Цвет фона:
Размер шрифта: A A A

Вот теперь-то, когда и в жизни общественной и в жизни церковной назрело столько вопросов, когда всеми чувствуется что-то критическое и хочется верить в скорое возрождение и обновление жизни, теперь с особенным интересом и, пожалуй, нервным чисто нетерпением хочется узнать: да есть ли у нас наличные силы духовные; есть ли у нас та громадная энергия и мощь, которые способны были бы взять на себя предстоящую великую работу. Ведь дело должно коснуться не частных только явлений жизни, не внешних сторон ее только, а самых внутренних принципов ее и их проведения и приложения в тех областях жизни, которые дают цельный облик и физиономию всему народу и каждому человеку, разумеем: и семью, и школу, и религию, и разные другие проявления общественно-государственной жизни. И вот теперь, когда у нас так ощутительно чувствуется нужда в богатстве духовных дарований самых разнообразных видов и форм, страшно становится от мысли, а что как их-то у нас и нет в достаточной мере. А есть как будто и зловещие признаки этого. Что, в самом деле, дала нам и дает видеть литература, и о чем говорит она в лице даже лучших писателей?! Не слабоволие ли и убожество, не вялость ли и полную беспринципность в личной и общественной жизни, не жалобы ли и какую-то страшную неудовлетворенность и грустное нытье дает она нам слышать и видеть в лице современных героев. А жизнь, как может говорить и свое наблюдение, усиленно вторит этим мотивам и, конечно, родит этих героев. Да и разберется ли кто достаточно в том современном хаосе настроений и мыслей, чувств и желаний, которые мы называем теперь по привычке современной жизнью. Правда, слышатся теперь же и иные мотивы, выступают на сцену и другие герои, герои силы и твердой воли, или, вернее сказать, не силы и воли, а герои своеволия и грубых инстинктов, занявших у них в личной жизни место руководящих начал и осквернивших высокое имя человека грязью низких страстей и полным, сознательным попранием и отвержением все еще дорогих и святых для человека имен: нравственной чистоты и долга совести, духовного света и добра. Вот и теряются теперь люди в догадках и недоумевают, кого же нужно винить и где же нужно искать причину этого страшного духовного оскудения, недостатка идейных работников и честных, смелых и энергичных борцов. Семья обычно винит в этом школу, убивающую будто бы детскую душу и выпускающую дряблых, непригодных к суровой жизни и решительной деятельности молодых работников; школа обратно винит в этом семью и самое общество с его растлевающим влиянием, а общество и жизнь винят и семью, и школу. Только все они одинаково не хотят опознать хорошенько себя, а главное, опознать душу человека и уяснить себе, во имя чего же должен жить человек и как поэтому должен готовиться к жизни и строить ее. Ведь подлинно, что не в том заслуга человека, чтобы только жить, как сказал один из наших великих писателей, а в том, чтобы узнать, во имя чего же он должен жить.

Мы думаем и решаемся утверждать, что эти взаимные недоразумения и пререкания всегда будут, и всегда будет разлад между семьей, школой и жизнью, если не будет найдено и признано еще какой-либо более высокой среды и более прочной внутренней силы, способной проникнуть всех людей и эти частные союзы, проникнуть их и в себе самих, и друг с другом высшим единством и сгладить этот разлад. Вот почему теперь особенно, когда начинается новый год школьной подготовки, и юное поколение всех возрастов собирается в рассадники науки, хочется знать: будет ли это молодое поколение, наша надежда и опора жизни в будущем, восходить от силы в силу, чтобы в конце концов выйти "в полной силе духовной" на то дело творчества и обновления жизни, которое поставила на очередь современность. Ведь от кого же и ждать этой силы духовной, от кого и надеяться на честную и энергичную работу, как не от поколения молодого, обычно всегда одушевленного благими порывами и идеальными стремлениями. Только бывает, к несчастью, что эти идеальные порывы и эта удивительная иногда энергия тратится и расходуется слишком нецелесообразно, если не сказать больше, слишком неразумно. Тем-то и дорога юность, тем-то она и сильна, что может в порыве искреннего и сознательного увлечения своим личным одушевлением и примером вести за собой многих; и может она сделать многое и доброе, лишь бы только оказался добрый же и прочный запас "силы духовной". В чаянии этой доброй и могучей силы духовной от поколения молодого естественно, конечно, и самому молодому поколению, и тем, кто с упованием взирает на него, спросить: да где же искать ее, эту силу духовную, откуда же черпать ее, когда кругом все так убого и уныло, когда нет уже как будто и путеводных огоньков к источнику воды живой, да, пожалуй, нет и силы искать этот источник, и не то что нет силы, а как-то она замерла, как-то опустился человек и отвык от принуждения и настойчивости, как будто в параличе он. Можно по совести ответить на этот вопрос, и едва ли это будет напраслина и поклеп на современность: искать эту силу нужно уже, конечно, не в духе времени, черпать ее нужно не из той атмосферы, которая создана деятельностью героев безволия и вялости, нравственной беспринципности и убожества, и не из тех опять настроений общественной жизни нужно черпать ее, которые созданы героями грубой силы и пошлых инстинктов, поклонниками цинизма и эпикурейского чисто взгляда на жизнь. Вот это последнее настроение общественной жизни: цинизм и эпикурейство, - кажется нам, и убило в нас и продолжает убивать даже в юношеских чистых и горячих сердцах то светлое и высокое, что могло бы потом облечь будущего деятеля силой и мощью и вести его на подвиг добра. И опять не выдумка это и не поклеп на современность: не трудно видеть, что ценится теперь больше всего в жизни и за чем больше всего гоняются люди: легкий гешефт [2] и ловкая афера, удобство и сытость, вот что влечет к себе теперь гораздо больше, нежели честная стойкость и верность началам совести и нравственного долга. Теперь уж это настроение и направление общественной жизни получило ясную и точную даже научную формулировку; ибо не стесняются люди дешевой мысли и пера открыто говорить о нравственных нормах жизни как производных только формах и видах одного основного закона жизни человеческой - инстинкта самосохранения, глубже чего не желает проникать современная ученая мысль в природу человека. Не стыдится эта дешевая и продажная мысль (правда, в жидовском понимании жизни) констатировать и признавать, главное, вполне законной в современной жизни, как она выражается, "освободительную борьбу современного аморализма, индивидуалистического и социального, с нравственными нормами жизни", "так как эта борьба, по ее мнению, сама по себе является живым и ярким доказательством того, что обязательность нравственных норм есть только исторически преобразованная форма общественного принуждения". "В этом смысле между нравственностью и всеми другими нормативными формами - обычными, правовыми и т.д. - нет никакого существенного различия" [3].

Вот небольшой образчик современной популярной научной мысли в ее попытке осветить поглубже и уяснить себе жизнь человека в ее внутренних, руководящих и заправляющих ее ходом началах; образец, как можно видеть, невысокой и давно избитой пробы, но важен как правдивый свидетель и показатель тех идеалов и тех настроений, которыми питается современность. И вот это дыхание общественной жизни коснулось и не могло не коснуться и семьи, и школы, ибо члены семьи - они же и члены общественной жизни. Благодаря этому в душу дитяти, еще чистую и неиспорченную, западают не образы чистоты и нравственного благородства, не преклонение пред нравственной высотой и честным, идейным трудом, а то же страстное искание и жажда сытой, привольной жизни, а если это не удается, то бессильные жалобы и нытье на тяготу жизни. Разучился как будто человек искать опоры в себе и в собственной внутренней силе и правде находить себе радость и утешение жизни. Неудивительно, что с этой духовной отравой, с этой уже в зародыше страстной жаждой всяких житейских удобств, юноша и в школе не может сознать и поставить прямым своим долгом только и только работу да труд, сознать, что здесь, в школе время еще только запаса и посева, время притом краткое для того, чтобы при всем напряжении сил и упорной работе успеть запастись всем добрым для предстоящей жизненной борьбы. Правду сказанного, горькую и обидную правду, слишком ясно и наглядно подтверждает наличный опыт. Давно ведь уже стали смотреть на школу как на неприятную, но в то же время и неизбежную переходную ступень к благам жизни, так как ведь и на самую-то жизнь давно уже смотрят так странно, что она должна давать нам все, а не мы должны вносить в нее все лучшее и благородное и украшать и оздоровлять ее. Не тайна, что ведь в нашей школе все еще действует и держится крепко двойная мораль: мораль людей жизни, с правом на нее во всей полноте ее заманчивых явлений, влекущих худшие инстинкты к себе, и мораль людей, еще не получивших права на жизнь и ее утехи, не получивших только потому, что они еще в школе. Доселе еще держится различие между непозволительным пока до выхода из школы и позволительным вполне потом, хотя бы это самое прежде непозволительное действительно было и есть всегда нехорошее. Вот почему и превращается так называемая жизнь в какой-то страшно лакомый кусок и заманчивую, неиспытанную пока область разных новых ощущений, в мечтах о которых и изнывает юноша. И нужно сказать открыто, что и жизнь, в которую вступают из школы, повинна в упадке школы, ибо она дает настроение и школе и семье, семья повинна в том, что дает из себя уже отравленную душу, школа повинна в том, что не лечит эту больную душу, а может быть, и питает эту болезнь.

Не тайна, конечно, ни для кого, как смотрят на цели и смысл жизни те, кто призван к высшему научному руководству молодых умов; не тайна, что они проповедуют с кафедр и в ученых статьях освободительную борьбу против всяких моральных принципов, считая их пережитком старинных, диких времен и своеобразной формой общественного принуждения на почве чисто социальных условий жизни. Напрасно говорят поэтому, что школа далека от жизни, далека и от семьи, что нужно взаимно сблизить их и сплотить; это совершенно неверно: современная школа полное и совершенное детище современной жизни и семьи, она питается ими всецело и в свою очередь питает и поддерживает их.

Не о близости школы к жизни нужно заботиться и говорить теперь, а о близости и школы, и семьи, и самой современной жизни и о связи их с чем-то другим, более высоким и чистым, что может влить в них новую силу, может в собственном смысле обновить и возродить их. Ведь очевидно оскудели и недостаточно прочны и надежны оказались те внутренние начала, которыми жили доселе и пока живут семья, школа и общественная среда, если замечается полное оскудение, разлад и разложение. То ли человек перенес центр и тяжесть своей жизни личной и общественной из внутри и из себя на периферию, на внешнее и вечно меняющееся, и запутался в этой смене внешних явлений жизни, и утерял веру в себя как строителя своей жизни, и слишком дорогой ценой - потерей свободы и личности - купил себе право на приход и мимолетные блага жизни. То ли уж очень человек поверил в себя, сознал свою силу и свободную мощь и в этом сознании пошел по ложной дороге. Правда есть и в том, и в другом. В себе самом носит человек благо и радость жизни, в себе же самом и разложение жизни и смерть. Важно здесь то, по какому типу идет развитие личной жизни и по какому преобладающему типу слагается общественная организация людей и их общественный быт. Мы хотим сказать, что здоровая организация людей и их общественная жизнь должны слагаться по типу их бытия церковного, другими словами: мы утверждаем, что возрождение жизни возможно только от Церкви и в развитии личности по типу и нормам тех идеалов, которые носит в себе Церковь. Ведь Церковь только в лице Самого Господа проповедала давно уже "лето Господне приятно" (Лк.4:19), но кто виноват в том, что его еще как будто нет, об этом потом.

Тайна страданий

Итак, Церковь, как мы сказали выше, давно уже проповедала в лице Господа "обновление жизни", объявила уже наступившим "лето Господне приятно" и даже более: положительно утвердила, что это уже сбылось воочию людей (Лк.4:19-21). Однако наличный опыт жизни человеческой и в истории целых народов, и в сфере деятельности каждого человека разительно ясно утверждает, что "лета приятна" все еще приходится только страстно ждать и искать, что человечество все еще не может понять и разгадать эту непонятную для себя тайну - тайну борьбы и страданий за благо и правду жизни, и эта тайна как общий закон жизни ясно чувствуется везде. Ведь не гимны благодарных и торжественно-хвалебных песней поднимались и теперь еще поднимаются к небу с земли, а чаще и громче слышатся вопли скорбей и страданий, ропот и стоны, а часто и прямо проклятия. Давно человечество думало над этой всегдашней тайной страданий жизни и старалось найти если не полную разгадку ее, то хотя несколько поднять завесу над этой тайной; думает и теперь над ней и, кажется, готово признать эти страдания подлинным законом своей и мировой жизни. Устами своих же ученых говорит оно теперь о законе борьбы за существование как общем и неизбежном законе жизни, не говорит только ясно, откуда же этот закон, какой его смысл и что же следует дальше. Ведь нужен же какой-либо смысл этих страданий, нужен же какой-либо просвет, который хотя несколько живил бы человека и давал ему силу и мощь. А в том факте, что человечество все-таки никогда не мирится внутренне с этим как бы заколдованным кругом общего смятения и общей скорби жизни и ищет всегда лучшей доли и блага жизни, ясно выражается, что закон страданий вовсе не выражает собой всей подлинной правды о жизни человека, а только говорит, что может быть другая жизнь, лучшая, что чувствуется она внутренне и что стоит только из наличных сил и форм жизни найти такую, которая подлинно была бы пригодна для устройства блага жизни, и оно будет обеспечено.

Человечество, к сожалению, ошибочно думает, что в наличных условиях жизни и ее пережитых и переживаемых формах выразилась вся природа личности человеческой и все стороны ее в своей норме и подлинности; и вопрос о том, истинно ли это человеческая жизнь и соответствует ли она идее свободно-разумной, творческой личности, какою хочет все-таки считать себя человек, - об этом думают мало.

Вот и бьется бедный человек в этом непонятном для его ума и странном раздвоении и круговороте жизни: сознает борьбу и страдания, как действительные и наличные факты и видит в них общий закон жизни, но не хочет примириться с ними и всем своим существом отрицает их. Кажется, как будто ужасная печать древнего братоубийцы Каина и то печальное знамя его жизни, что он "стеня и трясыйся" будет жить среди людей, воочию исполняется над всем человечеством. Ведь подлинно, что "стеня и трясыйся" за благо своей жизни, за себя самого, за те удовольствия и прихоти, которыми манит мир, живет и жил всегда человек. Как будто убил что-то человек и трепещет суда за это убийство, как будто он поругался над чем-то святым и великим в жизни, вроде братской любви, поруганной Каином, и за это поругание природа мстит ему тем, что лишила его мира и радости, лишила его самого высшего - разума его жизни. Мы не будем теперь пока касаться вопроса о нормах человеческой жизни, выражающих собой внутреннюю природу и сущность человеческой личности; у нас теперь пока вопрос о страданиях, поскольку они представляют собою наличный факт жизни и требуют хотя некоторого проникновения и освещения их. Может ли человек в христианском освещении смысла своей жизни из целого круга тех идей и понятий, которыми обогатило его мысль христианское откровение, найти нечто такое, что бы сделало для него страдания если уж не удобоприемлемыми без чувства внутреннего протеста, то хотя бы подвигом во имя какой-нибудь высшей цели, достаточной для их оправдания.

Если слово Христовой проповеди и слово Евангельского учения есть слово по преимуществу о страданиях и скорбях, есть слово наиначе о Кресте Христовом и Христе Распятом, то все-таки, видимо, есть здесь нечто отрадное, есть здесь нечто такое, что заставляло Апостола кровью своею свидетельствовать правду своих слов: что он может и желает хвалиться ничем иным, как только Крестом Христовым, т.е. страданиями и смертью своего Великого Учителя, и что слово о Кресте и самый Крест есть воистину сила во спасение человеку, уверовавшему в этот Крест.

Ясно, что и Сам Христос и Его апостолы утверждают, освящают и заставляют человека видеть в том самом, от чего он внутренне отвращается - именно в страданиях жизни, - какой-то высший смысл, какую-то высшую правду, и в этих самых страданиях искать пути к лучшей жизни. Так именно это, конечно, и должно быть для нас, званных ко Христу, и всякое другое отношение к страданиям и обычное понимание их только представит нам жалким самое христианское учение. И не соблазн и не безумие, подобно неверным язычникам и иудеям, должны мы находить в этом, а действительно высшую силу и высшую премудрость. Правда, тайна нашего спасения, премудрость и тайна нашего блага и обновления жизни, скрыта была и недоступна даже высшему уму ангельскому; но можно ли теперь, когда она совершилась, сказать, что для нас она по-прежнему сокрыта, можно ли сказать, что хотя бы часть завесы над этой тайной не поднята? Если так, то мы несчастнее всех человек, ибо, оставив свой разум и мудрость и восприяв ум Христов, все-таки блуждаем во мраке и неведении. Но только намеренное и произвольное ослепление может утверждать, что завеса не поднята над тайной всей мировой скорби и суеты; поднята эта завеса и над тайной наших страданий, и открыт в христианстве их источник и конечная цель, равно, как указано и то отношение к ним, та точка зрения, при которой они и воспринимаются, и переносятся не как иго бессмыслия и бесцельной тяготы, а даже как иго благое, как торжество духа и величие человека. Может быть, тем самым и мучится человек, тем он и погрешает в вопросе о страданиях жизни, что борется и отрицает то, что неизбежно, чего по самому существу дела при наличных условиях жизни нельзя отрицать - разумеем эти самые страдания. А христианство, может быть, тем и открывает тайну страданий, что, указывая принципиально их источник, и, главным образом, внутренний в природе духовной человека, заставляет в то же время проще смотреть на них и относиться к ним проще в опыте наличной жизни: оно заставляет добровольно и сознательно принять их как действительно неизбежный закон жизни в ее наличных условиях, а не отвращаться и бегать от них; заставляет при этом принять их не ради их самих только, а ради высшей любви, непременно ради любви или к Богу, или к ближнему. Вот этого именно смысла страданий и этого отношения к ним, что они должны быть добровольным подвигом самоотверженной любви, непременно вольным подвигом и подвигом именно высшей любви и высших, благородных начал жизни человеческой, и не может и не хочет признать мир, ибо он привык любить только себя и любовью больше плоти и сластолюбия, любовью к тем внешним явлениям наличной жизни, которые составляют приятный мираж его жизни. Эта мысль, которую мы хотим утвердить как чисто христианскую по вопросу о страданиях жизни, думается, имеет за себя весь наличный опыт жизни самого же человека и тысячи отдельных примеров для подтверждения, не чужда она и чисто психологической правды. Что, в самом деле, в обычной жизни, общественной и частной, побуждает идти людей на страдания, воспринимать их целиком и не только не тяготиться ими, но находить в них высший смысл, высшую свою гордость и высшее торжество своего духа? Да опять та же любовь: к Отечеству ли, к идее ли, к родным, к богатству ли даже или к чем-либо иному, та именно высшая в природе человека сила, которая ставит человека на пьедестал свободного деятеля и творца жизни. Так, значит, и в обычной жизни на каждом почти шагу мы можем видеть, что любовь и свобода осмысливают страдания, дают им иной характер и высшую цену. Мало того, эти самые страдания, как подвиг свободы и любви, переходят в историю, делаются достоянием человечества и предметом или просто удивления, или даже преклонения.

Этот вот именно закон отношения к страданиям и хочет утвердить христианство в качестве общего принципа отношений к страданиям, и говорит, что это единственно истинный закон в наличных условиях жизни, осмысливающий эти страдания и открывающий в них высшую правду и свет, именно закон добровольного, свободного восприятия всей тяготы жизни, всех страданий ее во имя высшей любви. Правда, кажется, не все могут так страдать, не все могут и воспринимать по этому именно закону страдания жизни, ибо есть страдания, которые особенно кажутся странными, над разгадкой которых мучились даже лучшие и чисто христиански настроенные великие умы, как Достоевский, - это страдания детей. Уж они-то никак, конечно, не могут осмыслить и примириться со страданиями по тому закону отношения к ним, какой указывает христианство, по той простой причине, что ясного сознания свободы своей личности и самоопределений любви у них еще нет. Но ведь в том круговороте скорбей и страданий и слишком сложной спутанности и цепи причин и следствий, из которых слагается жизнь, трудно без высшего проникновения в жизнь разобраться в этой спутанности, трудно сразу и понять эти страдания невинных детей.

Чьи, собственно, эти страдания детей, чем они обусловливаются, что они вызывают в нас и должны бы вызывать - вот в этом нужно прежде всего разобраться. И потом: там, где наряду со страданиями есть и должно быть и сострадание, и там, куда необходимо внести высший нравственный смысл и оценку, там, конечно, все получит должное освещение и свое место. Так и страдания детей, где нет еще и не может быть подвига свободы и высшей любви со стороны самих детей, может быть, получат смысл и откроют свою тайну, если по крайней мере те, кому дано благо свободного творчества своей жизни во имя любви, поставят это неизменным законом своей личной жизни.

А жизнь ясно говорит нам в живых примерах, как звучат эти самые страдания жизни в личной жизни тех, кто воспринял их в качестве свободного подвига ради высшей любви. Что можно сказать о настроении духа апостола Павла, когда он открыто говорит: "Благоволю в немощах, в досаждениях, в скорбях и темницах... мне умереть - приобретение" [4]? Не раскрыта ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников?

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственно созидаемого внешнего миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольною волею крест своей жизни и следовать за Ним именно, т.е. по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви.

Так опять открывается тайна личности человеческой как претворяющей жизнь силы, и опять человек должен сознать, что с периферии своей жизни, с внешней окружности ее, он должен обратиться внутрь себя и здесь искать и блага и радости жизни, здесь же кроется и отрицание их. А слово о Кресте Христовом, как о вольно подъятом подвиге Христа ради высшей любви, вещает нам не юродство и безумие жизни, а высшую мудрость легкого несения жизненных скорбей, и слово это, сияя над нами светом высшего смысла жизни и силой живой, сострадательной и самоотверженной любви к Богу и ближнему, может сказать нам, почему же "лето приятно" еще не наступило и не чувствуется нами, может указать и указывает путь к нему.

Примечания
1. Печатается по изд.: Тамбовские епархиальные ведомости. 1905. 3 сект. №36. Ч. неоф. С.1496-1502; 24 сент. №39. Ч. неоф. С.1613-1620.
2. Гешефт (с идиш) - прибыль, приварок.
3. См.: ст. "Цели и нормы жизни" // Образование. 1905. Июль. (Прим. авт.)
4. Цит. неточно. См.: 2Кор.12:10 и 1Фил.1:21.

Поделиться ссылкой на выделенное