Если кто потерпел обиду от ближнего, пусть вспомнит и приведет себе на ум Давида, чтобы, когда еще кипит сердце, воспоминанием об этом кротчайшем и незлобивом муже он мог укротить море гнева. Почему, в самом деле, брат твой враг тебе? Оскорбил тебя? Но он не причинил тебе никакого вреда. Или, может быть, из-за денег ты смотришь на него как на врага? Не делай, умоляю тебя, не делай отсрочки, чтобы рассечь цепи гнева, потому что отсрочки порождают замедление: если ты пропустишь сегодняшний день, то будешь уже много стыдиться; если присоединишь и завтрашний, будет еще больше стыда; если присовокупишь и третий день, еще больше станешь стыдиться вследствие столь долгого промедления. Дайте мне, прошу вас, свободно говорить об этом. Дайте мне возможность слышать, что от постоянного этого научения мы достигли какого-нибудь успеха, что кто-нибудь, выйдя отсюда, обнял врага обеими руками, сжал его в своих объятиях, поцеловал его, пролил слезы; хотя бы последний был зверем, или камнем, или чем бы то ни было, но, тронутый таким дружелюбием, он сделается кротким. Таким образом себя ты освободишь от обвинений, а его приобретешь, склонив к доброму расположению. И не говори мне: я имею врага безбожного, нечестивого, погибшего, неисправимого и не могу примириться с ним. Какого бы врага ты ни назвал, он не хуже Саула, который, будучи и раз, и два, и многократно спасен Давидом, сам тысячу раз строил ему козни, и, будучи вместо этого облагодетельствован, продолжал хранить на него свою злобу. В самом деле, что ты можешь сказать? То ли, что он отмежевал себе твою землю? Что причинил тебе вред в поле? Что переступил порог дома? Что похитил рабов? Что оскорбил тебя? Что ограбил? Что довел до бедности? Но он еще не пытался отнять у тебя души, ни дважды, ни трижды, ни многократно (как Саул), и при том не получив от тебя стольких благодеяний, равно как не попадавшись многократно в твои руки и будучи спасен. А если бы и так, то и в таком случае Давид опять имеет преимущество, так как, будучи воспитан в менее совершенных законах, не требовавших ничего подобного, достиг самой вершины закона благодати. При том, ты часто злопамятствуешь, гневаясь за прошедшее; а этот (праведник), даже боясь за будущее, и отлично зная, что ему не будет места в городе, и жизнь будет невыносимой, если он спасет врага, все-таки не переставал заботиться о нем, но все делал на благо ему, питая против себя врага. Итак, в чем же таком, скажи мне, ты обвиняешь врага, что не хочешь примириться с ним? Чем таким он обидел тебя? Лишил тебя денег? Но если ты мужественно перенесешь их похищение, то получишь такую же награду, как если бы ты отдал их в руки бедным. В самом деле, и тот, кто отдал деньги бедным, и тот, кто ради Бога не замышлял зла против похитившего у него, или даже не сказал ему худого слова, делают одно и то же. Если же причина траты одна, то очевидно, что и венец один. Но он злоумышлял на жизнь твою и покушался убить? Это вменяется тебе в мученичество, если только ты считаешь злоумышленника, доведшего до такой степени свою вражду, в числе своих благодетелей, и не перестаешь молиться за него, прося Бога смилостивиться над ним. Не на то будем смотреть, что Бог не допустил Саулу, преследовавшему Давида, убить его, а на то, что последний от его злых козней получил двойной, или тройной, или даже четверной венец мученичества. В самом деле, кто ради Бога спас врага, который не раз, не два, а многократно метал копье в его голову, кто, имея полную возможность убить его, пощадил, зная при том, что после такой пощады он опять нападет на него, тот, очевидно, тысячекратно подвергался закланию произволением; будучи же тысячекратно заклан ради Бога, он имеет и многочисленные венцы мученичества. И что говорил Павел, о том и он помышлял, и каждый день умирал ради Бога (1 Кор. 15:31). Имея возможность убить готовившего ему гибель, он не пожелал сделать этого ради Бога, а предпочел лучше каждый день подвергаться опасностям, нежели избавиться от стольких смертей, совершив даже справедливое убийство. Если же злоумышляющему даже против самой жизни не следует ни мстить, ни платить ненавистью, то тем менее тому, кто причиняет нам обиду в каких бы то ни было других, внешних, вещах. Хочешь знать, что возможно примирить с собой, если только мы желаем, всякого человека, относящегося к нам враждебно, как бы он ни был нечестив, испорчен и неисправим? Что свирепее льва? И однако люди укрощают его, искусство осиливает природу, и тот, кто свирепее и царственнее всех зверей, делается смиреннее и послушнее всякой овцы и ходит по площади, никому не внушая страха вследствие своей кротости. Какое же извинение, какое прощение будем иметь мы, когда зверей укрощаем, а про людей говорим, что никак не можем укротить их и заставить хорошо относиться к нам, тем более что зверю не свойственна по природе кротость, а человеку чужда по природе свирепость? Если, таким образом, мы побеждаем природу, то какое будем иметь оправдание, когда говорим, что не можем исправить произволения? Если же он и неисцельно болен, то чем больше будет у тебя труда, тем обильнее будет и награда, когда ты не перестанешь заботиться о врачевании неисцельно больного. Но что столь тяжкого сделал тебе враг твой, что ты отказываешься от примирения с ним? Худо отозвался о тебе, назвал тебя прелюбодеем и блудником? Что же в том? Если он говорит правду, исправься; а если ложь, то посмейся. Если ты сознаешь за собой то, в чем он упрекает тебя, то образумься, а если не сознаешь, пренебреги; лучше же сказать - не только посмейся, не только пренебреги, а даже радуйся и веселись по слову Господа: "когда", - говорит Он, - "будут поносить" вас "и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого [,] возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах" (Лк. 6:22, 23; Мф. 5:11, 12). Если же он сказал правду, а ты с кротостью перенесешь его слова, не ответишь ему со своей стороны оскорблением, не станешь злословить его, а горько восстенаешь и осудишь свои прегрешения, то получишь награду не меньше, чем и в первом случае. Часто, ведь, враги своими справедливыми порицаниями делают то, чего не могут сделать друзья своими похвалами и приятными речами, Последние, обычно говоря приятное, или даже и льстя нам, только усиливают болезнь; первые же, побуждаясь враждой и порицая наши грехи, заставляют нас исправляться, и таким образом вражда бывает для нас источником величайшей пользы. Итак, не будем говорить: такой-то меня раздражил, такой-то заставил меня сказать срамные слова. Мы сами всегда являемся виновниками их; если мы желаем любомудрствовать, то не только враг, но и сам диавол не в силах будет привести нас в гнев. И это видно из истории с Давидом. Когда он сказал: "посмотри на край одежды твоей в руке моей" и все прочие дальнейшие слова в свое оправдание пред Саулом, то последний говорит: "твой ли это голос, сын мой Давид" (I Цар. 24:12, 17)? Вот какая великая перемена произошла вдруг с этим озверевшим человеком, благодаря кротким словам Давида! Тот, кто раньше не мог назвать его даже просто по имени, а ненавидел даже самое его прозвище, теперь возводит его в родство с собою, называя его сыном, и трогается даже самым звуком его голоса. И как отец, услышав давно неслыханный голос возвратившегося откуда-нибудь сына, не только рад видеть его лицо, но с любовью прислушивается и к самому голосу, так и Саул, когда до него дошли слова Давида и исторгли вражду, узнал наконец святого и, освободившись от одной страсти, проникся другой страстью: отбросил гнев и проникся радостью и сочувствием. Что может быть блаженнее и возвышеннее Давида? Убийцу он сделал отцом, волка - овцою, пещь гнева исполнил обильной росою, волнение превратил в тишину и потушил весь пыл гнева. Итак, возлюбленные, будем стараться не о том только, чтобы не потерпеть никакого зла от врагов, но и о том, чтобы самим себе не делать никакого зла. И тогда мы не потерпим никакого зла, хотя бы подверглись бесчисленным бедствиям, подобно тому как и Давид, несмотря на изгнание, преследование и опасности для самой жизни, не потерпел никакого зла, а оказался даже славнее и достохвальнее врага, и вожделеннее для всех, не только для людей, но и для самого Бога. В самом деле, какой вред потерпел этот святой, испытав столько бедствий от Саула? Не прославляется ли он до настоящего дня, не славен ли он и на земле, и на небе? Не ожидают ли его неизреченные блага и царство небесное? С другой стороны, какую пользу получил тот жалкий и несчастный, который строил ему столько козней? Не лишился ли он царства, не потерпел ли вместе со своим сыном жалкой смерти и не подвергается ли всеобщему осуждению? Но что всего тяжелее, теперь его ожидают нескончаемые мучения. Когда, поэтому, ты увидишь своего врага или вспомнишь о нем, то не говори, что я то-то и то-то потерпел от него, то-то и то-то слышал от него, не разжигай чрез это гнева и не увеличивай еще более пыла страсти; напротив, забудь все огорчения, какие слышал или потерпел от него; а если и вспомнишь, то вмени их диаволу; собери, наоборот, все, что тот сказал или сделал тебе когда-нибудь хорошего, и тогда ты скоро прекратишь вражду. Если же ты хочешь обратиться к нему с обличениями, то наперед смири страсть, угаси гнев, и тогда обличай и требуй ответа, и ты легко одержишь над ним победу. В самом деле, находясь в раздражении, мы не в состоянии будем ни сказать, ни услышать что-либо здравое; освободившись же от страсти, и сами никогда не произнесем обидного слова, и в словах других не услышим обиды. Не так, ведь, обычно самые слова возбуждают в нас гнев, как враждебное предубеждение против другого. Подобно тому, как ночью мы часто не узнаем и стоящего пред нами друга, а когда наступает день, то и издали признаем его, так точно бывает обыкновенно и в случае вражды: пока мы относимся друг к другу неприязненно, то с предубеждением и слушаем голос других, и смотрим на лицо их; а когда освободимся от гнева, то то же самое лицо, которое раньше казалось враждебным и неприятным, становится милым и приятным. Когда враг будет поносить тебя за грех, который ты сознаешь за собой, а ты, слыша это, не ответишь ему оскорблением, а горько восстенаешь и станешь умолять Бога, то тотчас же изгладишь весь грех. И чтобы ты не подумал, что мы просто лишь утешаем тебя, представим свидетельство от Священного Писания. Были фарисей и мытарь; один дошел до крайней степени порока, другой ревностно заботился о праведности; и оба однажды пришли в храм помолиться. Фарисей, став, говорил: "Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь" (Лк. 18:11). Мытарь же, стоя вдали, не ответил оскорблением и поношением, не сказал каких-нибудь пустых слов, какими мы ежедневно перемываем друг друга, а говорил только, горько стеная и ударяя себя в грудь: "Боже! будь милостив ко мне грешнику!" (ст. 13), - и вышел оправданным. Видишь, как скоро? Принял поношение, и смыл поношение; сознал свои грехи, и освободился от грехов; обвинение во грехе сделалось отъятием греха, и враг против своей воли оказался благодетелем. Может ли быть что-нибудь блаженнее этого? Может ли быть легче средство к освобождению от грехов? В самом деле, сколько нужно было бы трудиться мытарю, пребывая в подвигах поста, бдения, лежания на земле, раздавая свое имущество бедным, сидя долгое время во вретище и пепле, чтобы загладить свои грехи? Между тем теперь, не сделав ничего такого, он одним только словом снял с себя все грехи и поношение; и злословие по видимому обидевшего его, без продолжительных усилий и трудов, доставило ему венец правды. Потому Бог и повелел нам молиться за врагов, чтобы мы не только отпускали им долги, но и считали их в числе первых друзей. Если же ты не делаешь только никакой неправды другим, а отвращаешься от них и смотришь с неудовольствием, и в душе твоей имеется свежая рана, то ты еще не исполнил заповеди, преподанной Христом. Как же ты можешь просить Бога быть милостивым к тебе, сам еще не сделавшись милостивым к согрешившим против тебя? Если же хотите знать, что сам Бог не отпустит вашим врагам и обидчикам, хотя бы мы и молились за них, когда они станут только хуже вследствие нашего незлобия, расскажу вам одну древнюю историю. Однажды Мариам упрекнула Моисея; что же Бог? Он наслал на нее проказу, сделал ее нечистой (Числ. 12), хотя во всем прочем она поступала справедливо и разумно. Затем, когда сам обиженный Моисей просил и умолял оставить гнев на нее, Бог не внял ему, а что сказал? Если бы у нее был отец, и прогнал ее с своих глаз, то не снесла ли бы она наказания? Тебя Я одобряю за кротость и незлобие, но ее оставить без наказания Я не должен. Итак, вспомни тот страшный суд, когда все будет обнажено и открыто; подумай о том, что тогда откроется все, что скрывается теперь. Если ты отпустишь ближнему согрешения, то все твои грехи, которые должны будут открыться тогда, будут истреблены уже здесь, и ты отойдешь отсюда, не влача с собою ничего из своих грехов. Таким образом ты больше получаешь, нежели даешь. Часто мы совершаем грехи, которых не видел никто другой. И если мы подумаем, что в тот день все наши грехи обнаружатся пред глазами всех, будут выставлены на позорище всей вселенной, то не будем ли мы испытывать более тяжких страданий от угрызений и мучений собственной совести, чем от какого бы то ни было наказания? Между тем столь великий твой срам, столь великие прегрешения можно омыть снисхождением к ближнему. И, если хотите, послушайте, какую силу имеет эта заповедь. "Хотя бы", - говорится, - "предстали пред лице Мое Моисей и Самуил, душа Моя не [приклонится] к" ним (Иер. 15:1). И однако тех, кого не могли похитить от гнева Божия Моисей и Самуил, может исхитить эта самая заповедь. Вот почему Бог постоянно и заповедал тем, кому сказал эти слова, говоря: "зла друг против друга не мыслите в сердце вашем", и: "никто из вас да не мыслит в сердце своем зла против ближнего своего" (Зах. 7:10; 8:17). Если же нам повелевается любить врагов, то какому подвергнемся мы наказанию, когда даже и любящих нас ненавидим? Если тот, кто любит любящего, не имеет никакого преимущества пред мытарями, то где же окажется тот, кто ненавидит не делающего ему никакого зла? Как он избежит геенны, оказываясь хуже язычников? Если тот, кто не любит брата, хотя бы роздал все деньги, хотя бы просиял мученичеством, не получает никакой пользы, то подумай, какого же наказания достоин тот, кто относится враждебно к человеку, ничем его не обидевшему? Если Бог не отпускает согрешений тем, которые не прощают совершенных против них поступков, то даст ли он прощение тем, которые осмеливаются обижать не причинивших им ничего худого? Итак, зачем мы безрассудно ссоримся друг с другом, зачем враждуем друг против друга, когда нам повелено любить даже и ненавидящих нас? Что говоришь ты, человек? Имеешь врага и не стыдишься? Ужели не довольно нам диавола, что мы возбуждаем против себя еще и единокровных нам? О, если бы и тот не хотел враждовать против нас! О, если бы и он не был диаволом! Или ты не знаешь, какое удовольствие бывает после примирения? Нет нужды, если в разгар вражды это и не особенно ясно. Если же ты говоришь, что при воспоминании об обиде ты кипишь гневом, то припомни, не было ли сделано тебе чего-нибудь хорошего со стороны обидевшего, вспомни и о том, сколько сам ты причинил зла другим, и ты скоро оставишь вражду. Подлинно, ты не потерпел такого зла, какое причинишь сам себе злопамятством. В самом деле, как ты получишь прощение, которого не оказываешь другим? Язычники, не ожидая ничего великого, часто любомудрствовали о злотерпении; а ты, за которого Христос отдал душу свою и не отказался быть закланным, когда ты был еще врагом, ты, который должен отойти из здешней жизни с такими надеждами, не решаешься и медлишь прекратить вражду? То, что делает время, ты не хочешь сделать раньше времени ради закона Божия, и желаешь, чтобы страсть твоя погасла лучше без всякой награды, чем за награду? Ведь если это произойдет от времени, то тебе не только не будет никакой пользы, но будет и великое наказание за то, что закон Божий не убедил тебя сделать то, что сделало время. Для того именно Бог доставляет тебе неизреченную награду, чтобы ты предупреждал его. Если ты примиряешься с обидчиком только по его просьбе, то мир является следствием уже не твоей ревности об исполнении заповеди Божией, а старание другого; потому-то ты и остаешься без венца, тогда как тот получает награды. Разбойники, вступая в товарищеский союз с кем-нибудь, не являются уже более разбойниками в отношении к своим сообщникам: участие в общей трапезе изменяет нрав их и делает тех, которые были свирепее зверей, смирнее овец; а мы, принимая участие в такой трапезе, имея общение в такой пище, вооружаемся друг на друга? Не окажемся ли мы после этого хуже даже зверей? Вот почему мы с каждым днем делаемся все слабее и слабее, а общий наш враг сильнее и сильнее. Вместо того, чтобы защищаться общими силами против него, мы вместе с ним восстаем друг против друга и делаем его своим вождем для такого рода браней. Будем же избегать такого его начальства над нами, благодатию Христа, которому подобает слава, держава, честь и поклонение, со Отцем и Святым Духом, во веки. Аминь.
© Онлайн библиотека сайта Православие и мир, 2011–2024
