал делающих это; то обрезывал, то отвергал обрезание. То, что случалось с ним, было противоположно, но намерение и мысль, из которой это вытекало, были страшно последовательны и верны себе: он одного искал, - спасения слышащих и видящих это. Поэтому, он то возвышает закон, то уничижает его. И не только в том, что он делал, но и в том, что говорил, он обнаруживал разнообразие и разнокачественность; обнаруживал не изменяя своему плану и не становясь с одним один, с другим другой, но все сказанное приноравливая к настоящей нужде. Поэтому, не было бы ошибки, если бы кто-нибудь назвал душу Павла лугом добродетелей и раем духовным: такою он блистал великой благодатью, показывая вместе с тем и философию души своей, достойную благодати. Так как он был сосудом избранным и так как надлежащим образом очистил себя, то обильные дары Духа излились на него; из них он источил и на нас достойные удивления реки, но не четыре только, как было в райском источнике, а гораздо больше: они истекают каждый день, орошая не землю, но возбуждая души человеческие к плодоношению. Но чтобы вы выслушали не из наших уст о подвигах блаженного Павла и о доблести, которую он ежедневно показывал ради проповеди благочестия, необходимо выслушать собственные его слова. Когда обманом лжеапостолов он был поставлен в необходимость объяснять свое (учение), он, сказавши многое другое, начал так: Служителие ли Христовы суть? Не в мудрости глаголю, паче аз. В трудех множае, в ранах преболе, в темницах излиха, в смертех многащи. От иудей пять краты четыредесять разве единый приях. Трищи палицами биен бых, единою каменьми наметан бых, трикраты корабль опровержеся со мною, нощь и день во глубине сотворих. В путных шествиих множицею, беды в реках, беды от разбойник, беды от сродник, беды от язык, беды во градих, беды в пустыни, беды в мори, беды во лжебратии. В труде и подвизе, во бдениих множицею, во алчбе и жажди, в пощениих многащи в зиме и наготе, кроме внешних ("Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, в опасностях на реках, в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, в опасностях в городе, в опасностях в пустыне, в опасностях на море, в опасностях между лжебратиями, в труде и в изнурении, часто в бдении, в голоде и жажде, часто в посте, на стуже и в наготе. Кроме посторонних приключений,") (2 Кор. 11:23-28). Сказавши: "Кроме посторонних приключений", он намекает, что опущенное может быть больше, чем то, о чем сказано. Затем он говорит: "у меня ежедневно стечение людей, забота о всех церквах" (ст. 28). Видишь широту души? Видишь величие ума? Как солнце, посылая свои лучи, проходит всю землю, - такую заботу и попечение имел и блаженный Павел. Поэтому он и говорил: "кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? " (2 Кор. 11:29)? О, какая любовь у этого мужа! Какое бодрствование! Какое попечение! У какой матери терзается так сердце в то время, когда сын ее, больной лихорадкой, лежит на ложе, как блаженный Павел болел за страдающих в каждом месте и разжизался за соблазняющихся? Какое слово достаточно для его подвигов? Какие уста в состоянии обнять его похвалы? Когда одна душа имеет в себе собранным все, что есть прекрасного в человеке, и все с избытком, и не только в людях, но и в ангелах, то можем ли мы допустить преувеличение в похвалах? Однако ради этого не будем молчать, напротив, будем особенно говорить. Величайший вид похвалы, то - когда величие подвигов со всею их спасительностью превосходит способность речи; поражение здесь для нас лучше тысячи победных наград. Откуда же удобнее приступить к его похвалам? Откуда как не с того, чтобы показать сначала, что у него есть блага, свойственные всем? Пророки ли явили что-либо доблестное, или патриархи, или праведники, или апостолы, или мученики, - все это он соединил в себе, при том в таком избытке, в каком никто из них не владеет тем благом, какое у кого есть. Смотри же: Авель принес жертву, и его прославляют за это. Но если ты поставишь на вид жертву любви Павловой, то она окажется настолько же славнее той, насколько небо выше земли. Какая же жертва? Я скажу, если угодно. Он каждый день приносил в жертву себя, и затем приносил двойное приношение, - одно: каждый день умирая, другое: нося мертвость в теле своем. Он постоянно отдавался опасностям, закалал себя по свободному желанию и так умертвил природу тела своего, что пришел в состояние, которое ничем не уступает состоянию заколотых жертвенных животных и даже гораздо выше его. Он приносил не быков и овец, но самого себя он закалал дважды каждый день. Поэтому, он и имел смелость сказать: "ибо я уже становлюсь жертвою" (2 Тим. 4:6), назвав возлиянием собственную кровь. Он однако не удовольствовался этими жертвами, но так как справедливо считал себя жертвой, то он пронес ее по всему миру, по суше и по морю, в Элладе и среди варваров, одним словом, во всех поселениях; он появлялся не просто путешествуя, но вырывая терние греха, сея слово благочестия, изгоняя заблуждение, насаждая истину, делая из людей ангелов, и даже более - делая людей из демонов ангелами. Поэтому, намереваясь уйти после многих трудов и после многочисленных победных наград, он говорит, утешая своих учеников: "но если я и соделываюсь жертвою за жертву и служение веры вашей, то радуюсь и сорадуюсь всем вам. О сем самом и вы радуйтесь и сорадуйтесь мне" (Флп. 2:17-18). Может ли что быть равное этой жертве, которую он принес, извлекши меч духа? Но Авель был умерщвлен Каином коварно, и в этом отношении он имеет больше славы? А я уже перечислил тебе тысячи смертей, - столько, сколько дней жил проповедуя блаженный Павел. Если же ты захочешь дойти до расследования убийства, то - тот пал от руки брата, которому не причинил обиды, но не оказал и благодеяния, этот же был убит теми, кого он стремился вырвать из бесчисленных бед и чрез кого потерпел все, что выстрадал. Но праведник Ной, совершенный в роде своем, был единственный между всеми? И Павел был единственный между всеми. Тот спас только себя со своими детьми, этот же, когда вселенная была захвачена гораздо более ужасным потопом, скрепляя не доски и строя не ковчег, но вместо досок составляя послания, извлек из самой пучины волн не два, не три и не пять родственников, но всю вселенную, в то время, когда ей предстояло затонуть. Этот ковчег был не таков, чтобы ему кружиться на одном месте, но он захватил пределы вселенной; и до сих пор он вводит в этот ковчег всех, устраивая его соответственно множеству спасающихся; принимая людей неразумнее бессловесных, он делает их равными горним силам: всем этим он превосходит тот ковчег. Тот ковчег, принявши ворона, впустил ворона же, и принявши волка, не уничтожил в нем дикости. Этот же не так, но, принявши волков, сделал из них овец, и принявши воронов и галок, превратил их в голубей; уничтоживши всякое неразумие и дикость человеческой природы, ввел в нее чистоту Духа. До сих пор ковчег этот продолжает плавать и не разрушается; буря неправды была не в силах разбить его доски, но он сам, плавая, укрощал свирепую бурю. И так и должно было быть, потому что те доски были намазаны не цементом и смолой, но на них почил Св. Дух. Мы удивляемся еще Аврааму за то, что он, услышав: "пойди из земли твоей, от родства твоего" (Быт. 12:1), оставил родину и дом, друзей и родственников, - удивляемся за то, что повеление Христа было для него все. Мы удивляемся даже этому. Но может ли что быть равное тому, что сделал Павел, который оставил ради Иисуса не отечество, дом и родственников, но самый мир и все, что в нем, самое небо и небо небес и искал только одного - любви Иисуса? "Ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией" (Рим. 8:38-39). Но Авраам вырвал племянника из рук варваров, сам подвергаясь опасностям? Этот же спас не племянника, и не три и не пять городов, но всю вселенную, и не от варваров, а от рук демонов, сам терпя ежедневно тысячи опасностей и собственным умиранием приобретая для других великую безопасность. Главная же из его добродетелей и венец мудрости - то, что он принес в жертву своего сына? Но и здесь мы найдем, что первенство принадлежит Павлу, который, как я уже сказал, приносил в жертву тысячи раз не сына, но самого себя. Чему можно бы удивляться в Исааке? Многому и другому, но всего более его незлобию - тому, что роя колодцы и изгоняемый из собственных пределов, он не мстил, но, видя их зарытыми, разрывал снова и постоянно передвигался на другое место, не нападая на тех, кто причинял ему обиды, но поступаясь и оставляя везде собственное имущество, до тех пор, пока не удовлетворял их несправедливого желания. Но Павел, видя, как забрасывали камнями не колодцы, но собственное его тело, не просто уступал, как тот, но, сам нападая, пытался возвести на самое небо тех, кто побивал его камнями. Чем более засоряли источник, тем он стремительнее вырывался наружу и тем большими потоками изливался в терпение. Писание удивляется отроку за его постоянство? Но какой же адамантовый дух может явить терпение Павла? Он, не дважды семь лет, но всю жизнь служил за невесту Христову, не только сжигаемый зноем дня и холодом ночи, но выдерживая бесчисленные бури искушений, с телом, терзаемым то бичами, то камнями, то сражаясь со зверями, то воюя с морем, постоянно испытывая голод днем и холод ночью, повсюду перепрыгивая через пропасти и вырывая овец из пасти диавола. Но Иосиф был непорочен? Здесь я боюсь, как бы не было смешно прославлять Павла, который пригвоздил себя миру и не только чистое в телах, но и все вещи видел так, как мы видим прах и пепел; и как мертвый вблизи мертвого остался бы неподвижным, так он, успокаивая со тщательностью возбуждения природы, никогда не испытывал ничего похожего на человеческую страсть. Все люди изумляются Иову, и совершенно справедливо: он великий борец и может состязаться с самим Павлом терпением, чистотой жизни, мученичеством ради Бога, упорной борьбой, удивительной победой, последовавшей за этой борьбой. Но Павел провел в этой борьбе не многие месяцы, а много лет, и остался тверже всякой скалы, хотя не то что увлажнял кучи земли, сидя на гноищи, но впадал непрерывно в мысленную пасть самого льва и боролся с тысячами искушений, хотя не три или четыре друга, но все неверующие ложные братья оскорбляли его, подвергали заплеванию и издевательству. Но Иов отличался большим гостеприимством и милосердием к нуждающимся? Мы не будем отрицать этого, но мы найдем, что это настолько же ниже милосердия Павлова, насколько тело отстоит от души. То, что тот оказывал увечным по телу, этот делал тем, кто имел повреждение в душе, исправляя размышлением всех хромых и убогих, одевая одеждой мудрости голых и непристойных. Да что касается и тела, он был настолько же выше его, насколько то, когда помогают нуждающимся, живя среди бедности и в голоде, выше того, когда делают это при достатке. У того дом был открыт для всякого, кто приходил в него, у этого же душа захватывала всю вселенную, и он обнимал все народы, говоря: "вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (2 Кор. 6:12). Тот был гостеприимен к нуждающимся в то время, когда у него было бесчисленное количество овец и быков; этот же, не владея ничем, кроме тела, от него помогал нуждающимся, - он восклицает, говоря: "нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии" (Деян. 20:34); свой телесвый труд он употребляет на иждивение жаждущих и голодающих. Но черви и язвы доставляли Иову трудные и непереносные боли? Совершенно согласен с этим. Но если ты противопоставишь этому бичевания Павловы в продолжение стольких лет, непрерывное голодание, наготу, узы, темницу, нападения со стороны своих, со стороны чужих, со стороны тиранов и всей вселенной и, наконец, то, что всего горче, - я говорю о скорби за падающих, - заботу о всех церквах, огненную печаль, которую он переживал за всех соблазняющихся, - ты увидишь, как душа, перенесшая все это, была тверже скалы, как она превзошла железо и адамант; и что тот вытерпел телом, этот - в душе, скорбь же за каждого из соблазняющихся точит душу хуже всякого червя. Поэтому, он непрерывно источал источники слез, не только днями, но и ночами, и о каждом из тех страдал тяжелее, чем страдает жена в муках рождения. Поэтому он и говорил: дети мои, от которых я снова в муках рождения. Кому же еще могут дивиться после Иова? Без сомнения, Моисею. Но он превзошел многим и его. Конечно в святой душе Моисея велико и все прочее, но ее вершиною и венцом является то, что он принял решение быть изглажденным из книги ради спасения иудеев. Но он желал погибнуть вместе с другими, Павел же - не погибнуть вместе с ними, но, спасши их, самому лишиться вечной славы. Один боролся с фараоном, другой же боролся ежедневно с диаволом; один трудился ради одного народа, другой же ради целой вселенной, всюду обливаясь не потом, но кровью вместо пота и исправляя не только обитаемые места, но и необитаемые, не только Элладу, но и землю варваров. Можно еще выставить Иисуса, Самуила и других пророков, но, чтобы не удлинять слова, мы обратимся к главным из них: если он окажется лучше их, то уже никакого сомнения не останется и относительно прочих. Какие же это корифеи? Да кто же другой, как не Давид, Илия и Иоанн? Один - предтеча первого пришествия Христова, другой - второго: оттого они имеют общее друг с другом и в самом наименовании. Что же чрезвычайного в Давиде? Смирение и любовь к Богу. Кто же выполнил более, кто не исполнил менее в том и другом отношении, чем дух Павла? А в Илии что удивительного? Что он заключил небо, наслал голод, низвел огонь? Не думаю. Скорее - то, что он ревновал о Боге и был пламеннее огня. Но если ты посмотришь на ревность Павлову, ты увидишь, что он настолько же превосходит того, насколько последний превосходит других. Что может сравняться с теми словами, которые он сказал, ревнуя о славе Господа, - что "я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти" (Рим. 9:3)? Поэтому, когда ему были предложены небеса, венцы и награды, он медлил и колебался, говоря: "а оставаться во плоти нужнее для вас" (Флп. 1:24). Он думал, что ни тварь, видимая ему, ни духовное творение недостаточны для того, чтобы выразить его любовь и ревность; но словом своим он создал, поэтому, другое творение, еще не существующее, чтобы явить то, чего он хотел и к чему стремился. Но Иоанн ел акриды и дикий мед? Этот же проводил жизнь среди мира, как тот в пустыне, проводил, питаясь не акридами и диким медом, но довольствуясь гораздо более простой пищей и не имея даже самого необходимого пропитания по причине ревности к проповеди. Но тот явил великое дерзновение против Ирода? Этот же заставлял замолчать таких, как тот, не одного и не двух и трех, а тысячи, да и не таких, а людей гораздо ужаснее, чем тот. Остается затем сопоставить его с ангелами. Поэтому, оставив землю, вознесемся к сводам неба. Пусть никто не осудит смелое слово. Если Писание назвало ангелами священников, что же удивительного, если мы сопоставим с горними силами лучшего из всех? Что же в ангелах великого? То, что они со всевозможною тщательностью повинуются Богу, - чему изумляясь, Давид говорил: "крепкие силою, исполняющие слово Его" (Пс. 102:20). Но с Павлом ничто не сравняется, пусть они даже тысячи раз бестелесны. Что всего более делает их блаженными, - это то, что они повинуются повелениям, что они никогда не ослушиваются. Но и Павел, можно видеть, с точностью соблюдает это. Ведь он не только творил слово свое, но также исполнял и заповеди. Указывая на это, он говорил: "за что" же мне награда? За то", что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно" (1 Кор. 9:18). А чему другому удивляясь, пророк говорил и о них: "Ты творишь ангелами Твоими духов, служителями Твоими - огонь пылающий" (Пс. 103:4)? Но это можно видеть и на Павле. Точно дух и огонь, он проходил всю вселенную и очищал землю. Но неба он не достиг? Удивительно однакож то, что на земле был таковой, и что облеченный в смертное тело состязался с бестелесными силами. Поэтому, ушедши туда, он находится вблизи царского трона, - там, где херувимы прославляют и серафимы парят. Там и мы, умерши, увидим Павла; стоя хотя бы и не вблизи, мы во всяком случае увидим его, вместе с Петром и сонмом святых, как главу нашу и заступника, и насладимся чистой его любовью. Если, будучи здесь, он так возлюбил людей, что, хотя у него было желание разрешитися и со Христом быти, он однакоже предпочел остаться здесь, то тем пламеннее любовь он окажет там. Я люблю Рим за то, что он при жизни писал туда, и что он так любил римлян, при личном свидании говорил с ними, там покончил свою жизнь, и они хранят его тело. Этим и город славится больше, чем всем остальным. Как великое и сильное тело, он имеет два сияющих глаза, это - тела тех святых. Не так небо светится, когда солнце посылает свои лучи, как город римлян, посылающий по всей вселенной эти два светильника. Отсюда будет восхищен Павел, отсюда Петр. Подумайте и трепещите при мысли, какое зрелище увидит Рим, когда Павел вместе с Петром восстанет из той гробницы и будет взят в сретение Христу; какой дар Рим пошлет Христу, в какие два венка будет облечен город, какими будет опоясан золотыми цепями, какие у него будут источники. Поэтому, я удивляюсь этому городу не ради большого количества золота, не ради колонн, не ради другого великолепия, но ради тех столпов Церкви. Кто даст мне возможность обнять тело Павлово, приблизиться к гробнице его, видеть прах тела его, - его, который восполнил недостающее Христово, носил язвы его, повсюду сеял проповедь о Нем, видел прах уст, которые возвещали Христа, которыми он говорил в присутствии царей и не был посрамлен, чрез которые мы узнали о Павле и о Господе Павла? Не так страшен гром для нас, как голос его был страшен для демонов. Как молния, явившись на небе, приводит в ужас видящих ее, так голос Павла приводил в ужас диавола; подобно удару молнии, он обрушивался на его полчища. Диавол был не в состоянии устоять пред ним, но так боялся его и трепетал, что, как только видел его тень и слышал голос, далеко убегал. Если трепетал даже пред его одеждами, тем более пред голосом. Он вел его связанного, очищал вселенную, исцелял болезни, избавлял от неправды, насаждал истину, имел Христа почивающего и вместе с Ним всюду выступал: чем являются херувимы, тем был и голос Павла. Как Он почивает на этих силах, так же почивает и на языке Павла. Он был достоин воспринять Христа, так как возвещал то, что угодно Христу, и так как касался неизреченной высоты, как серафимы. Я желал бы видеть не только прах уст, но и прах сердца его, которое безошибочно называют сердцем вселенной, источником бесчисленных благ, началом и элементом нашей жизни. Дух жизни его ниспослан здесь на всех и дарован членам Христовым. Я желал бы видеть его даже разрушенное, потому что оно выше небес, шире вселенной, светлее лучей, пламеннее огня, крепче адаманта, потому что оно удостоено возлюбить Христа, как никто другой не любил его. Я желал бы видеть в узах прах рук его, возложением которых ниспослан Дух Святой, которыми написаны божественные писания, - тех рук, увидевши которые ехидна упала в огонь. Я желал бы видеть прах очей, которые были справедливо ослеплены, но прозрели для спасения вселенной, которые были удостоены видеть даже Христа в теле, которые видели земное не видя и взирали на то, что недоступно видению, которые не знали сна, бодрствовали в полночь, которые не терпели того, что свойственно глазам. Желал бы также я увидеть прах ног его, которые обошли вселенную и не знали усталости, были заключены в колодки, когда поколебалась темница, обошли обитаемые и не населенные места, которые часто путешествовали. О чем следует еще говорить? Желал бы я видеть гроб, в котором покоится оружие правды, оружие света, члены, теперь живые, но умерщвляемые, когда в них была жизнь, члены Христовы, облекшиеся во Христа, храм Духа, жилище святое, связанные Духом, прикрепленные к гробнице страхом Христовым, носящие язвы Христа. Это тело является стеной для того города и надежнее всякой башни и бесчисленных укреплений; вместе же с ним также и тело Петрово, потому, что он чтил его при жизни: "ходил я в Иерусалим видеться с Петром" (Гал. 1:18). Поэтому, благодать, когда он и умер, удостоила сделать Петра его сообитателем. Будем же подражать ему. Ведь он был человек, причастный нам по природе, имеющий общим и все прочее; но так как он показал великую любовь ко Христу, то он стал выше небес и находится с ангелами. Поэтому, если бы и мы захотели немного возвыситься и возжечь в себе тот огонь, мы можем подражать тому святому. Если бы это было невозможно, он не воскликнул бы: "подражайте мне, как я Христу" (1 Кор. 4:16). Будем же не только удивляться ему и приходить в изумление, но и подражать, чтобы, и когда уйдем отсюда, быть удостоенными видеть его и быть причастниками неизреченной славы, которой мы все да сподобимся благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым слава Отцу, со Св. Духом, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
© Онлайн библиотека сайта Православие и мир, 2011–2024
